Южанин слегка помрачнел, видно по лицу, толстому и широкому, но выразительному, как у породистого шарпея.
– Ретроказуальность, – сказал он тихо, словно опасаясь подслушивания, – как я понимаю, ещё не существует, хотя в будущем уже есть. Но такая мощь будет всегда в руках сингуляров, ребята.
– Думаешь, – буркнул Гавгамел, – нам не дадут и притронуться?
– Даже не покажут, – сказал Южанин. – Quod licet Iovi, non licet bovi.
Часть 2
Глава 1
Пили и ели некоторое время молча, наконец Ламмер сказал с достоинством:
– Свинство и нарушение человеческих прав со стороны этих заносчивых сингуляров. Нечего что-то захапывать только для себя, зло осуждаемо даже при капитализме… Неравенство в обществе – нехорошо. И порок. Я вот не расист, уверен, что и сингуляры тоже люди… хоть и немножко тронутые.
Гавгамел с философским видом стоика грыз что-то наподобие пермского пряника, неспешно сдвинул глыбами плеч.
– А разве, – рыкнул он громыхающе, – у нас с ними общество? У нас своё, у них своё. Мир не меняется, друг мой голубых кровей. Всегда были богатые и бедные. Богатым было доступно то, до чего не дотягивались бедные и умные. Теперь вот мы и сингуляры. Нам тоже всё доступно… на нашем левеле! Который считаем, три ха-ха, высшим!.. А сами мы вроде боссов, которые повелевают… ну, силами природы.
Ламмер сказал с великим отвращением:
– Нет уж, не для того мы… Всё человечество жило мечтой о счастье, а счастье – это жить в радость, в удовольствие, наслаждение. Как сказал великий Минченко, счастье в современном гедонизме, а это великое достижение… Сингулярам оно недоступно.
– Счастье? – уточнил Казуальник коварным тоном.
– Гедонизм, – сказал Ламмер патетически. – Гедонизм – это богатство чуйств!..
Я оглядел их, уже отдыхающих, кто с фужерам вина, кто с пивом, перед Южанином после малосольных огурчиков десяток блюд, всё никак не наестся после ужаса кетоновых диет.
– Люди, – сказал я с тоской, – когда же вы нажрётесь?.. Время творить, мы же о нём так мечтали!
В добрых коровьих глазах Южанина проступил мягкий укор…
– Ну что ты так? – спросил он плаксивым голосом. – Впереди вечность, все можно успеть и ещё раз успеть!.. А ты гонишь, гонишь лошадев… Ямщик, не гони!
С дальнего стола Явтух подхватил весело:
– … нам некуда больше спешить!
А Новак, тоже добрый, но почему-то всё ещё мудрый, сказал мне благожелательно то, что хотел бы сказать каждый, но почему-то помалкивает:
– Тютюн, мы встретились сегодня, обсудили наше общее дело и даже создали весь антураж для Пушкина. Куда уж больше для одного дня? Мы вообще так много не работали с тех ужасных дней всеобщего капитализма и либеральности с жутким человечьим оскалом!
Южанин почти сумел повернуться к нему всем телом, сказал сытым голосом:
– Дело глаголишь, старче. Можно бы и отдохнуть недельку, но мы свободою горим, сердца для чести живы, потому остаток дня отдохнём, а завтра с утра…
Тютюн, он дело говорит. Посмотри на их счастливые, но подусталые морды!
Я покосился на сытые хари этих остальных, в самом деле выглядят помятыми. Полдня пришлось сосредотачиваться на одном деле, что немыслимо для людей Предсингулярной эпохи, когда в мир ворвалась эпоха с её гаджетами и смартфонами, а человечество перешло на блиповое сознание.
– Ладно, – сказал я разочарованно, – будем считать, что смертельно устали, хотя что-то мы вообще как-то очень даже не очень… Но если у всех настроение уже нерабочее, то завтра с утра, хорошо?
Гавгамел пробурчал:
– Что-то ты, командир, вялый какой-то. А где кулаком по столу? А в две шеренги всех построить?.. Раньше был ого-го, а теперь охо-хо.
Я вздохнул, развел руками. Все мы, как теперь всё чаще кажется, были огогее, боролись за жизнь, да вообще за всё, а сейчас как бы утонули во всеобщем и безмятежном счастье и довольстве. Всё исполняется по нашему щучьему слову, и жизнь настолько прекрасна, что уже хочется швыряться грязными камнями вслед за Федором Михайловичем во все прекрасные и удивительные дворцы из хрусталя и патоки.
Гавгамел сказал властно:
– Всё-всё, расходимся!.. До завтра!.. Что, не желаем?.. Ну тогда, раз естество требует, продолжим эту часть работы челюстями за столом. Это мы любим и умеем, в таком интересном деле вообще мастера и гроссмейстеры.
У многих лица посветлели, словно решили невесть какую проблему, а Тартарин отрапортовал:
– Всё сделаем, шеф! Отоспимся от трудов праведных, явимся свежие, как корнишоны. Это такие муромские огурчики, если кто не знает. Но по вкусу другие, понимать надо тонкости гедонизма.
– Совсем другие, – согласился Явтух, – но корнишоны хрустят смачнее. Хотя вкуснее муромские.
Я сказал горько:
– Народ, да что с вами?.. Великий день наступил, могли бы всё за час, а мы тянем целую неделю!
– Впереди вечность, – напомнил Тартарин, – но соберёмся завтра, шеф, и всё сделаем!.. Пушкин жил, Пушкин относительно жив, Пушкин будет жить в нашей цифровой эпохе!
Гавгамел проревел мощным голосом:
– Всем одеться по той эпохе! Ещё раз посмотрите, как тогда разговаривали… Будем общаться с самим Александром Сергеевичем! Проникнитесь величием момента!
Большинство промолчало, я подозреваю, что уже и не слушают, устали, только Южанин кивнул, на лице глубокомысленное и несколько отрешенное от мирской суеты выражение, явно частью сознания уже в одном из своих виртуальных миров.
Я увидел сквозь толстую стену из цельного кипрского мрамора, как в соседнюю комнату вошла молодая красивая женщина с чувственными формами, Явтух вылез из кресла и пошёл к ней, тоже пройдя стену насквозь, а потом совокуплял незнакомку прямо на полу, там роскошный ковер. Голова её запрокинулась, и верхняя часть наполовину погрузилась в стену, я видел только улыбающийся рот, чувственные губы и красиво вылепленный подбородок.
Возможно, баг в самой стене, недоработанные структуры, или же нарочито так, чтобы Явтух не видел её глаза, некоторые мужчины теряются, когда видят устремленный на них взгляд.
Наконец женщина исчезла, словно впиталась в роскошный ковер, Явтух вернулся к столу.
Я с силой хлопнул его по плечу, он вздрогнул, посмотрел дикими глазами.
– Не забудь, – сказал я раздельно, как разговаривают с глухими идиотами, – завтра с утра!.. Ты молчун, но твоя голова всех наших стоила, забыл?..
Он некоторое время продолжал смотреть на меня непонимающе, потом его расслабленная улыбка идиота погасла, а лицо стало достаточно осмысленным.
– Прости, – сказал он с виноватостью в голосе, – перетрудился… Но что-то в самом деле мы слишком… Или только кажется?
– Уже никому не кажется, – сообщил я мрачно. – Но сейчас шанс выпрыгнуть из трясины счастливого ничегонеделанья. Или хотя бы выползти. Не упустим?
– Зубами вцеплюсь, – пообещал он, но я не уловил уверенности в его всё ещё расслабленном голосе. – Счастье у нас какое-то не такое, а этакое, а это не совсем то, что мечталось и грезилось.
Я воспользовался моментом, когда никто в мою сторону не смотрит, скользнул в Переход. В определённых случаях лучше вот так по-английски.
В традиционном уходе что-то от демонстрации, чего избегаем, а то не так поймут, мысли же обычно не раскрываем, консерватизм – опорный столб нравственности.
С другой стороны, какой же я председатель общества, если вот так увиливаю, должон быть с коллективом и в бою, и в пиршестве, что-то маловато сделано для пиршества. Раньше казалось, будем не спать, не есть, а воскрешать предков при первой же возможности, пока не свалимся от усталости…
От стола шагнул через стену сразу на середину городской площади, что между Дворцом Воскрешений и моим скромным домиком, в котором я разместил поле для гольфа, которым никогда не пользовался, конюшню и роскошный фруктовый сад на площади в два гектара, всё рудимент тех времен, когда шло выцарапывание каждого добавочного метра, квартирный вопрос, что важнее всех мировых событий.
Давно не припомню себя в таком странно тревожном состоянии. Вроде бы всё идёт, мир всё же не стоит на месте, вон и всеобщее воскрешение подоспело, но что-то гнетет и угнетает. Да, угнетает, хотя это и звучит как-то непривычно и пугающе в нашем великолепном и угождающием человеку мире, но всё-таки хреново и тоскливо.
Или потому, что давно не видел друзей, точнее, соратников по обществу? Незримая медицина следит, чтобы ничем не болели, а параметры наших тел подстраивались под наши желания, но все же изменения видны невооружённым глазом, хотя у нас и глаза вооружены добавочными возможностями видеть в ранее недоступных диапазонах, чем мы, понятно, не пользуемся.
В чём изменились?.. Переели сладкого? Тоже не скажешь, пока только Гавгамел ушёл лупать скалу, да ещё Тартарин возвращается с дальних окраин Москвы, весь прокопчённый пожаром войны, похудевший, но с радостным известием, что наконец-то выдержали натиск Бездушных и даже отбили у них целый район, теперь перевести дух, перегруппироваться – и можно в контратаку.
Когда я из своего мирного благоустроенного района в Южном Бутово плавно перехожу в места, где бухают взрывы, небо в зареве пожаров, а на горизонте боевые машины врага, то смутно чувствую, что в этом что-то есть нужное нашей психике, но сам пока до такого ещё не дошел и даже пробовать не хочу, чувствуется то ли отступление, то ли сдача старых добротных принципов.
Через площадь навстречу молодая женщина, столкнёмся, вся в солнечных лучах, походка лёгкая, но неспешная, сразу видно, никуда не спешит, на лице довольная улыбка, всё хорошо, всё хорошо.
Она спросила вдруг:
– Ты чего такой злой? Пчела укусила?
Я от неожиданности остановился, окинул её взглядом. Смотрит с доброжелательным интересом, лицо милое, но простое, без дизайнерских изысков, как и обычное платьице, такие носили наши бабушки или прабабушки в молодости.
– По мне видно? – спросил я. – Наверное, в самом деле стою на асфальте я в лыжи обутый…
Она засмеялась.
– Встряхнись, мир прекрасен!
– Только сейчас заметила? – спросил я. – Ты из новеньких? Хотя откуда им взяться?
– Только сейчас в этот район прибыла, – сообщила она. – Люблю менять места, а здесь красиво!..
Лицо у неё чистое и открытое, смотрит с доверчивостью ребёнка, для которого все взрослые прекрасные и добрые люди, от них и конфеты, и добрые толстые ладони, что подхватывают с земли и прижимают к большой и тёплой груди.
– Красиво, – согласился я. – Кто-то из нашей местной власти продавил решение, чтобы дураки и гении не лезли с самопальным творчеством. Ты смотришься здорово. Но… ты реальная?
Она засмеялась.
– А тебе не всё равно? С цифровыми интереснее.
Я пробормотал в неловкости:
– Да вот почему-то… и как-то… вдруг заинтересовало.
Она прищурилась, спросила с интересом:
– Почему?
Я сдвинул плечами.
– Не знаю. Просто вдруг стало любопытно.
– Пройдёт, – пообещала она.
Я сказал медленно:
– Да, конечно. Но жаль… Почему-то не хочется, чтобы проходило.
Она улыбнулась несколько польщённо, глаза засияли, а голос стал доверительным:
– Брешешь?
– Сам удивляюсь, – ответил я. – Кто ты?
Она чуть сдвинула плечиками.
– Да вот присматриваюсь. Новые места, новые возможности… А ты чем занят?
– Головной болью, – ответил я честно. – Пришло время воскрешать предков, как было нам завещано ещё два века тому, и вот теперь вдруг оказалось, что трудности совсем в другом месте.
– Каком?
Я пояснил со вздохом:
– Отвыкли.
– От воскрешений?
– От всего, – ответил я. – Мы теперь только развлекуны. Ничто не колышет. А высокие идеи где-то очень далеко за спиной.
– А впереди, – поинтересовалась она, – идеи ещё выше?
Я покачал головой.
– Впереди бесконечная жизнь… если сами не изволим прервать, и… ничего. Когда-то бесконечность пугала, потом радовала, а сейчас… Уже знаю два случая, когда сами прервали жизнь. Дико, нелогично, но как-то вот…
Она улыбнулась.
– Такие перепады настроения бывают. У всех. Но у вас справятся, уверена!
– А я вот не уверен, – сообщил я упавшим голосом. – Да ладно, это работа… А тебе как новенькой могу чем-то помочь?
Она подумала, смешно наморщила носик.
– А что, помоги. Что здесь за община, какие правила? Чем живёте, чем дышите? Какие цели?
Я посмотрел с интересом.
– А что, есть места, где у людей другие цели, кроме как жить-поживать да добро наживать, которое и так девать некуда?.. Безмятежное существование? Сам туда пойду.
Она лукаво улыбнулась.
– А воскрешение?
– Как только закончим, – уточнил я. – Вообще-то само воскрешение проводят сингуляры. Даже не представляем, как это делается, нам только выбрать, кого воскрешать, а потом принять и… разместить. Им же среди нас жить! Сингулярам даже мы не нужны.
– Справитесь, – ответила она лёгким, как взмах крыльев бабочки, голосом. – Вся трудность, как понимаю, в самом воскрешении?..
– Тоже так думал, – признался я. – Наверное, так и есть, но мы той колоссальной работы не видим, а в своей… чуточку споткнулись.
– Справитесь, – повторила она тем же беззаботным голосом и улыбнулась мягко и сочувствующе. – Мне нравится, когда мужчины занимаются делом. Это так… непривычно! И трогает. Будто древние киноленты смотрю. В те времена женщины были женщинами, а мужчины – мужчинами.
– Тебя как зовут? – спросил я.
Она подумала, ответила с некоторым сомнением:
– Здесь побуду… Вандой.
– Ванда? – переспросил я. – Тебе идёт. Есть в тебе нечто… Завтра как?
– Увидимся, – пообещала она.
Она не растаяла в воздухе, села в подкативший по мысленной команде блинкер, тот чуть скользнул по проезжей части улицы, взлетел и быстро скрылся за облаками.
Приятное чувство не рассеялось, я ощутил, что иду и глупо улыбаюсь, как бывало только в юности, когда молод, глуп и рад буквально всему на свете.
Глава 2
На другой день собирались неспешно, первыми пришли Гавгамел и Южанин, кивнули мне, сразу уселись за стол. Стулья под ними моментально превратились в кресла, под Южаниным вообще в лежбище, как у зажиточного римского патриция.
Стол переместился к ним ближе, столешница моментально заполнилась блюдами с яствами. Южанин протянул руку, жареная куропатка моментально оказалась в его ладони, что и понятно, в прошлые времена любой сбор друзей превращался в пирушку, а мы храним традиции.
Через пару минут сквозь стену телепортнулся Тартарин, весь бодрый и пружинящий, грудь выпячивает, как боевой петух, всё ещё помнит, как раньше мощно горбился, весело запел:
– А у нас во дворе есть девчонка одна, среди шумных подруг неприметна она, ничего в ней нет, а я всё гляжу, глаз не отвожу!
Южанин проглотил ком мяса и сказал сочувствующе:
– Подслеповат стал?
– Ты чего? – оскорбился Тартарин. – У меня глаз как у собаки, а нюх как у орла!.. Ничего не понимаешь, в женщине должна быть непонятность!
– Но на самом видном месте, – уточнил Южанин авторитетно. – А иначе как?.. Все женщины мира, все эти Клеопетры и Нефертити были видными цацами!.. У каждом было на что посмотреть!
– И за что подержаться, – поддержал Южанин.
Из стены вышел Ламмер, скривился, сказал мне, аристократически морща нос:
– Не помню разговора о политике или экономике, чтоб не сошел на сиськи.
Южанин сказал примирительно:
– Скоро увидим, какие они у Нефертити. И есть ли вообще.
– Если что, – сказал Тартарин, – подправим!.. Думаю, Нефертити возражать не будет.
– Ещё как не будет, – согласился Южанин. – Даже сейчас одни доярки, а в нефертитье время такие бы на вес золота. Каждая бы королевой стала всего Средиземья. Или что там у них в египтах было?
Незаметно подошли Явтух и Новак, тоже поглядывают на обоих сиськоведов с неудовольствием. Все любим о женщинах, особенно вторичных половых признаках, но надо же и меру знать, сисек тоже может оказаться чересчур, хотя такое и представить трудно, в какие-то моменты не до сисек, хотя для них всегда есть время, но иногда и мы всё ещё ставим себе ограничения.
Уже не ставим, мелькнула слабенькая мысль. А старые постепенно снимаем. Счастливое время, когда можно всё. А можно в самом деле очень даже много. Федора Михайловича бы сюда.
Тартарин вдруг сказал громко:
– А я думаю, чего это мне вдруг о девчонке с нашего двора вспомнилось?.. А это я нашего генералиссимуса вчера с женщиной видел!.. Прямо на улице, подумать только, какое падение ндравов! Нет-нет, ничего особого почему-то не, хотя кто знает, вдруг да в теневом варианте, но всё-таки уже знак… Понять бы какой. Женщина не простая.
Я насторожился, а Южанин спросил живо:
– В чем?
– Многопиксельная, – объяснил Тартарин с чувством.
– А-а, – протянул Южанин разочарованно, ему многопиксельность ничего не говорит, повернулся ко мне всем телом, на лице начал проступать вялый интерес: – Наш шеф с женщиной? На улице?.. Да быть того не может, потому что такого не может быть никогда!.. Шеф, как прошло?
Я сдвинул плечами.
– Никак. Перекинулись парой слов, разошлись, как в море осьминоги.
Рядом спросил шепотом Тартарин:
– Недостаточно хватабельна?
За меня ответил со вздохом Южанин:
– Я целиком за нынешнюю тенденцию менять и перестраивать тела… Однако же как бы вот…
– Ну-ну! – сказал Тартарин нетерпеливо, – быстрее хрюкай, зануда!
– Но как подумаю, – сказал тем же тянущимся, как патока, голосом Южанин, – что любая красотка с вот такими вчера могла быть толстым вонючим мужиком… что-то у меня всё ближе к абсолютному нулю по шкале Мендельсона, который так и умер девственником.
Тартарин фыркнул, как большой толстый морж.
– Он подумает, видите ли!.. Думатель, прям Аристотель, такой же нежный! Мало ли кто вчера кем был. Кто был ничем, тот станет всем!
– Я всегда был собой, – сказал Южанин гордо, подумал, уточнил степенно, – вот этим, сегодняшним. Я не меняюсь. Казак степной, орел лихой… Кто-то должен быть столпом!
– Неотёсанным, – добавил Тартарин. – Ибо!.. Мы же хранители истоков?.
Ламмер взглянул на обоих с неодобрением, но смолчал, Явтух крякнул и отвернулся, только Новак покивал с одобрением. Он тоже не меняется и не собирается что-то револтить или турничить в наконец-то счастливейшей жизни.
Я встал, огляделся по сторонам.
– Все подошли? Ясно, не все… Ждать не будем. Подойдут, присоединятся. Вообще-то нам оставили самое лёгкое!.. Само воскрешение сингуляры взяли на себя, это для вас не новость, мы только скажем, с кого начинаем, кем продолжаем. И ещё примем под белы руки.
Южанин посмотрел на свои ладони, повернул руки кистями вверх.
– У меня не белые, – сообщил он. – Хороший загар продляет жизнь, ха-ха! А кому и продлевает.
– Продлевывает, – уточнил Ламмер коварным тоном – Но у меня ладони белые, а кровь голубая, всё-таки два диплома и степень бакалавра!
– Но брать в руки придётся, – сказал Гавгамел сурово. – Вы коммунист, товарищ Сухов, или хто?.. Партия скажет – и за говно возьмётесь, не только за Пушкина. Ради ещё более светлого будущего всего человечества в лице нашего общества.
Он требовательно посмотрел на меня, я промолчал, делая вид, что всё ещё тяну время, чтобы за эти пару минут подошел хоть кто-то из опоздунов, а то как-то неуютно от осознания, что наши ряды поредели, словно при лобовой атаке на защищенный дзот.
Казуальник застыл, взгляд отрешённый, явно вошел в инет и роется там, как койот в помойке. Тартарин толкнул его локтем, Казуальник виновато улыбнулся, взгляд прояснился.
Ещё в наше прошлое время ученые убедительно доказали, что пользование интернетом и смартфонами сокращает размеры мозга и вообще отупляет, потому мы в свое время договорились отключиться от всемирной Паутины Знаний, а заглядывать только в моменты острой надобности.
Хотя, конечно, соблазн слишком велик, вон Казуальник оттуда не вылезает, все анекдоты мира пересмотрел, хотя и не признаётся, но видно же, когда вдруг начинает беспричинно улыбаться, а то и глупо хихикнет, но тут же спохватывается и делает вид, что внимательно тебя слушает.
Южанин всегда знает все спортивные новости, вот уж не понимаю, как можно заниматься или даже интересоваться спортом в наше время. Любой может перестроить себя хоть в Поддубного, хоть в Гаккеншмидта, да я и сам в ту хронику заглядываю чаще, чем нужно, а вообще-то совсем не нужно, но да ладно, хотя всё-таки стараюсь держаться, как в моё время держались зожники, видя на столе роскошный торт или запеченную в тесте пекинскую утку.
Южанину было лениво вылезать из кресла и тащиться к скромно возникшему в сторонке холодильнику, сложил пальцы полупучком и повернул в воздухе, зажимая ими незримый вентиль.
Комната послушно сдвинулась с места и повернулась так, что ему только протянуть руку, но поленился шевельнуться, только уставился бараньим взглядом на дверцу холодильника.
Та послушно распахнулась, он придирчиво осмотрел содержимое, только тогда растопырил пальцы, и одна из бутылок пива соскользнула с полки и переместилась ему в растопыренную ладонь.
Он отхлебнул из горла, засиял, сказал хрипловатым от наслаждения голосом:
– Клёво… Не зря наши предки жилы рвали, царя свергали и строили совершенное общество!..
– А будет ещё совершеннее, – заверил Ламмер, но подумал и сказал с аристократическим недоумением, – только куда уж?
Казуальник подвигал задом в роскошнейшем кресле, императорские рядом с таким просто наскоро сколоченные деревенские лавчонки, сказал неспешно:
– Так что вообще… с воскрешением?.. В перспективе?
– По Фёдорову? – уточнил Южанин.
– Ну да, – ответил Казуальник, – а то замороженных уже всех оживили. Без всяких фанфар, даже обидно. Великое дело, а прошло так буднично.
Южанин ответил лениво:
– Замороженные – это ж все равно что заснувшие. Разбудили, только и делов.
– Я слышал, – спросил Казуальник, – их всё ещё не выпускают?
– Период реабилитации, – напомнил Гавгамел. – Потом выпустят. А вот с нашим всеобщим воскрешением всё-таки ожидаю трабловость. Вон у Ламмера уже руки трясутся.
– У Ламмера всё трясется, – сказал Казуальник. – Но и с нашими оживлёнными все будет путём. Понятно же, у сингуляров всё ускорено. Пусть нам сказали насчет воскрешения в первый же день, как стало можно, но с того момента у них прошли годы! Так что всё путём.
Гавгамел отмахнулся.
– Не лезь в мою чистую голову грязными сапожищами. Траблы с тем, что дальше. Я же участвую в программе. Забыл?.. Техника уже с нетерпением ждёт, когда наконец поднимемся из-за стола. Хоть и спряталась.
– Ага, с нетерпением!.. Думаю, сингуляры захапали всё, никакой тебе техники!.. Это у нас всё ещё есть, да и то где-то спряталась, будто мы ещё и луддисты. Или пока рассыпалась на атомы, а в нужное время сразу соберётся в терминаторов.
Южанин выпустил из пальцев пустую бутылку, что тут же растворилась в воздухе, цапнул другую и сказал живо:
– Тогда всё путём. Жду с нетерпением, но торопиться не надо. Это великий день и великое деяние!.. Мы обязаны запомнить каждое мгновение, потому не надо суетиться, как мыши у кормушки.
– Мы и не спешим, – сообщил Гавгамел, – но и не затягиваем, хотя и не укладываемся… а что, нам кто-то ставил сроки? У нас всё на волонтерской основе. Может начать прям щас, не дожидаясь опоздунов!
Южанин в непритворном испуге дернулся так, что лицо заколыхалось, как молоко в пластиковом тонком пластике.
– Ты сдурел?.. Я ещё пиво не допил. Кощунство. Предки нас любят, потому подождут. Для них все равно, сколько спать вечным сном, а пиво нагреется.
– Подождут, – согласился Казуальник. – День больно хороший, некрасиво транжирить на работу. Это вон Гавгамел сумасшедший. Про шефа молчу, ему положено, хоть и не хочется, по глазам вижу.
Гавгамел запротестовал:
– Какая же это работа, придурки!.. Это же так клёво – воскресить родителей, великих людей… а потом можно и остальных, нам не жалко. Не трудиться, только рукой водить! А пальцами так и вовсе.
– Остальных можно и не воскрешать, – заметил Явтух глубокомысленно. – Но можно и воскресить, раз они остальные. Но если фёдоровцы, то воскресим всех, хотя сейчас вот думаю, а нафига?
Южанин вздохнул так тяжко, что даже на мгновение оторвал губы от банки с пивом.
– Тоже так думаю, – сообщил он, – но это как бы нехорошо. Фёдоров считает, нужно всех. Потому что, грит, и от дураков дети бывают, а те не всегда идиоты, бывает, рождают и вовсе гениев. Так что и дуракам мы обязаны! И вообще, они же строили этот мир, хотя что понимали!..
Ламмер обронил в сторонке:
– Муравьи вон тоже строят. Их воскресим?
Гавгамел прорычал с великодушием льва, царя зверей и всего леса:
– Всех-всех!.. Возможности теперь хоть анусом вкушай, техника без дела ржавеет, занять её надо, а то насчет бунта размечтается. Да и мы наконец-то сделаем доброе дело, о котором так мечтал Фёдоров и этот, как ты его назвал, ага, Маяковский!
– И к которому столько готовились, – сказал в сторонке Новак. – Правда готовились?
Южанин отхлебнул пива, на лице проступило мечтательное выражение.
– Всё верно, мы можем, и потому надо. Даже надобно.
Я молчал, тоскливое нетерпение поднимается волнами, но до цунами далеко, со мной тоже что-то не совсем. Раньше бы рвал и метал из-за любой задержки, а теперь стал понимающим и прощающим отдельные недостатки соратников. Да и вообще остальных двуногих, что ошалели от счастья вечной жизни и всеобщего изобилия, дуреют не по-детски, а то и совсем за гранью.
Казуальник словно прочёл мои мысли, проговорил как бы нехотя, словно и не хочет, но что-то пока заставляет:
– Возможности у нас велики, да только дуракам дали. И вот так сразу. То жрать было почти нечего, а потом много и всего! А мы ж сперва делаем, а потом думаем, а на хрена?..
– Что на хрена? – спросил Южанин с интересом. – На хрена думаем? А в самом деле, зачем человеку думать? Мы что, немцы какие-то?.. Ещё инструкции, скажи, читать надо!
– Уже не надо, – сказал дотоле молчавший Тартарин. – Не получилось – брось в переработку, получи новое и поправленное. Сейчас любая дурость поправима, потому и дураком жить можно. Вот Явтуху раздолье…
Явтух буркнул:
– На себя посмотри, визажист.
Ламмер сказал тихонько, но мы с нынешним слухом даже с другой стороны планеты слышим все, что касается нас:
– Но злоупотреблять и дуростью не стоит…
Южанин изумился:
– Почему? А как же жить в удовольствие?.. В правильности какое счастье?.. Мы пьем за яростных, за неспокойных, за презревших… ну с этим те ребята переборщили, ну а так вообще любое дурачество – отдушина от этой скучной и слишком правильной жизни!
– Иди лупать скалу, – предложил Гавгамел.
– Сам иди, – ответил Южанин. – Я лучше буду не лупать, а лопать. Я бы Лукулла воскресил, чтобы угостить. Вот бы мужик обалдел за моим столом!.. Люблю смотреть, когда мне завидуют, такому сытому и толстому. Вот ты завидуешь, только помалкиваешь, я же вижу!
– Иди в жопу, – сказал Гавгамел беззлобно.
Глава 3
Южанин не ответил, только довольно улыбнулся, поглаживает живот, сытый и счастливый, как медведь, что спёр у пчеловода не улей, а всю пасеку.
Он вообще-то шел от победы к победе, а первая была ещё в те времена, когда в дикие времена Хрущёва волков впервые объявили санитарами леса, начали продавливать мнение, что не всех диких животных нужно убивать при встрече.
Южанин тогда встал в рядах самых яростных и непримиримых защитников дикого мира, хотя старшее поколение и ворчало, очень уж грубое нарушение традиций, но Южанин везде кричал о необходимости доброго отношения к зверям, собирал митинги, выступал на конференциях и в конце концов победил, дикие животные начали заходить даже в города, и там их не убивали и даже не гнали, а сбитых на дорогах машинами подбирали, лечили и выпускали в лес, это тоже дико и непонятно для старшего поколения.
И, наконец, вершина всего, когда ободрённые успехами правозащитники начали требовать, чтобы запрет убивать животных ввели и в баймах, а то при каче ради фарма убивают тысячами, подростки начинают привыкать к мысли, что убивать животных вообще недопустимо, нельзя даже в отношении самых опасных и чудовищных.
Гавгамел одно время тоже был с ним, но потом неожиданно для всех переметнулся в лагерь противников этой чересчурной идеи. Точно так же сумел возглавить и объединить разрозненные протесты и общее недовольство реднеков, дескать, надо различать реал и виртуал, а то совсем свихнемся. К тому времени от всеобщей толерантности стало тошнить и самых терпеливых, и он, ко всеобщей неожиданности, ту исполинскую битву в обществе сумел выиграть с заметным перевесом.
Победила трезвость, мобов продолжили мочить ради лута, игроделы тоже против запретов, как это отказываться от такой простой и понятной составляющей любых байм?
Я тогда промолчал, Гавгамел пока что прав, но этики все равно победят, мир катится в ту сторону. Уже побеждают, хотя и без широкой кампании. Виртуал становится таким близким к реалу, что можно и промахнуться в выборе, если, конечно, встретил на улице не орка или зомби.
Южанин прогудел довольным жирным голосом:
– О чем задумался?.. Видел с какой я вчера забавлялся?
– Да видел, видел… Ты же так бахвалится!
– И как тебе?
– Весьма, – сказал я. – Но всё-таки вешай на ней какую-то бирочку, что виртуальная штучка. А то Ламмер вчера клеил одну полчаса, ломалась и жеманничала, а потом просто ушла сквозь стену.
Он поморщился.
– Возможно, у нее только вторичные, первичных нет, потому и отказала?.. А так, может, и реальная, если знает, где баг, а где фича. Строители у нас ещё те. То в лестнице ступеньку пропустят, то в стене такие щели, олень пройдёт!
– Наверное, – предположил Явтух наивно, – сами не видят. Понабирают гастарбайтеров!
Никто не среагировал на шуточку, а Южанин заверил:
– Пусть виртуальная, какая разница?.. Для самоутверждения разве что. Виртуальную совокуплять комфортнее, сами знаете. С их стороны никаких запросов.
– Уже есть и с запросами, – ответил Явтух недовольно. – На хрена, спрашивается?..
– Для эстетов, – ответил я. – Всегда найдутся любители пожрать говна.
– Или для этиков, – согласился он. – Ну этих, которые ратуют за права виртуальных персонажей!.. В Сибирь бы этих дураков.
– В Сибири нынче тропики, – напомнил я. – По крайней мере, на трети земель.
– Тогда на Новую Землю!.. Или на урановые рудники!.. Добывали же декабристы зачем-то уран в глубине сибирских руд?.. Пусть знают, гады, что мы были людьми и останемся!
Он сказал это с напором и твёрдостью, вычеканивая каждое слово, будто вырубая в граните, как Адам свои заповеди, даже выпрямился и оглядел всех гордо, словно орёл с высоты.
Я промолчал, тоже так говорю, хотя всё реже, но только потому, что так говорили все в нашем окружении и всё ещё говорят, а повторяться – дурной тон, пусть повторение – мать учения, но это уже не повторение, а что-то вроде мантры.
Но все равно, мы – люди, ими и останемся. Человек – это звучит гордо. Хотя и трагически, а иногда и вовсе как совсем уж смешно, когда выглядим пародиями на обезьян.
Южанин небрежным взмахом длани удлинил и без того протяжённый стол, движением брови сменил скатерть на багрово-красную, это чтоб добавочно раздразнить аппетит, все шесть ножек сделал в стиле эпохи луёв, а столешницу без всякой величавости в быстром темпе заполнил блюдами из чистого золота, где жареные фазаны, рябчики и коричневые комочки мелких птичек, обжаренных в специях, я всё ещё не научился смаковать, твёрдо усвоив с юности насчет пережитков пещерного времени.
Гавгамел с интересом посмотрел на Южанина.
– Опять жрать? Как в тебя столько влазит?
Южанин ответил с достоинством:
– Мир тыщи лет голодал!.. То недород, то засуха, то мороз… Голодоморы стаей, как тараканы! Теперь мой долг есть вволю в память тех, кто умер в те страшные годы. Это я выказываю почтение предкам, ясно?
Гавгамел фыркнул, как огромный рассерженный слон.
– Это ж сколько надо сожрать?
Ламмер заметил с лицемерным сочувствием:
– Так поголодал бы в их память!.. Как иудеи в память Исхода.
– А как же наши традиции? – возразил Южанин. – На Руси веселие пити!
– Ты ж не русский, – напомнил Ламмер, – ох уже эти перевертни… С таким хорошо наперегонки говно есть, всегда всё сожрут сами.
Казуальник сказал благодушно:
– Девочки, не ссоритесь. Все будем лопать, разве не чуете аромат? Таких блюд и Навуходоносор не пробовал. Я за гедонизьм!
Гавгамел принюхался, ответил сумрачно:
– Ну… разве для сократить ожидание… А опоздавшим покажем только обглоданные косточки. Ты же готовил настоящих, непринтерных?
– А то, – ответил Южанин с гордостью. – Всё как в былые времена!.. Даже кое-где подгорело малость, полная натуральность!.. А вино, посмотри, какое вино!.. Не вино, а уже не знаю что. Прямо из подвалов Наполеона Бонапарта!
Я ощутил, как и во мне проклюнулся аппетит, молча ем вместе со всеми. Жареный гусь хорош, явно каплун, очень уж нежное мясо, просто тает во рту, непристойно для мужчины наполняя сладостной негой.
В стене напротив вспыхнуло, хотя входить можно и скромно, но это же Х-61, как не привлечь внимание к своей персоне, вышел из портала, бодро напевая:
– А путь и далек и долог,и нельзя повернуть мне взад,держись, геолог, крепись, геолог,ты солнцу и ветру брат…
Казуальник сказал с иронией:
– Ты опять эти древние песни западных славян?
Х-61 сказал укоризненно:
– Да разве сейчас песни? Говно, а не песни!.. А вы всё жрёте?.. Для того ли Томас Мор положил голову на плаху, а Христа распяли?..
– И за это тоже, – заверил Южанин. – Они отдали жизни в борьбе за светлое будущее, а оно сейчас такое светлое, что глазам больно!
Казуальник сказал с пониманием:
– Любим песни, что слышали в детстве. А для новых душа, как устрица, захлопывает створки. Наверное, чтобы восторгаться песнями, нужно быть юным и глуповатым. А мы теперь уже как бы умные, местами даже мудрые. Садись, отрок!
Х-61 сел рядом с Южанином, у того самая широкая и вместительная тарелка, да ещё и раздвигается по мере надобности, а тащит туда всё, что в пределах досягаемости рук. Для нового гостя Южанин тоже раздвинул посудину и приподнял ей края, словно собирается заполнить супом, но вместо этого с торжеством опустил туда толстого и роскошного рябчика, размером с гуся, зажаренного в смачно пахнущих восточных специях.
– Чё, правда? – спросил он с надеждой. – Нужно быть юным и глупым? Как вон Гавгамел?
6—61 довольно хрюкнул, но смолчал, не желая обижать лупателя скал.
Ламмер сказал через стол:
– Это, как бы вот, общее мировоззрение нашего круга. Иначе совсем тошно. Так далеко пройти… и всего лишь изобилие?.. Хотелось бы чего-то ещё, но нам дают только то, что желаем сами.