– Сейчас я покажу вам, на что способны такие люди. Но предупреждаю – смотреть на такое спокойно нельзя.

Он вывел на монитор снимки таких группировок, снятые в джунглях, и стал показывать результаты их стараний. Изувеченные, растерзанные, изнасилованные, сожженные и расчлененные трупы. Эльга заставила себя не отводить взгляд, хотя ее ноги и дернулись в сторону, чтобы оказаться от всего этого подальше.

– Прошу прощения за жуткий характер фотографий, но здесь, здесь и вот здесь, – Янн показал по очереди несколько крупных планов изуродованных тел, – видны те же повреждения, которые были нанесены Филиппу Сильве и вашей жертве, обнаруженной сегодня утром.

Эльгу этот апперкот реальности оглушил. Исчезли теории, слова, тени, метафоры, остались только страдания женщин и мужчин – осязаемые и конкретные. Ужасы громоздились друг на друга. Объяснения аналитика терялись далеким эхом. Подавить подкатившее к горлу отвращение было очень трудно. Окровавленные лица накладывались друг на друга, в их расширенных зрачках застыла боль. Здесь девчушка лет двенадцати в лохмотьях, едва прикрывавших совершенные над ней извращенные надругательства, там туловище с отрезанными конечностями, наверху три неузнаваемых тела, насаженные на кол. Каждый новый снимок живописал варварство еще хуже предыдущего. Эльга подумала, что это какой-то другой мир, чужая планета, пришельцы, обитатели непознанной вселенной. Посреди крови, грязи и внутренностей в ней включился защитный механизм, что-то вроде природного предохранителя. Разум поставил блок и придумал удобоваримое объяснение всех этих действий. По ее позвоночнику потек холодный пот. Как мы можем проявлять такое безразличие перед лицом всех этих кошмаров? Лишь телевизор, единственная реалия нашей жизни, не знающая никаких измерений, в редких и маловразумительных документальных фильмах мельком приоткрывал завесу над тем, как в таких странах живет местное население, давая возможность увидеть приглаженную версию событий, происходивших в этой далекой галактике. В случае с большинством фильтр в виде этой коробки создавал мощную дистанцированность, в то время как национальная идентичность занималась тем, что уничтожала последние остатки сопереживания. Этим людям, конечно же, не полагается жить, как нам, а если так, то зачем? Подобные ленты, носившие чисто информативный характер, транслировались очень скупо и только по окончании всех развлекательных передач, когда большинство зрителей уже ложатся спать.

Фрэнк с Янном продолжали обмениваться мнениями, воспринимая лишь подробности, ассоциации и связи. Глобальная натура всех этих мерзостей, этого ужаса в чистом виде, этого разрушения нравственной целостности не проходила через экран и поэтому не могла достучаться до их сознания. Одна лишь Эльга, до этого чувствовавшая себя защищенной, всем своим естеством ощущала эту непрекращающуюся лавину эмоций. Вдруг появилась еще одна женщина, подобно другим тоже изнасилованная и подвергнутая пыткам. Эльгу схватило за горло что-то, не поддающееся никакому определению. На это апокалиптическое видение отреагировал даже Фрэнк. Совершенно нагая и вся в грязи, она лежала на земле с отрубленными руками и вспоротым животом. Между ее внутренностей проглядывал зародыш, готовый вот-вот родиться на свет и сделать свой первый вдох. Крохотная ручка, сжатая в кулачок, пыталась пробить себе путь через святилище материнской утробы, превратившееся в естественную могилу. Эльга на несколько секунд закрыла глаза. Ребенок застыл перед ее мысленным взором, затем образ постепенно поблек, хотя остался в ее памяти навсегда.

Для Янна всей этой ненависти больше не существовало. Он видел в ней одни лишь графические представления и подлежащие идентификации элементы.

– Здесь хорошо видно, как они используют дрель, чтобы дробить руки и вспарывать животы. Это характерный признак, почти даже подпись. Такие же следы были обнаружены на телах месье Сильвы и утренней жертвы.

– Виржини Дебассен.

– Да-да, на теле мадам Дебассен. Те же раны, наверняка нанесенные тем же самым способом.

Где-то внизу живота Эльги набухал комок слов – без всяких оттенков, наполненных отвращением и гневом. И чтобы сохранить на приемлемом уровне их давление, какие-то из них надо было обязательно из себя выпустить.

– Зачем они это делают?

Янн понял, что вопрос Эльги носит не чисто риторический, а более глубокий характер, и отсылает к поиску смысла перед лицом непостижимого.

– Это постановка, – ответил Янн, – с подобным трудно смириться, но такие действия направлены единственно на то, чтобы посредством террора утвердить власть. Чем дальше они заходят в своих ужасах, тем больше метят свою территорию и отпугивают конкурентов. Что-то вроде религиозных войн, адаптированных к наркотикам и капитализму.

– Ладно, закругляйтесь, мы уже достаточно увидели.

– Подождите, у меня есть еще…

– Нет-нет, хватит, и так все понятно.

– Простите, я все время забываю, как ужасно это выглядит. И если честно, то я видел их столько, что перестал воспринимать то, что на них изображено.

Чтобы переварить новые сведения, Фрэнк сделал по кабинету несколько шагов. Эльга, со своей стороны, пыталась выбросить из головы весь этот ад, по-прежнему сохраняя молчание.

– Все это, конечно, хорошо, у нас даже появилась связь с масками доколумбовой эпохи, но я до сих пор не понимаю, как это позволит продвинуться в вопросе мотивов.

– Я не скульптор, комиссар, и всего лишь принес вам материал. Если вы решите еще раз просмотреть те или иные фрагменты, я распечатал вам несколько крупных планов.

Фрэнк задумался. Эльга, хранившая молчание, наконец его нарушила:

– Нам надо еще раз навестить Ариану.

Услышав это неожиданное заявление, мужчины выказали все признаки удивления.

– Кто такая Ариана? – поинтересовался Янн.

– Зачем? – спросил Фрэнк.

– Мы должны продвинуться дальше в проделанном ранее анализе, включив в него Виржини и весь этот кошмар… Благодаря этому мы, по идее, поймем, что общего между Филиппом и Виржини.

– Так кто же все-таки такая Ариана? – опять спросил Янн.

– Не думаю, что это даст нам что-то новое, – отрезал комиссар.

– Поверьте мне, Фрэнк, вы еще ничего не видели.

Он мгновение помолчал, продолжая размышлять над гипотезами, появившимися в результате проведенного военными анализа. Если ему противостоял профессионал, то дело обещало значительно осложниться, и ему придется искать не только злодея, совершившего эти нападения, но и того, кто отдал ему такой приказ. Вспомнив, как они вычислили Каля, он пришел к выводу, что если это сработало в первый раз, то из этой… пластмассовой коробки с ее алгоритмами может появиться и другой новый элемент. Затем посмотрел на часы и бросил, обращаясь к Эльге и Янну:

– Как у нее с мобильностью?

– В каком смысле?

– Она может проделывать эти свои… штуковины не дома, а здесь?

– Думаю, да.

– Хорошо, тогда попросите ее приехать сюда, на этот раз мы все примем в этом деле участие.

– Сейчас.

– Все? – спросил Янн.

– Да, и вы тоже?

– Но кто она такая, эта Ариана? – в третий раз спросил он.

– Сами увидите, думаю, она вам понравится, – заключила Эльга голосом, содержащим в себе намек на тайну.

Глава 21

Несколькими часами, необходимыми для сбора его команды, в поисках информации рассыпавшейся по всему Парижу, Фрэнк воспользовался, чтобы встретиться с Карлом Дюкре, психологом, которому он попросил позвонить и передать его просьбу съездить в Сальпетриер, чтобы позаботиться о сыне и муже второй жертвы. Результаты токсикологической экспертизы подтвердили, что супруга Виржини Дебассен накачали сильнодействующим препаратом. Чтобы описать преступника, оставался только мальчонка, и Фрэнк хотел все подробно выяснить.

В обеденный час, пусть даже еще далекий от своего пика, на улицах Парижа бурлил плотный транспортный поток, хотя теперь так было в любое время дня. Чтобы не терять бесценного времени, Фрэнк пользовался всеми полосами, по которым разрешалось двигаться полиции. Какой-то охранник попытался его остановить, пока не понял, с кем имеет дело. Комиссар припарковал свой «Рено Талисман» у входа и вошел внутрь.

Для работы с Артуром Дебассеном и его сыном больница выделила в отделении педиатрии два смежных кабинета. Через окошко в двери Фрэнк видел, как Карл Дюкре общается с ребенком. Они сидели за небольшим журнальным столом. Карл двигал пластмассовые фигурки супергероев, ребенок что-то рисовал. Представить, что он совсем недавно видел мать, изувеченную незнакомцем, было очень трудно. Мальчику будет невозможно с уверенностью определить то, чему он стал свидетелем. В этом смысле задача Карла представлялась особенно деликатной – суметь узнать то, что можно извлечь из воспоминаний четырехлетнего ребенка, да еще через призму понимания, очень мало напоминающую восприятие взрослого.

С Карлом Дюкре Фрэнк познакомился лет пятнадцать назад. Тогда подросток убил родителей и трех маленьких сестер. Психологическая экспертиза определила острый бредовый приступ, но указала на отсутствие для этого медицинских причин. Никаких моментов, указывающих на смягчающие обстоятельства, в деле не оказалось, и пацану грозило максимальное наказание. Карл Дюкре следил за этим делом через газеты, затем вышел с Фрэнком на связь и спросил, нельзя ли ему встретиться с подростком. Убедил его, что главное обошли молчанием и что он может помочь. Фрэнк дал ему себя уговорить. Дюкре понадобился не один сеанс, но в результате его разговоров с подростком тот рассказал о существовании сети педофилов. Родители продавали его другим семьям из окрестных кварталов, а посредником в этом деле выступала Церковь. Ряд влиятельных лиц финансировал немалые расходы местной епархии, епископ которой взамен поставлял мальчиков и обеспечивал алиби, демонстрируя при этом невероятную сноровку, помогавшую сохранять все в тайне. Дюкре занимался своим ремеслом на вольных хлебах, специализируясь на аналитической юнгинианской психологии, и брался за трудные дела, когда считал, что сможет разговорить пострадавших. После того дела Фрэнк проникся к нему глубоким уважением за то облегчение, которое он мог принести жертвам, получившим тяжелые травмы, и особенно детям.

Перед тем как Фрэнк постучал в окошко, чтобы привлечь внимание Карла, прошло несколько минут. Тот повернул голову и махнул рукой, веля ему еще немного подождать. Что касается ребенка, то он вообще никак не отреагировал и даже не попытался определить источник шума.

Из-за спины Фрэнка донесся хриплый, утомленный голос:

– Вы тот самый полицейский, которому поручено расследование?

Повернувшись, комиссар увидел перед собой небольшого, сухопарого мужчину, утопавшего в костюме техперсонала и опиравшегося на швабру.

– Да, тот самый.

– То, что случилось с матерью мальчонки, просто ужасно.

– Вы ее видели?

– Да, я мыл коридор перед палатой, где ей оказывали помощь. Это напротив, в корпусе Гастона Кордье.

Он ткнул пальцем в конец коридора, куда-то на юг.

– Как она?

– Плохо.

Фрэнк повернулся обратно к мальчонке и Дюкре.

– По улицам разгуливает все больше и больше безумцев. Со всем тем, что выкладывают в Интернете, это вполне нормально.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Фрэнк, все так же стоя к нему спиной и глядя в окошко.

– Ха! А то вы сами не знаете! Сегодня, когда можно увидеть что угодно, люди сходят с ума.

– Вы полагаете, что человек сходит с ума, на что-нибудь глядя?

– Нет, месье, человек сходит с ума от того, что видит все это на телефоне, думает, что это совершенно нормально, и считает, что ему тоже так можно.

– Мне кажется, свои демоны есть у каждой эпохи.

– Вот вы с ними и сражайтесь, а я пойду попытаюсь сделать наш век хоть немного чище.

Старик с трудом выпрямился и двинулся в северном направлении, толкая перед собой швабру. Фрэнк на прощание махнул ему рукой.

– С кем это ты говорил?

Дюкре только что вышел из комнаты.

– С одним мудрецом, явившимся мне из мрака, – ответил он, пожимая руку, которую ему протянул Дюкре. – Ну и что ты об этом думаешь?

– Если ты не против, пойдем попьем кофейку.

Они прошли по длинному коридору с чередой палат, в которых перекрикивались между собой новорожденные, и метров через пятьдесят оказались в зале ожидания, где имелся автомат по розливу горячих напитков, а вокруг него – несколько стульев. Каждый взял себе чашечку кофе и сел.

– Ребенок пребывает в тяжелом шоковом состоянии. Могу с уверенностью сказать, что он присутствовал при происходящем. И сразу хочу тебя предупредить – четырехлетний мальчуган не нарисует тебе портрет преступника, тем более в шоке.

– Какие-нибудь подробности того, что он видел, ты получил?

– Его сведения очень фрагментарные, ты же знаешь, чтобы восстановить и хоть немного соединить воедино факты, мне требуется гораздо больше времени.

– Да, знаю.

– Ну хорошо. На данный момент я могу сказать тебе только одно: он проснулся, чтобы сходить в туалет, и в коридоре столкнулся с твоим злодеем. Тот сказал, что пришел к его маме, и усадил в гостиной перед телевизором. Потом пошел в спальню родителей и вернулся с мамой. Насколько я понимаю, связал ее и допросил. Малыш рассказал мне об игре, от которой маме было страшно и что она не могла говорить.

– Не могла говорить?

– Я до конца пока не уверен, но мне кажется, что ей, чтобы заглушить крики, заткнули кляпом рот.

– Да, это соответствует обнаруженным на теле следам.

– Дальше все очень расплывчато. Он говорит, что мама испугалась и заплакала. Что злюка показывала ей какие-то рисунки и делала больно. Он попросил прекратить, но злюка якобы ответила, что это лишь игра и мама просто притворяется.

– Тебе удалось узнать подробности о том, как внешне выглядела эта «злюка»?

– Нет, очень и очень мало. Преступник, по всей видимости, облачился во все черное, потому как мальчик говорит о черном комбинезоне. Все остальное теряется в тумане.

– Фоторобот составить нельзя? – досадно бросил Фрэнк.

– Куда там! Мы говорим об интерпретации слов ребенка, Фрэнк, а ты и сам знаешь, насколько в этом деле все деликатно. Для него важны детали, моменты, большинство которых на данном этапе не принесут тебе никакой пользы.

– А как насчет упомянутых им рисунков? Что ты по этому поводу думаешь?

– Мне кажется, преступник показывал ей то ли какие-то карточки, то ли фотографии.

– Фотографии?

– Он несколько раз повторил, что «злюка» показывала маме изображения. Я бы сказал, что это фотоснимки.

– И что, по-твоему, на них было?

– Со всей очевидностью напрашивается ответ, что человек. Но будь осторожен, здесь может оказаться и что-то совершенно другое. Говорить что-то определенно пока еще слишком рано, Фрэнк, это всего лишь ребенок, который совсем недавно стал свидетелем того, как пытали его мать.

Комиссар несколько раз глотнул все еще обжигающего кофе. Если не считать развития событий, соответствовавших картине преступления, остальные элементы выглядели слишком расплывчатыми и неточными, чтобы извлечь из них сколь-нибудь полезную информацию. Он задумался о снимках, которые злодей, вероятно, показывал жертве. Что на них было?

Другие пострадавшие? Человек, которого он пытался отыскать? Кто-нибудь бесследно исчезнувший?

– Это все?

– Да, пока у меня для тебя больше нет ничего. Чтобы в этом более-менее разобраться, мне понадобятся недели, а то и месяцы.

– А что с мужем?

– Рапорт о результатах токсикологической экспертизы ты читал?

– Да.

– Здесь я могу утверждать со всей категоричностью. К делу он не имеет никакого касательства. Его накачали сильнодействующим веществом. Мы обнаружили у него на шее след от укола, а в крови огромную дозу флунитразепама, использующегося в качестве анестезирующего средства. Доза соответствует часу его пробуждения, когда он позвал на помощь. Это не постановка. Он здесь ни при чем. Я бы не стал напрасно тратить на него время, он ничего не знает и ничего не видел.

– Спасибо, Карл.

– Всегда пожалуйста.

– Хочу тебе кое-что показать, чтобы ты сказал, что об этом думаешь.

Фрэнк вытащил из картонной папки снимки масок, обнаруженных на лицах Филиппа Сильвы и Виржини Дебассен. Их можно было рассмотреть под разными углами, спереди, сбоку, но также и изнутри, где их поверхность была гладкой и окровавленной. К ним Фрэнк добавил и фотографии жертв по пояс, когда с них еще не сняли маски.

– Предупреждаю, зрелище неприглядное, – сказал он.

Карл схватил фотографии и по одной их рассмотрел, подольше задерживаясь на тех, где были изображены жертвы. Фрэнк видел, что его зрачки впивались в каждый их пиксель.

– Полагаю, тебе интересно мое мнение о том, по какой причине он прибивал эти маски?

– Верно.

– Тебе известна разработанная Юнгом концепция персоны?

– Нет.

Карл стал дальше в подробностях рассматривать фотографии. Порой брал одну, поворачивал ее и так, и эдак, а потом клал обратно к остальным.

– Концепцию персоны, что в переводе с латыни означает «маска», Юнг определил как манеру человека выстраивать его отношения с обществом. Иными словами, маска представляет собой подсознательный психический инструмент, которым каждый человек обзаводится, чтобы раствориться в индивидуальности, отведенной ему обществом – в той самой индивидуальности, которой ему предписано придерживаться. Персона символизирует собой архетип, который человек предъявляет внешнему миру: славная девушка, добропорядочный отец семейства, амбициозный человек, гений, бизнес-леди, обольститель, учительница и т. д. Ее функция сводится к тому, чтобы оправдывать нашу индивидуальность. Карл Густав Юнг описывал ее так: «Персона — это то, чем человек в действительности не является, но что видят в нем другие и он сам».

Чтобы немного подумать об этом краткой лекции, Фрэнк откинулся на спинку стула и повторил про себя слова Юнга, желая убедиться, что ему понятен их смысл.

– Если я переведу эти слова на обычный язык, получится, что этим самым, – он показал пальцем на снимок Виржини с маской на лице, – нам намекают на некую «общественную маску». Иными словами, она была совсем не тем человеком, которым ее считали.

– Да, это символика. Юнг, опять же, утверждал, что наше восприятие реальности группируется вокруг четырех компонентов: эго, персоны, самости и тени. Эго представляет собой центр наших ощущений, эмоций и сознания. Оно позволяет мне быть собой. Что касается персоны, то она, как я тебе уже говорил, представляет собой мою общественную индивидуальность. Человек – существо общественное, и в этом качестве ему нужно, чтобы его принимали другие. Персона в этом деле представляет главный инструмент. Самость схожа с духовностью, проще говоря, с моей «частичкой божественного». А для полного счета существует тень. Это те аспекты, которые я отвергаю и скрываю, с которыми не хочу мириться, часто потому, что они вступают в глубокое противоречие с моей персоной. Говоря простым языком, это сокрытый во мне зверь, которого я отказываюсь видеть, хотя он и определяет мои первородные инстинкты.

Фрэнк сложил на груди руки и сделал глубокий вдох, чтобы максимально напитать кислородом свои серые клетки.

– Я не утверждаю, что посыл твоего злодея заключается именно в этом. У меня слишком мало данных, чтобы определить это со всей категоричностью. Тем не менее, когда ты показываешь мне, как психологу, эти фотографии и задаешь вопросы, то я вижу… Скажу прямо – я вижу в них буквальное представление юнгианской персоны.

– А может так быть, что преступник хочет продемонстрировать нам глубинную натуру своих жертв? И делает это для того, чтобы подтолкнуть полицию сорвать с них маски, заглянув за видимую сторону предметов и явлений?

– Да, такая гипотеза действительно имеет право на существование…

Карл хотел сообщить еще какой-то элемент, но сдержался.

– Прошу тебя, скажи, что у тебя на уме, – велел ему Фрэнк.

– Проблема в том, что мы можем рассматривать эту проблему только с одной стороны. Тебе ведь ничто не мешает думать, что маски призваны указывать на человека, которого ты ищешь. Я бы даже пошел дальше и дал на отсечение руку, что твой преступник сам страдает от внутреннего конфликта между его истинным «я», с одной стороны, и представлением о себе, с другой, хотя данных, чтобы это утверждать, у меня и маловато. Маски представляют собой кульминацию его действий, он прибивает их в самую последнюю очередь. Это неспроста. Он не может стоять в стороне от этой мании и диссоциации между своей глубинной натурой и образом, который он являет окружающим.

– Как это можно перевести в плоскость того или иного поведенческого аспекта, который можно узнать при встрече?

Карл встал и сделал пару шагов. Ему явно требовалось малость размять ноги. Он немного прошелся и повернулся.

– Чаще всего дисфункция наступает, когда человек начинает отождествлять себя со своей персоной. Твоя индивидуальность, твое «истинное» «я» сливается с маской, предназначенной для общества. Ты больше ни минуты не можешь оставаться самим собой, не можешь выделить свою роль и постоянно сохраняешь свою персону. Это необходимо для того, чтобы ты сам мог себя принимать, у тебя больше не получается проводить разницу между тем, что ты представляешь на самом деле, и тем персонажем, которого тебе предписывает играть общество. В определенном смысле ты перенимаешь поведение и жизнь другого человека, навязываемые извне. Это может привести к серьезным когнитивным и диссоциативным проблемам.

– Но на лбу у человека это, надо полагать, не написано? – сказал Фрэнк, присвистнув.

Карл улыбнулся, его лицо озарилось проблеском типично альтруистского сострадания.

– Сожалею, но это действительно так. Впрочем, у тебя хорошо развита интуиция, и я ничуть не беспокоюсь по поводу способности твоего подсознания предупредить тебя, когда преступник окажется перед тобой.

– Спасибо, Карл, – сказал Фрэнк, пожимая психологу руку. – Что касается ребенка, делай все, что считаешь необходимым. Я на тебя рассчитываю.

– Не беспокойся, не подведу.

Отправившись в палату Виржини Дебассен, Фрэнк встретился там с главным врачом реанимационного отделения, который рассказал ему то, что он знал и сам. Врачам требовалось оценить уровень тетраплегии. Их медицинская бригада консультировалась с лучшими французскими и зарубежными специалистами, чтобы выяснить, возможно ли в сложившихся условиях хирургическое вмешательство. На всех этапах обследования пациентка находилась в искусственной коме. Фрэнк мог надеяться допросить Виржини Дебассен только через несколько недель. Как и в случае с Филиппом Сильвой, его охватило невероятное разочарование. У него были две живые жертвы, видевшие, кто на них напал, и ни единой возможности задать им вопросы. Фрэнк чувствовал в душе отчаяние и бессилие.

Он сел в свой седан и поехал на набережную Орфевр. В этом деле присутствовало множество нетипичных моментов, отчего его было трудно ухватить. Фрэнку требовалась победа. До последнего времени его добыча наслаждалась наглым триумфом, давая ему слишком мало пищи для размышлений. Он вспомнил о словах, сказанных мальчонкой Дюкре. Он говорил о картинках и игре. Что это может означать? К тому же были еще персоны. Ну и как связать все это в одну кучу? Его накрыла волна недовольства. Но не в его привычках было поддаваться сомнениям.

Оставшаяся часть дня пролетела как миг, город без предупреждения зажег огни, разогнав по домам жителей пригородов. Ежедневный концерт клаксонов постепенно набирал обороты, его ритм ускорялся. Париж посылал ему сигналы азбукой Морзе, и мозг Фрэнка на какое-то время потерялся в расшифровке этих закодированных сообщений.

Глава 22

Я вот уже несколько дней ничего не пишу. Потребность записывать мысли вновь всплывает на поверхность после исполнения мной приговора.

Эти мгновения покоя нужны мне, чтобы избавиться от накопившегося внутри токсичного осадка адреналина. Именно так я исписываю твои страницы, мой верный товарищ и друг.

У меня из головы не выходит тот мальчонка. Из-за него мне пришлось вспомнить о том, что хотелось навсегда забыть, и опять погрузиться в годы, когда таким, как я, приходилось не расти, а выживать; не учиться, а воевать; не любить, а разрушать. Чтобы выстоять, у меня не было другого выхода, кроме как давить маленьких ребят, во всем похожих на него. Не делай этого я, сегодня выстояли бы они, а что до меня, то один лишь Бог знает, в каком краю мне пришлось бы лечь в землю удобрением.

Он смотрел на меня своими огромными ореховыми глазами, одетый в пижаму с изображением Человека-паука. Случайность, которых полно в жизни, побудила его встать справить нужду в тот самый момент, когда ноги несли меня по коридору в спальню его родителей.

Увидев перед собой темный, кравшийся, будто кошка, силуэт, он заинтригованно замер. Мой палец инстинктивно прижался к губам, призывая его к молчанию. Он не собирался ни плакать, ни кричать и даже, казалось, не очень испугался. Просто стоял и с видом любопытной зверушки смотрел, что я буду делать.

Увидев протянутую ему руку, приглашавшую его подойти вместе со мной к двустворчатой двери гостиной, он понял этот жест, но не двинулся с места. Явно о чем-то думал. Мне пришлось повторить свой призыв и подойти к нему. Что могло мотивировать выбор в голове этого парнишки четырех, самое большее пяти лет? Вот у меня получилось бы проделать то же самое в его возрасте?

Он молча подошел, глядя мне прямо в глаза. Мне оставалось лишь схватить его за руку и тихонько повести за собой в самую большую во всей квартире комнату.

– Здравствуй, дружок, – услышал он мой шепот, – мне надо поговорить с твоей мамочкой. Пусть это для нее будет полная неожиданность.

– Мама спит, – сказал он, показав пальчиком на дверь в конце коридора.

– Знаю, я сделаю ей сюрприз. А ты, пожалуйста, подожди нас здесь, только тихо, договорились?

Он согласно кивнул головой и, повинуясь мне, сел на диван из коричневой кожи. Затем проводил меня взглядом до спальни его родителей. Ему все это казалось какой-то непонятной, взрослой игрой. В некотором смысле так оно и было.

Когда-нибудь потом он наверняка вспомнит этот момент, и чувство вины подскажет ему, что действовать надо было по-другому. Но к тому времени совершенно позабудет о том, как мыслит ребенок, еще не знающий, что такое ложь и обман. Когда мир предстает целостным, когда нам совершенно не знакомо понятие манипуляций, когда нашей маске только предстоит сформироваться окончательно.

У меня тоже когда-то были его глаза и детские воспоминания, изводившие и не дававшие покоя. Но, в отличие от всех остальных, мне, чтобы выжить, пришлось в принципе избавиться от чувства вины и убить в себе того давнишнего ребенка. У меня просто не было выбора. Надо было сопротивляться, а это предполагало поступки, которые мне доводилось совершать – не ради славы и заслуг, а только чтобы приспособиться к жизни. Мы ведь только то и делаем, что без конца адаптируемся к миру, который пребывает в постоянном движении и все время растет, вышвыривая неприспособленных из системы, будто из центрифуги. Сегодня все без исключения смотрят на меня с ужасом в глазах. Я чувствую это, когда мимо них прохожу. Они воняют страхом, от них исходит спертый душок слабости. Воняют, несмотря на маски, которые напяливают, чтобы нравиться друг другу в придуманном ими мире.

Я спрашиваю себя, по какому пути пойдет этот маленький человек. Кем решит стать завтра?

Глава 23

Мрак все больше обгладывал серый свет парижского неба. Часы только-только пробили пять. Поднялся ледяной ветер. Ноябрь давил на психику. Город облачался в платье с блестками, в искрении которых терялся взгляд Эльги. Вдали маячила Эйфелева башня, на которой в оркестровом темпе зажигались огни.

Когда Эльга передала ей просьбу Фрэнка, Ариана, невинная душа, ответила взрывом чистой, простодушной наивности:

– Но это же гениально! Я наконец увижу, как выглядит внутри комиссариат! Как думаешь, там можно будет пофоткать?

Для нее это все представляло собой изумительную детскую экскурсию. Увидеть комиссариат было просто невероятно. Ее вряд ли могло что-то больше взволновать, чем возможность продемонстрировать свои навыки команде экспертов-криминалистов. Эльга понятия не имела, как отреагирует подруга на жестокости, сотворенные монстром, на которого они охотились.

Сама она провела вторую половину дня в пустом кабинете, позаимствованном на время у Лоране. Та выполнила эту просьбу с характерной для нее холодной отстраненностью. Выражение лица – суровое, искреннее и решительное, как острие ножа, – наделяло ее какой-то ледяной харизмой, дополняемой пышными белокурыми волосами, которым, казалось, не было конца. Это контрастное сочетание очень выделяло ее на фоне всех остальных. Она всецело сохраняла профессиональное спокойствие, при этом молча демонстрируя свое неодобрение.

Эльга погрузилась в ворох электронных писем, с опозданием отвечая на различные запросы с рвением, растерянным еще в самом начале, в первые годы, когда ей, чтобы завоевать нынешнее место, приходилось так много доказывать. Миновали годы, с ними пришел успех вместе с продвижением по службе, и потребность в признании со стороны окружающих, без всякого контроля и каких-либо решений с ее стороны, угасла. Она вряд ли смогла бы сказать в какой конкретно момент сумела признаться себе самой: «Вот и все, я всего достигла». Именно этих слов девушка на самом деле никогда не произносила, но больше не испытывала настоятельной необходимости любой ценой двигаться вперед. Теперь, размышляя о будущем, она больше не ставила во главу угла профессиональные амбиции в «Гугле». И работу свою с каждым днем делала все машинальнее, только ради куска хлеба. Она была полностью уверена в себе, во вкладе, который вносила в общее дело, и точно знала, чего стоит. Ей еще не удалось облечь в слова этот новый уровень веры в себя и ее новые потребности, которые теперь строились на основе чаяний и мотивов личностной реализации, больше не учитывали одобрительных или осуждающих взглядов окружающих. Эльге попросту хотелось вернуться в свое уютное гнездышко и ощутить его покровительственное тепло. «Гугл» представлял собой комфортабельное ярмо, где с ней не могло случиться ничего плохого. Где-то ее энтузиазм к этой среде самым опасным образом пошел на убыль. После этой мимолетной мысли Эльга внимательнее присмотрелась к тем, кто работал рядом с Фрэнком.

Ее окружал муравейник. Она представляла собой миниатюрную видеокамеру из числа тех, которые располагают в гнезде, чтобы снять и понять невидимую экосистему. Колония ее терпела, но не более того. Здесь никогда не смолкал шум. Повсюду громко говорили, грохотали кулаками в стену, стучали каблуками по плитам пола, закрывали железные дверцы шкафчиков, орали, но также и плакали.

Весь этот полицейский микрокосм, сколь чарующий, столь и непроницаемый, орал, буйствовал и оглушал, будто грохочущий шлюз между двумя мирами – мечтаний и кошмаров.

Смогла бы она стать одной из них? В этом поиске смысла тут же непременно напрашивался положительный ответ. Но разве все так просто? Способна ли она на самом деле влиться в этот шлюз, чтобы изолировать страдания, повсеместно изрыгаемые в этих стенах? Отказаться от комфорта, урезав зарплату сразу в пять раз? Ответы на подобные вопросы даются с трудом. Куда проще склонить голову и попросту их отринуть.

В помещение, где Фрэнк собирал своих людей, постепенно набивался народ. Один за другим пришли Марион, Танги и Жиль. То, что они делали одно дело, бросалось в глаза – как и потребность каждого из них в обособленности от других. Каждые несколько минут кто-то из них в шутку отчитывал другого. В окно кабинета, в котором ее усадили, Эльга увидела, как Фрэнк припарковал напротив входа свой импозантный седан. А несколько мгновений спустя вошел к ней и бросил взгляд на «свой» Париж.

– Я его люблю, хотя порой у меня складывается ощущение, что он от меня ускользает.

– Да кто? – спросила в ответ Эльга, удивленная этим сокровенным признанием.

– Мой город, Париж… Я его на самом деле люблю.

– Фрэнк, мне не дает покоя один вопрос.

– Задавайте. Я отвечу, если, конечно, смогу.

Эльга несколько мгновений покрутила слова в голове, дабы убедиться, что они выстроены в нужном порядке. Ей совсем не хотелось, чтобы в них закралось презрение или чтобы из-за них на комиссара неожиданно снизошло озарение, которое лишь разрушит хрупкую структуру зарождающихся отношений между ними.

– Ну, что же вы колеблетесь! – спросил Фрэнк. – Или он вас больше не гнетет?

– Да гнетет, гнетет, просто я не знаю, как его выразить.

– Тогда просто скажите, и все, так зачастую бывает лучше всего.

Эльга на несколько секунд задумалась над словами Фрэнка, чувствуя его настойчивый взгляд, и, наконец, отважилась.

– Почему вы мне поверили? – выпалила она с таким видом, будто у нее в горле застряла крошка, и она наконец ее выплюнула.

Во взгляде комиссара мелькнул лукавый огонек. Молодая женщина смутилась, не зная, как воспринимать эту его спонтанную реакцию, и заерзала на стуле, чтобы сменить позу, которая вдруг показалась ей неудобной.

– Прошу прощения, я отнюдь над вами не смеюсь.

– А у меня нет никакого желания искушать дьявола или…

– Нет-нет, не волнуйтесь, я не имею в виду ничего плохого.

– Значит, вы согласны, что для флика оказывать доверие, как это делаете вы, не совсем привычно? – шутливо сказала Эльга и тут же пожалела об этой нотке фамильярности.

Фрэнк напустил на себя оскорбленный вид и весело посмотрел, как Эльга опять заерзала на стуле, пытаясь принять более удобную позу. Он уже вышел из того возраста, когда ошибаются в людях. Род занятий ежедневно требовал от него давать оценку представителям рода человеческого, и для этого он получил незаурядную подготовку, в самом прямом смысле этого слова. Такая практика позволяла ему быстрее других доходить, кого надо подозревать, кому помогать и, что еще важнее, к кому прислушиваться.

– Хочу вам кое в чем признаться. Я закончил престижную Высшую школу полиции в Сен-Сир-о-Мон-д\'Ор, но свое ремесло изучил совсем не там. Мне пришлось познать его за много лет до этого, когда одним субботним утром я смотрел на маму на рынке Анфан-Руж.

Эльга успокоилась, и к ней вернулась вся ее природная сосредоточенность.

– У нас в семье, если так можно выразиться, есть тайна. Эта тайна наделила меня суперспособностью – умением заглядывать человеку в душу всего за несколько секунд, точнее, после нескольких его движений. В детстве этот секрет требовал от меня преданного служения, а во взрослой жизни стал благословением. Заключается он в том, что моя мама страдала аутизмом. Риск, ни много ни мало, заключался в том, что ее могли отправить в психиатрическую больницу, а меня в сиротский приют, – рассказывал Фрэнк. – Каждый день мы выбирались из квартиры, будто беглецы в городе, битком набитом коллаборационистами, пытавшимися нас отыскать. Нас никто не должен был видеть и тем более говорить с нами. Моя мама разработала целый набор исключительных приемов выживания. Нам не требовалось ни оружия, ни ловушек, ни тем более атлетического телосложения или владения навыками ближнего боя, мы обходились единственно наблюдательностью, напоминая слепых или глухих, которые компенсируют эти физические недостатки за счет предельного развития других чувств. Мама превратилась в безошибочный радар, определяющий «нормальных» людей, которых аутисты называют невротиками. Не понимая их традиционного поведения, не поддерживая дружеских контактов, как и любых других в очной форме, она в мгновение ока, по одному жесту или слову, могла сразу понять, кто мог обратить на нас внимание и от кого было ждать беды – от этой женщины в очереди или же от мужчины, облокотившегося о прилавок.

Фрэнк часто вспоминал эти долгие часы наблюдений у входа на рынок, в ожидании удобного для действий момента. Перед его мысленным взором проходили то железные ворота с табличкой «Рынок Анфан-Руж», то узкая улочка между пятиэтажным зданием и книжным магазином, которая в двадцати метрах дальше упиралась в длинный металлический ангар, напоминавший собой фабрику времен второй промышленной революции. Самый старый крытый рынок состоял из тесных проходов, с двух сторон обрамленных разномастными лотками. Там можно было найти все, что угодно. От рыбы, чуть ли не бьющей еще хвостом, от сыров с пикантным душком, от овощей и фруктов всевозможных размеров и цветов, мяса для настоящих гурманов, аппетитного вида кондитерских изделий и до всех этих людей, которые отправлялись туда, как на прогулку, говорили, выказывали расположение и толкались в нескончаемом порыве сотворить новый социальный контакт. Для нее, столь великолепной «идиотки», он представлял собой бесконечную череду всех мыслимых и немыслимых капканов, ловушек и силков.

– Этот сокровенный взгляд моей мамы – постоянный страх, требующий неустанного внимания, – сопровождал ее повсюду. Мы приходили спозаранку, садились на террасу бистро, она заказывала себе кофе, а мне – миндальное молоко. После чего мы приступали к составлению плана.

Фрэнк рассказал, что его мать всегда носила при себе три листа бумаги и черный карандаш. Устроившись в едва заметном углу террасы, в гуще криков и лавины запахов, доносившихся от разделочных столов, она брала первый и отмечала на нем расположение духа и привычки всех интересовавших ее торговцев. Ограничивалась булочником, мясником, продавцами зелени и рыбы. Четыре этапа преодоления трудностей, чтобы на нее никто не обратил внимания и в ужасе не обнаружил, что женщина, которой положено сидеть в дурдоме под семью замками, не просто разгуливает среди психически здоровых, но при этом еще и водит с собой за руку ребенка.

Царапая, зачеркивая и снова марая страницу, она просила его набросать набело на втором листе идеальный маршрут, позволяющий им оставаться в тени человеческого безразличия.

– Если любой другой француз всячески старался не стоять в очереди, она тащила нас туда, видя в ней идеальное убежище, чтобы избежать агрессии. Чем больше в ней собиралось народу, тем меньше у торговца было времени на разговоры, что нам было только на пользу. Определение порядка зависело от поведения этих праздных зевак. По нескромным взглядам, сердечным улыбкам и душевными взмахам руками выявлялись цели, которых следовало избегать. Затем она добавляла манеру поведения, чтобы никогда не ходить к любезным, услужливым торговцам, потому как это слишком опасно.

Свою работу писца Фрэнк неизменно заканчивал составлением рассчитанного по минутам плана, с помощью которого они могли бы очистить сейфы французского банка, не привлекая к себе посторонних взглядов. Настоящая суперспособность.

– А потом она резким движением поднимала на меня глаза и говорила: «Идем». Мы шли к прилавкам всяких грубиянов и ворчунов, к тому же, как правило, самых нечестных. Помимо прочего, они все, как я сейчас понимаю, были старики. Затем, ни слова не говоря, мы протягивали написанный на третьей странице список и никогда не торговались. Ни «здравствуйте», ни «до свидания», ни улыбки, ни дружественного жеста. Мы были эфирными созданиями, исчезавшими из памяти сразу после ухода, и в целом превращались в настоящих парижан. Могли бы прямо на рынке совершить преступление, и ни один потенциальный свидетель не смог бы ни описать нас, ни даже вспомнить. Вот чем я долгие годы занимался по субботам утром в компании мамы, тренируя глаз замечать все особенности человеческого поведения. Это для меня стало такой же потребностью, как дышать, и превратилось в жизненно важное действие, которое я теперь повторяю автоматически, при этом оно ведет меня вперед, будто оракул. Вот почему я послушал вас, когда вы предложили мне свою помощь. За этим нет никаких великих откровений, лишь шестое чувство, которое мама привила мне за пятнадцать лет.

Эльга не знала, что на это сказать. После рассказа Фрэнка ей захотелось узнать побольше о его матери, так не похожей на других, движимой первородной любовью к своему ребенку.

– А кем работала ваша мама? Ведь для нее это, видимо, представляло еще одну проблему.

Услышав весьма уместный вопрос Эльги, Фрэнк улыбнулся, из глубин его памяти всплыл образ матери в длинном бежевом непромокаемом плаще, которая посылала ему воздушный поцелуй, а потом захлопывала за собой дверь квартиры и отправлялась в мастерскую.

– Она была одной из первых женщин-танатопрактиков, – с гордостью ответил он.

– Танатопрактиков! Вы хотите сказать, что она готовила покойников к захоронению?

– Совершенно верно.

– Эта женщина будет моей героиней! Когда человек преодолевает столько препятствий, как личных, так и профессиональных, это очень вдохновляет.

– В основном она работала ночью, что позволяло ей не пересекаться с коллегами. К тому же я думаю, что при общении с мертвыми она отдыхала сознанием. Да и потом, чтобы пробиться в сферу похоронных услуг, требовались весьма специфические навыки.

– Да, я вполне могу представить, что работа с покойниками обеспечивала ей передышку, позволяя хоть какое-то время не обращать внимания на живых.

– В самую точку! Вот за это, Эльга, я вас и ценю. Вы умеете слушать, смотреть и понимать примерно так же, как моя мама, с той лишь разницей, что вам не приходится прятаться.

– Спасибо, будем считать это комплиментом.

– Это и есть комплимент. Ну что, я ответил на ваш вопрос?

– Думаю, да. Не уверена, что это оправдывает мое присутствие здесь, но, по крайней мере, мне теперь легче вас понять. С другой стороны, теперь мне хочется узнать о вашей маме побольше! – произнесла она, сопровождая свои слова любопытным взглядом.

– Возможно, когда-нибудь я расскажу вам о родительских собраниях в школе или о каникулах, которые мы проводили в Вандее. У меня в запасе есть и другие истории из жизни иллюзионистов, когда нам приходилось становиться для всех невидимками, но пока нас ждут дела поважнее.

Глава 24

Когда Фрэнк переступил порог, в зале, где проходили совещания созданной им команды, не хватало только его. Кроме своих людей, он увидел и приданые силы, явившиеся для бесперебойности межведомственных контактов. Эльга предпочла забиться в угол, сделавшись совершенно невидимой. Янн, застрявший на полпути меж двух миров, выделялся чуть больше. Фрэнк встал за шаткий пюпитр и сказал:

– Благодарю, что вы все пришли. Сейчас нам предстоит обобщить все данные о Виржини Дебассен, о связях между двумя жертвами, о мотивах и, наконец, о подозреваемых. Я хочу, чтобы вы, покидая эту комнату, четко представляли, что будете делать в последующие несколько дней.

Фрэнк оглядел несколько человек, не сводивших с него глаз, и почувствовал, что все сосредоточились, к чему он стремился на каждом совещании.

– Давай, Лоране, начинай.

Пригласив к пюпитру свою правую руку, Фрэнк подошел к первому свободному стулу в переднем ряду и сел.

– Нашу вторую жертву зовут Виржини Дебассен. Ей сорок три года, она замужем и имеет четырехлетнего сына.

Лоране нажала на небольшом пульте кнопку, и на проекционном экране за ее спиной, пришельце из другого века, появилась фотография жертвы. Снимки иллюстрировали ее слова, в этих стенах не практиковались ни цензура, ни меры предосторожности.

– Работает коммерческим директором газеты «Фигаро». В прошлом за ней ничего не замечено, по картотеке не проходит, одним словом, ведет совершенно нормальную жизнь. Сегодня утром ее обнаружили дома после звонка мужа. В результате пыток ей нанесли многочисленные раны, в основном в районе грудной клетки и ступней. Кроме того, ампутировали правую руку, а также пробили шею между третьим и четвертым позвонками, вызвав полную тетралгию.

Она говорила монотонно, как больничный врач.

Через приоткрытую дверь Эльга увидела, что в отдел, где расположилось подразделение Фрэнка, вошла Ариана. Ее спину отягощал внушительного вида рюкзак, который она сняла, поставила на пустой стол и огляделась по сторонам. Эльгу, наблюдавшую за ней в окно зала для совещаний, девушка не заметила, решила, что ее никто не видит, дала волю любопытству и оглядела передвижные стенды, висевшие на стенах помещения. На них лоскутным одеялом виднелись разрозненные элементы расследования, в том числе и копии фотографий, которые в этот момент показывала Лоране. Улыбка, до этого любознательная, будто у туристки, с лица Арианы тут же сползла. Снимки ударили ее, будто обухом по голове. Она на несколько мгновений отвела взгляд, чуть ли не пытаясь от них спрятаться. Эльга опять сосредоточилась на демонстрации Лоране и с вызовом посмотрела на ступни, на культю и на шею. Крупные планы и яркий свет не оставляли места тени.

– Ее супруг, Артур Дебассен, в настоящий момент вместе с сыном находится в больнице Питье-Сальпетриер. С ними работают психологи. В этом деле нам помогает Карл Дюкре.

Фрэнк встал, желая внести дополнение:

– Хочу добавить, что анализы и психологическая экспертиза Артура Дебассена подтвердили наше первоначальное мнение: его накачали сильнодействующим препаратом, к нападению он не имеет никакого отношения. Мальчонка – свидетель, все видевший, но в шоковом состоянии. Он подтвердил, что события развивались так, как мы и предполагали. А также рассказал, что преступник, вероятно, во время пыток показывал его матери фотографии.

– О том, что на них было, хоть что-то известно? – спросил лысый, толстощекий коротышка, сидевший недалеко от Эльги.

– Нет, – ответил Фрэнк. – Но Карл немного просветил меня по поводу масок и их возможного значения с точки зрения психологии. Об этом я расскажу в самом конце.

Фрэнк кивнул Лоране и сел. Коротышка что-то записал в блокноте на спиральке.

– Что касается жертвы, то ее сейчас погрузили в искусственную кому. Врачи продолжают оценивать ее раны, особенно травму позвоночного столба. Допросить ее можно будет только через несколько недель.

Лоране бросила взгляд на лежавшие перед ней карточки.

– Жиль, ты можешь подробно описать нам, как преступник вошел и что потом делал?

Лоране осталась стоять за пюпитром в позе учительницы, спрашивающей своих учеников.

– Окончательного рапорта у меня пока нет, – ответил Жиль. – В общих чертах: злодей воспользовался той же схемой, которую мы уже видели в больнице Святой Анны. В квартиру он проник, не взламывая замок. На данный момент я отдаю предпочтение версии, что он либо украл ключ, либо сделал его дубликат. Никаких следов на двери не осталось. Замок там надежный, взломать такой практически нельзя, поэтому весь вопрос в том, откуда у преступника взялся дубликат.

– А предварительный контакт между палачом и жертвой не предполагается? – спросил высокий тип с телосложением регбиста и суровым выражением лица.

– Да, такое действительно возможно, хотя подобный контакт мог в равной степени состояться с мужем или, скажем, с домработницей. На нынешнем этапе я пытаюсь отыскать все экземпляры ключей. Мы считаем, что, когда преступник проник в квартиру, вся семья уже отправилась на боковую и спала. По предварительным оценкам, это случилось в промежутке между полночью и двумя часами ночи.

– Это слишком приблизительно! – бросил регбист, которого, по-видимому, не удовлетворили ответы Жиля.

– Да, но пока мы точнее сказать не можем. Но я уверен, что с помощью бригады розыска и реагирования у нас вскорости появится больше конкретики, – с сарказмом в голосе добавила Марион, дабы поддержать Жиля.

Затем повернулась к нему и подмигнула с видом заговорщика. Регбист втянул бритую голову в шею, напрочь лишившись шеи.

– Потом он прошел по коридору и направился в спальню родителей, где вколол Виржини и Артуру анестезирующий препарат, причем ей дозу поменьше. После чего привязал в гостиной к стулу и разбудил. Мы предполагаем, что злодей не торопился, на все про все у него ушло от часа до двух. Что касается сына, то он, вероятно, проснулся в тот момент, когда злодей проник в квартиру.

– А почему он не усыпил его, как мужа? – спросила женщина, которая сидела недалеко от регбиста, поджав под себя ноги.

– Мы задавали себе этот вопрос, – вставила слово Марион. – Скорее всего, наш преступник метит только в четко обозначенные цели. Он не импульсивен и никогда не действует по воле случая. Мальчонка, вероятно, не входил в его план, и ему пришлось приспосабливаться к непредвиденной ситуации. Добавлю сюда и гипотезу о том, что у него попросту не было средства, которое можно было бы вколоть ребенку. Он воспользовался не самой большой дозой флунитразепама, больше известного под названием «рогипнол». Это на редкость мощный и опасный препарат, введение которого ребенку такого возраста рискует обернуться сердечно-сосудистыми проблемами. Но пока это только предположение.

Ее ответ аудиторию удовлетворил.

– Далее, – продолжал Жиль, – он, воспользовавшись перфоратором, пробил шею и повредил спинной мозг. А потом, как и в случае с нашей первой жертвой, приколотил маску – гвоздями в районе жевательных и височных мышц.

Проектор будто выплюнул серию крупных планов с изображением маски, прибитой прямо к коже. На них отчетливо виднелись металлические стержни, угол, под которым они вошли в кожу, а также предполагаемая глубина. Каждый являл собой картину невыносимой жестокости. Но при этом, множась на глазах, они будто уничтожали друг друга. И мозг, которому вроде бы полагалось взорваться от избытка этих зверств, наоборот, к ним привыкал, словно глаз к потоку яркого света. Присутствующие немного поморгали, и шок отступил, а на его место пришла холодная констатация судебно-медицинских фактов.

– Убивать ее, как и нашу первую жертву, преступник не хотел. Закончив, он опять накачал ее анестетиком и уложил в супружескую постель. Потом ушел, а мальчик остался дальше смотреть мультики. Если говорить о криках, то он заткнул жертве кляпом рот, от которого в уголках рта остались явные следы. Что же касается отпечатков пальцев, ДНК или волокон, на месте преступления не обнаружено ничего, что не принадлежало бы семейству Дебассен или их домработнице. Как и в больнице Святой Анны, наш преступник проявил себя человеком дотошным и действовал с большим знанием дела.

Лоране поблагодарила Жиля за этот отчет и предоставила слово Танги, который отличался от остальных тем, что очень заботился о своей одежде.

– Буду краток, – сказал он, – я тоже обнаружил то же умение незаметно проскользнуть, что и в больнице Святой Анны. Все предельно просто – никто ничего не видел и не слышал. Я опросил полсотни жителей дома жертвы, обитателей соседних зданий, а также продавцов окрестных магазинов. Такое ощущение, что вообще ничего не произошло. Наконец, изучение записей с камер видеонаблюдения не позволило нам идентифицировать подозреваемых.

– Марион, у тебя есть что добавить? – спросила Лоране.

– С преступлением в больнице Святой Анны действительно есть много общего, – ответила молодая женщина. – Образ действий, организация, хронология пыток, все точно то же самое. Кроме того, есть также маски и инструменты в виде перфоратора и электрической пилы. Несмотря на отсутствие генетических следов преступника, мы можем с высокой долей вероятности утверждать, что Филиппа Сильву и Виржини Дебассен пытал один и тот же человек. А отсутствие материальных улик еще больше укрепляет нашу убежденность в том, что мы имеем дело с человеком опытным и прекрасно подготовленным.

Фрэнк опять встал:

– Всем спасибо, теперь у нас есть более-менее ясное представление о том, что произошло утром. Вопросы у кого-нибудь есть?

Он повернулся к полудюжине представителей приданых сил, увидел, что они молчат, и продолжил:

– Хорошо. Теперь я хочу понять мотив и установить между двумя жертвами связь. Затем мы составим психологический профиль и поразмышляем о значении масок. У нас слишком мало продуктивных сведений о преступнике, что не дает нам пока возможности сосредоточить на нем все усилия. Чтобы понять, что связывает двух наших жертв, я обратился к талантливым специалистам, которые не служат в полиции. Цель одна – изучить остальные следы, которые дал нам анализ.

Фрэнк вышел из зала и позвал Ариану. Она вошла с робкой улыбкой на лице. Фрэнк представил ее как математика, специализирующегося на искусственном интеллекте, Эльгу как эксперта в сфере цифровых технологий и социальных сетей, а Янна, наконец, как военного аналитика из Министерства обороны. Затем объяснил, каким образом они благодаря своим специфическим способностям оказали помощь в поиске преступника. Когда Эльга уже собралась было взять слово и поблагодарить его за эту презентацию, в зал, вконец запыхавшись, ворвалась Марис:

– Фрэнк, вас срочно вызывают, у нас новая жертва.

Глава 25

По Шестому округу Парижа на полной скорости летел кортеж из пяти полицейских машин. Сразу за мотоциклистами, прокладывавшими им путь, ехал Фрэнк. За ним, бампер к бамперу, – «мистери-машина» и два автомобиля без опознавательных знаков. Замыкала колонну машина экспертов-криминалистов, специализирующихся на стихийных бедствиях, взрывах и техногенных катастрофах. Они покатили по встречке по бульвару Сен-Мишель, проехали мимо Люксембургского сада и припарковались на улице Огюст-Конт.

Там уже стояло несколько автомобилей спасателей. На набережную Орфевр позвонили именно они, категорично потребовав поставить в известность комиссара Сомерсета. Когда эта информация дошла до Марис, она побежала сообщить обо всем ему. Повод для такой спешки скрывался в тумане: «В катакомбах заблокирован человек, на место происшествия должна приехать полиция, не исключена связь с Виржини Дебассен, которая сегодня утром стала жертвой нападения на улице Клод-Террас с причинением тяжких телесных повреждений». Фрэнк тут же поставил всех под ружье. В сообщении уточнялось, что спасатели будут ждать его у лицея Монтеня. На улице Огюст-Конт, от улицы Асса до авеню Обсерватуар перекрыли движение. Прибыв на место, Фрэнк окликнул одного из стоявших в оцеплении полицейских.

– Кто здесь главный?

– Вон тот, комиссар.

Молодой сотрудник показал пальцем на маленького толстяка. Когда тот повернулся, его в мгновение ока выдали усы, явно позаимствованные у Фредди Меркьюри.

– Капитан Лабро! – крикнул ему Фрэнк.

– Я вас ждал.

– Что вы здесь делаете?

– Когда мне сообщили о том, что случилось внизу, я сопоставил случай с женщиной, найденной утром, и попросил позвонить вам, – сказал капитан, энергично пожимая комиссару руку.

Его лицо осунулось.

– Кто здесь командует, вы?

– Да, я взял дело под свой контроль.

– Что именно там произошло?

– Два студента, предприняв незаконную вылазку в катакомбы, наткнулись на человека, заблокированного в какой-то щели. Вытащить его оттуда самостоятельно им не удалось, поэтому они выбрались на поверхность и обратились за помощью, позвонив спасателям.

– А какое отношение это имеет к нашей утренней жертве?

– Это не так просто, пойдемте сюда, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Лабро повел Фрэнка к одной из машин спасателей, на борту которой сидели в ожидании двое студентов. Их впалые глаза и запыленные лица выдавали огромную усталость. Одежда на них была влажная, грязная, покрытая известкой.

– Пьер, это комиссар Сомерсет. Покажите ему, пожалуйста, запись, которую перед этим видел я.

Тот из них, что был повыше, поднялся на ноги. К его шлему был прикреплен фонарь, рука сжимала «Гоу-про». На груди виднелась легкая камера на телескопической штанге, снабженная светодиодным осветителем. Студент снял ее с крепления, откинул поворотный экран и повернул так, чтобы Фрэнк и Лабро могли видеть запись.

– Когда приехали спасатели, я показал им эти кадры. Потом они позвонили вам…

К Фрэнку присоединились Танги, Марион и Жиль, встав полукругом вокруг Пьера с его камерой за машиной спасателей. Лицо каждого из них периодически озарялось проблесковыми маячками автомобиля.

– Подожди, это надо вывести на монитор.

Жиль побежал к «мистери-машине», через несколько секунд вернулся, пристроил в задней части автомобиля небольшой портативный электронно-лучевой экран и подключил к нему камеру. Второй парень, тот, что был с Пьером, смотрел перед собой невидящим взором и никак не реагировал на царившую вокруг суету. Засохшая на его щеках грязь придавала ему сходство с восковой куклой. Он выглядел как человек, заглянувший перед этим на самое дно своей души и узревший там демонов.

Наконец все увидели изображение. На нем появились два приятеля, решившие проникнуть в катакомбы Парижа через небольшой люк. Заброшенные, вросшие в землю, утопавшие в траве рельсы рядом с ним могли служить декорацией при съемках постапокалиптического фильма. У самого входа, скрывавшегося во мраке, спокойная обстановка наэлектризовалась. Поскольку запись продолжалась несколько часов, Пьер решил промотать ее вперед. На кадрах мелькали узкие коридоры, сменявшиеся галереями, известняковыми тоннелями, залитыми водой коллекторами и вентиляционными шахтами. Различить что-либо, кроме ощущения клаустрофобии, было очень трудно.

– Вот здесь мы услышали ее впервые, – сказал он, переключив воспроизведение на обычную скорость. – Сначала попытались определить источник шума.

Пьер увеличил громкость до максимума. На экране показался его друг, теперь заблудившийся в закоулках собственного сознания. На кадрах он шагал по узкому коридору, пригибаясь, чтобы не ободрать волосяной покров черепа. Потом вдруг застыл, повернулся к камере и приложил к губам палец, требуя полной тишины. Из потрескивавших динамиков небольшого телевизора донесся какой-то непонятный, звериный хрип. На записи было отчетливо видно, как любопытство, охватившее молодого человека, тут же исчезло за пеленой тревоги.

– Услышав крики, мы даже не поняли, что это.

– Это точно, они звучали очень странно, я никогда не слышал внизу ничего подобного.