Проскакав минут десять, княгиня увидела впереди на дороге какое-то тело и направила лошадь туда. Подъехав поближе, она разглядела лежавшего на ее пути садовника Франко.

Сильвии рассказывали, что отец братьев, Анджело Спада, один из арендаторов Джанкарло, безумно влюбился в проститутку из Палермо, которая, приворожив несчастного, выжимала из него немногие имевшиеся у него деньги, заставляя сходить с ума от ревности. Так продолжалось годами. Родив Анджело двух незаконных сыновей, она отказалась их воспитывать. «Что за чудная сицилийская история, полная неправдоподобно сильных, как на сцене, страстей, любви и ревности», — думала княгиня. Закончилась эта история тоже театрально: когда проститутка умерла, Анджело Спада, обезумев от горя, выстрелил себе в голову. Так завершилась его грешная, по местным понятиям, жизнь, и двое детей страстной парочки оказались в деревне в положении париев.

Джанкарло проникся к ним жалостью и взял работать на виллу, и очень кстати, как считала Сильвия, которая была в восторге от своего очаровательного слуги Витторио. Франко она видела меньше — не только потому, что он работал в парке, но и из-за того, что он был волнующе красив. Княгиня не любила своего мужа, но уважала его и хранила супружескую верность. Красота Франко искушала Сильвию, ее это пугало. Вот и теперь, глядя на распростертого навзничь молодого человека, очевидно, потерявшего сознание, Сильвия не могла не залюбоваться. Черты лица Франко, несколько более грубые, чем у его младшего брата, возможно, из-за разницы в возрасте, были все же божественно прекрасны. А тело… Сильвия видела его обнаженным по пояс за работой в парке и знала, как он мускулист, как гладка его кожа. «Такое тело могло принадлежать только богу, языческому богу», — думала Сильвия. Ей пришло в голову, что это вполне по-сицилийски, ведь остров просто кишел призраками греческих и римских богов, частенько посещавших развалины своих великолепных храмов в Сегесте и Агридженто. Разглядывая Франко, Сильвия почувствовала, что и внутри нее пробуждается что-то языческое.

— Франко, — позвала она.

Он застонал.

— Что случилось? — Она слезла с лошади и опустилась возле него на колени. Сняв перчатку, положила руку ему на лоб. — Тебя ранили бандиты?

Сильвия едва поверила своим глазам, увидев, что правая рука Франко, которую он подогнул так, словно упал на нее, выскользнула из-за его спины, держа пистолет. Дуло смотрело прямо в лицо Сильвии.

— Не двигайтесь, — предупредил молодой человек, про себя возблагодарив Бога, что догадался передать дону Джанмарии часы, ведь если план провалится, то десяти лет тюрьмы не миновать. Вскочив на ноги, Франко сказал почти извиняющимся тоном: — Я не хочу причинять вам вреда, госпожа, но пистолет заряжен, поэтому, пожалуйста, — он указал на лошадь, — садитесь в седло.

— Что ты затеял? — удивленно спросила она.

— Я вас похищаю, госпожа.

Брови Сильвии поползли вверх, потом она рассмеялась:

— Неужели? Это просто фантастика!

Теперь пришел его черед удивляться, но затем Франко разозлился:

— Что тут смешного?

— Неужели ты серьезно?

— Почему бы и нет?

— Не глупи, Франко. Убери пистолет, и мы обо всем забудем. Вряд ли следует напоминать тебе, что похищение считается преступлением даже здесь, на Сицилии. И суды здесь тоже есть.

Напоминать Франко об этом не было надобности. Он отлично знал, что за попытку похищения полагается десять лет… Он боялся, но не хотел этого показать.

— Садитесь в седло!

— Какой выкуп ты потребуешь?

— Я потребую столько, сколько понадобится мне и моему брату на дорогу до Америки. В Палермо сказали, что восьми тысяч лир хватит.

— Какая ничтожная сумма! Наверное, мне следует оскорбиться… А что вы с Витторио будете делать в Америке? Вы оба неграмотны, чем же вы собираетесь там заняться? Возможно, Америка кажется тебе раем, но, как я слышала, там не очень радушно встречают иммигрантов, особенно итальянцев. Знаешь, американцы называют нас «вопс»[7].

Лицо Франко приняло озадаченное выражение.

— «Вопс»? Что это значит?

— Боюсь, это не очень лестное прозвище. А теперь убери пистолет, чтобы не выстрелить случайно, и забудь о похищении.

— Почему? — спросил он воинственно.

— Во-первых, потому, что тебе страшно гораздо больше, чем мне.

— Неправда! — соврал он.

— А во-вторых, я запрещаю тебе похищать себя. Помоги мне сесть на лошадь — хочу закончить прогулку. Сопровождать меня не надо.

Она подошла к лошади, и Франко понял, что посрамлен. Духу у него хватило только на то, чтобы показать Сильвии пистолет, но ее царственное спокойствие, не говоря уже о насмешке, лишило молодого человека остатков смелости. Внезапно из похитителя он снова превратился в садовника Франко, невежественного крестьянина, парию, ублюдка, сына шлюхи и безумного от любви сборщика апельсинов.

Сильвия смотрела на него, ожидая, что он поможет ей сесть в седло. Он положил украденный в Палермо пистолет в карман, подошел к ней и подставил ладони так, чтобы княгиня могла на них ступить.

Взобравшись на лошадь, Сильвия взглянула на Франко, а он на нее. «Будь ты проклята, — думал он, — такая прекрасная и такая далекая». Ему пришло в голову, что еще можно попытаться забрать часы у дона Джанмарии, краденые, как и пистолет, и за обе эти вещи выручить сотен пятнадцать в закладной лавке.

— Мы сделаем вид, что ничего не случилось, — сказала Сильвия. — Это было глупо с твоей стороны. Разве ты глупец?

— Нет, — сказал он с вызовом. Он не считал себя глупцом.

— После обеда зайди ко мне в библиотеку, и мы это проверим.

Она хлестнула лошадь кнутом по крупу и галопом поскакала прочь. Франко Спада проследил взглядом, как всадница, поднимая тучу пыли, исчезла вдали. Он чувствовал себя полным дураком.

Куда делись его смелость и мужество? Почему он не завершил задуманное? Она всего лишь женщина! Он должен был ударить ее, но ей удалось его остановить одним взглядом, смешком!

Ненавидя себя, Франко пошел в сторону виллы дель Аква. «Интересно, зачем она хочет видеть меня после обеда?» — размышлял он. Он также думал о том, что из всех женщин, к которым он вожделел и которыми обладал, ни одна не была так желанна, как княгиня, но шансов добиться ее любви столько же, сколько уехать в Америку.

То есть никаких.



— Он пытался тебя похитить? — воскликнула Элис Декстер. Молодые женщины находились в библиотеке, высокие стены которой покрывали стеллажи с сотнями книг в кожаных переплетах. — Ты испугалась?

— Нет, — ответила стоявшая у окна княгиня не вполне искренне, потому что вначале она немного испугалась Франко. Хотя, как она почувствовала, молодой человек нервничал, в его взгляде читалась решимость, в глазах пламенела ярость. Ощутила ли Сильвия еще что-то, когда встретилась с этим прекрасным юношей? Не вызвал ли он в ее душе каких-то чувственных переживаний? Эти вопросы волновали княгиню, и она вновь и вновь мысленно возвращалась к ним.

— Но зачем Франко понадобилось тебя похищать? — продолжала Элис.

— Чтобы достать денег, конечно. Я его ни в чем не виню, ведь он нищий. К тому же у него, как и у всех здесь, нет надежды на будущее. По крайней мере Франко оказался на что-то способен, попытался как-то действовать.

Чувственные переживания… Почему Сильвия старалась, пусть и не слишком, но все же старалась во время прогулок по парку избегать встреч с садовником? Потому, что в отличие от сдержанных ласк Джанкарло красота Франко Спада возбуждала молодую женщину.

Сильвия обернулась к Элис.

— Мы не достаточно долго знаем друг друга, — сказала она. — По-моему, ты считаешь меня довольно легкомысленной женщиной, и, наверное, не без основания. Но есть одна вещь, к которой я отношусь очень серьезно, — это Италия. Я большая патриотка.

— Я тоже люблю свою страну, — отозвалась Элис.

— Но Америка очень молода, Италия же страна древняя, хотя с политической точки зрения мы самое молодое государство в Европе. Не думай, что мне не известно, какого мнения о нас иностранцы. Италию считают страной макарон и пиццы, оперы и вендетты, и по праву, ведь стереотипы всегда строятся на реальной основе. Европа смеется над нами, и мы действительно смешны, когда пытаемся стать великой державой, имея всего двадцать лет от роду. Но мой отец отдал жизнь за то, чтобы Италия стала такой, как он мечтал, и мне тоже следует что-нибудь сделать ради этого.

— Что же именно?

Сильвия обошла тяжелый резной стол князя и дернула за шнурок звонка. Элис начала понимать: за внешним спокойствием княгини скрывалась душевная борьба, стремление доказать самой себе правильность своего выбора. Сильвия вновь бросилась в атаку. Или это была попытка самозащиты?

— Уже многие годы сотни молодых сицилийцев покидают родину и уезжают в Америку, потому что знают: здесь им надеяться не на что. Почему бы и нет? На их месте я поступила бы так же. Нужно начать что-то делать для таких людей, как Франко, или в Италии не останется итальянцев, они все окажутся в Нью-Йорке.

— Ты все еще не сказала мне, что собираешься делать.

Княгиня подошла к одной из книжных полок и внимательно посмотрела на кожаные корешки стоявших в ряд толстых томов.

— Если у этого Франко есть голова на плечах, я научу его читать.

Подумав, Элис ответила:

— Вряд ли твое решение совершит революцию.

— Напротив, здесь оно вызовет настоящую революцию. — Она сняла с полки одну из книг и быстро ее пролистала. — Джанкарло наверняка рассердится, но ничего не поделаешь… О Господи, неужели здесь нет ничего подходящего? «История церкви в X столетии», — кому захочется учиться грамоте по такой книге?

Она поставила том на место и продолжила поиски. В это время открылась дверь и вошел дворецкий.

— Чезаре, — сказала Сильвия, — пришли сюда Франко.

Кивнув, Чезаре вышел.

— Неужели здесь нет школ? — спросила Элис.

— Есть несколько в Палермо, но здесь — ни одной. Церковь не уделяет народному образованию никакого внимания. Заметь, я добрая католичка, но к этой политике Ватикана не испытываю ничего, кроме презрения, даром что мой деверь кардинал. Больше девяноста пяти процентов населения страны неграмотно и, значит, не может голосовать. Это дает очевидные преимущества правительству, которое не желает перемен… Вот, кажется, подходящая книга: «Обрученные»[8]. Наверное, Франко будет интересно читать роман.

Дверь открылась, и Элис повернулась, чтобы взглянуть на неудавшегося похитителя. Пораженная его красотой, она задумалась, только ли возмущение социальной несправедливостью двигало княгиней.

— О, Франко, — сказала Сильвия, кладя роман на стол, — садись сюда.

Она указала на стул своего мужа. Франко смутился.

— Поторапливайся, я не могу тратить на тебя весь день.

Он прошел через комнату и сел за стол. Сильвия открыла книгу на заглавной странице. Вынув из ящика листок бумаги, положила его рядом с романом, взяла из искусно сделанного серебряного письменного прибора перо, обмакнула его в чернила и подала юноше.

— Так, перепиши эти три слова.

— Зачем?

— Хочу посмотреть, насколько ты сообразителен. Если сможешь быстро переписать, то, должно быть, и читать научишься быстро. Ты хочешь научиться читать?

Он кивнул.

— Хорошо, тогда начинай.

Какое-то мгновение садовник смотрел на страницу, потом сжал в руке перо и, едва осознавая, что в его жизни происходит нечто очень важное, вывел: «О-Б-Р-У-Ч-Е-Н-Н-Ы-Е».

Вопреки мнению Элис, тот факт, что княгиня начала учить Франко Спада грамоте, произвел настоящую революционную бурю в тесном мирке виллы дель Аква. Слух об этом распространился с необычайной быстротой и вызвал, с одной стороны, изумление поступком княгини, с другой — недоумение, почему она выбрала для этой цели такого неподходящего человека. Элис тоже испытывала смешанное чувство. В Париже она познакомилась со светской любительницей развлечений, в которой, несмотря на весь ее ум, не было и намека на то, что эта флорентийская красавица может всерьез увлечься политикой или проблемами итальянской бедноты. И вдруг, совершенно неожиданно, Сильвия посвятила себя столь значительному занятию, отнимающему к тому же много времени. Был ли это только каприз богатой женщины, новый способ борьбы против скуки, извечно сопутствующей привилегированным классам? Или же княгиня действительно сочувствовала своему неудавшемуся похитителю? Или Сильвию увлекло что-то другое? В конце концов, садовник был так красив… Элис не хотела думать об этом, потому что княгиня ей по-настоящему нравилась.

С другой стороны, Элис не могла не восхищаться подругой. Какими бы ни были мотивы Сильвии, она отдавала новой работе всю себя. Убедившись в способностях Франко, она на следующий же день превратила маленькую комнатку на первом этаже виллы в подобие школьного класса. Княгиня освободила Франко от обязанностей садовника и ежедневно, по два часа утром и после полудня, занималась с ним. По дому поползли слухи, но Сильвия либо их не слышала, либо не обращала на них внимания. На третий день после начала занятий она, светясь от радости, сообщила Элис за ужином, что Франко делает заметные успехи: выучив алфавит, он уже взялся за простые предложения. Сильвия добавила, что не просто удовлетворена, но и поражена способностями ученика.

— Да, я вижу, — сказала Элис, — но, не желая охладить твой энтузиазм, не могу не спросить: ты подумала о последствиях?

— Каких последствиях?

— Для Франко, к примеру. Ты взяла этого садовника в дом, посадила за парту, учишь читать — очень хорошо. Но что потом?

Сильвия пригубила шампанское и ответила:

— Потом он, как минимум, научится читать и будет знать намного больше, чем раньше. Это уже неплохо.

— Но захочет ли он вернуться к обязанностям садовника? Сомневаюсь. Из твоего рассказа можно заключить, что Франко в Сан-Себастьяно своего рода отверженный. Что ждет этого юношу, когда он окончит начальную школу дель Аква?

Княгиня улыбнулась:

— Ты подала мне неплохую мысль. Пожалуй, закажу вывеску и повешу ее на дверь классной комнаты.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Только потому, что не могу ответить. Я не знаю, что будет с Франко, но сейчас мне все равно. Уча его грамоте, я счастлива как никогда, ему же единственный раз в жизни представилась возможность учиться. Он тоже это понимает, он далеко не глуп. Кто знает, что будет дальше? По крайней мере я протянула Франко руку помощи. Если бы люди думали обо всех возможных последствиях своих поступков, вряд ли бы кто-то вообще решился действовать. Половину добрых дел в жизни начинаешь по внезапному озарению.

— Но какие последствия это будет иметь для тебя самой? — продолжала Элис настойчиво. — Возможно, я вмешиваюсь не в свое дело, но…

Она замолчала, Сильвия посмотрела на нее.

— Пошли сплетни? — спросила она. — Ведь ты именно об этом хочешь мне сказать?

— Не знаю, но людям говорить не запретишь.

— Пусть их. Здесь не о чем говорить.

— Твой муж может думать иначе.

— Возможно.

По холодному тону Сильвии Элис поняла, что зашла слишком далеко. Но она не могла избавиться от ощущения, что ящик Пандоры уже распахнут.

На следующее утро Элис увидела выходившего из конюшни Витторио — не в ливрее, а в рваной рубашке и грязных штанах, с ведром в руках. Заметив американку, он замер.

— Доброе утро, — сказала Элис, опуская свой белый зонтик.

— Доброе утро, синьора.

Она остановилась под деревом, с улыбкой глядя на мальчика и думая о том, что из всех людей, имевших отношение к маленькой драме, которая разворачивалась на вилле, младший брат Франко выглядел самым озабоченным.

— Что ты делаешь, Витторио?

Мальчик взглянул на ведро и судорожно сглотнул:

— Э… Чищу конюшни, синьора.

Тут до Элис дошло, что находится в ведре.

— О, тогда иди опорожни ведро и возвращайся — мы с тобой немножко поболтаем.

Мальчик поспешно ушел за конюшню. Элис присела на кованую железную скамью под деревом и с восхищением оглядела парк, погруженный в тишину и покой фантастически прекрасного утра. Как отличался этот сицилийский пейзаж от того, к чему она привыкла в родном и любимом Нью-Йорке! Отец Элис — известный адвокат, потом судья. Детство Элис было вполне обычным для женщин ее времени и класса: французская гувернантка, с которой Элис изучила язык Вольтера, на всю жизнь полюбив все французское, потом занятия в привилегированной школе мисс Добсен на Восточной Тридцать пятой улице, летний отдых в лесах Кэтскилза, зимы в уютном семейном особняке на Медисон-сквер, широкий круг родственников и друзей. Что касается юности, то последующие поколения, вероятно, нашли бы жизнь Элис в ту пору слишком замкнутой, но сама она с удовольствием вспоминала свою юность: любящие родители, двое обожаемых старших братьев, слуги, куча денег, уверенность в будущем. Единственным минусом или, если хотите, иронией судьбы было то, что воспитанная для супружества и материнства, выданная замуж — удачно, хотя и не по страсти. — Элис оказалась бесплодной. Как туманно объяснили врачи, причина крылась в дисфункции фаллопиевых труб. Что это такое, Элис не знала, поскольку в женской анатомии разбиралась еще меньше, чем в мужской. Но известие, что у нее никогда не будет детей, стало самым страшным ударом в ее благополучном существовании. Сильная духом, Элис вынесла его, но жизнь потеряла для нее всякий смысл.

— Синьора?

Она повернулась к Витторио. Он уже отнес пустое ведро обратно в конюшню и теперь стоял в нескольких футах от Элис, как всегда, с неуверенным видом, словно побаивался иностранки.

— Итак, — с улыбкой произнесла Элис, оперевшись на ручку зонтика, сделанную из слоновой кости, — что ты думаешь об учебе своего брата?

— Я думаю, — начал было мальчик. «Он очень застенчив, — решила Элис, — но это не его вина». — Я думаю, это хорошо.

— Хорошо? Да, пожалуй. А ты сам, Витторио? Не хочешь ли и ты научиться писать и читать?

Он важно кивнул. «Господи, — подумала она, — он восхитителен!»

— Когда выучишься грамоте, — продолжала Элис, — кем ты хочешь стать?

— Американцем.

Сказанное просто, это слово вызвало в Элис сложное чувство. Как ей повезло родиться там, где она родилась, и как не повезло этому хорошенькому мальчику, появившемуся на свет на Сицилии.

Позднее она поняла, что именно тогда в ее сознании зародилась та мысль.

Глава 2

Вечером 17 февраля 1880 года российский император Александр II устроил прием в честь принца Болгарского. Приглашенные в ожидании обеда собрались в Малахитовом зале Зимнего дворца. Среди них был и итальянский посол князь Джанкарло дель Аква, которого выделяла из толпы не только незаурядная внешность и прекрасно сидевший фрак, но и орден Благовещенья с цепью на шею, пожалованный год назад королем Италии, после чего члены королевской семьи начали называть князя «кузен» (это считалось большой честью), а также бриллиантовая звезда Орлова, которой наградил Джанкарло царь.

Дель Аква разговаривал с одной из великих княгинь, когда гостей пригласили обедать. Толпа двинулась в парадную столовую через бесконечную анфиладу залов огромного дворца, выходившего окнами на покрытую льдом Неву.

Царь уже собирался войти, когда французский посол что-то спросил у него. Гости остановились, ожидая, пока царь и посол закончат свою краткую беседу вполголоса.

Вдруг страшный взрыв сорвал с петель двери столовой.

Гости с криками заметались в поисках укрытия, а из столовой повалил черный дым.

Когда он рассеялся, все увидели, что комната полностью разрушена. Кроме того, от взрыва погибло сорок финских гвардейцев и несколько лакеев, находившихся в помещении ниже этажом. Это плотник Халтурин[9], один из основателей московского союза рабочих, пронес в цокольный этаж дворца огромное количество взрывчатки, чтобы уничтожить императорскую семью, и только случайная фраза французского посланника помешала осуществлению его плана.

На следующее утро Джанкарло, решив, что пора немного отдохнуть от Санкт-Петербурга, сообщил жене и своему королю — в обратном порядке, конечно, — о намерении провести месяц на Сицилии для поправки здоровья. Его побудило к этому не только потрясение от соприкосновения со смертельной опасностью во время взрыва, но и тоска по очаровательной Сильвии, оказавшаяся сильнее, чем князь ожидал.

Кроме того, некоторые фразы в письмах жены начали вызывать у него беспокойство.

А князь дель Аква не любил, когда его что-то беспокоило.



Дон Паскуале Барраба, капо мафии Монреале, был одним из самых могущественных людей Сицилии. Монреале находился на холмах выше Палермо, поэтому дон Паскуале контролировал горные источники, имевшие большое значение для всех. Он мог бы в буквальном смысле перекрыть воду, поступавшую на фруктовые плантации ниже Монреале, если бы владельцы отказались платить ему годовую дань. Более того, дороги из внутренних районов острова в Палермо проходили через Монреале, и дон Паскуале мог бы распорядиться задержать там всю сельскохозяйственную продукцию, поступавшую в главный город острова, если бы граф Склафани, мэр Палермо, перестал отдавать ему определенную долю городских налогов. Конечно, граф Склафани и думать не смел о подобном шаге, ведь сотрудничество с мафией, чьи банды сицилийцы называли «cosche», стало неотъемлемой частью здешнего образа жизни. Плату «cosche» называли «pizzo», что на сицилийском диалекте означало «птичий клюв», а выражение «fari vagnari u pizzu» переводилось как «смочить клюв», то есть дать взятку. Взятка являлась своего рода смазкой, позволявшей механизму сицилийского общества работать без помех. Ее альтернативой было насилие — либо против личности, либо против общества. Веками сицилийцы прибегали к насилию как наиболее действенному средству восстановления справедливости. Кое-кто говорил, что это следствие завоевания Сицилии арабами, другие утверждали, что из-за потока иностранных завоевателей, много веков подряд один за другим нападавших на остров, Сицилия так и осталась без сколько-нибудь эффективной системы правопорядка. Третьи винили страшную сицилийскую нищету, которая толкала людей к бандитизму и в конечном счете к кровопролитию. Какова бы ни была причина, на Сицилии насилие не только стало нормой жизни, но и почиталось. Даже так называемые «уважаемые люди» поддерживали в окружающих почтение к себе с помощью террора и убийств.

Дон Паскуале принадлежал именно к таким людям, хотя те, кто не знал его, не смогли бы определить это по его внешности. В мятом костюме, белобородый, с добрым лицом, он казался скорее Дедом Морозом, перепутавшим времена года, чем главарем банды. Большую часть времени он проводил в маленькой комнате позади единственной в Монреале лавки цирюльника. Там он принимал посетителей и клиентов и, безмятежно потягивая лимонад, ковыряя в зубах, тихим голосом отдавал приказы, часто обрывавшие чью-то жизнь. Все происходило как бы само собой, но в то же время подчинялось определенным правилам. Как многое на Сицилии, это был ритуал.

Поскольку представители всех классов сицилийского общества рано или поздно обращались к дону Паскуале, он не удивился, когда утром 17 марта 1880 года его помощник Нани, самодовольный молодой мафиозо, вошел в комнату и объявил, что патрона хочет видеть князь дель Аква. Дон Паскуале не удивился, но почувствовал любопытство. Князь, человек могущественный, богатый, близкий к королевской семье, старался держать местную мафию на почтительном расстоянии. Правда, ему дважды доводилось просить дона Паскуале об услуге, и, более того, управляющий княжеским имением дон Фортунато Бурджо, как и большинство его коллег на западе Сицилии, принадлежал к мафии, но все же князь держал дистанцию.

— Пригласи его войти, — сказал дон Паскуале, приглаживая руками свои густые седые волосы. Обладая немалой властью, сам он тем не менее не мог не ощущать некоторого трепета перед знатью острова. Чтобы показать это, он встал, когда князь появился в дверях. А дон Паскуале не имел привычки вставать перед посетителями.

— Ваше превосходительство, — произнес он, давая этим понять, что признает разделяющую их социальную пропасть, ведь обращение «князь» могли позволить себе только лица дворянского происхождения. — Сколько времени прошло с нашей последней встречи!

— Да, дон Паскуале, — ответил князь, пожимая руку капо.

— Могу я предложить вам чашечку кофе?

— Благодарю вас.

— Нани, принеси кофе его превосходительству.

Нани, для важности носивший несколько толстых золотых колец, поспешно бросился в лавку, а дон Паскуале указал князю на стул перед своим простым столом:

— Прошу вас.

Когда князь уселся, дон Паскуале тоже занял свое место и сказал:

— Рад видеть вас в добром здравии, ваше превосходительство, — я, разумеется, читал о трагедии в Санкт-Петербурге.

— Да. Взрыв в царском дворце.

— Это ужасно, ужасно! Я поражен, что царь имеет так мало власти над своими подданными.

— Наверно, ему не хватает таких людей, как вы, дон Паскуале.

Старый мафиозо улыбнулся, показав два золотых передних зуба. Он рассчитывал услышать именно такой ответ.

Нани принес кофе, отдал его князю и поспешил выйти, тихо прикрыв за собой дверь. Князь принялся помешивать кофе, оглядывая тесную комнатенку. Несмотря на прохладный день, оба окна были закрыты железными ставнями: дону Паскуале свидетели были ни к чему. Дощатый пол комнаты испещряли полоски солнечного света. Возле двери помещался уродливый шкаф со стеклянной дверцей и пустыми полками. На стене за спиной дона Паскуале висела фотография Гарибальди: двадцать лет назад дон воевал вместе с этим великим человеком, когда тот высадился на Сицилии.

Больше в комнате ничего не было, только позади князя стоял рваный кожаный диван.

Джанкарло холодно улыбнулся дону Паскуале, ожидавшему, когда посетитель заговорит.

— Известен ли вам один из моих садовников, Франко Спада? — спросил дель Аква.

Дон Паскуале нахмурился:

— Да, известен.

— Вы хмуритесь, дон Паскуале, он вам не по душе?

— При всем уважении к вашему превосходительству, вынужден признать: нет, не по душе.

— Почему?

— Он… — дон Паскуале сделал легкий жест правой рукой, — не вызывает доверия. Год назад он приходил ко мне проситься на работу, но я сказал, что сын шлюхи мне не нужен.

— Вы поступили благоразумнее меня! Как вы знаете, я взял его на работу. — Князь помолчал и затем добавил: — И теперь мне пришлось об этом пожалеть.

— Он что-нибудь украл, ваше превосходительство?

— Нет. Тем не менее я хочу избавиться от него, но так, чтобы… не причинить ему вреда… Вы меня понимаете… Действовать надо очень осторожно, потому что ситуация требует деликатности.

Дон Паскуале догадывался, что имеет в виду князь. До старого мафиозо дошли слухи о княгине и молодом красавце садовнике.

— Я понимаю вас, ваше превосходительство.

— Думаю, подойдет нечто вроде случая с Бризи Каморро, происшедшего пять лет назад, вы помните?

— Да, конечно, помню.

— Хорошо. Буду благодарен вам за помощь, дон Паскуале. Вы знаете, как высоко я вас ценю и уважаю.

— Ваше превосходительство слишком добры.

Князь поставил кофейную чашку на стол, достал из кармана своего отличного фрака, привезенного из Лондона, черный кожаный бумажник, вынул из него одну за другой сорок сотенных бумажек и передал дону Паскуале.

— Полагаю, — сказал князь, — этого достаточно?

— Более чем, ваше превосходительство. Желаете ли вы назначить время?

Князь встал:

— Действуйте как можно скорее. Было бы лучше, если бы все произошло, когда мы с женой уедем. К примеру, следующую среду мы собираемся провести в Палермо.

— Значит, в следующую среду. У нас будет время… составить план.

Дон Паскуале проводил князя до двери. Там дель Аква тихо произнес:

— Пусть Франко Спада никогда больше не вернется на Сицилию.

— Будет исполнено, ваше превосходительство.

Дон Паскуале открыл дверь, и князь вышел.



Восемнадцатилетнюю Карлу Сганци в Сан-Себастьяно с неосознанной жестокостью прозвали дурочкой.

Она была пятым ребенком в семье фермера Уго Сганци. Когда выяснилось, что у Карлуччи — таково было ее уменьшительное имя — «не все дома», односельчане сочувственно зацокали языками. Крайняя бедность, трудолюбие и благонравие родителей девушки не позволяли объяснить несчастье с ней наказанием Господним за грехи отца с матерью, поэтому во всем обвинили безжалостную судьбу. К Карлучче относились с состраданием.

Летом она работала в полях вместе с другими женщинами, но зимой ее оставляли в покое. Не сговариваясь, обитатели Сан-Себастьяно решили, что бедняжка должна получить хоть какое-то воздаяние за свое несчастье. В плохую погоду она сидела у огня, бормоча что-то себе под нос, играла со своей куклой или грубыми игрушками, которые сделали для нее братья. В хорошую же погоду любила бродить по окрестным холмам, особенно часто поднимаясь к камню на вершине одного из них. Никто и не думал ее сопровождать — кто посмеет обидеть Карлуччу? Кроме того, разве сам Господь не оберегает дурачков вроде нее?

Утром 21 марта 1880 года Карлучча вышла из родительского дома, пересекла Сан-Себастьяно и направилась к холмам. С собой она взяла тряпичную куклу Терезу, названную так в честь святой. Для защиты от ветра накинула толстую шерстяную шаль. Невысокая, коренастая, она тем не менее могла бы показаться хорошенькой, если бы не тусклый пустой взгляд. Завидев ее, крестьяне кивали и говорили: «Добрый день, Карлучча». Она молча улыбалась в ответ. Она редко говорила с кем-нибудь, кроме Терезы.

Спустя час девушка, взобравшись на холм, который ей особенно нравился, уселась на облюбованный камень. Дул сильный западный ветер, но это не волновало Карлуччу, потому что она очень любила свой камень. Здесь она оставалась наедине с Терезой, небом, Богом и блестевшим в отдалении морем. Как красиво вокруг! Девушка почувствовала себя счастливой.

Она удивилась, увидев, что к ней приближается всадник. Кто бы это мог быть? У ее камня мало кто бывал, поэтому-то она его и любила.

— Кто это, Тереза? — прошептала она кукле. На тряпичном лице Терезы застыла улыбка. Тереза всегда улыбалась.

Подъехав к камню, человек слез с лошади. Он был высок ростом, лет тридцати, с черной бородой. Карлучча узнала Санто Матту, который иногда приезжал в Сан-Себастьяно из Монреале. Чем он занимался, она не имела понятия.

Подойдя к ней, Санто улыбнулся:

— Привет, Карлучча.

Она улыбнулась в ответ. Тереза тоже улыбалась. Санто Матта начал расстегивать свой толстый кожаный ремень.



Витторио и Франко вдвоем занимали крошечную комнатку с одним окном на самом верхнем этаже виллы дель Аква. Пользовались они ею в основном зимой, поскольку летом там было так жарко, что братьям приходилось ночевать на улице. Князь, еще пять лет назад проведя на виллу водопровод и канализацию, несмотря на мизерность дополнительных расходов, совершенно не позаботился об удобствах для десятков слуг, вынужденных пользоваться уборными во дворе.

В половине двенадцатого ночи 21 марта 1880 года дверь в комнату братьев Спада распахнулась. Франко сел в кровати, рукой прикрыв глаза от яркого света керосинового фонаря. Он увидел, что в комнату втиснулись трое. Один из них спросил:

— Франко Спада?

— Да…

— У меня ордер на твой арест.

Спросонок Франко показалось, что все это ему мерещится. Один из карабинеров подошел к его постели:

— Вытяни руки.

Увидев железные наручники, Франко окончательно проснулся:

— За что?

— За изнасилование и убийство Карлы Сганци.

Убийство Карлуччи? Франко вспомнил несчастную полоумную девушку…

— Я не убивал Карлуччу!

— Ты предстанешь перед справедливым судом.

— Справедливое дерьмо! Вы сошли с ума!

Полицейский схватил Франко за левое запястье и защелкнул на нем наручник.

— Нет! — в ужасе закричал Франко. Ударив карабинера правым кулаком, он попытался вырваться, чтобы добраться до двери. Но двое других схватили его и, несмотря на яростное сопротивление юноши, притиснув его к стене, надели наручник на второе запястье. Тяжело дыша от напряжения, капитан карабинеров, молодой черноусый человек, сказал:

— Теперь ты пойдешь спокойно?

Франко сник. Он не понимал, за что с ним так поступают, но здравый смысл подсказывал: сопротивление бесполезно. Он кивнул.

Капитан подал сигнал своим людям, и они вытолкнули Франко из дверей. Он оглянулся на своего младшего брата, который наблюдал за происходящим, замерев от ужаса.

— Вито, — позвал Франко, — что бы ни говорили, я не виновен. Ты понимаешь? Я не виновен.

Витторио ошеломленно кивнул. Но он ничего не понимал. Абсолютно ничего.



Княгиня дель Аква читала в своей спальне, когда со стороны лестницы послышались крики. Потом наступила тишина. Княгиня встала с кровати, накинула халат и поспешила к двери. Выйдя в холл, прислушалась: крики раздавались снизу. Торопливо подойдя к лестнице, Сильвия начала спускаться. Внизу она увидела мужа в бархатной куртке винного цвета, в которой он обычно курил. Князь закрывал входную дверь.

— Джанкарло, что случилось?

Муж посмотрел на нее.

— Капитан карабинеров Антонетти арестовал твоего ученика. Похоже, Франко изнасиловал девушку из Сан-Себастьяно, а затем удушил ее.

Сильвия застыла на нижней ступеньке, опершись рукой о гладкие мраморные перила.

— Не верю, — сказала она, сама удивившись своему спокойствию. — Какие против него доказательства?

Джанкарло задымил трубкой.

— Убитая, обнаруженная сегодня днем, зажала в руке клочок бумаги. Очевидно, девушка вырвала его, борясь с убийцей. Это страничка одной из тетрадок Франко, в которой он учился писать свое имя: «Франко Спада, Франко Спада», и так много раз. Возможно, он способный ученик, но убийца из него получился никудышный.

Князь выпустил облачко дыма, и оно закружилось, как и голова Сильвии.

— Зачем Франко насиловать девушку?

— Глупый вопрос, дорогая.

Князь направился в библиотеку. Сильвия последовала за ним.

— Нет, не глупый! Франко не способен на такой ужасный поступок… Господи, да ведь он мог иметь любую женщину, если б захотел…

— В самом деле?

Князь отступил в сторону, пропуская жену в библиотеку. Но Сильвия остановилась перед ним.

— Надеюсь, ты не думаешь, что мы с ним любовники? — спросила она.

— Конечно нет. Я полностью тебе доверяю. Разве я позволил себе намекнуть, что подозреваю между вами безнравственные отношения?

— Нет. Да и подозревать нечего.

— Я в этом уверен.

Сильвия вошла в библиотеку и села в кожаное кресло.

— Разумеется, мы наймем для него адвоката, — сказал князь, подходя к подносу с графином резного стекла. — Виновен Франко или нет, я хочу, чтобы с ним поступили по закону. Выпьешь коньяку?

— Да, пожалуйста.

— Мне кажется, профессор Бонфанте из Палермо подойдет как нельзя лучше. Он пользуется репутацией отличного защитника преступников.

— Франко не преступник!

— Полиция, видимо, считает иначе. Утром я съезжу в Палермо и поговорю с Бонфанте. Мне приходилось встречаться с ним несколько раз. Приятный человек, хотя его манера поведения за столом оставляет желать лучшего.

Он принес жене коньяк, затем сел за письменный стол. В свете лампы под зеленым абажуром длинное лицо князя приобрело зловещее выражение.

— Джанкарло, — произнесла Сильвия тихо, — поклянись мне, что не имеешь отношения к тому, что случилось с Франко.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не притворяйся, ты отлично меня понял. Если только мне станет что-нибудь известно… Я уверена, Франко не способен на насилие.

— Ты рассказывала, что он пытался тебя похитить.

— Это другое, — ответила она, закусив губу.

— Почему?

— Это трудно объяснить, но я по-прежнему уверена, что он не мог никого убить. Я занималась с ним семь недель и хорошо разобралась в его характере. Франко славный, неглупый парень. И, самое главное, у него не было причины поступать так. Но кто же тогда совершил убийство? Кто сделал так, чтобы в нем обвинили Франко?

Князь слушал, согревая в руках свой коньяк.

— Понимаю, — ответил он. — Ты думаешь, что я организовал убийство, потому что не хочу среди своих слуг и арендаторов прослыть рогоносцем.

— Вот именно. У тебя есть повод желать избавиться от Франко.

— Блестящая аргументация, моя дорогая. Арсен Люпен[10] мог бы тобой гордиться. Но в твоих доводах есть несколько изъянов. Во-первых, я не делал этого, во-вторых, я никогда не возражал против твоего маленького социального эксперимента с Франко. Я считал твои уроки пустой тратой времени, но не возражал. Поэтому обвинение звучит не только глупо, но и… как бы это выразиться… не очень лестно для твоего мужа. Ты согласна?

Сильвия отпила коньяк, не сводя глаз с князя. Она знала, что он лжет.

— Что с ним будет? — спросила она.

— Но его, возможно, еще признают невиновным.

— А если нет?

Князь вдохнул аромат коньяка и с удовольствием сделал глоток.

— Думаю, Франко грозит пожизненное заключение, поскольку правительство весьма опрометчиво отменило смертную казнь.

Князь взглянул на Сильвию. Она испугалась, что ее сейчас стошнит. Но этого не произошло. Она поднялась и, поставив на стол свой бокал, посмотрела на князя. Ее прекрасное лицо было мертвенно-бледно, глаза казались больше обычного.

— Если жизнь Франко будет искалечена, — произнесла Сильвия сдавленным голосом, — и виновным в этом окажешься ты, то гореть тебе вечно в аду.

С этими словами она вышла из комнаты.

Глава 3

Письмо княгини дель Аква Элис Декстер, датированное 24 мая 1880 года:



Дорогая Элис!

Как я и предполагала в предыдущем письме, Франко осудили за убийство на пожизненное заключение. Суд, на мой взгляд, был просто фарсом. Профессор Бонфанте вел защиту вяло, а судья с самого начала не скрывал уверенности в виновности Франко. Я не удивилась бы, узнав, что такую предвзятость оплатили. Недобросовестность же обвинения, вкупе с клочком бумаги, найденным в руке девушки, не оставляли Франко никаких шансов. Судьба распорядилась так, что у него не оказалось свидетелей, готовых подтвердить его алиби. В день убийства Джанкарло увез меня в Палермо на завтрак, поэтому пришлось отменить ежедневные занятия с Франко, и он провел большую часть времени в одиночестве, сначала в своей комнате за книгами, потом в одном из садов. Ни я, ни кто-либо другой не могли помочь бедному юноше, засвидетельствовав в суде, что видели его. Это обстоятельство, да еще страничка из его тетрадки стали для него роковыми.

Конечно, факты можно истолковать и по-другому: кто-то украл страничку, чтобы вложить ее в руку убитой девушки. Сделать это было бы нетрудно, поскольку Франко хранил тетрадку у себя в комнате, которая никогда не запиралась. Можно предположить, что убийство специально приурочили к тому дню, когда я покинула виллу, и Франко лишился неопровержимого алиби и главного свидетеля в моем лице. Конечно, расчет на то, что девушка в нужное время придет к любимому камню и будет в распоряжении убийцы (это сухое выражение здесь не слишком уместно, но ты меня понимаешь), достаточно рискован. Но, поскольку девушка ходила туда ежедневно, убийца, видимо, рассчитывал, и вполне оправданно, что обстоятельства сложатся в его пользу. Думаю, так все и было на самом деле.

Потому что, дражайшая Элис, в моей душе живет уверенность: Франко не мог совершить столь гнусное преступление. У него просто не было на это причины. И оставить тетрадный листок в руке жертвы! Нет, это невероятно! Знаю, нельзя исключить, что он убил по страсти, в состоянии временного помрачения ума и тому подобное, но это вряд ли возможно.

Нет, нет, не верю и никогда не смогу поверить. Я убеждена, что это преступление было организовано. Кто его организовал? Как ни больно это писать, но у меня нет сомнения, что организатор — мой муж. Здесь, на Сицилии, с ее мафией так просто нанять кого-то для грязной работы. Хорошо заплатил — и дело сделано! Враг убит или, как Франко, на всю жизнь посажен за решетку, что, может быть, намного хуже смерти. Ты спрашиваешь, почему я не обратилась в полицию со своими подозрениями? Господи, если бы я только могла! Но у меня нет никаких доказательств. И в полиции, и, если уж на то пошло в самих судах обязательно есть члены мафии, или ее сторонники или информаторы. Поэтому, даже найдись у меня какое-нибудь доказательство, они уничтожат его или же, что вполне реально, уничтожат меня. Клянусь, на Сицилии воля мафии — закон Единственное, что я могла бы сделать для освобождения Франко, — заплатить той же мафии за его побег, устроить который проще простого, потому что тюремная охрана тоже считается с мафией. Ты, должно быть, думаешь, что я преувеличиваю власть этой преступной организации, но, клянусь, все написанное — правда. Однако мафиози никогда не возьмут моих денег, потому что слишком уважают моего мужа и не решатся поступить ему наперекор.

Так к чему же мы пришли? Франко сидит в ужасной тюрьме Аккиардоне, построенной лет пятьдесят назад королем Фердинандом II, а Джанкарло, самодовольно улыбаясь, радуется, как ловко он избавился от человека, который был или мог стать любовником его жены. Но я клянусь тебе, Элис, наши отношения с Франко были чисты.

Сознание того, что я — главная причина вопиющей несправедливости, угнетает меня. Да, всему виной моя опрометчивая затея с учебой Франко, уверенность, что никто не посмеет поставить под сомнение мои мотивы и что с Джанкарло я сумею справиться. О Господи! Я самая глупая женщина на свете, которая приносит один вред! А я ведь только хотела помочь! Горькая истина нашего греховного мира — желание оказать помощь — приводит к несчастью. В какую ужасную беду Франко попал из-за меня! Мне никогда не забыть, с какой ненавистью он посмотрел на меня, когда судья огласил приговор! О Иисус, неужели это воспоминание будет преследовать меня всю жизнь?

К Джанкарло я испытываю отвращение. В ночь ареста Франко я прямо обвинила мужа в организации преступления. Он из приличия отрицал, но я знаю, что он виноват, и он это отлично понимает. Как я ошиблась в человеке, за которого вышла замуж! Не секрет, что жизнь на Сицилии ценится дешево, но погубить две жизни ради «защиты своей чести» (уверена, он именно так объясняет свой поступок), — я и представить себе не могла, что он падет так низко! У меня было единственное средство отомстить Джанкарло — превратиться для него в кусок льда, что я и сделала. Это неделикатно, но все же скажу: ночные визиты Джанкарло в мою спальню вряд ли приносят ему удовлетворение. Естественно, это только усугубляет ситуацию. Моя семейная жизнь превратилась в молчаливый жестокий поединок, исходом которого может быть только смерть.

А Витторио! Он так тяжело переживал несчастье со своим обожаемым братом, что я некоторое время опасалась за рассудок мальчика. Джанкарло хотел уволить его после ареста Франко — исключительно из мстительности — под надуманным предлогом, будто в Витторио могут проявиться «преступные» наклонности брата, но я пригрозила устроить скандал, и Джанкарло сдался. Если бы мальчика вышвырнули с виллы, он, вероятно, умер бы с голоду. Крестьяне рады, что Франко в тюрьме (вот нелюди!), и ничто не доставило бы им большего удовольствия, чем вид умирающего Витторио.

Хотелось бы прибавить к этой мрачной картине что-то ободряющее, но не могу. Я чувствую себя такой несчастной, милая Элис! Если бы я была в силах как-то помочь Франко… Но мафия страшна тем, что действует тайно, и как ответить на удар, неизвестно. Мне не к кому обратиться, я не знаю, что делать. Но даже если бы знала, вряд ли решилась бы. Пожалуйста, ответь мне, я так нуждаюсь в поддержке. Но ради Бога, ничего не пиши о моих подозрениях относительно Джанкарло. Он не брезгует читать мои письма.

Твоя отчаявшаяся подруга Сильвия.



Драгоценности, купленные у старого слуги на окраине Саванны, Гас Декстер продал шесть месяцев спустя в Нью-Йорке за сорок тысяч долларов — целое состояние в 1865 году. Решив с помощью этого подарка судьбы нажить миллионы, Гас снял меблированную комнату неподалеку от Уолл-стрит и стал изучать рынок ценных бумаг. Сын школьного учителя из Эльмиры обладал сноровкой в обращении с цифрами и инстинктом игрока. Взявшись за биржевые спекуляции, вначале осторожно, он несколько раз сильно обжигался, но учился на собственных ошибках и к 1868 году стал силой, с которой приходилось считаться. Весной 1869 года, крупно заработав на акциях золотых рудников, Огастес с немалой радостью осознал, что превратился в настоящего миллионера.

Он прекратил игру на бирже и открыл маленький банк на Пайн-стрит. Пользуясь связями на Уолл-стрит, Декстер сумел сделать свое детище привлекательным для деловых людей и благодаря практичному уму начал преуспевать, извлекая выгоду из трудностей других, более крупных банков. Когда в 1873 году паника на бирже разорила «Джей Кук и К°», Огастесу удалось переманить многих клиентов этого банка в свой бизнес. К 1876 году, во времена экономического подъема, «Декстербанк» вовсю процветал и разрастался. В тот год Огастес приобрел земельный участок на Пайн-стрит, 25 и построил там красивый особняк в неоклассическом стиле, своей представительностью, консервативностью и солидностью напоминавший хозяина. Подобно многим другим людям, которые сами проложили себе дорогу наверх, Огастес, нажив состояние на деньгах, полученных за краденые драгоценности, стал ярым поборником истэблишмента.

Теплым июньским днем 1880 года Огастес, как всегда, в пять часов вышел из банка, сел в ожидавший его экипаж и поехал к пересечению Тридцать девятой улицы и Медисон-авеню к купленному два года назад четырехэтажному особняку из песчаника. Разбогатев, Декстер прибавил в весе шестьдесят фунтов, которые, наряду с жарой и необходимостью носить сюртук, летом изрядно портили ему жизнь. Поэтому, войдя в мрачноватый, но такой прохладный вестибюль своего дома, Огастес первым делом поднялся наверх, чтобы принять ванну. Супруги Декстер имели отдельные спальни; почти всю спальню Огастеса, выходившую окнами на Медисон-авеню, занимала огромная латунная кровать. Оказавшись в своей комнате, Огастес разделся и направился в отделанную плиткой ванную, чтобы наполнить гигантскую ванну с ножками в виде когтистых лап. Когда воды набралось достаточно, Декстер открыл аптечку, висевшую над фарфоровой раковиной, и оглядел содержимое. Оно поражало разнообразием. Огастес в некоторой степени страдал ипохондрией, поэтому аптечку наполняли всевозможные лекарства: «Ветрогонное средство Дэлби», «Желчегонные таблетки Ли», «Таблетки Уайта против подагры», «Средство Томаса из мандрагоры», «Грудные капли Бейтмана», «Примочки Дюссона», «Экстракт Уорда от головной боли», «Настойка Гриффина от кашля», «Мазь Бейли от зуда», «Средство Дитчетта от геморроя», «Сироп Кокса от крапивницы», «Примочка Бертольда против обморожения» и масса других мазей и эликсиров. Обретя с годами изысканные привычки, не лишенный некоторого тщеславия Огастес любил ухаживать за собой, поэтому он взял с нижней полки пузырек «Бальзама из тысячи цветов», втиснутый между тюбиком зубной пасты доктора Кинга и бутылочкой «Средства Эразма Уилсона от облысения», и, прополоскав им горло, с удовлетворенным вздохом опустился в ванну.