Ночью усилился ветер, и мы убрали верхние паруса, что позволило «Санфорд» изрядно увеличить скорость. Но что толку, ведь мы ни на дюйм не приблизились к Танжеру!

Фредрик достал из гардероба джинсы, белая майка лежала на стуле. На улице жарко, но шорты он терпеть не мог — выглядишь как дурак с белыми-то ногами. Мари сновала по передней с майкой и шортами в руке, он жестом остановил ее, помог вывернуть майку.

К рассвету ветер увеличился до пяти баллов, мы поменяли курс — теперь ветер дул сбоку в одну четверть, и яхта понеслась таким галопом, что леерное ограждение и носовой волнолом покрылись белой пеной. Я проверил показания лага и обнаружил, что мы идем со скоростью в семь узлов — с максимальной скоростью под парусами. Наконец-то все шло как надо — держим курс на Танжер, и скорость отличная.

— Хорошо. Какие туфельки?

Мы все время следили за горизонтом, чтобы не прозевать Меткафа, но он не появлялся. Конечно, если ему известно, где мы, то и появляться ему ни к чему. Поэтому я не знал, радоваться мне или огорчаться. Я бы порадовался, если б был уверен, что Меткаф попался на мою уловку, но если нет…

— Красненькие.

Крепкий бриз держался весь день и обещал к ночи усилиться. Появились крупные волны с пенными гребнями, то и дело разбивающиеся на корме. От каждого такого удара яхта вздрагивала, стряхивала с себя воду, чтобы, освободившись, снова устремиться вперед. По моим подсчетам, сила ветра приближалась к шести баллам. Как опытный мореход, я понимал, что надо убрать гротовые паруса, но мне хотелось наверстать время — его и так оставалось в обрез.

Уокер досрочно принял у меня вахту, и перед сном я попытался смоделировать действия Меткафа. Впереди у нас Гибралтарский пролив. Если Средиземное море представить в виде воронки, то пролив — ее горловина. Если в проливе притаился Меткаф, то его радар контролирует весь канал от берега до берега.

— Как скажешь.

С другой стороны, в проливе движение оживленное, значит, Меткафу придется самому проверять все подозрительные яхты. Тогда опять же, если он замышляет пиратское нападение, номер у него не пройдет, ведь его легко будет обнаружить — в Гибралтаре всегда патрулируют несколько быстроходных военных катеров. Не думаю, чтобы даже Меткафу хватило наглости напасть на нас среди бела дня.

Он надел ей туфельки, защелкнул кнопки декоративных металлических пряжек. Всё, можно идти. Телефон.

Итак, ясно — пролив надо пройти днем.

— Телефон звонит, пап.

Если (я уже стал уставать от всех этих «если»), если только он не перехватит нас перед проливом или на выходе из него. Мне смутно припомнился случай пиратства в пятьдесят шестом году как раз на подходе к Танжеру: сцепились две группы контрабандистов, и в результате одно судно сгорело. Да вряд ли Меткаф планирует напасть на нас там — ведь мы будем почти у цели и сможем ускользнуть, а в парусной гавани он уже ничего с нами не сделает. Нет, не думаю, чтобы он стал откладывать свое черное дело.

А перед проливом? Тут складывается другая веселенькая ситуация, которая зависит от другого «если». Если наша уловка после Мальорки удалась и он не знает, где мы, тогда у нас есть какой-то шанс. Но если знает, то может объявиться в непосредственной близости в любой момент, и экипаж-победитель взойдет на борт. Если (еще одно «если»), если, конечно, погода позволит ему.

— Мы не успеем.

Засыпая, я благословлял все усиливающийся ветер, который как на крыльях нес «Санфорд» и вряд ли позволит катеру Меткафа подойти близко к ее борту.

— Успеем.

Разбудил меня Курце.

— Ветер разгулялся вовсю! Может, паруса надо сменить или еще что-то сделать? — Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть рев ветра и моря.

Мари побежала на кухню, в туфельках, дотянулась до телефона на стене возле холодильника. Сказала «алло» и расцвела, звонил кто-то, кто ей нравился.

Я заметил время перед тем, как натянуть дождевик: было два, значит, я проспал шесть часов. «Санфорд» изрядно брыкалась, и я никак не мог надеть брюки. Резкий крен послал меня через всю каюту, и я, как бильярдный шар, влетел в койку, где спала Франческа.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

— Это мама, — шепнула она Фредрику.

— Ничего, — ответил я, — все замечательно, спи дальше.

— Думаешь, в таких условиях можно спать?

Он кивнул. Мари рассказала о Страшном Сером Волке, который охотился за ней вчера, и о поросятах, которые победили, и о бутылке шампуня, которая закончилась, а она знала, что на самой нижней полке в шкафу в ванной есть еще две. Потом рассмеялась, чмокнула трубку и передала ему.

Я усмехнулся:

— Скоро привыкнешь. Подумаешь, ветерок задувает, о чем беспокоиться-то?

— Тебя, пап. Мама хочет поговорить.

Наконец я оделся и поднялся в кокпит. Курце был прав, надо заняться парусами. Ветер устойчиво дул с силой в семь баллов. Такой ветер бывалые моряки презрительно зовут «бурей для яхтсменов», а адмирал Бофор сдержанно называл «сильным ветром». Рваные облака неслись по небу и, пролетая мимо луны, создавали быструю смену тьмы и лунного света. Море вздымалось глыбами волн с белыми гребнями наверху, и ветер срывал клочья пены. Зарываясь носом в волны, яхта каждый раз застывала и теряла на этом скорость. Уменьшение парусности позволило бы ей поднять нос и увеличить скорость, поэтому я сказал Курце, вернее, прокричал:

Он еще толком не проснулся. Стоял с трубкой в руке, а тело пока с трудом различало голоса. Женщина в трубке, по имени Агнес, которую он любил как никого на свете и которая попросила его уйти, и другая женщина, по имени Микаэла, которая несколько часов назад голая лежала на нем, была на шестнадцать лет моложе и недавно ушла, он чувствовал наготу Микаэлы и слышал в трубке голос Агнес, находился сразу и в прошлом, и в настоящем, голова закружилась, дыхание перехватило, пошатнувшись, он отвернулся, Мари не увидела.

— Ты прав, сейчас я помогу бедняжке. Держи ее, как держал.

Я пристегнул страховочный линь к спасательному поясу и пополз вверх по безумно раскачивающейся мачте. Понадобилось полчаса, чтобы убрать два гротовых паруса и кливер, фок я оставил для равновесия. Только я принялся за кливер, как тут же почувствовал перемену — яхта стала легче взбираться на волны и почти не зарывалась в волну.

— Да?

Я вернулся в кокпит и спросил у Курце:

— Когда вы приедете?

— Ну, как теперь?

— Лучше! — прокричал он. — Похоже, и скорости прибавилось.

— Приедем?

— Конечно, теперь она не застопоривается.

Он посмотрел на вздыбленные волны.

— Мари же сегодня у меня.

— А вдруг будет еще хуже, чем сейчас?

— Нет.

— Пустяки, — ответил я, — главное, мы идем на предельной скорости, а это то, что нам нужно. — Я улыбнулся: на маленьком судне, вроде нашего, такой шторм кажется грандиозней и страшней, чем на самом деле. И все же хотелось верить, что шторм не усилится.

Я постоял рядом с Курце, чтобы немного приободрить его. Все равно скоро — моя вахта, и не было смысла идти спать. А потом я спустился в камбуз сварить кофе; кухонная плита участвовала в общей свистопляске, и мне пришлось постоянно придерживать кофейник.

— Что значит «нет»?

Франческа испуганно поглядывала на меня из-за своей занавески, и, как только кофе был готов, я позвал ее. Пусть уж лучше она придет к кофе, а не наоборот — меньше шансов пролить.

— У тебя она будет в понедельник. Мы же поменялись. Или?

Мы втиснулись в узкий закуток между кухонной скамьей и переборкой и стали пить горячий кофе.

Франческа посмеивалась надо мной:

— Вовсе мы не менялись.

— Тебе ведь нравится такая погода, да?

— Погода просто замечательная!

Он слишком устал. Не сейчас. Не сегодня.

— А меня она пугает.

— Что погода! — сказал я. — Опасность кроется обычно в другом.

— Агнес, я не в силах. Я устал и тороплюсь, и Мари стоит рядом, при ней я не стану с тобой препираться.

— О чем ты говоришь?

Все прошло очень быстро. В 3.30 братья Раго перенесли из катафалка бронзовый гроб, усыпанный скромным слоем гардений и пятьюдесятью орхидеями. Монсиньор Горман прочитал несколько строк из служебника, Отче Наш, Аве Марию и Покаяние[234]. На все ушло пять минут. Гроб опустили в могилу.

Он снова отдал трубку Мари, одновременно потирая руки — условный знак, что надо спешить.

— Об экипаже, — сказал я. — Видишь ли, в малых судах конструкторская мысль достигла почти совершенства во всем, что имеет отношение к ходовым качествам судна. Яхта, вроде нашей, запросто выдержит любые погодные трудности, если ею правильно управлять, я говорю это не потому, что сам ее проектировал и строил, это относится к любому судну такого типа. Подводит обычно не судно, а экипаж. Накапливается усталость — и в результате допускаешь ошибку, а иной раз достаточно одной… С морем ведь шутки плохи.

— И сколько нужно времени, чтобы экипаж настолько устал?

— Мама, мы в садик опаздываем.

Рядом крутились полицейские. Они хотели допросить подозреваемых в занятии азартными играми, но никаких арестов не последовало. На выходе Мэтт еще раз повторил угрозу Чарли Фишетти, когда какой-то фотограф попытался сделать снимок Терезы.

— Нам это не угрожает, — бодро заверил я ее. — Людей у нас хватает, и каждый может выспаться. Так что запас прочности не ограничен. Достается обычно героям-одиночкам.

Агнес — женщина умная, она никогда не выплескивала свое раздражение на Мари. И он любил ее за это.

Над могилой Капоне воздвигли черный гранитный камень высотой в восемь футов, на котором над итальянскими именами Габриэле (Gabriele) и Фрэнка (Salvatore), с днем, месяцем (также в итальянском написании) и годами рождения и смерти, было добавлено Аль Капоне и годы жизни (без дат). По сравнению с отцом и братом, эта надпись выглядела небрежной и временной.

— Ты меня успокоил, — сказала она и потянулась за другой чашкой. — Отнесу Курце кофе.

— Мам, всё.

— Не надо, только соленой воды в поднос наберешь, а нет ничего отвратительней соленого кофе. Он вот-вот спустится — сейчас моя вахта.

Я застегнул дождевик на все пуговицы, плотно обмотал шею шарфом.

Мари поднялась на цыпочки, повесила трубку, но та соскользнула и со стуком упала на микроволновку на рабочем столе. Фредрик поднял ее и повесил на место.

— Думаю, пора сменить его — трудновато ему в такую погоду торчать наверху с дырой в плече. Кстати, как она?

— Нормально заживает, — ответила она.

— Давай, солнышко. Побежали.

Глава 32

— Да, можно сказать, повезло ему: на шесть дюймов ниже — и пуля попала бы прямо в сердце.

— А знаешь, я изменила мнение о нем. Он неплохой человек.

По дороге через кухню он взглянул на часы над обеденным столом. Двадцать пять второго. Должны успеть к половине. Дочка может остаться там до четверти шестого. Успеет и пообедать, чуть позже обычного, и погулять часок-другой. Она будет довольна — почти как после целого дня в садике, — когда он за ней приедет.

Ожидание больших перемен

— Золотое сердце под грубой оболочкой? — усмехнулся я.

Она кивнула.

— Во всяком случае, — сказал я, — сердце его тянется к золоту, это уж точно. Возможно, мы еще с ним нахлебаемся, когда избавимся от Меткафа, — не забывай о его прошлом. Впрочем, можешь дать «неплохому человеку» кофе, когда он спустится.

Текущие доходы в криминальном мире, как, впрочем, и в добродетельном законопослушном, продолжали удивлять неравномерностью. Несколько соратников Капоне были убиты в знак назидания и с характерной для большинства гангстеров бессистемностью. Трудового рэкетира Капоне Красного Баркера застрелили в июне 1932 года. В убийстве подозревали банду Роджера Туи[235], но расследование дало обычный результат. Партнера Баркера, Джека Трехпалого Уайта[236], ставшего его преемником, постигла та же участь в 1934 году, Луи Бриллианта Коуэна – в 1933 году. Маленького Алмазного Лу Коуэна застрелили неизвестные в 1933 году. Убийство Коуэна не носило предостерегающего характера, поскольку Лу никогда не представлял большой опасности, хотя начал жить полной и интересной жизнью после знакомства с Капоне, чем раньше, будучи относительно честным продавцом газетного киоска.

Я поднялся к штурвалу и отпустил Курце.

•

— Тебя ждет внизу кофе, — прокричал я.

Полвторого. Свен глянул на зеленый будильник, стоявший у Эверта на письменном столе. Его рабочий день закончился несколько часов назад. В машине лежали торт и вино. Ему надо домой, к Аните и Юнасу, немедленно! К обеду в тишине и покое. Сегодня ему исполнилось сорок.

Джеймс Джанна, наименее достойный член грозного семейства, умер в собственной постели от сердечного приступа за месяц до того, как Капоне огласили приговор суда. Его братья Сэм и Пит кое-как выживали, но были на пути к разорению. Майлс О’Доннелл, представляющий наименьшую опасность, умер молодым в феврале 1932 года от болезни, его брат Клондайк О’Доннелл процветал.

— Спасибо, это как раз то, что мне нужно, — ответил он и нырнул вниз.

Во время суда над Капоне Фрэнк МакЭрлайн убил свою жену Эльфриду, выстрелив в нее четыре раза и оставив на заднем сиденье автомобиля вместе с немецкой овчаркой и фокстерьером (собак он тоже пристрелил). Никакой приговор не мог бы быть для него слишком суровым, однако он умер от пневмонии в октябре 1932 года на больничной койке. Когда МакЭрлайн начинал биться в бреду, его удерживали сразу четыре санитара.

Казалось, работа, дни и ночи в городской полиции, более не имела значения. Еще совсем недавно он готов был провести на службе брачную ночь, развестись только затем, чтобы избежать компромиссов с ночной сменой. В последнее время он частенько говорил об этом с Эвертом. За последний год они очень сблизились. Свен пытался объяснить запретное чувство, объяснить, что на самом деле ему в высшей степени наплевать на всех этих психов и на их идиотские поступки. Он словно бы уже иссяк, в сорок лет уже ждал пенсии и прочего, хотел сидеть на веранде и тихо-спокойно завтракать, совершать долгие прогулки по берегу Орстаского залива, быть дома, когда Юнас прибегал из школы, полный жизни и энергии. Свен служил в полиции уже двадцать лет. Впереди еще двадцать пять. Он тяжело дышал, не мог, не хотел примириться с тем, что время его жизни шло в грязном полицейском участке, среди толстенных папок с текущими делами. Юнасу будет тридцать, когда отец выйдет на пенсию. И у них, черт побери, не будет времени на встречи.

«Санфорд» продолжала глотать мили, ветер крепчал. И хорошо, и плохо — все вместе. Мы по-прежнему шли под парусами, но когда Уокер пришел сменить меня на рассвете, небо обложили серые тучи, сулившие дождь, и я снял еще один парус.

Фрэнки Рио, безоговорочно преданный Капоне, умер от болезни в возрасте тридцати лет.

Не успел я ступить на трап, собираясь позавтракать, как Уокер сказал:

Эверт понимал. Он не имел семьи, и день на службе был для него всем, он ел, пил, дышал полицейской работой. Но ему знакомо то же, что и Свену, он видел, насколько бессмысленно целиком уходить в работу, которая в один прекрасный день вдруг закончится, и часто говорил, что понимает, его работа тоже закончится, понимает, но ему неохота думать об этом.

— Шторм скоро усилится.

Джека МакГурна убили, пока Капоне сидел в Алькатрасе. Многие его не любили: с одной стороны, МакГурн был слишком вспыльчив, с другой – склонен к элитной лени. После отправки Капоне за решетку он всерьез увлекся гольфом, но наступившая Великая депрессия снова заставила вернуться в криминальный бизнес. Поздно вечером в День святого Валентина в 1936 году он отправился в боулинг. Примерно в час ночи двое неизвестных расстреляли его около дорожки для боулинга, оставив на груди валентинку, намекающую на бедность:

— Эверт.

Я взглянул на небо:

— Не думаю. В Средиземном море редко бывают шторма сильнее, чем этот.

«Ты потерял работу, драгоценности и красивые дома. Могло быть и хуже. По крайней мере, ты не потерял штаны».


— Да?

Он пожал плечами.

— Про Средиземное море не знаю, просто чувствую, что погода будет ухудшаться, вот и все.

— Я хочу домой.

Зная о семейных традициях жертвы, склонности к безжалостной мести, через шестнадцать дней после убийства МакГурна трое боевиков прикончили прямо за карточным его сводного брата Энтони Демори вместе с телохранителем.

Вниз я спустился в плохом настроении. Уокер уже не раз обнаруживал сверхъестественную способность предсказывать перемены в погоде без всяких видимых признаков. Он и раньше демонстрировал нам свое чутье на погоду и неизменно оказывался прав. Я надеялся, что на этот раз он ошибся.

Эверт ползал на коленях по полу, второй раз собирая содержимое корзины для бумаг. Две банановые кожурки порвались, расплющились и оставили большие пятна на бежевом ковролине.

Но нет, Уокер не ошибся!

Вскоре вдова МакГурна, Луиза, снова стала участницей автокатастрофы со смертельным исходом. Как и в первый раз, в пятнадцать лет, она осталась целой и невредимой. Образно говоря, остальная часть жизни Луизы напоминала постоянные столкновения, в которых большая часть повреждений доставалась другим. Она дважды выходила замуж, но почти сразу разводилась. В 1940 году полиция арестовала ее за хранение пистолета, который очередной сожитель использовал при ограблении, однако не было никаких доказательств, что она знала о преступлении. Очередной арест последовал в 1943 году за укрывательство армейского дезертира. «Самая загадочное, – размышляла Луиза, – каждый раз меня арестовывали не за то, что я сделала, а из-за парней, которые были рядом». В конце 1980 годов прошла информация, что Луиза живет где-то в Северной Калифорнии.

— Я знаю, что хочешь. А ты прекрасно знаешь, что домой мы пойдем, когда снова возьмем Лунда.

Я не смог снять полуденную высоту из-за плотной облачности и ограничился визуальным осмотром. Даже если бы я поймал солнце, вряд ли мне удалось бы удержать секстант на ходячей ходуном палубе. Лаг показал сто пятьдесят две мили за сутки — рекордная цифра для «Санфорд».

Он поднял голову, стараясь разглядеть край письменного стола, где стоял будильник.

В 1950-е годы умерли многие старые кадры, причем большинство естественной смертью. Чарли Фишетти умер в 1951 году, его двоюродный брат Рокко скончался в 1964 году от сердечного приступа в шестьдесят один год, Вилли Хейни – от рака горла в 1951 году, в возрасте шестьдесят три года. Луи Кампанья, который угрожал Джо Айелло, умер в июне 1955 года. На его похоронах присутствовали Джон и Альберт Капоне, Тони Аккардо, Сэм Хант, Клод Мэддокс, Тони Капцио и Рокко Де Грацио. Мэддокс и Хант скоро умерли. Примерно в то же время умер Фил Д’Андреа. Фрэнка Маритота застрелили из дробовика.

Сразу после полудня скорость ветра возросла до восьми баллов и продолжала расти, приближаясь к девяти. Настоящий шторм!

— Шесть с половиной часов прошло. А мы ни хрена не знаем. Ни хрена. Придется тебе подождать с тортом.

Мы совсем убрали большие паруса и поставили трисель, крошечный треугольник прочной парусины, рассчитанной на штормовую погоду. С большими трудностями спустили и фок-парус — работать на передней палубе становилось опасно.

Главного кадровика Капоне Мюррея Верблюда Л. Хемфриса, о котором бывший соратник вспоминал как о самом красивом парне, нашли лежащим вниз лицом на роскошном ковре в не менее роскошной квартире чикагского жилого комплекса Марина-Сити. Он умер от сердечного приступа через семь часов после обвинения ФБР в лжесвидетельстве. Ему исполнилось шестьдесят пять лет.


«Пощади мое сердце», оригинал: «Рiск up the pieces», с хором и оркестром, записано в Швеции, 1963 г.


Высота волн стала устрашающей. Как только появлялись белые гребни, ветер рвал их в клочья и уносил в море. Большие куски пены сбивались в белые заплаты, и море напоминало гигантскую лохань, в которую всыпали не одну тысячу тонн стирального порошка.

Я приказал никому не выходить на палубу, кроме вахтенного, который должен был все время носить спасательный пояс. Сам я улегся в койку и, чтобы не выбросило во время крена, поднял ее борта. Пытался читать журнал, но без особого успеха — меня больше занимал вопрос, в море ли сейчас Меткаф. Если в море, здорово ему достается сейчас — механическому судну в шторм тяжелее, чем парусному.

Сив Мальмквист на третьей смешанной пленке, где с размытого фото на пластиковой кассете Сив улыбается в восхищенную камеру.

Фрэнк Галлуччи, оставивший шрам на лице Капоне, умер от сердечного приступа в 1960 году. Джо Фуско, которого бутлегерство занимало всегда больше, чем рэкет, дожил до восьмидесяти лет, до конца жизни занимаясь алкогольным бизнесом. Тони Аккардо и Джозеф Айуппа были еще живы в 1992 году – Айуппа сидел в федеральной тюрьме[237], Аккардо не предъявляли никаких обвинений.

К вечеру обстановка продолжала ухудшаться, и я решил положить яхту в дрейф. Мы убрали трисель и залегли без парусов на траверзе волн. Потом задраили люки, и все четверо собрались в кают-компании, болтая о том о сем в ожидании «трубного гласа судьбы».

— Я сам ее снимал. Я рассказывал? Народный парк в Кристианстаде, тысяча девятьсот семьдесят второй.

Дэнни Стэнтона, одного из главарей чикагской мафии, убили в 1943 году в салуне, в междуусобной распре.

Но вскоре мной овладело беспокойство, ведь я не знал, где мы находимся. Выглянуть я не мог, и, хотя навигационное счисление пути и показания лага были по-своему полезны, беспокойство мое все росло. По моим предположениям, мы дрейфовали где-то в горловине воронки между испанским портом Альмерия и Марокко. Нам не грозило врезаться в материк, но именно здесь, неподалеку затаился остров под названием Альборан, который мог бы стать причиной нашей гибели, если бы нас занесло к нему в такую погоду.

Он подошел к Свену, который по-прежнему сидел в посетительском кресле, наклонился к нему, протянул руку:

Я проштудировал заново средиземноморскую лоцию. Действительно, такие шторма нехарактерны для Средиземного моря, но это было слабым утешением. Очевидно, Хозяин Погоды не читал лоцию — старый неуч просто плевать на нее хотел.

Джордж Моран отправился в федеральную тюрьму штата Огайо в 1946 году за ограбление владельца кафе в Детройте на $10 000. После освобождения федералы снова арестовали Морана за ограбление банка Ансонии, Огайо. Он умер от рака легких в Ливенуорте 25 февраля 1957 года.

В пять часов я вышел на палубу, чтобы в последний раз осмотреться перед наступлением ночи. Курце помог мне отодвинуть водонепроницаемые перегородки, блокировавшие вход в кают-компанию. В кокпите было по колено воды, несмотря на три двухдюймовых водостока, встроенных мною.

— Разрешите?

Я подумал, что надо сделать дополнительные водостоки, и посмотрел на море. Зрелище было грозным, шторм гулял вовсю, вздымая чудовищной высоты волны со страшными гребнями. Один гребень рухнул на палубу, и яхта содрогнулась. Бедная моя старушка принимала на себя все удары, а я не знал, чем ей помочь. И если кто-то должен мокнуть и трястись от страха в кокпите, то этим человеком мог быть только я — никому бы я не доверил ту, что сам сотворил. Я спустился вниз.

После тяжелого бракоразводного процесса, в ходе которого Джо Солтис (живший в то время ночлежках) отрицал факт отцовства в отношении старшего сына, он умер в бедности и одиночестве в окружной больнице в августе 1947 года.

Не дожидаясь ответа, он повернулся, сделал несколько танцевальных па. Странное зрелище — хромой, неприветливый Гренс кружится возле письменного стола под музыку начала шестидесятых.

— Нам нужно бежать впереди ветра, — сказал я. — Уокер, сходи на бак за бухтой четырехдюймового нейлонового троса. Кобус, залезай в свой дождевик и пошли со мной.



Мы с Курце поднялись в кокпит, и я отвязал штурвал.

В 1956 году у Спайка О’Доннелла случился тяжелый сердечный приступ. Очередной приступ унес жизнь О’Доннелла в 1962 году, когда ему исполнилось семьдесят два года.

— Когда мы пустим яхту по ветру, придется придерживать ее, — прокричал я. — Мы набросим трос с кормы, и он станет тормозом.

Они поехали на машине Свена. Коробку с тортом и пластиковый пакет с дорогим вином Эверт переложил с пассажирского сиденья наверх, к заднему стеклу. Через весь город, из Крунуберга, по Свеавеген, в направлении трассы Е-18. Столичные улицы безлюдны, жара гнала горожан-отпускников в парк, на пляж, к воде, темный асфальт отражал все живое, словно дыхание наталкивалось на твердь.

Уокер принес в кокпит трос, и мы закрепили один конец на левом кормовом кнехте. Я привел «Санфорд» в подветренное положение, и Курце начал травить трос за корму. Нейлон, в отличие от манильской пеньки, в воде не тонет, и тросовая петля действует как тормоз при диком напоре яхты.

Неразлучные Терри Драггэн и Фрэнк Лейк поссорились на какой-то вечеринке и расстались в начале тридцатых годов. Остаток жизни Драггэн перебирался из больницы в больницу, одновременно страдая язвой желудка, астмой и сердечными заболеваниями. Он умер, так и не помирившись с другом, в бедности в 1954 году. Лейк уехал в Детройт и жил в фешенебельном пригороде, став президентом угольной и ледовой компании. Его жена занималась благотворительностью. Казалось, никого не заботило, каким образом Лейк заработал деньги. Он умер в 1947 году, в пятьдесят лет, в окружении семьи.

Слишком большая скорость, когда несешься вперед штормового ветра, таит в себе опасность — судно может опрокинуться, так же как бегущий человек спотыкается о собственные ноги. Если возникает такая ситуация, нос зарывается в море, корма поднимается — и судно делает кувырок. Подобное случилось с «Цу Ганг» в Тихом океане и с яхтой Эрлинга Тамбса «Сандефьорд» в Атлантике. Он тогда потерял одного члена экипажа. Не хотелось, чтобы такое произошло и со мной.

Свен ехал быстро. Сначала дважды на желтый, потом дважды на красный, немногочисленные машины, которые ждали зеленого, злобно сигналили. Лунд объявлен в розыск по всей стране, в их распоряжении два десятка патрульных экипажей Стокгольма, а они ни хрена не знают.

В 1943 году умер Фрэнк Нитти, один из самых серьезных людей в организации Капоне. На него покушались и раньше, но тогда Нитти удалось уцелеть.

Управлять судном в таких условиях безумно трудно. Корму нужно держать точно в соответствии с набегающей волной, и, если тебе это удается, корма плавно поднимается и волна проходит под ней. Если хоть чуть-чуть корма отклоняется, то получаешь шлепок — волна бьет сзади, тебя окатывает водой, румпель буквально рвется из рук, а ты еще раз убеждаешься, как много зависит от умения правильно держать руль…

— Он облизывает им ноги.

Курце вытравил весь трос, все сорок морских саженей, и яхта стала вести себя лучше. Казалось, трос утихомирил волны за кормой — теперь они не так часто обрушивались на нас. Но я считал, что мы все еще идем слишком быстро, поэтому велел Уокеру принести еще один трос. Если мы спустим за корму дополнительный трос толщиной в три дюйма и длиной в двадцать морских саженей, скорость «Санфорд» уменьшится, по моим подсчетам, до трех узлов.

В 1932 году у Нитти назрел конфликт с мэром Чикаго Антоном Чермаком. Когда начались серьезные преследования Капоне, мэр Чермак решил вернуть контроль над азартными играми и преступностью. Представителем Чермака должен был стать Тед Ньюберри; следовательно, от Нитти нужно было избавиться.

Можно было сделать еще кое-что. Я наклонился к Курце и сказал ему прямо в ухо:

Эверт заговорил впервые за всю поездку, глядя в пространство перед собой. Свен вздрогнул от неожиданности, едва не выехал на среднюю полосу и не врезался в автобус, который как раз обгонял.

— Спустись и принеси с бака запасную канистру с дизельным топливом. Отдай ее Франческе и скажи, пусть выливает в умывальник по полпинте за один раз и смывает. С интервалом в три минуты.

— Никогда раньше не видел такого. Я видел изнасилованных детей, убитых детей, даже детей, исколотых острыми металлическими предметами, но такого не видел никогда. Они лежали на бетонном полу, будто выброшенные, все в грязи, в крови, только ноги чистые. Судмедэксперты обнаружили несколько слоев слюны, он лизал им ноги по нескольку минут и до, и после их смерти.

19 декабря 1932 года примерно в 12.30 два детектива-сержанта, Гарри Ланг и Гарри Миллер, ворвались в офис Нитти в доме 221 по улице Ла Салль. Ордера на арест у них не было. По дороге они заручились поддержкой двух патрульных полицейских в форме. Нитти поднял руки вверх. Ланг выпустил в Нитти три пули, попавшие в спину, правую сторону шеи и грудь, и ранил себя в руку, чтобы обосновать действия необходимостью самообороны. Но Нитти остался жив, а один из патрульных, Кристофер Каллаган, рассказал, как было дело. В ходе разбирательства по делу вооруженного нападения судья вынес вердикт о невиновности Нитти. Теперь Лангу и Миллеру был нужен хороший адвокат. Они наняли Авраама Линкольна Маровица, который начинал карьеру помощником прокурора штата при администрации Кроу, впоследствии стал знаменитым адвокатом по уголовным делам, а затем – уважаемым федеральным судьей.

Он кивнул и пошел вниз. Четырехгаллонная канистра, которую мы держали про запас, сейчас пришлась как нельзя кстати. Я много слышал о том, что таким способом удавалось усмирить бушующие волны, — теперь можно проверить, насколько это эффективно.

Свен прибавил газу. Пластиковый пакет скользил то вправо, то влево, бутылки назойливо звякали.

Уокер подкладывал парусину под тросы, свисающие с кормы, чтобы они не перетирались о гакаборт.[13] При такой скорости их хватит ненадолго, а если трос порвется в тот момент, когда придется сразиться с одной из исключительно злобных волн, налетающих время от времени, — нам конец.



Я взглянул на часы. Они показывали половину шестого, и все говорило за то, что впереди скверная и тревожная ночь. Но я уже наловчился удерживать корму «Санфорд» на волне, и теперь от меня требовались только внимание и выдержка. Вернулся Курце и прокричал:

— Обувь тоже. Всю одежду он разложил на полу, с расстоянием в два сантиметра. Напоследок обувь. Пара розовых лакированых туфелек, пара белых кед. Одежда грязная, как и сами девочки. Пыль, мусор, кровь. А обувь блестела. Еще больше слоев слюны. Он их долго мусолил.

— Пошло топливо!

Аль Капоне. 14 апреля 1931 год.

Я посмотрел за борт. Особых перемен не было, хотя наверное сказать трудно. Но все, что могло хоть чуть-чуть изменить ситуацию к лучшему, следовало использовать, поэтому я велел Франческе продолжать.

Даже на Е-18 транспорта мало. Свен держался левого ряда, на высокой скорости обходил редкие машины. Он был не в силах ни говорить, ни расспрашивать о Лунде, сейчас ему не хотелось знать больше ничего. Он едва не проскочил нужный съезд, в последнюю секунду резко затормозил, бросил машину вправо через три ряда, свернул на дорогу к Аспсосу.



Волны были огромными. По моей прикидке, они достигали почти сорока футов высоты от впадины до гребня. Когда мы опускались во впадину, волны нависали над нами жуткими гребнями. Потом нос яхты опускался, и, когда волна поднимала корму, казалось, сейчас «Санфорд» встанет вертикально и прямиком пойдет на дно моря. Волна выносила яхту на гребень — тогда мы видели сверху обезображенное штормом море — и вместе с пеной несла нас горизонтально, и трудно было разобрать, где море, а где небо. И снова мы опускались в пропасть, задрав нос яхты к небесам, и снова нас пугали чудовищные волны.

Иногда, не более четырех раз в час, появлялась необычная волна — вероятно, одна волна наскакивала на другую и образовывалась двойная волна. Эти уроды, по-моему, были высотой в шестьдесят футов — выше нашей мачты! — и мне приходилось быть особенно внимательным, чтобы не черпнуть кормой.

Леннарт Оскарссон ждал на парковке.

Он без труда выиграл дело о простом нападении без отягчающих обстоятельств. Ланга приговорили к штрафу $100, который сразу был оплачен. На этом судебное разбирательство завершилось.

Один раз, только раз, корму захлестнуло, и случилось это, когда Уокер перегнулся через борт. Мы еще были покрыты водой, когда огромная волна обрушилась на корму, к услышал его отчаянный крик, успел увидеть безумные глаза на бледном лице. Секунда — и его вынесло из кокпита за борт.

Курце в то же мгновение бросился к Уокеру, но не успел.

Выглядел он явно расстроенным, нервным, несколько задерганным. Немудрено, он же был козлом отпущения. Именно его телевизионщики недавно раздели догола. К тому же он знал, каково мнение Эверта Гренса о решении отправить Бернта Лунда среди ночи в больницу, через весь город в сопровождении двух конвоиров.

7 января 1933 года в канаве рядом с Индиана-стрит нашли тело Теда Ньюберри.

— Страховочный линь — тяни за него! — крикнул я.

Курце стер с лица воду и завопил:

— Здравия желаю.

— Он без пояса!

Ревизионисты утверждают, что уроженца Италии Джузеппе Зангару, пытавшегося убить президента Рузвельта в Майами, послал Нитти, а настоящей целью Зангары был мэр Чермак, в то время тоже отдыхающий в Майами. Зангара произвел пять выстрелов, ни один не попал в Рузвельта, но Чермак получил пулю. Рана не была смертельной, но привела к развитию перитонита, и через три недели Чермак умер. Спустя две недели во Флориде казнили Зангару, признавшего себя виновным. Зангара рассказал, что постоянно слышал голоса, призывавшие нанести удар по власти, и целился только в Рузвельта. Поэтому версия о роли Нитти в устранении Чермака представляется несостоятельной. Нитти, несомненно, постарался бы тщательно спланировать акцию лучше и выбрать надежного исполнителя.

Проклятый дурак, подумал я, а возможно, не подумал, а прокричал.

Эверт Гренс протянул руку с небольшой задержкой, ему доставляло удовольствие немножко помучить одного из идиотов, которые окружали его.

— Ну, здравствуй.

Когда по нелепой случайности раскрылась схема вымогательств в Голливуде, перед Нитти маячила перспектива вернуться за решетку. 19 марта 1943 года, через девять месяцев после женитьбы на бывшей секретарше Эда О’Хайры, Нитти прогуливался около своего дома на Риверсайд. По дороге Нитти выстрелил себе в голову.

Курце громко вскрикнул и показал за корму, я перегнулся через борт и разглядел в бурлящих волнах что-то темное, а потом увидел белые руки, вцепившиеся в нейлоновый трос. Говорят, утопающий хватается за соломинку. Уокеру повезло, он ухватился за более надежный предмет — за один из тормозных тросов.

Оскарссон пожал ему руку и быстро отпустил, посмотрел на Свена:

Курце уже быстро выбирал трос. Это было нелегко с таким грузом, как Уокер, да еще имея рану в плече, но он тянул трос так быстро, как будто на нем и не было никакого груза. Он поднял Уокера прямо под корму и закрепил трос.

Джек Гузик умер в 1956 году в семьдесят лет от сердечного приступа в гриль-баре St. Hubert’s English Grill, где обычно встречался с представителями городской администрации и раздавал взятки. Его сын, сохраняя семейные традиции, отбывал наказание в Аризоне по обвинению в аморальном поведении.

— Здравствуйте. Леннарт Оскарссон. Кажется, мы незнакомы.

— Я спущусь через кормовой подзор, тебе придется сесть мне на ноги.

На похоронах количество итальянцев значительно превышало число евреев.

Я кивнул, и Курце начал переползать туда, где Уокер все еще крепко держался за трос. Курце скользил по корме, а я тянулся за ним, выбираясь из кокпита, пока мне не удалось сесть ему на ноги. В яростной свистопляске шторма только мой вес не давал Курце улететь в море.

— Свен. Свен Сундквист.

Он захватил трос и потащил, плечи его дрожали от напряжения. Он держал Уокера, висящего на высоте пяти футов, — таково расстояние от поверхности воды до гакаборта. Только бы Уокер удержался, молил я Бога. Если он отпустит трос, то не только сам пропадет, но от резкого толчка и Курце потеряет равновесие. Тогда — конец.

Они вместе направились к большой калитке Аспсосского учреждения. Она тотчас открылась, и они вошли. В караульном помещении дежурил Берг. Он узнал Эверта, они кивнули друг другу. Но Свена видел впервые.

16 марта 1957 года семидесятипятилетний Джон Торрио отправился из дома в Бруклине в парикмахерскую. После освобождения в конце 1930 годов он активно занимался бизнесом в сфере недвижимости. Торрио стало плохо в парикмахерском кресле. Через несколько часов он скончался в больнице от ишемической болезни сердца.

Над гакабортом показались руки Уокера, и Курце ухватил его за обшлаг пиджака. Взглянув за борт, я завопил:

— Держись, ради Бога, держись!

— А вы?..

После победы Чермака над Большим Биллом Томпсоном в 1931 году он пустился во все тяжкие и ближе к назревавшей войне стал открыто поддерживать фашистское движение.

Одна из этих дьявольских волн шла на нас — жуткое чудовище нагоняло корму со скоростью экспресса. Нос «Санфорд» опустился, Курце рывком подтянул Уокера выше и, схватив за шиворот, выводок на кормовой подзор.

Оскарссон остановился, вернулся к окошку, раздраженно бросил:

Тут нас накрыла волна и ушла так же стремительно, как пришла. Уокер свалился на дно кокпита, без сознания или мертвый — определить я не мог, а на него упал Курце, тяжело дыша от напряжения. Он полежал несколько минут, потом наклонился, чтобы высвободить трос из железной хватки Уокера.

После смерти Томпсона, в марте 1944 года, в его пяти сейфовых ячейках нашли в общей сложности более $1 800 000, что вызвало подозрения в казнокрадстве, хотя, по большому счету, сумма должна была быть намного больше. Томпсону было семьдесят семь.

Когда Курце удалось отодрать его пальцы от троса, я сказал:

— Он со мной. Из городской полиции.

— Неси его вниз и сам лучше побудь пока там.

Великое озарение сошло на меня, но времени все продумать не было — нужно было вернуть трос на место, за корму, пока не выбило румпель, и следить за следующей волной.

Если бы Эд О’Хара остался в живых, он бы гордился сыном. Бутч, окончивший военно-морскую академию в Аннаполисе в 1937 году, стал асом военно-морского флота США и был награжден Медалью Почета[238] в 1942 году, сбив в бою пять вражеских бомбардировщиков. В 1943 году его самолет был сбит при возвращении на базу после выполнения боевого задания. Поиски, предпринятые с рассветом, не дали никаких результатов – поверхность океана оставалась пустынной. В 1949 году главный аэропорт Чикаго был переименован в его честь.

— На него нет заявки.

Курце вернулся только через час, который я провел один на один со страшной стихией, не имея возможности осмыслить то, чему стал свидетелем. Шторм, казалось, закручивал все сильнее, и я уже начал пересматривать свое мнение о мореходных достоинствах маленьких судов, о которых рассказывал Франческе.

Забравшись в кокпит, Курце взялся вместо Уокера приглядывать за кормовыми тросами и, как только устроился, улыбнулся мне.

— Они ищут Лунда.

Дуайт Грин оставался два срока на посту губернатора штата Иллинойс с 1940 по 1948 год, но затем проиграл выборы демократу Эдлаю Стивенсону. Грин умер от рака легких в феврале 1958 года в возрасте шестидесяти одного года. Его помощник Джейкоб Гроссман стал партнером юридической фирмы и умер в 1975 году в возрасте восьмидесяти двух лет. Глава секретной службы Фрэнк Уилсон скончался в июне 1970 года. В 1932 году Джордж Джонсон стал судьей, затем вернулся в частную практику и умер в 1949 году в возрасте семидесяти пяти лет.

— С Уокером все в порядке, — крикнул он, — Франческа присмотрит за ним. Я откачал его — нахлебался парень под завязку. — Он засмеялся, и радостное торжество его хохота не смог заглушить злобный рев шторма.

— Это меня совершенно не интересует. Меня интересует, почему не заказан пропуск.

Я смотрел на него с изумлением.

* * *

Свен перебил Оскарссона, который собрался рявкнуть что-то, о чем впоследствии наверняка пожалеет.

Судья Уилкерсон не получил места в апелляционном суде, куда так стремился, но провел восемнадцать достойных лет в качестве федерального судьи. Он умер в сентябре 1948 года в семидесят восемь лет.

— Вот. Мое удостоверение. О\'кей?

Шторм на Средиземном море продолжительным не бывает, нет той океанской мощи, которая подпитывала бы его, и сильный ветер скоро стихает. К четырем часам следующего утра шторм ослаб настолько, что я смог доверить управление яхтой Курце и спуститься в каюту. Сев на диван, я почувствовал невыразимую усталость, руки дрожали после долгого напряжения.

Последние десять лет жизни Пэт Рош отошел от дел по причине слабого здоровья. Он умер в июле 1955 года, в шестьдесят лет.

Берг долго рассматривал паспортную фотографию, потом отыскал в базе данных личный номер Свена.

— Ты, наверно, проголодался, — сказала Франческа, — сейчас я приготовлю что-нибудь.

Элиот Несс прошел путь от героя Чикаго до служащего в Кливленде, где с 1935 по 1942-й служил директором Департамента общественной безопасности. В Кливленде он проиграл серьезное дело об убийстве. Во время войны Несс работал в федеральном управлении безопасности, затем стал президентом корпорации Guarantee Paper в Каудерспорте, штат Пенсильвания.

— У вас нынче день рождения.

Я покачал головой:

— Да.

— Не надо, я слишком устал, чтобы есть, пойду спать.

Судьба сыграла с ним злую шутку: вездесущая слава, которую Несс так жаждал, пришла посмертно. Несс умер в 1957 году, когда его книга «Неприкасаемые» только версталась. Несс так никогда и не увидел себя в одноименных фильмах в исполнении Роберта Стэка и Кевина Костнера.

Она помогла мне снять дождевик.

— Что же вы тогда здесь делаете?

— Как Уокер?

У некоторых артефактов из жизни Капоне была своя история.

— Все хорошо, спит на кормовой койке.

— Вы меня пропустите?

Я медленно кивнул — Курце положил Уокера на свою койку. Еще одно подтверждение моей догадки.

Берг махнул ему, и они друг за другом вошли в первый коридор. Эверт громко расхохотался.

— Разбуди меня через два часа, не давай спать дольше. Мне не хочется оставлять Курце одного надолго.

В феврале 1952 года Mэй продала дом на Палм-Айленде, 93, включая мебель, через кливлендское риелтерское агентство чуть более чем за $64 000. «Можно сказать, – вспоминал агент Томас У. Миллер, – я просто украл дом». Он планировал выгодно перепродать имущество, когда в обществе утихнет волна «проклятия Капоне». Спустя три года Миллер выставил его на торги за $72 000, но, в конце концов, с радостью поменял на небольшой частный аэродром недалеко от Кантона, штат Огайо. Дом сменил по крайней мере двух владельцев, причем их постоянно раздражали слоняющиеся вокруг любопытные зеваки, особенно те, которые подбирались к участку по воде со стороны доков, на моторках. Наконец, в 1971 году пилот Генри Т. Моррисон приобрел все имущество за $56 000 и жил там довольно счастливо.

Я завалился в койку и мгновенно заснул. В полусне всплыло видение — Курце втягивает Уокера за шиворот на палубу.

— Ну и болван! Какого черта вы его тут держите? Когда он дежурит, сложнее войти сюда, чем выйти.

Франческа разбудила меня в шесть тридцать, держа наготове чашку кофе, которую я с наслаждением выпил.

После смерти Терезы, 29 ноября 1952 года, Мэй продала дом в Пеории. В конце 1980 годов дом стал предметом раздора между желающими внести его в Национальный реестр исторических мест[239] и теми, кто был против. Окончательное решение было отрицательным.

— Хочешь что-нибудь поесть? — спросила она.

Они шли через подвал. Эверт смотрел по сторонам, вздыхал. Стены такие же, как во всех подвальных коридорах шведских тюрем. Длинные настенные рисунки, более или менее талантливые, проект терапии для заключенных, под руководством наемных консультантов. Внизу всегда синий цвет, всегда масса однозначных символов: открытые тюремные решетки, птицы, взмывающие к небу, и прочая чепуха, связанная со свободой. Этакая взрослая мазня, подписанная — Бенке, Лелле, Хинкен, Зоран, Яри, Гетен, 1987 г.

Я прислушался к шуму ветра и проанализировал движение яхты.

Оживленный интерес возник вокруг бронированных лимузинов Капоне. Один приобрел некий английский предприниматель, который выставлял автомобиль на аукционах, но лот не вызвал никакого исторического интереса. Машину купил малоизвестный владелец танцзала в 1958 году всего за $510. Другой лимузин был продан в США за $37 000 в 1971 году. Когда через четыре года владельцу предложили $80 000, он счел это оскорблением. Еще один лимузин должен был появиться в фильме про Капоне, но сгорел.

— Приготовь завтрак для всех, — сказал я, — мы сейчас ляжем в дрейф и немного отдохнем. Думаю, пришло время поговорить с Курце начистоту, чем бы это ни кончилось.

Оскарссон со связкой ключей прошагал в длинный переход, отпер стальную дверь. Им встретилась шумная ватага заключенных, направлявшихся в спортзал, двое конвоиров впереди, двое сзади. Эверт снова вздохнул, с многими он сталкивался раньше. Некоторых допрашивал, против некоторых свидетельствовал, некоторых старичков поймал, еще когда патрулировал улицы.

Я вышел в кокпит и оценил обстановку. Ветер еще сильно задувал, но с тем, что было совсем недавно, не сравнить. Курце, как я заметил, уже выбрал оба тормозных троса и аккуратно свернул их.

— Мы ложимся в дрейф, а тебе пора поспать, — сказал я.

Не считая раннего «Лица со шрамом», про Капоне было снято еще три фильма с Родом Стайгером, Беном Газзара и Джейсоном Робардсом[240] в главных ролях. Затем его сыграл Роберт Де Ниро в фильме 1987 года «Неприкасаемые». Новый фильм со старым названием «Лицо со шрамом» (1983) с Аль Пачино никакого отношения к истории Капоне не имел (его герой кубинского происхождения занимался торговлей кокаином).

— Здорово, Гренсик! Гуляешь, да?

Он только кивнул головой, и мы вдвоем убрали бухты троса. Потом привязали румпель и проследили, чтобы «Санфорд» встала боком к волне — теперь это ничем не грозило. Когда мы спустились, Франческа возилась у плиты, готовя завтрак. Она постелила на стол в кают-компании влажную скатерть, чтобы не скользили приборы, и мы с Курце уселись.

Он начал мазать хлеб маслом, а я мучительно соображал, с чего начать. Тема была трудной, особенно если учесть взрывной характер Кобуса, и я не знал, как подойти к ней. И я начал так:

Стиг Линдгрен, один из членов закрытого общества, из тех, кто никогда не сможет жить нигде, кроме как за стенами, — запри и выброси ключ, мразь все равно наружу не хочет. Эверт устал от этих типов.

Штаб-квартирой Капоне в Сисеро (отель Hawthorne, переименованный в Western и, наконец, в Towne) управлял один из наследников Капоне Джозеф Айуппа. Он продал отель 17 февраля 1970 года. Через несколько часов, по случайности, на кухне начался пожар, и Towne полностью сгорел. Возгорание произошло по роковому совпадению обстоятельств, никто даже не предполагал факта поджога. Это место пустует до сих пор.

— Знаешь, я ведь еще не поблагодарил тебя по-настоящему за то, что ты вытащил меня из шахты, помнишь, когда кровля обвалилась.

— Заткнись, Малосрочник, иначе расскажу твоим неудавшимся дружкам, за что тебя так прозвали.

Он жевал хлеб и ответил с набитым ртом:

— Нет, дружище, то была моя вина, я ведь уже сказал тебе. Мне надо было тогда как следует укрепить последний пролет.

Урбанистическая строительная политика сровняла с землей здания Four Deuces и Metropole. Трудно поверить, что эти пустующие участки, засыпанные битым кирпичом, когда-то были самыми привлекательными местами района Леви и окрестностей. Заброшенное здание отеля Lexington, ставшее прибежищем местных бомжей, все еще стоит на месте. После Капоне гостиница превратилась в дешевый бордель, затем в ночлежку и была закрыта решением мэрии в 1980 году. Шумиха вокруг возможных богатств Капоне, спрятанных в забетонированном участке подвала отеля, привела к специальному телевизионному проекту-расследованию. Во взломанном помещении валялось несколько пустых бутылок из-под виски. В конце 1980-х годов застройщики начали трубить о реконструкции или полном обновлении здания. Никаких признаков ни того, ни другого пока не появилось.

Вверх по лестнице, в отделение А. Секс-отделение.

— Уокер тоже должен благодарить тебя. Прошлой ночью ты спас ему жизнь.

Курце фыркнул: