Стена разлетелась.

Только что на шершавом красном камне играли отблески светильника, а потом в глаза полыхнула яркая, как полуденное солнце, вспышка. Толчок бросил Кадена через полкомнаты на алтарь.

«Осколок камня», – тупо сообразил он, непослушной рукой ощупывая грудь.

Должна же быть кровь? Если такая боль, наверняка что-то сломано? То ли он ослеп, то ли мир вдруг стал совсем черным. Мешкент выбрал этот миг, чтобы вцепиться в решетки своей тюрьмы и, свирепо рыча, заслоняя собой небо, рвануться на волю.

Каден закрыл глаза, всем весом подпирая выстроенные им стены. Бог стремился наружу, рвался вступить в бушующую битву, но Мешкенту не понять было, как хрупок занятый им сосуд. Борьба была безнадежной, бессмысленной. Каден ничего не видел, не мог встать и слышал только пронзительный острый звон в ушах. Если Мешкент прорвется, он вступит в бой, а вступив в бой – погибнет.

– Нет, – шепнул Каден.

Бог насел на него, огромный, яростный. Каден стиснул зубы, собрал все силы для отпора.

Занятый битвой вокруг и ожесточенной внутренней борьбой, он не сразу заметил, что его в паническом отчаянии тормошат маленькие руки Тристе. Он перехватил ее за локоть. Дым и каменная пыль забили ему ноздри, но потолок держался. Тяжелые своды не придавили людей. Зато в дыру разбитой стены текла ночная прохлада. На улицах за стеной ярилось пламя, хотя Каден не представлял, что там может гореть. На фоне пожара в отверстие шагнула темная тень. Каден заморгал, пытаясь разглядеть что-то в очертаниях. И тут, так же внезапно, как загорелся, огонь потух, оставил его в темноте. Каден выставил перед собой кулаки – бессмысленно, но ничего другого в голову не пришло.

– Тристе! – позвал он.

Не было времени понять, что происходит за стенами, кто там воюет, кто на чьей стороне. Он понимал одно: все смешалось, а значит, у них появился шанс.

– Тристе, – снова прошипел он.

Ответом ему был девичий визг.

Каден развернулся на звук, попытался сморгнуть черные пятна, выжженные в глазах сиянием алого и рыжего пламени. Разглядеть он сумел лишь две тени в темноте: Тристе и кого-то за ней, выше и явно сильнее, прижимающего к бокам ее руки. Тристе лягалась, попробовала снова завизжать и смолкла. За стенами храма вновь загудел огонь – в этот раз дальше, но и его света хватило, чтобы Каден увидел отблеск клинка у горла девушки.

– Каден, – прозвучал новый голос. – Тристе. Как приятно снова вас видеть, прекрасно выглядите.

В голосе вооруженного пришельца не слышалось ни волнения, ни спешки. Голос был женский: низкий, гортанный. В нем звучала… усмешка. Мешкент в голове у Кадена разом замер. От бога тянуло опасением, которое могло относиться только к этой женщине с ножом в руке – к женщине, которую Каден помнил лучше, чем хотелось бы, хоть и видел ее в последний раз год назад в двух континентах отсюда. Тогда вокруг был другой древний город и другие горные хребты, и они сражались за свою жизнь с другими аннурскими солдатами.

– Не уверена, может ли вас характеризовать то обстоятельство, – любезным тоном говорила женщина, – что при каждой нашей встрече вы спасаетесь от вооруженных людей. Кто другой мог бы истолковать это превратно, я же склонна видеть в этом особое достоинство.

– Пирр, – тихо выговорил Каден.

Итак, в Рашшамбаре их все-таки заметили.

– Что там творится? – спросил он.

– Да сами знаете, – легко отозвалась Пирр. – Смерть. Люди гибнут. Большое приношение моему богу. И где! Всего в паре десятков миль от Рашшамбара, а мы и не знали, что есть такое место! Весьма атмосферное.

Как нарочно, чтобы подчеркнуть ее мысль, пролом стены опять затянуло полотнищем пламени, на полсекунды осветив Тристе и Присягнувшую Черепу – наемную убийцу, все еще державшую нож у горла девушки. Лицо Тристе выражало страх и недоумение, а Пирр, несмотря на кровавую ссадину под волосами, смотрела весело. Она едва ли не любовно обнимала Тристе, почти соприкасаясь с той висками. Убери нож – их можно было принять за мать с дочерью, хотя внешне они и не были похожи. Пирр заметно старше, обожженное солнцем лицо в морщинах, темные волосы пополам с сединой. Старше, жестче, худощавее под своей кожаной одеждой. И кровь на ее лице смотрелась гримом.

– Надо уходить, – сказал Каден, бросив еще один взгляд за стену.

На улицах грохотали сапоги, визжала сталь, но солдат видно не было – пока. Пирр не заговаривала об их спасении, но если бы жрица смерти пришла их убить, они были бы уже мертвы.

– Действительно, – согласилась убийца, склонив голову набок. – Течение переменилось. Мои братья и сестры принесли жертву Ананшаэлю, но, судя по звукам, и сами становятся жертвами.

Казалось, такой поворот ее нисколько не волнует.

Каден вслушался в шум боя:

– Откуда ты знаешь?

– Кричат меньше. Приверженцы Ананшаэля умирают молча. – Она пожала плечами. – У них лич, и сильный. Этого мы не предвидели.

Тристе дернулась в ее руках. Пирр выпустила девушку.

– Где третий? – спросила она, оглядывая каменные стены, и голос ее прозвучал по-новому, в нем появился жадный голод. – Длинный Кулак. Я долго ждала нашей встречи.

– Скрылся, – мотнул головой Каден.

Пирр прищурилась:

– Мы шли сюда по вашему следу…

– Он прыгнул в реку четвертью мили севернее.

Присягнувшая Черепу недовольно поцокала языком:

– Какая жалость. Мне не терпелось перерезать ему глотку.

Мешкент в сознании Кадена стягивал и разворачивал кольца, безмолвно рычал.

– Надо уходить, – повторил Каден, не столько торопя убийцу, сколько желая заглушить его бессловесный рев.

Пирр поджала губы, перевела взгляд с него на Тристе, снова на него.

– Полагаю, ты прав, – согласилась она.

– Как уходить? – вскрикнула Тристе, уставившись в пролом.

Огонь угас, зато крики и вопли доносились со всех сторон.

– Полагаю, слишком смело было бы надеяться, что вы потратили этот год не на освоение гончарного ремесла и постельного искусства? – Она повела бровью, затем протяжно вздохнула. – Нет? Тогда действуем по старой схеме.

– Как? – не поняла Тристе.

– Вы бежите со всех ног, – бодро ответила Пирр, – я убиваю.

47

Адер смотрела на запад с вершины сторожевой башни на старой северной стене. Смотреть на запад было легче, чем на север. На севере не осталось ничего, кроме выжженных развалин, обугленных и рухнувших под собственным весом перекрытий, засыпанных пеплом садиков и улиц, заваленных обломками лавок и конюшен, таверн и храмов. Между ними теперь не было различий. Все, кто несколько дней назад жил там, любил и молился, – все пропали. Хорошо, если перебрались в безопасное место. Может быть, просто умерли, вздернутые на одной из десятка площадей или раздавленные обломками зданий, которых из тупого упрямства не захотели покинуть.

По крайней мере, на стене все было иначе. Древние укрепления Териала кишели, как улей: солдаты складывали ящики со стрелами и запасными копьями, каменщики заделывали трещины и провалы, рабочие висели на веревках по обе стороны стены, стояли на спешно устроенных лесах, низко склонялись на дорожке по гребню, скрепляя старый камень свежей известкой. Адер подняла голову к небу. Старшина каменщиков уверял, что, если дождь пойдет, пока не схватился раствор, все труды пойдут прахом, но тут она ничего не могла поделать. Ургулы не станут ждать погоды.

К ней, озирающей работы с самой высокой башни, пыхтя, влезла Нира и следом Лехав с Кегеллен.

– Если твои засранцы умеют считать, запасов зерна в городе хватит на две недели.

Поглядывая на облака, Адер обдумала сообщение.

– Конечно, запасы придется пополнять, – вещала старуха. – Не столько зерном, сколько рисом, но для бурчащего желудка еда есть еда.

– Шестьдесят процентов этой «еды» поступало с севера Перешейка, – отозвалась наконец Адер. – По крайней мере, в Аннур. С тем, что есть на складе, и ручейком поставок с юга сумеем продержаться три недели.

– Дольше, – возразил Лехав. – Намного дольше. Надо безотлагательно ввести пайки.

Адер повернулась к нему:

– Я только что сожгла дома и кварталы ста тысяч горожан. Я велела им переселиться в склады и бордели, в каждый дом, где есть место свернуться на полу. Удивительно, как город еще не взбунтовался.

– Королева улиц выпустила своих громил, – заметила Нира. – Они…

– Поддерживают порядок, – вставила Кегеллен.

Аказа, в отличие от остальных, считая и саму Адер, не вспотела и не запыхалась. Небесно-голубой шелк ее платья трепетал на горячем ветру. Свободной рукой она похлопала себя по волосам, словно проверяла, не выпали ли заколки и шпильки.

– «Поддерживают порядок», то есть убивают людей, – уточнила Адер, схватившись за голову.

Кегеллен обиженно поморщилась – обдуманно, напоказ.

– Иногда, чтобы спасти людей, их приходится убивать, – пожала плечами Нира.

– Зерно… – снова завел Лехав.

Адер покачала головой:

– Не в зерне дело. Если мы доживем до голода, я это назову победой. Беда в том, что город готов вспыхнуть. Хватит одной красноречивой матери с разбитым сердцем. Одного солдата, увидевшего, как его родной дом сносят, завалив оставшегося внутри старика-отца. Стоит кому-то из этих ублюдков произнести на улице речь – хорошую речь, – люди по южную сторону стены сойдут с ума, и головорезов Кегеллен на всех не хватит. – Она шумно выдохнула. – Нам не придется ждать Балендина и ургулов. К их приходу от Аннура останется кровавая каша.

На сей раз Нира не нашла ответа. Она смотрела вниз, на пожарище, и Адер угадывала, что видит атмани не свежие руины, а опустошения собственной войны, закончившейся тысячу лет назад.

– Людям нужна надежда, – нарушил затянувшееся молчание Лехав.

Адер встретила его взгляд:

– Тогда начинайте раздавать. В величайшем городе мира точно найдется несколько складов, под крышу забитых надеждой.

– Остроумно и легкомысленно, – укорил солдат. – Такой ответ не подобает пророчице Интарры.

– Интарра! – От горечи на языке имя прозвучало скорее бранью, чем молитвой. – Где твоя богиня, когда так тебе нужна?

Лехав стиснул зубы.

– Вот от таких ваших вопросов люди и теряют надежду, – заметил он.

– Они потому теряют надежду, – огрызнулась Адер, – что я сожгла их сраные дома, а ургулы спешат завершить начатое.

К удивлению Адер, ответила ей Нира, а не Лехав.

– Он прав, – сказала старуха. – Богиня нужна людям не тогда, когда столы ломятся от яств, а ночью ждет теплая постель. Она нужна, когда пересыхают колодцы. Когда гаснут все огни.

– Мне она тоже нужна! – зарычала Адер.

Она заново ощутила жар, опаливший кожу у Негасимого Колодца, она могла провести пальцем по шрамам. Но что толку от жара и шрамов, когда надо отстоять город? Где молнии, разметавшие бы несчетные вражеские полчища? Где сила, способная расплавить землю и вбить в нее войско? Свет своих глаз сейчас представлялся ей просто… светом. Он едва ли озарит рукопись в темной комнате и никак не спасет от гибели город.

– Она мне тоже нужна, – повторила Адер, покачав головой.

– Богиня сохранит нас, – сказал Лехав. – Вспомните Негасимый Колодец. Она явилась только в последний, самый темный миг, когда вы отдали все, что могли.

Адер кивнула. Воспоминание было ярким, как недавний сон: копье в ее руке, крик на губах, разорвавшая небо молния и единственный приказ, отданный заполнившим целый мир голосом: «Победи!»

«Я стараюсь, – каждый день убеждала она себя. – Я наизнанку выворачиваюсь».

Нира сплюнула на камни.

– По всему, что я видела, с веры толку, как с дырявого ночного горшка. Когда гаснет вера, люди полагаются на свои глаза. Бывает, девочка, чудеса приходится творить самой.

Лехав выслушал старуху с застывшим лицом, но не позволил втянуть себя в перебранку. Вместо этого он обратился к Адер:

– Остается еще один вопрос: надо назначить командование.

Адер обвела взглядом открывавшуюся с вершины башни землю. Как ни печально, все, к кому она питала что-то похожее на доверие, были здесь. Лехав, Кегеллен и Нира. Религиозный фанатик, королева воров и бессмертная атмани, кое-как сохраняющая рассудок. Трудно многого ждать от таких союзников, но и такие лучше разбежавшегося совета. Адер даже не попыталась удержать беглецов. Горстка людей, собравшихся на этой башне, по крайней мере, готова была драться. Плохо только, что и они не доверяли друг другу.

– Командовать будешь ты, – кивнула она Лехаву. – Лучшего генерала у меня нет.

Кегеллен оттопырила губы:

– Лично я ценю немалые… – она смерила взглядом бедра и грудь воина, – достоинства этого молодого человека, но боюсь, менее благообразные особы могут счесть себя обиженными необходимостью подчиняться его приказам. Как ни прискорбно, в городе множество весьма опасных мужчин и женщин – людей, чья помощь окажется неоценимой против всадников, – однако они не признают ни порядка, ни власти и непривычны к воинской дисциплине. Если я потребую от них отдавать честь и маршировать в ногу, они могут и взбунтоваться.

Адер взглянула на безмятежно улыбающуюся толстуху:

– Чего ты хочешь?

– Хочу? – переспросила Кегеллен, заморгав так, словно была потрясена вопросом.

– Ты торгуешься, и мы обе это понимаем. Так чего ты хочешь?

Лехав, выступив вперед, обратился к Кегеллен:

– Пророчица Интарры не торгуется, как не торгуются императоры Аннура. Я не хуже тебя знаю городское дно, женщина. Я вырос на твоих улицах. – Он обернулся к Адер. – Нам не нужны тысячи убийц и воров, сеющих хаос на укреплениях. Они не воины, а стервятники. Без них нам будет лучше.

Кегеллен подняла брови, но Адер опередила ее ответ.

– Нет, – твердо сказала она, – они нам нужны. Посмотри на стену.

Она указала на уходящие вдаль каменные мостки, на обычную городскую суету по южную сторону и дымящиеся пожарища к северу.

– Всего этого Сыны удержать не смогут. Ты, вероятно, не заметил, но ургулы на севере прорвали фронт всей аннурской армии.

– Только когда ее бросил ил Торнья, – возразил Лехав. – Легионы без него неполноценны.

Адер уставилась на него:

– А мы полноценны? – Она махнула рукой на дымящиеся обломки.

В четверти мили от стены, куда не доставал выстрел из лука, копошились горожане. Адер запретила это приказом, но обеспечить его выполнение не хватало ни времени, ни людей. Если мародеры приближались к стене, солдаты их расстреливали. Вдали они вольны были шарить в руинах, выискивая все, что уцелело.

– На нас смотреть жалко, – уже тише проговорила она. – У нас нет ил Торньи. Кроме тех бойцов, кого мы поставим на эти стены, других не будет, а я не желаю оставлять участок незащищенным из презрения к людям Кегеллен.

– О… – Женщина приложила ладонь к своей полной груди. – Они не мои люди. Я просто толстая медлительная…

– Уволь! – рыкнула на нее Адер. – Кто ты такая, нам известно. Нам нужны все, кого можно собрать на стене. Так чего ты хочешь?

К удивлению Адер, Кегеллен улыбнулась едва ли не с грустью:

– Вы умная женщина, ваше сияние. Но вы молоды. Вам полезно будет запомнить, что вы не так уж хорошо еще знаете жизнь.

Пока Адер хлопала глазами, в паузу ворвалась Нира:

– И какого хрена драного это означает?

Кегеллен не сводила глаз с Адер.

– Это означает, что мне ничего не нужно. Для себя. Я прошу только, чтобы люди, которых я пришлю на стены, могли действовать своими отрядами и на свой лад. Они не привыкли к воинскому строю и воинской дисциплине. Их это убьет – и помешает убивать.

– Это невозможно, – отрезал Лехав.

– Нет, – покачала головой Адер. – Возможно. Будет вот как: я назначила тебя командующим, и как расставить людей Кегеллен, будешь решать ты. Ты установишь им позиции, отдашь приказы и предоставишь исполнять их, как умеют.

– Вы не понимаете, как устроена армия, ваше сияние, – возразил Лехав. – Отдельные соединения в бою перемещаются, прикрывают, поддерживают друг друга.

– Это было бы замечательно, – признала Адер, – если бы только аннурские воры и головорезы составляли цельные подразделения. Но этого нет. Будь у нас три месяца, ты мог бы их обучить, но у нас три дня. Ты поставишь им ясную задачу и позволишь сражаться по-своему.

Солдат поджал губы, однако отсалютовал четко:

– Как скажете, ваше сияние.

Адер обернулась к щурящейся на нее Кегеллен:

– Этого достаточно?

– Я соберу всех, кто способен держать в руках меч, – медленно кивнула аказа.

– Мало, – возразила Адер. – Соберите всех, у кого есть зубы. Всех, кто способен кусаться.

Ответить женщина не успела, потому что внизу поднялся шум. Люди со стены указывали на запад. Потом сердитые возгласы сменились испуганными. Зазвенела по известняку сталь. В суете солдат и каменщиков Адер не сразу нашла глазами причину переполоха.

– Вон там. – Лехав указал пальцем на три фигуры в черном, приближающиеся по гребню стены.

Другую руку он уронил на древко меча. Даже Кегеллен, сложив губы трубочкой, вытянула из-за пояса разукрашенный драгоценностями веер и резким взмахом раскрыла его. Люди в черном еще не подошли на сто шагов, но предосторожность казалась не лишней.

Первой шла незнакомая Адер женщина – молодая, мускулистая, с развевающимися на ветру пламенно-рыжими волосами. Охранявшие стену Сыны пытались преградить ей дорогу, выкрикивали приказы, обнажали мечи, заслоняли собой проход. Женщина их не замечала – если можно так выразиться.

Один из Сынов, шагнув вперед, нацелил меч ей в грудь. Женщина отмахнулась кистью, другой хлестнула солдата по горлу и перешагнула упавшего. Ее движение не выглядело яростным. А выглядело… обдуманным и умелым. Она даже меча не потрудилась обнажить.

– Кеттрал, – угрюмо буркнул Лехав.

– Действительно, кеттрал, – согласилась Адер. – Вопрос: чьи?

– Да уж ясно, что не наши, – огрызнулась Нира, – раз мы их не знаем, а они потрошат наших людей.

– Не потрошат. – Адер присмотрелась. – И даже не ранят.

Рыжая, словно услышав ее, подняла голову, поймала взгляд Адер и выставила перед собой раскрытые ладони.

– Отзовите своих псов! – крикнула она. – Мы пришли поговорить.

На нее бросился с копьем еще один солдат. Она увернулась, перехватила древко и отбросила мужчину на полдесятка шагов, на плоскую крышу здания чуть южнее стены. Клинок следующего она приняла на копье, пнула нападающего сапогом в пах, отшвырнула меч и прошла мимо. Ей осталось шагов сорок. Женщина не только не выглядела испуганной – она даже не запыхалась. А вот взбешенной выглядела.

– Если они не бросят валять дурака, – крикнула она, – я кого-нибудь покалечу, хоть и не жажду калечить аннурцев.

– Я ими займусь, – мрачно сказал Лехав.

– Нет, – прорычала Адер. – Отзови людей.

Командующий с непроницаемым лицом взглянул на нее и выкрикнул приказ. Сыны, еще стоявшие межу кеттрал и башней, – их было всего с десяток – замешкались, а потом отступили, не вкладывая в ножны мечей. Для рыжеволосой они сразу перестали существовать. Откуда-то снизу, с улиц, выстрелили из лука, но Адер не успела ни вскрикнуть, ни вздрогнуть, как стрелу отбросило невидимым щитом. Первая из кеттрал и стрелу не удостоила взглядом, но другая, за ее спиной, – с виду совсем девочка – натянула свой лук и ответила тремя стрелами подряд. С улиц больше не стреляли.

– Довольно убивать, – приказала Адер.

– Мы никого не убивали, – отрезала рыжая. – Анник глушит их тупыми наконечниками, а я, на хрен, легонько шлепаю.

Она протянула руки, словно показывая ладони, свое оружие.

– Вы напали на моих людей.

– Ваши люди тупицы. Я им сказала, что мне нужно с вами поговорить. А они заупрямились.

– Люди нечасто подтверждают репутацию делом, но эти кеттрал меня, признаться, очаровали, – весело хихикнула Кегеллен.

Сыны Пламени отступили уже почти до самой башни, и Адер смогла рассмотреть кеттрал вблизи. Их мог послать ил Торнья: ему, как кенарангу, подчинялись все военные силы Аннура. С другой стороны, происходящее не походило на покушение – при свете дня, на глазах тысяч солдат.

– Оставьте оружие солдатам у входа на башню, – велела Адер. – И поднимайтесь, поговорим.

Командир кеттрал кивнула, а вот Нира заворчала:

– Ты, может, не заметила, как эта бледная сучка отлупила половину твоей сраной армии, а мне сдается, она и без оружия обойдется, если что.

Адер взглядом указала на Лехава и Кегеллен:

– Они при оружии.

Лехав, пристально наблюдая, как подошедшие кеттрал складывают оружие, бросил:

– Она из проворных.

У троих пришельцев стали хватило бы на целый легион: парные клинки, поясные ножи, метательные ножи, луки, стрелы. Все это легло поблескивающей грудой. Кеттрал спокойно расставались с оружием. Зато Сыны, несмотря на преимущество в числе и снаряжении, казалось, готовы были попрыгать от них со стены.

Когда рыжеволосая, протопав по лестнице, поднялась к Адер, та разглядела, как она молода. Несмотря на шрамы и распирающие черную форму мышцы, кеттрал казалась младше Адер, только взгляд ее глаз никак нельзя было назвать детским.

– Ваше сияние, – кивнула женщина так коротко, что ее движение трудно было признать за поклон. – Меня зовут Гвенна Шарп. Я знакома с вашим братом. Точнее, с обоими. Где Каден?

Сердце в груди у Адер отбило тяжелый удар. Но лицо не дрогнуло.

– Вы из крыла Валина?

– Все трое, – ответила девушка, дерзко разглядывая Адер. – Не знаю, известно ли вам, но он погиб. На севере, в Андт-Киле. Я слышала, вы тоже там были.

Адер напряглась, и Лехав, расслышав что-то опасное в голосе кеттрал, на полшага подступил к ней.

Та покосилась на него через плечо:

– Недурной клинок. Еще шаг, и я воткну его тебе в глаз.

– Гвенна, – произнес стоявший за ее плечом мужчина.

В полную противоположность ей, этот был темнокожим, и его мягкий тон так же противоречил ее резкости.

– Это Талал, – представила Гвенна. – Он считает, что я плохо себя веду. Что мне надо ходить потише и клинки держать в ножнах. И все такое.

Она говорила все это, не спуская глаз с Адер. И улыбка ее была почти хищной.

– Но штука в том, что клинки меня до сих пор не подводили…

48

– Промахнулись, – мрачно сообщил Блоха. – Он выжил.

– Откуда известно? – спросил Валин.

– Я видел. Взрыв сорвал вершину холма, но Балендин за несколько минут до того спустился ниже по склону. Его сбило с ног, и крови он потерял немало, но жив. Его унесли, пока ты пытался в одиночку расправиться со всем ургульским племенем.

Валин закрыл глаза. Камера в глубине Миертинского форта была холодной, как и темнота в его сознании. Дикая радость, уносившая его весь этот день, ушла. Болели кости. Ныли перетянутые мышцы. На коже горели десятки неглубоких порезов. Стоило шевельнуться, подсохшие ранки снова начинали кровоточить.

Остальным пришлось хуже. Из шестерых собравшихся после заката обсудить планы на завтра невредим не остался никто. Белтон шумно хромал. Ньют, тяжело кашляя и булькая кровью в груди, перевязывал плечо Сигрид. И Блоха, и Хуутсуу пахли кровью, но насколько тяжело ранены они, Валин не мог судить. На траве снаружи под прикрытием обломанных стен стонали, бранились или молча умирали легионеры.

– Если ублюдок-лич и подранен, – бросил Белтон, – так и нам досталось. Я потерял двенадцать человек. Еще с десяток вряд ли переживут ночь, а тех, кто не в состоянии сражаться, я даже не считаю.

– Скажи спасибо, – ответил ему Блоха.

– Спасибо? За что?

– Что потерял не всех.

– Пока не всех, – возразил Белтон. – Завтра ургулы снова пойдут на штурм, с личем или без. А в стене, поцелуй ее Кент, пролом. Люди измучены, а им всю ночь придется заваливать дыру. Чего от них ждать к утру?

– Я жду, что они будут драться, – спокойно ответил Блоха. – Раненых посадите на коней и отправьте на юг. Пусть предупреждают крестьян и горожан отсюда до Аннура. Остальные будут драться до победы или смерти. Сколько ни продержимся – выиграем время.

– До победы? Победы не будет! – взорвался легионер. – Против нас все ургульские племена.

– Значит, до смерти, – хладнокровно ответил Блоха.

– Кони мои, – вмешалась в разговор Хуутсуу. – Я здесь, чтобы убить кеттральского лича, а не чтобы раздавать скакунов ради спасения мягкотелых.

Блоха чуть заметно шевельнулся. От Сигрид вдруг запахло нетерпением. Ургулка, как бы ни была быстра и сильна, не ровня кеттрал.

– Они тебя убьют, Хуутсуу, – предупредил Валин. – Если не дашь лошадей, убьют и тебя, и остальных ургулов по эту сторону стены.

Хуутсуу помолчала. А когда заговорила, в голосе кипело презрение:

– Вот каков обычай Аннура. Ты сказал, что я должна сразиться со своим народом ради победы над личем. Я сразилась, вы проиграли. И, потерпев поражение, готовы обмануть наше доверие, убить моих воинов, забрать моих лошадей.

– Кто тебе мешает просто дать нам лошадей? – устало спросил Блоха.

– У вас нет чести, – отрезала ургулка. – Ни у кого.

– Честь – хорошее дело, но в бою от нее проку мало.

Последовавшее молчание было острее ножа, занесенного над каждым, кто решился бы шевельнуться или заговорить. Валин слушал биение сердец – полдюжины упрямых барабанов, отбивающих за прутьями ребер ритм настороженности или ярости. Дыхание визжало пилами по окровавленным натянувшимся губам. Дыхание и кровь – все, что отличало их от валяющихся за стенами трупов. Немного. Явно недостаточно.

– Сколько раз, – заговорил наконец Валин, обернувшись к Хуутсуу, – ты называла Ананшаэля богом трусов?

Он ждал. Ургулка не желала отвечать.

– Давай я одно тебе объясню, – сказал он, не дождавшись ответа. – Я знаю Блоху. Если он тебя убьет, это будет не больно. Славы в том не будет. Вот ты жива, а вот ушла в бесконечную мягкотелость смерти. Балендин останется жить, и мы будем с ним драться, но без тебя. Из-за нескольких лошадей.

– Мы не так договаривались, – скрипнула зубами Хуутсуу.

– Мы договаривались убить лича, – напомнил Блоха.

– И не сумели.

– Когда я умру, – ответил командир крыла, – тогда и скажешь, чего я не сумел.

Валин так и чувствовал, как сцепились их взгляды – как быки рогами: темные, словно земля, глаза Блохи с небесно-голубыми жестокими глазами Хуутсуу.

– Хорошо, – наконец отозвалась она. – Вы получите лошадей, сколько надо. Как будем убивать лича?

Валин осторожно выдохнул.

– Прорвемся сейчас же, – предложил он. – Убьем, пока он ранен и беззащитен.

– Он не беззащитен, он удвоил защиту, – медленно покачал головой Блоха. – Вспомни Гендрана: «Предосторожность – самая прочная броня». Балендин всегда был осторожен. Тем более теперь, когда ранен. Хуже того, он знает, что против него кеттрал. Он нас видел.

Белтон сплюнул на разбитые плиты:

– Разве не это – ваша работа, кеттрал? Подкрадываться и убивать исподтишка?

– Верно, и у нас приличный опыт, так что можете поверить, когда я говорю: не выйдет. Если сейчас подбираться к Балендину, будет нам убийство исподтишка. Только убьют нас.

– Нет клинка острее неожиданности, – поддержал командира Ньют.

– Это я понимаю, – сказала Хуутсуу. – И пятилетний мальчишка знает, что есть хорошее время для набега, а есть плохое. Но у нас нет выбора. Мы не в силах отбивать эту стену вечно.

– Продержимся, сколько сможем, – ответил Блоха. – Потом отойдем до следующей позиции, и еще до следующей. Выиграем время для аннурцев, а сами будем ждать ошибки Балендина.

– Ждать? – возмутилась Хуутсуу. – Вот как вы собираетесь убивать лича? Ждать! Это ли путь воина?

За стеной кто-то закричал – долгий, потерянный, страшный вопль мучительно оборвался. У Валина от этого звука всколыхнулась кровь, рука упала на топорище, но нет, это был еще не штурм. Какой-то солдат сражался с предсмертной агонией – не больше и не меньше.

– Ты назвала Ананшаэля богом трусов, – нарушил молчание Блоха.

Хуутсуу напряглась.

– Он укрывает слабых от боли, – сказала ургулка.

– У нас для Владыки Могил другое имя: Терпеливый бог.

– Терпение – не воинская добродетель.

– А я не воин, – негромко ответил Блоха. – Я убийца.



Той же ночью, когда легионеры уже заделали пролом второпях наваленными бревнами, когда похоронили в неглубоких могилах убитых аннурцев и по возможности оказали помощь раненым, когда все по южную сторону от стены провалились на несколько часов в чуткий сон, Хуутсуу нашла на сторожевой башне Валина, слепо смотревшего на север.

– Сколько их? – спросил он, не дав себе труда обернуться.

Женщина пахла пропитанной кровью кожей и еще чем-то – остро и едко. Валин не сразу понял, что она пила что-то крепкое.

– Не знаю. В наших песнях говорится, что ургулов – как звезд на небе.

– Тогда нам конец, – хмыкнул Валин.

Рядом с ним брякнула о камень глиняная фляга Хуутсуу.

– Выпей.

Валин за горлышко поднял грубую бутыль. Напиток обжег губы и горло.

– Где взяла?

– Нашла в задней комнате крепости. Не знаю, зачем их там прятали.

– Контрабанда, – объяснил Валин. – Должно быть, это зелье возили вверх или вниз по Хаагу.

Странной показалась ему мысль, что форт использовали для такого обычного дела, что кого-то не коснулись сражения, что какие-то люди знать не знали о кровопролитии, а думали, как бы нажить несколько медяков на бутылке самогона. Покачав головой, Валин глотнул еще и вернул бутыль.

Хуутсуу пила долго, раскручивая жидкость в сосуде. Ее шумные глотки напомнили Валину о море у Островов, о бесконечных часах плавания или бега по прибрежному песку. Он думал, что стал недоступен печали, что Андт-Кил вышиб из него подобные чувства. Совсем недавно он слышал, как бьются насмерть тысячи мужчин и женщин. Ургулы и аннурцы наравне сражались и гибли, а он испытывал только дикое звериное предвкушение. И с чего бы вдруг легкий плеск вернул его к былому? Непостижимо. Он взял у Хуутсуу флягу и делал глоток за глотком, пока не заглушил грусть.

Он ощутил на себе ее взгляд.

– Десятки тысяч, – заговорила наконец она. – Вот сколько моих соплеменников пришло на вашу землю. Немало их рассеяно в этих злосчастных лесах, но здесь, в сражении, участвуют тысяч тридцать.

Валин уставился на нее и расхохотался. А что ему оставалось?

– Десятки тысяч против неполной сотни! А Блоха толкует об убийстве Балендина. Если мы доживем до завтра, я съем эту Шаэлем сплюнутую бутылку.

Хуутсуу помолчала.

– Я видела сегодня, как ты сражался.

– И?.. – покачал головой Валин.

– Ты убил больше двадцати человек. Один.

Он решил, что ургулка сошла с ума. Конечно, кое-кто из кеттрал уверял, будто прикончил десятки врагов, но это за много заданий, за двадцать или тридцать лет, а не стоя перед стеной против целой армии.

– Почему же меня не подстрелили? – спросил он.

У него в памяти остались осколки и обрывки сражения, будто он был смертельно пьян или видел все во сне. Стена за спиной, ургулы впереди, людские и конские трупы грудами по обе стороны – подобие крепостного вала из срубленных врагов. Никудышная позиция, открытая даже неумелому лучнику, а луков у ургулов хватало.

– Они пытались, – ответила Хуутсуу. – Стрелы… пролетали мимо. Словно их отклоняла воздушная стена. Лич, ваша безъязыкая эдийка, стояла на стене. Она до захода солнца не сводила с тебя глаз.

– Сигрид… – протянул Валин.

Тогда понятно. Блоха решил, что она слишком обессилела для боя, не способна на серьезный кеннинг. А вот отвести несколько десятков стрел – на это ее хватило. Валин снова услышал свой смех – хриплый и отрывистый.

– Ну вот. Может, я и убил двадцать ваших, только прятался при этом за щитом. Тот еще воин… – Он покачал головой.

– За щитом или без щита, – ответила Хуутсуу, – я видела в бою многих воинов. Таких, как ты, – никогда.

Она умолкла. Вскрикивали во сне раненые – ургулы и аннурцы. Холодный северный ветер доносил всхлипы. Раны уже начали гнить. Валин чуял смрад. К утру многие умрут. Среди множества смертей и увечий не верилось, что сам он вышел из битвы всего с несколькими царапинами. Валин провел пальцем по длинному рубцу на предплечье. Нож Хуутсуу ночами резал глубже, чем копья и мечи ургульского войска. Кеттрал учили кадет смотреть смерти в лицо, но в этом долгом кровавом бою под стенами полуразрушенной крепости Валин впервые за год ощутил себя вполне живым. И вздрогнул, вспомнив об этом.

– Ты сумеешь убить этого лича, – сказала ему Хуутсуу. – Я не того призрака искала в лесах. Твой Блоха… он сильный, быстрый, но его обычай – выжидать, а не воевать.

Она опустила ладонь на грудь Валину, навернула на кулак полу курки и подтянула его к себе так близко, что он уловил нетерпение в ее дыхании.

– Ты сделаешь то, чего не может он.

Валин отбросил ее руку:

– Я ни хрена не вижу!

– В бою видишь. Ты сам говорил.

– Не могу же я все время драться.

Он сам не ожидал, что в этих словах прозвучит такое тяжкое сожаление. Что-то нездоровое, извращенное было в желании постоянно жить в крови. Даже кеттрал, мужчины и женщины, обучавшиеся сражаться и умирать, возвращались на Острова и валялись на пляже, удили рыбу, засиживались на полночи в тавернах Крючка, обмениваясь солдатскими байками.

«Я бы все отдал, – понял Валин, – разговоры, сон, еду, – все, лишь бы просто стоять перед стеной, вгоняя топоры в шеи ургулов».

Он сознавал, что это желание безумно, самоубийственно, но какой смысл жить в темноте и раскаянии?

– Что мне делать? – резко спросил он. – Ввалиться в ургульский лагерь, шаря перед собой руками и выкликая Балендина?

– Я хочу, чтобы ты научился, – ответила Хуутсуу.

– Чему научился?

– Видеть.

Она еще шептала последнее слово, когда нож впился ему между ребер и зрение явилось снова: Хуутсуу склоняется к нему, одной рукой держит за плечо, притягивает к себе, вскрывая лезвием кожу. Этот обряд они разыгрывали уже десяток раз, и он всегда кончался пароксизмом кровавого соития, но в этот раз Хуутсуу не придвинулась ближе. Она только смотрела на него, блестя потемневшими голубыми глазами, растянув тени губ. Он чувствовал щекой ее горячее дыхание, но если в те ночи оно пахло желанием, то сегодня – решимостью.

– Ты видишь, – сказала она.

Нож отодвинулся, и зрение погасло.

Валин мрачно покачал головой:

– Нет, не вижу.

Хуутсуу отстранилась:

– Видишь.

– Только когда вынуждают, – отозвался Валин. – Только когда рядом смерть.

Хуутсуу повернулась к нему спиной, хрустнув щебнем, шагнула через площадку невысокой башенки. На дальнем краю она остановилась, словно изучая что-то внизу. Так и не повернувшись к нему, сказала: