Ох, лучше бы отругала.

– Да не встречала я никакого знакомого.



Если бы я сейчас как присяжная должна была решить, кому верить, опираясь на недостаточные доказательства, шестое чувство подсказало бы мне Иветту. Она ведь и правда туповатая, но не совсем глупая. И притом совершенно не умеет врать. Для этого она ведет себя слишком бурно, слишком необдуманно. А вот Аннушка умна и проницательна. Только почему она врет?

Выйдя, Анаит побродила по району, неприкаянная, как бездомная собачонка. Домой нельзя. Отец с матерью начнут задавать вопросы. Они – не Мартынова! Им не найти для нее ни оправданий, ни доброго слова.

На фразе «Не встречала я никакого знакомого» уши у меня навострились, как треугольные локаторы Буги. Когда в детективах говорят «Я не делал ничего плохого», в лучшем случае выясняется, что просто этот человек не считает свой поступок плохим. «Я много лет ее не видел» вовсе не означает, что и по телефону не разговаривал.

Мартынова оказалась права. Анаит плакала, что не годится ни для какой работы. Разве не об этом ей годами твердили родители? «Ты плохо сосредотачиваешься!» «Твой неуемный характер!» «У тебя все бегом-бегом-бегом». «Никто не станет тебя терпеть!» Казалось, им хочется вынуть из дочери моторчик, влить в нее волшебную микстуру, чтобы ребенок перестал носиться, драться, лазить по деревьям, рыться в каждой яме, встретившейся на пути, – иными словами, чтобы он хоть немного перестал быть самим собой.

Так что Аннушка могла поговорить по телефону с кем-то, кого она знает, или оставить записку для кого-то знакомого. Или встретить кого-нибудь незнакомого и попросить его передать что-то кому-то знакомому. Или она договорилась о каком-то месте встречи…

Анаит – вечный источник огорчения. Подралась в детском саду («Он пытался отобрать у меня моего зайца!»). Подралась в школе («Он обозвал меня чумазой армяшкой!»). Больше всего, казалось, родителей удручает несоответствие: отчего к такой красоте прилагается столь неподходящий характер! Девочка с такими чертами должна величественно плыть. Одаривать счастливцев медлительным взглядом из-под ресниц. Плавно оборачиваться.

Бея ответила:

Анаит хотела быть некрасивой. С тяжелой челюстью, с глазами навыкате. Тогда бы от нее все отстали.

– Окей, все ясно.

В двенадцать лет ее даже отвели к психиатру. Предположение Анаит насчет волшебной микстуры было не так далеко от истины. Отец тащил всю дорогу за руку, страшно злой после очередного ее проступка. «Ну, тебе там пропишут».

Мне показалось, что при этом имела она в виду то же, что и я. Окей, все ясно: за Аннушкой нужно присматривать.

Анаит оказалась в неприятном месте: узкий коридор с засохшей пальмой, розовые стены. На кабинетах таблички. Перед табличками очереди.

Я подождала, пока все чем-нибудь займутся, пошла к кустам и достала оттуда обертку. Желтая с блестками. Дорогая марка. Даже значок Fair trade. Круто. С воздушным рисом. Больше ничего бросающегося в глаза. Я понюхала обертку и вздохнула. А потом спрятала ее в другом кусте.



В конце концов они попали к старой толстой врачихе с бородавкой на щеке. Она долго расспрашивала их по очереди: сначала – отца, затем – девочку. Сами вопросы Анаит забыла, помнила только, что врачиха, сперва показавшаяся ей уродливой, как жаба, к концу этой беседы превратилась во вполне себе нормального человека, словно ее незаметно расколдовали.

Потом снова начался переполох. Фрайгунда принесла мешок, найденный неподалеку. Он был привязан к суку. Простой белый льняной мешочек. С семью свежими булочками в форме восьмерок внутри. Мы, конечно, очень удивились, но и обрадовались. Бея решила, что они предназначены не нам. Мне показалось подозрительным, что оба раза булочек было именно семь. И как я поступила? Правильно, промолчала, как всегда.

А потом бывшая жаба снова вызвала к себе отца Анаит – и устроила ему невообразимый разнос.

Аннушка хотела было осмотреть, ощупать и обнюхать эти булочки.

Анаит ждала в коридоре. Хлипкие двери не могли удержать внутри раскатов врачихиного голоса: «…нормального ребенка… что вы мне тут устраиваете… вам прописать, а не ей…».

– Прекрати, – сказала Иветта. – Тут и так приходится есть кучу просроченных продуктов. А тебе еще обязательно повесить сопли на единственное свежее, что у нас есть. У тебя что, проблемы с бриошами?

– С бриошами? – переспросила Аннушка.

Отец выскочил из кабинета с побагровевшим лицом. Анаит даже испугалась за него и хотела накричать на злобную врачиху, которая успела превратиться обратно в жабу, но отец, подпрыгивая, быстро пошел к выходу, и ей оставалось лишь торопиться за ним.

– Ну, с булками, – пояснила Иветта.

– А, с сайками, – кивнула Аннушка. И рассказала нам историю про злого духа, который хотел уморить одного подмастерья на руднике, просто из вредности. Но когда юноша пообещал каждый день приносить ему сайку, тот его пощадил. Но однажды парень забыл сайку, и дух его все-таки погубил. Его нашли задушенным в вагонетке рядом с заплесневелыми сайками.

А потом они просто вернулись домой. Вот и все.

В этот момент солнце меня как будто оглушило, а лес придвинулся. Сзади потянуло холодом.

«Ты нигде не сможешь работать с твоим характером!»

– Давай ты всегда будешь рассказывать про всяких духов, – предложила Рика. – По-моему, духи – это круто! Только я в них не верю, – она улыбнулась.

Клеймо, поставленное родителями.

– Ну да, в них никто не верит, но это до первой встречи, – сказала Аннушка, широко распахнув глаза. И откусила от булочки.

Мартынова в ответ невозмутимо отмахивалась: «Не преувеличивай!» После института Анаит попала в школу, где два года вела уроки рисования у детей. Если эти два года представить в виде перекидного календаря, на каждом школьном дне было бы написано родительским почерком: «МЫ ЖЕ ГОВОРИЛИ».



– Так, – после завтрака Бея начала составлять план, – в любом случае надо избавиться от воды в туннеле. А то жить там невозможно.

Да, они говорили. Они предупреждали. И теперь Анаит не справлялась. Ей нравились дети – большинство из них, – но школьная жизнь с ее правилами, жесткой регламентацией, отчетами, расписанием – школьная жизнь ее убивала. Насколько легче было по другую сторону парты!

Об идее рыть дренажную канавку, по ее мнению, можно забыть. Пол в туннеле каменный, как и стены, поэтому вода никуда уходить не будет. Все каменное. Слой земли лежит только при входе в туннель.

К тому же дети не умели выговаривать ее имя. «Анаит» было для них ничуть не легче, чем «полиомиелит». Надо было сразу представиться Ниной. Ниной Романовной. Тогда не пришлось бы слушать каждый день, как они ломают языки.

– Если убрать эту кучу у входа, то и вода уйдет, – сказала Фрайгунда.

Анаит надеялась стать лучше: организованнее, спокойнее… Вместо этого заполучила расшатанные нервы. Ей начали сниться кошмары: она заходит в класс, где сидят сплошь ее родные дети – два десятка сыновей и дочерей. Неудивительный страх на фоне того, что собственная мать и сестры постоянно интересуются ее планами на деторождение.

– Можно копать мисками, – задумчиво произнесла Бея.

Господи, у матери уже три внука и без счету племянников! Раз она так любит детей, пусть идет работать в школу вместо Анаит! Двадцать два спиногрыза, и нужно следить, чтобы никто из них не ткнул товарища кисточкой в глаз и не объелся акварели.

– Едовыми мисками? – вскочила Иветта. – НИКОГДА! – заявила она и решительно положила руку на сердце.

Анаит уволилась и начала искать новое место.

– Из мисок в любом случае будут есть собаки. Не кипятись. Мы можем есть и из чашек.

Когда подвернулся Бурмистров, она была преисполнена худших ожиданий. С одной работой уже не справилась. Теперь ее ждет второй провал?

Слова Беи и ее покачивающиеся вверх-вниз руки успокоили Иветту, и она снова села.

Однако все сложилось не так, как ей представлялось.

– Я сделаю подъемник, – объявила Фрайгунда. – А вы пока можете собирать землю на пледы. Только не очень много. Мне понадобится Шарлотта.

Да, Бурмистров писал отвратительные картины. И сам он тяжелый малоприятный тип. Но Анаит оказалась именно той помощницей, которая ему требовалась.

Я вздрогнула. Что? Я? Зачем?

Бея кивнула, будто речь идет о каком-то рабочем инструменте, который, спросив разрешения, можно взять в любой момент.

Ее неуемность обернулась энергичностью. Фотографировать картины, писать анонсы для выставок, искать для Бурмистрова рабочие материалы, предлагать его произведения галеристам, снимать фильмы, монтировать их, присутствовать на выставках вместо шефа – и еще миллион обязанностей, которые требовали постоянно быть… на взводе. Именно так. Ненормированный рабочий день? После уроков в школе Анаит готова была вкалывать с утра до полуночи. Иногда так и получалось – и ее все устраивало.

– Через девятнадцать минут пусть кто-нибудь к нам ненадолго подойдет. Подержать кое-что.

Кроме самого Бурмистрова. Но, как говорит Мартынова, мы никогда не получаем все и сразу.

– Хорошо, приду, – кивнула Бея.



Я пошла вместе с Фрайгундой на покрытую мхом полянку, где иногда играли собаки. Поэтому мы называли ее Собачьей Танцплощадкой. Фрайгунда нашла сухой сук толщиной в руку и сказала мне его держать.

Вызвонить Алика с работы? Анаит представила, что услышит от него, и ее передернуло. Алик считает, что лучший учитель – безжалостность. «Как ты могла быть такой дурой? Ты это заслужила».

– У тебя рука еще болит? – спросила она.

Ох, да, она это заслужила… Но как же страшно слышать это от других!

Я покачала головой и схватилась посильнее. Доставая нож, Фрайгунда всегда коротко ему кивала. У этого ножа одно лезвие было ровным, а другое – с зубцами, как пила. Раньше я на это внимания не обращала. Фрайгунда отпилила от ветки несколько кружочков и счистила кору с их внешней стороны. Потом проделала дырки посередине и попросила меня отрезать кусок веревки длиной в восемь шагов.

Можно поехать к Ксении. При мысли о ней на душе у Анаит потеплело. Но Ксения работает…

– Посередине веревки привяжи травинку.

Нет, нет! Она сама заварила эту кашу, ей и расхлебывать полной ложкой.

Сделано.

Но куда же, куда податься?..

– Подержи! Поворачивай вот так. Сейчас покажу.

Мартынова уехала по делам до позднего вечера. Анаит запоздало пожалела, что не попросила у нее ключ от мастерской.

Мне вспомнилась история про бабушку Фрайгунды. Интересно, если у меня что-то пойдет не так, я тоже получу десять тумаков? Я смотрела во все глаза. Просто вращать. Это я могу. И делаю.

Телефон зажужжал в кармане. Анаит вздрогнула: она стала бояться звонков.

Фрайгунда пошла с другим концом веревки вперед. Я, как собака на длинном поводке, за ней. За нами – оба наших пса без поводков. Даже Кайтек, хотя он был без сил – любопытство все же брало верх. Но главное, думаю, он просто хотел быть со мной рядом.

От сердца отлегло, когда на экране она увидела «Мирон Акимов».

– Мирон! – радостно сказала Анаит. – У вас есть новости?

– Демон его уважает, – сообщила мне Фрайгунда.

– Никаких, – тут же отозвался Мирон.

Тут-то и следовало спросить: «Зачем же вы тогда звоните?» Но Анаит вместо этого сказала:

– Угу, – ответила я.

– А меня Бурмистров выгнал.

Потом мы растянули веревку между собой и стали ее крутить. Целую вечность ничего не происходило. И тут веревка начала меняться: она становилась все короче и короче, и, кроме того, росло натяжение. В середине вертелась привязанная травинка.

Акимов помолчал. Затем озадаченно спросил:

Пришли Бея с Чероки. Кайтек обрадовался. Демон – нет.

– Он с ума сошел?

Задание для Беи: держать веревку посередине, где травинка. Если смотреть сверху, мы были похожи на часы с двумя стрелками одной длины. Тут Фрайгунда забегала, как секундная стрелка.

Его уверенность в том, что ее можно выгнать только обезумев, была Анаит приятна.

– Натяните как следует! – сказала она нам. – Можешь двигаться ко мне.

– Скорее, я сошла с ума, – призналась она.

Мы были странными часами, в которых стрелки сходятся. С середины половинки веревки начали сплетаться друг с другом.

– Что-то сомневаюсь. Не хочешь рассказать? Я в городе, уже освободился. На «Кропоткинской» есть одно место… Ничего особенного, но отличные пельмени и своя выпечка. Как ты относишься к пельменям?

– Натяните как следует, – повторила Фрайгунда. – Иначе пойдут петли.

– Очень хорошо отношусь, – торопливо сказала Анаит. – Пельмени – лучшие друзья девушек. – Акимов отчетливо хмыкнул. – Я приеду, только скажите адрес.

Концы веревки притягивались друг к другу и извивались, как влюбленные червяки. Мы придали им большую силу.



– Вот так из веревки получается канат, – сказала Фрайгунда.

Он встретил ее на выходе из метро. Хмурый, руки в карманах, лицо мрачное, но при виде Анаит на губах появилась скупая улыбка.

– Круто! – оценила Бея.

– Пойдем, здесь недалеко.

Я была с ней согласна.

Взял ее под руку – непривычно! Но идти оказалось удобно. С Аликом ей приходится постоянно приноравливаться к его шагу, а он то несется, то едва передвигает ногами; прогуливаться с ним под руку – сплошное мучение. А теперь Анаит шла в своем темпе.

– Можете отпускать.

Акимов направлял ее почти незаметно. Переулками и дворами они вышли к невзрачному дому, спустились в полуподвальное помещение и оказались в просторной столовой. Акимова здесь знали. Вышла повариха, назвала его по имени-отчеству, крикнула непонятное на кухню:

Две половины веревки переплелись практически полностью. Фрайгунда стояла рядом со мной. Когда мы отпустили, канат упал на землю, продолжая извиваться. Сначала быстро, потом все медленнее и медленнее. Свободные концы, как в замедленной съемке, сплетались в один.

– Две «московские» принесите, девочки.

Затем Фрайгунда стала собирать подъемник: перекинула канат через одно колесико, через второе, через третье, укоротила его, завязала на свободных концах узлы и повесила все это на дерево над туннелем.

– Я им стены расписывал в комнатах для отдыха и на втором этаже, – пояснил Акимов.

Всю оставшуюся жизнь – я клянусь нечасто, но вот в этом поклясться могу – всю оставшуюся жизнь я буду вспоминать, с какой точностью и спокойной уверенностью Фрайгунда соорудила эту конструкцию. И самое потрясающее то, что она ни секунды не созерцала свое произведение с довольным видом и ни на мгновение не останавливалась. Закончив, она подозвала всех собак, кроме Кайтека, и пошла с ними рыть яму.

Анаит терзало любопытство, что же мог нарисовать Мирон, но она постеснялась спросить.

Меня оставили обслуживать подъемник – я поднимала плед за пледом мокрой земли.

Они сели в глубине зала. Акимов ушел в очередь и вернулся с двумя тарелками пельменей и чаем. На отдельном блюде сверкали сахарными кристаллами две плюшки.

– Окей! – кричала Рика снизу, когда на крюк вешали очередной груз. Ролики из дерева скрипели.

– Это нам презент от заведения. Ты ешь мучное?

Антония с Иветтой оттаскивали пледы к ближнему Глазничному кратеру и плюхали туда влажную грязь.

– Я все ем!

Кайтек все время лежал около меня. Глаза его подслеповато смотрели вперед, но нос втягивал воздух, следуя за нами. Он принюхивался к семи видам запаха пота, мокрых босых ног, покрытых мозолями рук, к запаху кровавого пореза на указательном пальце, листа какого-то растения, помогающего заживлению ран. Он слышал, как ударяют камнем о камень. Нюхал искры, потом – разрубленные корни малинового куста. Все, чем цеплялось за землю это растение, было отломано.

Запивая пельмени крепким и очень сладким чаем, Анаит выложила – во второй раз – свою историю.

Потом запахло зелеными яблоками и разломанными хлебцами. Кайтек чихнул и поменял позу. Он слышал, что мы колотим. Отрезанные от толстой ветки шайбочки, через которые проходил канат, нагрелись. День накалялся от солнца.

Есть люди, которые слушают, как будто выполняют тяжелую работу. Молча, со стиснутыми зубами. Они вдумываются в сказанное, пытаются ухватить смысл, объять сразу всю историю с ее ответвлениями и действующими лицами… На лицах у них упорство и понимание, что эта работа должна быть выполнена во что бы то ни стало.

Потом Кайтек услышал журчание и наши радостные крики, резкое замечание хозяйки великого бродяги, затем – приглушенные возгласы радости.

Так слушала Анаит бабушка.

Отец слушает вовлеченно и активно. Он бы уже забросал ее вопросами. Например: «А чем ты думала? Нет, мне действительно интересен ход твоих мыслей!» Неправда, папа, не интересен. Ты просто пытаешься таким образом показать, какой глупой я была.

Иветта, Антония и я спрыгнули вниз к остальным. Мы стояли босые и наблюдали, как вода утекает под камень. Как на камне остается темная полоска. Мы улыбались и прислушивались к журчанию воды.

Мама всегда слушает эмоционально. «Ох, Анаит! Как же небеса допустили такое?» Может пустить слезу и при этом всегда сводит все к тому, что ее ждет нищая несчастная старость. Для мамы все, что случается нехорошего с ее дочерями, – удар по ней самой.

Аннушка наконец сняла с себя бусы Инкен. И намотала все три нитки на корень, висевший над входом в туннель.

Любые события в жизни Анаит мама рассматривает через призму того, как они отзовутся на ней. «Что значит – это произошло с тобой? Страдаю-то я!»

– Это будет отпугивать духов.

Алик всегда слушает молча. Не перебивая. Очень внимательно, не задавая ни единого вопроса. А в конце обязательно спрашивает: «Что ты хочешь от меня услышать?»

Мне не хотелось думать о том, что предстояло теперь – спать в туннеле. Спать в темном туннеле! Нужно какое-то решение… К сожалению, это была вовсе не одна из моих любимых головоломок. В этом случае решение я знала и так, просто оно мне не нравилось. Решение – НЕ спать в туннеле! Но тогда я буду одна лежать в темном лесу, а остальные – в темном туннеле. В туннеле мне будет смертельно жутко, в лесу – смертельно страшно. А если я попробую отправиться домой, мне будет смертельно стыдно.

Ксения слушает, подгоняя и ускоряя повествование. «А ты что?.. А она что?.. А зачем она так? И что ты теперь?..»

В любом случае меня ожидает смерть…

Акимов слушал и одновременно ел. Сразу становилось ясно, что для него главнее. «Проголодался, наверное, за целый-то день», – подумала Анаит, которой вообще-то должно было быть обидно, что ей предпочли пельмени, но почему-то не было.

То есть по большому счету все равно, что я буду делать.

Однако, когда она закончила рассказ, оказалось, что Акимов не пропустил ни слова.

И это решение пока что меня удовлетворило.



– Это даже красиво, – сказал он, отодвинув тарелку. – Как костяшки домино. Юханцева толкнула одну – и повалились остальные. Но расчет неточен.

Ранним вечером мы наконец справились с остатками грязи. Мы невероятно устали. Я-то уж точно! Как после трех спортивных праздников в школе да еще школьной дискотеки в придачу, если танцевать только под самые быстрые песни. Такие, с настоящей гитарой. Как минимум…

– В каком смысле?

Когда мы садились есть, некоторые кряхтели и охали. Будь у нас телевизор, мы бы его включили, положили ноги повыше, врубили какую-нибудь ерунду и сказали: «Не дергай меня, у меня был тяжелый день». Только было-то вовсе не тяжело. Было круто! Мне все было в кайф! Я потела и просто оставляла пот сохнуть. Я ела столько, сколько хватило бы молодому льву. Я чувствовала себя переполненной… Ну, эндорфином или чем-то еще.

– Ульяшин вряд ли займет место главы союза. А без этого все построения Юханцевой не имеют смысла. Кроме того, она не учитывает тебя, например…

Фрайгунда пришла есть, только когда яма была окончательно готова. Собаки были в песке и без сил. Все с аппетитом поглощали Рикину стряпню. Она сварила суп из раскрошенных макарон, овощей с подгнившими бочками и трав, которые собрала Аннушка.

– А что я могу?

Собакам достались пустые макароны.

Акимов удивленно взглянул на нее:



– Например, придешь к Бурмистрову и расскажешь правду. У Юханцевой станет одним серьезным врагом больше. Она этого не просчитала. Или ты поговоришь с Ульяшиным и объяснишь ему, кто все это придумал. Или я с ним поговорю. Ну, и так далее. В общем, это довольно неустойчивая схема. Я всегда думал, что Юханцеву подведет ее заносчивость. Она почему-то уверена, что все всегда будут поступать так, как она решила.

Со всех сторон подступали сумерки. Скоро они сгустятся и загонят нас в туннель.

Его слова заставили Анаит взглянуть на случившееся по-другому.

– Мы будем спать в туннеле, только когда он как следует высохнет, – сказала Бея. Она кивнула мне. Для других это должно было выглядеть так, будто мы заранее это обговорили. Я кивнула в ответ.

Юханцева далеко не так всемогуща, как ей показалось. А она сама, Анаит Давоян, далеко не так беспомощна.

– Этого не хватит, чтобы Бурмистров взял меня обратно на работу. – Она выпалила это прежде, чем успела подумать.

Пока мы сидели у костра, я пыталась отогнать подальше от себя мучившую меня дилемму. Для этого пришлось изрядно поднапрячься: это было совсем не из тех забываний, которые происходят сами собой. А может, мы никогда не закончим с туннелем и можно будет все время спать снаружи? Снаружи ведь так красиво! Вообще непонятно, почему человечество помешалось на домах. Я провела всего три дня вне дома, и со мной что-то произошло. Что-то масштабное! Может, именно потому что это масштабнее дома, оно и развивается только на открытом воздухе. Я научилась слышать кожей и видеть затылком. Стала глубже дышать и более чутко спать. Появилось какое-то расслабленное внимание. Когда пытаешься объяснить, получается какая-то бессмыслица.

Акимов остро взглянул на нее:

– А ты хочешь к нему вернуться?

Но именно так и было!



Анаит подумала и кивнула. Да. Мартынова была права. Вместо того чтобы жалеть себя и страдать о том, как она, такая образованная и утонченная, работает на такого невежду, нужно было брать у него все, что он способен дать. Она этого не сделала.

На следующее утро – это был наш пятый день, – присев над свежей ямой, я увидела это. Сквозь деревья. Сначала я подумала, что ошиблась. Но вроде нет. Может, какой-то мусор? Тоже нет.

– А что нужно, чтобы Бурмистров снова согласился взять тебя своим советником?

Натягиваю штаны. Подкрадываюсь.

Удивительный все-таки человек Мирон Акимов! Задает простые вопросы. Очень простые. Которые, однако, самой Анаит и в голову не пришли.

Точно!

– Нужно…

Лежит так, чтобы наверняка попасться нам на глаза.

Ответ явился сразу же.

Это может быть только для нас.

– Вернуть картины, – упавшим голосом закончила Анаит. – Больше ничего не могу изобрести.

Я пошла обратно к туннелю окольными путями. Лес был такой красивый! Мне нравилось быть в нем. Хороший лес, чтобы размышлять. И я, смотря на деревья, размышляла о росте. Интересно, если я расту снаружи, внутри – тоже? Сантиметров-то во мне уж точно хватает. Сейчас самое время встать перед всеми в полный рост и открыть рот…

Девчонки, я тут кое-что нашла.

– Больше ничего и не надо… – Акимов замедлился, взгляд задержался в точке за ее спиной; он что-то напряженно обдумывал.

Я тут нашла кое-что.

Будь Анаит чуточку проницательнее, она поняла бы, что у Мирона только что родилась идея.

Пойдемте, покажу.

Он едва заметно прищурился.

Когда я вернулась, меня ждала новость: оказывается, Антония тоже это нашла. Видимо, вскоре после меня. Все сразу побежали смотреть, даже небольшую тропинку в сочной траве протоптали. До этого места слегка доносился запах от нашей ямы.

На первый взгляд идея показалась ему гениальной. На второй вылезали кое-какие сложности, с которыми придется столкнуться… Но все преодолимо, если потрудиться.

Консервные банки стояли пирамидкой.

* * *

– Может, есть такой горный дух, который приносит собачьи консервы, а, Аннушка? – ухмыльнулась Рика.

Сначала Анаит намеревалась ограничиться коротким сообщением. «Я больше не работаю с Игорем Бурмистровым, с вами будет связываться другой человек». Но передумала и решила позвонить. Все-таки детективы заслуживают не сухой эсэмэски, а телефонного звонка.

Аннушка оставалась совершенно невозмутимой.

Услышав в трубке доброжелательный голос сыщика, Анаит внезапно спросила, можно ли ей приехать. Ей нужно кое-что им рассказать.

– Кто бы это ни был, он зла нам не желает.

«Разумеется», – сказал Илюшин и добавил, что они будут рады ее видеть.

– А по-моему, это жуть какая-то, – сказала Антония. – Ведь этот кто-то тут по ночам шныряет. Сначала булочки, а теперь – вот!

– Бли-и-ин, – протянула Иветта. – Если тебе кто-то что-то дарит не на Рождество и не на день рождения, ты что, выбросишь подарок? Это, – она кивнула на пирамиду из банок, – как раз то, что нам нужно. Цак, иди сюда! Жрачка!

Анаит понимала: это всего лишь формула вежливости. Она, конечно, дурочка, но не законченная идиотка: видит, как он умело использует свою обходительность. Не успел ты очухаться, как тебя окружили теплом, заботой, вниманием, и вот ты уже смотришь в рот Макару Илюшину и ловишь каждое его слово. Она побаивалась людей с таким фантастическим обаянием. Это словно магия. Может, он душу продал дьяволу!

Бея молча взяла три банки, одну сунула под мышку и пошла вперед. Решающее слово без всяких слов!

Жертвой колдовства пала и Антонина. Анаит заглянула к ней в мастерскую и увидела букет сирени. Не было никаких сомнений в том, кто подарил Мартыновой веник.

Каждая брала по три банки, мне же в конце досталась только одна. Я тоже сунула ее под мышку.

Анаит заявила, что это дешевое позерство. Сирень в октябре! Она, между прочим, завянет быстрее, чем солнце закатится! Подарок рассчитан только на то, чтобы произвести первое впечатление: ах, сирень!

После еды собаки заметно оживились. Они играли на Собачьей Танцплощадке. Буги и Чероки скакали, пытаясь схватить друг друга за ноги. Цак бегал вокруг. Демон крутился на месте. Кайтек лежал, как раскатанное собачье тесто, и его большой нос-розетка втягивал воздух за бегающими приятелями. Один раз он даже встал и негромко гавкнул. Утром настроение у собак обычно бывало лучше, чем потом. Казалось, они всегда исходили из того, что этот день может стать лучшим в их жизни. И в этом они были правы. По крайней мере, у них была еда, а каждый день, когда есть еда, был лучшим днем их жизни. Им можно было беситься, только не лаять. Можно было бутузить друг друга, только тихо.

«Не дешевое позерство, а дорогое», – ухмыльнулась Мартынова. Она позволила Анаит поискать цветочек с пятью лепестками. Анаит полчаса провела, копаясь среди соцветий. Пятилепесткового не нашла, слопала обычный.

– Но ведь правда, – начала Антония, – кто-то знает, что мы здесь.



Бея громко отхлебнула горячего чая из трав и ягод. Из пара показались два прищуренных глаза:

– Антония права.

Едва переступив порог квартиры Илюшина, Анаит сообщила, что ее уволили, так что она не представляет ничьи интересы, кроме собственных. «Да, Игорь Матвеевич нас предупредил, – спокойно сказал Макар. – Проходите, Анаит».

Она медленно отпила еще, проглотила – ее совершенно не волновало, что все ждут, что она скажет и в чем именно права Антония. Между ожиданием и его разрешением у Беи всегда вмещался один глоток чая.

Хм! А при Алике обращался к ней по имени-отчеству.

– Нужно быть осторожнее.

Эта мысль Анаит развеселила. И вообще, что она пристала к этой сирени? Нечего ревновать Мартынову.

Иветта пронзительно засмеялась:

– Что за паранойю вы разводите? Ну, кто-то знает, что мы тут. Ну, пойдет он домой и скажет: «В лесу играют дети», а жена ему на это: «Угу, помоги-ка вынести стол на террасу, скоро придут Мюллеры». И все! Кем вы себя возомнили? Президентом Соединенных Штатов? Кому вы нужны?

Из кухни выглянул Сергей, улыбнулся. Анаит при первой встрече его испугалась до ужаса. А теперь так искренне ему обрадовалась, словно он пообещал ей работу.

– Ты-то, конечно, никому не нужна, – сказала Бея. Она прищурила глаза и сделала еще глоток.

От кофе она отказалась. Постаралась пересказать, что с ней произошло, как можно короче. Без эмоций. Только суть.

Слава богу, в этот момент началась новая программа на собачьем телеканале. Они прекрасно знали, когда нас нужно отвлечь. Собаки катались туда-сюда. Даже Демон как будто немножко принял в этом участие. Его хозяйка улыбнулась. Я вспомнила о Вуване. Бедный малыш! Он был таким милым…

Когда она закончила, сыщики переглянулись.

Буги залаяла и тут же получила взбучку от Чероки. Да еще какую! Выглядело это по-настоящему брутально!

– Ай да Юханцева, – задумчиво сказал Макар. – Ай да молодец. Анаит, я вам очень сочувствую.



– Меня кто-нибудь уже заменил? – спросила она с бьющимся сердцем.

– Нет. Игорь Матвеевич связывается с нами сам.

Анаит тихонько выдохнула. Пока Бурмистров ищет искусствоведа, у нее есть шанс.

В этот день мы почти ничего не делали. Просушивали туннель – впрочем, он сох без нашего участия. День прошел без работы. Почти. Мы притащили упавшее дерево и свалили его в яму перед туннелем. По такому пандусу собаки могли спускаться и подниматься самостоятельно. Помощь нужна была только Кайтеку.

– А что… что с поиском? – спросила она без особой надежды.

Потом мы пошли к озеру, к заливчику, который практически не просматривался.

Макар покачал головой:

– Это Вильдхольцзее. – Аннушка выглядела так гордо, будто сама его так назвала. – Водоохранная зона, купаться здесь вообще-то запрещено.

– Простите, мы больше не вправе давать вам отчет. Мне очень жаль.

– Мы тихо и скромно, – сказала Бея. – И главное, быстро.

– Да, мне тоже, – машинально сказала Анаит.

Собак так и распирало от счастья.

Девчонок тоже.

Однако разговор успокоил ее. Теперь сыщикам известно то же, что и ей. Хотя вряд ли от этого будет прок: какое отношение имеют к похищению картин происки Юханцевой? Никакого!

Она поднялась, собираясь прощаться. Илюшин неожиданно спросил:

Только Фрайгунду больше купания интересовала рыбалка. У нее с собой в коробочке из-под «Тик-така» была леска с рыболовным крючком. Она привязала леску к палке и стала вытягивать одну рыбешку за другой, отрезала им головы и кидала в котелок. Иветта попыталась убедить ее пойти с нами в воду – ну хотя бы помыться. В ответ на это Фрайгунда быстро зашла в воду прямо в одежде, один раз окунулась с головой, не зажимая носа, и уселась сохнуть на солнце.

– Анаит, а как зовут котов Бурмистрова?

Мы были недалеко от того места, откуда позже за нами наблюдали мальчишки. Наверняка они и в тот день были недалеко. Куст с тремя парами глаз. Голубыми, карими и замечательной красоты серо-голубыми…

– Тиран и Мучитель, – не задумываясь ответила Анаит.



– Как?! – с веселым изумлением переспросил Макар.

Вечер у нас был длинный. На ужин – маленькие рыбки.

Она ойкнула:

Потом Бея отправила меня с Аннушкой в поход.

– Простите! Тигран и Мачете! А что, они вас оцарапали? Это редкие породистые животные, Игорь Матвеевич ими очень гордится.

– Ты и ты, – сказала Бея. Я и Аннушка. Это напомнило мне то, как Инкен распределяла нас по домикам.

– Какое там оцарапали! – подал голос Сергей. – Чуть было шкуры с себя не сняли и не отдали последнее.

Я не решилась спросить. Контейнерить? А я вообще-то приспособлена для этого? Может, там нужно делать что-то такое, чего мои длинные ноги не умеют?

Аннушка заплела волосы в косу и уложила вокруг головы лавровым венком. Закрепила тут и там. Без зеркала. Потом на этот шедевр она накинула капюшон, бросила в одну сторону «чао», а в другую – «пошли». Я повязала на пояс куртку, на случай дождя, тоже сказала «чао» и хотела уже идти за ней…

Глава 11

– Слушай, – прошептала Бея, потянув меня за рукав, – посмотри, не общается ли она там с кем-нибудь.

Я кивнула.

Надо было бы выпроводить Машеньку перед приходом этих детективных крыс. Но Ульяшину не хватило духу. Когда увидел ее, спящую, нежно-розовую на синих простынях, словно чудесная раковина на дне морском… Не смог. Поцеловал над ушком, накрыл одеялом: спи, моя радость.

Жена отдыхала в санатории. Он всерьез обдумывал развод. Конечно, разница в тридцать с лишним лет… Однако он еще свеж! В конце концов, у него есть статус, влияние, он мог бы помочь красивой молодой женщине…



Опять же, Машенька рисует! При мысли об увлечении своей возлюбленной Ульяшин непроизвольно поморщился. Детский лепет, а не рисунки. Линии как курица хвостом метет. Но до чего она мила, когда стоит перед холстом, нахмурив бровки, и делает вид, будто что-то понимает, смешивая краски на палитре! Ах, дитя, дитя! Рисуй, пой, делай что хочешь – только будь!

Счастье на склоне лет снизошло на Ульяшина. Машенька работала натурщицей, но с того времени, как проснулась их любовь, поклялась, что больше ни перед кем не станет раздеваться. Лишь перед ним… Ее целомудренность заставляла его трепетать.

Само собой, она позировала только ради денег. Ульяшин решил эту проблему – и в многочасовом утомительном труде отпала нужда. Теперь Машенька вместо работы посещала уроки живописи. И хотя толку они, по правде сказать, не приносили, он умилялся ее сосредоточенности на учебе. Собственно, его все в ней умиляло. Посмотрела фильм «Гардемарины, вперед» – впервые в жизни! – и подхватила словечко «шевалье». Теперь при любом удобном случае зовет возлюбленного: «Шевалье!» Такой пустяк, а приятно.

Он скрывал ее от всех. От жены – ну, это самое несложное. Любовь Петровна за столько лет ко всему привыкла. Верный боевой товарищ! Для творческого человека моногамия противоестественна, как говаривает Алистратов… Дурак, но в этом прав.

Чутье подсказывало Ульяшину, что Машеньку нужно беречь от чужих глаз. Сглазят. Унесут. Отберут. Никто не должен видеть, знать… После, когда будет заключен официальный брак… вот тогда можно! Пусть злобствуют. Там уже никто не посмеет распускать языки.

Его девочка приехала в Москву из маленького городка на Оке. Рассказывала о своей прежней жизни со старенькой тетей, которая отправила племянницу в столицу… Такая бедность, что у Павла Андреевича слезы на глаза наворачивались. До знакомства с ним лобстеров видела только на картинках. Он полюбил ее баловать. Машенька отказывалась от его подарков, твердила, что он и без них прекраснее всех на свете. Никто, говорила, никогда не относился ко мне с такой добротой, как ты!

Цепких, жадных, хитрых баб, и молодых, и старых, Ульяшин повидал за долгую жизнь великое множество. Тем поразительнее было встретить бриллиант. И когда! Тогда, когда он совсем разуверился, что бывает в жизни настоящая любовь.

В дверь позвонили. Он напоследок просунул голову в спальню, взволнованно зашептал:

– Котичек, не вздумай показаться им на глаза!

Машенька в ответ сонно промычала. А Ульяшин всерьез опасался, что частные сыщики увидят ее – и захотят забрать себе. Особенно этот, помладше. Голос вкрадчивый, вид скромника, а глаз-то блудливый! Ульяшина не обманешь. Он на таких юнцах собаку съел.



Сыщики снова пришли вдвоем. От старшего, хмурого гиганта, Ульяшин постоянно чувствовал невысказанную угрозу. Он не привык находиться рядом с такими крупными людьми.

Зато второй располагал к себе с первого взгляда. И оттого был еще опаснее.

– Павел Андреевич, скажите, если бы вам потребовались готовые рамы для картин, куда бы вы обратились? – спросил Макар.

Ульяшин поднял брови. Что за неожиданный интерес!

– В багетную мастерскую, разумеется. Некоторые художники делают рамы сами, но это искусство, ему нужно учиться. Конечно, можно взять четыре палки и сколотить квадрат или прямоугольник. Такое даже может быть концептом. Но если мы говорим о классических рамах…

– О рамах, в которые оформлены украденные картины, – уточнил сыщик.

– Так мы о работах Бурмистрова?

– Рамы стоят дорого. Они сами по себе могли быть объектом интереса вора.

Ульяшин поднял брови:

– Но, простите, это предположение нелепо…

– Отчего же?

Ульяшин ответить не успел. Дверь в гостиную приоткрылась, он увидел смеющееся Машенькино лицо, заглядывающее в щель.