Поначалу мне нравится этот город. Он свободный и расслабленный, как Амстердам, но еще опьяненный свободой, не наевшийся ею. Виктор буквально поселяется на Вацлавской площади, на которой расположены все основные казино этого города. Он проигрывает все свои деньги в первый же вечер. На следующий проигрывает уже все мои.
Через пару дней мы с Микки ждем его возле машины. Перед нами площадь, на которой вовсю идет веселье. Парень в толстовке с капюшоном продает запрещенные препараты, как будто он торгует семечками. Еще немного, и он устроит акцию: два по цене трех или что-то в этом духе. Компания человек из семи, уже изрядно пьяная и веселая, начинает на нас озираться, но пока еще не подходит. Над нами звездное небо и огни вечерней Праги. Мы смеемся и обсуждаем, сколько уже сегодня успел проиграть Виктор.
– Зачем ты принял тогда?.. – набираюсь я, наконец, смелости задать этот вопрос. Микки молчит. Убирает с лица выбившуюся прядь волос. Отвратительный жест. Кажется, что у меня на лице что-то не так.
– Просто, знаешь, потерял смысл.
– Это не повод. Помнишь ролик про свою мать? – С моей стороны, конечно, отвратительно напоминать о том видео. Когда Флемми подносит к лицу женщины с безжизненным взглядом фотографию Микки и та орет от ужаса. Она увидела его. Своего сына. Она не помнила и не узнавала никого. – Я не хочу, чтобы у тебя был такой же бессмысленный взгляд. В конце концов, это, не знаю, слишком банально.
– Обещаю, я не буду орать от ужаса при виде тебя, даже если у меня от мозгов останется полтора нейрона, – говорит он и целует меня. Ребята на другой стороне площади уже показывают на нас пальцами.
– Дайте тысячу в долг, а? – просит Виктор. Мы не заметили, как он вышел из казино и подошел к нам.
– Ты сколько уже сегодня проиграл? – спрашивает Микки.
– Мне нужна только тысяча, – напрягается Виктор.
– Залезай в машину, – говорит Микки.
Виктор с подозрением смотрит на нас и начинает:
– А вы знаете, что во время поцелуя вы обмениваетесь более чем 250 видами бактерий?
– Гадость какая, – морщусь я.
Микки молча протягивает Виктору тысячу и прижимает меня к себе. Это очень романтично. Правда, ребята уже начинают снимать нас на свои камеры, а Виктор возвращается минут через пять. В компании двоих парней, напоминающих графа Дракулу в молодости.
– Что случилось? – спрашиваю я, изучая этих юных вампиров. Одинаковых с лица. В строгих черных костюмах из очень дешевой ткани. Им лет по двадцать, но мы в своих джинсах, свитерах и куртках выглядим рядом с ними школьниками.
– Нужно будет снять еще один ролик, – извиняющимся тоном говорит Виктор. По его виду понятно, что он сделал что-то очень плохое. Причем он еще пока не оценил, насколько плохое.
– Машину оставите здесь, – приказывает один из «вампиров». – Нужно будет заехать еще за одним?
– Вроде того. – Микки тоже пока не может определить, насколько все серьезно.
Машина подъезжает к гостинице. Один из вампиров поднимается наверх и приводит Ленца. Его силой усаживают в роскошный «мерседес» G-класса. Нас везут куда-то в замок Дракулы. Во всяком случае, все выглядит именно так.
– Ты нас продал? – спрашиваю я Виктора.
– Ну, не в прямом смысле этого слова, конечно… – Он чешет себе затылок и смотрит куда-то вверх. В потолок машины.
– Снимите ограбление казино, и на этом расстанемся, – говорит один из вампиров.
***
Если одно несчастное ограбление продуктового магазина вызвало такой ажиотаж, то что случится, если убить банду современных Бонни и Клайда? Совершенно верно. Пожизненный аншлаг и достойный финал нашей истории. Когда до нас это доходит, деваться уже некуда. Мы в замке. За стеной слышится голос одного из наших провожатых. Он разговаривает с кем-то явно старше себя. Я почти ничего не слышу, но по побелевшему лицу Виктора становится понятно, что дела обстоят плохо. Оказывается, это давние кредиторы Виктора, он должен им кучу денег. Выслушав сбивчивый рассказ о том, кто мы такие, хозяин казино отдает один короткий приказ: переписать конец ограбления. Как только Виктор заканчивает пересказ разговора, в дверь входит один из парней, которые привезли нас сюда. Он выглядит напуганным. Мы очень долго настраиваем камеры, пристаем к посетителям казино и всячески привлекаем к себе внимание. Пока, наконец, Виктор не объявляет, что лучше всего транслировать ограбление в режиме реального времени. Это очень не нравится серьезным людям в дорогих костюмах, которые пристально наблюдают за всеми нашими действиями. Когда мы уже почти готовы к съемке, наш соглядатай подходит и очень тихо говорит Микки, чтобы мы убирались отсюда сразу же, как только закончим. Микки сдержанно кивает и берет меня за руку.
Мы все-таки убегаем из этого «замка графа Дракулы». Под проливным дождем. Нам даже удается уговорить одного из посетителей казино увезти нас отсюда.
– Только до остановки, – категорично заявляет дедушка, выглядящий как профессор английской словесности. В старом сером костюме и в очках в золотой оправе. Он останавливается возле одинокой лавочки прямо на дороге и говорит, что ему нужно спешить на ужин. У этой так называемой остановки даже крыши нет. Дождь льет стеной. В выбоинах на асфальте появляются лужи, которые скоро выходят из «берегов», образуют архипелаги луж и уже вполне способны образовать великий океан в рамках одной дороги. По лицу текут струи воды. Ни крыши, ни домов, ни деревьев нет. Ничего, что могло бы укрыть от грозы.
– Ты вообще чем думал, а? – кричит Ленц Виктору. Я сижу на лавочке и наблюдаю за тем, как лужи выходят из берегов.
– Я просто играл. Понимаешь, еще одна ставка, и я бы выиграл. Одна игра – и все! – кричит Виктор.
– Видишь, где мы из-за тебя? – орет Ленц. Кажется, он пытается перекричать дождь.
Виктор садится на тротуар. Мы все мокрые до нитки, поэтому бояться замочить штаны просто глупо.
– Дождь закончится, и автобус придет, – пожимает плечами Виктор и смотрит на дорогу.
– Откуда ты знаешь? – кричит Микки. Он тоже сидит на лавочке и пытается зажечь сигарету. Они с Ленцем явно хотят начистить Виктору физиономию. Мне просто холодно.
– Потому что дождь всегда заканчивается, а автобус всегда приходит. Рано или поздно. Может, сначала автобус придет, может, дождь перестанет, какая разница? Рано или поздно…
– Он вообще философ, – говорю я Микки и улыбаюсь.
– Да не то слово, – фыркает он.
– Лимит везения исчерпан, просьба расплатиться бонусами… – бормочу я. Никто не слышит. Дождь, понимаете?
22. Продакт плейсмент
Верена
– Черт… – говорит самому себе Ленц.
Мы сидим в одном из уличных кафе Праги. Сейчас довольно солнечно. На мне яркий топ с открытой спиной и пиджак с заплатками. Пиджак я сняла, потому что жарко. На спине целый город. Постапокалиптический, пустынный мегаполис. И зеленые линзы. Как будто я работаю в одном из офисов неподалеку. Просто ланч. Передо мной чашка горячего капучино и кусок торта. Микки стоит в паре метров от кафе и курит. За столиками этого делать нельзя. Виктор куда-то делся. Наверное, опять играет. Нужно бы уезжать из этого города. Он получил свои пятнадцать минут славы. Зрители его полюбили. Его теперь также обсуждают на форумах. Причем, в отличие от меня, о нем даже что-то хорошее говорят. Я как была «аутичной подругой Микки», так ею и осталась. Больше достается только Ленцу. Его вообще на дух не переваривают.
– Что такое?
– Да один американец очень хочет с Микки встретиться, – говорит Ленц.
– С Микки?
– И с тобой тоже. Про меня и Виктора никто не вспоминает, – довольно резко говорит Ленц.
– Не поверишь, но со всеми нами очень много кто хочет встретиться, – говорю я.
– Да нет, он с чем-то важным. Короче говоря, сейчас подойдет, – заявляет он.
– А ты раньше сказать не мог? – возмущаюсь я. Микки докуривает свою сигарету и идет к столику. Микки выглядит злым и уставшим.
– В чем дело? – спрашивает он, заметив мою вытянувшуюся физиономию.
– Сейчас один американец подойдет, он давно просит о встрече, – поясняет Ленц. – О, а вот и он. – Ленц вытягивает руку вверх, будто хочет подозвать официанта, и машет кому-то рукой. К нам подходит мужчина лет семидесяти. Такой, знаете, счастливый пенсионер из дневной мыльной оперы или документального фильма «Секс после 70 возможен». Улыбчивый, загорелый. Сверкает фарфоровыми зубами и лучится морщинами. По-другому и не скажешь. Он реально излучает оптимизм и морщины.
– Здравствуйте. Очень рад с вами познакомиться… – Он пожимает руку Микки, кивает мне и Ленцу. Чуть отставляет стул в сторону и садится. Теперь мы все на одной стороне, а он на другой. Как будто он принимает нас на работу.
– Здравствуйте, – ежусь я и очень хочу надеть пиджак, но не делаю этого.
– Вы не боитесь так вот запросто сидеть в кафе? – спрашивает американец.
– А почему мы должны бояться? – с вызовом спрашивает Микки.
– Вас ведь… ну… узнать могут, – говорит американец. Микки перегибается через стол, чтобы что-то сказать американцу. Тому тоже приходится нагнуться.
– А вы по сторонам посмотрите, – тихо говорит Микки.
Американец начинает озираться по сторонам. Улыбка больше не искажает его лицо. Он почти напуган. Я тоже оглядываюсь. За соседним столиком такая же пара. Рыжая девушка с зелеными линзами и в топе без бретелек. Из-под куска ткани на спине выползают очертания города и рыжие перья феникса. Еще через пару столов вижу другую девушку, тоже рыжую, только волосы чуть короче, вишневого оттенка, на спине у нее дракон борется с птицей. С девушкой рядом сидит парень. С выбритыми висками. Они смеются над чем-то. Они счастливы.
– Ну что ж… – Пенсионер немного ошарашен. – Не будем тянуть резину. Я бы хотел, чтобы в следующем своем видео вы прорекламировали мою продукцию, – говорит лучистый дедушка.
– Что за продукция? – спрашивает Микки. Ленц закрывает крышку компьютера и начинает внимательно слушать.
– Маршмеллоу, – на полном серьезе говорит он.
Я даже кофе поперхнулась, представив, как из огня вместо долларов мы выносим коробку с зефирками.
– Нет, простите, но это не для нас, – говорит Микки.
– Давайте не будем принимать скоропалительных решений. Я расскажу подробнее о своей продукции, о том, что конкретно я от вас хочу и сколько за это готов заплатить, а уж потом вы будете решать, подходит это для вас или нет…
В последующие полтора часа я узнаю о жевательном зефире столько, сколько, наверное, не знает ни один кондитер в мире. Микки и Ленц уже начинают засыпать, когда этот господин заказывает всем нам какао с зефирками и продолжает свой рассказ о лекарственных свойствах этого удивительного продукта, изобретенного еще во времена правления Рамзеса Третьего.
– Почему мы? – спрашиваю вдруг я. Мужчина осекается, а затем расплывается в своей фарфоровой улыбке.
– Потому что вы очень популярны в Америке, особенно у моей целевой аудитории.
– А если бы мы захотели посетить своих поклонников в Америке, вы бы смогли нам с этим помочь? – спрашиваю я.
– Это довольно сложно. Вы граждане какой страны?
– Польша.
– Германия.
Пенсионер на секунду задумывается. Буквально видно то, как он сейчас просчитывает различные варианты.
– В целом… Вы знаете, да. Я примерно представляю, как это можно устроить, – говорит вдруг этот улыбчивый мужчина с фарфоровыми зубами и длинными лучиками морщин вокруг глаз. Честно, я просто наобум спросила. Даже не ожидала такого.
Мы снимаем огромный лофт в центре Праги. Да, знаю, совсем нескромно, но у нас много денег. Правда. Слишком много для того, чтобы потратить их сразу, а никто из нас не хочет думать о будущем. Мы слишком хорошо разбираемся в поп-культуре. У таких персонажей будущего нет. Да и если бы оно все-таки было, оно слишком печально, чтобы о нем задумываться. Убогая старость где-нибудь на окраине жизни. Это в лучшем случае. И для настоящих звезд, а не для нас.
Перед входом в здание вижу какое-то столпотворение. Человек сорок-пятьдесят. В основном женщины средних лет, но есть и пара мужчин. Они что-то кричат, но я пока не могу расслышать, что именно. Оборачиваюсь и понимаю, что Микки рядом нет. Где-то сбоку, на приличном расстоянии от меня, вижу Виктора. Ленца тоже нет. Становится не по себе. Слишком много людей, и сейчас они увидят меня. Не на экране. Настоящую меня. Даже без линз с паутинкой, в обычных зеленых. Они недостаточно…
– Посмотрите, это она! – кричит кто-то из женщин.
– Точно, это она.
– Такие, как они, убивают наших детей! – визжит женщина в сером плаще. Она визжит по-чешски. С трудом, но я понимаю ее. Знаете, в данном случае по интонации обо всем можно догадаться. Даже если вы знаете только китайский, к примеру.
Все эти разъяренные дамочки обступают меня. И вот я уже окружена взбешенными женщинами всех возрастов. Они кричат, что я исчадие ада и девушка Антихриста, у меня нет ничего святого, я убиваю и пожираю их детей… Даже незнакома с их детьми, в конце концов. Их искореженные злостью лица – на расстоянии вытянутой руки. Делаю шаг назад, и кто-то с силой пихает меня в спину. Тычет пальцем в татуировки и что-то орет.
Снова пытаюсь убежать. Выбраться из этого ужаса. Исчезнуть. Это единственное, чего я правда хочу, – исчезнуть.
Кто-то берет меня за плечи. Микки. Его ладони сейчас крепко держат меня и закрывают спину от бесконечных тычков разъяренных женщин. Он достает пистолет. Все тут же прекращают кричать. Где-то вдалеке слышатся угасающие выкрики, но и они вскоре стихают.
– Антихрист здесь я. А не она. Вопросы какие-нибудь еще есть? – кричит он. По-немецки. Но все прекрасно его понимают.
Он отталкивает женщину, которая пнула меня, когда я попыталась сделать шаг назад. В руках у нее бутылка с желтой тягучей жидкостью. Подозреваю, что она планировала меня поджечь. Она неоригинальна. Мы уже использовали этот трюк в одном из роликов.
Когда заходим в лофт, я утыкаюсь в грудь Микки и рыдаю. Прямо при входе. Просто не хочу открывать глаза. Лимит везения исчерпан, понимаете. Я опять проиграла. Нужно исчезнуть, пока меня кто-нибудь не убил. Нужно раствориться. Прекратить эту глупую имитацию жизни. Я не…
Я не замечаю, что говорю все это вслух, размазывая сопли и слезы по свитеру Микки.
***
– …И можешь не возвращаться! – орет голос мистера Джейкобсона. Камера пока не включена, можно только слышать голос. Что-то стукает, затем слышен хлопок двери. Мат – и тишина. Наконец, камера включается. На экране мистер Джейкобсон с аккуратно подстриженной бородкой. В бандане с черепами.
– Здравствуйте, – говорю я.
– Привет, – говорит он и пытается по-другому установить экран. Он смотрит на свое изображение, и ему явно не нравится ракурс. – Мне сразу раздеваться или предпочитаешь прелюдию? – спрашивает он.
– Простите? – я поперхнулась чаем.
– Ты оплатила восемь часов психотерапии, я подумал, что это непристойное предложение, – пожимает он плечами.
– Вам сорок семь лет, – возмущаюсь я, хотя все равно начинаю улыбаться.
– А ты знаменитая аутичная Верена, мало ли что тебе в голову взбредет! Кто вас, извращенок, знает…
– Нас правда смотрят в Нью-Йорке? – поражаюсь я.
– И в Мельбурне с Бангкоком. Не поверю, что ты не читаешь форумы.
– Читаю, но как-то все равно не верится.
– Ты добилась своего, пора признать, – говорит он. – Не понимаю, правда, зачем грабить продуктовый магазин на следующий день после ограбления банка.
– Попросили, – нехотя говорю я.
– Так и знал, что все это подстава, – говорит Джейкобсон. – Хоть пара реальных роликов была?
– Да. Первое ограбление банка. Там, где меня в заложницы взяли. И про Ифти. И еще там, где подстрелили. Довольно много роликов вообще-то было.
– Да ладно, и тот тоже? – по-детски реагирует он.
– Да. Почти. Я хотела найти Микки и подстроила все. Чтобы мы могли сбежать.
– Черт, ты восхитительна!
– Спасибо.
– Так в чем проблема?
– На меня сегодня напала толпа разъяренных дамочек и назвала меня… девушкой Антихриста, по-моему.
– Это лучи славы, Верена. Я выключу ноутбук, если скажешь, что ты этого не хотела.
– Нет. Не хотела. Я… хотела доказать, что еще жива. Хотела отомстить и исчезнуть.
– И?
– Пора исчезать, а я еще не отомстила.
– А Микки? – тихо спрашивает он. – Ты его правда любишь?
– Да. Наверное. Не знаю. Но без него страшно.
– Ну да. А с психопатом, застрелившим… сколько там? по меньшей мере, троих человек, ты чувствуешь себя в безопасности… Понимаю.
Он долго расспрашивает о том, как мы все снимаем. О Викторе и Ленце. Особенно долго расспрашивает о Марко и том, как ему удалось столько о нас узнать. Говорит, что Марко снимает лучше. Почти как репортажи Флемми…
– Джереми Флемми?
– Да. Он процветает, если ты хотела об этом узнать.
– Я не хотела знать о том, что он процветает. Я бы хотела узнать о том, как процветают незабудки на его могиле.
– Фу, как грубо. Но ведь кое-кто заделался режиссером, как и Флемми, так?
– На что вы намекаете?
– Ни в коем случае! За такие деньги, которые ты мне платишь, я обязан говорить прямо.
– Вам это не выгодно. Вы ж почасовую оплату берете.
– Ты забываешь, что я работаю по предоплате. И сколько бы ни продлился наш разговор, твои 400 баксов я не верну.
– И не надо. У меня много денег.
– Это повод повысить мою ставку.
– Мистер Джейкобсон, как долго вы намерены обсуждать свою ставку?
– О ней я могу говорить бесконечно долго.
Полагаю, что с точки зрения психологии этот разговор – бессмысленная трата четырех сотен баксов. Мистер Джейкобсон – самый плохой и самый дешевый психолог Нью-Йорка, в конце концов. Но на самом деле он правда поднимает настроение. Тут я слышу, как просыпается Микки. Вскакивает и подходит ко мне в темноте ночи.
– Черт, у тебя там привидение! – орет мистер Джейкобсон. Я оборачиваюсь.
– Микки, приятно познакомиться. Ты кто? – Микки хмурится спросонья, садится ко мне на подоконник и закуривает.
– Тот самый Микки Нокс? – спрашивает мистер Джейкобсон.
– Тот самый. Сейчас еще Виктор с Ленцем подтянутся, пойдем грабить кого-нибудь, – хмыкает он.
– Моя дочь жизнь бы отдала за ваши автографы. – И это не звучит как шутка.
Одно окно на двоих. Возможно, это прозвучит банально, но все это успокаивает и вселяет надежду. Мы не закончим, как Бонни и Клайд, нашу машину не расстреляют из сотни револьверов. И не как Сид и Нэнси. Микки не убьет меня в наркотическом угаре. Наверное. Я с подозрением кошусь на него. И не как Курт и Кортни. Никто из нас не собирается кончать жизнь самоубийством. Или все-таки застрелимся. Может, даже вдвоем. В конце концов, все когда-нибудь заканчивается. Мне правда сложно себе представить то, как я готовлю на кухне ужин, а Микки подстригает газон. С другой стороны, у нас есть деньги на дом. И подоконник. Один на двоих. За окном целый мир, полный надежд и возможностей. И сейчас почему-то кажется, что мы обязательно победим. Возможно, мистер Джейкобсон – и не самый паршивый психолог в Нью-Йорке. Он просто себя не ценит. 50 баксов в час… Он достоин большего.
На экране Джейкобсон рассказывает о своей бывшей жене. С момента нашего последнего разговора он придумал больше тысячи намного более изощренных способов убийства. Он их даже записал и сейчас собирается зачитывать сотню способов убийства с применением паяльника, затем по программе – бытовые приборы и подстроенные автокатастрофы.
– Погоди, ты говорил, что у вас дом на углу, – говорит Микки.
– Ну да… – осекается мистер Джейкобсон.
– А улица заканчивается тупиком – где ты собрался разгоняться?
– Точно, я как-то не подумал об этом…
– Возле супермаркета вернее, и скрыться проще будет, – со знанием дела говорит Микки и облокачивается на стекло, прижимая меня к себе.
– Я вот тоже был таким в вашем возрасте, а потом вся любовь заканчивается напильниками и паяльниками, – говорит вдруг мистер Джейкобсон.
***
Утро начинается с того, что на кухне появляется Виктор. Почему-то это утро напоминает мне серию из какого-нибудь комедийного сериала. Вроде «Двух с половиной человек» с Чарли Шином и Эштоном Кутчером.
– Вы собрались в Штаты? – тут же бросается с места в карьер Виктор.
– Пока не знаю, но я бы хотела вернуться, – честно говорю я.
– Вернуться – это про Польшу или Германию, а в Штатах что ты забыла? – спрашивает Виктор, и я долго смотрю на него. Хотелось бы сказать немигающим взглядом, но я целых три раза моргаю, а он ни одного. Выиграл по-любому.
– Там можно было бы снимать не только реалити, но и… не знаю, рекламу маршмеллоу, – говорю я.
– Помнишь, как мы от вампиров убежали? – спрашивает Виктор.
– Помню.
– Ты тоже проиграешь.
– Я не собираюсь играть в старые игры. Мы можем сделать карьеру, – говорю я.
– Тогда нужен агент какой-нибудь. Опытный человек, который всех знает. Такой весь из себя важный и с козлиной бородкой, – хмыкает Виктор. Он понимает, что я хочу вернуться в Штаты не для рекламы зефирок.
– Я знаю одного, – говорю вдруг я.
– Опытного и всезнающего? – недоверчиво спрашивает Виктор.
– Нет. Но с бородкой, – радостно говорю я.
– Бородка – это главное, – бормочет Виктор.
– Ты можешь не ехать, – говорит Микки Виктору. – Вообще, это еще не точно, и мы с тобой не подписывали контракт кровью, не давали клятву верности, ты можешь уйти в любой момент.
– Не могу, – бросает Виктор и ставит чайник. – И Ленц не может.
– Почему?
– Почему Верена вернулась к тебе, рок-звезда? Почему ты в истерику впадаешь, если час ее не видишь? В обычной жизни мы просто неудачники. А сейчас, здесь, со всеми этими роликами, рисунками и сказками…
– А сейчас ты – супергерой, – заканчиваю я его мысль.
– Сейчас у меня есть сто штук, чтобы проиграть их в казино, и мне даже жалко их не будет. Сейчас меня могут остановить на улице и попросить автограф. Нет, ты знаешь, я как-то по-другому неудачников себе представлял.
– Тогда едем в Штаты. Лично я всегда мечтал там побывать, – говорит Ленц. Он стоит в дверях и наблюдает за нами. – Только… я бы хотел попрощаться с мамой.
– Ну конечно. Ты единственный, от кого еще не отказались родители, – фыркает Виктор.
Я невольно вспоминаю лицо отца, когда он говорит: «У меня больше нет дочери».
– Я тоже хочу увидеть маму, – говорит Микки.
Вспоминаю вопль ужаса, которым заканчивается репортаж о его жизни.
23. Прощай, Берлин…
Верена
У нас билеты на завтра. Когда Микки и Ленц вспомнили о родителях, я их не поняла. Мы вот уже чертову тучу времени слоняемся из страны в страну, и никого никогда не беспокоила разлука с родителями. Микки потерял сестру. С ней он уже не сможет увидеться никогда. А мать его, кхм, похоже, недолюбливает. Ленц с его коллекцией бабочек – другое дело. У него милая, любящая мать. Уставшая от жизни женщина. Какая-то немного застиранная. С выцветшим лицом и закутанная в блеклую одежду, но искренне любящая своего сына. Даже слишком любящая. По крайней мере, мне так показалось. Сегодня, за день до отъезда, я вдруг понимаю, что никто из них не планирует возвращаться. Отсюда и желание увидеть родителей. Я даже замечаю, как Микки переводит на счет больницы своей матери деньги на пожизненное ее содержание.
Я не хочу видеть отца. Виктор прав. В глазах отца я неудачница, не оправдавшая его надежд, опозорившая семью и так далее. Он, кстати, прав, но я не хочу об этом вспоминать. Это ужасно, понимаете? Видеть то, как не оправдала чужих надежд. Это почти так же, как когда хоронишь свои мечты.
– Ты пойдешь со мной? – спрашивает Микки, имея в виду больницу, в которой живет его мать.
– Нет. Зачем я тебе там? – говорю я.
– Ты пойдешь со мной. – Это уже не вопрос.
Шестнадцать часов до вылета. Мы в Берлине. В городе, который упорно пытался взять меня в заложницы. Это красивый город. Никаких претензий и обид. Он просто чужой. Больница его матери на окраине города. В этой части я не бывала ни разу. Уже перед входом я останавливаю его.
– Она правда так на тебя реагирует? – спрашиваю я. Имею в виду тот крик ужаса.
– Иногда, – признается он.
– Надень линзы, – говорю я.
– Зачем?
– Она так кричит потому, что ты ее чем-то ужасно напугал. Например, пытался убить. Зная тебя, могу в это поверить. Но, скорее всего, она видит в тебе твоего отца. Если ты будешь в линзах, она увидит своего сына в линзах, и все.
Микки с минуту переваривает информацию, а затем спрашивает:
– Сиреневые?
– Можешь с изображением футбольных мячей, но они еще страшнее смотрятся, – смеюсь я и лезу в сумку. Красные, синие, зеленые, фиолетовые… У меня есть самые разные «глаза». Даже с ромашками. Эксклюзивные, между прочим. Наконец, достаю темно-карие. Они ему немного велики, поэтому смотрятся глупо. В большом красно-коричневом кругу виднеются чуть затемненная серая радужка и зрачок. В общем, ему не идут линзы, но это не имеет значения.
С первого раза пройти не удается. Охранник ни за какие деньги не хочет впускать нас на территорию больницы. Приходится подловить медсестру и буквально насильно дать ей несколько крупных купюр. Девушка проводит нас на второй этаж. Проходя мимо охранника, не могу удержаться от победоносного взгляда. Мужчина презрительно кривится и смотрит в пол.
Спустя несколько светлых стерильных помещений мы оказываемся в коридоре с палатами. Здесь тихо и безлюдно. Никаких ассоциаций с «Пролетая над гнездом кукушки».
– Сейчас все спят, – предупреждает девушка и называет номер палаты. Мы проходим по коридору, и я выпускаю из рук ладонь Микки. Он оборачивается, но я лишь киваю. Он должен зайти один. В комнате спиной к двери сидит маленькая женщина. Ее почти не видно в этом кресле. Только часть кисти. Микки делает несколько шагов, а затем садится на колени и долго смотрит в лицо этой маленькой женщины.
– Мама, ты меня узнаешь? На мне линзы, но ты все равно должна меня узнать, – слышу тихий голос Микки. Здесь, в больнице, все кажется таким реальным. Вот она, настоящая жизнь. Мрачная и с охранником на выходе. Игра в реалити когда-нибудь закончится, и все мы окажемся здесь. Только в разных палатах. Моя собственная жизнь сейчас кажется какой-то неправдоподобной и мелкой. Кому я собралась мстить? Как должна выглядеть месть человека, благодаря которому ты окажешься здесь? Не в автобусе или кресле самого дешевого психотерапевта Нью-Йорка, а здесь, в психиатрической больнице, в отделении для безнадежных пациентов.
– Я привел девушку. Это моя девушка. Помнишь, ты говорила, что человек должен ради кого-нибудь жить? Мне есть ради кого. Я счастлив, мама… – Микки поднимает голову и одними губами просит меня зайти. Очень хочется провалиться сквозь землю, но я все-таки захожу. Делаю шаг вперед.
В кресле сидит маленькая, высушенная женщина. Возле ее кровати куча каких-то буддистских штучек. Мандалы, шивалингамы, статуэтки Будды и тому подобное. На стене изображение бога Шивы. На тумбочке возле кровати папка с рисунками. Видимо, акварельными, потому что плотные листы бумаги топорщатся от нанесенной на них краски. На стопке буддистская статуэтка. Молодая пара и слоненок.
Лицо женщины в кресле лишено всех красок и кажется безжизненным. Глаза серые. Самые обыкновенные. У всех либо серые, либо коричневые глаза. Остальные – в линзах. Волосы ее местами седые, местами каштановые. Микки постоянно моргает. Он не привык к линзам, и они ему мешают.
Женщина внимательно смотрит на меня. Если честно, я жду, когда она закричит от ужаса, как в том репортаже. Вместо этого женщина тянется к столику и берет с него фигурку Будды. Изучает ее. Так Микки смотрел на пистолет в своей руке, когда умерла Бонни. Как будто видит в первый раз.
– Убирайся отсюда, недоумок. Ты всегда был неудачником. Ты убил мою дочь. Ты… ты… – Она задыхается от ненависти к своему сыну.
Фигурка летит ему в голову. Тот инстинктивно уворачивается. Женщина поднимает на меня глаза и презрительно усмехается. Вслед за фигуркой летит еще одна. И мандала с шивалингамом тоже.
Микки не обращает внимания на все эти фигурки. Он медленно поднимается с колен и берет в руки тяжелую статуэтку пары со слоненком. Женщина уже бьется в истерике, и, наверное, нужно позвать кого-то из персонала. Я делаю шаг назад, затем еще один – и вот я уже в спасительном коридоре. Микки выходит мгновением позже. Он берет меня за руку.
– По крайней мере, она не сразу стала орать, – говорит он.
24. Кали
Верена
Он ставит статуэтку, которую взял у матери, на приборную панель. Пара и слоненок. Какие-то индийские боги. Они украшены витиеватыми узорами, ожерельями, змеями… Мужчина и женщина величественно взирают в вечность, а слоненок радостно улыбается и смотрит прямо на тебя.
– Что это за фигурка? – спрашиваю я Микки. За окном проносятся благородные немецкие пейзажи. Аккуратные фешенебельные дома с газонами и садиками.
– Создатель и разрушитель Шива, его жестокая жена, богиня Кали, и сын их, бог удачи Ганеша, – отвечает Микки. Его голос сейчас глухой и бесцветный.
– Почему жестокая? – спрашиваю его. Микки оборачивается и пристально смотрит на меня, а потом начинает рассказывать одну из своих сказок.
– Ее просто очень сильно обидели, понимаешь? Она была прекрасной и великодушной, исполняла все желания и всегда старалась дать больше, чем люди этого заслуживали. Кали жила на вершине живописной горы. Деревья, птицы, несметные богатства – все, как полагается. Шива полюбил ее. Все другие боги, не говоря уж о людях, боялись его, но не Кали. Он создавал и разрушал в своем безумном огненном танце, сохраняя гармонию на земле. Не всем была ясна его логика. Он уносил с собой тысячи жизней, устраивал пожары и великие сражения. Кали ругала его за жестокость и пробуждала в нем самые светлые чувства. Он бы не смог пошевелить и пальцем своих многочисленных рук, если бы не чувствовал великую силу любви Кали.
Так продолжалось до того рокового дня, когда люди предали ее. Им, знаешь, не нравится быть благодарными. Это самое омерзительное чувство в мире. Оно рождает ненависть. Засуха, голод или жадность двигали тогда людьми, никто не знает, но однажды они решили захватить все богатства Кали, а заодно и ее саму. Кали прекрасно умела слушать мысли людей. Узнав о том, что они задумали, она пришла в ярость. Прекрасное лицо ее раскололось надвое. Гром, молнии, ураганы последовали за этим. Спецэффекты были на уровне. И миру явилось то, что он создал. Любовь, обращенная в ярость. Нагая и чудовищная Кали неумолимо двигалась вперед, гремя ожерельем из человеческих черепов и серьгами из отрубленных пальцев. Заговорщики тут же превратились в прах земной, реки наполнились кровью, ну и там дальше ты знаешь, сюжет апокалипсиса. Приближался момент, когда мир уже будет разрушен настолько, что его уже невозможно будет восстановить, и он навеки погрузится во тьму. Оставался только один миг, когда боги обратились к Шиве. Они взмолились: «Останови эту сумасшедшую, останови свою жену», – орали они. Шива внял просьбам и обернулся младенцем. Он подполз к разъяренной Кали и заплакал. Богиня остановилась и взяла его на руки. Так все и закончилось.
Людям свойственно быстро забывать о своих ошибках и вечно помнить чужие. Богам не повезло, они не умеют забывать. И вот все, кажется, вернулось на круги своя. Люди продолжали мечтать. Желания превращались в цели, а цели – в мольбы. Обращались обычно к Ганеше, но иногда желания были вне юрисдикции Слоненка. И тогда просили у Кали. Жестокая богиня их исполняла, но отныне она требовала что-то взамен. Она забирала намного больше, чем люди могли дать. Ровно столько, сколько требовалось, чтобы люди пожалели о своих мольбах. А затем еще больше, пока не отнимала у них все.
– Прямо ипотечное кредитование, а не богиня, – бормочу я.
– Вроде того, – улыбается Микки и продолжает рассказывать сказку. – Только знаешь что? Шива все-таки опоздал, ровно на одно мгновение. Этого хватило.
– Чем-то напоминает сказку о Крысолове, – говорю я.
– Все сказки похожи друг на друга, – пожимает плечами он.
25. В пути
Верена
Мы сидим на одной из лавочек Унтер-ден-Линден. Пришли сюда попрощаться с городом. Это просто улица с липами. Широкая улица. По правую и левую стороны растут развесистые липы. За деревьями проезжая часть. И справа, и слева. Несмотря на все ограничения и неудобства, связанные с проездом по центру города, по этим двум узким однополосным дорогам день и ночь проносятся машины. Улица упирается в Бранденбургские ворота. Серое, монументальное и непримечательное здание, как и весь Берлин с сувенирных открыток. Я запомнила этот город совсем другим, но я в первый раз на Унтер-ден-Линден.
Привычно ищем новости про себя и натыкаемся на интервью Марко, в котором он рассказывает обо мне. История моих поражений. Естественно, вперемежку с кадрами ролика в бостонской подземке. Марко так ярко и подробно рассказывает обо всем, что начинает казаться, что он был со мной в каждый момент жизни.
В конце трехминутного видео ощущение, как будто меня закатали в бетон. Микки поворачивается и смотрит на меня.
– Ты едешь туда отомстить, верно?
– Нет, я еду снимать рекламу маршмеллоу, – тихо говорю я, и, кажется, голос у меня дрожит точно так же, как листья на липах.
– Ты… хочешь, чтобы я убил их? – спокойно спрашивает он. Я мотаю головой. Ни за что. Это должна сделать я. И исчезнуть. Прекратить пытаться жить дальше. Все равно ни черта не выходит.
По лицу робко катятся слезы. Я не могу их остановить. Даже пошевелиться не могу. Как будто в тисках. В ловушке. Микки поднимает руку и уже, кажется, хочет дотронуться до лица. Не знаю. Убрать рассыпавшуюся тушь или, может, прядь волос, может, у меня вообще линза выпала. Но он не решается дотронуться до лица. Боится, будто я сейчас расколюсь надвое, как чашка, которую уронили со стола. Он опускает глаза и смотрит на экран. Нажимает в поиске несколько букв и обнимает меня. На экране первые кадры «Матрицы». И я на время забываю о том, что существую. Он обнимает меня, и, кажется, все перестают меня замечать. Я невидима. Теперь все мои мысли скрываются в лабиринтах черного зеркала. На экране Нео уже готовится спасти мир. Пифи говорит о том, что ложки не существует. По моему лицу катятся крупные слезы. Понимаете, это ведь очень грустно. Ну, то, что ложки не существует.
***
Не знаю, как тому американцу удалось, но за изображение его зефирок в ролике об ограблении казино он организовал нам приезд в Штаты. Этот улыбчивый пенсионер в гавайской рубашке просто пришел на следующую встречу с четырьмя авиабилетами до Нью-Йорка с открытой датой вылета. Если честно, думала, что такие бывают только в кино. На самом деле нет. Купить эти билеты можно. Просто стоить они будут как бизнес-класс по двойному тарифу. Впрочем, у нас бы хватило денег, но я была уверена, что нас задержат на таможне и попросту не впустят в страну.
– Вы не понимаете, кем стали, – говорит на прощание улыбчивый пенсионер.
С Ленцем и Виктором мы встречаемся в аэропорту. У Ленца в руках огромный старинный чемодан. Приглядевшись, я понимаю, что чемодан совсем новый и очень дорогой, просто сделан в стиле ретро. Квадратный, коричневый, обтянутый кожей и с черными металлическими уголками.
– Это… то, о чем я думаю? – немного брезгливо спрашиваю я.
– А о чем ты думаешь? – спрашивает Виктор и с опаской косится на чемодан.
– Коллекция бабочек, – сквозь зубы говорит Ленц.
– Бабочек? Черт, я всегда знал, что он маньяк! – Виктор отпрыгивает от него.
– Собирает человек мохнатых червяков с крыльями, что в этом плохого? – спрашивает Микки.
– Это же бабочки! – говорит Виктор.
– Все маньяки коллекционируют бабочек, – поясняю я.
– А я думал, они в детстве кошек убивают, – усмехается Микки.
– Это из другого фильма, – говорим мы с Виктором в один голос.
– Да прекратите, а! – раздражается Ленц. – Он грабит банки и убивает людей, а маньяк, значит, я?
– Он рок-звезда, ему можно, – улыбаюсь я.
Микки чертыхается и идет к электронному табло. Там уже указаны номера стоек регистрации. Сотрудница авиакомпании очень внимательно разглядывает мой авиабилет, паспорт, лицо, потом звонит куда-то, и я уже готовлюсь к съемке нового видеоролика «Верена и Микки удирают из аэропорта, потерпев неудачную попытку вылететь в Штаты».
– Подпишите вот здесь, – просит девушка и протягивает мне какую-то бумагу. В заголовке написано, что это какая-то декларация багажа.
– И вот здесь, – снова просит она и протягивает новую бумагу. Я снова расписываюсь.
– И здесь…
– Но это же чистый лист бумаги, – не выдерживаю я.
– Да. И напишите, пожалуйста: «Энни от Верены», – кивает девушка.
Я расписываюсь везде, где только можно. Микки возле соседней стойки регистрации. Он тоже что-то пишет. Ленц стоит за мной и нервно поглаживает железные уголки чемодана. Виктор переминается с ноги на ногу.
На таможне чемодан с бабочками Ленца потрошат несколько раз. Причем девушка, которая его открывает первой, в ужасе отпрыгивает при виде «мохнатых червяков с крыльями» и наотрез отказывается к нему подходить. На помощь приходит другой сотрудник аэропорта. Парень моего возраста с очень серьезным выражением лица.
– Это бабочки? – брезгливо кривится он, разглядывая рамку с прикрепленными на них насекомыми.
– Да, это бабочки, – зло говорит Ленц.
Все мы стоим возле этого несчастного таможенника и ждем, когда нас выпустят в нейтральную зону.
– Гадость какая, забирайте, – говорит, наконец, он.
– Это все? – спрашивает Виктор.
– Да, можете идти, – брезгливо подтверждает парень. – Только распишитесь вот здесь. – Парень протягивает бирку от багажа. Ленц уже хочет выдернуть из рук эту бумажку, но сотрудник аэропорт цепко держит ее двумя пальцами. – Не вы, а вы, пожалуйста. – Палец парня упирается в куртку Микки. Мертвенно-бледный, он все-таки расписывается на бумажке.
Мы уже сидим в зоне вылета. Я пью кофе из «Старбакса». Объявляют посадку. Проходим в общей очереди в самолет…
В иллюминаторах уже виднеются белые хлопья облаков, а на экранах, впаянных в спинки кресел, уже почти половина пройденного пути, но никто из нас так и не произносит ни слова. Мы в ступоре. Я просто не могу поверить, что все оказалось настолько просто.
– Как так вышло, а? – шепчу я Микки.
– Тоже думала, что нас арестуют прямо на входе в аэропорт? – также шепотом спрашивает Микки.
– Я не верила в то, что у нас получится, – киваю я.
– Возможно все, что можно представить, – шипит нам сидящий возле прохода Виктор.
– Это из какого фильма? – напрягаюсь я.
– Это не кино, это я сказал, – обижается он.
– А по-моему, «Матрица». – Микки зевает и откидывается на спинку кресла.
Эти восемь с половиной часов пролетают слишком быстро. Их хочется поставить на повтор. За это время ничего не происходит, но очень хочется их повторить. Восемь с половиной часов предвкушения чуда. Кажется, что как только шасси самолета коснутся земли, все изменится; что там, за иллюминатором, сейчас идет быстрая перемотка, и когда мы выйдем на улицу, мир будет другим. И мы тоже будем другими.
«Наш полет окончен. Добро пожаловать в аэропорт имени Джона Кеннеди…».
Кажется, что мир перевернулся, что за эти восемь с половиной часов человечество изобрело лекарство от рака, избавилось от мировых войн и глобального потепления, но на самом деле мир остался прежним. Я уже была в этом аэропорту. Чуть больше года назад. За это время он никак не изменился.
Нас встречает мистер Джейкобсон. Я заплатила ему за это пятьсот долларов. Он сказал, что если бы я накинула сотню, он бы еще румбу при встрече станцевал. По-моему, румба – это уже перебор. Мистер Джейкобсон со своей козлиной бородкой, в бандане и кожаной безрукавке напоминает русского эмигранта-таксиста.
– Бородка есть, хоть здесь не наврала, – говорит Виктор и пытливо смотрит на меня.
– Не смешно, – отвечаю я.
– Я тут подумал, может, бомбу в самолет подложить? – спрашивает мистер Джейкобсон, когда мы выходим с территории аэропорта. Представляете, да? Я с рыжими волосами и сиреневыми линзами. Ленц со своим чемоданом бабочек. Виктор, в руках которого камера. Микки. Он самый обычный парень. Просто всемирно известный психопат. Ничего больше. И мистер Джейкобсон в кожаной жилетке и с планами подрыва самолета.
– Жена? – спрашивает Микки.
– Она продала наш дом и уезжает на Гавайи. С парнем по имени Дик
[15]. Представляешь, его родители настолько его ненавидели, что назвали Дик. Большой черный Дик.
– Если вы думаете, что мы знаем, как подложить бомбу, то ошибаетесь, – предупреждает Ленц. Мистер Джейкобсон засовывает наши полупустые сумки в багажник и выжидательно смотрит на Ленца с его чемоданом. Тот прижимает коричневую коробку к себе. Психолог пожимает плечами и захлопывает багажник старой американской машины. Я не увидела марки, но она точно американская. Большая, громоздкая и неуклюжая.
– Можно подумать, вы знаете, как банки грабить, – фыркает мистер Джейкобсон. – Ничего, ведь как-то грабите.
– Не только банки, – говорю я и устраиваюсь на заднем сиденье.
– Биржа в Антверпене! – говорит мистер Джейкобсон. – Как вы умудрились снять ролик про биржу в Антверпене?
Виктор принимается рассказывать о том, как мы снимали видео с ограблением ювелирного магазина в этом городе. Ролик получился отличным. Поток покупателей увеличился в разы. Уже через пару дней там были очереди из желающих пофотографироваться. Конечно, дорогие кольца с десятикаратными бриллиантами там покупать больше не стали, а вот запонки, зажимы для галстуков и сережки превратились в эквивалент брелков и значков.
За окном проносятся улицы Нью-Йорка. Я была здесь несколько раз, но никогда он не казался таким ярким, шумным, живым и полным надежд. Может, дело не в городе?
Мы довольно долго едем, пока, наконец, психолог не припарковывает машину возле какой-то закусочной. Тут нет красных кожаных диванов и официантки. Тут вообще самообслуживание.
– Я уже договорился о съемках одного ролика, – говорит мистер Джейкобсон, поглощая свой бургер.