На лице комиссара появляется двусмысленное выражение.

– Доктора-то?.. В общем, да. Немного.

– Он ходит туда-сюда два-три раза в неделю, – нахмурившись, говорит Ассан, провожая взглядом врача. – Странно, правда? Мы никогда им не занимались.

– Нет нужды: он работает в Колониальном госпитале, и за ним наблюдают, – беззаботно отвечает Кампелло. – Он и так под контролем… Он сидел здесь всю войну как беженец, потому что фашисты хотели его уничтожить.

– За то, что республиканец?

– За то, что масон.

– Даже так… Удивительно, что вы ни разу не приказали за ним присмотреть.

Комиссар строго глядит на помощника:

– А кто тебе сказал, что я не присматриваю сам?

Ассан в сомнении.

– Ладно, я не знаю. Вы думаете, доктор?..

Кампелло останавливает его жестом:

– Вот что, Ассан.

– Слушаю, шеф.

– Не суй свой нос туда, куда я не приказывал тебе его совать. Понятно?

Ассан робко моргает здоровым глазом.

– Ни в коем разе; только по вашему приказу.

– Вот именно, по моему приказу. Занимайся своими делами. А Самуэль Сокас – дело не твое… И не мое.



Когда Елена добирается до ограды своего дома, уже совсем стемнело. Это странно – около дома чей-то мотоцикл. Сумерки еще не совсем окутали землю, но в саду уже не видно ни зги. Она с беспокойством открывает калитку, Арго бросается ей навстречу, радостно, как всегда, но на этот раз поведение собаки необычно: она заливается лаем, но к радости примешивается тревога: Арго то подбегает к хозяйке, прыгает и лижет ей руки, то убегает и снова возвращается. Происходит что-то непонятное. Елена закрывает за собой калитку и медленно, осторожно направляется к дому. Собака наконец замирает у стены, рядом с еле различимым, незнакомым силуэтом. Едва Елена приближается, силуэт приобретает реальные очертания, и мужчина шагает ей навстречу.

– Я надеялся, вы не испугаетесь, – произносит голос с итальянским акцентом.

– Что вы здесь делаете?

– Мы же договорились, что я снова приду – забрать часы, компас и глубиномер.

– Это правда.

– Ну вот, я здесь.

У Елены отчаянно бьется сердце. Пытаясь успокоиться, она с напускным равнодушием доходит до стены, приставляет к ней велосипед и снимает с него корзинку. Тень мужчины идет за ней, держась на некотором расстоянии. Собака крутится рядом с ними, и оба слышат ее довольное ворчание.

– Я смотрю, вы подружились с Арго.

– Да, это благородная собака. Доброжелательная.

– Не со всеми.

– Со мной уж точно, сами видите. Обычно собаки хорошо ко мне относятся.

Следует короткая пауза. Обоим неловко. Елена чувствует некоторое недоверие.

– Вы действительно пришли за этим?.. Зачем вам старые часы?

Ответ заставляет себя ждать пару секунд – итальянец колеблется, а может, ей кажется.

– Нет, у меня были здесь и другие дела.

– Вот оно что.

– Я воспользовался случаем.

Елена смотрит поверх ограды на близкое море, которым вполне завладела ночь. Только далекая полоска неяркого света видна на границе со звездным небом. Затонувшее судно поглотил мрак. Она достает из кармана ключи и поднимается на четыре ступеньки к двери.

– Видимо, я должна пригласить вас войти.

Мужчина медлит с ответом, словно раздумывая.

– В этом нет необходимости, – говорит он нерешительно. – Если хотите, я могу подождать здесь.

Она искренне удивлена:

– Но почему?

– Не знаю. – Он опять колеблется. – Мы ведь в Испании, так?… Из-за вашей репутации.

– Вы сейчас о чем?

– Ну, не знаю. Мужчина в доме, поздно вечером.

Елена смеется. Или он правда совсем наивный, думает она, или хочет таким казаться. Вместо раздражения эта мысль будит в ней любопытство.

– У меня нет соседей, которые наблюдают за мной из-за занавески. Так или иначе, моя репутация – мое дело. Вам не стоит об этом беспокоиться.

Она открывает дверь, приглашает его войти и безрезультатно щелкает выключателем. Затем на ощупь разыскивает керосиновую лампу и спички, зажигает фитиль и накрывает лампу стеклянным колпаком. Неяркий свет прокрадывается в гостиную, и мужчина озирается, словно пытаясь узнать обстановку. На нем темные брюки и белая рубашка без галстука, черная куртка. Спокойные зеленые глаза медленно осматривают все вокруг: мебель, ковер, потухший камин, книги, под которыми прогибаются полки стеллажей, свадебную фотографию Елены и ее мужа в форме моряка торгового флота.

– И вы сюда меня дотащили? – спрашивает он.

– Да.

Они смотрят друг на друга в неверном свете лампы, отчего неопределенность ситуации еще сильнее: мужчина не таит растерянности, она старается скрыть недоверие. Затем она подходит к письменному столу, открывает ящик, достает часы и другие подводные приборы и кладет их на стол. Он бросает на них беглый взгляд.

– Спасибо, – произносит он почти застенчиво.

Потом берет инструменты со стола и раскладывает по карманам куртки.

– Я собиралась ужинать, – замечает Елена.

Мужчина смущенно моргает и неловко, нерешительно поводит рукой, будто вспомнил нечто важное. Лампа освещает половину его лица, другая половина в темноте.

– Конечно… Не буду вас больше беспокоить, извините. Я сейчас же ухожу.

Елена поворачивается к нему спиной и непринужденно направляется в кухню, унося корзинку с продуктами.

– Да ладно, тут хватит на двоих, – говорит она, зажигая еще одну лампу. – Вы любите фрикадельки из тунца?

– Очень, – отзывается он из комнаты.

– Составите мне компанию?

– Вы приглашаете меня поужинать?

Он появляется на пороге кухни; кажется, он удивлен. Елена кивает, зажигает плиту и ставит кастрюлю с фрикадельками разогреваться.

– Ну да.

Она поднимает глаза, смотрит на него и впервые за этот вечер видит, что он улыбается. Белая полоска на смуглой коже – как в тот день, когда он бросал камешки в море, – удивительным образом подчеркивает и его уверенность в себе, и наивность. Или ей так кажется. Никогда раньше, думает она, я не видела ни у кого такой улыбки.

– С большим удовольствием, – слышит она его слова.

– Можете снять куртку, если хотите. Здесь тепло.

– Спасибо.

Елена расстилает скатерть на кухонном столе, ставит тарелки, кладет приборы, открывает бутылку вина, и они ужинают почти в полной тишине, то поглядывая друг на друга, то, наоборот, отводя глаза. Дают электричество; Елена встает из-за стола и гасит лампы. Потом итальянец помогает ей вымыть посуду, и они возвращаются в гостиную, где закуривают по сигарете.

– Могу предложить только сладкое вино из Малаги. Вы его уже пробовали, хотя, возможно, и не помните.

Он снова улыбается:

– Большое спасибо, но в этом нет необходимости… Я почти не употребляю алкоголь.

Они молча курят. Он сидит на диване, она в кресле-качалке, между ними низкий столик. Он снова внимательно оглядывает комнату, как будто на этот раз она кажется ему другой.

– Я совсем не помню дом, – говорит он.

– Естественно. Вы были без сознания, когда я вас сюда дотащила.

Его взгляд останавливается на фотографии в рамке, которая стоит на письменном столе.

– Это ваш муж?

– Был.

– Да, конечно, извините… Мне про вас говорили. Я знаю вашу историю.

– Интересно узнать, когда и кто вам про меня говорил.

Итальянец молчит. Он смотрит на дым от сигареты и, наклонившись, аккуратно гасит ее в пепельнице.

– Вы представляете собой проблему.

– Для вас или для других?

Он выпрямляется и кладет руки на колени. Сейчас в его улыбке есть что-то виноватое.

– Для меня. Это я и хочу сказать.

– Что ж, вы даже не представляете, как я вам сочувствую. Надо же, я для вас проблема.

– Я неудачно выразился, простите меня еще раз. Это не ваша вина.

Он умолкает, в смущении разводит руками и опять кладет их на колени.

– У меня в Испании довольно деликатная миссия, – тихо произносит он наконец.

– Я догадываюсь.

– И я не сам по себе. У меня есть товарищи. И они беспокоятся.

– Я понимаю. – Голос Елены звучит жестко. – Они хотят знать, может, я сплетница и болтунья? Из тех, кто слишком много говорит.

Похоже, эти слова приводят его в крайнее возмущение.

– Ради бога, – протестует он. – Я никогда не стал бы утверждать…

– А вам не кажется, что у меня была масса возможностей рассказать кому угодно кое о чем, но до сих пор, однако, я этого не сделала? Вы и ваши товарищи хотите получить от меня письменные заверения? Хотите, чтобы я дала вам гарантии своего молчания?

– Умоляю вас, не обижайтесь.

– Вы говорите, не обижайтесь? – Она встает, резко затягивается и тушит сигарету в пепельнице. – Вы пришли предложить мне деньги?.. Или угрожать мне?

Итальянец тоже встает, он смущен.

– Умоляю вас, поймите…

– Я понимаю гораздо больше, чем вы думаете, и позвольте мне это доказать.

И дальше громко и запальчиво Елена рассказывает обо всем, что знает и предполагает: операции итальянских военных водолазов, атаки на Гибралтар с суши, а не с подводных лодок, сговор с местными тайными агентами, ее уверенность в том, что водолазы укрываются на судне, пришвартованном к молу в Альхесирасе, на «Ольтерре».

– Все это мне безразлично, – заканчивает она. – Идет война, и мне не за что благодарить англичан – скорее, наоборот. Мне все равно, даже если вы вместе с немцами потопите весь средиземноморский флот… Доходит до вас?

– Доходит, – подавленно отвечает он.

И тут, повинуясь иррациональному порыву, она шагает к нему так стремительно, что он невольно отступает.

– Однако, – продолжает она, – признаюсь, мне любопытно. Я хочу задать вам вопрос, и от вашего ответа будет зависеть, продолжим ли мы разговор или на этом закончим… Вы готовы на него ответить?

Он снова моргает, в его зеленых глазах такая робость, что это трогает ее сердце. Мне хочется его поцеловать, вдруг думает она, удивляясь себе. В щеку или в губы. Да. Прямо сейчас.

– Да, я готов, – говорит он почти торжественно.

Опять эта его наивность, думает она. Дойдя до этого предела, уже невозможно притворяться, если только он не гениальный актер. Интуиция подсказывает ей, а потом и разум подтверждает: все это время он говорил правду.

– Вы участвовали в атаке позапрошлой ночью?

Итальянец, похоже, обдумывает ответ. Он наклоняет голову, отводит взгляд, но потом снова вскидывает глаза.

– Может, и так.

– Говорят, там погиб итальянский водолаз.

Он опять выдерживает паузу.

– Такое возможно.

– Я могла подумать, что это вы, понимаете?

От этих слов он слегка вздрагивает.

– Вы так подумали?

– Я этого боялась.

На сей раз пауза затягивается. Надолго. Итальянец смотрит на Елену так, что теперь неловко ей. И вдруг он резко отступает и берет куртку.

– Спасибо за ужин и за то, что вернули мои вещи. Сожалею, что сегодня нарушил ваш покой.

– Подвергнув опасности мою репутацию?

– И это тоже.

Она качает головой, уперев руки в бока.

– Ничего вы не нарушили, и моя репутация по-прежнему в безопасности… Если уж Арго не прогнала вас со двора, я и подавно не прогоню.

Он шагает было к двери, но колеблется, будто в чем-то усомнившись, и так и стоит посреди комнаты. Если он меня сейчас поцелует, думает Елена, я не стану ему мешать. Только я ведь знаю, что он не поцелует.

– Может быть, в другое время, – говорит он, и Елена содрогается, потому что на секунду ей кажется, будто он прочитал ее мысли. – И в другом месте.

– В другой жизни? – улыбаясь, добавляет она.

Итальянец смотрит на нее долгим взглядом, полным робкого любопытства.

– Вы – необыкновенная женщина, – заключает он.

– А вы – упрямый мужчина.

Он резко поднимает голову, будто его ударили в подбородок, и она снова читает в его глазах неуверенность.

Святые небеса, думает она почти по-матерински. Надеюсь, в глубинах моря он не такой. А то его же там мигом убьют.

Он смотрит на свадебную фотографию. Потом перекидывает куртку через плечо и направляется к двери.

– Вы и дальше будете атаковать англичан? – спрашивает она.

Он останавливается в нерешительности. И снова смотрит на нее.

– Зачем вы об этом спрашиваете?

– Кое-что мне известно, кое-что я могу узнать… Вдруг вам пригодится. Или, может, вам будет интересно.

6

Комната 246

– Без сахара, так?

– Да, спасибо.

Силтель Гобович сварил кофе и поставил дымящуюся чашку на столик перед Еленой. Затем он занялся покупателем в военной форме, который что-то ищет в отделе английской литературы. Елена заполняет последнюю полку – «Полное собрание рассказов Джозефа Конрада», «Лондон, Хатчинсон и Ко.», – отправляет карточку издания в архив и пьет горячий кофе, не торопясь и наслаждаясь вкусом. Несколькими минутами позже, убедившись, что Гобович все еще занят с клиентом, Елена берет свою сумку и, будто собираясь выкурить сигарету, отправляется на террасу. Солнце еще высоко, и бухта ярко сверкает: дугообразный берег уходит вдаль до мыса Карнеро, и Альхесирас похож на белое пятнышко у подножия гор, разрезающих пейзаж на синий и серый цвета. Ветер украшает морские волны барашками, а в двадцати четырех километрах, на другом берегу залива, ясно различима Африка.

Фотоаппарат «Кодак-Турист» куплен сегодня утром за восемь фунтов двадцать пять шиллингов в фотомагазине на Мейн-стрит: объектив у него гармошкой, похожей на воздуходувные меха, а в собранном состоянии камера чуть больше книжки малого формата. Оставив пачку сигарет и зажигалку на ступенях террасы, Елена достает «кодак», убеждается, что ее не видно из окон окрестных домов, открывает объектив и, приставив камеру к глазам, щелкает затвором, прокручивает катушку и повторяет эту операцию четыре раза, фотографируя порт, противовоздушные батареи, продуктовые склады и серые массы военных кораблей, пришвартованных к молам. Потом убирает камеру, зажигает сигарету и курит, стоя неподвижно, в ожидании, когда наконец успокоится сердце, которое вот-вот выпрыгнет из груди.

Не надо было мне пить этот кофе, думает она. Кофе был ни к чему. Хотя, надо сказать, за исключением частого пульса, ее даже удивило, насколько она спокойна; гораздо спокойнее, чем она от себя ожидала. Дыхание не перехватывает, пальцы держат сигарету и не дрожат. Почти всю ночь Елена не спала, представляя себе эту минуту; однако все прошло очень быстро и просто, почти буднично, словно она заранее заучила каждое движение, каждый взгляд и учла все свои страхи. Я должна спокойно все проанализировать, делает она вывод. Надо разобраться в себе, когда буду отсюда далеко, в покое и по другую сторону решетки. Когда смогу спокойно поразмышлять о том, что делаю и что собираюсь сделать.

Когда она возвращается в магазин, хозяин с клиентом в офицерской форме обсуждают «Оксфордскую книгу испанской поэзии», которую офицер только что приобрел. Беседуют они так дружески и душевно, что сразу понятно: это постоянный клиент Гобовича.

– А-а, Елена, иди сюда… Хочу познакомить тебя с Джеком Уилсоном.

Они пожимают друг другу руки. Уилсон высокого роста, волосы цвета соломы. Глаза влажные, немного навыкате. Наверняка любитель выпить, думает Елена. На мундире у него три нашивки сержанта и знак Учебно-образовательного корпуса вооруженных сил: открытая книга с двумя винтовками крест-накрест. Лицо простое, но его английский безупречен, как у хорошо образованного человека. Совершенно очевидно, что он начитанный.

– Книжный магазин в Ла-Линеа, как же, как же, – говорит он. – Надо будет обязательно заглянуть… У вас тоже есть издания на английском?

Она рассеянно кивает. Думая только о том, как бы поскорее уйти.

– Да, есть немного.

– Замечательно.

Пытаясь вести себя естественно, Елена оставляет сумку на столе небрежно приоткрытой. Гобович вынимает трубку изо рта и по-доброму смотрит на нее.

– Уже уходишь?

– Да, я заполнила тридцать две карточки. Приду через пару дней, если смогу.

– Как я тебе благодарен, дорогая моя.

– Не за что… Даже не говори такого. Приходить сюда – радость для меня.

– Ваш магазин недалеко от границы? – спрашивает Уилсон.

– На улице Реаль. – Она смотрит на него. – Вы часто бываете в городе?

– О-о да, знаете… Бо́льшая часть моих товарищей, и я тоже, заходим иногда пропустить стаканчик. – Он подмигивает, весело улыбаясь, и это несколько коробит Елену. – Культурными такие визиты не назовешь уж точно.

Он перешел с английского на испанский, довольно правильный. Он рассеянно смотрит на сумку, потом переводит взгляд на женщину.

– Есть автор, который мне очень нравится, – добавляет он через секунду. – Валье-Инклан. Я пытался его переводить, но был вынужден оставить это дело.

Елена протягивает руку к сумке, собираясь ее закрыть, и делает над собой усилие, изображая заинтересованность.

– А что именно?

– «Да здравствует мой хозяин»[27]. По-моему, удивительная вещь.

– Это не простая проза для иностранного читателя.

– Именно поэтому она меня и привлекает. Просто невероятно, как он видоизменяет язык, какие смелые, буквально разящие наповал образы использует… На английском это звучало бы весьма необычно.

– Помнишь, я говорил тебе, что он – пламенный поклонник Джойса? – вставляет Гобович.

Елена смотрит на офицера чуть внимательнее.

– Мне нравится Джойс, – говорит она.

– Он переведен на испанский?

– Пока нет, насколько я знаю.

Уилсон удивляется:

– Вы читали его на английском?

– Да.

– Она прекрасно на нем говорит, – подтверждает Гобович.

– Я преданный поклонник «На помине Финнеганов», – улыбается Уилсон. – И нахожу, что «Улисс» производит бо́льшее впечатление, если читать его здесь, на Гибралтаре… По-моему, Джойс замечательно прочувствовал эти места, хотя никогда здесь не был.

– Однако образ Молли Блум не слишком удачный, – высказывается Елена. – Она никак не могла так хорошо говорить на гэльском.

– Это интересно. – Уилсон замирает. – Почему вы так думаете?

– То, что ее отец офицер, я считаю ошибкой Джойса, незнанием среды. Я не верю, что такой человек мог дослужиться до майора; и вряд ли он женился бы на испанке – уж скорее на коренной уроженке Гибралтара.

– О-о, это великолепно… Продолжайте, прошу вас.

– В любом случае, гораздо убедительнее звучало бы, если бы у Молли был не чистейший дублинский выговор, а андалузский акцент.

Уилсон удивленно поднимает брови:

– Простите?

– Некоторая шепелявость.

– Слушайте, это потрясающе. Вы мне позволите это использовать?

– Пожалуйста, пользуйтесь. Вы писатель?

– Иногда пытаюсь им быть, – отвечает он шутливо. – В настоящий момент я солдат Его Величества Георга Шестого.

Елена указывает на его галуны:

– Учебно-образовательный корпус, как я вижу.

Уилсон смотрит на нашивки, будто видит их в первый раз.

– О-о, это название само себе противоречит… Образованных солдат не бывает.

– Джек пишет стихи, и у него хорошо получается, – уточняет Гобович между двумя затяжками. – Он сотрудничает с альманахом «Поэтри Лондон».

– От случая к случаю, – Уилсон стучит пальцами по обложке только что купленной книги. – А какова в вашем магазине ситуация с испанской поэзией?

– Разумеется, ее много, и она весьма разнообразна.

– Замечательно. Обязательно надо будет зайти посмотреть… Антонио Мачадо? Луис Сернуда?

– Конечно.

– Гарсия Лорка?

– Тоже.

– Я думал, он запрещен – он ведь республиканец.

На лице Елены появляется подобие грустной улыбки.

– Его реабилитировала собственная смерть.

– Понимаю. Вы, испанцы, уж очень…

Он умолкает в нерешительности и хмурит брови, подыскивая нужное слово.

– Парадоксальные? – подсказывает Елена.

Англичанин оживляется:

– Именно так.

Елена твердой рукой берет сумку, застегивает ее и вешает на руку.

– Вы даже не представляете себе, до чего мы можем дойти в нашей парадоксальности.



Летом 1982 года я опубликовал серию из трех статей об отряде «Большая Медведица» под названием «Троянский конь на Гибралтаре». А позднее – пространный репортаж в аргентинском журнале «Люди». Той же зимой я поехал в Венецию по семейным делам; я сложил вырезки в папку и привез их в книжный магазин на улице Корфу. Там, сидя около прошлогодней бутановой печки, я ждал, когда Елена Арбуэс их прочтет, а ее лабрадорша, расположившись на ковре, не сводила с меня преданных черных глаз.

– Написано очень хорошо, – сказала Елена, закончив чтение. – Все именно так и происходило, и я благодарна вам за то, что вы нигде не упомянули мое имя. Но есть одна серьезная ошибка… Женщина, которую вы имеете в виду, – не я.

Я растерялся. В репортаже я говорил о женщине, которая жила в доме на испанском побережье, около городка Ла-Линеа, и сотрудничала с Десятой флотилией. Она вышла замуж за итальянца, уточнял я, но дальше этого не пошел. Для меня было очевидно, что речь могла идти только о Елене Арбуэс. Она слушала мои объяснения внимательно и терпеливо, и при этом улыбка не сходила с ее лица. А затем покачала головой:

– Вы перепутали меня с испанкой Кончитой Перис-дель-Корраль, женой итальянского разведчика Антонио Рамоньино… Они жили, как и я, вблизи от берега; но чуть подальше, в доме, который назывался Вилья-Кармела.

– Вот так раз. А я думал, это ваш дом.

– Нет, вовсе нет. Этот дом служил чем-то вроде оперативного штаба, и оттуда наблюдали за бухтой. Там разрабатывались операции, которые потом осуществляли с «Ольтерры», и там же скрывались водолазы, которые после атак на Гибралтар вынуждены были плыть до испанского берега.

Она умолкла и задумалась. Посмотрела на фотографии на стене: на ту, где она с мужем, и на ту, где два водолаза стоят рядом с майале на палубе подводной лодки. Мне уже было известно, что та лодка называлась «Шире».

– Я тогда этого не знала, – добавила она через минуту, – но именно в Вилья-Кармелу я звонила в ту ночь, когда притащила Тезео с берега к себе… Антонио Рамоньино и капитан-лейтенант Маццантини за ним и пришли.

– Но вы же познакомились с Кончитой Перис?

– Нет, мы никогда не виделись. Они все держали в большом секрете и с нами предпочитали не общаться.

– Я сожалею о своей ошибке, – сказал я.

Она снова улыбнулась, что-то вспомнив:

– Не беспокойтесь, все наоборот. Мне нравится, поскольку это лишь доказывает, что все держалось в строжайшей тайне. Что Тезео и его товарищи защищали меня, насколько это было возможно… В каком-то смысле защищают по сей день, несмотря на то, что их уже нет в живых.

Она взглянула на стенные часы с маятником, которые показывали половину первого. Потом протянула мне папку с вырезками.

– Сохраните их, – попросила она.

– Спасибо.

Собака встала с коврика, и хозяйка поднялась вслед за ней.

– В это время мы с Гаммой всегда гуляем… Она очень добрая, но у нее есть свои потребности.

Несколько секунд я колебался.

– Могу я пригласить вас пообедать?

Она посмотрела на меня с любопытством. Потом погасила печку и нерешительно повела плечами. И показала на папку, лежавшую на столе:

– Вы ведь уже опубликовали ваши репортажи.

– Одно другому не мешает. Тут речь о личном. Вопросы, на которые нет ответов.

Она улыбнулась в третий раз. Несколько загадочно. Она сняла с вешалки поношенный темно-синий жакет и меховую шапку.

– Весь мир наполнен вопросами без ответов.

Она наклонилась прицепить поводок к ошейнику Гаммы, радостно вилявшей хвостом. Я заметил, что, несмотря на пигментные пятна и слегка искривленные артрозом пальцы, Елена Арбуэс сохранила изящество движений, которое пощадили даже годы. Ее легко было представить молодой и смелой.

– Почему вы на это пошли? – рискнул я.

Она замерла; собака терлась о ее ноги.

– Вы о чем? – сухо спросила Елена.

Я притворился, что не заметил такой интонации. В любом случае у меня, возможно, другого шанса не будет, подумал я. И я ничего не теряю, попытавшись.

– Подвергать себя такой опасности, – ответил я. – Работать на них.

Казалось, она задумалась, а может, просто искала способ повежливей выпроводить меня из дома.

– Думаю, ваша концепция ошибочна, – сказала она наконец. – Я никогда не работала на них.

– Но Тезео Ломбардо…

– Тезео был моим мужем. Я была в него влюблена, но это другая история. Остальное касается только меня.

Это прозвучало резко, почти грубо и дальнейших обсуждений явно не предполагало. Елена стояла у самых дверей, как бы предлагая мне удалиться. Я обернул шарф вокруг шеи, застегнул пальто и вышел на улицу. Она тоже вышла и закрыла дверь на ключ.

– Тут есть одна небольшая траттория, где я обычно обедаю, – вдруг сказала она. – Недалеко, на молу Дзаттере.

– Позвольте проводить вас.

– Пожалуйста.

Мы шли, почти не разговаривая, под лучами солнца, отражавшегося в каналах и едва согревавшего старые камни. Она то и дело натягивала поводок, придерживая Гамму, и прикрывала глаза от солнечного света, а я тайком наблюдал за ней. Морщинки избороздили ее лицо вокруг век и линии рта, но я представлял себе, что их нет, пытаясь увидеть, какой она была несколько десятилетий назад. Мне хотелось как можно ближе подойти к образу женщины двадцати семи лет, которая нашла на берегу мужчину, лежавшего без сознания, и случилось это в разгар войны, а закончилось тем, что она стала его женой. И последовала за ним в Венецию, за новой жизнью, взяв себе новое имя.

– У вас были дети? – вдруг спросил я. До той минуты мне не приходило в голову поинтересоваться.

– Да, сын… Он импресарио и работает в Милане.

– А внуки у вас есть?

– Двое.

У пристани она показала на старинный навес из потемневших досок, а на другой стороне канала, вдоль которого мы шли, другой такой же, но из грубой черепицы. Перед нами было две гондолы: одна пришвартована к деревянному столбу, другая вытащена из воды на деревянный настил поверх песчаного откоса.

– Сначала это все принадлежало деду, потом отцу Тезео. Он здесь и вырос.

– И до сих пор это собственность семьи?

– Муж продал ее в шестидесятых, когда его отец умер.

Траттория называлась «Алле Дзаттере» – маленькое заведение, где подавали пасту и пиццу, четыре столика внутри, два снаружи и кухня, вся на виду; позднее эта траттория закрылась на несколько лет, а потом открылась снова, но уже в другом месте и в другом стиле. Мы сидели у самого входа, на солнышке, привязав собачий поводок к ножке стула. Заказали спагетти с боттаргой[28] и вино из Пьемонта. Обедали, глядя на большие корабли, которые проходили по каналу.

– Почему вы на это пошли? – решился повторить я.

– Если вы думаете, что это было самопожертвование юной влюбленной, можете выкинуть это из головы.

– Вообще-то у меня нет конкретной идеи.

– Тем лучше… Не сомневаюсь, есть много женщин, способных и на такое, и на гораздо большее. В том числе бросаться ради любви в невероятные и даже героические приключения. Но это не мой случай.

Она посмотрела в направлении острова Джудекка, отделенного от нас широким каналом. Провела ладонью по лбу, словно пытаясь оживить воспоминания или найти слова, чтобы их выразить.

– Все куда прозаичнее, – сказала она. – Проще, чем вы себе представляете. И длилось всего несколько дней.

Вот тогда Елена Арбуэс и рассказала мне, что произошло в Масалькивире: безжалостная бомбардировка порта англичанами после франко-германского перемирия в 1940 году, потопленные французские корабли, попавшее под бомбы торговое судно и восемь человек с «Монтеарагона», которые пополнили список из 1297 погибших испанцев и 351 раненого француза.

Она рассказывала спокойно, монотонно, без всякого пафоса. Она давно с этим примирилась. Я слушал ее, оцепенев.

– Вы это сделали из мести? – спросил я, когда она умолкла.

Она немного поразмыслила.

– Не думаю, что это подходящее слово, – ответила она.

Прозвучало искренне. Она наклонилась погладить собаку.

– Вначале, возможно, да. В какой-то момент я так думала… Но сейчас, со временем, я понимаю, что нет. На самом деле я никому не собиралась мстить.