На улице Сен-Мартен он работал по тому же принципу. Средний класс, популярная культура, разные национальности: получалась эдакая позитивная дискриминация. Среди ста двадцати сотрудников компании числились японцы, корейцы, чернокожие и арабы. Фаиза, родом из Марокко, наблюдала это четырнадцать лет. «Когда он сделал дефиле, в котором участвовали только темнокожие модели, я была тронута, – говорит она. – Его необычайно привлекают разные культуры, его вдохновляет малоизвестное. Этот человек открыт миру, и это забавно, потому что, по-моему, он сам – воплощение популярного классического образа француза!»

Продукт беби-бума, потомок представителей французского среднего класса, он, по словам Фариды Хельфа, превратился в звезду антирасистского движения, настоящего лидера левых. «Он всегда выступал за смешение социальных классов и национальностей, – говорит Фарида. – Его дом моды единственный в своем роде, там каждого можно назвать представителем пролетариата. Везде на первых ролях были девочки из известных семей… А у него на одинаковых условиях со всеми работали люди более чем скромного происхождения». Совершенно чуждый ксенофобии человек, Готье был неравнодушен и к очарованию смуглых, фарфоровых, желтых лиц. В то же время ему претила гомофобия. «У меня нюх на расистов, – продолжает Фарида. – У него то же чувство по отношению к гомофобам. Он всегда был активистом, собирал средства для борьбы со СПИДом. Но у него все это гораздо глубже. Он поражал меня, когда упрекал в гомофобии известных людей, которые априори считались вне подозрений. Он отказывался признать свои обвинения ошибкой. И для него это было серьезнее всего, так что, думаю, он прав».

Бунтарь с ангельским лицом, боец, которого трудно было даже заподозрить в военных действиях, звезда подиума рокерского склада, он создавал откровенные эротические образы там, где прежде обходились эвфемизмами. Комментарии в модных журналах по этому поводу не отличались ни широким набором эпитетов, ни богатством описаний. Эти безумные наряды Готье в лучшем случае называли «соблазнительными», «необычными», «кокетливыми», «обнажающими тело». В своих отчетах критики моды употребляли, в основном, риторические фигуры, потому что, как сказал Ромен Дюрис, первый козырь «женщин Готье» заключается в том, что они приглашают зрителей в мир либертинажа. Актер говорит: «Он ведь позволял сексу занимать значительное место в своих коллекциях. Не так ли?» Было сделано вполне достаточно, чтобы открыть дорогу порношику Версаче и Дольче и Габбана.

Историк психоанализа Элизабет Рудинеско предпочитает рассуждать о моде в духе идей Лакана[186]… Мы сидим у нее в кабинете, и она изучает фотографии матросиков, тореро, элегантных туарегов и обнаженных вамп – творения нашего модельера.

О мужчинах: «Он выводит на сцену чернокожих, арабов, людей с необычной внешностью, не вписывающихся в рамки “нормального”, – такое определение Мишель Фуко[187] использовал, описывая тех, кто не попадал в категорию “нормы”. Это весьма живописно и эстетично, его манера подчеркивать фигуру и пол очень привлекательна. С другой стороны, такая гей-иконография не кажется мне ни преувеличенной, ни насмешливой или пародийной, ни нарочитой. Она появилась в тот момент, когда гомосексуальность не только больше не скрывалась, но и открыто демонстрировалась. Это и есть gay pride[188]».

О женщинах: «Он театрализует привычные символы сексуальных перверсий: корсеты, хлысты и наручники, но без намека на насилие, характерное для садомазохистских практик. В его работе нет ничего порнографического. Но он открыто играет со всем арсеналом современных фетишей, со специфическими материалами, например с латексом и винилом. Вспоминаются Чирико и Магритт[189]. Это даже вызывает симпатию. Он создает мягкие эротические образы, но не затрагивает того низменного, что вызывает вожделение».

В этих неопределенных эротических образах, которые не вызывали вожделения, скрывалась глубинная двойственность мужчины-гея, который любит женщин. Во время примерок ему нравилось прикасаться к моделям, можно даже сказать, что это было проявление чувственности, хотя такие же ощущения ему дарили и прикосновения к тканям. «Это мужчина для женщин, – иронизирует Айтиз. – Модели его обожают, они все любят с ним фотографироваться». Его кузина Эвелин более откровенна: «Он их [женщин] предпочитает мужчинам, Жан-Поль окружает себя только девушками. Последний пресс-секретарь был мальчиком, так он его поменял в конце концов на Жельку».

В баре на Монталамбер мы встречаемся с Ариэль Домбаль, на ней расширяющееся книзу мини-платье небесной фигуристки. Она заказывает грейпфрутовый сок. «Я говорила – одно время шутя, – что он эротизирует женщин, но не делает из них кокоток, – говорит Ариэль. – Он создает смелый и дерзкий образ Афины – воительницы большого города, которая в любой момент готова отложить оружие и отправиться на пляжи Кикладских островов». Он придумал для белокурой музы Ромера[190] потрясающий наряд, в котором она блистала во время вручения премии «Сезар»: топ и юбка из черного бархата с блестящим поясом, напоминающим набедренники древних племен. Во время церемонии, находясь на виду у огромного количества зрителей, Ариэль поняла, что наряд Готье, «который всегда нелегко было носить», придает ей сил и помогает выдержать пристальное внимание толпы. Он словно защищал ее, как своего рода бронежилет. Ее парижский гардероб – коллекция всех основных элементов марки «JPG»: полосатые футболки, шикарные цыганские юбки, которые она носит в Марракеше, облегающие платья из стретч-тканей, украшенных китайским орнаментом, характерным для стилистики Прекрасной эпохи. Купальные костюмы – асимметричные бикини по эскизам Жан-Поля – Ариэль выбирала в салоне модного дома «Эрмес» на улице Фобур-Сент-Оноре.

Симпатичный трудолюбивый купидон… Он даже принимал участие в подготовке ее свадьбы. Ателье свадебных нарядов «Пронуптия», старинная компания, немного отстающая от моды, в 1988 году возложила на него нелегкое бремя заботы о свадебных туалетах Ариэль. Жан-Поль хотел, чтобы обольстительная невеста стала воплощением стиля new look[191]. Двойной рекламой оказался видеоклип, в котором Ариэль пела с иронией: «Привет тебе, Мари, мужчина моей жизни!» Посвященные тут же поняли: это обращение к блистательному возлюбленному, Бернару-Анри Леви[192]. «Все это было одновременно делом очень приятным и деликатным, – рассказывает Ариэль. – Мы с Бернаром не афишировали наши отношения, что называется, держали их на backstreet[193]. Мы все скрывали около восьми лет. И когда пришло время появиться перед публикой совершенно одной в фате и со шлейфом, вынырнуть из своего “остина” перед кабаре “Новая Ева”, где Жан-Поль устраивал костюмированный бал под названием “Белая свадьба”, мне стало очень не по себе. Все думали, что я одна, но все ведь было по-другому! Мое появление заставило женщин дрожать, а мужчин волноваться!» Она конечно же встречалась и с Франсисом Менужем. «Очень красивый человек, он был связующим звеном между Жан-Полем и миром, – говорит Ариэль. – Влюбленный руководитель. И они двое тоже предпочитали держать свои отношения на backstreet».

Но перед всем этим состоялось знакомство. Именно Ариэль стала побуждать его к свершениям в середине восьмидесятых. Она рассказывает: «Я приехала из Мексики. Тогда я уже была знакома с его работой, видела то, что они с Режин Шопино делали, соединяя хореографию и моду. Мне казалось, что он парит на гребне волны, воплощает дерзкую современность. Я сделала шаг навстречу, потому что для меня это было необыкновенно важно. Однажды я просто постучалась к нему в двери, ужасно смущаясь. Я говорила себе: “Ты из Латинской Америки, нет у тебя the touch, ты не стильная, ты ему не понравишься. И ты косолапая”». Естественно, контакт возник сразу же. «Он был очаровательным – невероятно чувствительный, нежный – и словно весь светился изнутри, – продолжает Ариэль. – Вообще, быть изобретателем совершенно нового стиля, такого яркого и необычного, достаточно, чтобы совершенно не интересоваться другими модельерами. Но он, напротив, испытывал глубокое искреннее уважение к работе коллег, что не мешало ему верить, что собственная работа – абсолютно удивительна! Со мной он сразу же повел себя очень тепло и просто. Это очень нежный человек».

Без передышки нежный волшебник творил смелые чудеса. Одного движения его волшебной палочки оказалось достаточно, чтобы рынок моды канонизировал девушек, на которых прежде не было спроса. В его карете-тыкве ездила и миниатюрная Коринн Кобсон, и Росси де Пальма, обладающая неправильными чертами лица муза Педро Альмодовара. Выступая против торжества стандартов в моде, он без устали искал людей с неординарной внешностью и вырабатывал концепцию таинственной и необычной красоты. Но и принцессу из волшебной сказки он так же радушно принимал в своем волшебном дворце. «Красота есть лишь обещание счастья», – говорил Стендаль. Жан-Поль постоянно испытывал на прочность физическую красоту и ангельские черты многообещающей девушки по имени Летиция. Ее фамилия, Каста, в то время еще не стала легендарной, она еще была девочкой из мечты, чудо-ребенком, юной моделью, которой еще предстояло развенчать остальных богинь, чьи имена оканчивались на «а» – Синтию, Карлу, Клаудию[194]. Летиция еще училась в школе, ей едва исполнилось пятнадцать. На первый кастинг она приехала вместе с настороженным отцом. На улице Вивьен уже собралась огромная толпа. Около сотни совершенно не похожих на моделей странных персонажей, которые откликнулись на объявление. «Там были девушки, обритые наголо, с ирокезами, с татуировками по всему телу, с пирсингом, скинхеды, некоторые даже пришли с собачкой! – вспоминает Летиция. – Я сказала папе: “Мы точно ошиблись адресом, пойдем отсюда”». В школьной курточке и с ранцем на спине, она напоминала героиню графини де Сегюр, заблудившуюся среди персонажей научно-фантастического фильма «Бегущий по лезвию». Именно в этот момент Жан-Поль выглянул в приоткрытую дверь, увидел юную красавицу, улыбнулся, взял ее за плечо и мягко увлек внутрь со словами: «Пойдем-ка попробуем».

Через некоторое время, одетая в мужской костюм большого размера, Летиция услышала: «А ты и впрямь ни на кого не похожа». Заключавшуюся в этих словах иронию она поняла позже, a posteriori. Лицеистка была принята. «Его реакция придала мне необыкновенную уверенность в себе, – рассказывает Летиция. – Знаменитому модельеру нравилось то, что я была раскованна, искренна и неопытна. Тот мужской костюм, в котором я почти утонула, не особо походил на наряды из сказки, о которых я мечтала. Я бы предпочла нарядиться как принцесса. Но все у него в ателье будоражило чувства и вдохновляло».

Ошеломленную Летицию отвели на макияж в гримерную и отдали в руки Стефана Марэ, звездного стилиста. Второй сюрприз. «Я думала, что он лишь слегка подкрасит меня, знаете, немного румян и губной помады, и я стану похожа на маму, – продолжает Летиция. – А вместо этого он почти преобразил мое лицо, скулы, брови и ресницы заиграли разными красками, я стала совершенно другим человеком. В конце, глядя в зеркало, я с ужасом прошептала: “Я себя не узнаю. Я вся разрисована, это отвратительно!” Но на самом деле я выглядела шикарно. Красота невероятная, но я была еще слишком юная и неискушенная, чтобы это понять».

В тот день Летиция вошла в мир женственности и в мир кино одновременно. Кинокарьера поджидала ее буквально у подиума. «Я видела в Готье режиссера-постановщика, – говорит она. – Мы почти не репетировали, но он превращал свои показы в истории: Жан-Поль занимался постановкой представления, раздавал нам аксессуары и ставил декорации – а потом он предлагал импровизировать. Некоторых девушек это приводило в ужас, но мне все это действительно нравилось. С ним я никогда не боялась, не теряла уверенности. Он просил чувствовать себя свободно и говорил, чтобы я полностью перевоплощалась в своего персонажа. А я всегда отвечала: “Давайте, поехали!”»

И она начинала играть. В одежде стояла под установленным на подиуме душем, получив лишь одно указание: «Думай о Бардо в фильме “Презрение”». Летиция так хорошо «бардоризировалась», что сыграла ББ в фильме о Серже Генсбуре[195]. Волшебник ничему не учит, он просто использует самое незаметное, но эффективное оружие – магнетизм. «Работая с ним вместе, становишься смелой и не боишься импровизировать, – объясняет Элена Ногуэрра, еще одна модель, которую Готье вывел на сцену. – Его энергия и энтузиазм заразительны».

Мужчина на грани нервного срыва

Мода – это форма безобразия настолько невыносимого, что мы вынуждены менять ее каждые полгода. Оскар Уайльд
Пятьдесят лет. Круглая дата. Жан-Поль уже немного прибавил в весе. Его называют весельчаком и мальчишкой. Время округляться еще не пришло. У него еще есть на это пять лет, но в мире моды вечность длится всего полгода. Говоря иначе, год считается за два, и люди могут постареть всего за сезон. Это очень важные десять лет, человек ощущает себя так, словно внутри у него бушует цунами. На языке социологии это называется КСВ – кризис среднего возраста. Жан-Поль облачил свой КСВ в тенниски, черные рубашки и темно-синие джинсы и надел на него школьный рюкзак. Тельняшки «мальчишки-хулигана» были отправлены в шкаф. Платиновые виски уже слегка припудрило серебром, а в правом ухе иронически поблескивали пять золотых точек. Мудрый ребенок понемногу учился скрывать все фантазии глубоко в себе.

Кристиан Диор, строгий Арлекин, пользующийся успехом и всеобщим почитанием, прятал сумасшедший характер и безумные порывы под сдержанными темными костюмами. Он работал в ателье в белой блузе фармацевта и создал для публики образ респектабельного аккуратного банкира. В сорок лет Диор выглядел так, словно ему уже исполнилось шестьдесят. Он стремительно обгонял свои годы, и его жизнь летела со скоростью ракеты. Уже в декабре 1946 года особняк на улице Монтень открыл свои двери для посетителей.

Кристиану шел всего сорок второй год, когда он взбудоражил моду стилем new look и открыл ателье от-кутюр по всему миру от Мексики до Кубы и от Канады до Чили, – и после этого о нем стали писать во всех новостях. Именно этого любезного полноватого человека средних лет будущая королева Елизавета попросила провести сверхсекретный частный показ в посольстве Франции в Лондоне. Америка уже тоже сгорала от нетерпения. Два года спустя, в 1948 году, Диор открыл двери своего серебристого Трианона на Пятой авеню в Нью-Йорке. Такая стремительность изумляет. Готье тоже был мастером «нового облика», ставшим в течение пятнадцати лет автором новых завораживающих образов, при этом в каждую его коллекцию входило по крайней мере двести моделей одежды! Итог? Изобретатель «премьер». Начиная с 1981 года он не останавливался. Использовал перфорированную кожу, которой обтягивали автомобильные сиденья, при создании коллекции «Хай-тек»; пародировал костюмы «Шанель», делая модели из клетчатого коврового плюша… Благодаря ему готовое платье и декоративность стали единым понятием, получилось что-то вроде FIAC[196] от моды. Двумя годами позже он представил коллекцию «Дадаизм»: платья, брюки, юбки, которые, казалось, вот-вот спадут с плеч или соскользнут с бедер. Струящиеся одежды, скроенные по принципу обмана зрения, при котором верхняя часть костюма фиксирует на фигуре нижнюю часть, позволяя на миг увидеть белье. Готье-провокатор гениально играет с материалами и формами: вечерние платья из латекса, дешевого материала секс-шопов. Каждый стандарт и стереотип он выворачивает наизнанку. Его женские образы словно сотканы из лоскутного одеяла: открытый на груди кардиган, с рукавами от твидового пиджака, и лосины из лайкры. Он трансформирует классические силуэты, импровизирует с военной формой и матросским костюмом, делая их частью женского гардероба, одновременно наслаждаясь практичностью кринолинов. В девятнадцатом веке металлические каркасы, на которые натягивались юбки, заменили жесткие кринолины, которые не менее эффективно обеспечивали объем наряду. Готье вернулся к каркасу и платьям на шнуровке, бесконечно вращаясь внутри этого метафорического круга, повторяя мотив кринолина и нижних юбок и создавая все новые шедевры от-кутюр.

И вдруг разразился кризис. Вначале личный. Поскольку до этого ему все удавалось, никто сразу не заметил, как wonderboy[197] ушел в тень. «Это были годы, когда он снова искал себя, – говорит Айтиз. – Он изменил стиль, стал задумчивым, нервным, замкнулся в себе. Вновь вернулась прежняя робость. Он ужасно страдал от отсутствия Франсиса». Своенравный чудной Франсис, умевший и знавший все, влюбленный управляющий… Жан-Полю жестоко не хватало этого странного Томаса Крауна, в любой момент готового войти в образ молодого энергичного работника и отправиться в банк просить денег для развития общества. «Я не знаю, как ему это удавалось, но деньги всегда давали, – рассказывает восхищенная Анна. – Он возвращался из своих загадочных походов, светясь хитрой улыбкой человека, который выиграл по-крупному!» Жан-Поль умолял кузину Эвелин приехать к нему и работать вместе с ним. Она развелась со своим сомнительным мачо, жила одна и поэтому все-таки согласилась погрузиться в растленный мир моды.

Ему требовалась любовь, нежность, Готье, как и все, кто погружается в отчаяние, стал повторять, что ничего больше не хочет и собирается все остановить. Что может получиться без Франсиса? «Я так мечтал об этой работе, и он был моей опорой, поддержкой, моим двигателем, – рассказывает Жан-Поль. – Это была мечта на двоих. Только он мог мне сказать: “Эта курточка никакущая, ты что-то потерялся”. Только он критиковал меня. Он имел вкус. Конечно, у него бывали нехорошие моменты, когда он впадал в ярость, но уже через минуту мы покатывались со смеху. Даже когда ругался, он все говорил правильно и так справедливо! В нашей паре он был интеллектуалом, он все анализировал, обдумывал, делал разумные выводы, формулировал цели, я этого совершенно не умел. Я скорее эдакий импрессионист, ориентируюсь в основном на субъективные ощущения. Мы дополняли друг друга. Он умел быть взрослее меня, проще и спокойнее. И его все интересовало, захватывало: политика, образование, романы, электроника. Я компьютером даже пользоваться толком не умел, а Франсис его разбирал, что-то там монтировал, разве что не заставлял компьютер говорить! Я восхищался его умом!»

Сотню раз он хотел отойти от дел, несмотря на вселенское увлечение Мадонной, все нараставшую популярность своей марки и триумфальный успех изобретенных им парфюмов. На программке показа, посвященного уходу любимого человека, он написал: «Один плюс один равно один». Жалобная эпитафия, последнее любовное письмо… И все-таки он не останавливался, талант его все оттачивался. В эти годы его внимательный взгляд выхватывал из жизни всё новые образы: татуировки, пирсинг, возрождение панковского движения… Как всегда, он обгонял свое время, настоящий Спиди Гонзалес[198], гениально улавливающий тенденции! Он держал восьмидесятые годы в заложниках, а девяностые отплатили ему за это слезами. Вокруг шла настоящая война. Голливуд одну за другой предавал забвению своих звезд – Грету Гарбо, Аву Гарднер, Риту Хейворт, Марлен Дитрих, Одри Хепберн, Джин Келли. Новых богинь звали Шэрон Стоун («Основной инстинкт» провозгласил воцарение стиля «порношик») и Селин Дион (звонкоголосая канадка составила конкуренцию самой Мадонне). Умерла Маргерит Дюрас, а вскоре за ней последовал и ее друг Франсуа Миттеран. Джанни Версаче был убит в своем «дворце» в Майами. Открывалась новая страница. В Каннах наделали шуму фильмы «Криминальное чтиво» Квентина Тарантино и «Андеграунд» Эмира Кустурицы, став манифестами нового времени. Для того чтобы выжить, Жан-Поль естественным образом делал то, что делают все единственные дети своих родителей, когда становятся сиротами или вдовцами: он искал семью, пытался создать иллюзию родственных связей – ему это было необходимо, чтобы хоть как-то восполнить потерю.

На материнскую роль лучше всего подходила Доминик Эмшвиллер, второй человек в компании «Готье». Каждый вечер она «пеленала» свое чудо – окружала его заботой, избавляла от всех административных забот. Неотразимый Танел, модель и соратник, доверенное лицо и веселый приятель, и Дональд, с которым все начиналось в Аркёй, занимали положение братьев. Старшими сестрами по умолчанию были Айтиз, Анна и Фредерик – всегда готовые утереть слезы, устроить обед, помогать во время примерок. Важное, «эдипово», место отца пустовало. Карден был всего лишь дружелюбным учителем – а кто еще мог претендовать на эту роль?

Но вот на улице Фобур-Сент-Оноре появился ангел-хранитель. Жан-Луи Дюма, предприимчивый человек шестидесяти лет, возглавлявший перешедший ему по наследству дом моды, образец традиционной роскоши, любитель лошадей и шикарной жизни, втайне наблюдал – кто бы мог в это поверить! – за тернистым путем харизматичного оригинала. Жан-Поль Готье вскоре стал… приемным сыном «Эрмес».

Тем временем в его работе уже кое-что изменилось стилистически, проявились первые признаки взросления. Вместо того чтобы и дальше изменять, трансформировать, искажать и перерабатывать предметы и одежду, этот весельчак в конце концов просто поменял направление. Признание, какое он заслужил за двадцать лет, патетические эпитеты и дифирамбы – этого уже было недостаточно, он хотел другого. Всего по первому классу. Реклама лейбла, титулы, значок «кутюр» ручной работы, все в должной форме. И тем хуже для тех, кто посмеивается, потому что главное было впереди. Желание получить медаль, знак отличия, какой-нибудь диплом – это ли не признак наступающей старости? Зависит от ситуации. Есть время для философии «less is more», и есть время, когда требуется все больше. Зрелость требовала от Жан-Поля преодолеть единственное препятствие, броситься в мир моды, которую называют «высокой», невзирая на то, что «низкого» в этом мире он и не делал.

Он имел власть, но у него не было ее атрибутов. Он хотел править, имея все привилегии и знаки отличия, принимать клятвы верности. Войти в закрытый клуб великих кутюрье означало для него выйти из кризиса. Все были удивлены. Естественным образом он противопоставлял себя Высокой моде, однако направление его движения уже изменилось, и оно не значилось на картах «Мишлен». На все ее указы этот разгильдяй отвечал «нет». Еще немного, и можно было бы сказать, что он пародировал ее, насмехался над ее напыщенностью в своих хулиганских дефиле, рисуя у нее под носом граффити Гавроша, устраивая парады жандармов в униформах с кружевами. Он выработал своего рода «контрэдипальный» образ мальчишки, который, как пришлось бы признать измученному психотерапевту, преодолел комплекс, считавшийся главным барьером в процессе взросления ребенка. Короче говоря, в его случае «мать» не ставили на пьедестал и не желали соблазнить ее. Скорее наоборот. Но слишком явственное отторжение обычно скрывает тайное обожание. Долго подавляемая любовь к «королеве-матери», Высокой моде, снова охватила бунтаря.

«Я отдаю себе отчет в том, что есть люди, для которых это все что-то значит, – признается он. – Для меня в каком-то смысле тоже, потому что я хотел этих перемен. Я хотел создать коллекцию от-кутюр, и не для себя, а для другого модного дома. Я думал о “Диоре”, и для меня этот вопрос еще не закрыт. Но получилось иначе. Потом месье Арно захотел увидеться со мной в связи с “Живанши”! Я отказался, упирая на то, что предпочитаю работать с домом, который меня вдохновляет. Эта работа требовала больших затрат времени, а все мысли были заняты домом “Диор”. Я даже ответил ему так: “Если от одного лишь названия модного дома голова не идет кругом и оно не заставляет меня погружаться в фантазии, я не буду работать там, я лучше создам Дом мечтаний сам!”»[199].

Страна Диорвиль

Поскольку настоящие революции совершаются сами, спонтанно и всегда естественным образом, то нет необходимости их провоцировать. Кристиан Диор
JP всегда работал, не думая о карьере или о бизнес-плане: им двигали только мечты. И в этом контексте следует назвать личность, питавшую его фантазии, поэта из Гранвиля, Кристиана Диора. Мастер расшитых тканей, появлявшийся в облике Пьеро на костюмированных балах графини де Ноай, король импровизаций, наделенный талантом бизнесмен, мастер стиля и денди. Диор вдохновил Кокто на такую эпиграмму: «Он – беспечный гений нашего времени, чье волшебное имя включает два магических слова: “Бог” и “золото”»[200]. Это была настоящая алхимия. Если Диор воплощал смешение «божественного» и «золотого», то Готье стал воплощением элегантности. Эти определения совершенно не касаются понятий «люкс» и «от-кутюр». «Золото» Диора озаряло любую вещь, не определяя ее имя. Это было метафорой редкостей, метонимией совершенства. Марлен Дитрих на лестнице дома, во времена расцвета new look: власть образа диктовала желания. Однако Диор исчез, как и полагается фантазии. Юный Жан-Поль мечтал работать у Шанель, Сен-Лорана, Диора – этот триумвират определял все. Его ждала работа у Кардена, Эстреля, Пату, но ателье на авеню Монтень для него останется закрытым.

Ряд ошибок и оплошностей помешал мечте стать реальностью. В собственном бурлескном варианте своей биографии все эти неудачи он списывал на ошибки юности и даже на подводивший иногда вкус. В 1993 году Антуан де Кон и Жан-Поль Готье вели «Евротреш», популярную и очень модную телепередачу на Пятом канале[201]. Они изображали модных французов. Готье конечно же был в обязательном килте. Этот смелый аксессуар совершенно не смущал англичан, которые воспринимали его как дань культурным традициям их страны, но Бернар Арно рассудил, что это выглядит шокирующе и может испугать женскую часть аудитории. Несмотря на то что везде уже стали поговаривать о скором воцарении «ужасного ребенка» в компании Диора, было очевидно, что этот союз не сложится. Жан-Поль полагал, что виноват его наряд. Но этот аргумент выглядит неубедительно, если учесть, что Джон Гальяно, еще один мужчина, появлявшийся в юбке на публике, все же подобрал ключи к дверям модного дома «Диор». Так что само стремление прибегнуть к подобному доводу, чтобы оправдать потерю Диорвиля, говорит о том, насколько он был разочарован. И в самом деле, молодой модельер от своего желания не отказался. Бернару Арно, который предложил ему работать на «Живанши», он ответил, что если невозможно быть с «Диором», то он предпочитает сделать все для процветания собственного модного дома. Терзания любви, провокация, надежда на реванш? Ответом могут послужить грустные лица Сирано и Дон Кихота. Готье показал, что можно изменить правила игры, установить новое соотношение сил тогда, когда власть денег, трестов, большого капитала угрожает поработить творчество. Иногда действительно случается так, что Давид сражается с Голиафом и побеждает. Хотя сегодня Голиаф не дает Давиду пустить в ход свою пращу. Готье вспоминает: «Бернар Арно сказал мне: “Не советую вам создавать собственный дом Высокой моды”. Он не угрожал, это было просто мнение человека, который знал, чего стоят такие начинания, знал все связанные с ними трудности и то, насколько непредсказуемые ситуации подстерегают на этом пути. Не могу сказать, что сразу смирился с такой пораженческой позицией, но, безусловно, я задумался. Я поговорил с Дональдом Потаром, и мы решили, что будет лучше, если мы станем работать над собственной коллекцией»[202].

Итак, за дело. Без злости и агрессии, но упорно двигаться вперед к своей цели. В этом и заключалась спокойная сила человека в тельняшке. Еще один раз сработал метод «малыми средствами», чтобы обыграть судьбу, была пущена в ход «система Д»[203]. Еще со времен богемной юности Готье с друзьями заменял деньги идеями. Метод проверенный. Хозяйственник Потар дал зеленый свет творческим начинаниям. Было создано небольшое ателье, где предстояло увидеть свет первой коллекции от-кутюр. Они ангажировали трех див, которые прошли модельную школу в домах мод «Диор» и «Шанель», у Риччи и Лароша, а из кармана Жан-Поля уплыли шесть миллионов франков, которые были инвестированы в дело. По меркам мира моды сумма довольно скромная. Но сценарий был запущен, и на улице Вивьен закипела работа. Напряжение было невероятным, их обсуждали все вокруг. Отказаться от предложения LVMH[204], главного мецената от-кутюр, мирового лидера индустрии роскоши, означало примерно то же самое, что выйти в штормовое море на корабле без руля. Редакторы модных журналов падали в обморок.

Пригласительные билеты на шоу, которые рассылались важным гостям, сами по себе уже предвещали бурю. JPG, воплощенная ирония, написал на них чернилами от руки: «Я верю в вас и поэтому следую за вами». Это кодированное обращение школьника ко всем тем, кто сделал его королем двадцать лет назад, отражало его к ним глубокое доверие и привязанность и в то же время граничило с фамильярностью. Никто не мог остаться безучастным к такому доверительному обращению на флайере, ведь это было так необычно! Трудно было не понять истинного значения его слов, а именно: «Кто любит меня, тот меня поддержит!» Журналисты не хотели оставлять свое любимое дитя, особенно тогда, когда LVMH вытолкнуло на подиумы новых смутьянов, талантливых и дерзких Александра МакКуина и Джона Гальяно. Но Сюзи Менкес, яростная графоманка из «Геральд трибюн», царек первых полос, не оказывала ему поддержки. Журналистское сообщество жестоко, но снисходительно, как это ни странно звучит. Оставят ли старшего сынка, чудо-ребенка, маленького чертенка без помощи в этот важный для него момент?

Несмотря ни на что, болтовня не прекращалась. Как было не увидеть в этом кольце окружения определенную стратегию, почти военную? С вершины своих баррикад на площади Виктуар он заявлял: «Мой приход в Высокую моду был ответной реакцией. Очень бурной реакцией. На все старомодные коллекции, нуждающиеся в полной переделке. И против очень зрелищных коллекций, порождавших отношение, противоположное тому, что царило в восьмидесятые годы: люди стремились попасть на дефиле. Я считал, что эта ситуация совершенно не соответствует реальной работе»[205]. Более чем оригинальное заявление! Все очень убедительно говорило о том, что враг дефиле не перестает запускать лис в курятник. Человек, который не любил создавать волну, совершал все больше ложных движений. Ошибок? И это тоже. Одеяние от-кутюр, пестрое и гладкое, было смято и перекручено. Высечь «старомодных», начать трясти священную смоковницу, триумвират «Диор» – «Сен-Лоран» – «Шанель»? А что до «зрелищности», о которой он говорил, как не увидеть в этом намек на нового Маленького принца моды, гения и безумца, претендующего на эксцентричный престол, который до этого полноправно занимал Готье?

Он тоже пришел с улицы. Испанские корни, британское воспитание – Гальяно воплощал собой смешения культур и социальных классов. Богемный, рафинированный и всеми обожаемый, он был миникопией Готье, родственная ему дерзкая душа. Плебей, почитаемый аристократией, ураган Гальяно обрушился на планету. Во время своих показов этот тореро заставлял публику трепетать, словно она наблюдала корриду. Девяностые годы прошли под знаком Гальяно – яростные, мистические, языческие, блестящие и полные хаоса. Хаос вместо здравого смысла. Война против засилья черного в гардеробе, где отныне царил свет. Он добивался превосходства, шокируя, удивляя, устраивая скандалы и потрясая устои. В сущности, это метод Готье, но сюда добавилась некая визуальная перверсивность, какой простодушные восьмидесятые, несмотря на маску циничного хулиганства, знать не знали. На показах Готье царили смех и добродушный юмор. Гальяно же обладал довольно причудливым и странным восприятием комического. Он был мастером ситуаций too much[206], ему нравилось заставлять зрителей цепенеть и ужасаться, он устраивал то, что можно назвать гиперспектаклем. При этом – никакого стремления развлекать. Макияж его моделей напоминал раскраску диких племен, ритуальные татуировки, а сами показы походили на оперные шоу, в которых манекенщицы превращались в актеров треш-перформанса… Очарованная толпа чувствовала себя причастной к глобальным изменениям, новой эстетике шока, от которой бросает в озноб. Для того чтобы овладеть модой, «империей эфемерного», по словам Жиля Липовецки, нужно было стараться оставить как можно более глубокий след, обеспечить будущее каждой коллекции – притом, что век любой коллекции недолог, – найти место в вечности, а это сложная задача. Хуан Карлос Антонио Гальяно каждый сезон вступал в битву с Хроносом и побеждал. На подиуме появлялись княгини Лукреции, божественные клошары, аристократические чародейки, итальянки, индианки и африканки.

Спектакль? Балет? Ритуальная церемония? Кто мог определить точно? Если вы хотели успевать за ним, то следовало подробно изучить его учебник литературы, интересоваться тем, что происходило в Авиньоне и Байройте[207]. Если имеешь дело с художником, культурные аллюзии неизбежны. Невежам с ним становится просто неинтересно. И для всех уже очевидно, что мода занимает свое место в культуре. Теперь это арена, на которой рождаются новые концепции и интеллектуальные модели. Родные земли, где мода была скромным и простым визуальным искусством, покинуты навсегда. Земное и конкретное в моде похоронено. Изменилось все, и теперь стилисты должны знать по крайней мере два языка. Это проще и с финансовой точки зрения (а как еще продать наряд?), и, с казалось бы, противоположной, культурной (как создать наряд, который требуется?). Билингвы Готье, Лакруа, Гальяно всегда подкрепляли эрудицией свое профессиональное умение кутюрье. Полиглот Лагерфельд (он владеет четырьмя языка-ми) коллекционирует живопись, мебель, автографы и редкие книжные издания. Перемены стали необратимыми. Произошла бархатная революция, которая была очевидна только избранным. Мода всегда была онтологически связана с философией. Это строгое определение, подразумевающее усилия и труд, по сути своей противоречит постоянной фривольности, легкой и талантливой, с которой те, кто создавал моду и давал ей определения, общались с миром. Нужно было подобрать легкие синонимы к тяжеловесным понятиям «размышлять», «анализировать», «вырабатывать идеи». Не говорите, что модельеры изучают и препарируют энциклопедию моды, потому что многие считают их невеждами, и, по большому счету, их это устраивает.

Интеллект и элегантность всегда были противоположностями, так считается уже очень давно. Ролан Барт смотрел глубже. В 1963 году в книге «Система моды» суть этой проблемы он объяснил так: «Мода не может быть серьезной буквально, это противоречило бы здравому смыслу, к которому она принципиально почтительна и который обычно полагает деятельность Моды праздными мелочами; однако она не может быть также ироничной, ставя под вопрос собственную суть. […] Впрочем, вполне возможно, что совмещение серьезности и суетности, на чем основана риторика Моды, просто-напросто воспроизводит на уровне одежды мифическую ситуацию Женщины в западной цивилизации – существа возвышенного и ребячливого одновременно». Более сорока лет спустя это заключение остается безупречным. Важная деталь: мода позволяет себе иронию, не ставя под вопрос свою истинную суть. И более того, Готье семидесятых, мастер самоиронии, открыл путь мрачному комедианту – Гальяно девяностых.

Стежки

Все зло в мире произошло из-за Пандоры. Жан-Пьер Вернан
В остальном создателю стиля «кружевная юбочка с Perfecto» можно доверять. Бартовская диалектика, соединение «слишком серьезного и слишком суетного» осуществлялось мастерски с тех пор, как для него началось приключение от-кутюр. Как все кутюрье, наделенные и способностями финансиста, и даром творчества, Готье умел скрывать свою шутовскую суть в те моменты, когда требовалось сделать важный выбор. «Я сказал себе: давай положим все на весы, – рассказывает он. – Кто такие клиенты домов Высокой моды, если попытаться представить их всех в образе одной конкретной женщины? Кто она? Чего хочет? Желает ли она иметь совершенно прозрачный наряд, бросающийся в глаза? Или вещи, которые предназначены для каких-то особенных случаев? Я решил делать носибельные вещи. Тут нечего стыдиться. Высокая мода – это не искусство, это просто одежда, которая облекает определенное тело и предназначена для определенных обстоятельств. Делать абсурдные непрактичные вещи просто неразумно»[208].

Готье-шут стал Готье-мудрецом. Он знал, что от него все равно ждут чего-то скандального. Шокировать публику ему больше не хотелось, и он ограничился тем, что предложил коллекцию «би», один и тот же силуэт для мальчиков и девочек. Мужчины-объекты, всего лишь помощники женщин, выходили на подиум в смешных шиньонах и с накрашенными ногтями. Новорожденная коллекция получила название «Веселый салон мод», и ее представляли клиентам в бутике на улице Вивьен, по старой доброй традиции. Продолжение оказалось совсем другим. Никаких злоупотреблений фольклором. Серию маленьких черных платьев-футляров из крепа он создал совсем не случайно. Авангардистский пафос был оставлен. Вышивки и кружева украшали ткани из вторичного сырья, потому что этот фантазер и провидец совершенно справедливо определил, что ткани класса люкс, которые не используются в прет-а-порте, отстали по крайней мере на столетие от современных материалов. Так он состряпал свою собственную глуби бульгу[209], соединив шелк и полиэстер в своем волшебном котле, которому позавидовал бы и Панорамикс[210]. Он пересмотрел собственный взгляд на творчество, он ускорял и менял темпы производства. Что касается работы с моделями, Жан-Поль практиковал новые техники примерок, при которых вещь шьется во время сеанса прямо на фигуре модели. Таким образом, платье подгонялось всего за две примерки, что обходилось в два раза дешевле. А это важно, если наряд стоит клиенту около 40 000 франков.

Большая премьера состоялась в 1997 году в галерее «Ивон Ламбер», превращенной в салон моды в стиле пятидесятых, с красными занавесями и замысловатыми драпировками. Было ощущение, что произойдет какая-то драма. Прогноз обещал бурю: в ту же неделю отошел от дел Ив Сен-Лоран и начался матч «Ростбиф» против «Френчиз», то есть МакКуин/Гальяно против Готье/Мюглера. Лоренс Бенаим рассказывал об этом в «Монд» так, словно речь шла о боксерском поединке. Опустим апперкоты и удары ниже пояса: дом «Живанши» должен был заплатить в пять раз больше обычного (125 000 франков за дефиле!) своим моделям, чтобы те не перешли к Готье, этому сомнительному сопернику. Дизайнеры «Версаче», пораженные темпом событий, даже устроили каток на территории бассейна отеля «Ритц». Модное сообщество напряглось до предела. Журналисты бодрились с помощью тонизирующих препаратов, чтобы успевать за сумасшедшей круговертью событий. Вкратце можно описать это словами маркизы де Мертей, которая в конце письма, обращенного к ней Вальмоном, приписала: «Ну что ж – война!»

Группа поддержки оказалась на скамье запасных, в полном составе: Пьер Карден, отец моды, Пьер Берже, Соня Рикель и Йоджи Ямамото. Список завершался коронованным французским кинематографом. Ретродраматургия, стиль old school неожиданно занял подобающее ему место. Вместо сэмплов известных диджеев во время дефиле звучал голос конферансье в ливрее, который в торжественной тишине объявлял номер модели, сопровождая ее выход описанием туалета in extenso[211]: «Номер тридцать два, пальто из черного фая, с подкладкой из белого поплина, с застежкой “ниндзя”». Зал охватывала дрожь.

Панк-модельер возвращался к истокам. К высшему обществу и белым перчаткам. Джани Саме, которая в колонках «Фигаро» часто подпускала шпильки изнуренному борьбой бунтарю, на этот раз была в восторге: «Он возвращается к лучшему, он совершенствует забытые мотивы, развивает их и оттачивает мастерство. Он снова возвращается к своим знаменитым пиджакам с длинными фалдами, похожим на раковины моллюсков, смокингам стретч, маленьким черным платьям, стилизованной униформе консьержей, облегающей моделей как трико, и кожаным корсажам в сочетании с длинными перчатками». «Монд» пустилась в ностальгические рассуждения: «Прошли годы… Все самое существенное стало явным, зазвучала нежная и мрачная нота, мерцанием страз он снова рисовал картину своего потерянного рая». «Либерасьон» восхищалась: «Семьдесят один выход! Жан-Поль Готье доказал, что он уже не “ужасный ребенок” в мире моды: он добился совершенно другого статуса – завидного положения блистательной зрелости!»

Пресса высказала всеобщее мнение в форме исполненной пафоса оды. Жерар Лефор отдал должное Готье, «Фигаро» капитулировала, за ней последовала «Геральд трибюн», – озорнику и хулигану теперь поклонялись. А он, изнуренный рискованным предприятием, не мог даже наслаждаться успехом. «Я читала ему статьи, а он был полностью погружен в себя, такой усталый! – рассказывает Анна. – Казалось даже, что он находится где-то далеко». Его охватила странная меланхолия. Это не тормозило работы модельера, но теперь казалось, что на ногах у него свинцовые башмаки. Однако вздыхать было недосуг, боевая машина Готье снова была готова к бою. Нечувствительный к похвалам, он руководствовался только собственными требованиями. К тому же следовало взойти на престол и править! Набирать команду, соблазнять клиентов, принимать их, убеждать, наряжать и побуждать покупать!

На борту началась паника! Боевой порядок еще только формировался. «Вельможа» Дональд Потар считал, что шампанское должно литься рекой и что с улицы Вивьен необходимо переехать в роскошную резиденцию. Но расходы оказались непомерными. Требовалось срочно затянуть пояса! Катрин Лардер, журналистка из «Мари Клэр», которая первая поняла, оценила и стала поддерживать работу Жан-Поля, вскоре присоединилась к их маленькой команде. «Я тогда уволилась, он это знал, – рассказывает она. – И позвонил мне, желая предложить работать вместе в индустрии моды. Будучи человеком прессы, я никогда прежде ничем подобным не занималась. Но сказала “да”. Такие проявления дружбы не забываются, маленькие подарки с подписью “JPG” хранишь всю жизнь». Экономная реалистка Катрин засомневалась в проекте Дональда с «Дом Периньон»: «Шампанское в десять утра несмотря ни на что!» – она заменила вино чаем с печеньем и занялась, хотя и порядком робея, приемом клиентов. «Вначале людей было немного, – весело продолжает она. – На улице Вивьен я вовсю импровизировала. Действовала по интуиции. Я все делала сама, совершенно одна: отвечала на звонки, назначала встречи. Представьте себе, я даже не знала, что такое TVA[212]!»

И тут появляется очаровательная молодая бретонка. Она объясняет, что скоро выходит замуж, свадьба будет проходить на берегу океана, и она умирает от желания приобрести знаменитое облегающее платье в полоску и с кружевами. Но выясняется, что это великолепие цвета моря они с будущим мужем не могут себе позволить. Катрин внимательно смотрела на невесту: синие глаза, синева платья, синева моря и прямодушие… «Я взяла на себя смелость назначить для нее цену, – говорит Катрин. – Мы вдвоем обо всем договорились. Она была в восторге». Постепенно заработало сарафанное радио. Когда нагрянули клиенты из Саудовской Аравии, француженка сумела приноровиться к их настороженной манере, согласилась с их требованием: длинные рукава, скрывающие руки. Катрин стала педагогом, работающим по методике Готье, и объясняла неофитам секреты стиля во время примерок. «Я делала то, что и раньше в статьях, – все расшифровывала. Я подробно расписывала его куртки, впервые появившиеся в коллекциях от-кутюр, тем женщинам, которые хотели их примерить». Одновременно практичная нянька помогала капитану справляться с управлением. «Не уступайте, говорила я ему, – рассказывает Катрин. – Вы хотите, чтобы на этом рединготе было четыре пуговицы? Оставьте и пуговицы, и галуны. Продолжайте делать то, что вам нравится, чтобы полностью сосредоточиться на модели от-кутюр; можно позволить себе потратить месяц на пальто. Нужно вздохнуть, нужно отойти от графика».

Для Катрин Денёв конечно же наряды шились бесплатно. Но буржуазия и аристократия покупала вещи от Готье за наличные: мадам де Риб, мадам Минк, мадам Рикар осаждали улицу Вивьен. Высокая худощавая Клод Помпиду тоже. В светло-желтом, в ядовито-красном… Эта женщина с точеной фигурой, словно вычерченной угольным карандашом художника-модельера, носила эксцентричные наряды Готье так, что казалась воплощением творчества Александра Колдера[213].

«Будущее пролетариата»

Слишком развитое остроумие унижает тех, кто им обделен. Мадам де Ментенон
Итак, когда задача завоевать клиентуру, предпочитающую продукцию от-кутюр, была выполнена, весь Париж оказался у его ног. Его свита приобрела прямо-таки версальскую численность. Улица Вивьен была для него дворцом Марли. Король Готье решил переехать в третий раз. Между тем случилась еще одна удача: Жан-Луи Дюма принял Дональда, и был заключен невероятный контракт. Фирма «Эрмес» приобрела 35 процентов акций Дома моды «Жан-Поль Готье», став его партнером! Это оказалась неожиданная поддержка! Прогулка по столице продолжалась. Он всегда враждебно относился к левому берегу, вотчине интеллигенции, и оставался привязанным всем сердцем к пригородам, к Панаму[214] на правом берегу Сены, ведущему сомнительный образ жизни и противостоящему респектабельным кварталам. Районы, которые всегда отвергались: Елисейские Поля, Марсово поле, район восемнадцатого века, принадлежавший high society[215]. Его любимый правый берег был беден, пронырлив и насмешлив. Улицы там получили имена святых (Дениса – Сен-Дени, Мартина – Сен-Мартен, Антония – Сент-Антуан) и людей искусства (Глюка, Галеви, Дягилева, Фейдо). Улицы Мадлен и Трините вели к Гранд-опера, где посвященные были на «ты» с простаками, и вместе они становились одним целым во время театральных священнодействий. Это был центр богемной космополитической столицы, ее беспорядочной творческой жизни, дававший приют уличным торговкам и господам во фраках, ворам с Итальянского бульвара и мелким коммерсантам из предместья Пуассоньер. Это место, где можно было встретить кого угодно. Готье ближе Париж Золя, а не Париж Пруста. Он хотел составить счастье дам, а не девушек в цвету. Мальчишка из Аркёй чувствовал родственную близость с народом, с этими мостовыми, с этими праздниками, красочными и разгульными, с этой какофонией и сочным языком.

В его ДНК сохранились образы хорошеньких кокоток и уличных хулиганов, кокетливых петушков и курочек с бульваров. Воображаемые им «дети райка» фланировали по Парижу, открытому, обманчивому городу, где можно было найти все, что душа пожелает. Это была свободная столица. И Готье в течение тридцати лет создавал картину своего Парижа, вдохновенно вырисовывая фигуры ставших символами парижской жизни персонажей – барменов, флористок, помощниц парикмахера, торговцев, букинистов, рассыльных, которых его талант превратил в архетипы элегантности с городских улиц. Но для того, чтобы создать свой микрокосмос, человеку нужны асфальт, гудрон, толпы в метро, голоса зазывал и рыночный шум. Память сохраняет запахи табачного дыма, фиалок и сахарной ваты, которые чувствуешь, выходя из кинотеатра «Гранд-Рекс».

Поэтому он и выбрал «Будущее пролетариата». Это вовсе не гэг, а название нового места расположения модного дома имени Жан-Поля. Он его сам считает оксюмороном. Возведенное в 1912 году, это строение площадью пять тысяч квадратных метров получило статус «народного дворца» – патетическое определение, забавное и очень в стиле Прекрасной эпохи. Покупая это место, где люди сами добивались своих титулов, Жан-Поль становился императором двора чудес. «Будущее пролетариата» находится далеко от особняка по адресу: авеню Монтень, дом 30, который занимал Кристиан Диор, но для каждого владельца была характерна глубокая иррациональная уверенность в том, что он наконец нашел нужное место. «Только здесь и нигде более!» – в свое время твердо сказал будущий создатель стиля new look своим финансовым партнерам, убеждая их, что особняк под номером 30 на авеню Монтень должен перейти в его руки. Он утверждал, что «сразу полюбил его», и с ним никто не стал спорить, несмотря на высокую арендную плату. И если Диор обожал «скромные пропорции, элегантную строгость» своего нового гнезда и отсутствие у него «обременительного исторического прошлого», то Жан-Поль гордился гигантскими размерами и громкой историей своего «Rosebud»[216]. Именно об этом он так долго мечтал! Он ждал, сколько нужно, но в результате оказалось, что время работало на него. По сути, на бумаге был отражен только адрес: улица Сен-Мартен, 335. Это соответствовало главной идее модельера, его личной географии, его урбанистической социологии. Напротив располагалась Консерватория искусств и ремесел. Метро – в двух шагах. Вдали – ворота Сен-Мартен, своеобразное архитектурное напоминание об акведуке в Аркёй. И повсюду – лавчонки, бродячие торговцы, парижские мальчишки.

Главное, что интересовало гражданина Г., – связанные с этим местом легенды. Потому что у «Будущего пролетариата» была история. С конца девятнадцатого века «трудящемуся классу» запрещалось объединяться в союзы, так что найти форму для выражения солидарности рабочим было непросто. В начале двадцатого века Общество взаимопомощи пенсионеров перераспределило между своими членами сумму их капиталов, превратив деньги в недвижимость. Так в 1893 году Фердинанд Буар основал «Будущее пролетариата», гражданское общество пенсионеров обоих полов. 21 декабря 1912 года церемония открытия этого безумного пролетарского проекта привлекла весь Париж. Помпезное здание в стиле бозар, возведенное архитектором Бернаром-Габриэлем Белеста, начало процветать за счет обездоленных только в тридцатые годы. Затем утвердился режим обязательной социальной страховки, полностью уничтожив эту прекрасную общественную утопию.

С тех пор теплоход на улице Сен-Мартен менял капитана каждые десять лет в такой последовательности: магазин веревок и лент, потом районный кинотеатр, порнокинотеатр, боксерский зал и ночной клуб «Шаривари». Здание переходило из рук в руки, и никто не мог найти ему толкового применения. Именно Готье предложил удивительный выкуп за это удивительное место: он сдал дворец в аренду Лионелю Жоспену, который провел там свою политическую кампанию. В 2002 году модельер вновь соткал, практически из воздуха, политическую вуаль, которая когда-то окутывала это знаменитое здание, делая его символом левого движения. Что-то такое носилось в воздухе, отчего казалось, что наступление «левацкой» моды неизбежно. Это напоминало возрождение тех лет, когда Жак Ланг в галстуке от Мюглера и модельеры встречались в министерстве культуры с актерами и писателями, создавая тот творческий хаос, который иногда называют «поражением мысли». И разве Коммунистическая партия Франции, чья штаб-квартира находилась совсем недалеко, не нашла общего языка с властью моды? Компания «Прада», производитель изысканных изделий, арендовала помещение, где располагался штаб КПФ, на время незабываемого праздника, состоявшегося 12 октября 2000 года. Всего лишь one shot[217], зато какой! Ракета «Скад», гламурный рейв, который сделал все левое модной тенденцией на заре второго тысячелетия. Только вообразите… Робер Ю и Катрин Денёв, объединенные одним движением, плечом к плечу с Лиз Херли и Жан-Шарлем де Кастельбажаком, подчиняются воле семи диджеев. Роскошный итальянский павильон словно парил над старой площадью Колонель-Фабьен. Недосягаемый, поддерживающий элитарную систему потребительский постмодернизм на несколько часов воцарился под защитой охраняющей его тени Мориса Тореза, лишенный комплексов капитализм заигрывал с марксизмом под звуки техно. Стала бы мода политикой, дочерью трудящихся классов?

В любом случае в этом покинутом народном дворце, в этом разоренном улье Готье собирался делать свой мед, поселить там своих рабочих пчел, трудящихся фей, свои маленькие руки и большие идеи. Так же как существуют Миттераны великого труда, должен был появиться Готье «Будущего пролетариата», получивший семилетний мандат на правление в мире от-кутюр. В то же время стартовал конкурс на проект переделки здания на улице Сен-Мартен, которое время превратило в невзрачную бетонную конструкцию, усыпанную старой гипсовой крошкой.

Восстановление здания было доверено архитекторам Алену Моатти и Анри Ривьеру. Этому тандему удалось сохранить величественные арки в главном зале. Результатом стал восхитительный наряд Арлекина. Первоначальное общее, «народное», пространство исчезло, уступив место интерьерам, словно перенесенным сюда из фильмов Висконти. Обновленное здание на улице Сен-Мартен стало напоминать одновременно дворец и роскошную гостиницу, театр и оперу, воплощать эстетику рококо и стиль «Баухауз». Оно соответствовало образу Готье и двадцать первому веку: одновременно безумное и сдержанное, поражающее огромными площадями и строгостью структуры. Это был дом моды в том смысле, в каком Барт определял моду как область «слишком серьезную и слишком суетную». Это было нечто среднее между торжественностью, которую подчеркивала монументальная лестница золотого века, сразу бросавшаяся в глаза, и игривой добродушной практичностью. Для того чтобы сохранить воспоминания о прошлом дворца, там оставили несколько кресел, обитых красным бархатом: ностальгическая нотка, напоминавшая о временах, когда здесь располагался кинотеатр. Окна как в османовских домах и новейшие материалы – белые мозаики в стиле парижского метро, черный пол из литого асфальта, линолеум, сополимер, алюминий, металл и стекло – сосуществовали в полной гармонии. На втором этаже располагались салоны от-кутюр, примерочные с трехчастными зеркалами.

На первом этаже проходили дефиле. Все пьесы должны были разыгрываться здесь, в этих стенах. Известный любитель old school, Готье снова обратился к традиции «в кругу своих». Особенно он старался избегать импровизированных экскурсий, когда модницы, сжимая в обтянутой перчаткой ручке карту, бродят в поисках старого склада, заброшенной мясной лавки, муниципальной гимназии или разрушенного вокзала в округе 9–3, – это они-то, которые никогда не пересекали границы периферии (возможно, требовалась виза?). Стараясь уйти от все растущего спроса на забаву, уничтожая тенденцию расширять географию подиума, которую он сам и создал, Готье незаметно поднимал планку. С фольклором покончено. Он уже на другом уровне, он сосредоточен. Теперь спектакль призван сделать моду областью привилегированной, строгой и серьезной.

Единство времени, места и пространства: здесь подчиняются законам классического театра. Работники коммерческого отдела и творческих мастерских, пресс-секретари и ассистенты – вся команда совместно создавала мечту Готье. На верхних этажах дворца, воцарившись над двумя нижними частями ателье, где работали швеи, располагались творческие студии. Что же касается хозяина, то из пяти тысяч квадратных метров своего «Бутона» он оставил себе лишь тридцать. Небольшое, скромно обставленное помещение с раздвижными стенами и окнами, выходящими на крыши Парижа, стало его кабинетом. Лежбище кота, который гуляет сам по себе… Под открытым небом третьего тысячелетия.

Некоторым нравится устраивать шоу

Мы чаще водимся с теми, кто нам нравится, нежели с теми, кого мы уважаем. Кребийон-младший
Приближался апрель 2002 года. Жан-Полю должно было исполниться пятьдесят. Юбилей? Он терпеть не мог юбилеи. Следуя собственным негласным правилам, он предпочитал «веселый неюбилей», который можно устроить в любое время, как «день нерожденья», придуманный Льюисом Кэрроллом, чтобы развлекать не по годам умных детей. Он забывал и про свои дни рождения, и про круглые даты других. Запрограммированные праздники его утомляли. Готье считал их искусственными и скучными. Он был fashion star[218], он стал знаменитым в довольно молодом возрасте, можно сказать, вырос под светом прожекторов, был почти вытолкнут вперед, на роль лидера и героя молодых французских модельеров. Он запечатлен рядом с Ракель Уэлч, Мадонной, Джонни Холлидеем, Брюсом Уиллисом, его беспрестанно фотографируют в Каннах во время кинофестиваля, в Авиньоне во время театрального фестиваля, в Лас-Вегасе и на Родео-Драйв в Беверли-Хиллз… Но сам он видел себя скорее Зелигом, человеком-хамелеоном из фильма Вуди Аллена, который волей случая оказывается рядом со знаменитостями своего времени.

По-настоящему застенчивый от природы, он должен был научиться вести светскую жизнь, и это его утомляло. Он боролся с чувством вины, афишировал эйфорическое состояние ad hoc[219]. Это было частью творческого процесса. В конце каждого дефиле сердце его уходило в пятки, но он стойко выдерживал час светских бесед, высоко держа светловолосую голову. Small talk[220] с виконтессой де Риб, болтовня с gentry[221], легкий разговор с jet set[222], собственная шутка и обязательное упоминание нужных имен – всеобщий любимец играл роль в совершенстве. «В эти минуты я брал на себя очень много, – признается Жан-Поль. – Я скрывал свой страх изо всех сил». Список знаменитостей, становившихся его поклонниками, рос, и сливки шоу-бизнеса приглашали Готье на свои вечеринки. Он ходил туда, сжав кулаки, чтобы доказать себе, что может преодолеть тревожность и робость, его вечных демонов. «Он предпочитает наблюдать сам, а не быть объектом наблюдения, – говорит Кристоф Бофей, один из его ассистентов. – Он знает, что от него ждут, чтобы он веселил компанию, чтобы говорил любезности, и это его парализует. Со временем он стал немного мизантропом». Его всегда воображают с бокалом шампанского в руке, окруженного мебелью Чиппендейла, всего в блестках, как известного клаббера, встречающего рассвет на вечеринке, а Готье озвучивает сногсшибательную новость: он больше любит вечернюю схему пенсионеров: травяной чай, телевизор, пижама. «Большие шумные вечеринки – а я знаю, что мне они, по всеобщему мнению, удаются, – требуют огромных усилий и тяжелой работы и не приносят особого удовольствия», – признается он.

Всю жизнь он устраивался таким образом, чтобы развлекаться в основном в процессе творчества. Это хитроумный шаг. Творческая обстановка, негромко звучащее «диско» и небольшая команда стилистов, собравшаяся ночью в ателье для мозгового штурма: это веселье в стиле Готье. Придумывать же эффектные флайеры, отбирать избранную публику, украшать зал, выбирать диджея – все это требует энергии и порождает такой стресс, который, по мнению этого чудака, делает вечеринки тяжелой повинностью. В 1987 году, открывая в галерее «Вивьен» свою студию, он придумал установить там настоящую карусель. Журналисты наблюдали за всем происходящим верхом на деревянных лошадках и со сладкой ватой в руке. Жан-Поль был на грани. «Это был ужас, я пожимал руки, приветствовал всех, я был весь в поту; всем было весело, кроме меня». Это же испытание повторилось, когда он отмечал тридцать лет своей работы в мире моды. Актеры, певцы, топ-модели ринулись в «Олимпию» за новым JPG. Бой Джордж стоял за «вертушками». Казалось, вернулось старое доброе время «Паласа» Фабриса Эмаэра и панка. Но хозяин повел себя как печальный аутсайдер, который уединяется на краю скамейки запасных. Лучшие моменты остались в прошлом? Он помнил себя в двадцать лет, в Аркёй: ароматная баранья ножка на праздничном столе и зажженные свечи. На тридцатилетие непредсказуемый Франсис приготовил возлюбленному сюрприз: фигура из теста в человеческий рост в синих джинсах, покрытая кремом незабудкового цвета. «Было не очень вкусно, но очень весело», – вспоминает «кулинарный критик». Сорокалетие? «Пф-ф, я забыл. В любом случае, Франсиса уже со мной не было…»

Теперь же он остался и без родителей, и без возлюбленного. В пятьдесят лет не было уже ни красок, ни любви. Он полностью погрузился в создание своих коллекций, работая по двенадцать часов в сутки и считая, что выходные – идеальное время для настоящего труда. Рядом была только небольшая группа приятелей, которых он знал еще с семидесятых годов и которых ему удалось устроить в свою компанию, чтобы жить в теплом окружении. Это было слабой попыткой защититься от острых клыков мира моды и продлить блаженную юность. На пятидесятилетие он не хотел ничего, и не без причины. «Лично я предпочитаю троих друзей и хорошую еду, – рассказывает Жан-Поль. – Дружеское общение – вот как я представляю себе счастье. Но у журналиста Жерара Лефора, которого я очень ценю, тоже приближалась круглая дата, и он предложил мне устроить совместный юбилей. Арендовали зал “Ваграм”. Были приглашены Изабель Аджани, Жюльетт Бинош, Валери Лемерсье, Жозиан Баласко. Практически весь кинематографический бомонд. Бернар-Анри Леви и Ариэль Домбаль тоже были там; этими людьми я восхищаюсь, но я не из их компании, и это меня смущало». Но тем не менее показаться там следовало. Для храбрости Жан-Поль облачился в надежные доспехи. Свой выбор он прокомментировал в духе Билли Уайлдера: «Я не знал, что надеть. И вот я сказал себе: “А почему бы не платье?”». Его наряд оказался костюмом пятидесятилетней домработницы. Он раздобыл на рынке «Ле Пюс» коктейльное платье пятидесятых годов марки «Карвен». Нежно-зеленая органди придавала ему совершенно винтажный вид. Тем не менее наш Джек Леммон[223] весь вечер мучился из-за того, что взгромоздился на каблуки, к тому же пышные накладные волосы платинового цвета постоянно смазывали его яркий макияж. Однако это позволило ему наконец понять, как нелегко приходится моделям во время дефиле. «Первый раз я появлялся перед людьми в образе инженю, которая делает вид, что не знает, будто все ждали ее coming out[224] двадцать лет, – говорит он. – Я знал, что вызову смех, и эта уверенность рассеяла робость». Некоторым нравится устраивать шоу.

Неожиданно Катрин Ринже, его первая муза, запела для него легендарный шлягер «Марсия Байла». Невероятные чувства. Жан-Поль неуклюже вошел в зал «Ваграм». Его появление заставило оцепенеть всех присутствующих. Каждый впоследствии вспоминал свои мысли. Фарида Хельфа: «Надо понимать, что переодетый в женщину Жан-Поль не то чтобы атомная секс-бомба». Эвфемизм. А Фредерик Лорка при виде него зашлась смехом. «Это было совершенное безумие, – говорит она. – Я знала, что Жан-Поль гей, но знала также, какой он сложный человек. А тут он выглядел как гетеротравести, немного смущенный, неуклюжий и смешной». Вот так он обыграл собственную ориентацию, на контрасте показав свою спокойную веселую мужественность. Ариэль Домбаль привел в восторг этот фарс. «У меня было чувство, что он оделся так, как оделась бы его мама по такому случаю, – рассказывает она. – Тафта, блестящие шелковые туфли – все это создало удивительно поэтический образ доброй мамочки. Стилю женщины в годах, которой, встретив ее на улице, хочется сказать: “Вот вы – точно идеальная мать!” А понаблюдав, как он веселится и танцует, точно сумасшедший, весь вечер, я сказала себе: “За этим его импровизированным образом травести скрывается еще одна сторона его натуры, которую он показал нам сегодня: респектабельная шикарная женщина”».

Спустя два месяца «шикарная женщина» получала орден Почетного легиона в присутствии Пьера Кардена. В то же время на улице Фобур-Сент-Оноре, в «Эрмес», освободилось престижное место. Мартин Маржела, создававший с 1997 года восхитительные строгие платья из шерсти и кашемира для этого модного дома, покинул его, чтобы полностью посвятить себя созданию собственной марки. В фильме о супергероях моды загадочный Маржела играл бы роль человека-невидимки. Он не позволял себя фотографировать, не давал интервью, на его экспериментальных нарядах были нашиты бирки без опознавательных знаков. Для этого высокого темноволосого химика моды, надевающего старый халат во время примерок, тогда как Жан-Поль работает в джинсах и тенниске, мода была аскезой. «В конце семидесятых годов Готье входил в число тех немногих европейских дизайнеров, которые вызывали мое восхищение, – рассказывает любитель секретов. – Окончив Королевскую академию изящных искусств в Антверпене, я на два года уехал в Милан и безуспешно искал там работу… А потом на конкурсе, где Жан-Поль был членом жюри, я получил второй приз. Но в тот день я с ним не познакомился, слишком стеснялся. Затем я стал постоянно им звонить, но дом “Готье” не нуждался тогда в ассистентах. Наконец однажды Жан-Поль принял меня и прочел мое досье. От страха я дрожал как осиновый лист и едва мог произнести два слова. Месяц спустя его партнер Франсис Менуж предложил мне заняться двумя коллекциями на лицензионной основе. Само по себе предложение меня не впечатлило, но возможность работать рядом с Жан-Полем вдохновляла необыкновенно. Он попросил меня думать во время работы о его прошлых коллекциях, и я позволил себе предлагать собственные мелкие соображения. Ему это не всегда нравилось. Но однажды он произнес слова, которые стали для меня решающими. “Мартин, – сказал он, – все твои идеи очень хороши, но это не стиль Готье, это стиль Маржела!”». Сам Жан-Поль тоже не скупится на похвалы. «Мартин был просто потрясающим. Все, что он предлагал, было всегда попаданием в точку, я чувствовал, что он далеко пойдет. Хороший ассистент – это необыкновенная редкость. Когда много позже Николя Гескьер пришел ко мне на работу, он был просто… таким ассистентом, который делает ксерокопии и приносит кофе! В день, когда он уходил, я сказал ему, даже не задумавшись: “Жаль, что не могу сказать вам, что сожалею о вашем уходе, потому что точно не могу сказать, чем вы тут занимались”. Тем не менее его талант проявился в “Баленсиаге”, но у меня он был незаметен!»

А Мартин оказался еще более восхитительным сюрпризом, когда он совершенно раскрепостился, работая для дома «Эрмес». Жан-Поль аплодировал стоя. «Союз Маржела – “Эрмес” был торжеством разума и стиля!» – считал он. Но Маржела, верный его последователь, делал все, чтобы не нарушать пророчества Готье, и стал работать на себя. Он покинул Фобур-Сент-Оноре в 2003 году. Тогда Жан-Луи Дюма, который с 1999 года владел 35 процентами акций дома моды «Готье», выступая в роли мецената, предложил Жан-Полю занять освободившееся место креативного директора. «Я много размышлял об этом, – говорит Готье, – думал об Анн Демельмейстер[225], но потом сказал себе, что прекрасно могу заниматься этим сам». Услышав положительный ответ, его необычный патрон и коллега возликовал!

Костюм от «Hermès»

Ее шея и плечи выступали из белоснежной волны муслина, над которой колыхался веер из лебяжьих перьев. Марсель Пруст
На пересечении священной улицы Фобур-Сент-Оноре и улицы Буасси д’Англа располагались громадные административные здания. Под изящным портиком девятнадцатого века красуется фирменный знак дома моды «Эрмес»: запряженная лошадью старинная открытая повозка. Любому новичку для того чтобы встретиться с Пьером-Алексисом Дюма, сыном Жан-Луи, художественным директором почтенной фирмы, сначала нужно пройти отбор, потом – подписать формуляр и дождаться пресс-секретаря, совершенно «эрметизированную» (местный неологизм) очаровательную особу, которая, неслышно ступая, и проведет его во внутреннюю часть крепости. Справа там находится ателье «специальных заказов», секретная служба, где производятся штучные изделия в единственном экземпляре. Потом появляется молодой наследник предприятия, которое в девятнадцатом веке занималось производством упряжи для лошадей: сдержанные движения, лаконичная речь… Благодаря этому рациональному человеку кожаные аксессуары приобрели небывалую прежде элегантность и красочность: мандаринового цвета сумки «Келли», розовые рюкзаки из страусиной кожи, бирюзовая крокодиловая кожа… Прежний мир сдержанных цветов дрогнул! «Я обожаю яркие цвета, это настоящее лекарство», – вполне серьезно говорит Пьер-Алексис. Сам он одет в строгий «осенний» костюм: темно-коричневый свитер и такого же цвета брюки. По его словам, появление безумца Готье в респектабельном модном доме – продолжение love story[226]. «Мой отец обожал Жан-Поля – рассказывает Пьер-Алексис. – Они вместе отлично развлекались. Думаю, он следил за его работой с самого начала, еще с 1976 года. Он пришел в восторг, когда узнал, что тот согласился заниматься женским прет-а-порте. Из них двоих Готье был больше ригористом, а Жан-Луи – фантазером. Я знаю, это звучит парадоксально. При этом на многое они смотрели одинаково и ценили одно и то же: сдержанность, любезность, образование. Они понимали друг друга с полуслова, как ярмарочные воришки, несмотря на разницу в возрасте, потому что их объединяла симпатия к странным забавным людям и радостное отношение к работе».

Каждый четверг Жан-Поль оставлял дела «Готье» и отправлялся на улицу Буасси д’Англа, преображаясь, словно человек-хамелеон. В его распоряжении были уникальные сорта кожи, отработанные годами технологии и линия прет-а-порте высокого качества, не уступающая продукции от-кутюр. Для него трудились в общей сложности двадцать человек: дизайнеры, стилисты, специалисты по работе с кожей. Все отмечали его исключительные требования, которые иногда было сложно понять, – но всем нравилось работать с Готье. Пьер-Алексис, старший портной, рассказывает: «Я смотрел, как он работает, и он ставил меня в тупик. Он приходил уже с каким-то планом в голове, он уже размышлял о некоем образе, который следовало разработать, а потом терпеливо воплотить в определенной форме. Сначала идея, потом работа модельеров-разработчиков, а полученный результат вдохновлял его на новые идеи. Это классическая работа художника». И капризы, которые всегда сопровождали этот процесс: он всегда спешил, подгоняемый сроками, а причудливейшие инструкции по сценографии объявлял в последний момент. Однажды он потребовал, чтобы принесли настоящий тропический кактус для оформления заднего плана, на фоне которого предстояло дефилировать гаучо в одежде с бахромой и в «стетсонах». В другой раз ему понадобился дорогой персидский ковер длиной сто метров: на нем должны были возлежать прекрасные одалиски. И наконец, ему потребовалось четыре настоящих пропеллера от самолетов тридцатых годов – Жан-Поль предпочел бы построить настоящую взлетную полосу – для последней части ремейка фильма «Касабланка». Всем на улице Фобур-Сент-Оноре приходилось подстраиваться, привыкать и выполнять его требования. Этот Говард Хьюз моды во всем имел последнее слово и распоряжался бюджетом, достойным султана.

И тут возникал вопрос: как потенциальная клиентка дома «Эрмес» отнеслась к появлению на посту главного дизайнера модельера-рокера с левыми идеями? Так же, как она относилась к поясам с пряжкой в виде буквы «H», пепельницам, украшенным фигурками бекасов, и галстукам с набивным рисунком в виде лошадок, – а именно с недоверием. Перед дамами в шелковых дорогих платках Жан-Поль старался держаться скромно. Снова и снова он возвращался к традиционной иконографии этого модного дома, предлагая сумки «Kelly» нестандартных размеров, повторяя мотив «упряжи» на соблазнительных кружевах, используя фирменные стежки на кожаных изделиях и охватывая стан купальщиц знаменитыми шелковыми тканями.

Затем последовали уже отшлифованные образы: африканки в одеждах из белого льна, длинных сари цвета индиго и шафрана, очаровательные байкеры в жокейских сапогах от «Эрмес» и куртках «Перфекто» от Жан-Поля, летчицы в кожаных макинтошах карамельного, сливового и матово-черного цвета. Скальпелем, неброским изяществом, а потом работой в Высокой моде его имя прокладывало себе дорогу. В какой момент становятся классиками в своем деле? В случае Готье сомнениям нет места. Он уже попал в анналы. В 2003 году в Лондоне Музей Виктории и Альберта представил ретроспективу его коллекций. В 2004 году Фонд Картье обратился к нему с просьбой. В результате свет увидела коллекция нарядов из хлеба – «Хлебный кутюр от Жан-Поля Готье» с вечерними платьями из французских багетов. В 2007 году Музей моды и текстиля организовал выставку всех костюмов, которые он создал для своей подруги Режин Шопино. Третье тысячелетие началось для него с таких славословий, что ему пришло в голову создать костюмы для мирового турне идола подростков, поп-звезды Кайли Миноуг: один рукав есть, другого нет, корсет из тонких пластинок, обтянутый нежно-зеленым шелком, ярко-фиолетовые кружева, хористы, boys[227], перья. Rock’n’roll is back![228] Кайли, поп-звезда ростом метр пятьдесят, стала его карманной Мадонной. Январь 2009-го: появляются малыши Готье. Коллекция для детей «от двух до шести» повторяла все основные мотивы его творчества в миниатюре, ее показывали африканские девчушки и темнокожие Гавроши. Жизнь состоит только из начинаний. Торговый оборот компании «Готье» (около 30 миллионов евро) возрос с тех пор, как «Эрмес» стал ее партнером и двадцать восемь бутиков «JPG» от Нью-Йорка до Пекина и Токио завоевали международное признание. Экспресс-модельер, знаменитый, всеми любимый, наделенный даром работать в режиме нон-стоп (по этому поводу Анна Павловски говорит, что Жан-Поль «обладает собственной системой выработки позитивной энергии»), Готье работал одновременно над двумя большими проектами, классическим и авангардным, кутюр и уличная одежда. What else?[229]

Как принято у мальчишек

То, что выходит из моды, становится традицией, а то, что перестает быть традицией, возрождается в моде. Жан Бодрийяр
Календарь, по которому живет мода, диктует жесткие условия. Тирания сезонов обязывает представить мужскую коллекцию «весна – лето 2009» и «коллекцию от-кутюр осень – зима 2008/09» всего лишь с недельным интервалом! Бессонные ночи перемежались кошмарными снами о том, что модель выйдет на подиум в незаконченном платье, потому что до показа осталось два часа, о сломанных молниях и моделях, чей 36-й размер превратился в 38-й за три дня, из-за чего приходится все переделывать в последний момент. Июнь – месяц экзаменов. Исполнители главных ролей – бакалавры, аспиранты, студенты и арбитры элегантности – подпитывали свою энергию сарженором, горьким шоколадом и «Нутеллой». Все легальные допинги были настоящим благословением.

Неожиданно за кулисами раздается резкий звон мобильного. Жан-Поль судорожно ищет в сумке досаждающий ему айфон, пытается отключить звук, но вместо этого случайно включает будильник, прерывает звонок и сдается. Общий хохот. «Не знаю я, как обращаться с этими сложными штуками, – искренне признается он. – Однажды мне удалось сделать фотографию с помощью мобильника, но повторить это у меня так больше и не получилось». Маленькая хитрость: в реальности Готье не был таким уж «чайником», он продолжал разыгрывать открытость, но на самом деле был уже недостижим. В его кабинете на шестом этаже установили белый «Mac», но компьютер скорее составлял часть интерьера. Регулярно наш противник новых технологий принимался кричать: «Кто-нибудь может мне показать, как работает эта скверная мышь?» Готье был неисправимый old school. Рисунки, шаблоны выкроек, декорации, документальные исследования – он все делал от руки. Технически это был постмодернизм, застрявший в пещерном веке. Но по крайней мере Жан-Поль знал, как переключать каналы на своем огромном телевизоре. В Париже стояла невыносимая жара. Все на улице Сен-Мартен были в ужасе, но деться от нее было некуда. К счастью, никаких испытаний в столице не ожидалось. Нужно было постараться развлечь редакторов модных журналов перед большим показом, похожим на экзамен, столько ожидалось знаменитых гостей со всего мира. Среда, 2 июня, 15 часов. Позади Дворца на маленьком внутреннем дворике, куда члены команды выходили передохнуть и выкурить сигаретку, установили мифического монстра. Это была гофрированная труба-рептилия девяносто сантиметров в диаметре, которая разжималась до пятидесяти метров в длину и тянулась на три этажа. Эта гидра выдувала свежий воздух на подиум, где сложной системы кондиционеры поочередно выпускали призрачный туман.

На первом этаже был устроен буфет, где на белой скатерти красовались лукум и прочие сладости, к которым опасающиеся лишних калорий манекенщицы не прикасались, разочарованно хрустя морковкой и поедая мандарины. Сотрудники дома моды больше ничего не ели. Не было времени, все были при деле. Чтобы попасть на первый этаж, где шла подготовка к дефиле, нужно было все время перешагивать через вездесущий шланг с воздухом. Дюжины парикмахеров и визажистов стояли в ожидании, готовые по первому слову патрона подготовить моделей к выходу, чтобы все прошло безупречно, то есть точно по программе, составленной на трех языках. Зеркала, кресла, музыка в стиле «хаус», сопровождаемая глухим рокотанием фенов, – все это создавало атмосферу странного спа-салона или даже какой-то клиники. В дальнем конце тропического салона красоты площадью почти двести квадратных метров находилась сокровищница. Комната в форме буквы «U», где хранились модели одежды для дефиле, аккуратно развешанные на больших прозрачных вешалках.

К виниловым чехлам скотчем были прикреплены карточки с полароидной фотографией модели, ее именем и цифрами роста и размера. Любопытно, что рост метр семьдесят два уже не считался недостаточным, как раньше, когда стандартом считался рост метр семьдесят пять и не меньше. Готье боролся со всеми стереотипами и тиранией принятого в индустрии кутюр высокого роста. На черной ткани чехла в четыре строчки был описан телеграфным стилем наряд и даны короткие инструкции, с которыми модели ознакамливались перед выходом. Например, Антонин (20 лет, рост 1 м 78 см, размер 44) Жан-Поль предписывал «затянуть пояс потуже, потому что талия очень узкая. Брюки не должны болтаться». На полу были аккуратно расставлены остроносые сапоги из крокодиловой и страусиной кожи и разложены гладкие перевязи с закрепленными на них тремя акульими зубами, пояса апачи с пряжками из бирюзы. За этими королевскими аксессуарами неусыпно следила Фаиза, миниатюрная брюнетка: она не спускала с них ревнивых глаз, точно индейская женщина, проверяющая вооружение воинов племени шайеннов перед битвой с бледнолицыми. Дональд Потар больше не участвовал в делах семейства: после того, как он предложил приобрести лицензию на производство украшений для столовых, в 2003 году компания понесла серьезные убытки. Со скатертями и салфетками было покончено, однако дому «Готье» пришлось сократить штат и расстаться с тридцатью одним сотрудником. В результате глубоких разногласий между друзьями детства ситуация усложнилась, и все закончилось уходом Дональда из компании. Он открыл консалтинговую компанию для молодых модельеров «Агент люкс». Сдержанный комментарий Жан-Поля: «Рассорились смертельно!» В кругу семьи остались Айтиз, ассистент по продажам, и Фредерик, ассистент по производству. Эти ревностные служительницы «культа» еще из первой обоймы всегда были на своем посту. После ухода из жизни харизматичной Доминик Эмшвиллер – она умерла от рака поджелудочной железы в августе 2007 года – маленькая компания с улицы Сен-Мартен чувствовала себя уязвимой и растерянной. Эта деловая женщина, относившаяся к нему с материнской заботой, поддерживала Жан-Поля со времени его первых шагов в модной индустрии. Ему катастрофически ее не хватало.

Тема коллекции «Индейцы и ковбои» не вызывала ажиотажа, как прежние показы Готье. Все выглядело довольно серьезно, поразить воображение пытались только пара-тройка «вольных стрелков». Большинство участников работали три дня нон-стоп: «Аньес Би», «Луи Виттон», «Соня Рикель». Жуткая усталость и головокружение…

Жан-Поль, как всегда, набирал моделей, ничем не соответствовавших принятым канонам. Спортсмены и бодибилдеры в эпоху моды на андрогинные фигуры, усатые весельчаки на фоне хрупких юношей, афганцы с горящими глазами, совершенно не похожие на захватившую моду армию безусых старомодных Гарри Поттеров. От него можно было ожидать всего, кроме традиционного отбора похожих друг на друга моделей. И на этот раз шансы опять были у всех – проходимцев и пожарных, юных пижонов и анархистов, рыжих и лысых. Главное – яркая внешность, а не стандарты. Их оказалось восемнадцать. JP boys разбили бивак, не разжигая костра. Некоторых Жан-Поль принял уже в Милане, накануне показа, в течение часа… Французов было только трое, в итоге составилась русско-американско-британская команда. Но стоило посмотреть на перекосившиеся физиономии этих мужественно сложенных моделей, когда они с ужасом узнали, какую одежду им придется демонстрировать. Карлосу, например, предстоял выход в темно-синих облегающих плавках ретро и в замшевом жилете на голое тело, без носков и даже без ботинок. Наскоро ему удалили волосы на ногах, что, несомненно, этому мачо не понравилось.

На подготовку к стандартному дефиле обычно требуется не меньше двух часов. Зрители утыкались в дисплеи своих айпадов, звонили, настраивали свои многочисленные японские фотоаппараты новейших моделей, пытаясь справиться с нетерпением. Нагрянули взрывные нью-йоркские подростки с рюкзаками за спиной и с планом метро в руке. Они носили огромных размеров бермуды из шотландки, белые майки с широким вырезом. Их босые ноги утопали в высоких незашнурованных ботинках «Pataugas». В обычной жизни эти парни совершенно не походили на моделей, не имели ничего общего с традиционным образом cover boy на отдыхе. На кого они походили? Точно не на Брэда Питта или Антонио Бандераса. Они выглядели как типичные соседские мальчишки, сыновья консьержки, ставшие членами французской команды по гандболу. Но волшебное шоу превращало их в модных идолов, персонажей со страниц глянцевых журналов. Некоторое смущение из-за женственности их странной профессии заставляло их быть банальными, принимать небрежные позы баскетболистов, которые не знают, как себя вести в парикмахерском салоне, по большей части молчать и напускать на себя скучающий вид. Они также старались выглядеть немного неврастенично, эдакими утомленными топ-моделями, впавшими в подростковую апатию. Костюмерши их обожали. В отличие от девушек, они никогда не капризничали. Милые грустные мальчики готовились к показу самостоятельно, сами одевались, как будущие джентльмены, которых воспитывают мамы – они же, мамы, чаще всего исполняют роль их агентов, учителей и единственных ангелов-хранителей.

Модели знают по опыту, что все происходит очень быстро. В течение часа они должны сконцентрироваться, сжав кулаки, нахмурив брови, и уверенной спортивной походкой, почти как солдаты на параде, отшагать все свои пятнадцать минут показа. Это метаморфоза, которая происходит на подиуме, резкий бросок вперед, скачок адреналина. Двадцатидвухлетний Морган, пепельный блондин с фарфоровой кожей и дерзкими голубыми глазами, смелый, хоть и никому не известный, сильно выделялся среди них всех. На фоне молчаливых «барби-боев» он выглядел наглым клоуном, он заинтересовал Готье, выслушал от него замечания, вызвал смех и, к своей радости, обошел всех. Он любил показать себя, любил нравиться. Морган мечтал о театральной карьере. Он участвовал в показах только для того, чтобы сводить концы с концами, надеясь на лучшие времена. Шустрый юноша попал прямиком на кастинг у самого шефа, минуя агентства. «Я поднялся на подиум, держась довольно нагло в своем поношенном синем пальто, – рассказывает он. – В тот же вечер Готье позвонил мне и предложил участвовать в показе на следующий день. Он всего лишь попросил меня немного пройтись! Такое у меня было всего раза три: это редчайший случай!»

Морган немного рисуется, но так уж повелось в мире моды, где царит жесткая конкуренция образов, резюме и портфолио, так же как и у cover girls. Только здесь о закулисных делах рассказывают меньше. Над этой профессией сгущается артистическая дымка, скрывая шероховатости и защищая героев. Восемнадцатилетний Танел: узкие изумрудные глаза, усталое лицо и трехдневная щетина… Он гораздо прозаичнее размышляет о своей эфемерной карьере модели. Он попал на второе дефиле Готье по рекомендации друзей. Еще недавно он комментировал содержание «Неведомого шедевра» Бальзака. Но так ли необходим диплом, если мечтаешь о карьере рокера? Необязательно. Мать Танела звали Элена Ногуэрра. Сестра Лио, cover girl, комедийная актриса и певица, она назвала сына в честь своего друга, знаменитого манекенщика дома моды «Готье». Танел-младший преклонялся перед Танелом-старшим, а тот был ему вроде символического крестного отца. Очень к нему привязанного, надо сказать.

14 часов 30 минут. Жан-Поль, в белой рубашке, свитере и черных джинсах, осматривает свою команду. За кулисами все это происходит всегда словно по расписанию, это почти ритуал: минутная остановка в комнате сокровищ, где хранятся костюмы, минутка перед огромным столом, на котором разложены аксессуары. Здесь и восемнадцать «стетсонов» из черной и белой соломки, которые придадут шоу черты вестерна. Специалисты увидят здесь отсылку к сериалу «Дикий, дикий Запад». Коллекция была немного вычурной, но совсем не урбанистической. Затем патрон сделал два па-де-коте, просматривая полароидные снимки каждой детали коллекции от запонок до целого платья, прикрепленные к огромной доске на стене. Осторожный, сдержанный, замкнутый, он, казалось, совсем не интересовался тем, что происходит вокруг, потому что полностью погрузился в свои фантазии. Но голубые глаза за стеклами очков внимательно следили за всем происходящим. Рука слегка касалась подбородка, и он напоминал университетского профессора, оценивающего доклад студента. Время. «Это человек, который все время находится в танце, – так охарактеризовала своего друга хореограф Режин Шопино, – шаг вперед, шаг назад, словно он первопроходец в джунглях». Парикмахеры и визажисты пытались попадать в ритм его танца. Они знали, что вежливый осмотр – это строгая проверка. Остановка перед зеркалом: короткие диалоги, сопровождающиеся выразительными жестами, солнечные улыбки, одобрительный или саркастический смех, в зависимости от ситуации. А коротко говоря, всегда находилось два-три недочета, на которые мэтр обязательно указывал.

Длина волос Денни ему не нравилась. Накладная косичка, выглядывавшая из-под «стетсона», в точности походила на косички индейцев на старинных фотоснимках, которые, в качестве образца, были приколоты к листкам с описанием коллекции… Результат: Денни опять сидит на пыточном стуле перед зеркалом, и над ним порхают ножницы стилиста-парикмахера. Рафаэль, один из стилистов мастера-парикмахера Одиль Жильбер, так комментирует эту сцену: «Волосы у Денни были слишком длинные и густые для этой шляпы. Жан-Поль хотел все это немного поправить. Он сразу все видел, вот и все. Он выдумщик, это его дело. Кутюрье обычно очень заняты тем, что происходит за кулисами, backstage, а он, на первый взгляд, нет. Он кажется незаинтересованным, вроде бы развлекается, но за всем внимательно следит, словно рентгеном просвечивает. Вот поэтому стиль Готье один на тысячу. Прическа, макияж модели – он всегда знает точно, чего хочет, и ни на йоту не отступает от задуманного. Он никогда не рассчитывает на общее впечатление, не подстраивается под коллективное восприятие. Продумывается одежда каждой модели, ее прическа и макияж».

Напряжение нарастало. Зал заполнили фотографы, репортеры, родственники моделей и историки моды, но неожиданно там появились даже сотрудники дома моды, в своем фирменном стиле, а-ля скоростные поезда TGV. Они были единственные, кто искал себе место в последний момент, они пробирались в спешке по залу, нагруженные какими-то сапогами и коробками с лентами, словно были участниками призового забега. Всем присутствовавшим, кроме этих сумасшедших трудоголиков, выдавали бейджики розового цвета. Два охранника осуществляли строгий фейс-контроль на входе, безжалостно отсеивая нежеланных гостей. На этом роскошном рынке единственными якорями, единственной опорой Жан-Полю служили парикмахеры и стилисты, верные солдаты его армии, незаменимые на каждом показе. Их присутствие всегда было оправдано, придавало уверенности, их работа была четко выверена и подчинялась строгим правилам.

Сначала на подиум никто не выходил. Отрабатывали детали, пытались предотвратить возможные ляпы: болтающаяся подкладка, пояс со сломанной пряжкой… Последние тридцать минут перед шоу, несмотря на то что его, как всегда, охватывал Дантов ужас, Готье должен был давать последние указания своей команде, отвечать на вопросы журналистов двух радиостанций и трех телеканалов одновременно, ловко лавировать в оживленной толпе между столиками, сосредоточенный, ослепленный светом прожекторов. Наш Протей возникал то тут, то там, чередовал английский язык с французским, шутил, руководил шоу, блистал своим легендарным чувством юмора, заражал всех оптимизмом и одаривал знаменитой дурашливой улыбкой. Он уже привык к подобному двойственному шизофреническому существованию. Это было частью игры, частью цирка «JPG» на коммерческой основе. Пока он отвечает на вопросы с характерной искренней серьезностью, лишенной расчета, взгляд его скользит вокруг, отыскивая недочеты, которые требовалось исправить. Незаметно для всех непосвященных указательный палец поднимался вверх. Тут же появлялась шустрая помощница Фаиза, с наушниками на шее. Коротким жестом он ей дает понять, что на лице «идальго» Антонио – первый выход – еще не наведены тонкие усики. Она быстро ведет безусого латиноамериканца к гримерам, следуют два движения карандаша, и проблема решена. Камера все еще работает, а герой интервью, внимательно проследив взглядом за уходящим Антонио, непринужденно заканчивает прерванную мысль: «Вот почему тема вестерна кажется мне весьма многообещающей в этом году».

От показа к показу, от сезона к сезону, по большому счету, все повторялось. Казаться вездесущим и всевидящим, внимательным, произносить наполненные глубоким смыслом речи, которые должны выглядеть как импровизация, и быть веселым и легким в моменты наибольшего напряжения. Позволять наблюдать за собой за кулисами, чтобы армия журналистов, вооруженная шариковыми ручками и магнитофонами, могла обсуждать каждый твой шаг. Это племя модофагов, изнуренное недельным бдением во время показов от-кутюр, жаждущее новых и новых чудес, готовое вознести до небес или линчевать. Стильная свора, изголодавшаяся по сенсациям, опьяненная потенциальным скандалом… Голод этот неутолим, и требуются новые и новые жертвы. Эта братия действовала импульсивно, подчиняясь капризу, поэзии момента, но всегда прибегала к помощи технически, чтобы помогать слабеющей памяти. Технический прогресс: журналистки снимали на свои фотоаппараты все шоу от начала до конца. Какая там импровизация или неподготовленность! Моду внимательно изучали, фиксировали на пленку и анализировали. Тому, что воспринималось глазами вживую, предстояло попасть в лабораторию, где все тщательно препарировалось. Эфемерные образы застывали и начинали жить в другой реальности.

Через десять минут runway[230] был наводнен ковбоями и индейцами. В типи[231] затачивали в последний раз стрелы. Шум фенов стих, кольты перестали стрелять, и уже можно было услышать сдержанный шаг людей с Запада, готовых наконец к выходу. Нарисованные испанские усики выглядели чудесно, но «идальго» Антонио еще не был готов к родео полностью. Он разыгрывал странный спектакль. Его длинные волосы ниспадали на обнаженный торс, на котором не осталось ни одного волоска… Он еще не переоделся: в объемных шортах по волосатые икры, Антонио сидел, положив ноги на табурет, а визажистка подпиливала и покрывала лаком его большие ногти. Безумное шапито!

Наконец этот «рейв на Ибице» прекратился. Фаиза положила конец хаосу. Один за другим юные создания во вьетнамках разошлись по своим местам, надели великолепные брюки, рубашки в клетку, застегнули пряжки на поясах, обули остроносые сапоги, надели «стетсоны» и колье из акульих зубов. Мальчики дисциплинированно выстроились в ряд, стоически готовясь к выходу. Жан-Поль, главный сиу, которого скрывал занавес в глубине подиума, подбадривал своих воинов и следил за всеми их движениями, глядя на контрольный экран.

Вестрен модному городскому племени понравился. Ритуал, знаменующий конец шоу: птифуры и шампанское… Последние зрители не спешат уходить. Очевидно, что, когда наступит лето, улицы столицы захватят роскошные шайенны. Как заведено, Готье, прямой, словно проглотил шест, стоит на краю подиума и принимает поздравления приглашенных гостей. Завершающая сцена длится не меньше часа. Капов, главный редактор журнала «Ситизен К», странный чудаковатый модельер, нечто среднее между Дэвидом Боуи и Петулой Кларк, кажется, покорен. Азия, в белых байкерских ботинках и с огромной серебристой сумкой, склоняется в реверансе. Москва – шумная подвыпившая пара: энергичный грубоватый оператор и красотка в шелковых шортах – капитулирует. Усталый, но с улыбкой на губах, светловолосый предводитель индейцев, миролюбивый и спокойный, произносит речь вождя: «Все это спокойно можно носить, разве нет? Прямые брюки, вышитые жилеты? Я иногда думаю, что в самом начале меня обвиняли в том, что я представляю мужчин в ином свете. Полагаю, я исправился».

17 часов: он исчезает. Желька Мусич, директор по связям с общественностью, – в восторженном настроении. Сидя – а в такой позе эту энергичную женщину редко можно застать, – одетая во все черное и исключительно марки «Готье», она воплощала собой этот модный дом, похожая на жрицу Запада, суровую, внимательную, проницательную. Стрекоза с нервно подрагивающими крылышками, которая кружит над вами, подмечая малейшие детали происходящего… Она выполняла еще одну деликатную задачу – поддерживала контакты с прессой, приручала требовательные и обидчивые медиа. То есть она была такой правой рукой, которая одновременно справлялась с несколькими заданиями, служила и громоотводом, и парашютом. Словно многорукий Шива, она успевала сразу все и исполняла роль go between[232] между патроном и окружающим миром, занималась планированием его работы, служила ему своего рода интерактивной записной книжкой. Для того чтобы попасть к Жан-Полю, чаще всего необходимо пройти через блокпост Жельки. Эта нестандартно мыслящая оптимистка заявляет, что тогда все прошло хорошо. И ей можно верить. Она отличный сейсмограф. Ее слова довольно точно отражают внутреннее состояние Готье. Но ее восторг длится недолго. «На следующей неделе, в это же время, мы начнем гораздо серьезнее относиться к моде», – объявляет она своим мелодичным голосом.

Красотки

Я ненавижу любую форму обладания. Карл Лагерфельд
Марафон продолжался. Летний буклет притягивал интригующими сюжетами. Потенциал, climax[233] и многообещающий результат. Все было так устроено, что показ заслуживал визита главы государства. Пригласительные билеты разосланы, beautiful people приглашены. Принтеры перегревались, распечатывая многочисленные копии подробного плана зала. Это был точный план, словно памятка для секретных служб уровня «Моссада». Серый цвет обозначал зону для прессы, желтый – свободные места (их было немного) для тех, кто получал приглашения в последний момент, розовый – места для клиентов, основной части зрителей. Середина дня полностью посвящена решению того, как всех разместить. И спектакль продолжался. Команда с улицы Сен-Мартен репетирует за закрытыми дверями. Восемь дней без остановки шла подготовка уникального представления: кастинги, мучительные перепроверки, сомнения и бесконечные примерки… И вот наконец все было готово, и перед дверями «Будущего пролетариата» в ожидании великолепной церемонии собралось около сотни «очень важных персон», разодетых в пух и прах. Прийти на дефиле – значит посмотреть на других и себя показать. Шумная яркая очередь перед входом росла. Те, кто значился в специальном списке, проходили без очереди. Охранники сразу их замечали и провожали в зал. Это было привилегией, которой удостаивались гости высокого происхождения, сотрудники самых уважаемых журналов, известные ведущие, коронованные особы и сливки общества. Помимо официальной части шоу, существовала еще и полуофициальная, которая стартовала чуть раньше. Туда приглашались «влиятельные дамы от fashion», их ждали лучшие места в первом ряду. Первыми среди них, конечно, были представительницы «Мадам Фигаро», «Элль» и «Вог». Сюзи Менкес, звезда «Геральд трибюн», одетая как консьержка из Бруклина, всегда вооруженная фотоаппаратом «Instamatic Kodak», ходила по пятам за французской командой. Вперед, звезды! И конечно, никого не могла обмануть смешная уловка Мадонны, которая значилась в списке как «мадам Ричи», – так что приезда мегазвезды ожидали как явления самой Девы Марии! Приедет или не приедет? Начинающие актрисы напускали на себя равнодушный вид, надеясь в душе, что их заметят. В этих хрупких сумеречных декорациях, где все тонуло в полумраке, быстро движущиеся лучи прожекторов выхватывали из толпы то одно, то другое лицо, неожиданно освещая одно божество за другим.

Клотильда Куро, Рашида Бракни, Наташа Ренье, Патрисия Аркетт, Джанет Джексон – луч света сначала заключал их в объятия, а потом равнодушно оставлял в полумраке. Капризный луч двигался по залу, переменчивый и непостоянный, упорно ищущий новую цель… Сопровождаемая двумя элегантными молодыми людьми в черном, появилась Анна Винтур, фигура номер один в американском «Вог», и – что и было ее целью – на некоторое время приковала к себе взгляды всех присутствующих. Четкий узнаваемый силуэт, твердая поступь, приталенный костюм, неизменно безупречная стрижка «каре»… Винтур всегда оставалась загадочной иконой стиля. Молчаливая и решительная, живое воплощение психологической твердости, она вызывала страх и уважение. В знаменитой комедии «Дьявол носит “Прада”» Мерил Стрип скопировала ее образ: фирменные дорогие очки, поджатые губы, язвительная гримаса, взгляд, скользящий мимо собеседника… Недаром Анна Винтур, ставшая легендой еще при жизни, считалась «тигрицей» мира моды. Она усаживалась у всех на виду, она создавала и разрушала репутации, одобрительно улыбаясь или делая скучающее недовольное лицо, поигрывая ручкой «Монблан», словно нунчаками. Теперь можно было начинать священнодействие. Фотографы понемногу отвлеклись от зала, и потенциальные клиентки, которыми все интересовались гораздо меньше, потихоньку занимали свободные места. Блеск и нищета свободных мест! План размещения гостей в зале во время такого приема требует определенной стратегии, которая выстраивается сама неким магическим образом. Все это Надин Ротшильд смогла постичь за тридцать лет старательного обучения быть баронессой.

Теперь любая ошибка могла стать роковой. Культурные условности, национальные различия усложняли обычный ритуал, придавая всему действу French touch. Например, неизбежных жен нефтяных королей не отсаживали в отдельную ложу, им просто давали места рядом. Изящно, по семейному признаку. Ряды «E», «H», «F» были заняты семьями аль-Халид, аль-Сауд, аль-Фани, аль-Вазан, бин Мансур, бин Мухаммед, бин Санд и бин Султан. Через несколько рядов располагалась принцесса Аренберг. Супруги Франсуа Пино, Даниэля Рикара, Алана Минка, мадам Розетта Гетти представляли буржуазию. Финансовый мир, аристократия, арабские эмиры, шоу-бизнес… Здесь были представители всех сословий. Власть денег во всей красе. Они внимательно изучали программу на трех страницах, где речь шла исключительно о плюмажах, кружевах и стразах. Словно летящая на крыльях, верная Инес де Фрессанж исчезла за кулисами, желая лично поприветствовать своего друга Жан-Поля, и только потом заняла свое место, вытянув стройные ноги, обтянутые белыми джинсами. Это была идеально подобранная публика, ничего не отнять и не прибавить. Актрисы, певицы, принцессы, cover girls, юные и зрелые светские львицы – все сливки модного мира отозвались на призыв. Их имена были выведены черными чернилами каллиграфическим почерком на билетах из желтоватого пергамента с указанием тронного места. Изящное решение посадить каждого гостя на определенное место уничтожало вульгарную коллективность. Здесь каждый был оценен по достоинству, и каждый же занимал почетное место наравне с другими. По странным законам этого спектакля, имена актеров оставались неизвестны – модели выступали инкогнито, – зато имена зрителей знали все, и это было тонким намеком на то, что здесь все немного по-другому: шкатулка в шкатулке, театр в театре, шоу в зеркалах.

Это было смешной иллюзией. В «Системе моды» Барт тоже рассуждает об известных именах. Он называет известность одним из составляющих элементов женского желания приобретать новые наряды. «В моде невозможно заявление имени напрямую, – пишет он, – потому что читательница модного журнала анонимна, но очевидно, что именно собственное имя составляет предмет ее мечтаний, просто она проецирует свою идентичность на условные личности Моды, которые дополняют собой звездный пантеон не потому, что происходят из круга знаменитых актрис, а именно потому, что обладают именем, – каких-то графиню Альбер де Мун, баронессу Тьерри ван Зуплен; без сомнения, здесь присутствует коннотация аристократизма, но это не является определяющим фактором; […] быть – значит иметь предков, состояние, если же то и другое отсутствует, то имя, пустой знак, который тем не менее сохраняет свою знаковую функцию, продолжает поддерживать идентичность. […] То есть модная женщина мечтает одновременно быть самой собой и какой-то иной». С шестидесятых годов почти ничего не изменилось в психологии мечтательниц. Кроме имен дам, которые носят модные наряды: стало меньше девушек, чьи имена оканчивались на «i», и больше красавиц с именами на «а»: Летиция, Клаудиа, Линда, Карла. Речь идет о созданиях настолько известных, что фамилии им не нужны. Подобные богини, Афины и Минервы, презирали паспортные данные. Благодаря сверхъестественному, мифическому облику они принадлежали миру идеального, служили предметом восхищения и вызывали желание им подражать. Они были неотъемлемой частью фантастической реальности мира моды. И если бы нам пришлось оценивать успех коллекции по количеству зрителей, носящих громкие имена, то коллекция «осень – зима 2008/09» получила бы отличные баллы.

Но, кроме сливок общества, словно сошедших со страниц «Справочника видных деятелей», стоило учитывать также покупателей, делавших заказы. В большинстве случаев заказы делались задолго до показа, встречи назначались секретарями клиенток за месяц до дефиле, имейлы летали постоянно между Пекином, Москвой, Бомбеем, Дубаем, Нью-Йорком и Парижем. В течение двух дней после шоу сотни богатых клиенток заполняли салоны на улице Сен-Мартен. Во время показа они, словно усердные школьницы, старательно отмечали галочками заказанные наряды, безошибочно находя их среди пятидесяти указанных моделей одежды. Далее все происходило как в детской игре. Примерка, переделка, подгонка по фигуре, доработка мелких деталей, магия работы на заказ… Саудовские дамы с закрытым лицом превращались в моделей Готье, и через месяц к ним во дворец доставляли восхитительный наряд шестнадцатого размера под названием «Дама в красном», тренчкот из ярко-красной крокодиловой кожи с поясом со стразами. Довольно часто заказ не ограничивался одним плащом, и в страну тысячи и одной ночи отправлялись около дюжины новых нарядов. Вот почему дни примерок после шоу оказывались важнейшим временем, от которого зависело процветание модного дома.

Но сначала само шоу! Несмотря на усиливавшуюся в зале духоту и на то, что, как обычно, начало задерживалось, модники благостно болтают и пересмеиваются. За кулисами отрывистый рэп Эминема усугубляет общую нервозность. Неожиданно выяснилось, что нужно послать в ателье на доработку одно из платьев. Техника барахлила. Время вдруг превратилось в хитрого врага. Для борьбы со стрессом у девочек имеются свои средства: mp3-плееры, смартфоны с сенсорными дисплеями – с ними управлялась левая рука, пока на правой делали маникюр. Чтение тоже помогало сосредоточиться: вот китайская красавица склонилась над русским романом. Но между собой девушки не общаются. Здесь царит странное равнодушие, одно из правил выживания в этой профессии, возникшее, вероятно, из-за борьбы за первенство на подиуме. В этом шелестящем оборками КГБ ревностно следили за любой утечкой информации. В разговоре модели используют сложную систему кодированных знаков и звуков. Мария, светловолосая москвичка с голубыми глазами, разговорилась, чтобы убить время, но она очень осторожна, взвешивает каждое слово, оценивая любую, самую невинную фразу. «Я уже шестой раз участвую в его дефиле, – негромко рассказывает она по-английски, твердо произнося “r”. – Шоу всегда очень интересные, театральные, грандиозные – обожаю! К тому же Жан-Поль Готье очень внимательный, всегда относится ко всем по-человечески. На примерках он всегда следит, чтобы нам было удобно в одежде. Среди модельеров такая любезность довольно редкая вещь».

У Марии свежее, наивное лицо украинской крестьянки, но чуть позже она полностью преображается стараниями изобретательного стилиста Тома Пешо. Через час ее уже невозможно узнать, она кажется одновременно райской птичкой и кибернимфой. Два больших розовых пера служат продолжением бровей, лицо выбелено как у гейши, рубиновые губы похожи на маленькую раздавленную клубнику. Но Жан-Полю не нравится. Он жестами показывает Одиль Жильбер, какую прическу нужно сделать. «Хорошо! – восклицает эксперт. – Ты не хочешь хохолок. Ты хочешь шарик!» Прическа тут же переделывается. Лицом Марии занимаются один за другим несколько стилистов, оно становится все более эфемерным, абстрактным, как рисунок птичьей головки на рыцарском гербе. На подиуме она появляется уже в том образе, который и задумывался модельером: пугливая непосредственность ошеломительной женщины-птицы. Этой зимой Готье решил всех посадить в клетки. Никто не сможет ускользнуть из его великолепного вольера. Даже невеста вышла на подиум в очаровательной смирительной рубашке из белой органзы. Здесь угадывалась явная метафора, тема любви-тюрьмы, тема супружества как тяжкой несвободы, заманивания объекта желания в клетку. Но это его не смущало. Его собственное объяснение было гораздо поэтичнее, в стиле сюрреалистов и Бретона: «Эта тема напрямую связана с моими размышлениями о строении тела. Клетка – это основная структура. Это ширма между тем, что открыто глазу, и тем, что от нас скрыто. Эйфелева башня, например, это не что иное, как клетка, которая позволяет почувствовать Париж».

А в башне Готье, на шестом этаже ателье, на столах, расставленных в шахматном порядке, навалены металлические сетки, корсажи, выкройки, лекала, катушки флуоресцентных ниток, шелковые и атласные болеро… Спустя несколько часов руки швей превратят эти лохмотья Арлекина в феерическую модную коллекцию. Мадемуазель Мирей, старшая портниха, волнуется. Цвет розового платья-клетки слишком яркий, она бы использовала что-то пастельное, приглушенное… Мирей сомневается во всем, она почти по-медицински дотошна, и Жан-Поль ей полностью доверяет. Иногда клиентками занималась только она, отправляясь одна на край света. Подчеркнуто любезное обращение друг к другу и куртуазная манера разговора между двумя профессионалами напоминают сцену из пьесы Лабиша.

– Вы, безусловно, правы, мадемуазель Мирей, этот цвет не очень подходит, – говорит Жан-Поль, находясь уже почти на грани нервного срыва.

– Не беспокойтесь, господин Готье, оттенок можно смягчить позументом, – спокойно отвечает «терапевт».

Точные жесты, пальцы феи, сухое пощелкивание ножниц, приглушенная речь… И вот вдруг, словно по волшебству, отдельные части соединяются в роскошный костюм, нечто среднее между нарядами танцовщиц кабаре «Crazy Horse» и роскошными одеждами, которые можно увидеть на восточном базаре. Павлиньи перья, вставки из кожи ящерицы, кринолины фисташкового и клубничного цвета, ботинки «Маноло Бланик», жемчуг и стразы… Новорожденный срочно отправляется на вешалку в неизменных пеленках – пластиковом чехле. Пуповина перерезана. Порядок наведен, все учтено, все упаковано: можно сказать, что команда новорожденных готова к первому выходу в свет.

Уже пятьдесят минут опоздания… За кулисами Жан-Поль метался из угла в угол. Он больше не давал интервью. К тому же журналисты, разного рода обозреватели и те, кто занимался моделями, постепенно исчезли. Наступило время грандиозного шоу. Красавицы облачились в свои великолепные птичьи одежды. Жан-Поль, сосредоточенный и молчаливый, встал позади подиума на свой наблюдательный пункт, чтобы ни на секунду не покидать его до конца дефиле. Нужно было подняться на два пролета вверх по шаткой узкой лестнице со стертыми ступенями, которая вела к свету прожекторов и по которой с 2004 года прошло уже множество ног. Красный линолеум местами стерся до белесоватой основы, храня сочувственную память об осторожных шагах всех девушек, которые карабкались по этой лестнице на шпильках. В зале уже без остановки шелестели веера. Зрители были в нетерпении. И вдруг наступила тишина. Потом – свет и оглушительные аплодисменты. Дефиле начинается в сопровождении музыки диджея Тьерри Планелля, комбинирущего рэп, оперу, музыкальную комедию, техно… Девушки-колибри выпорхнули на подиум, сверкая павлиньими перьями в свете ржаво-красных, ярко-синих, бананово-желтых лучей. Маленькие головки этих горлиц изящно покачивались, словно они считали восхищенные взгляды; публика негромко щебетала, и весь птичий двор в зале был покорен анималистической пантомимой. Дрессировщик жар-птиц снова нашел путь к триумфу.

Человек, лишенный тщеславия

Хотеть быть современным уже значит отставать от своего времени. Эжен Ионеско
Обладая проницательностью, способностью предвидеть изменения в обществе, Жан-Поль ожидал финансового кризиса, разразившегося на всем пространстве от Нью-Йорка до Дубая. Еще до того, как Жан-Клод Трише понял, что графики КЭК-40 идут вниз[234], этот эксперт полностью изменил стиль. Узкий свитер с треугольным вырезом, джинсы, куртка, тотальный черный цвет. Черный стал новой тенденцией. Только одна деталь выбивалась из стиля: надетая через плечо сумочка из мягкой кожи, лямка которой напоминала пластырь. Вместо юбки у мужчин появилась сумка, так, довольно скромно, великий стилист напоминал всем о том, что он делал для равноправия полов. На руках ни кольца, ни браслета: ничего лишнего. Его кеды не от «Эрмес», хотя им было бы лестно обувать модельера дома моды.

«Туфли сделаны для того, чтобы было удобно ходить», – отвечает он, смеясь. Единственная фривольная деталь: элегантные квадратные часы с двойной линзой с известным слоганом: «Это Мартин нарисовал». Мартин – это Маржела, его предшественник на улице Фобур-Сент-Оноре, его бывший ассистент, его друг навсегда. Во всем остальном Жан-Поль – решительный противник слоганов. Он всегда сам воплощал свою марку, и он посвятил себя – рост метр восемьдесят, худощавый, мускулистый – не науке, а моде; человек-сэндвич в килте, с обесцвеченными волосами, Готье всегда использовал только собственные идеи. Его убежденность в том, что «less is more», строгость и скромность были очень привлекательны. «Мне интересно создавать модные вещи для других», – небрежно бросает он, принимаясь за первое из трех блюд, которые заказал в ресторане «Каса Олимп». Сентиментальный панк постепенно превратился в аскетичного рокера. Но эта безупречная униформа в стиле «Эммаус»[235] печалила его клиенток. Даже баронессам и графиням второго поколения нравилась футуристичная атмосфера «Заводного апельсина», которую создавал вокруг себя этот одаренный человек. Покупательницы прет-а-порте тоже были удивлены его новому стилю бесебеже, такому аккуратному и сдержанному. «Складывалось впечатление, что он все время носит одни и те же штаны и один и тот же свитер», – объясняет одна модница.

На самом деле его огромная правильной формы гардеробная на авеню Фрошо напоминала гардеробную Бэйтмена, золотого мальчика и серийного убийцы из фильма «Американский психопат». Ее содержимого хватило бы дюжине Жан-Полей. Шерстяные брюки в количестве, которое удовлетворило бы нужды целой армии, пятьдесят аккуратно сложенных рубашек, ждущих своего часа, легион спортивной обуви «Найк» и ботинок «Сен-Лоран» располагались по соседству с отрядами пальто и плащей с монограммой «JPG». Но мало кто мог попасть в медвежью берлогу кутюрье. Этой привилегии удостаивались всего трое-четверо его близких друзей. «Ну как это так, кто вообще приходил к нему? Да совсем никого не приглашали! – восклицает Эвелин, кузина Жан-Поля. – Последний ужин он устраивал по случаю наступления 2000 года. Нас там было около двадцати человек: семья Потар, семья Менуж и семья Готье!» Да, такая вечеринка не заинтересовала бы Массимо Гарджия[236]. Требовался суперсекретный код, чтобы проникнуть в эти мифические двери, в двух шагах от Пигаль. В этом квартале Джанго Рейнхардт устраивал цыганский костер – жег свою мебель в камине, бородатый карлик Тулуз-Лотрек приглашал ночами моделей в свою здешнюю студию, а его соседка записывала время его ухода и возвращения, на всякий случай. Дом номер 1: агонизирующий опечатанный частный особняк неоготического стиля с витражными окнами, который называли домом с привидениями. Он по очереди принадлежал композитору Виктору Массе, Сильви Вартан и Маттье Гали, критику из «Экспресс», который купил его у актрисы в конце шестидесятых годов.

Новый член этого знаменитого приюта безысходности незаметно возвращался домой около десяти часов вечера после двенадцатичасового рабочего дня. Очаровательный садовник заботливо укрывал от посторонних глаз кактус, мимозы, розы и вьюнки цвета индиго. Чудесные маленькие растения росли и цвели сами, без особенного ухода, свободно разрастаясь по всему саду. В спальне стояла огромная кровать с зеркалом. Кокто уложил бы на нее Белль. На полу мозаика. На потолке декоративные балки, на стенах «таделакт», белесая минеральная штукатурка: марокканский стиль в самом сердце Пигаль. Величественная лестница из эбенового дерева вела на два верхних этажа. Стоп. Здесь стоит полюбоваться креслами, обтянутыми кожей красного цвета, и низким изящным столиком. Они были обречены на исчезновение, их кочевая жизнь должна была окончиться в каком-нибудь подвале. Эта роскошная мебель распродавалась в антикварных лавках в разных уголках света. За короткое время она низводилась до уровня барахла. Жан-Поль увлекался и остывал очень быстро. Он никогда не останавливался на чем-то одном, он, как настоящий домосед, любил разнообразие в интерьере, погружаясь в круговорот материалов и форм: все такие вещи, к каким другие привязывались, у него менялись, как диски в плеере. «Его домашнюю обстановку описать невозможно, потому что она все время менялась», – отмечает Эвелин. Это был легкий, опьяняющий, неустойчивый мир, не для чувствительных привязчивых душ. Японская кухня четких линий? Ей на смену приходит функциональная бытовая техника. Мягкие белые диваны, такие уютные и манящие? Их уже убрали. Вместо них теперь кресла на одного человека. Ярко-красный тренажерный зал? Все разобрали, на смену ему пришел бассейн, устроенный в подвальном этаже; теперь там персональные «бани», туда можно попасть без абонемента, и там нет охранника на входе.

К этому постоянному круговороту мебели прибавьте то, что ему все время не сиделось на одном месте. Он четыре раза переезжал из квартиры в квартиру в одном и том же доме на улице Фрошо. Он поочередно прибавлял к своему жилью номера «2», «5», «8» и «10». В то время, когда он еще жил вместе с Франсисом, они меняли квартиру четыре раза, и три раза – адрес главного офиса: улица Вивьен, Фобур-Сент-Антуан и улица Сен-Мартен, великолепный и окончательный выбор, настоящий «Бутон». В этом странном, скрытом от всех интимном пространстве продолжались те же напряженные рабочие будни. Дом Жан-Поля претерпевал такие же метаморфозы, как и его творения, и примерно в том же ритме. Словно он был рекордсменом по количеству выполняемых задач: по две линии прет-а-порте для мужчин и женщин, две линии для «Эрмес», два дефиле от-кутюр и два мини-дефиле для детей, итого десять коллекций в год. Не осознавая этого, он устраивал такую же безумную карусель и у себя дома. Он в прямом смысле занимался у себя дома столоверчением, размывая границы времени, делая свою частную жизнь сценой для дефиле. Дом на улице Фрошо был его личной шоу-рум. Стулья, кровати, светильники, все эти временные квартиросъемщики, обреченные на вымирание, проживали под его крышей всего мгновение, одно биение сердца – и покидали стены дома Готье навсегда. Непостоянство? Возможно.

Все его мысли сосредотачивались на людях: верный и любящий человек, он презирал мир вещей и никогда к нему не привязывался. Он оставался сыном городка Аркёй, любимцем ведущих модных рубрик, малышом, на которого сердятся за то, что он поломал все в своей комнате. Его до глубины души трогала баллада «Сентиментальная толпа» Алена Сушона, а в ней поется именно о таких людях, как Жан-Поль: они «жаждут идеала, тянутся к звездам и волнам, к тому, что нельзя купить». Он торговал предметами роскоши и ненавидел потребительское отношение к жизни. Одевал клиентов «Эрмес» и голосовал за Сеголен Руаяль, лидера левого движения, с портфелем из блестящего шевро в руке, с револьвером в кармане. «У Жан-Поля раздвоение личности», – замечает по этому поводу Ирен Сильвани, которая знала его еще в начале пути. На первый взгляд всё на своем месте. В пятьдесят восемь лет походка как у юноши, голос звонкий, как колокольчик, настроение приподнятое. Голубые глаза искрятся, руки порхают, иллюстрируя то, что он говорит. Разговаривать с ним – значит блуждать по странному лабиринту, переходить с темы на тему, получать неординарные уроки моды от строгого и простодушного преподавателя. Вы вспоминаете о бледном оттенке великолепного испанизированного платья-клетки из последнего показа от-кутюр? Он возражает, любезно, но твердо, не становясь при этом нравоучительным: «Бледный? Нет. Это световой эффект прожекторов. На самом деле это платье телесного цвета с марказитовым, металлическим оттенком, даже скорее серебристым. Розовый немного охлаждается металлом и становится бледно-золотистым». Даже Малларме, публиковавший хроники моды под псевдонимом Маргерит де Понти, не смог бы подобрать слов точнее.

Говоря о своих платьях, словно о младших сестрах, одновременно наслаждаясь душевной местной кухней, Жан-Поль воспаряет на седьмое небо. В этом ресторане на улице Сен-Жорж он с комической серьезностью заказывает минеральную воду «Сен-Жорж». Хозяйка, маленькая коренастая брюнетка, верная поклонница кутюрье, обхаживает его с материнской заботой. Эти два человека связаны особым ритуальным разговором. Миниатюрная дама лаконично объявляет, что блюдо дня сегодня – виноградные улитки. Жан-Поль нетерпеливо сглатывает. В последний раз, на его юбилей, она приготовила для него гигантский «Сент-Оноре», его любимый торт. Но рискнула полить его клубничным соусом, проявив смелую инициативу. Эту фантазию он комментировал совершенно всерьез на протяжении четверти часа. Понятно, что нежеланный красный сироп мог бы испортить ему вечер, так же как и складки, ошибочно сделанные ассистентом на бедрах, а не на талии. Ошибаться – это бесчеловечно.

Бывший канатоходец из Дворца открытий больше не рассчитывал на импровизацию. Все теперь держалось под контролем. Инстинкт творчества работал, как и прежде, но Готье постоянно следил за тем, чтобы все выполнялось очень точно: и раскройка тканей, и первая примерка, и отправка готовой одежды в Италию. Он развивался в том же ритме, что и его компания. Зрелость совпала с началом славы его марки в восьмидесятые годы. В «Будущем пролетариата», компании, где царили семейственные отношения и расслабленность, работало сто двадцать молодых сотрудников, которые были для него постоянным источником забот. Он сетует: «Я ухожу всего на полчаса. Вернувшись, обнаруживаю, что за это время ничего не сдвинулось ни на миллиметр. Никому из них даже в голову не приходит начать работать с выкройками, что-то сделать самим. Без меня они ничего не делают». Избалованные старшим братом, который берет на себя принятие всех решений, ассистенты занимали пассивную позицию восхищенного бездействия. Отголоски их ребяческих конфликтов доходили и до спартанского вида кабинета патрона. Он советовал, анализировал ситуацию, успокаивал. Но проблемы «друзей-ассистентов» выбивали его из колеи. «Раньше этим занималась Доминик Эмшвиллер, которая руководила сотрудниками: она защищала меня от плохих вибраций, от этого цирка, от сложностей взаимоотношений, – признается Жан-Поль. – Я не знаю, как это делать. Я словно губка, все тут же впитываю».

Тут и происходит путаница. Его считают Питером Пэном, храбрым предводителем потерянных мальчишек, но достаточно провести хотя бы час в его обществе, чтобы понять: он живет не в стране Нетинебудет. Жан-Поль живет в совершенно другом мире, хорошо описанном англичанином Льюисом Кэрроллом. «Ах, мои усики! Ах, мои ушки! Как я опаздываю!» Он смотрит на часы, Белый Кролик, уводящий Алису в мир чудес… И всё бегом. Готье не ходит, он передвигается рысцой, иногда галопом. Даже в конце показа он выбегает на последний поклон, а не выходит: Готье экономит драгоценное время. «Мода – это тиран», – бросает он на ходу. Тиран, с сигнальной сиреной в руках. Зрители только знакомятся с коллекцией «весна-2010», а Белый Кролик уже работает в 2011 году. Он всегда впереди, несется без тормозов, и ему не нужны ни компас, ни карта. Летом он уже думает о зиме, он говорит без умолку и все формулирует в будущем совершенном времени. Модельер постоянно находится в состоянии джетлага. Каждые два месяца – пять или шесть бессонных ночей подряд перед показами. Минеральная вода и призрачный мир. Далеко в прошлом остались те бессонные ночи, полные веселья и орошенные кайпириньей, когда ему было тридцать. Раньше все начиналось в порту Ибицы, продолжалось в местном клубе «Привилеж» и заканчивалось техно-рейвом на пляже, где маленькая компания ничего уже не соображавших друзей засыпала прямо на песке около 9 часов утра.

Танел, «муза Дома», как он любит себя называть, вспоминает те счастливые ночи: «Это был праздник non stop на Корсике или на острове Миконосе. Мы ходили и в гей-клубы, и в обычные клубы, чтобы сделать приятное Айтиз, которая любит рок. Мы танцевали как сумасшедшие. В Париже мы ели в бистро около церкви Сен-Рош, мы шатались по Ле-Аль, захаживали в “Ле Бэн”, “Палас”, “Сет”». Мы? Могучая кучка, крепкие орешки, личная гвардия, круг приближенных… Прекрасные девушки, стильные и популярные Кристин Бергстром, Фредерик, Фарида, Айтиз, Лоренс Трейл, все топ-модели, и три «барби-боя»: Танел, Франсис и Жан-Поль. С 1996 года веселье пошло на убыль. Однажды у него в кабинете кузина Эвелин пыталась сымпровизировать рок-представление. Она и Жан-Поль тщетно пытались танцевать как раньше, когда они были юными. Но они всё забыли.

В «Каса Олимп» наш гурман тщательно изучает меню, написанное мелом на грифельной доске: тартинки с фуа-гра, суфле с трюфелями в горшочке, пирог с кровяными колбасками. Наступает решающее время – момент заказа. Это радостный момент, но очень серьезный. С вкусовыми рецепторами не шутят. Неожиданно Белый Кролик перевоплощается в Шрека, добродушного огра, постоянно раздумывающего о том, что он будет есть завтра. К примеру, торжественный обед Карла Лагерфельда, существа аскетичного, воздушного, не терпящего ничего лишнего, легкого, как воздух, состоит из протеинов fat free и диетической колы, легкого напитка с пузыриками… Благодаря этому бывший пончик мог теперь похвалиться силуэтом, подобным букве «I». Готье же, кажется, руководствовался системой Аткинса: он ограничивал прием углеводистой пищи, зато на протеины с жирами налегал со страшной силой. Его команда поддерживала эту булимическую схему, так же как и перенасыщенные рабочие планы.

Не в силах выбрать между фуа-гра, трюфелями и кровяной колбасой, он заказывает все три блюда. 2500 калорий по крайней мере. My tailor is rich[237]. В качестве гарнира к печени хозяйка ресторана предлагает шпинат, потому что с трюфелями будет подан картофель. Жан-Поль пытается возражать и умильным тоном произносит: «О, нет! Чтобы не повторять сладкий картофель, не приготовите ли мне немного картофельного пюре?» Так и есть. Они оба придают большое значение продуктам, которые дает земля. После того как повариха выносит первое блюдо, любимчик хозяйки заведения позволяет себе критическое замечание. Как его охарактеризовать? Поместить в гастрономическую рубрику или в раздел искусствоведения? «Последний раз у трюфелей не было такого блеклого оттенка, – вздыхает Готье. – До этого они походили на двуцветную антрацитовую камею, которая переливалась разными оттенками».

Если бы не стал кутюрье, он был бы прекрасным шеф-поваром. «Сколько себя помню, я изо всех сил всегда стремился стать модельером, – говорит Жан-Поль. – Я не мог позволить себе экспериментировать или ошибиться». Очень долгое время это страстное желание полностью определяло его существование. Потом, посмотрев старый фильм с Фернанделем, в котором тот постоянно мечтал стать императором, Жан-Поль понял, что нужно немного расслабиться. Его раздражали приступы пустой мечтательности. Самой большой нелепостью для него было не достичь успеха в том, что запланировано, не добиться поставленной цели. «Я ненавижу, когда то, что считаешь судьбой, не воплощается во что-то реальное», – говорит этот избалованный ребенок.

Подают шампанское, которое он пьет как лимонад. Он предусмотрительно заказал заранее «пирог “Татен” с хрустящей крошкой», коронное блюдо ресторана «Каса Олимп». Было сладкое и соленое, сыр и десерт. «Он настоящий бонвиван, – говорит его подруга, журналистка Катрин Лардер. – Радостный и полный жизни человек». Бонвиван, о котором Оливье Сейяр сказал шутя: «Разговор с ним всегда получается ярким и сочным. С ним три часа пролетают, словно одна минута. Конечно же, ему нужно пополнять запасы!» Наступает священный момент. Слегка обмакнув палец в соус из трюфелей, шутник облизывает его и с невинной улыбкой протягивает официантке никелевую тарелку. Шампанское его развеселило. Кинематографические клише, превозносящие женскую элегантность, побуждают его разразиться вулканическим потоком рассуждений. Он подробно рассуждал о знаменитом черном платье с вырезом на спине, прославившем идеальные ягодицы Мирей Дарк в фильме «Высокий блондин в черном ботинке», благодаря которому ее карьера снова пошла в гору. Еще он анализировал то огромное влияние, какое оказал на пристрастие женщин к юбкам макси созданный Фэй Данауэй роковой образ Бонни в берете, вызвавшем столько разговоров.

Его рассуждения околдовывали, как стрекот швейной машинки. Переходя от «Фабрики» Уорхола к Испании Бунюэля и Италии Пазолини, Готье обрамлял, словно вышивка крестиком, собственные умозаключения о женской красоте. Ричард Аведон, фотограф, которым он восхищался, автор множества портретов звезд шестидесятых, любил только те лица, которые несли на себе печать прожитых лет и опыта. «То, что он ценил в людях, – пишет Трумен Капоте, – часто называли резкостью и суровостью». Юные лица вызывали у него смертельную скуку. Жан-Поль тоже пренебрежительно относился к округлости щек, свежему румянцу и ясному взору. «Бардо вначале раздражала меня именно этим, – рассказывает он. – А потом, в период “Харлей – Дэвидсон”, я считал, что она восхитительна!» Округлым формам и лоску он предпочитал угловатость, нервные умные лица со следами пережитого. Не Мэрилин Монро, а Ава Гарднер. Его очаровывали славянские скулы и резкие черты Кэтрин Хепберн. Он считал, что без ума и энергии не может быть красоты.

В образе Марлен Дитрих его не привлекала ни хрипотца, ни утомленный взор роковой женщины. Он ценил только смокинг. Джеймс Дин? Немного жуликоват. Монтгомери Клифт? Слишком красив. Кумиром его юности был Марлон Брандо, мачо с противоречивым характером и беспокойным взглядом. Изучая его биографию, Жан-Поль обнаружил почти спортивное достижение. На вопрос «Вы бисексуальны?» священное чудовище ответило: «Нет, три…» Готье нравились маргиналы, матросские бары, харизматичные проходимцы, но в театре своих фантазий он был не актером, а только зрителем. Пьер Клементи, хромой и с золотым зубом, одетый в кожаный плащ и опирающийся на трость, – помните его персонажа в фильме «Дневная красавица», гангстера, который преследовал героиню Катрин Денёв? Такие люди вызывали у него восторженное уважение, но он от них держался на расстоянии. Разрушительное отношение к жизни – это не для него. Если бы встретился лицом к лицу с устрашающими фаланстерами вроде Жан-Пьера Кальфона, Бюлля Ожье и Клементи в Париже семидесятых, он бы скорее всего бежал. «Такие люди меня очаровывают, но, находясь рядом с ними, я все время боюсь своих возможных реакций, – признается Готье. – Я сразу чувствую страсть к саморазрушению и держусь настороже. Думаю, у меня очень развит инстинкт самосохранения».

Если ему предлагали наркотики, то он отказывался порой даже слишком демонстративно, как персонаж Вуди Аллена в «Энни Холл», который чихнул на горку предложенного ему кокаина перед ошеломленными калифорнийскими нуворишами. «Однажды на Филиппинах меня пригласили на вечеринку золотой молодежи, – рассказывает Жан-Поль. – Я заметил, что из рук в руки переходит джоинт. Когда очередь дошла до меня, я, не зная, что делать, просто затушил отвратительный влажный окурок». Слишком ясная голова… Более того, стиль искусственного рая семидесятых его сильно утомлял. Обычно все опыты border line[238] оказывались ему неинтересны. Он был эпикурейцем и чистюлей, не курил, почти не употреблял алкоголя. Не Сен-Лоран, не Гальяно, не фрик и не джанки[239]. И все же… Многие возводили Готье в сан короля скандала, его, полуребенка, который имел одну лишь зависимость: ромовая баба. Но он служил, и служит до сих пор, иконой для гламурных геев, разбитных бисексуалов и гетеро андеграунда, всех доходящих до крайности бунтарей. Изящный пируэт, пикантный парадокс.

Готье использовал в работе все атрибуты маргинальных социальных групп, в частности пирсинг и татуировки, скинхедов и постпанков, арабские бурнусы и африканские бубу. Поклонники воображали его лидером бунтарей, агрессивным рокером. Он коварно позволял людям думать, о чем они хотят, и делать, что им захочется. Возможно, этот миф его устраивал. Он, человек, который всегда с подозрением относился к снобам, элите и знаменитостям, пользовался репутацией самого безумного из beautiful people. Это был фальшивый паспорт. Все в его прошлом указывает на то, что он был совершенно другим человеком. Меньше мескалина, больше гренадина… «Это земной человек, – замечает Фредерик Лорка. – Он прочно стоит на земле обоими ногами, а его мечтательная натура проявляется только в работе». Приемный отец ста двадцати детей, этот мечтатель меняет иногда направление и отправляется на улицы Парижа, желая повитать в облаках. Просто чтобы на время убежать от тяжкого груза обязательств, необходимости принимать решения и бумажной работы. Раньше он не подписывал сам ни одного документа. Этим за него занимались Франсис и Доминик, давая ему полную свободу для творчества. Они так в этом преуспели, что он, будучи стопроцентным представителем среднего класса, приобрел привычки олигарха, окруженного секретарями. Он не знал, в какую сумму вылились три переезда главного офиса, не мог точно сказать, во сколько ему обходится аренда собственной квартиры, довольно слабо соотносил внешние проявления богатства с реальными доходами. Купив в 2004 году частный особняк на авеню Фрошо, а потом, в 2006-м, дом в Сен-Жан-де-Люз, он наконец превратился в частного собственника. Стал ли его уровень жизни более высоким? Сумел ли он воспользоваться заработанными деньгами? Это положение скорее вызывало в нем чувство глубокой неловкости.

Тем не менее он вспоминает роскошный отпуск с Франсисом в 1987 году. Они сняли восхитительную виллу в настоящем райском уголке – на острове Мюстик. «Но мы выбрали время, когда сезон уже закончился, так было дешевле, – говорит Жан-Поль. – Правда, в результате мы вернулись искусанные комарами с головы до ног!» В 1996-м он заметил, что капитал увеличился, и вложил шесть миллионов франков в свое предприятие от-кутюр. Что же у него на банковском счету сейчас? «Достаточно для того, чтобы позволить себе отпуск на краю света, – утверждает он. – По крайней мере, я так думаю. Когда начинаю сомневаться, звоню кузине, а она мне говорит, возможно это или нет». Эвелин отвечает за все расчеты. И это, без сомнения, лучше, чем отвечать на занудные вопросы о счетах. У него в сумке лежит школьный пенал лавандового цвета на молнии. Оттуда он достает купюры в пятьдесят евро, которые выкладывает так, будто играет в «Монополию». Когда Жан-Поль решает кутить, можете быть уверены, что деньги будут потрачены не зря. Это его миф о Сизифе. В Сен-Жан-де-Люз, на стене, окружающей его огромный сад, красуется фреска: быки и попугаи в наивном стиле. Художникам пришлось переделывать работу четыре раза, чтобы выполнить заказ. И тем не менее результат ему не особо нравится.

«Мне представляется невозможным покупать полотна настоящих мастеров, – признается Готье. – С финансовой точки зрения я бы мог себе это позволить, но я воспитан по-другому». Он ограничивается художественной фотографией Мондино, Эрвина Блюменфельда и Дэвида Сайднера, одного из любимых фотографов Ива Сен-Лорана. На одном аукционе он недавно приобрел серию эротических эскизов Жана Кокто. Он обожает мягкие часы Дали, изломанные фигуры людей Фрэнсиса Бэкона и истощенных женщин Бернара Бюффе. Коллекционер-любитель, он всегда с насмешкой относился к правилам рынка искусства, к его неписаным законам. В 1981 году в Ковент-Гарден они с Франсисом набрели на заброшенный ангар, превращенный в ателье. «Там продавалось невероятное автомобильное кресло, обтянутое красной кожей и закрепленное на стальных трубах, – рассказывает Жан-Поль. – Я купил его за ничтожную цену – 99 ливров». Позже счастливец узнал, что кресло «Ауто Ровер 2000», недорогой реди-мейд, это придумка Рона Арада[240]!

Он испытывает почти личную симпатию к вызывающим эмоции произведениям искусства. Одним октябрьским вечером в галерее современного искусства в квартале Марэ Клаудиа Хьюидобро открывала свою выставку «Близко к телу». На мощеной улице перед галереей показалась импозантная «ауди» черного цвета. Из машины вышел всем известный отшельник в пуховике. Сразу же узнанный, Жан-Поль принимал знаки внимания с подлинной сердечностью. Он вызывал всеобщее доброжелательное любопытство. Его тут же окружили люди, но никакой суеты не возникало. Когда Карл Лагерфельд нагрянул к Колетт, его охрана вынуждена была вмешаться, чтобы сдержать натиск толпы. Но с Готье ничего подобного не происходило. Он звезда, не вызывающая агрессивного отношения. Он приветствовал неизвестных любителей искусства, заговаривал то с одним, то с другим посетителем, потом надел очки и принялся тщательно изучать выставку. На стене была развешана серия вымпелов с обнаженными одалисками в стиле Прекрасной эпохи, без лиц и с микроскопическими головками. Этот авангардистский гарем назывался «Слаще сладко». Грамматическая ошибка была намеренной. Его все восхищает. Он тайком идет в офис, выписывает чек и уносит с собой одиннадцать «сладких». Клаудиа краснеет от удовольствия. «Это очень нежный человек, по-настоящему нежный», – бормочет она.

Нужно еще прибавить несколько эпитетов: наивный, непосредственный, застенчивый, скрытный, внимательный, скромный, воспитанный… Готье, исключая любовь к хорошей еде, знал, как обуздывать свое эго. Жан-Шарль де Кастельбажак называет его «совсем не самовлюбленным». Мартин Маржела продолжает: «Он не боится невозможного, не боится того, что скажут другие. Он оригинален, чувствителен, он трогательный, и он оптимист». «Мода – сфера весьма претенциозная. Поло умеет твердо стоять на земле и не страдает от синдрома гения», – заключает Танел. Готье – человек, который не принимает себя всерьез, а эта добродетель невероятно редко встречается у людей из мира моды. Он умеет противостоять любой лести. На невиннейший комплимент он тут же отвечает тем же, переводит похвалу в знак вопроса, превращает ее в риторическую фигуру. «Он хитренький», – говорит Айтиз и многозначительно подмигивает. А вот Фредерик удивляется «его простодушию, наивности и открытости». В час ночи, уходя из «Каса Олимп», Жан-Поль нежно журит свою нянюшку-матушку-хозяйку-кормилицу, которая вышла проводить его, несмотря на то что на улице ноль градусов: «Сейчас же возвращайтесь внутрь. Вы не одеты, еще простудитесь!»

«Я не один, нас тысяча», – писал Пиранделло. Снова и снова появляются тысячи неявных противников Готье, если хорошенько вспомнить. Школьник слишком рано ворвался в закрытый мир. В середине восьмидесятых годов этот наглец совершенно не вписывался в систему общепринятых взглядов. В новогодний вечер, например, он отправлял живую индюшку в подарок главным редакторам известных модных журналов. В редакцию «Вог», располагавшуюся на площади Пале-Бурбон, от солидных модных домов приходили посылки с шелком, кашемиром и дорогой кожей. Представьте себе лица «воговцев», когда перед ними оказывалась особь с птичьего двора! В редакции «Мари Клэр» некоторые даже обиделись, посчитав такой жест Готье женоненавистническим намеком на то, что их считают гусынями. Другие же дамы, добросердечные и практичные, избавлялись от мясистого крылатого подарка, отсылая его в благотворительные католические комитеты. В «Либерасьон» с юмором было и вовсе худо, так что в ответ Жан-Поль получил оттуда резкое письмо оскорбительного характера. «По сути, проблема состояла в том, что я сам никогда в жизни не видел живых индеек, – размышляет об этом случае кутюрье. – А между тем эта птица выглядит совершенно чудовищно: это такой маленький динозавр с безобразным зобом и страшными движениями, который все время жутко кричит».

Легкомысленный школьник культивировал абсурдистское отношение к жизни. Например, он решил, наконец, брать уроки вождения. Но в день экзамена Жан-Поль вдруг вспомнил, что в аэропорту Руасси его ждет самолет! Он рассказал об этом обстоятельстве экзаменатору, уже вооружившемуся ручкой и блокнотом. Участливый преподаватель согласился немного изменить ход экзамена, потерял аванс, и гонка началась. Ученик управлял, как мог, белым автомобилем, мчавшим к аэропорту. В тот день Готье не получил права, но зато он улетел вовремя!

А недавно он нанял яхту и взял с собой в круиз вдоль побережья Греции Анну и Айтиз. Неожиданно пассажиров разбудила сирена. Мотор загорелся, были спущены на воду спасательные лодки, всех попросили сесть в них, взяв с собой только паспорта. На борту паника. В этот момент Жан-Поль выходит из своей каюты с двумя сумками, набитыми до отказа, и просит капитана помочь ему спустить их в лодки. В сумках были полсотни номеров «Harper’s Bazzar», «Vogue», «Dazed and confused» – то, с чем он обычно работал. «А паспорт он даже не взял, – со смехом рассказывает Анна. – Вот так Жан-Поль подготовился к плаванию!» Гастрономические странствия, по правде говоря, случались чаще. «Ради вкусной еды он был способен пройти километры, причем в какой угодно компании», – уверяет Айтиз, которая при первых же признаках хандры бросается готовить ему суфле. Поездка в Лондон. Они вдвоем обедают в «Хард-рок-кафе», но воспоминание о чудесном сэндвиче с беконом, который он пробовал четыре года назад, не позволяет ему насладиться едой. В результате он уходит из ресторана и тащит за собой Айтиз. Они направляются к Портобелло, где в конце концов он и находит желанный деликатес. За капризами следуют подарки. Избалованный мальчик любит, чтобы его любили. «Щедрость Жан-Поля безгранична, – подтверждает Фредерик. – В этом он простой, импульсивный, прямолинейный». Изящное платье-«галстук» из набивного джерси, мешковатый тренч, бледно-зеленая пелерина – всем своим музам он дарил созданные им самим вещи. После недолгого отпуска всем сотрудникам на улице Сен-Мартен доставались баскские сладости и мыло из Прованса. По настроению, во время пробежки по магазинам для Айтиз покупались шейный платок «Сен-Лоран», сумка «Эрмес» или серьги. «Маленькие подарки укрепляют дружбу, а большие ее компрометируют», – пишет Поль Моран в своей книге «Аллюр Коко Шанель».

Пятидесятисемилетняя Эвелин любуется великолепным бриллиантовым перстнем в виде черепа, подаренным ей недавно кузеном. «До того как в 1996 году начала работать с ним, я была замужем и жила в пригороде, работала в банке. Выглядела немного старомодно. Он меня считал рохлей, – шутливо рассказывает она. – Он совершенно меня преобразил, с головы до ног». Высокая блондинка, в черном приталенном пальто от Готье… Эвелин признанный семейный мемуарист. На семидесятипятилетие дяди Жан-Поль устроил всем сюрприз – поездку на Сицилию. Для Рене, Луизон и их дочери Эвелин. И вот они уже в Таормине. Только что завершился прекрасный обед. Неожиданно всегда энергичный Жан-Поль решает подняться на высокий холм, невзирая на сорокаградусную жару. Эвелин следует за ним, едва поспевая на высоких каблуках и задыхаясь в белом костюме. Как опытная няня, она всегда носит с собой блокнот и три цветных карандаша, чтобы в случае чего отвлечь капризного ребенка. Они уселись на мулов. Их глазам открылась неподвижная картина древней красоты: глубокая синева моря и неба, угрожающая чернота Этны и белые скалы. «Вдруг я слышу: “Стой, не двигайся!”, – рассказывает Эвелин. – И вот как был верхом, используя мою спину в качестве упора, он четверть часа зарисовывал в блокнот то, что видел вокруг». Подобная сцена повторилась, но уже не в реалиях фильма Пазолини, а типично по-парижски. Хозяин одного столичного бистро собирал бумажные салфетки, на которых Жан-Поль набрасывал красавиц, чьи силуэты напоминали песочные часы. Однажды этот человек попросил автора их подписать. Мода – странное искусство, которое хитрые рестораторы умеют использовать.

Что сложнее всего? Не сдаваться на волю своей старой возлюбленной, одиночеству, этой цепкой сирене, чьи песни влекут к себе сердца одаренных детей. Его мудрые музы, Эвелин, Фредерик, Айтиз, Анна, не позволяют ему поддаваться ее очарованию. Юноша с Кикладских островов, красивый грек, новый возлюбленный, появившийся в его жизни, тоже не позволит этому случиться. Если бы Жан-Шарль де Кастельбажак рисовал портрет этого нежного мечтателя, он изобразил бы мягкой пастелью улыбку в небесах. Этот образ очень подходит Жан-Полю Готье. «Он обладает всеми качествами людей, которые отдают себя другим и которым нечего больше доказывать, – говорит Жан-Шарль. – На самом деле именно такие люди и есть герои нашего времени».