Прошлой ночью он сидел в обычной камере и угрожал устроить бунт, поэтому начальство хотело, чтобы его перевели. Он отказался двигаться и в итоге избил одиннадцать сотрудников тюрьмы в полном боевом снаряжении, среди которых было немало крепких орешков. Он не нападал ни на кого конкретно: он просто был в своей камере и делал выпады в стороны, как медведь гризли, отмахивающийся от комаров. Он схватил одного парня сзади за шлем и тягал его вверх и вниз, как будто тот сосал его член. Одиннадцать человек! Они выходили, снимали шлемы, вытирали пот, снова надевали их и возвращались. У них ничего не получалось. Это был случай, который нельзя было свести на нет. Зэк действовал им на нервы, потому что мог.

– Почему ты так себя ведешь, Дэнни? – Мне сказали, что об этом его спросил начальник тюрьмы. – Мы просто хотим, чтобы ты переехал.

– Если хочешь, чтобы я переехал, шеф, попроси вежливо. Выведи этих дебилов.

Так вот в чем дело. Они вышли. Джи получил курево, и его отвели в специальную камеру. Это даже нельзя было назвать ничьей.

Когда мы собрались на небольшое совещание, было около девяти часов вечера. Всего нас было двенадцать. Нам сказали, что Дэнни Джи дали не только курево, а еще и зажигалку, и теперь он угрожает поджечь новую камеру.

– Мы не потерпим такого дерьма, – сказал большой глупый главный офицер-ливерпулец. – Мы не позволим этому ублюдку диктовать нам условия.

В этом он был прав, этот сотрудник отдела собственной защиты. Если бы мы отступили, Джи уверился бы в своей безнаказанности. Мы должны были встать на защиту тюрьмы. И мы пошли в бой.

Большинство из нас были в стандартном снаряжении СИЗ, но инструкторы по контролю и сдерживанию надели полное облачение штурмовиков, как элитный национальный отряд «Торнадо»: шлемы, защитные очки, облегающие комбинезоны. Их тактика тоже впечатляла. Первый вошел с небольшим щитом в полметра шириной, удобным для маневра. За ним следовали еще двое, а четвертый, в шлеме и с большим щитом – около метра шириной – позади него, еще двое сзади. Руки на плечах. Остальные были подметальщиками, замыкающими шествие, – двое из нас буквально скакали там со щетками, чтобы убрать любой мусор, чтобы Джи не мог поджечь его. Мы все сделали, как было приказано, я был двенадцатым человеком с метлой. Не ради этого, пожалуй, я лез из кожи вон и пропустил выступление Ant and Dec, но, будучи профессионалом, взялся за дело.

Так вот, эта специальная камера была около 2,5 м в ширину. Но этот сильный ублюдок каким-то образом забрался на потолок, как Человек-паук, уперев руки в противоположные стены – он был не так уж высоко, но Боже… – и закрыл смотровые панели влажной туалетной бумагой, чтобы никто не мог его увидеть. Он заблокировал и дверную панель, так что мы вошли вслепую.

Дверь поддалась, и это был просто ад. Джи воспользовался старым трюком зэков: намочил пол мочой, дерьмом и мыльной водой, и мы скользили туда-сюда. В то время как первые ворвавшиеся полетели вверх тормашками, парни, шедшие сзади, протиснулись дальше, и бригада в шлемах больше не теряла времени. Все набросились на Дэнни Джи, пятеро схватили его за голову и за плечи, еще один парень из Йоркшира по имени Джилли – с другого конца, один или два между ними. У меня в руках была щетка для подметания. Случилось еще кое-что, чего никто не мог ожидать. Чертов свет погас – мы оказались в темноте.

Кто-то щелкнул выключателем, и снова вспыхнул свет. Джи не был обычным заключенным. Предполагалось, что его голова лежит на кровати, но это было не так. Она была на полу. Так что на ногах у него было пятеро парней в немецких шлемах и один парень, Джилли, на верхней половине туловища. В камеру ввалилось еще больше народу, и теперь над ним роилось человек десять. И знаете что? Ублюдок все равно начал подниматься на ноги. К черту подметание. Я выбросил щетку в коридор и вскочил на плечи Джилли. Мы оба смотрели прямо в лицо Джи.

– Вы грязные подлые ублюдки, – прорычал он. – Пришли сюда, чтобы скрутить меня, когда я сплю. Я убью вас на хрен.

Я усмехнулся, но вышло немного нервно, потому что, поверьте мне, у него была возможность сделать это. Один или двое из нас запаниковали, а парочка даже покинула камеру, так что грязная дюжина превратилась в десятку.

Я не могу точно сказать, что произошло дальше – это было похоже на то, как если бы компашка друзей нашкодила, а полицейский преследовал их, и они бы сматывались, толкая друг друга. Никто не хотел оставаться в камере с Дэнни один на один. Я точно знаю, что выбрался одним из последних, и к тому времени Джи уже поднялся во весь рост и рвался вперед, отчаянно желая кого-нибудь схватить.

Помните старые мультики, где щенок обгоняет бульдога, а тот хватает его за ошейник, но ноги мелкого все бегут и бегут? Дэнни Джи проделал то же самое с одним из наших ребят, хватая ноги и руки офицера, пока его тащили обратно в камеру.


Ублюдок. Мы снова забрались внутрь уже вчетвером. В конце концов Джи был брошен на пол – это был всего лишь скользящий удар, но пол камеры был покрыт всем этим дерьмом, и он поскользнулся, выпустив бедного офицера. Теперь речь шла о выживании. Мы несколько раз двинули ему, чтобы он остался лежать и дал нам время выбраться – мы были в специальных перчатках, но даже через подкладку было бы больно.

В какой-то момент он закричал. Он в одиночку сражался с двенадцатью обученными и в основном закаленными тюремными офицерами и оттрахал нас по полной. Думаю, что нашлись бы и те, кто увидел бы в этом бессмысленную жестокость с нашей стороны, менталитет отряда головорезов. Я бы с радостью поменялся с ними местами и после спросил, каково им. Мы были в отчаянии, вымотаны до предела. Речь шла не о том, чтобы выйти оттуда и сказать: «Мы уделали Дэнни Джи», – мы хотели убедиться, что сможем схватить его зажигалку и очистить камеру, и точка.

У нас получилось. В целом. У нас было, может быть, секунд десять, поэтому мы встали и быстро попятились по одному, не сводя с него глаз. Но к тому времени, как мы все вышли из камеры, он уже был на ногах и все еще держал свою гребаную зажигалку.

То, что я ожидал увидеть, когда дверь камеры захлопнулась наконец и я снял шлем, оказалось совсем не тем, что я обнаружил. Кроме нас четверых, там были только управляющий и тот ливерпулец – главный офицер. Остальные сбежали. А что, блин, если бы Джи взял верх над нами, схватил кого-нибудь и начал вырывать руку из сустава или еще что похуже?

Итак, мы прошли в комнату для совещаний, и, черт меня побери, один из мягкотелых южан уже снял свой комбинезон.

– Нужно вызвать сюда специалистов. Мы туда не вернемся, – сказал он.

Я спросил одного из парней, все ли с ним в порядке. Похоже, он был в шоке. Я не думаю, что все они были трусами; инстинкты взяли над ними верх, вот и все: бить или бежать, и они выбрали последнее. Но в тот момент я был очень зол.

Главный офицер взорвался: «Если понадобится, чтобы ты вернулся в эту чертову камеру, ты вернешься».

– Мы не будем звонить в национальную полицию, – сказал управляющий.

Заключенный выходит из-под контроля, и мы не можем справиться с этим – вряд ли мы будем выглядеть как приличная тюрьма, каким бы большим ни был этот парень. Мы уже и так были похожи на гребаных неуклюжих копов из черно-белых комедий.

Дэнни Джи нажал на кнопку вызова.

Твою мать, что на этот раз? Мы уже ходили туда, чтобы забрать у него зажигалку, и нам повезло, что мы спаслись. Когда мы вернулись в камеру этого долбаного Кинг-Конга, он разгуливал там в очках, которые отнял у одного парня в шлеме из команды контроля и сдерживания.

– Отдай их, Дэнни, – сказал сотрудник отдела собственной безопасности, стараясь не рассмеяться. – Дай сюда очки.

– Отвали, – сказал он.

– Дэнни, пожалуйста. – В этот момент «пожалуйста» было уместно.

– Дайте мне немного курева, и вы получите их назад, – сказал он.

Двоякая ситуация. Можно бы уступить и разрядить атмосферу. Или возобновить сражение. После перерыва четверо из нас были готовы снова вступить в бой, но остальные – нет. И ему дали курево. Было уже три часа ночи, но у нас были очки, и мы уже показали ему, что он не может диктовать условия в Стрэнджуэйс – лучший результат из всех возможных.

Этот инцидент стал легендарным, и я не могу сказать, что репутация всех участников событий выдержала это испытание. Я горжусь тем, что получил письмо от начальника тюрьмы с благодарностью за участие в операции. В противном случае это было одно из таких событий, как концерт Sex Pistols в Малом зале свободной торговли Манчестера в 1976 году, когда впоследствии все подряд клялись, что были там, хотя на самом деле из всех них там была всего пара человек.

Несколько лет спустя, когда Дэнни Джи вернулся в тюрьму «Манчестер», офицер, которого я никогда раньше не встречал, начал рассказывать мне эту историю так, как будто он был частью той нашей человеческой сороконожки. Я сидел и слушал этого парня минут двадцать, а он все заливал, как ворвался в камеру и подрался с Дэнни Джи. Такое часто случается в тюрьме – некоторые люди крадут чужие истории.



В отличие от преступных кланов и синдикатов, бандиты составляли шестую часть контингента крыла К. В 2006 году у нас из двухсот заключенных было тридцать пять бандитов. Жестоких членов настоящих банд из самых жутких манчестерских районов.

Кто более опасен – преступные кланы или банды (потому что это разные вещи)? Это все равно что спросить, кто победит в схватке между акулой и крокодилом.

В Манчестере и Сэлфорде была одна криминальная семья, члены которой возомнили себя Робинами Гудами, но в действительности все было немного иначе. Один из их лозунгов был «Держать наркотики подальше от Солфорда», но, как говорили, на самом деле они грабили дилеров и отдавали наркотики кому-то другому для перепродажи. И делали это втихаря, потому что банды и преступные кланы заключили нелегкое перемирие. Они все знают друг друга, очень часто сидели вместе, но ненависть и недоверие между ними есть. Однако по большому счету никто не хочет войны.

Это очень похоже на «Клан Сопрано» или «Крестного отца», с большим количеством людей и кучей посредников. Допустим, один из членов семьи вышел выпить в субботу вечером, наткнулся на другую банду и захотел устроить скандал. К этому твердолобому ублюдку будут подходить, чтобы охладить его пыл. В тюрьме тоже полно миротворцев, которые при необходимости выполняют эту работу.

Каждый тюремный офицер знает, что не стоит слишком давить на некоторых из этих парней, иначе могут возникнуть проблемы. Нельзя показать им, что знаешь это, но было бы глупо не проявлять немного осторожности, так ведь? Тем не менее то, что происходит в тюрьме, обычно остается в тюрьме.

Место проживания определяет то, в какую банду попадает человек.


Манчестерская бандитская культура широко известна: перестрелки, наркотики, куча всякой всячины. В большинстве городов есть одна банда, в Шеффилде по крайней мере две группировки, и их разделение определяется почтовыми индексами. Суть в том, что если твой отец был бандитом, то, скорее всего, и ты им станешь. Заключенные со скандально известными отцами поступают к нам под разными фамилиями, которые их матери давали им в надежде, что преступный мир не затянет их сыновей.

Куча молодых преступников, тех, что я знал в Форест-Бэнке, были членами банд, и многие из них в итоге погибли. Я хорошо помню одного парня по имени Джастин Мейнард – он поступил к нам в возрасте восемнадцати лет. Долговязый, забавный и ничего не смыслящий в тюремной жизни, он постоянно попадал в неприятности, но на самом деле был просто непослушным мальчишкой, а не закоренелым преступником. Он всем нравился – из тех ребят, которых хочется отвести к бабушке на чай. Но однажды, въезжая в Стрэнджуэйс, я услышал, что его застрелили.

Большинство бандитов в Стрэнджуэйс были из «Доддингтона» и «Гуч-Клоуз», самых известных банд города. Многие другие банды, например «Уайтеншоу», были связаны с ними. Я не из Манчестера, поэтому узнать, что банды обычно названы просто в честь улиц, было для меня большой неожиданностью. Я думал о «Калеках»[25] и «Кровавых», но нет, на самом деле все не так сложно.

Бандитская жизнь жестока. Если человек из Мосс-Сайда и к тому же член банды возвращается в этот район после освобождения из тюрьмы, он ни за что не будет вести жизнь добропорядочного гражданина. Оказавшись в банде, навсегда остаешься в банде и, скорее всего, не доживешь и до двадцати. Позже в Стрэнджуэйс я видел парнишку в закрытой камере медицинского отделения, с лицом, буквально превращенным в кашу. Полиция привела его сюда для его же собственной безопасности. Я тогда дежурил по ночам, а он был под постоянным наблюдением. Все его тело было покрыто шрамами – колотыми ранами, огнестрельными ранениями, – а также травмами от бейсбольной биты. На руке у него была татуировка, означающая принадлежность к банде. Как-то мы разговорились.

– У меня есть жена и двое маленьких детей, я сказал им, что хочу уйти.

Он решил поставить на первое место свою семью, и его пытались убить за это.

Все бандиты из Мосс-Сайда в Стрэнджуэйс были черными. Среди них был только один белый парень, и так случилось, что этот единственный белый в крыле К в 2006 году не входил ни в «Гуч», ни в «Доддингтон». Выходя из камеры, он всегда прижимался спиной к стене. У нас было двадцать парней из «Гуча» и пятнадцать членов «Доддингтона», но существовало неписаное перемирие. Никто не хотел ничего начинать. На двойках опять тоже больше парней из «Гуча», чем из «Доддингтона».

Однажды Берти вызвал нас в кабинет: «Так, служба безопасности вмешалась. Сказали, что наших тридцать пять бандитов нужно разбросать по всей тюрьме». В течение следующей недели мы перераспределили их и избавились, возможно, от пятнадцати. Через две недели их снова было тридцать пять. Они мигрировали обратно: другие крылья просто не могли с ними справиться. Не то чтобы постоянно случались драки, но какая-то тяжелая нервная атмосфера вокруг них заставляла всех волноваться.

Один парень из «Доддингтона», Мак, был похож на паровой каток и весил, должно быть, килограммов сто пятьдесят. Он мог бы завалить четверых или пятерых в одиночку. Одно время он был вторым номером в банде «Доддингтон». Но, как и многие по-настоящему трудные ребята, которые раньше сидели в тюрьме, в какой-то степени заслужил уважение персонала. Он понимал, что в крыле К были строгие порядки, знал, с кем из офицеров следует говорить, и соблюдал распорядок дня. Он имел влияние на более горячих парней и, по-своему, помогал сохранять мир в крыле.

Последний раз мы встретились в 2012 году. Я был в приемке – работал сверхурочно, а он поступил к нам за очередное преступление. Должно быть, соскучился по этому месту.

– Ну здорово, – сказал я. – Загремел по-крупному?

– Может быть, – ответил он. – А у вас все в порядке, босс?

– Да. Я думал, ты будешь держаться от греха подальше… – Мы с ним всегда были такими – болтливыми и сердечными.

В тот раз двое членов «Доддингтона» были в клубе, кто-то пролил шампанское на одного из них, вспыхнула ссора, и молодого парня забили до смерти на улице рядом с клубом. Одиннадцать членов банды были арестованы, независимо от того, причастны они к этому или нет, и обвинены в убийстве и сейчас находились под следствием, включая Мака, – так работает полиция. Если даже выяснится, что это сделали двое, а их там было одиннадцать, всех арестуют и посадят за решетку. Так их убирают с улиц, типа делают город безопаснее.

Однако Мак, должно быть, не был осужден по тому делу, потому что я снова столкнулся с ним в Манчестере, на Шамблз-сквер, он заметил меня и подошел поболтать. Мак мог бы ударить меня, проигнорировать, что угодно, пока я отвлекся, но он просто поздоровался.

– Все в порядке, босс? – спросил он, и мы снова пошли каждый по своим делам.

Как бы то ни было, во время того пребывания Мака в тюрьме один офицер на тройках постоянно действовал ему на нервы. Дошло до того, что Мак и этот парень начали спорить, и офицеры попытались сдержать Мака. Под жиром у него скрывались крепкие мускулы, и потребовалось около тридцати наших обливающихся потом сотрудников, чтобы отправить его в изолятор. Операция, положившая конец карьере одного парня. Его жестко прижали к полу, Мак навалился на него всем телом, и офицер был вынужден уйти в отставку – так серьезно это повредило его телу. Бывший парашютист, он долгое время служил в тюрьме, но 150 кг сверху на вас не принесут никакой пользы, правда? Это была настоящая досада. Парень был хорошим тюремщиком.

Многие офицеры, кстати, обижаются на слово «тюремщик» (англ. screw, досл. «винт»). Не стоит – я все разузнал. Старым жаргонным словом, обозначавшим ключ, был «винт» – вот так просто. Запирая кого-то, просто поворачивали винт.


Почему Мака просто не вырубили, как носорога? Это достойный вопрос; я рад, что вы спросили. Да, действительно, существуют штуки, которые называют «жидкая дубинка», «Ларгактил», «Акуфаза», называйте, как хотите. Она успокаивает людей, а также не дает им вредить самим себе. Когда-то, если кто-то действительно выходил из себя – бам! – ему просто ставили укол. Чарльз Бронсон, например, испытал это на себе. Ну, это точно избавило бы нас от многих хлопот.

Я видел три раза, как использовали такой метод, но сегодня его неохотно применяют. Это крайняя мера, последнее средство, и добро на него может дать только врач, потому что на самом деле довольно опасно вводить антипсихотики кому-то, кто вышел из-под контроля. Никогда не знаешь точно, как это повлияет на человека. Вдруг у него проблемы с сердцем? А вдруг случится инсульт? Как это отразится на психическом здоровье заключенного? Однако да, бывают моменты, приходится рискнуть.

Постепенно некоторые бандиты в нашем крыле К пошли под суд, некоторые двинулись дальше, и их число уменьшилось примерно до дюжины. Одна группа, осужденная за стрельбу на дороге, получила около тридцати восьми лет – каждый из них. Парень, просто сидевший в машине, получил тридцать три года тюрьмы, и нам не раз приходилось его сдерживать, настолько он был полон тестостерона. Двое из них, Ли Амос и Колин Джойс, стали невольными звездами рекламной кампании, расклеенной по всему району, который таблоиды называли «Гангчестер»[26]. Их семьи возражали, но в итоге им пришлось смириться. Эти плакаты изображали обоих преступников в том возрасте, в котором их посадили, и то, как они будут выглядеть, когда выйдут. Это была попытка отпугнуть детей от преступного мира. Двое других парней, которые торговали наркотиками для банд и получили по семь лет, вели себя как строптивые подростки, каковыми они, в сущности, и были.



Дело в том, что банды и преступные синдикаты, как мы уже видели, – это две стороны одной медали. Они любят угрожать и запугивать. В тюрьме это часто случалось – какой-нибудь придурок каждый день угрожал кому-нибудь – и не только бандитам. В общем, я на такое обычно не обращал внимания. Это было просто частью тюремной культуры. Только двое из них всех когда-либо заставляли меня беспокоиться, и первый не имел ничего общего с бандитами или организованной преступностью.

Это случилось, когда я работал в том детском доме. Со мной были трое молодых парней в центре Бери, когда я увидел одного придурка, которого помнил по блоку для молодых преступников в Форест-Бэнке. Он заметил меня с другой стороны улицы.

– Послушайте, – сказал я своим подопечным, – вы же знаете, что я когда-то работал в тюрьме для молодых преступников? Вон идет парень оттуда, и мы с ним можем подраться. Если что-нибудь случится, все, что я хочу чтобы вы пошли в полицейский участок и ждали меня там.

Один из них, маленький засранец, сказал, что хочет посмотреть, но я отправил их собирать вещи. Пока они шли, у меня произошел огромный выброс адреналина, ноги тряслись: этот парень выглядел так, будто собирался начать заваруху. Он не добрался до меня в тюрьме, но теперь он был на свободе – пожалуй, это был его шанс.

Когда я подошел ближе, он просто сказал: «Все в порядке, мистер Сэмворт?» Видите ли, дело вот в чем: выйдя из тюрьмы, он может называть меня как угодно – придурок, членосос, идиот, – и что мне с этим делать? В тюрьме, во время одного особенно грубого сдерживания, он угрожал перерезать мне горло.

– Да, – ответил я. – Как поживаешь?

– Вы думаете, что ли, что я начну драку? – спросил он.

– Да, – ответил я. – Ты всегда говорил мне, что сделаешь это.

– Я знаю, что доставил вам немало хлопот, – сказал он, – но не обижайтесь, ладно? Мы можем пожать друг другу руки?

Так мы и сделали, и он пошел прочь. Этот парень – единственный заключенный, встреченный мной на свободе, которого я когда-либо боялся. Я был готов к драке, но этого так и не произошло. Все остальные – а я видел многих бандитов – либо избегали меня совсем, либо тащили знакомиться со своей семьей.

Единственный гангстер, который действительно добрался до меня, тоже был из Форест-Бэнка – Томми Беверидж, которого мы держали в изоляторе. Он был компаньоном Кертиса Уоррена, самого известного в Британии наркоторговца, хотя и не был частью его империи. Бевериджу к моменту нашего знакомства уже перевалило за сорок, но в свое время он был диким ублюдком. Все знали, что лет двадцать назад он дрался в тюрьме Армли с боксером-тяжеловесом Полом Сайксом и победил. Как-то он рассказывал о своей юности, и это было ужасно – в него стреляли, его кололи и резали. Я задал вопрос, который всегда задавал им: «Если бы ты мог избежать этой жизни, то сделал бы это?» Совершенно определенно, ответил он. Они всегда так отвечают.

Пока он был в изоляторе, трое сотрудников взяли больничный из-за его угроз. Каждое утро, когда я приходил на смену, он нажимал на кнопку вызова и кричал: «Сэмворт, тащи свою задницу в мою камеру!» Беверидж делал так только тогда, когда я был один, и откуда он это знал, я без понятия. Может быть, это был инстинкт, ну или звук моих шагов выдавал меня. Ублюдок просто наслаждался ощущением страха окружающих.

У него были хорошие связи, у этого парня. Однажды он разговаривал по телефону, там были старший офицер, два сотрудника и я, и сказал кому-то на другом конце провода, что у него здесь есть парень по имени Сэмворт. В «Манчестере» таких не так уж много.

– Я хочу, чтобы ты нашел его адрес и убил его, – сказал он.

Я спросил старшего офицера: «Ты собираешься позволить ему говорить это по телефону?»

– Ну, он имеет право на телефонный звонок.

Такие ублюдки будут залезать вам в голову, вот почему персонал изолятора теперь контролируют психологи и часто меняют сотрудников. Это место отличается от остальных частей тюрьмы. Через некоторое время оттуда надо сваливать.

8. Печальное Рождество

Большинство тюремных надзирателей работали по выходным каждые две недели – Первый и Второй отряды, так традиционно назывались смены. Первый отряд состоял из настоящих альфа-самцов, Второй – моя смена на протяжении всего пребывания в крыле К – был куда менее агрессивным. У Первых было уничижительное прозвище для нас, но мне было все равно. У нас, во Втором, были спокойные люди, что сказывалось на том, как обычно проходили выходные. У Первого отряда всегда было гораздо больше происшествий. У нас же были умные люди, которые умели уговаривать заключенных.

Трактор и Прицеп тоже были во Втором отряде, и Хелен каждое воскресенье готовила офицерам завтрак. Непременно привозили с собой грудинку, колбасу и все остальное, приготовленное заранее. Заключенные знали, что у нас завтрак, и не доставали нас. Чай, тосты, два яйца, тонкий ломтик бекона или ветчины, сосиска и кровяная колбаса – все как положено. Я отлично помню эти завтраки.

Если выходные в тюрьме были тихими, то Рождество и Новый год – тем более. В блоках все были немного подавлены – скучали по друзьям и семье.

Послушайте критиков, и вы подумаете, что заключенных кормят лучше, чем стариков и школьников. Ну да, готовят из свежих продуктов, что хорошо, но количество еды невелико. Я бы умирал с голоду на таком питании. Когда я начал работать в «Манчестере», тюремный рацион включал два горячих блюда – обед и ужин – и хлопья на завтрак с небольшим пакетом молока. Мне понадобилось бы три таких пачки, чтобы наесться, но это все, что им давали. Это вам не роскошный бранч в отеле. В 2013 году горячую еду на обед давать перестали и перешли на сандвичи, лапшу и хот-доги. По вечерам был довольно разнообразный выбор: фарш из говядины и картофель, лазанья, карри и все в этом роде, много наполняющих живот углеводов.

На рождественский обед заключенные получали настолько тонко нарезанную индейку, что через нее можно было посмотреть насквозь, жаркое, брюссельскую капусту и подливку.

Это было неплохо для тюрьмы, пожалуй. На ужин были холодные закуски, так как их легко подавать и их всегда было много, чтобы заключенные могли потом взять немного с собой в камеры, чтобы поесть во время просмотра фильмов вроде «Рождественской ночи».

Праздничных украшений там просто не было, если не считать печального вида деревца у входа в стерильную зону, на котором было развешано немного мишуры. В общем, на самом деле это было мрачное время. Некоторые заключенные делали елочки из бумаги или расклеивали по стенам рождественские открытки, если они у них были. Иногда устраивались какие-нибудь мероприятия – например, футбольный матч между крыльями, – и церковные службы для всех религий. Никто не сидел перед пылающим камином, разворачивая подарки.

В тюрьме всегда кто-то должен работать, независимо от того, праздник на дворе или нет. Что касается меня, то я всегда заступал на рождественскую утреннюю смену.


Так у меня получалась рождественская ночь с семьей и День рождественских подарков, чтобы отоспаться после гоголь-моголя. Однажды я дежурил все семь вечеров рождественских каникул, включая канун Нового года. В первую ночь в блоке на некоторое время отключилось электричество, а это означало, что никто в крыле К не мог смотреть телевизор. Это было ужасно. Просто бедлам. Я ходил из камеры в камеру, обещая всем, что если они будут хорошо себя вести, я принесу DVD и можно будет смотреть их каждый вечер до конца недели. Вообще-то в тюрьму нельзя было приносить DVD-диски, но на это обычно закрывали глаза. В итоге все крыло смотрело фильмы с девяти вечера и до шести или семи утра, и большинство из них валялись в постели весь следующий день – самое тихое Рождество в Стрэнджуэйс. Фильм «Чудаки» был всеобщим фаворитом.

Рождество с Трактором и Прицепом было похоже на обычное наше воскресенье, только с индейкой и всевозможными гарнирами, а не просто с жареной картошкой. Хелен помогала офицерша по имени Кейт – Пит у них был просто на побегушках, – и первый ужин, на котором я побывал, был прекрасным. Мы прикрывали женщин, пока они готовили еду. У нас был стол на козлах в комнате отдыха, скатерти, пироги с мясом, ужин из трех блюд, суп, индейка, овощи – полный комплект. Три года Хелен устраивала в крыле настоящее Рождество, и это была просто фантастика. После такого ужина мне уже не хотелось работать, да и никому из нас не хотелось. Все было вкуснее, чем в ресторане.

Первое Рождество в Стрэнджуэйс, однако, запомнилось мне еще из-за одного случая. Заключенные получали деньги от своих семей – те посылали им почтовый перевод. Помните такое? Родственники адресовали его управляющему, и корреспондентский отдел вскрывал почту. Вот что должно было произойти: почта приходит, вскрывается, почтовый перевод снимается, отправляется в финансовый отдел, где деньги зачисляют на счет заключенного, и он сразу может их потратить. Был один парень, который недавно приехал к нам и хотел скорее получить свой перевод, чтобы позвонить детям на Рождество. Каждое утро он кричал мне: «Мистер С., на моем счету нет денег? Проверите, проверите, проверите?» Я спрашивал о нем время от времени, но до Рождества эти чертовы бабки так и не пришли. К сожалению, некоторыми аспектами в тюрьме управляют не очень хорошо.

Письма приходят в почтовое отделение и теряются среди других, особенно на Рождество, когда почта перегружена. Никакой системы распределения не было: персонал просто продолжал вскрывать те письма, что лежали сверху. Я предупредил парня: его письмо пришло рано, так что, вероятно, лежало в самом низу этой горы, и его могут не успеть рассмотреть вовремя.

– Мистер Сэмворт, – сказал он, – Дадите мне позвонить?

У нас была такая возможность. Все телефоны работали по ПИН-коду. Каждый заключенный получал номер, связанный со счетом, и с его помощью выходил на линию. Если у них есть деньги – никаких проблем нет. Но у старших офицеров был свой ПИН-код, и он мог облегчить дело, дать им немного в кредит. Мы делали так иногда – в исключительных случаях. Я сказал Берти, что этот парень хорошо себя вел и заслуживает звонка.

– Ладно, но скажи, что у него всего пара минут, – сказал он.

Почти все хотели позвонить домой в Рождество.

В то рождественское утро, примерно в половине одиннадцатого, я находился на двойке, и тот парень шел по коридору с почтовым переводом в руке. Утром ему доставили почту, но он не должен был получить это письмо: деньги должны были идти прямиком в финансовый отдел.

Следом появился еще один парень с очередным почтовым переводом и попросил меня забрать и отдать в финансовый отдел. Потом еще один. И еще. Черт меня побери: они все вскрыли свою почту, не только в моем блоке, но и в других тоже, и в итоге мы получили 220 почтовых переводов, которые должны были уйти в финансовый отдел. Настоящая задница. У некоторых из них было по три перевода, отправленных несколько недель назад, и очень немногие заключенные получили деньги на счет. Остальные ничего не сказали, просто надеялись, что их деньги скоро придут. Что ж, помоги нам Бог.

Я пошел к Берти Бассетту, который, как вы можете себе представить, был не слишком доволен происходящим. Я предложил попросить охрану включить телефоны с нашим ПИН-кодом. Он сказал мне, чтобы я позвонил начальству, что я и сделал. Офицер из отдела оперативной поддержки ответил на мой звонок очень резким тоном.

Я сказал ему, что у нас сложилась неприятная ситуация и что крыло К нуждается в большом кредите. Не могли бы они дать нам его, пожалуйста? Сейчас нам хватало на 25 звонков, а требовалась пара сотен.

– Мы не будем включать чертовы телефоны для крыла К, – сказал сотрудник отдела оперативной поддержки.

Так как были праздники, время доброжелательности и добрых дел, я очень удивился и спросил, в чем дело, но этот придурок бросил трубку. Я перезвонил, и мне ответил другой офицер.

– Это еще кто?

– Это офицер Сэмворт из крыла К. Нам нужны ПИН-коды.

– Но этого не будет, парень. – И он тоже бросил трубку.

Когда я сказал об этом Берти, он просто взбесился – в мультяшном стиле. Волосы встали дыбом, из ушей повалил пар. «Кто это сказал, черт возьми?» Он умчался, а я последовал за ним.

Берти набросился на этого офицера. Тыкал пальцем и оглушительно орал: «Дай мне кредит на 200 фунтов СЕЙЧАС. Сегодня же гребаное Рождество!»

Я обошел всех зэков и сказал им, что у каждого есть две минуты на разговор по телефону. Заключенные могут быть хулиганами или злобными ублюдками, но в основном они уважают персонал, и такие жесты помогают крылу работать слаженно. Они мирно стояли в очереди. За чаем мы устроили им что-то вроде шведского стола, и, уходя в камеры, они поблагодарили нас за это.

Это было хорошее Рождество в тюремной службе, потому что мы сделали доброе дело. Это было правильно, и Берти Бассетт знал это, иначе случился бы рождественский бунт.

* * *

Офицер по кличке Две Ручки чуть не устроил нам самое шумное Рождество.

Две Ручки легко раздражался, и, когда это случалось, он сам раздражал всех. Каждый день на этой работе заключенные выводят персонал из себя тысячей различных способов, так что здесь нужна действительно толстая кожа. Его же кожа была похожа на тонкую, как папиросная бумага, ветчину. Он относился к досье, в котором мы писали о заключенных, как к своему личному дневнику. Две Ручки беспрекословно следовал букве закона, безжалостный бюрократ, он вносил туда буквально все – отсюда и прозвище.

Как-то раз один из наших парней разговаривал по телефону и ел яблоко. Заключенные не должны есть или пить в коридоре, хотя лично я бы дал ему закончить разговор, прежде чем сказать об этом, – он никому не мешал.


Две Ручки велел ему избавиться от яблока, но ответа не последовало. Парень не игнорировал его, он, насколько я видел, просто не слышал. Две Ручки повторил свой приказ. После третьего раза он выхватил телефон и наконец получил ответную реакцию. Глаза заключенного вылезли из орбит – эта ситуация легко могла закончиться сдерживанием. Я хорошо знал этого парня – динамическая безопасность, хорошие отношения – и успокоил его, посадив за дверь на двадцать минут.

Еще один заключенный был дрочилой – весьма увлеченным. Ему нужна была медицинская помощь, он дергал свой член перед управляющими и сотрудниками – мужчинами или женщинами, ему было без разницы. Он делал это под одеялом, а не под открытым небом, но был сдержан бог знает сколько раз, таких заключенных все избегают. Он не был жестоким или злым, просто странным: его не хотели брать ни в одно крыло. Вы же не хотите, чтобы люди рядом с вами все время дрочили? Это антисоциально, к тому же простыни придется постоянно стирать.

Этот придурок был в суде прошлым вечером, простой придурок в своей собственной одежде.

– Я не хочу ни шума, ни тревоги, – сказал мне старший офицер, – но вон там валяется одежда Айвора Биггана.

Бордовый комбинезон.

– Скажи ему, пусть наденет его обратно. Если нет, запри его. Разберемся с ним позже.

Стандартная практика. После суда зэки переодеваются.

Как только я вышел из кабинета, Две Ручки выхватил у меня из рук комбинезон и со своей бандой товарищей «поспешил» в камеру к дрочиле, чтобы показать собственный стиль динамической безопасности. Он щелкнул засовом, и все они ввалились внутрь. Это было уже слишком.

– Надень свою чертову одежду! – заорал он.

Это было похоже на наркооблаву в Лос-Анджелесе. Когда они вернулись, Две Ручки сказал мне: «Где наша гребаная поддержка, ты, мягкотелый йоркширский придурок?»

– Где «что»? – спросил я. – Вас было десять на одного заключенного.

Он все время срывался. Если работа влияет на человека до такой степени – самое время бросить ее.

Как бы то ни было, Две Ручки и я выполняли одну работу в раздаточной крыла К, которая состояла в том, чтобы заказать горячую еду для заключенных на следующий день. Если бы сегодня в меню были сосиски, картошка и бобы, на завтра заказывали другой набор. Сто шестьдесят порций того, что вы решили, плюс халяль для заключенных-мусульман – штук тридцать – и, может быть, пятнадцать бутербродов. Некоторые парни предпочитали чипсы, апельсины, йогурт, хлопья или другие снеки, особенно когда работали весь день. Работа в раздаточной может быть напряженной, особенно если не хватает еды, но в Рождество это легче легкого. Думать не требовалось.

Две Ручки дежурил именно в канун Рождества – так что все было проще пареной репы. Любой бы просто заказал полный комплект, да? Порция индейки с рождественским пудингом и заварным кремом. Халяльные блюда и несколько бутербродов на всякий случай. Любой, но только не этот клоун. Он попросил 170 порций рыбного карри. На Рождество! Даже в другое время года его никто не ел – это была какая-то вонючая хрень. Я узнал об этом, только когда позвонил на кухню рождественским утром с собственным заказом на День подарков.

– Очень смешно, Донна. А что он на самом деле заказал?

– Рыбное карри.

У меня был момент ярости в стиле Берти.

– Вы собираетесь послать в самое большое крыло тюрьмы на Рождество 170 порций рыбного карри?

– Теперь уже слишком поздно, – сказала она. – Мне вообще-то тоже это показалось странным…

Я рассказал о случившемся старшему офицеру и просто чуть не вылетел через сраный потолок от негодования.

– Мы не можем с ними так поступить! Крыло сойдет с ума. Будет бунт, как в 1990 году, – только в этот раз с мишурой.

Он сказал мне, чтобы я вернулся к Донне.

– Так, – сказала она. – Что я точно собираюсь сделать – это послать тебе рыбное карри с рисом. А как насчет картошки?

М-м-м, неужели мы к чему-то пришли.

– Отлично, – сказал я. – Ты можешь прислать мне 200 порций картошки?

– Да.

– Есть еще что-нибудь?

– Ну, почти ничего. Я могла бы послать еще дюжины две рождественских обедов, но это все, что осталось.

– Есть что-нибудь еще на основное блюдо?

– У нас есть яичница.

– Яичница?

– Яичница.

Обычно они не получали яиц, эти парни. До этого мы подавали их только один раз, когда не хватало еды. Но это такая жратва, которую любят заключенные. Как тосты. Когда-то они этого не понимали, а теперь им это нравится. Яйцо с картошкой, поверьте мне, стало бы отличным праздничным блюдом.

– Ты можешь прислать мне 200 порций яичницы с картошкой, Донна?

– Да, могу. А еще я пришлю рождественский пудинг, рыбное карри и все, что у меня осталось. Счастливого Рождества.

Было одиннадцать часов рождественского утра. Я послал уборщиков в блок, чтобы они рассказали всем, что отмочил Две Ручки. Я сказал им, что не знаю наверняка, что к нам пришлют, но там определенно будут яйца и картошка, и все, что я получу, они могут съесть.

Обычно еду привозили в крыло на двух тележках, но в этот день кухня заставила нас восхититься. Я никогда не видел столько еды. Поднос за подносом картошки – около 360 порций… рис… больше жареных яиц, чем цыплят на северо-западе Англии, резиновых, конечно, как хрен знает что, но да кого это волнует… рыбное карри, которое оказалось даже не таким уж ужасным, каким обычно бывает рыбное карри… и много бутербродов. Большая дымящаяся куча пудинга с изюмом тоже была там. И заварной крем.

Спускаясь в раздаточную, заключенные жужжали: «О, картошка и яйца, чувак, да! Очень круто». Никто не ушел с пустым желудком, и это была еще одна спокойная ночь, но не благодаря Гринчу, который пытался испортить Рождество.



Канун Нового года тоже мог быть сомнительным праздником, никто внутри никогда не был в настроении. Я не очень-то хотел веселиться, и зэки тоже. Каждый год мы оценивали его, описывали как потенциально взрывоопасный день. Мы были в состоянии повышенной готовности, но ничего так и не произошло. Как и само Рождество – это был период меланхолии. В крыле К это был обычный день. Большинство из них что-то смотрели по телику и курили. Остальные дремали. По мере приближения обратного отсчета до Нового года в крыле становилось все тише. Если бы я дежурил по ночам, то делал бы обход блока в восемь, десять и полночь, когда почти все уже крепко спали – в тюрьме не стоит загадывать слишком далеко на будущее.

В Форест-Бэнке, в 2003 году, одна офицерша, с которой я работал, приставала ко мне, чтобы я пошел с ней на вечеринку в канун Нового года, как только мы всех закроем по камерам. Она уговаривала весь день. Но я работал на Новый год в ночную смену и отшил ее. Я уже знал, что, если в этот день тебе нужно на работу, лучше не тусоваться накануне. А еще ты не захочешь ехать туда в бешенстве.

Она продолжала меня уламывать, а я к вечеру начал чувствовать себя дерьмово, и подумал, что это может быть грипп. К нам в крыло перевели какого-то укурка; мне казалось, что всюду воняет травой. Возможно, так оно и было. Я позвонил менеджеру и сказал, что заболел. Он не обрадовался этой новости, как и девушка, которая ушла тусоваться в Новый год одна. Я не мог уснуть, ворочался с боку на бок, трясся, как уличный пес. Из носа текло, как из крана, глаза слезились, я чувствовал себя просто ужасно. Я сказался больным и вернулся на работу через два или три дня.

Перенесемся в крыло К в 2007 год. К нам заехал парень, которого я хорошо знал, немного нахальный тип – я не видел его с Форест-Бэнка. Мы разговорились, и вдруг он усмехнулся: «Помнишь, в канун Нового года вы устроили жесть?»

Я вообще не помнил этого, но оказалось, я сбил его с ног и швырнул в заднюю часть камеры, придавил предплечьем и слегка придушил.

– Я еще все просил вас тогда: «Мистер С., мистер С., отпустите меня…»

– Что же ты такого сделал тогда?

– Это не я сделал, а та женщина, с которой вы работали!

Он был мошенником – и поэтому вряд ли был самым надежным свидетелем, но как только он объяснил, в чем дело, все стало понятно. Он сказал, что видел, как офицерша подсыпала какую-то наркоту в мой чай, вероятно, чтобы немного взбодрить меня – ну, чтобы я пошел с ней на эту гребаную вечеринку. Я был просто вне себя. Но как человек, изучавший всякие восточные практики, я знал все о карме и находил небольшое утешение в том, что она уже получила заслуженное наказание во многих отношениях…

Вскоре после того Нового года в 2003-м, когда я еще был в Форест-Бэнке, ко мне подошел уборщик. Он попросил меня проверить прачечную. Он хорошо делал свою работу, брал у заключенных белье в стирку и приносил все обратно выглаженным, высушенным и аккуратно сложенным. Он был злой ублюдок, конечно, и сидел за какое-то ужасное преступление, но стал потрясающим уборщиком.

– Не, там нет ничего, – сказал я.

– Нет-нет, мистер С. Проверьте прачечную.

Я пошел туда и обнаружил, что дверь приоткрыта на несколько сантиметров. Я толкнул ее и заглянул внутрь. Угадайте, кто был там? Та самая офицерша сидит на стиральной машине, и ее долбит зэк, пожизненный заключенный. Сиськи наружу, голова запрокинута, оба в экстазе.

«Какого хрена…» – подумал я, попятился и закрыл дверь на замок снаружи.

Но она уже заметила меня, оттолкнула его и начала стучать в дверь с той стороны.

– Эй, что ты делаешь? Я в ловушке! Помоги!

Я позвонил менеджеру службы безопасности, которому доверял. «У нас чертова проблема».

Заключенный, когда дверь отперли, ничего не сказал, просто скрылся. Ему предстояло мотать долгий срок, так что он увидел шанс и воспользовался им. Можно было бы подумать, что заключенным нравится офицер, который делает одолжение, трахаясь с ними, или принося одежду, или наркотики, или что-то еще в этом роде, но, как ни странно, у некоторых есть кодекс чести. Они считают продажных офицеров слабаками. К концу дня эту девушку перевели за много километров отсюда.

– Собирай свои вещи, сдай ключи, – сказал ей управляющий. – И больше не попадайся мне на глаза. – И ее повели к воротам.

По понятным причинам сексуальные отношения между заключенными и персоналом строго запрещены.


Гребаное лицемерие – ее называли шлюхой, в то время как они просто делали самую естественную вещь на свете, – но суть в том, что этого делать нельзя. Для офицеров это тоже очевидно, так что в тот раз никто не обвинял меня в стукачестве. Тюремное начальство могло бы вызвать полицию, но в подобных случаях людям часто предоставляется возможность уволиться по собственному желанию, так как это избавляет всех от неловкости и лишних проблем.

Более широкий вопрос – это стандарты, которых мы должны ожидать от тюремных работников. Они просто люди, государственные служащие, и им не очень-то много платят. Но у них есть работа – и не самая обычная работа, и, если они делают что-то не так здесь, последствия могут оказаться чрезвычайно серьезными.

9. Черно-белый город

Что совершенно неприемлемо в тюремном служащем?

Расизм.

Борьба с расизмом здесь – сложная задача. А с чего бы ей быть простой? Если расизм имеет место во внешнем мире, то, конечно, будет проблемой и в тюрьме. Только подумайте об этом. Офицеры – большинство из них белые – охраняют заключенных всех рас и культур, которых считают лжецами, мошенниками и еще похуже. Преступники – такие люди: если вы дадите им хоть палец, не то что руку откусят, а украдут половину Великого Манчестера. Но подавляющее большинство из них совершенно невиновны или хотят, чтобы вы так думали. Многие из них весьма правдоподобно говорят о своем алиби – возможно, даже сами в это верят, харизматичны, отличные манипуляторы. Если заключенный может прикинуться жертвой – он сделает это, особенно если это сулит ему какие-то выгоды. Тюремные офицеры – удобная мишень, но и возможности злоупотребить своим положением у них огромны. Это потенциальное минное поле.

Всякий раз, когда меня называли расистом – это бывало очень редко, потому что я им не являюсь, – я шел туда, где лежали бланки для сообщений о происшествиях, писал на них свое имя (чтобы они не написали «Сэм» – это неправильно) и говорил: «Ну вот, парень, заполняй». Про себя я знаю точно: мое обращение с заключенными не зависело от расы, религии или цвета кожи и в подавляющем большинстве случаев не отличалось от отношения других тюремщиков. Мы обращаемся с ними как с преступниками, просто и ясно, обращая внимание на то, как ведет себя человек перед нами. Если человек вежлив и все такое, он получает хорошее отношение в ответ. Если кто-то слишком высокомерный или злобный, постоянно строит из себя жертву или воспринимает нас как прислугу, мы используем менее дружелюбный подход. Важно, чтобы они знали, кто здесь главный.

Я познакомился с офицером Раффлсом в первый же день в Стрэнджуэйс, и боже, каким он мог быть безжалостным! Если он проводил обыски с раздеванием – заключенные не выкобенивались, потому что знали, что их накажут, даже самых крутых парней. У него был свой подход к динамической безопасности. Половину своей первой смены я провел на двойках, где в основном и работал потом, а вторую половину – в его блоке. Даже не поздоровавшись, он ткнул мне в грудь блокнотом и велел «вывести рабочих», то есть организовать перевод заключенных, которые отправились на работу. Сам он неторопливо вернулся в кабинет и приготовил себе кофе.

Со временем я познакомился с Раффлсом поближе – у него было тонкое чувство юмора, и он мне начал нравиться, но то, как он разговаривал с людьми, иногда заставляло съеживаться. Он просто раздавал приказы и ни с кем не церемонился. Это могло вызвать определенное беспокойство у офицеров, особенно когда дело касалось расы. Он не был расистом, но и не собирался что-то менять в своем отношении к заключенным. Большинство из них смиряются со своим заключением; они знают, каких офицеров могут послать и как далеко, и не пойдут дальше этого пункта. Меньшинство – склочные ублюдки, и их поведение постоянно ухудшается, а это приводит к конфронтации с тюремными служащими. Заключенный может в любой момент «разыграть карту расы», и вот вам уже сообщают, что кто-то подал жалобу. Могут сказать, чтобы вы были спокойны или прикрывали спину. Однако Раффлс никогда даже и не думал о том, чтобы разрядить ситуацию.

Убежденный в своей правоте, он все равно будет заниматься делом заключенного. Он был похож на собаку с костью – попробуй отбери. Такое поведение запросто может привести к дальнейшим жалобам на расизм, даже если дело было вовсе не в нем. Он бросал вызов руководству и коллегам-офицерам точно так же – был жестким, но последовательным в своих действиях, и я определенно хотел бы иметь такого человека в своей команде.

Я видел множество телевизионных программ и прочел кучу статей, в которых тюремная служба обвиняется в институциональном расизме.


В сентябре 2017 года член лейбористской партии Дэвид Лэмми заявил, что некоторые судебные преследования против чернокожих и представителей этнических меньшинств должны быть прекращены или отложены из-за «предвзятости» британской системы правосудия. Открытая дискриминация должна остаться в прошлом, говорил он. Но с людьми из числа темнокожих, азиатов и этнических меньшинств все еще обращались жестоко и несправедливо. Этот парень сказал, что существует «большая диспропорциональность» в цифрах – 3 % населения страны являются черными, а в тюрьме чернокожих – 12 %.

У меня нет причин сомневаться в его словах, но, повторяю, в подавляющем большинстве случаев со всеми, кого я видел, в тюрьме поступали одинаково – да, иногда несправедливо, но это не имело никакого отношения к цвету кожи. И да, в тюрьме есть офицеры-расисты. Они всего лишь люди, а люди могут быть расистами. Скольких расистов знаете вы? Они есть везде, во всех сферах жизни, посмотрите на социальные сети. Но я могу утверждать, что никогда не видел, чтобы какой-то офицер злоупотреблял своим положением по расовому признаку, и только одна моя знакомая из числа сотрудников тюрьмы использовала расистское оскорбление при исполнении служебных обязанностей. Она была из тех офицеров, которых заключенные не любят: они никогда не прислушивались к ее предупреждениям и не воспринимали ее всерьез. Из-за нее они оказывались на базовом режиме, не понимая почему. Иногда, миленькая девочка, она даже ничего не говорила им, а просто добавляла имя в документы.

Один чернокожий заключенный ненавидел меня – белый это, белый то – и угрожал изнасилованием моей семье. Я относился к нему с профессиональным спокойствием, как и ко всем остальным, хотя, признаюсь, это было нелегко…


Как-то раз, в раздаточной, он, должно быть, что-то сказал этой офицерше, потому что, когда он повернулся к ней спиной, она ответила ему оскорблением. Работа в инженерном деле, среди всего того шума, научила меня читать по губам. Я знаю, что она сказала, но не стану говорить об этом здесь. Как бы то ни было, этот парень, замешанный в мелких преступлениях, но намного крупнее меня, очень устрашающий физически, резко развернулся к ней и буквально впал в бешенство. Его тарелка взлетела в воздух. Если бы я не вмешался и не уложил его на пол, он бы ей наподдал. Менеджер поговорил с ней, и вскоре ее перевели в крыло для уязвимых заключенных, хотя и не из-за этого. Было ли такое поведение дозволено ей? Нет. Но она сделала это. Никто, кроме зэка, не слышал ни слова.



Я не знаю, как обстоят дела сейчас, но раньше тюремная служба стремилась, чтобы около 7 % ежегодного набора сотрудников принадлежали к этническим меньшинствам. Я понимаю их желание иметь более разнообразный персонал – важно отражать внутри то, что происходит снаружи. Но нельзя терять здравый смысл, потому что тюрьма – это не самое простое место для работы. Здесь нельзя позволить себе иметь слабых или неподходящих работников, а это вполне может произойти при найме людей только по этническому признаку. Что действительно важно, так это побудить подходящих людей из числа темнокожих, азиатов и этнических меньшинств подать заявку, и тогда через какое-то время необходимые цифры получатся естественным образом. Если вдуматься, то это верно для любой сферы. Нужно постараться найти идеальных тюремных офицеров: честных, твердых, справедливых, смелых, с жизненным опытом. Другими словами, всесторонне развитых людей. А потом просто заботиться о своих сотрудниках: платить им приличную зарплату и убедиться, что их достаточно, чтобы обеспечить надлежащее обслуживание.

В Бирмингеме была кампания по набору персонала, использующая «ролевые игры» для новых кандидатов на должность тюремного офицера. Она называлась «Центр оценки моделирования работы», или, сокращенно, JSAC. У меня были сомнения на этот счет. Хорошо разыграть сценки в учебном классе – это не гарантия того, что человек будет хорош в реальной жизни, правда? Это просто означает, что он хорошо играет в такие игры. Однако в то время я думал, что однажды смогу получить повышение, а если хочешь подняться по карьерной лестнице, было бы неплохо иметь опыт оценки персонала таким образом. Так что некоторые из нас отправились в этот центр, где было восемь комнат со сценарием, за развитием которого нужно было наблюдать. Мой назывался «Злой человек». Понятия не имею, почему его дали именно мне.

Офицер в штатском делал вид, что он – разбушевавшийся заключенный. Потенциальный кандидат вышел вперед и должен был справиться с ним. Все это снималось на камеру для последующего анализа. Я должен был следить за тем, как соискатель ведет себя, реагирует и говорит. Группа с Северо-Запада пошла первой, и их уровень успеваемости составил 53 %. JSAC хотела 50 %, так что все было хорошо. Люди могут немного ошибиться при выполнении задания, но это все равно позволяет увидеть их потенциал. На второй неделе наступила очередь ребят из Мидленда, и к обеду в среду уровень их успеваемости составлял 23 % – ужасный показатель.

Нас, ставивших оценки, оценивали три главных офицера, чтобы убедиться, что мы набрали персонал правильно и что те, кого считали подходящими кандидатами, на самом деле были такими. Один начальник, парень, говорящий на кокни[27], был недоволен.

– Я хочу, чтобы вы еще раз протестировали всех женщин и всех представителей этнических меньшинств.

– Что? – спросил один из главных офицеров. – Вы не можете этого требовать.

Но мы должны были сделать так, как он велел. Честно сказать, некоторые из людей, которых мы видели, были просто болванами. Некоторые назовут это позитивной дискриминацией[28], но это совсем не позитивно, правда? Работу дадут людям, которые заведомо будут несчастливы на ней, могут получить травмы и вызвать хаос. Если бы нам сказали вернуться и протестировать еще раз всех и выбрать лучших из худших, это понятно – надо же набрать офицеров откуда-то. Но опять же нужно брать лучших кандидатов на эту работу, независимо от расы или пола.

Чуть позже нам сообщили, что крыло К получает нового офицера, женщину, сразу после обучения. Более того, выяснилось, что она уже подавала жалобы расового характера на инструкторов. Это не предвещало ничего хорошего, да? Нам также сказали, что она была полицейским в течение десяти или двенадцати лет, хотя позже выяснилось, что она была клерком в полицейском участке, а вовсе не настоящим копом.

Я полагаю, ее можно было бы описать как типичную представительницу среднего класса. Вся проблема была, безусловно, в ее отношении к нам: не говорите мне, как делать мою работу, я все знаю – вот так она себя вела. Ей и слова нельзя было сказать. И, видно за какие-то мои грехи, меня назначили ее наставником.

В первый же день я в своей привычной йоркширской манере сказал ей: «Послушай, дорогуша, что тебе нужно сделать для начала, так это открыть этот люк в двери, заглянуть внутрь и посмотреть, кого ты открываешь. Ты должна быть уверена, что там не стоит заключенный с ножкой стола в руке, готовый двинуть ей тебя по голове».

В обычной ситуации я бы сказал «придурок», но передумал. И хорошо, потому что она возмутилась и на «дорогушу».

– Я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы ты называл меня дорогушей, – сказала она. – И мы никогда не узнаем друг друга достаточно хорошо для этого.

«Да, конечно, девочка, – подумал я, – не ходи по магазинам в Шеффилде, если находишь слово „дорогуша” оскорбительным, – и вообще, как насчет ножки стола?»

В следующий раз, когда я попытался что-то сказать ей, она подняла руку, снова останавливая меня: «Не говори мне, как открывать камеры».

Она продолжала отпирать камеры по-своему, а я должен был решить, выполнять ли мне свою работу должным образом или оставить ее саму по себе. Я решил, что буду делать все как надо.

– Как я уже сказал тебе, нужно…

– И, как я уже сказала тебе, не указывай мне, как выполнять мою работу.

Кошмар. Бо́льшую часть времени приходилось буквально ходить на цыпочках. Это было похоже на фильм с Дэнни Гловером и Мелом Гибсоном «Смертельное оружие». Только вот мы не стали друзьями, и именно она была смертельно опасна.

Ближе к концу ее испытательного срока на тройках появился заключенный-растаман[29]. Я встречал много растаманов в тюрьме. Обычно они миролюбивы и не оказывают никакого сопротивления, но этот парень явно был не таков. Он начал говорить мне, что трахнет меня, ударит ножом – что-то в этом роде, – потому что, как он утверждал, я не выполнил обещания разобраться с чем-то, не могу сейчас уже вспомнить с чем. Наш разговор был оживленным, хотя я с трудом улавливал бо́льшую его часть из-за того, что он наполовину говорил на патуа[30].

– Бамо-киска-рассклаат…

– Послушай, парень, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Пацилуй мой жепу… лжец… чертова дыра. – И он начинал показывать пальцем, куда именно я должен поцеловать.

– Тебе нужно успокоиться, я тебя не понимаю.

– Я тя на куски, кровавый клиит…

– Я никогда не говорил, что сделаю что-нибудь… – И так продолжалось до тех пор, пока я не запер его в камере, нежно подтолкнув в спину. Он был на пути к сдерживанию.

– Ну что ж, – сказала моя подопечная, которая была свидетелем всего этого, – вот почему я здесь.

– Не понимаю, о чем ты, – ответил я.

– Для того, чтобы помогать таким людям. – Я полагаю, она имела в виду черных. – То, как ты только что с ним разговаривал, было отвратительно.

– Он угрожал мне насилием, – сказал я. – Все было улажено с минимальными усилиями.

Не то чтобы эта женщина слушала, что я ей говорил: она ведь никогда не слушала. Она спустилась по лестнице, открыла дверь и выпустила его.

Парень не мог поверить своему счастью. Он подошел прямо ко мне и врезал. Бам! Он метил в голову, но нанес скользящий удар по ключице. Как я и опасался, мы оказались в затруднительном положении. Ребята, пришедшие на подмогу, столпились вокруг, как обычно, потоком бросившись с двоек, четверок – отовсюду. И все это время, пока я осторожно пытался с ним сладить, она дергала меня за рубашку и кричала: «Отвали от него! Отстань от него!» Когда все закончилось, она ушла домой расстроенная.

Девчонка подала жалобу, и вскоре я оказался перед старшим офицером. Я не наносил никаких ударов, зато заключенный шел прямо на меня, и я ожидал, что коллега-офицер поддержит меня, а вовсе не встанет на сторону зэка. Записи с камер наблюдения подтвердили мой рассказ. Я больше не был ее наставником, и в конце концов ее перевели на должность администратора.



Кажется, именно Морган Фримен сказал, что лучший способ покончить с расизмом – это перестать так много говорить о нем и просто относиться к людям по-человечески. А в тюрьме нужно просто обращаться с заключенными как с заключенными.

Коррупция среди тюремных надзирателей – это еще одна большая проблема. И, опять же, то, что вредит всем. Как и в случае с самоповреждением, я делю коррупцию на категории. В моей градации их три.

Первая: офицеры, которые слабы и уязвимы и могут сами стать мишенью в тюрьме.

Вторая: офицеры, которые идут на риск ради риска. Та, что в пятнадцати метрах от офиса трахалась с зэком, знала, что делает. В этом есть и элемент глупости.

У нас был еще один офицер, который соответствовал этой категории – назовем его Бабкозагребатель, парень из отдела оперативной поддержки. Однажды он участвовал в сдерживании, а потом сказал медсестре, что на него плеснули горячей водой. Она проверила его спину – кожа там была сильно обожжена и покрыта волдырями, поэтому его отправили на больничный. Затем он подал заявление о нанесении телесных повреждений.

Но дело в том, что накануне этот парень работал в саду и обгорел на солнце, и все мы знали об этом – потому что он демонстрировал свою спину всем подряд. Как один из тех людей, которые никогда не могут держать свое дерьмо при себе, он сказал мне потом, что заработал на этом несколько тысяч. В другой раз он пришел, прихрамывая.

– Что случилось? – спросил Берти. – Что ты сделал со своей гребаной ногой?

– Ничего, я в порядке, – сказал он, упорно продолжая идти.

– Ты ковыляешь, как придурок.

Позже другой офицер и я наблюдали во дворе для прогулок. По какой-то причине, кстати, зэки всегда ходят против часовой стрелки – и никогда по часовой: не спрашивайте меня почему. Как вода в сливном отверстии. Может быть, в Австралии они ходят в другую сторону? Как бы то ни было, разразилась драка – классические массовые беспорядки, дерущихся было около двенадцати, а нас только двое, – и я нажал на кнопку тревоги.

Я не видел, когда пришел Бабкозагребатель, и был слишком занят в процессе, растаскивая их всех, но я видел, что было потом. Этот тип упал на пол, прижав колени к груди, и завыл: «А-а-а! Мое колено!» Его снова отправили на больничный.

Позже в том же году – к тому времени он уже трижды попадал в автокатастрофы – Бабкозагребатель получил письмо от страховой, которое просил меня объяснить. В нем говорилось, что они считают его мошенником: четырнадцать претензий за двенадцать месяцев. Автомобильные аварии, несчастные случаи на работе, краска на ковре… Если такая модель поведения сохранится, говорили они, он не сможет застраховать свой дом, машину или что-либо еще. Он от страха просто наложил в штаны тогда.

Третий вид коррупционеров среди тюремщиков – авантюристы. Я работал с несколькими такими – в основном это были те, кто передавал что-то запрещенное заключенным.


Один парень увидел в этом возможность наживы и прибыльный бизнес, сблизился с кем-то, и ему сделали предложение. Позже он попытался изобразить, что сделал это из-за собственной уязвимости. Ерунда. Его семье никто не угрожал: он думал лишь о бабках. Его поймали, когда он пытался пронести героин в тюрьму. Семь лет.

10. Рожденный от фрустрации

Первые годы в крыле К были одними из самых приятных в моей тюремной службе – все благодаря команде управляющих. Берти, которого умело поддерживал главный офицер Пеннингтон, справлялся со всем лицом к лицу, к тому же был очень проницателен. Очень много проблем в тюремной службе вообще можно было решить так, как решали их в нашем крыле.

Но в 2007 году для Берти пришло время двигаться дальше. Он был отличным офицером и превосходным руководителем, так что его повышение никого не удивило. Мы все желали ему удачи. Некоторое время он был главным офицером, а потом стал управляющим. И даже тогда он был точно таким же, как с нами. Он ругался и кричал, орал на всех подряд, но редко использовал тюремный жаргон и в общем-то не был груб. И всегда можно было все решить, отступить, и все были целы и невредимы.

Ему на смену пришел парень по имени Колин Эдвардс. Он не проходил подготовку JSAC и не сдавал экзаменов, но все равно его повысили, так как он уже некоторое время служил в крыле и пользовался у всех уважением. Как только он устроился, то показал себя молодцом и – как Губка Боб, который все еще был с нами, – был клоном Берти. Он был очень смелым и никогда никого не подводил, у него были отличные навыки межличностного общения. Колин выполнял эту работу так же хорошо, как Берти, который его учил, и какое-то время это было очень дисциплинированное крыло. Каждому заключенному, который поступал к нам, зачитывали акт о бунте: «Стой в очереди, веди себя нормально, и не будет никаких проблем; станешь валять дурака, и весь персонал на тебя набросится». Это работало. Когда заключенному грозила возможность попасть на базовый уровень, у Колина была фраза: «Слушай, парень, заглохни». Отлично.

Он три года был старшим офицером, и за это время три или четыре раза провалил JSAC по аналогичным показателям. В конце концов его понизили до простого офицера. Учитывая то, что я видел в Бирмингеме, если бы начальство хотело, чтобы он был старшим офицером, его бы не валили. Все в крыле подписали письмо, в котором говорилось, что он проделал отличную работу, умоляя вернуть его, но это не помогло.

Однажды я сам подал заявку на то, чтобы стать старшим офицером, но главный офицер сказал, что я не могу этого сделать.


Я пожаловался на него начальству, и управляющий сказал ему, что у него нет власти остановить меня. Если бы я все еще хотел эту должность, то мог бы на нее претендовать. Главный офицер сказал мне, что передумал и теперь выдвинет меня. «Спасибо, но нет», – сказал я. Позже я понял, что мне повезло. Наверное, я был бы хорошим старшим офицером, но мне пришлось бы слишком часто прикусывать язык. Большинство старших сотрудников бесполезны, а я не хотел страдать фигней. В общем, я был доволен, оставаясь на своей работе.

Затем у нас появилась новая группа сотрудников и менеджеров. Хорошие новые начальники на большинстве рабочих мест не сразу переворачивают все с ног на голову. Они сначала изучают место, так что когда изменения происходят, то строятся на знании. Но не в этот раз. Наш новый старший офицер был совершенно не похож на Берти Бассетта. Главный офицер – Венейблс – поначалу пользовался большим уважением, но вскоре все изменилось – во всяком случае, для меня. Из остальной части новых сотрудников многие были неопытными или перешли из отдела оперативной поддержки, так что обстановка в крыле сильно изменилась. Гигантская метла смела наш устоявшийся режим.

Все наши маленькие привычки исчезли. Половина восьмого – вывести людей за лекарствами, запереть их обратно. Рабочие и учащиеся уходили в восемь часов. В четверть первого мы выпьем чаю, а потом выйдут остальные заключенные. Запереть их обратно в половине двенадцатого, потом днем и снова ночью. Внезапно нам сказали отпереть всех в половине седьмого, и точка. Мы продержались девять месяцев, пытаясь стойко переносить новый порядок. У нас был одинаковый штат сотрудников, и мы с Нобби Нобблером по-прежнему смеялись и присматривали друг за другом. Потом главный офицер Венейблс спросил меня, что я сейчас думаю о крыле, и я совершил ошибку, сказав ему правду.

– Ты хочешь, чтобы я был честен? – спросил я; дни тянулись, не было прежней атмосферы. Я не получал от этого никакого удовольствия. С Берти все было гораздо лучше. К тому времени у меня уже возникли проблемы с новым старшим офицером.

Вскоре после этого двое молодых офицеров по секрету сообщили мне, что заключенного, которого они сопровождали в кабинет этого старшего офицера, не посадили под замок, как они ожидали, а избили. Они были в шоке. Парни сказали, что старший офицер – назовем его Клайд – обвинил зэка в том, что он обозвал одну из наших женщин-офицеров – назовем ее Бонни – шлюхой, и ударил его. Я понятия не имел, правду они говорят или нет, но это меня шокировало.

Вскоре после этого старший офицер Клайд велел мне и еще одному офицеру, с которым я хорошо ладил из-за нашей общей любви к мотоциклам, привести к нему француза, вероятно самого вежливого заключенного из тех, кто был тогда в крыле. Он довольно хорошо говорил по-английски, и его манеры были безупречны. Мне показалось странным, что его собираются разгромить, но мы привели его, как было приказано. Третий офицер, та женщина, уже была там.

Заключенный сказал, что хочет сесть.

– Вставай, мать твою, – сказал Клайд, а в следующее мгновение перемахнул через стол и двинул этому парню – тот рухнул на пол, как мешок с картошкой. Сбитые с толку, мы с байкером оттащили старшего офицера. Офицерша спросила, должна ли она нажать на кнопку тревоги, и я сказал, что нет, лучше не надо.

– Соберись, твою мать, – сказал байкер, положив руку на грудь старшего офицера. У него шла пена изо рта. Он совсем чокнулся.

Я поднял француза, который был явно не в восторге от происходящего, и велел ему вернуться в камеру. Когда он ушел, Клайд сказал нам, что Бонни обвинила заключенного в жестоком обращении, но он отрицал это. В любом случае – того, что мы видели, было достаточно для увольнения. Мы были в недоумении, как и Губка Боб, когда рассказали ему. Я спросил, что он собирается делать. Если бы женщина – старший офицер сказала начальству, что видела, как старший офицер ударил кого-то, а мы ничего не сказали бы, байкер и я были бы так же виновны, как и он, в глазах всей тюрьмы. Губка Боб сказал, что хочет поговорить с ним.

Всегда есть офицеры, которые проявляют жестокость и бьют заключенных. Трудно удержаться, когда адреналин зашкаливает и на тебя нападают.


Некоторые зэки этого заслуживают, они почти вынуждают потерять контроль. Однако мы должны были реагировать соответственно. Я участвовал в сдерживании, когда офицеров били и те били в ответ, очень сильно и жестко. В конце концов я сам оказался именно в такой ситуации и сожалею об этом по сей день. Сегодня, однако, это не так распространено. Тюремная служба стала более ответственна, руководители лучше осведомлены о поведении подчиненных. Но часто, когда случается что-то плохое, персонал просто боится высказываться.

Через пару дней мой приятель-байкер подошел ко мне.

– У нас неприятности, – сказал он. – Начальник знает.

Главный офицер Венейблс вызвал меня, и мне пришлось написать заявление. То же самое произошло с двумя другими офицерами. Я не сказал прямо, что Клайд отпинал француза: для разнообразия я попытался быть дипломатичным – написал, что он был «чрезмерно агрессивным», и так началось расследование.

Не знаю точно, кто начал называть меня стукачом, но догадываюсь. Новость быстро разнеслась по тюрьме. Имейте в виду, что это здесь особая тюремная культура крутых парней, и обвинения в стукачестве трудно смыть. Тюремные офицеры в этом не исключение, и именно поэтому я поднял вопрос таким образом – хотел избежать подобного исхода. Хотел, чтобы все было тихо, по-домашнему.

В течение следующих шести месяцев ко мне относились холодно – даже хуже, чем в Форест-Бэнке. В одном крыле, когда я заступил на сверхурочную смену, старший офицер сказал мне в лицо, что было бы неплохо, если бы я не вмешивался в какие-либо сдерживания, если что, потому что его сотрудники не будут поддерживать меня. Куда бы я ни пошел, люди отворачивались от меня, а расследование продолжалось. Представитель профсоюза был агрессивен со мной, намекая, что увольнение старшего офицера будет моей виной.

– У нас в «Манчестере» еще ни один офицер не травил другого, – сказал он. – Все начальники говорят об этом.

Я спросил, что сделал бы он на моем месте – просто притворился бы, что ничего не заметил?

– Ну, ты же знаешь ответ.

В конце концов на слушании мне не задали вопросов, которые должны были бы задать, так что врать не пришлось. Стал бы я лгать? Я не знаю. Клайд получил предупреждение и был переведен из крыла, подальше от Бонни. Но персонал Стрэнджуэйс тем не менее все еще избегал меня. Нобби Нобблер и его приятель отправились разбираться с этим, обходя тюрьму и разговаривая с людьми.



Если вы тюремный офицер, то можете быть лентяем, грязнулей, постоянно напрашиваться на неприятности, но если не сделаете что-то очень-очень глупое, например, не обидите нескольких человек в социальных сетях, вы не уйдете: это работа на всю жизнь. Мальчик-гонщик был еще одним офицером, с которым было не все в порядке. Он недолго пробыл в Стрэнджуэйс: однажды его заметили в Престоне, когда он пытался произвести впечатление на дам, надев униформу, эполеты и цепочку для ключей, – ну конечно, он был пьян. Мало того, он демонстрировал им технику контроля и сдерживания прямо на полу паба! Он всегда был либо по уши в проблемах, либо на грани.