— Мисс Энн, о чем вы задумались? — тем временем обратилась к ней леди Кэтрин. — Молодым леди не подобает стоять посреди газона с мечтательным видом. Молодые леди… — Да, да, мама, молодые леди всегда должны находить себе занятия, не прозябать в праздности и унынии.
— Я рада, — смягчилась леди Кэтрин, — что хотя бы вы усвоили все мои наставления, в отличие от вашей кузины, которая целыми днями мечтает и читает романы. Мне следует все же поговорить с Дарси о мисс Джорджиане…
С этими словами леди Кэтрин повернулась и пошла к входу в дом, а за ней припрыжку поскакал МакФлай, засеменил Дуглас, и обреченно поплелась мисс де Бер, будто невзначай оглядываясь по сторонам.
Burns, Susan. Before the Nation: Kokugaku and the Imagining of Community in Early Modern Japan. Durham, NC: Duke University Press, 2003.
Едва процессия скрылась за углом, как Тинкертон довольно ухмыльнулся и вытащил из кармана небольшую тетрадь, прочитав на обложке: «Дневник Энн де Бер, начат в марте 18** года».
— Ну-с, — пробормотал сыщик. — И что тут у нас интересненького?
Hanley, Susan. Everyday things in premodern Japan: the hidden legacy of Material Culture. Berkeley: University of California Press, 1997.
Он бегло просмотрел несколько страниц.
— Хм…. март, март… «Приехала Джорджиана и привезла с собой три картонки романов…»… так… «Ромульдор»… что? А, «рыцарь на белом коне»… так-так… дремучие леса, мама, «мистер Коллинз — редкостный зануда и подхалим…», «миссис Коллинз — неглупая женщина, но сделала большую глупость, выйдя замуж за нашего пастора»… «леди Меткаф, впрочем, гораздо больше себе на уме, чем это показывает»… Наблюдательная девочка… Хм… Aга! «Миссис Дженкинсон нервничает, а вчера я видела, что она плачет. Когда я спросила ее, что случилось, она даже не услышала меня. И с ужасной, душераздирающей тоской смотрела на картину в библиотеке, изображающую бурное море… Картина сама по себе ужасная, конечно, но ее подарили папе на день рождения, поэтому мама…» Хм… «Сегодня миссис Дженкинсон принесли письмо и она опять плакала…» Хм… Вот, исключительно-замечательно: «18–19 апреля 18** года… пропала моя компаньонка миссис Дженкинсон… Теперь она не узнает, что Ромуальд на самом деле граф… ко мне вдруг подошел какой-то джентльмен… я его узнала!»…
Hellyer, Robert I. Defining Engagement Japan and Global Contexts, 1640–1868. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2000.
Тинкертон оглянулся, засунул тетрадь в карман и пошел по направлению к зарослям кустарника, где еще накануне приметил удобную скамью. Он любил проводить следствие в комфорте, если на то была возможность.
Hur, Nam-lin. Prayer and Play in Late Tokugawa Japan: Asakusa Senso-ji and Edo Society. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2000.
Ikegami, Eiko. The Taming of the Samurai: Honorific Individualism and the Making of Modern Japan. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1997.
McNally, Mark. Proving the Way Conflict and Practice in the History of Japanese Nativism. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2005.
Глава тридцать восьмая, в которой мистер Тинкертон сверяет маршруты и разглагольствует о друидах
Pitelka, Morgan. Spectacular Accumulation: Material Culture, Tokugawa Ieyasu, and Samurai Sociability. Honolulu: University of Hawaii Press, 2015.
Roberts, Luke. Mercantilism in a Japanese Domain: Merchant Origins of Economic Nationalism in Eighteenth-Century Tosa. New York: Cambridge University Press, 2002.
Sawada, Janine T. Practical Pursuits: Religion, Politics and Personal Cultivation in Nineteenth-Century Japan. Honolulu: University of Hawaii Press, 2004.
Teeuwen, Mark, and Kate Wildman Nakai, eds. Lust, Commerce, and Corruption: An Account of What I Have Seen and Heard, by an Edo Samurai. New York: Columbia University Press, 2017.
«Напрасно думает грешный человек, что сам выбирает свой путь. Так, ступая ногами своими по травам и тропам, либо оседлав коня, не знает он, куда приведет его дорога, с кем столкнется он в пути, ибо много идущих, но мало знающих, куда они идут…»
Из «Истории зловещих событий…»
Vaporis, Constantine N. Tour of Duty: Samurai, Military Service in Edo, and the Culture of Early Modern Japan. Honolulu: University of Hawaii Press, 2009.
Розингс, 22 апреля, четверг, 9:15 утра
Walker, Brett L. The Conquest of Ainu Lands: Ecology and Culture in Japanese Expansion, 1590–1800. Berkeley: University of California Press, 2006.
— Предлагаю на время прервать следствие, съездить домой, отдохнуть и переодеться, — заявил сэр Юстас, едва они с генералом и офицерами вошли в библиотеку.
Рекомендованные фильмы
— Разумно, — кивнул генерал. — Детку пока… гррр-м… неизвестно, где искать. Мои ребята отдыхают после беспокойной ночи, и нам следует тоже… гррр-м, привести себя в порядок. Капитан, — обратился он к Шелли, — передайте джентльменам, что до чая нас не будет в Розингсе. А поиски продолжат драгуны… гррр-м…. днем… И сами с лейтенантом можете отправляться отдыхать.
«Харакири» (1962) — художественный фильм Масаки Кобаяси. Начало XVII века, история мести, основанная на практике ронинов, которые угрожали совершить сэппуку во дворе замка даймё, если им не выплатят жалованье.
— Слушаюсь, сэр, — Шелли вышел из библиотеки. Йорик начал собирать бумаги и перья, а судья приказал дворецкому подать свой экипаж к дому. Но не успел он подняться, как в библиотеке появился Тинкертон.
«Рыжая борода» (1965) — художественный фильм Акиры Куросавы. История XIX века о сострадательном сельском докторе и его заносчивом помощнике, учившемся голландской медицине в Нагасаки.
— Мы уезжаем, — сказал ему сэр Юстас. — Вернемся к чаю, так что…
«Легенда о Нараяме» (1993) — художественный фильм Сёхэя Имамуры о существовавшей, по легенде, практике бедных деревень оставлять немощных стариков умирать от голода в горах. Лауреат «Золотой пальмовой ветви» Каннского кинофестиваля.
— Исключительно замечательно, — Тинкертон прошел к столу и плюхнулся в кресло. — Вы можете ехать, а я пока проведу допросы.
«Сорок семь ронинов» (1941) — художественный фильм Кэндзи Мидзогути. Переложение популярного сюжета культовым режиссером.
— Какие еще допросы?! — возмутился судья.
— Мне нужно побеседовать с мисс Кэтрин Беннет, с мисс де Бер, — начал перечислять сыщик. — Думаю, дворецкий Дуглас может рассказать нам что-нибудь интересное… как и полковник Фицуильям…
«На дне» (1957) — художественный фильм Акиры Куросавы, переложение одноименной пьесы Максима Горького, борьба за выживание бедняков в Эдо.
Сэру Фэйру очень хотелось поехать домой, но он не мог оставить Тинкертона одного во время допросов. «Еще что-нибудь откопает, — с неприязнью подумал судья, посмотрев на загадочный вид сыщика. — Скроет от следствия, а потом будет пожинать лавры. Ну, уж нет…»
«Сумрачный самурай» (2002) — художественный фильм Ёдзи Ямады. В последние годы режима Токугава бедный самурай низшего ранга, чиновник, довольный своим нехитрым существованием, вынужден рисковать жизнью по воле сильных мира сего.
— Не уверен, что в этих допросах есть такая срочная необходимость, — сказал он, надеясь убедить Тинкертона отложить беседы со свидетелями. — Полковника и мисс Кэтрин мы уже расспрашивали обо всем, так что не думаю, что вы сможете почерпнуть что-то новое. Да и дворецкий… что может знать какой-то дворецкий? Из допросов слуг никогда не выясняется ничего путного. Что касается мисс де Бер, то она явно что-то скрывает, но ее мать… хм… Очень решительная женщина…
7. Городская популярная культура эпохи Эдо. Изменчивый мир и не только. Конец XVII — середина XIX века
— Очаровательная женщина… гррр-м, — сомлел генерал. Ему не хотелось уезжать из Розингса, а напоминание о леди Кэтрин лишь усилило его желание остаться в Розингсе. Уехать до чая — тогда ему придется пропустить ленч, и он не сможет за это время лишний раз пообщаться с прелестным цветком, с фиалкой…
Сёгунат Токугава проводил политическую, административную и социальную работу, направленную на укрощение иных центров власти, однако жесткость сословной системы, которую он установил, не могла гибко реагировать на изменения, которые непрерывно происходят в экономике и обществе. Урбанизация и коммерциализация экономики работали на перераспределение богатства от самураев к простолюдинам, что подрывало систему. Кроме того, эти процессы способствовали развитию среди горожан новых живых форм народной культуры.
— Гррр-м, — повторил он, вспомнив, что остановился на самом интересном месте в рассказе об охоте на бенгальского тигра.
— Пожалуй, мы можем отложить свой отъезд, — сказал он и с надеждой посмотрел на судью. — Если… гррр-м… возникла срочность побеседовать, то… гррр-м…. я готов… И можно послать кого-нибудь за свежими сорочками и прочим, чтобы… гррр-м… привести себя в надлежащий вид…
Придворные и высокопоставленные самураи долгое время имели возможность наслаждаться изысканными развлечениями, например поэтическими собраниями, чайными церемониями и соревнованиями по составлению икебаны. В период Эдо, как еще называли эпоху сёгуната Токугава (1600–1868), в подобные развлечения все больше вовлекались и простые горожане. Мир и благополучие способствовали расцвету народной культуры, которую могли себе позволить непривилегированные слои, что включало в себя книги, ксилографии, театр и «веселые кварталы» с их борделями и чайными домами. Часто эта культура обозначается термином укиё («зыбкий мир»). В Средние века этот термин был связан с буддийской идеей непостоянства как части полного страданий человеческого существования, но в эпоху Эдо он уже означал мир, полный игры, юмора, эротики и потакания своим прихотям. Дух культуры укиё — дразнящий, дерзкий и самоуверенный, смеющийся над торжественностью самурайских элит. Все измерения этой культуры — художественное, литературное и артистическое — были тесно переплетены, поскольку рождались в одних и тех же великих городах и предназначались для одной и той же аудитории, непрерывно росшей, — для богатых и богатеющих горожан.
— Ну, что ж, — неохотно согласился судья. — Давайте устроим допросы.
Йорик, видя, что отдохнуть ему уже не удастся, покорно сел за стол и начал очищать перо.
— Дуглас, — сказал Тинкертон.
Эпоха Гэнроку (формально 1688–1704, но чаще имеют в виду более широкий период — 1680–1720) — высшая точка развития городской культуры. На ранних этапах периода Эдо культура была на грани дозволенного и ориентирована на сексуальность, но по прошествии времени понятие «укиё» усложнилось. Хотя изобразительное искусство, литература и театр укиё в основном фокусировались на актерах театра Кабуки и на куртизанках «веселых кварталов», они также стали отражать радости и горести повседневной жизни горожан. К концу XVII века лицензированные кварталы театров и борделей развились в системы со сложной структурой, с иерархией власти и статуса, скрупулезными правилами этикета и богатыми традициями. Актеры и проститутки как представители касты «нелюдей» считались властями, ориентированными на конфуцианство, источниками социальной нечистоты. Поэтому им было предписано жить в определенных районах, отгороженных от «чистой публики». Тем не менее актеры Кабуки и женщины «веселых кварталов» неизменно очаровывали людей и потому оставались центральными персонажами театра, прозы и изобразительного искусства этого периода.
Лейтенант вызвал дворецкого, которому объявили, что коляска судьи уже не нужна и предложили сесть в кресло.
Урбанизация
— Мистер… э… Тинкертон желает задать вам несколько вопросов, — объяснил судья Дугласу и со смешком повернулся к сыщику. — Ну-с, слушаем вас…
— В тот день, когда произошло покушение на мисс Кэтрин…
Установление центра сёгуната в Эдо наряду с практикой санкин котай, при которой все даймё со своими вассалами-самураями должны были попеременно жить то в Эдо, то в единственной крепости своего княжества, запустило по всей Японии ускоренную урбанизацию, что привело к беспрецедентному росту коммерции. Иэясу после своей победы при Сэкигахаре приказал всем даймё вносить вклад деньгами и рабочей силой в гигантскую стройку новой резиденции: нужно было осушить ежегодно затопляемые земли, построить огромный замок (ныне Императорский дворец), спроектировать сеть водоводов и мостов. Отголоски этих былых усилий до сих пор можно обнаружить в Токио и оценить масштабность первоначального проекта Иэясу. Внутренний ров опоясывал центр Эдо; он до сих пор остается важной транспортной артерией, по которой проходит линия метро Яманотэ, 34-километровое кольцо, самая загруженная и важная линия в Токио, связывающая все основные центры в городе. Все усадьбы даймё располагались внутри этого кольца, к северу и западу, занимая около 70 % территории города; кварталы горожан теснились в «нижнем городе» (ситамати), занимая 15 % внутреннего кольца. На остальной территории располагались храмы и святилища. Вокруг городских водоводов выросли кварталы развлечений, изначально задуманные для простых горожан, но охотно посещаемые также многими самураями. По вечерам предлагались развлекательные лодки — для увеселительных прогулок компаниями, поездок в театр или в кварталы удовольствий.
— Позавчера, во вторник, — уточнил сэр Фэйр, с многострадальным видом заводя глаза.
— …в какое время вышли из дома — после ленча — мисс Элизабет Беннет, мисс Бингли и мисс де Бер? — договорил свой вопрос Тинкертон, не обращая внимания на ерничанье судьи.
— Кхм… — откашлялся дворецкий. — Первой вышла мисс Беннет со своими сестрами. Затем мисс Бингли — буквально через четверть часа после мисс Беннет. А следом за ней — мисс де Бер.
— Исключительно замечательно! — Тинкертон откинулся в кресле и задумался. — Так… так… И куда они направились?
Эдо стал культурным центром страны не в одночасье. Киото и Осака, которые иногда объединяют под названием Камигата, на протяжении XVII века оставались в авангарде литературы, изобразительного искусства, ремесел, религии и торговли. Присутствие самураев в этих городах было минимальным; элитные группы придворных, торговцев и самураев свободно общались и заимствовали опыт друг друга, создавая новые культурные формы и площадки. Художники Киото достигали новых высот, как это видно на примере братьев Огата — Корина (1658–1716) и Кэндзана (1663–1743), происходивших из семьи богатого торговца текстилем. Братья занимались всеми модными тогда видами культурного досуга — чайной церемонией, живописью и каллиграфией. Со смертью их патронессы в конце XVII века дела семьи пошли хуже и вскоре окончательно развалились, что вынудило братьев заняться живописью уже профессионально. Они блестяще применяли в своих рисунках и росписи керамики те приемы и схемы, которые освоили благодаря текстильному ремеслу. Однако через некоторое время оба уехали из приходящего в упадок Киото в Эдо в поисках богатых покровителей.
— Все трое мисс Беннет пошли по направлению к Хансфорду — чуть левее, ближе к лабиринту. Мисс Бингли — по той дорожке, что ведет к дороге, а мисс де Бер — прямо к тисовой аллее.
Элиты Камигаты ценили элегантность. Жителей Эдо, предпочитавших новизну и удаль, они считали бестактными и неотесанными ниспровергателями устоев. Это разделение между западным и восточным стилем можно проиллюстрировать региональными предпочтениями в театре Кабуки: в Эдо актеры играли воинов при помощи гиперболизированных движений и эпатажа в стиле, называемом арагото («грубый стиль»), тогда как особенностью Камигаты были утонченные, стильные актеры, зачастую известные как отличные любовники, творившие в стиле вагото («мягком стиле»). Начиная же с XVIII века первую скрипку в национальной культуре начинает играть Эдо. Он был хотя и менее рафинированным, чем старые города, зато более динамичным. На протяжении XVIII–XIX веков народная культура укиё, зародившаяся в Эдо, распространилась по всем городским центрам, тогда как многие придворные и самурайские искусства пришли в упадок.
— Ну и что из этого вы узнали? — обратился судья к Тинкертону. — Вы все это могли выяснить, прочитав протоколы допросов. Мисс Элизабет и мисс Бингли как раз встретились на тисовой аллее. Хочу заметить, что мисс Элизабет Беннет была одета в зеленое платье… И если бы вы внимательно ознакомились с содержанием моей беседы с этой леди, — сэр Юстас как-то непочтительно фыркнул, — то давно бы уяснили себе суть происшедшего… Ах, если бы не мистер Дарси, который — смею заметить, — не в первый раз…
— А вчера утром? — спросил у дворецкого сыщик, будто не слыша судьи. — Вчера утром до завтрака кто-то выходил из Розингса?
— Только мисс де Бер, — сказал Дуглас, неодобрительно посмотрев на сэра Фэйра. — Наша юная леди — ранняя пташка. Она любит порой прогуляться по парку поутру, пока ее сиятельство в своих комнатах и не спустилась… кхм… впрочем, неважно.
Эдо, как и города-крепости в княжествах, был в первую очередь военным центром, построенным для нужд сословия самураев. Поэтому население Эдо преимущественно состояло из мужчин, причем не только самураев, но и купцов, которые нанимали в новые лавки в сёгунской столице служащих-мужчин и подмастерьев из своих провинций, и рабочих, которых десятками тысяч свозили на строительство нового города. Согласно переписи начала XVIII века, население Эдо состояло примерно наполовину из самураев и горожан, причем мужчины превосходили женщин численностью по крайней мере вдвое. Подобная гендерная диспропорция вызвана грубоватыми культурными предпочтениями раннего Эдо и в значительной степени обусловила проституцию и эротическое искусство в народной культуре, поскольку они были важными видами развлечений для населения, состоящего из холостых мужчин.
— Часто ли миссис Дженкинсон получала письма?
Концентрация городского населения спровоцировала рост культуры потребления, поскольку относительно еды, одежды и прочих необходимых вещей жители зависели от магазинов и рынков, предлагавших товары на любой кошелек. Богатые позволяли себе изящную, хорошо сшитую одежду, дорогую керамику и лаковую роспись; они ели изысканные блюда вроде журавлей и карпов в дорогих ресторанах, зачастую расположенных рядом с театром или кварталом удовольствий, где щедро платили за развлечения. Бедные слои, с другой стороны, могли купить поношенную одежду и товары с уличных прилавков, питаться вкусной уличной едой, пить в кабаках дешевое сакэ и развлекаться в недорогих театрах профессиональных рассказчиков или на галерке театра Кабуки. Суши, лапша соба и запеченный угорь — культовые блюда современной японской кухни — зарождались как дешевая еда навынос в уличных лавках, чтобы накормить рабочий люд Эдо. В 1860 году собу продавало более 3700 магазинов, и это означало, что лапшичная была в каждом квартале Эдо. Люди же со средними доходами могли делать покупки в новых крупных торговых галереях Эдо, где продавали бакалею, например в «Этигоя», открывшейся в 1673 году. Традиционно продавцы кимоно приходили к клиентам на дом, разнося заказы и продавая ткань оптом. В «Этигоя» этот процесс стал более удобным для покупателей: большие магазины там продавали готовое платье и аксессуары по фиксированным ценам, что уничтожало традиционный торг и делало торговлю более эффективной. Продажа небольших отрезов тканей вместо оптовых продаж оказалась невероятно прибыльной, что позволило «Этигоя» открыть магазины и в других городах. В западном мире подобная практика не применялась до самого 1852 года (открытие универмага «Бон Марше» в Париже). В результате «Этигоя», переименованная впоследствии в «Мицукоси», была предтечей современных торговых центров Токио.
— Нет, — Дуглас явно удивился столь резкой перемене темы разговора. — Ей писала иногда ее бывшая воспитанница, да буквально перед отъездом к леди Меткаф, она пару раз получала письма. И очень из-за них расстраивалась. Уединялась в библиотеке, чтобы успокоиться. Я думаю, ее донимали родственники мужа. Слышал, что люди они довольно неприятные. Мисс Поуп рассказывала, что племянницы миссис Дженкинсон — по мужу — крайне склочные особы. Они-де винили нашу бедняжку в том, что мистер Дженкинсон не оставил им наследства, хотя он при жизни еще успел все промотать…
— А среди ее родственников есть моряки?
Горожане, родившиеся в Эдо, — эдокко — очень гордились этим, поскольку отличались и от бережливого, настроенного на морализаторство сословия самураев, и от сельских провинциалов. К середине периода Эдо говорили, что сметливые эдокко совмещали стильный шик (ики) с силой характера (хари). Для духа ики были характерны щедрость в деньгах, скромность и сдержанное поведение, познания в искусстве, моде, правилах этикета в театре и в «веселых кварталах». Самые утонченные горожане, известные под названием цу (стильные знатоки), стали ролевыми моделями для других, стремившихся к культуре. Тех же, кто претендовал на статус цу, но при этом совершал грубые ошибки, например надевал дорогую, но вышедшую из моды одежду или вел себя заносчиво и эпатажно, называли поверхностными лицемерами (ханкацу) или деревенщинами (ябо). Качество хари, в свою очередь, определялось прямолинейностью натуры, духом противоречия и отказом угодничать. Это чувство противоречия рождалось из неприятия подавляющих правил самураев как класса и прочих сословных запретов. Иногда говорили, что куртизанки и гейши «веселых кварталов» также обладают ики и хари, однако более распространенным идеалом для женщины было кокетство (битай) — очаровательный соблазнительный флер, эротический, но не пошлый.
Сэр Юстас шумно вздохнул.
— Нет, нет моряков, — сказал дворецкий покосился на судью.
Книжная культура
— Благодарю вас, мистер Дуглас, — Тинкертон встал и проводил его к двери. — Будьте так любезны, пригласите сюда мисс Кэтрин Беннет. И если полковник Фицуильям еще не ушел в свою комнату, попросите его задержаться — я хочу задать ему пару вопросов.
Такие качества, как ики, хари и битай, распространялись и популяризировались благодаря книгопечатной промышленности, которая заметно разрослась за период Эдо. Эти понятия иллюстрировались с помощью ксилографии и разъяснялись в иллюстрированной литературной прозе (кана-дзоси), написанной на японском языке с использованием знаков азбуки-каны, что делало такую литературу доступной для широкой, в том числе и малограмотной, аудитории. В XVII веке по мере развития книгопечатания приемы менялись. Наборный шрифт, привезенный иезуитами в XVI веке, уступил место более старой форме — ксилографической печати, поскольку наборные литеры не позволяли художественно сочетать текст и изображение и использовать каллиграфию. Возможности ксилографии совмещать текст и изображение позволили печатникам создавать книги для читателей любого уровня — от хорошо образованных до неграмотных, что играло важнейшую роль в создании широкой потребительской аудитории.
Едва дворецкий вышел, сыщик прошелся по библиотеке, вытащил из одного шкафа какую-то книгу и уселся с ней в кресло.
— Надо же… — пробормотал он, — исключительно замечательно.
В начале XVII века книгопечатание определяло и легитимизировало режим Токугава, в изобилии производя карты Японии, включая отдельные карты всех провинций, крупных городов, сети дорог и популярные маршруты путешествий. Вскоре к ним прибавился поток коммерческого книгопечатания, включавший «атласы, энциклопедии, словари, календари, альманахи, сельские географические справочники, городские адресные книги, отчеты о путешествиях, именные списки, сборники биографий, руководства по различным ремеслам, инструкции к играм, путеводители с информацией о местных магазинах и продуктах, школьные буквари»
[64]. М. Э. Берри определяет огромное разнообразие новой информации, доступной широким массам, как «библиотеку общественных сведений». Например, чрезвычайной популярностью среди горожан пользовался жанр современной художественной литературы. Строго говоря, именно горожане и были его целевой аудиторией. Порой за несколько месяцев расходилось до 10 000 экземпляров бестселлера. Также существовали люди, дававшие книги во временное пользование (каси хонья), что позволяло беднякам, не имевшим возможности покупать книги, все равно приобщаться к чтению. Эти люди ходили по домам клиентов с огромными стопками книг на спине или раздавали свои тома прямо на улице за примерно шестую часть их стоимости. В 1808 году в Эдо насчитывалось более 650 владельцев таких переносных уличных библиотек, и в Осаке их было сопоставимое число. Некоторые из них даже отправлялись в деревни, распространяя тем самым городскую культуру по всей стране.
— Что? Что такое? — поинтересовался судья, пытаясь заглянуть в книгу через плечо Тинкертона. — Что там, в этой книге?
— Гвидион фаб Дон — кельтский дpуид богов, — повелитель чародейства и магии, оказывается, мог обойтись без армии, — задумчиво откликнулся сыщик и перелистнул страницу. — Я все думал, как же он сражался без войска, а тут написано:
В XVII — начале XVIII века издательский мир был сконцентрирован в Киото и Осаке. Рынок в Эдо был наводнен киотскими книготорговцами. Самые популярные и успешные авторы этой эпохи, сатирик Ихара Сайкаку (1642–1693) и драматург Тикамацу Мондзаэмон (1653–1725, о нем см. далее в этой главе), жили в Осаке. Однако к середине XVIII века верх взяли предприимчивые издатели Эдо за счет публикации новых жанров: иллюстрированных сюжетных историй, включая эротические «книги у изголовья», книг сатирических стихов и политических памфлетов, из-за которых их авторы частенько оказывались за решеткой. Издатели Эдо также печатали множество книг о голландских науках, включая «Кайтай синсё» («Новый трактат по анатомии») Сугиты Гэмпаку и многие другие переводы голландских работ по медицине, физике и прочим наукам. Авторское право они игнорировали, перепечатывая книги, получившие популярность усилиями их конкурентов из Камигаты. Особенно успешно продавались полноцветные ксилографии (нисики-э). В конце концов сети книжных магазинов Эдо, к примеру Суварая и Цутая, продававшие различные типы текстов и гравюр, обошли своих конкурентов из Киото. Помимо книг и произведений искусства печатная промышленность также издавала рекламу, афиши, путеводители и рейтинги для театров и «веселых кварталов». Либретто и комментарии к популярным пьесам Кабуки и Бунраку (кукольного театра) позволяли любителям самостоятельно зачитывать монологи дома или разыгрывать их в кругу таких же энтузиастов. Поток книгопечатания тесно связывал производителей городской культуры с ее потребителями.
«Я тоже был при Годеу и зрел Гвидиона и Ллеу: они превращали в воинов деревья, осоку, кусты…»
— И что из этого? — удивился сэр Фэйр.
Ихара Сайкаку был плодовитым поэтом и писателем, которому принадлежит слава популяризатора жанра укиё-дзоси («истории зыбкого мира»). Будучи отпрыском богатой купеческой семьи, он много путешествовал, и главными героями его рассказов становятся актеры, куртизанки и богатые ценители прекрасного. Самые известные произведения Сайкаку — уморительные истории из жизни горожан, повествующие о сексе, деньгах и приключениях в увеселительных кварталах. Первый роман писателя «Мужчина, несравненный в любовной страсти» (1683) часто рассматривают как сатиру на классическую «Повесть о Гэндзи». Он повествует о сексуальной жизни Ёносукэ, ненасытного гедониста, от его первого любовного приключения в семилетнем возрасте до отплытия в рай — на сказочный Остров женщин — на корабле, полном афродизиаков и сексуальных игрушек, в возрасте 60 лет. Ёносукэ соблазняет любовников обоих полов; его дневник насчитывает 3742 женщины и 735 мальчиков
[65]. В отличие от нежного Гэндзи и его придворных собратьев Хэйан, Ёносукэ остается равнодушным к красоте или эмоциональным переживаниям: им двигает только похоть и сексуальное желание.
— Как — что? — Тинкертон пожал плечами. — Теперь все понятно. «Деревья, кустарники и травы рвались в бой. Кусты ольхи успели первыми, ивы и рябины немного отстали, а береза, хотя и была храбрым воином, замешкалась, слишком долго собираясь в битву. Вяз стойко держался в самой гуще битвы, не отступая ни на шаг. Когда же в бой двинулся могучий дуб, расшвыривая врагов, то от его поступи задрожали небеса и земля. Отважные боярышник и падуб стойко держали оборону, разя врагов своими шипами. Верески теснили противника с обоих флангов, а ракитник наступал по всему фронту. А вот папоротник был повержен, и дрок тоже не устоял. Стройная сосна, раскидистая груша, сумрачный ясень, тенистый орешник, развесистый бук, стойкий тополь, скудная плодами слива, ищущие укромного уголка бирючина и жимолость, дикий чужеземец золотой дождь, «боб, собирающий в своей тени целое войско призраков», розовый куст, малина, плющ, вишня и мушмула — все стояли на своих местах…»
В одном из эпизодов Ёносукэ встречается с одной из фрейлин, прислуживающей во внутренних женских покоях дворца сёгуна. Народная молва приписывает таким женщинам ненасытную сексуальную жажду: в свои выходные они будто бы выискивали себе мужчин в театральных кварталах. Ёносукэ встречает эту даму в упомянутом районе, и она умоляет его спасти ее от смертельного врага. Они отдыхают в ближайшем чайном доме:
Судья выразительно посмотрел на генерала, но тот лишь подлил себе лимонада из графина и промурлыкал себе под нос:
«Я расскажу тебе все, что тебе необходимо знать», — сказала она с наигранной скромностью, пряча лицо в воротник своего кимоно и протягивая ему парчовую сумочку. Ёносукэ развязал алый ремешок и заглянул внутрь — там обнаружилась длинная тонкая вещица размером около 20 сантиметров, и выглядела она так, будто многие годы ею нещадно пользовались. «Что это?» — воскликнул он, отпрянув назад.
«Это мой смертельный враг! Каждый раз, как я использую это оружие, я кричу так, будто умираю! Я хочу отомстить ему!» — воскликнула она, бросаясь к Ёносукэ.
И он достал собственное оружие не ранее, чем уложил ее на обе лопатки, и крепко схватил, причем промокли несколько слоев циновки, на которой они сидели. Но когда они поднялись вновь, чтобы разойтись, она открыла свой кошелек, чтобы достать оттуда аккуратно завернутую золотую монету, опустила ее в его руку и сказала: «Не забудь, мой следующий выходной шестнадцатого числа!»[66]
— И фиалка, нежный цветок, но стойкий и решительный, тоже, верно, показал пример храбрости и героизма… Фиалки — с виду цветки бархатные такие и… гррр-м… трепетные, но внутри у них горит огонь и отваги им не занимать… — он вздохнул. — Помяните мое слово…
Поскольку «Мужчина, несравненный в любовной страсти» стал бестселлером, Сайкаку продолжил тему в других своих произведениях — это, например, «История любовных похождений одинокой женщины» (1685), в которой описывается падение похотливой женщины от высокооплачиваемой юной куртизанки все ниже и ниже по рангам проституток, по мере увядания красоты, вплоть до уличной девки. Другая книга, «Великое зеркало мужской любви» (Нансёку окагами, 1687), описывает гомосексуальные связи самураев, актеров Кабуки и буддийских священников — явление, весьма распространенное в этих слоях общества: как правило, самураи и священники выбирали себе в любовники юных мальчиков, а актеры сами занимались проституцией. Сайкаку считает мужскую любовь ценнее женской: «Женщину можно уподобить растению, которое, хоть и цветет прекрасно, все равно обвивает тебя своими ползучими усиками. Юноша — замкнутый, но возбуждающий неописуемым ароматом, как первый цветок сливы. Поэтому, сравнивая их достоинства, приходится сбросить со счетов женщин в пользу мужчин»
[67].
Сэр Юстас чуть не застонал от отчаяния, но тут дверь в библиотеку приоткрылась и в нее с несчастным видом заглянула мисс Кэтрин Беннет.
Подобные книги пропитаны духом мизогинии, распространенной в то время. Книга Сайкаку «Пять женщин, предавшихся любви» (1686) усиливает ощущение гендерного неравенства и двойных стандартов для мужчин и женщин в области секса. Сюжеты в ней основаны на реальных скандалах и повествуют не столько об обычных куртизанках, сколько о женщинах купеческого сословия, которые в популярной культуре обычно изображались неприступными и скучными, верными своим мужьям и посвящающими себя успеху семьи. Однако в книге Сайкаку мы видим сильных, решительных женщин, добивающихся мужчин, которые им нравятся, однако заплативших за это высокую цену. У четырех из пяти женщин несчастная судьба: их казнят за измену или другие преступления, насильно постригают в монахини, вынуждают совершить самоубийство. Приведем отрывок из этой книги — комическую сцену, какие можно встретить и по сей день, — о том, как юноши оценивают женскую внешность:
Лейтенант вскочил, предложил ей руку и проводил смятенную девушку к креслу. Едва она присела, как он поднес ей стакан с лимонадом, приговаривая:
— В несчастье,
В ненастье
И в солнечные дни
Как раз в это время на всех перекрестках столицы пошли толки о «четырех королях» — компании молодых повес. Уж очень они выделялись, всех превосходили своей внешностью.
Беспечно тратя то, что им оставили родители, они от первого до последнего числа месяца развлекались любовью, не пропуская ни одного дня.
Вчера встречали рассвет в Симабаре с гейшами Морокоси, Ханасаки, Каору, Такахаси; сегодня — в театре на Сидзёгаваре с актерами Таканакой Китидэабуро, Карамацу Касэн, Фудзитой Китидэабуро, Мицусэ Сакон… что с мужчинами, что с женщинами — каким только любовным утехам они не предавались!
Однажды после представления все сидели в ресторане Мацуя. Говорили о том, что ни разу до сегодняшнего дня не появлялось на улицах столько миловидных простушек. «Глядишь, попадется какая-нибудь и нам по вкусу!» И вот они выбрали самого сметливого из актеров главным судьей и принялись ждать сумерек, когда женщины возвращаются с любования цветами. Это обещало необычное развлечение.
Однако женщины большей частью проезжали в носилках, и разглядеть их лица, к сожалению, нельзя было. В толпе же, что беспорядочно сновала здесь, хотя и не было дурнушек, но зато не встречалось и такой, которую можно назвать красавицей.
Тем не менее они решили взять всех хорошеньких на заметку. Придвинули тушечницу, бумагу и приступили к описанию: «На вид можно дать лет тридцать пять. Шея длинная, стройная, разрез глаз четкий, линия волос надо лбом естественна и красива. Нос несколько крупнее, чем нужно, но не слишком. Нижняя кайма подкладки, отвернутая наружу, — из белого атласа, средняя — бледно-желтая, верхняя — оранжевая. На левом рукаве рисунок от руки: преподобный Ёсида при лампаде читает старинные книги. Такой рисунок на платье говорит, во всяком случае, о необычных для женщины склонностях. Пояс из рубчатого бархата в клетку, на голове повязка, какие носят при дворе, таби светлого шелка, гэта на коже, с тройным шнурком. Походка неслышная, движения бедер естественные».
«Да, муженьку ее повезло, черт его побери!..» Но тут она открыла рот, чтобы сказать что-то слугам, и видно стало, что во рту у нее не хватает нижнего зуба. Весь их пыл сразу пропал[68].
Ее ты
Заботой
Игривая комическая литература конца XVIII века и далее называется гэсаку. Она делится на два основных типа. Первый, кибёси («желтые обложки»), часто считается первыми комиксами для взрослых. Обычно их выпускали книжками по 10 страниц, а одна история занимала две-три книжки. Авторы часто сами рисовали иллюстрации, а свободное пространство на картинках заполняли диалогами, рассказами и пояснениями, что это за персонаж. Второй тип, сярэбон («шуточные книги»), описывал манеры, язык и стили одежды увеселительных кварталов. Мастером обеих форм был Санто Кёдэн (1761–1816), сын ростовщика из Эдо. Его шедевр в жанре кибёси, «Эдо умарэ уваки но кабаяки» («Похождения ветренника из Эдо, 1785»), — это история об очень уродливом юном торговце Эндзиро, который безуспешно стремится выглядеть великим любовником и цу. Он платит женщинам, чтобы те бегали за ним по улицам «веселых кварталов»; уговаривает родителей отречься от него, как часто делали в купеческих семьях с сыновьями-развратниками; устраивает фальшивое самоубийство от любви вместе с куртизанкой. Среди персонажей были реальные актеры Кабуки, поэты и куртизанки тех времен.
Своею осени!
Чтобы не нарушать цензурные законы, запрещавшие публиковать книги и гравюры о текущих событиях, неортодоксальных теориях, слухах, скандалах, эротике, должностных лицах из правительства или о чем угодно, касавшемся правителей Токугава или императорской семьи, Кёдэн помещал свои сюжеты в исторические декорации, но делал это только для отвода глаз. Все равно его острая сатира на социальную структуру и политику привлекла внимание цензоров, и Кёдэна приговорили к 50 дням в кандалах, тогда как издателю Цутая Дзюдзабуро пришлось заплатить штраф размером в половину стоимости его книжной сети.
— Бедлам какой-то! — пробормотал судья и промокнул вспотевший лоб измятым со вчерашнего дня носовым платком с обвисшими кружевами.
— Итак, мисс Кэтрин, — Тинкертон захлопнул книгу и выпрямился в кресле, а Китти от неожиданности поперхнулась и закашлялась. Йорик учтиво похлопал ее по спине. Китти отдышалась и круглыми от страха глазами посмотрела на сыщика.
«Токайдотю хидзакуригэ» («Путешествие на своих двоих по токайдосскому тракту») автора Дзиппэнся Икку (1765–1831) — один из самых известных романов в комиксах начала XIX века. В нем рассказывается о злоключениях Ядзи и Киты, двух шутов, отправившихся в паломничество к Великому святилищу Исэ по дороге Токайдо между Эдо и Киото, подгоняемых в основном интересом к еде, алкоголю и сексу. Будучи из Эдо, они свысока смотрят на провинциалов, встречающихся им по дороге, однако в различных инцидентах, которые происходят с ними в разных тавернах, проявляется их глупость и недалекий ум. На одном из постоялых дворов они получают ожоги, пытаясь принять ванну, на другом спрашивают, как есть горячие камни, которые им подали, и не догадываются, что камни нужны для готовки, а не для еды. Также Ядзи и Кита частенько попадают в переплет, пытаясь залезть в постель к паломницам. «Токайдотю хидзакуригэ» служил путеводителем по 53 станциям дороги Токайдо, что способствовало лавинообразному увеличению туризма в период Эдо.
— Что за полк квартировал недавно в Хартфордшире? — спросил он.
Поэзия
— Полк? — растерялась Китти, не ожидая этого вопроса. — Полк милиции…
— Причем здесь полк милиции? — недовольно поинтересовался судья.
Хайку — короткие стихотворения из 17 слогов, построенные по схеме 5–7–5 и ставшие наиболее характерным видом японской поэзии, — появились в период Эдо как бесхитростная стихотворная форма, доступная для простых людей. Классическая поэзия вака существовала в зачерствевшем, жестко формализованном виде с очень ограниченным количеством сюжетов и образов, и ее главным достоинством были в основном аллюзии на знаменитые стихотворения из старинных императорских поэтических антологий. На протяжении эпохи Сэнгоку популярность стала набирать поэтическая практика, называемая нанизанными строфами (рэнга): поэты, собравшись, по очереди сочиняли строфы, связанные по определенным правилам с предыдущей строфой остроумными переложениями, игрой слов или метафорой. В эпоху Сэнгоку существовало два независимых вида рэнга, которые сочиняли отдельные группы: серьезные (усин), составляемые искусными поэтами в духе высокой классической традиции, и комические (хайкай рэнга) — простые стихи, часто непристойные или воспевающие грубое поведение. Их сочиняли простолюдины в качестве игры, и в результате получались сотни и порой даже тысячи строк. Вот известный пример комической пары нанизанных строф:
— Вы видели здесь кого-нибудь из этого полка?
— Нет! — воскликнула Китти. — Никого!
Горько, горько это было,
А все-таки смешно.
Даже когда
Отец мой лежал при смерти,
Я продолжал пукать[69].
— А мисс Лидия выделяла кого-то из офицеров этого полка? — задумчиво спросил Тинкертон и облокотился на ручки кресла.
Здесь первый поэт выражает противоречивые эмоции, а второй иллюстрирует их противопоставлением печальной торжественности потери и невозможности контролировать проявления тела. Сортирные шутки часто встречались как в простонародных стихах, так и в литературе Эдо.
— Ну, мистера Дени, — Китти наморщила лоб. — Еще мистера Уикхема.
Короткое открывающее стихотворение комической рэнга развилось в собственную отдельную форму. Если это было комическое произведение, оно называлось сэнрю, а если более серьезное — то хайку. Сэнрю часто были циничными, с черным юмором, как в следующих трех примерах.
— Кто-то из них был знаком с леди Кэтрин или…
«Хоть глаз у нее и один,
Но зато какой красивый!» —
Говорит сваха.
После того как он слишком
Разбранил свою жену —
Рис он готовит сам.
Мужчина-постирушка —
Он живет нечистоплотностью
Своих соседей[70].
— Отец мистера Уикхема, кажется, служил управляющим у мистера Дарси…
Непревзойденным мастером более серьезного жанра хайку был Мацуо Басё (1644–1694), отказавшийся от своего статуса самурая ради того, чтобы стать мастером и учителем связанных стихов и преподавать их ученикам любого сословия. Басё написал самые известные в мире хайку, например следующие:
— Исключительно замечательно, — сыщик побарабанил пальцами по подлокотнику. Сэр Юстас поморщился.
Старый пруд!
Прыгнула лягушка.
Всплеск воды{29}.
— Так что там было с дубом? — наконец спросил Тинкертон. — Вы залезли на него, когда ваша младшая сестра уже ушла?
В другом переводе:
— Да, — прошептала Китти и жалобно покосилась на Йорика. Тот ободряюще ей улыбнулся.
— Как скоро после ее ухода?
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине{30}.
— М-минут через пять, — Китти в отчаянии сжала руки.
Басё одевался и жил как монах, хотя никогда официально не приносил буддийских обетов. Он полагал, что настоящие поэты прошлого отвергали мирские искушения и радостно вели простую бедную жизнь. Поэтому сам Басё так и жил, переехав из Уэно, центрального квартала Эдо, в маленький домик на окраине. Возможно, в других обстоятельствах он предпочел бы жизнь отшельника, как Камо-но Тёмэй в Средневековье, но все-таки он был мастером и учителем нанизанных строф, что требовало плотной работы с поэтами. Так Мацуо Басё принял свое имя; басё — вид неплодородного бананового дерева, которое ученик как-то раз подарил ему.
— И вы видели, как она шла по парку? — Тинкертон зевнул, а судья в ужасе посмотрел на него, потеряв дар речи от столь вопиющего нарушения приличий.
— Н-нет, — сказала Китти, но под взглядом сыщика, тут же поправилась:
— То есть, я хотела сказать, да.
С 1684 года мастер хайку начал уезжать в долгие путешествия. Это были трудные паломничества по проселочным дорогам, часто небезопасным. На протяжении веков многие поэты погибли в таких путешествиях. Шедевр Басё «По тропинкам севера» сочетает стихи и путевые заметки, описывая путь по северу Японии, занявший 156 дней и протянувшийся почти на 2500 километров. Большую часть дороги Басё прошел пешком, хотя иногда удавалось преодолеть часть пути верхом или на лодке. Он отправился в дорогу в начале 1689 года в память о Сайгё, монахе-поэте конца эпохи Хэйан, чтобы отметить 500 лет со дня его смерти. Басё хотел посетить все места, упомянутые в произведениях Сайгё, чтобы оживить собственные стихи. «По тропинкам» начинается следующими строками: «Месяцы и дни — путники вечности, и сменяющиеся годы — тоже странники. Те, что всю жизнь плавают на кораблях, и те, что встречают старость, ведя под уздцы лошадей, странствуют изо дня в день, и странствие им — жилище. И в старину часто в странствиях умирали. Так и я, с каких уж пор, увлеченный облачком на ветру, не оставляю мысли о скитаньях».
[71]{31}
— И где она шла?
— Она шла в парк с-скульптур, — промямлила Китти.
По дороге Басё записывал в блокнот свои наблюдения. По возвращении в Эдо ему понадобилось несколько лет, чтобы переработать эти записи в небольшую книгу — шедевр под названием «По тропинкам севера». Каждая глава состоит из лирических наблюдений о месте или событии, которое там происходило, и хайку, передающего связанные с этим эмоции или обстановку. Один знаменитый раздел описывает Хираидзуми — вотчину влиятельной ветви рода Фудзивара, которая в конце эпохи Хэйан построила у северных границ страны большую резиденцию с населением более 100 000 человек. Говорили, что Хираидзуми (называемый в отрывке ниже замком Идзуми) по размеру и пышности мог поспорить с Киото, а в его храмовом комплексе Тюсондзи на вершине горы были целые залы золота и драгоценностей, а также прекрасные сады. После падения рода Фудзивара город деградировал, а его поразительные здания и репутация жителей как искушенных знатоков приходили в упадок. Этот фрагмент наполнен буддийским ощущением непостоянства жизни; он противопоставляет бренность людей, их творений и их репутации живительным и диким силам природы:
— Я вас спрашиваю, не куда она шла, а где, — поправил ее Тинкертон. — По дорожке, по газону?
— По газону, — прошептала Китти. Глаза ее забегали и налились слезами.
— И вы видели только ее одну?
Слава трех поколений миновала, как сон. Развалины замка неподалеку, в одном ри. Замок Хидэхира сравнялся с землей, и только гора Кингэйдзан сохранила свои очертания. Прежде всего я поднялся на Такадатэ; Китакамигава — большая река, вытекающая из Нанбу. Коромогава огибает замок Идзуми и впадает в нее у Такадатэ. Замок Ясухира был за заставой Коромо. Он, видимо, замыкал выход на Намбу и ограждал от северных айну. Да, превосходнейшие вассалы засели в этом замке, — и вот от недолгой доблести осталась лишь заросль трав. Ду Фу писал:
Царства погибли,
а горы и реки остались,
замок весной зеленеет
густою травою…
Я подложил под себя свою плетеную шляпу, и слезы лились, а время бежало…
Летняя трава!
Павших древних воинов
Грез о славе след…[72]
— Только одну, — еще тише сказала девушка.
Басё не писал работ по теории поэзии, хотя многие последователи мастера суммировали его учение в собственных произведениях. Он учил, что поэтический дух хороших хайку должен объединять изменчивость и постоянство. Хайку должно преодолевать время и пространство, обращаясь к художественным целям поэтов прошлого, но при этом всегда должно стремиться к свежести и новизне, чтобы не окостенеть, как классические стихи традиции вака. Вдоль бессмертного пути Басё в наши дни в местах его остановок воздвигнуты каменные монументы, каждый — со стихотворением, написанным об этом месте.
— А вчера в каком месте вы ее потеряли?
— Н-не знаю, — всхлипнула Китти.
Ксилография
— Вы понимаете, что речь может идти о серьезном происшествии? — напустился на нее судья. — Что, если она сейчас, истекая кровью, где-нибудь лежит и просит о помощи?
Еще одним важным и распространенным жанром печатной культуры Эдо были укиё-э — изображения «зыбкого мира». В отличие от религиозного искусства или классической живописи школ Кано и Тоса, изображавших в основном цветы и птиц, в центре внимания укиё-э оказывались новые сюжеты, например сцены повседневной жизни или отдыха, особенно популярными были куртизанки из «веселых кварталов» и актеры театра Кабуки. На этих гравюрах человеческие фигуры занимали главное место, а не случайно появлялись в пейзаже.
— Я-я… — Китти разрыдалась. — Она… она… сама ушла. И была веселая…
— Вы можете идти, — Тинкертон махнул рукой и лейтенант повел девушку к дверям.
В некотором смысле эти гравюры можно считать интернетом эпохи Эдо — новой технологией, которая позволяла простым людям получить доступ к последним новостям и сплетням городской культуры, понять, кто крут, а кто не очень. Еще одним сходством укиё-э и интернета было то, что оба служили первичным средством распространения порнографии. Эротические картинки, называемые сюнга («весенние картинки»), составляли в сборники — «книги у изголовья». Даже самые известные художники не обходили вниманием этот популярный эротический жанр. Производить ксилографии можно было быстро, дешево и в больших количествах, что позволяло вовремя реагировать на новые веяния. Большие тиражи делали гравюры массово доступными, в отличие от уникальных произведений искусства. Их продавали книжные лавки и уличные разносчики. Покупатели украшали ими интерьеры или собирали в альбомах или шкатулках.
— Если вы будете вмешиваться в подобной манере в допросы, мы никогда ничего не узнаем, — заметил Тинкертон судье и попросил привести мисс де Бер.
— Она что-то скрывает! — воскликнул сэр Юстас.
— Конечно, скрывает, — согласился с ним сыщик. — Но если вы будете своими столь… хм… жесткими методами, годными только для контрабандистов, доводить всех здешних девиц до слез, то мы не узнаем не только, что они скрывают, но и как их зовут.
— Гррр-м, — кивнул генерал. — Да, сэр Фэйр, пожалуй, вам стоит помягче, поделикатнее… гррр-м…
Живопись, отвечающая вкусам городского простонародья, появилась в Киото в конце XVI века. За ней последовали ксилографии на те же темы. Ранние работы Гэнроку были черно-белыми, позже их вручную раскрашивали. В 1730-х годах типографии начали работать с двумя красками, обычно розовой и зеленой. Печатники Эдо выработали свой узнаваемый стиль в 1760-х годах, когда появились техники полноцветной печати, а Эдо начал обгонять Киото в конкурентной борьбе. Гравюры Эдо отражали местные вкусы: актеров Кабуки изображали в маскулинных ролях арагото, что импонировало театралам, а сами изображения были более смешными и даже сатирическими по сравнению с более мягкими работами художников Киото.
Судья насупился, а в библиотеку тем временем вошла мисс де Бер.
Для изготовления полноцветной гравюры мастер вырезал отдельный рисунок на каждый цвет, иногда используя доску с двух сторон ради экономии. Основных сложностей было две: во-первых, выгравировать рисунок точно в нужном месте, а во-вторых, подогнать каждую цветную доску под базовое черно-белое изображение, чтобы цветные элементы появились ровно там, где нужно. Печатное дело было коллективным занятием. В отличие от нашего восприятия художника как создателя-одиночки, общую идею гравюры искал издатель и нанимал художника, чтобы тот создал изображение готовой работы. После требовалась работа копиистов, резчиков по дереву и печатников, чтобы воспроизвести рисунок во множестве экземпляров — в XVIII веке их обычно было 200, а в XIX веке — 1000 и более. Гравюры выходили в двух основных размерах — примерно 38 на 25 сантиметров (обан) и 26 на 20 сантиметров (тюбан). Однако со временем форма и размер гравюр приобретали все большее разнообразие в зависимости от назначения — веера, свитки, триптихи, календари и новогодние открытки.
— Итак, вчера утром до завтрака вы выходили в парк, — сказал Тинкертон, впиваясь глазами в побледневшую Энн. Она сидела на краешке кресла и теребила в руках крошечный надушенный платочек. — Кого вы видели в парке?
— Никого, — сказала мисс де Бер и еще сильнее побледнела.
Хисикава Моронобу (1618–1694), сын мастера по окрашиванию тканей и вышивке золотыми и серебряными нитями, изучал искусство обеих школ — Кано и Тоса. Его считают основателем укиё-э
{32}: он одним из первых начал использовать гравюру за пределами книжных иллюстраций, а также подписывать свои работы. Моронобу создавал разные работы — от сложных композиций на ширмах-бёбу, иллюстрирующих, к примеру, театр Кабуки, до серий непристойных графических монохромных рисунков, изображающих любовников в процессе раздевания. В сюнга полностью обнаженных любовников изображали редко, памятуя о заветах классического периода Хэйан о том, что обнаженное человеческое тело «лишено шарма».
— Неужели? — Тинкертон протянул ей стакан с лимонадом. Энн глотнула холодного напитка и попыталась успокоиться.
С самого зарождения жанра укиё-э художники, удовлетворяя интересы своей аудитории, изображали актеров Кабуки. Изначально гравюры с актерами были оранжевого цвета и в них применялись приемы хётан-аси (уподобление мускулистых ног тыкве-горлянке) и мимидзугаки (червеобразные мазки, с помощью которых рисовали напрягшиеся мышцы, чтобы передать силу актеров). Один из учеников Моронобу, Тории Киёнобу (1664–1729), приобрел популярность портретными изображениями знаменитых актеров в маскулинной роли арагото. Также он рисовал афиши и программки для театра Кабуки, а основанная им школа продолжает создавать рекламу.
— По некоторым сведениям, вы видели мистера Коллинза, — сказал он вкрадчивым голосом. Судья встрепенулся, но, поймав предостерегающий взгляд генерала, промолчал.
Популяризация нисики-э, или «парчовых картинок», — гравюр с использованием десяти и более цветов — часто связывается с именем художника Судзуки Харунобу (1724? — 1770). Харунобу первым начал последовательно применять более трех цветов на каждой гравюре. Также он наносил краску более толстым непрозрачным слоем и экспериментировал с более ценными породами дерева для ксилографий — например, брал вишню вместо катальпы. О его жизни известно немного, но в свои последние пять лет он создал по крайней мере 1000 различных работ. После его смерти его стиль и приемы широко разошлись по Японии. Гравюры Харунобу отличаются лиричностью и романтизмом: и мужчины, и женщины на них изображены андрогинными, стройными и хрупкими, их фигуры наполнены ощущением невинного изящества. Его излюбленными моделями были не профессиональные куртизанки, а другие местные красавицы, например работницы чайных домов или магазинов, занятые повседневными делами. Харунобу, как и многие его современники, иногда обращался к темам классического искусства, однако он переносил эти сюжеты на улицы современного ему Эдо. К примеру, в серии ксилографий по стихотворениям известных поэтов эпохи Хэйан на одной из гравюр сверху помещено известное стихотворение:
— Нет, то есть, да, — почти слово в слово Энн повторила выражение мисс Кэтрин, судорожно пытаясь понять, кто мог ее видеть в парке. «Или мистер Коллинз пришел в себя и все рассказал?!» — ахнула она про себя.
Вижу издалека:
цветы бело-розовой вишни
вместе с зеленью ив
разукрасили всю столицу драгоценной вешней парчою…
(Сосэй)[73]
— Да, я встретила нашего пастора. Случайно, на тисовой аллее.
— И о чем вы говорили?
— Так, о погоде, о моей маме…
В иллюстрации Харунобу действие стихотворения переносится из столицы Хэйан в Эдо, где изображены две модно одетые женщины: предполагается, что новый мир городской культуры превзошел в стиле древнюю столицу.
— А что мистер Коллинз говорил о леди Кэтрин, — не выдержал судья.
В 1780-х годах известность за свои смелые портреты красавиц получил Китагава Утамаро (1753–1806). Изображения актеров Кабуки обычно ограничивались головой и торсом; Утамаро же применил этот прием к изображению женщин, что позволило ему схватывать различия в характере и темпераменте женщин разных социальных слоев и щедро уделять внимание их искусным прическам и украшениям. Отказавшись от общего для всех выражения лица, Утамаро умел передать различные эмоциональные состояния своей модели — от страсти до утомленности. Чтобы передать мимолетные выражения на лицах женщин, Утамаро использовал хитрые приемы: прозрачную ткань или — более известный прием — зеркало, в котором отражается лицо женщины, когда она сама стоит к зрителю спиной.
— Он, как обычно, превозносил ее добродетели, — пояснила Энн.
— Как скоро вы с ним расстались? — спросил Тинкертон. — Видели ли вы кого-нибудь в парке?
Вероятным источником вдохновения для Утамаро с его детальными женскими портретами был современник художника Тосюсай Сяраку (это псевдоним). В 1749 году Сяраку появился из ниоткуда, как метеор на ночном небе, и так же внезапно исчез 10 месяцев спустя. Мы не знаем ни его настоящего имени, ни дат жизни. В короткий период своей деятельности он создал около 140 ксилографий, завоевав известность как художник «больших голов» — гравюр с изображением лица актера во время кульминационной сцены в пьесе Кабуки. Сяраку не идеализировал актеров, а, наоборот, изображал их правдиво, оставляя индивидуальные черты, например крупный нос или морщины, нетронутыми. Актеры в женских ролях (оннагата) безошибочно распознавались как мужчины, поскольку черты их были мужскими. Публике Эдо не понравился реализм Сяраку, что могло повлиять на его внезапное исчезновение, но позже зрители оценили динамику и энергию этих работ.
— Нет, никого не видела, — сказала мисс де Бер. — Едва я смогла освободиться от… едва мы расстались с мистером Коллинзом, я вернулась домой.
— Хм… — Тинкертон выпил свой лимонад. — У миссис Дженкинсон есть какие-нибудь родственники?
Поздние укиё-э отражают социальные движения последних лет правления сёгуната. Многие художники стали использовать европейские приемы живописи и перспективы, разъясненные и описанные в голландских текстах. Примерно с начала XIX века наблюдается расширение аудитории покупателей гравюр и быстрый рост как количества произведенных гравюр, так и количества отпечатанных копий для каждой. Национальную страсть к паломничествам и туризму обслуживали новые жанры, изображавшие пейзажи и известные достопримечательности Эдо и других регионов. Туристы, приезжавшие в столицу, охотно покупали такие гравюры как сувениры. Известный своими пейзажами Кацусика Хокусай (1760–1849) творил более 70 лет и перепробовал за это время множество стилей. Он рисовал актеров и красивых женщин, известные исторические сюжеты, а также традиционные цветы и птиц. В 1812 году он выпустил самоучитель для начинающих художников, где на примере причудливых изображений сцен из повседневной жизни преподавались простые приемы рисунка. Книга пошла нарасхват, и Хокусай выпустил еще 14 аналогичных, объединенных общим названием «Хокусай манга», с рисунками на различную тематику: духи, животные или гора Фудзи. Еще большую известность ему принесла следующая серия укиё-э — «36 видов горы Фудзи» (Фугаку сандзю: роккэй). Первой и наиболее известной гравюрой серии является «Большая волна в Канагаве» (Канагава-оки нами ура), на которой вспененные океанские волны обрамляют Фудзияму в снежной шапке, виднеющуюся вдалеке. Серия состоит как из драматических изображений этой горы самой по себе — при разном освещении, в разную погоду, так и из видов других известных достопримечательностей или действий, для которых Фудзияма выступает дальним фоном.
— Ее родители умерли, — сказала Энн. — Давно. И других родственников у нее нет, кроме племянниц мужа. Но она с ними почти не поддерживала отношений. Только как-то попросила маму устроить их гувернантками… После смерти мужа миссис Дженкинсон осталась без средств и была вынуждена служить компаньонкой…
— Ага, родственников, считай, нет… А знакомо ли вам имя Уикхем?
Энн дернулась и в ужасе уставилась на Тинкертона, но не успела она ничего сказать, как от дверей раздался голос полковника Фицуильяма.
— Мисс де Бер, конечно, была знакома с управляющим своего дяди, — сказал он и, взяв стул, сел рядом с взволнованной девушкой. Он успокаивающим жестом сжал ее руку и твердо заявил:
Одним из величайших мастеров укиё-э и соперником Хокусая был Утагава Хиросигэ (1797–1858), также известный как Андо Хиросигэ. Он происходил из самурайской семьи невысокого ранга, которая служила в пожарной команде Эдо. Хиросигэ изучал живопись в школе Кано и создал множество гравюр с цветами и птицами. Но самую большую известность ему, как и Хокусаю, принесли пейзажные гравюры. В 1832 году Хиросигэ участвовал в процессии санкин котай одного дайме, ехавшего из Эдо в Киото. Это путешествие вдохновило мастера на самый известный его труд — «53 станции Токайдо». Серия вышла на следующий год, и каждая гравюра в ней была посвящена одной конкретной станции. Безмятежные сельские пейзажи, изображенные художником, приобрели небывалую популярность: они стали самыми продаваемыми гравюрами укиё-э в истории. Хиросигэ продолжил серией «69 станций Кисокайдо», в которой проиллюстрировал остановки на горной дороге, пролегавшей вдали от побережья и соединявшей Киото и Эдо. Между 1856 и 1859 годами он выпустил примечательную серию «Сто самых знаменитых видов Эдо» со знаменитыми святилищами, храмами, садами и магазинами.
— Я не позволю вам допрашивать мою кузину в отсутствии ее родственников. В прошлый раз после беседы с вами она была белее полотна…
— Ну, тогда оставайтесь, — согласился Тинкертон и вновь обратился к мисс де Бер. — Так сын управляющего сейчас служит в полку милиции?
— Откуда мисс Энн может об этом знать? — ответил за нее Фицуильям. — последний раз они виделись еще детьми.
— Хм… А в день покушения на мисс Кэтрин, вы ведь выходили на прогулку примерно в том время, когда некая леди в зеленом встречалась с неизвестным джентльменом?
Когда в 1850-х годах Япония открыла границы для торговли с другими странами (см. главу 8), гравюры укиё-э и другие жанры японского художественного и прикладного искусства начали влиять на европейских и американских художников. Японские ткани, керамика, перегородчатая эмаль и бронза стремительно набирали популярность среди иностранных коллекционеров. Укиё-э, которое первоначально считалось дешевым, низовым искусством для простолюдинов, поначалу не экспортировали. Гравюры случайно «открыл» французский художник, разворачивая доставленный ему японский фарфор: посуда была завернута в экземпляры «Хокусай манга». Парижские магазины, торговавшие японскими товарами, начали привозить и гравюры, и среди их самых горячих почитателей и коллекционеров оказались известные художники. Яркие цвета и композиционная свобода укиё-э вдохновляли импрессионистов — Клода Моне, Эдуарда Мане, Эдгара Дега. Большую коллекцию гравюр собрал Винсент Ван Гог — он заимствовал оттуда яркие живые тона, необычную перспективу и сюжетные мотивы. Его работа «В японском вкусе: цветущая сакура» — это копия «Сливовой рощи в Камэйдо» Хиросигэ; «Папаша Танги» изображает владельца художественной лавки на фоне шести гравюр укиё-э. Американский художник Джеймс Уистлер также собирал гравюры и часто включал в свои работы кимоно, ширмы, веера и другие японские предметы. Гравюры привлекали не только живописцев: знаменитые архитекторы, включая Фрэнка Райта и Чарлза Макинтоша, изучали изображенные на гравюрах здания и старались воспроизвести их выдержанные природные материалы, текстуру, светотень и скромную декоративность.
— Выходила, — шепотом ответила Энн.
Театральная культура
— Но алиби мисс де Бер подтвердил полковник, — вмешался судья. — Если бы вы прочитали запись допросов, то узнали бы, что полковник Фицуильям писал письма в своей комнате и видел из окна, как мисс де Бер прогуливалась по парку…
Энн с удивлением посмотрела на кузена, но тот вновь сжал ее пальчики и сказал:
Второй важной сферой городской культуры, которую всячески развивала и поддерживала книгопечатная индустрия, был театр. До наших дней сохранились три формы традиционного японского театра: Но (см. главу 4), Кабуки и Бунраку. Театр Но обрел популярность в Средневековье среди военных и придворных элит и продолжал привлекать утонченных любителей прекрасного в период Эдо. Однако городское население наиболее привлекали Кабуки и Бунраку. Театральный район и «веселые кварталы» сёгунат выделил специально для развлечения простолюдинов, однако со временем они превратились в квинтэссенцию японской традиционной культуры.
— Да, я видел кузину в парке.
Бунраку
— Вы пишете письма на подоконнике? — хмыкнул Тинкертон.
— Если вы ставите слово полковника под сомнение… — вскипел сэр Юстас.
Самые ранние упоминания о японском кукольном театре восходят к XI веку. В них говорится о бродячих артистах, которые играли пьесы, используя небольших наручных кукол, а также занимались проституцией. В XV–XVI веках популярность приобрели слепые певцы, исполнявшие фрагменты из «Повести о доме Тайра», аккомпанируя себе на лютне. С приходом из Окинавы сямисэна — трехструнного инструмента вроде банджо — зародился новый стиль исполнения. Бунраку объединил искусство кукольного представления и стилизованного пения (дзёрури) под аккомпанемент сямисэна. Своего расцвета кукольный театр достиг в конце XVII века в Киото и Осаке под руководством великих певцов, например Такэмото Гидаю (1651–1714), основавшего в Осаке собственный театр, и самого талантливого драматурга тех времен Тикамацу Мондзаэмона.
— Ни боже мой! — Тинкертон прищурился и спросил:
— А куда выходят окна вашей комнаты?
— На пруд и розарий, — сказал Фицуильям и поднялся. — Если позволите, я провожу мисс Энн из библиотеки.
Представление Бунраку состоит из трех элементов. Во-первых, это куклы и их кукловоды. Для кукол использовали технические новинки, появившиеся в 1727 году, — хватающие руки, подвижные веки и рты. Позднее разработали также движущиеся глазные яблоки и брови, что позволяло передать гораздо больший спектр эмоций. Куклы размером в две трети человеческого роста появились в 1734 году и управлялись тремя кукловодами. Управление строилось не на ниточках, а иным образом: главный кукловод (омодзукай) работал с выражением лица и правой рукой, тогда как два его помощника двигали левой рукой и ногами соответственно. У женских кукол не было ног, поскольку нижнюю часть тела закрывало кимоно, и движение изображалось при помощи костюма. Как правило, кукловоды-ассистенты одевались в черные костюмы с капюшонами, чтобы стать как бы невидимыми на сцене, однако омодзукай облачался в парадную одежду и не надевал маски, поскольку был мастером представления. Второй элемент Бунраку — это певец-сказитель (гидаю). Один певец обычно разговаривал за всех персонажей на сцене — мужчин, женщин и детей, так что его голосу требовался недюжинный диапазон, от высокого фальцета до хриплого баса. Наконец, представление нуждалось в аккомпанементе, который обычно предоставлял музыкант, играющий на сямисэне. Инструмент диктовал скорость развития событий, и под его ритм должны были подстраиваться как певец, так и кукловоды.
— Конечно, конечно, — Тинкертон и генерал с судьей встали и поклонились, провожая взглядами выходящих из комнаты полковника и мисс де Бер.
— Ну, и что вам дали эти допросы? — поинтересовался судья у сыщика.
— Кое-что прояснилось, — загадочно сказал Тинкертон.
— И что здесь могло проясниться? — усмехнулся судья, с подозрением посмотрел на сыщика и спросил:
Когда представления Бунраку обрели подлинную драматическую глубину, этот театр превратился в настоящее искусство. Тикамацу, происходивший из семьи ронинов и занявшийся драматургией от недостатка денег, поднял Бунраку на небывалую высоту. За основу он брал классические истории, поэзию и сюжеты театра Но, используя их образный ряд и литературные приемы, чтобы писать пьесы как об исторических событиях (дзидаймоно), так и о современности (сэвамоно). Его самая известная историческая пьеса «Битвы Коксинга», поставленная в 1715 году, основана на биографии юного пирата, сына китайца и японки, который сражался, помогая династии Мин изгнать маньчжурских захватчиков. Пьеса обрела такую популярность, что шла больше полутора лет вместо обычного месяца. Драматургия того времени обычно стремилась показать борьбу между долгом и обязанностями (гири) и человеческими эмоциями и страстями (ниндзё) простых горожан. Два самых популярных текста для театра Тикамацу (о них см. далее) повествуют о «самоубийстве влюбленных» (синдзю), когда влюбленная пара, не в силах разрешить конфликт между своими социальными обязательствами и романтическими чувствами друг к другу, решает вместе покончить с жизнью. Такие двойные суициды были новым явлением, получившим широкий резонанс и заслужившим общественное осуждение в конце XVII века. Хоть сёгунат осуждал подобное поведение и запрещал поднимать эти темы в литературе и театре, горожане все равно требовали этих историй. Тикамацу обратил такой интерес себе на пользу, поставив на сцене литературные переложения этих происшествий буквально несколько месяцев спустя. Оба его шедевра сэвамоно — «Самоубийства влюбленных в Сонэдзаки» (Сонэдзаки синдзю, 1703) и «Самоубийство влюблённых на острове Небесных сетей» (Синдзю: тэн но амидзима, 1721) — повествовали о любви между торговцами и женщинами «веселых кварталов».
— Вы что-то скрываете от следствия?
Сюжет первой пьесы следующий. Охацу, куртизанка из Осаки, влюбилась в Токубэя — торговца соевым соусом, который незадолго до того посватался к дочери своего начальника и даже получил приданое наличными. Добрый, но недалекий Токубэй дал эти деньги взаймы своему другу из деревни по имени Кухэйдзи, который соперничает с Токубэем за чувства куртизанки. Токубэй из-за своего романа с Охацу потерял желание жениться на той, с кем обручился, и попросил Кухэйдзи вернуть деньги отцу невесты. Однако Кухэйдзи отрицал, что брал эти деньги, и впоследствии обвинил Токубэя в том, что тот якобы подделал печать на долговой расписке. Охацу боялась, что Кухэйдзи употребит эти деньги на то, чтобы выкупить ее контракт, и заберет девушку себе. Ни один из влюбленных не готов жить в таких условиях: Охацу ожидает печальное будущее с Кухэйдзи, а Токубэй не в состоянии быть достойным своего начальника. В знаменитой сцене в чайном доме, где работает Охацу, Токубэй прячется под ее кимоно от Кухэйдзи. Он дает ей понять, что готов умереть вместе с ней, втайне прижав ее ногу к своей шее. Любовники решают покончить с жизнью вечером в лесах у святилища Сонэдзаки, где из одного ствола растут сосна и пальма. Глядя на небеса, они приносят друг другу вечные супружеские обеты, после чего Токубэй бритвой перерезает горло своей возлюбленной и себе.
— Ну, как бы я мог такое себе позволить?! — Тинкертон сунул книгу обратно в шкаф. — Я знаю почти столько, сколько знаете вы. Но выводы наши могут быть разными.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился судья.
Сюжет «Самоубийства влюбленных на острове Небесных сетей» устроен еще сложнее. Дзихэй, торговец бумагой, любит куртизанку Кохару, однако ему не хватает денег, чтобы выкупить ее из борделя. Чтобы разрешить это противоречие, любовники решают вместе умереть, не дожидаясь того, чтобы ее выкупил отвратительный богатый торговец Тахэй. Однажды Кохару раскрывает их с Дзихэем план одному клиенту-самураю и умоляет его выкупить ее, пока ей не пришлось совершить самоубийство. Дзихэй, подслушивающий на улице, приходит в ярость от предательства своей любовницы и в попытках ее убить наносит несколько ударов через бумажную дверь, однако за этим занятием его застает самурай, который оказывается переодетым братом Дзихэя по имени Магоэмон. Магоэмон подстроил этот фарс, чтобы доказать непостоянство Кохару и образумить Дзихэя, призывая вернуться к семье и своим делам.
— Зайти в тупик и заплутать в лабиринте проще, нежели преодолеть препятствия по приметам сокрытым, но доступным зоркому глазу и предприимчивому уму… — с порога сказал Тинкертон и скрылся, а сэр Юстас посмотрел на генерала и спросил:
Второй акт начинается в магазине бумаги, принадлежащем Дзихэю. Его жена Осан объявляет, что вскоре придут Магоэмон со своей тетушкой (которая приходится Осан матерью), обеспокоенные слухами о том, что Дзихэй вознамерился выкупить Кохару. Дзихэй клянется всем святым, что он бросил Кохару, и родственники уходят. Дзихэй горько плачет о потере любимой в пользу омерзительного Тахэя. Осан, обеспокоенная тем, что Кохару теперь убьет себя, чтобы избежать кошмарной судьбы, закладывает собственное кимоно, чтобы собрать денег на спасение Кохару. Когда этот план срывается, Кохару сбегает вместе с Дзихэем, пустившись в путешествие навстречу своей смерти. Пока любовники пересекают два моста на сцене, хор поет:
— Что в этом лабиринте? Видимо, придется нам пойти и осмотреть его, потому как чует мое сердце, там есть ключ к отгадыванию всех этих происшествий…
— Идите вы, дорогой сэр Фэйр, — сказал генерал. — Я обещал… гррр-м… леди Кэтрин сопроводить ее в розарий — она хотела посмотреть, как прижились кусты роз, названных в ее честь «Лунной Катариной».