— А я ментов, — ответил Лях. — Менты убили моего отца.

— А моего отца убили воры, — сказал Храпов. — Десять лет назад они вломились в квартиру директора облторга Шамеса и вырезали всю его семью: его самого, жену, дочь, мать, брата.

— Что-то ты, начальник, не похож на родственника крутого цеховика, — недоверчиво скривился Лях.

— А я не был его родственником, — подтвердил Храпов. — Мой отец был участковым терапевтом и как раз в это время находился в квартире Шамеса. Выписывал сердечные лекарства его больной матери. Отца убили сразу, потому что понимали — он не может знать, где Шамес прячет свое добро. Остальных сперва долго мучили, потом тоже убили. С тех пор я ненавижу насилие.

— Здесь мы совпадаем, — согласился Лях.

ГЛАВА 14. СУТЕНЕР

После того как Чингиза арестовали менты, а с его бандой разобрался Лях, Сильвер остался не при делах. Возвращаться в ряды уличных валютчиков не хотелось, а для более квалифицированной работы не хватало знания языков.

К тому же советскому человеку нужно было где-то работать, хотя бы формально. Подумав, Сильвер отправился учеником в таксопарк, где ощущалась постоянная нехватка водителей. Получив права, он стал водителем-стажером

Наставником у Сильвера оказался примечательный тип, которого все звали Гриша Кардан. Москву, людей и машину он знал как свои пять пальцев, что позволяло ему заколачивать неплохие бабки. Поговаривали, что Гриша связан с автоугонщиками, но доказать не могли.

Но, покрутившись с Гришей по широким столичным проспектам и тесным переулкам, Сильвер приуныл. Чтобы сколотить за баранкой хоть какие-то деньги, пахать приходилось на износ. А если машина встанет, вешайся.

Помог случай. Возле гостиницы \"Интурист\" в машину к Сильверу сел старый приятель — Нодарик Картлишвили. Раздраженные его вызывающим поведением менты пытались сшить ему позорное дело — изнасилование, да еще групповое. Но Нодарик открутился через \"дурку\" и вскоре вышел на свободу.

— Есть у меня для тебя работенка. Непыльная, но дурная, — предложил Нодарик. — Ты к девочкам как относишься?

— Как к помидорам. Есть люблю, а так — нет, — отшутился Сильвер.

— Ты сам знаешь, сколько вокруг \"Интура\" путанок крутится. Есть совсем оторвы, а есть девчонки умные и хорошие. Жалко таких. С одной стороны их менты щемят, с другой бандиты. Да и среди клиентов отморозков хватает.

— Предлагаешь мне сутенером стать? — презрительно усмехнулся Сильвер. — Бабьей мохнаткой бабки заколачивать?

— Зачем сутенером? — обиделся Нодарик. — Просто по-человечески помочь прошу. У тебя машина, сам ты парень крутой. В случае чего заступиться можешь. Клиенты к тебе сами подходить будут. Твое дело следить, чтобы девочек не обижали и расплачивались по счетчику. Дело выгодное. Для начала можешь просто попробовать.

И Сильвер попробовал. Три девушки, Валька, Дашка и Маринка, переданные Нодариком под его попечение, не были ни умными, ни хорошими. Это были злые как мыши и нахальные до бесстыдства лимитчицы откуда-то с юга России. Жадность их, казалось, не знала предела. Поначалу Сильвер думал не о том, как их защитить, а о том, как защититься от них самому. Решающим аргументом стали неплохие бабки, которые Сильвер стал получать с первого же дня новой работы.

Постепенно он привык к ним, а они к нему. Между ними возникла если не дружба, то что-то вроде товарищеской привязанности. Внешними данными подруги не блистали и возмещали недостаток красоты косметикой.

\"Как мало им дала природа и сколь многого они добились сами\", — с невольным уважением порой думал о них Сильвер.

Но и Клеопатра, говорят, была так себе, зато от мужиков отбоя не было. Во всяком случае подруги определенно пользовались повышенным спросом у сотрудников зарубежных фирм и иностранных туристов.

Посадив клиента в машину, Сильвер подбрасывал его вместе с одной из девочек на съемную блатхату в переулок Грановского, получал деньги вперед и возвращался на пост к гостинице пристраивать другую.

Иногда к Вальке, Дашке или Маринке цеплялись отечественные искатели постельных утех. Таких они отшивали язвительным словом, а если не помогало, подключали Сильвера. Пару раз ему пришлось серьезно помахать кулаками, но в целом работа оказалась спокойной.

* * *

Беда пришла неожиданно и откуда не ждали. Как-то Нодарик попросил отвезти Вальку с Маринкой в Кунцево. У Дашки выдался критический день.

— Земляки приехали, слюшай. Надо уважить. Подбросишь девчонок на пару — тройку часов, потом заберешь. Денег, ясное дело, брать не надо, даже если предлагать будут. Я с вами потом сам расплачусь.

В квартире, куда Сильвер отвел своих подопечных, стоял дым коромыслом. Гости — сплошь уроженцы горных вершин — не говорили, а орали. За тамаду у них был всокий абрек с глубоким шрамом-бороздой на бандитской роже. Он впустил путанок, а Сильверу бросил коротко.

— Утром заберешь, э!

Утром в квартире Сильвера встретила полная тишина. Хозяев не было, в комнатах царил жуткий разгром. На кухне под столом Сильвер обнаружил стонущую Маринку, сплошь покрытую синяками и с разрезанной щекой. Валька оказалась в ванной. Она лежала на полу и уже не дышала. Голова ее была разбита чуть ли не вдребезги. Тут его и повязал вовремя подоспевший наряд милиции.

Маринка показала, что Вальку убил Сильвер из ревности. Сильвера тут же отправили в камеру. Нанятый Нодариком адвокат выдвинул версию, что убийство произошло в состояние аффекта. Ситуация предельно ясная — обвиняемый застукал невесту с черными, моча в голову ударила и понеслось. Версия была железная. Соседи подтвердили, что квартиру снимали жители Кавказа и что этой ночью они слышали особенно сильный шум. Самого Сильвера вообще никто не слушал.

Правда, однажды его вызвал начальник отделения, в котором рахмещалась его камера.

— Слушай, — попросил он. — Тебе все равно за мокруху сидеть придется. Даже если в состоянии аффекта — это три года. Ты же по специальности таксист? Возьми на себя угон. У одного артиста, понимаешь, \"мерс\" угнали. Он нас уже заманал. Ты ничего не потеряешь, угон без цели хищения — тоже \"трояк\". Поглощение я тебе гарантирую. Свои \"три\" и получишь. Зато в КПЗ как барин жить будешь. Мы тебе чаю, курева, колбаски подгоним.

— А бабу? — нахально поинтересовался Сильвер.

— Это не обещаю. Вот водки могу хоть сейчас стакан накатить.

Сильвер знал, что тачку у артиста Гриша Кардан. Что же, рас так все складывалось… Он махнул рукой.

— Наливай, начальник.

В КПЗ Сильвер действительно жил как барин. По распоряжению начальника отделения его обеспечили колбасой, сигаретами и чаем. Кроме того, снабдили зубной пастой, носками, ручкой и бумагой, а также время от времени разрешали пользоваться телефоном.

Сильвер не отказал себе в удовольствии позвонить Нодарику и сообщить, что час назад вышел на свободу и направляется к нему. Разобраться кое в чем.

Правда, в следственном изоляторе лафа кончилась. По прибытии туда Сильвер сразу повел себя крайне дерзко и почти весь срок следствия не вылезал из карцера.

На суде он получил свои три года с учетом поглощения одной статьи другой и отправился на зону строгого режима. В его личном деле стояла особая пометка. Она означала, что заключенный Сиверчук отрицательно настроен к требованиям администрации истправительно-трудовых учреждений и склонен к дезорганизации их работы.

На зоне Сильвера встретил старый знакомый по малолетке — полковник Макаренко.

— Ну что, сынок, с прибытием! — поприветствовал тот Сильвера. — Имей в виду, если будешь мешать, загоню в обиженку.

Сильвер в ответ только презрительно улыбнулся. И напрасно.

\"Смотрел\" за зоной грузинский вор Лорд. Кличку он получил, благодаря фамилии Лордкипанидзе. Впрочем, поговаривали, что фамилию эту он приобрел на сухумском базаре вместе с краденым паспортом.

Во всяком случае ничего аристократического в его поведении не было. Напротив, это был жадный и мелочный тип, трусливый и мстительный. Сразу же по прибытии Сильвера на зону, Лорд предложил ему место шестерки при своей особе. Это было предложение, от которого нельзя отказываться, но Сильвер его отклонил. И Лорд не простил ему этого.

Сильвер сразу повел себя как лопух, наслушавшийся рассказов про пацанское братство. Дважды он побывал в штрафном изоляторе за отказ выйти на хозработы. Макаренко пообещал, что переведет его на тюремный режим в БУР, но Сильвер продолжал лишь презрительно улыбаться.

Однажды к Сильверу подошел сам Лорд. Он отозвал его в сторону и тихо сказал.

— Слушай, ты пацан правильный, не подведешь. Есть дело. Корабельников из первого отряда, сука-активист, видел как братва перекид принимала и заложил. А там, в свертке, малява была на мое имя и геры пятьдесят граммов. Теперь по его инициативе мне дело шьют за распространение наркоты. Корабель, сука, главный свидетель. Если его не убрать, меня ходом на тюремный режим отправят. А там мне с моим силикозом верный кердык будет. Выручай, брат. Корабля валить надо.

Просьба авторитетного арестанта — это святое. На следующий вечер при выходе из клуба после просмотра фильма \"Мы из Кронштадта\" Сильвер ткнул Корабельникова в сердце заточенной отверткой. Активист умер в санчасти, а Сильвера доставили к начальнику колонии.

— Я тебя предупреждал, — мрачно сказал Макаренко. — Не скрою, ты поставил меня в сложное положение, а я очень не люблю, когда меня ставят в сложное положение.

Сильвер продолжал улыбаться.

— Так вот, — сообщил Макаренко, — если я дам делу законный ход, то за умышленное убийство с целью дезорганизации работы колонии тебе светит вышка.

Сильвер перестал улыбаться. Макаренко же тем временем продолжал.

— Смерти твоей я не хочу. Если бы на твоем месте оказался Лорд, его бы я отправил на суд с большим удовольствием. Но ты же его не сдашь! Потому что дурак. Ты и Корабельникова убил, потому что дурак. А за это казнить — не по-божески.

Сильвер внимательно слушал монолог начальника зоны. Тот закурил.

— Но и оставить этот вопиющий факт без последствий я не могу. Если так пойдет, то завтра блатари у меня весь актив перережут. Так что наказан ты будешь сурово, но в административном порядке. Я тебя предупреждал.

Сильвер не успел достать из подкладки клифта половинку лезвия бритвы, чтобы вскрыть себе вены или горло. В кабинет начальника ворвались четверо крепышей-режимников, заломили ему руки и выволокли в коридор. Здесь ему сковали руки за спиной и тычками погнали в направлении ШИЗО.

Сильвер понял, что его ожидает. \"Шестая\" камера изолятора недаром звалась \"петушатником\". В не содержались отморозки, опущенные арестантами за беспредел и насилие. К ним и посадили Сильвера.

Он провел в \"петушатнике\" всего одну ночь, но эта ночь сломала всю его дальнейшую жизнь. Умереть до \"опомоиванивания\" он не сумел, а после уже не имело смысла. Оставалось жить с позором. Впрочем, у Сильвера еще оставалась надежда. Все же опустили его не за \"косяки\", которых у него не было, а по произволу администрации. Неужели же все его прежние заслуги теперь пошли насмарку?

Но когда он вошел в свой барак, то понял, что перешел незримую черту, которая отделяет правильного арестанта и даже \"мужика\" от категории \"обиженых\". Его товарищи, с которыми он еще вчера ломал пайку и троил чифир, отворачивались или просто прятали глаза. Увидев его, Лорд демонстративно повернулся к нему спиной.

По проходу шел отрядный петух и нес вещи Сильвера. Он положил их на крайнюю койку возле самого входа и, единственный, посмотрел Сильверу прямо в глаза. В его торжествующем взгляде читалось нескрываемое злорадство.

Сильвер свалил его с ног одним ударом, потом с презрением оглядел нервно суетящихся сокамерников. Теперь у него было два выхода: либо остаться в отряде петухом и подставлять задницу за пачку сигарет, либо идти в козлы, то есть вступать в актив. После того как его подло предали, вопрос для него был решен.

— Ну что же, братва, благодарю за науку! — усмехнулся Сильвер и направился в канцелярию колонии.

Там он прямо заявил Макаренке.

— Записывай в актив, начальник. Только тех шерстяных, которые меня опустили, отдай мне. Тебе они больше не понадобятся. Со своими корешами я сам справлюсь. Будет им пацанское братство. Все до копейки припомню!

— А мне мстить не собираешься? — подозрительно прищурился Макаренко.

— Нет, — признался Сильвер. — Мы в разных весовых категориях. Так что если сам не подставишься, тебе предъявы не будет.

— Благодарю за откровенность, — усмехнулся полковник.

И распорядился перевести Сильвера в \"козлиный\" отряд активистов. Он не ошибся. С тех пор у лагерной администрации не было более старательного помощника, чем Сильвер. И если простой мужик или даже петух мог рассчитывать на его снисходительность, то тех, кто принадлежал к авторитетной масти, Сильвер щемил с особым удовольствием и без всякой жалости.

Убедившись, что вчерашний \"отрицала\" твердо встал на путь исправления, Макаренко разрешил ему разобраться с обитателями \"петушатника\". Тем более, что из четверых трое были насильниками малолеток, а четвертый убивал в деревнях стариков из-за их грошовой пенсии.

Из четверых беспредельщиков после этой встречи выжили двое, но оба так и остались инвалидами на всю жизнь. Сильвер же возглавил работу по перековке осужденных в колонии.

Его работу оценили по достоинству. На него дважды бросались с заточкой, один раз пытались сбросить на голову бревно, но все покушения терпели неудачу. Сильвер же раз от разу зверел все больше.

Макаренко был доволен. Через год он подписал ходатайство об условно-досрочном освобождении заключенного Сиверчука.

Еще через полгода Сильвер вышел на волю. Но теперь это был совсем другой человек. И на воле у него остались долги, которые он не собирался прощать.

ГЛАВА 15. НА ВОЛЕ

Приехав в Москву, Лях первым делом отправился домой. Квартира была пуста. Вот так когда-то и Волоха Призрак возвратился к остывшему домашнему очагу. Оказалось, что мать вышла замуж и живет у нового мужа. О Лешке с момента его ареста она предпочитала не вспоминать. Он не обиделся, понял. Судьба матери выпала нелегкая. Старушка-соседка, мать Волохи Призрака, видимо, снова лежала в больнице.

Лешка открыл окно и проверил тайник в подоконнике. Здесь все было так, как он оставил. Ломик Фомы по-прежнему сиял хромом. На месте были отмычки Призрака и коробка с деньгами. Он снова пересчитал их.

В коробке было чуть больше семидесяти тысяч. Огромные по тем временам деньги. Были. Теперь же, благодаря недавней реформе Павлова, они превратились в бумажки, годные разве что для оклейки стен в сортире. Этим накоплениям уже не страшно было и грянувшее следом гайдаровское обесценивание дензнаков.

Лежал в тайнике и талисман — дань суеверной воровской традиции — обмылок, которым санитары в морге обмывали тело законного вора Волохи Призрака. С такой реликвией удача в воровских делах Ляху была обеспечена.

Лях не стал предаваться унынию, а вспомнил кое-что из преподанного Призраком мастерства. Через несколько дней у него на примете уже имелся солидный объект. Бывший цеховик, бывший кооператор по кличке Бобер. Теперь, как будто, решил заняться банковским бизнесом. Ему Лях и собирался \"помыть хату\".

Кража прошла на редкость легко. Хозяин слишком понадеялся на вошедшие недавно в моду металлические двери. От гопников или наркоманов такая дверь его, вероятно, и спасла бы, но Лях справился с ней в считанные секунды. Ибо то, что было заперто одним человеком, вполне может быть открыто другим. Было бы желание. А оно у Ляха имелось.

Лешка не обладал экстрасенсорной интуицией Призрака, но она в данном случае и не понадобилась. Искать тайники не пришлось. Лях так же легко и быстро вскрыл незатейливый железный ящик, который хозяин, по всей видимости, считал сейфом.

Здесь Ляха ожидал сюрприз. Кроме пачек денег и каких-то, очевидно ценных, бумаг на полке лежал красивый футляр. Вопреки правилу, лях не удержался и приоткрыл его. И свистнул от удивления. В футляре, посвечивая красноватыми бликами, лежал Тевтонский крест Гитлера. Тот самый, что был изъят у него при обыске Седым.

Лях нарушил завещанный Призраком закон и взял крест. Заодно прихватил и несколько пачек долларов, так как рублей здесь не было. Футляр он убрал подальше вглубь, а остальные пачки денег разложил посвободнее, чтобы их убыль не бросалась в глаза. Затем так же тихо он покинул квартиру.

* * *

С добычи полагалось отстегнуть \"на общее\", поэтому. Лях направился в Сокольники к Писарю, державшему воровской общак. Неукоснительно придерживаясь правильных понятий и традиций, Писарь проживал в хрущобе, где занимал пропахшую от прежних жильцов плесенью и кошачьей мочой крошечную квартирку. Там, прямо под продавленной кроватью, он и держал общак. Воров Писарь не боялся, а менты давно от него отстали.

У Писаря Лях застал гостя, которого ожидал увидеть меньше всего. За грубым деревянным столом пил водку с хозяином старый Ляхов знакомый — однокрытник Фома.

Увидев Ляха, Фома изобразил на лице радостное удивление. Словно и не пытался подвести его под воровской приговор, словно и не смотрел зверем, получив братскую пощечину.

— Вот это случай, корефан! — воскликнул он. — Давай к столу, накатим со встречей!

— Если хозяин пригласит, почему не накатить? — Лях присел на шатающийся табурет. — А ты как на воле оказался?

Фома сиял щербатой улыбкой.

— Везуха, братан. Помнишь, на зоне кто-то шныря твоего удавил, а я это на себя взял? Зуб даю, я тут не при делах был. Но раз сходка порешила, то какой базар! Только скоро вскрылось, что в натуре того чушка завалил Чингиз. Не забыл его? Подставил он меня, слов нет. Но тут повинился, в признанку пошел. Так что я подчистую вышел, а он раскрутился, поехал на пересуд и с этапа дернул в бега. Ну, давай вмажем за тех, кто за решкой парится!

Они выпили и закусили черным хлебом, крупно накрошенным салом и помидорами. После этого Лях отозвал Писаря в сторону и передал ему деньги.

— Это на грев для братвы, — сказал он.

— Щедро, — отозвался Писарь. — Орла по полету видать. Так и держи, законным вором станешь.

Фома тем временем налил по новой.

— Слушай, Лях, у меня к тебе базар есть, — обратился он к Лешке. — Ты теперь, наверно, снова своим делом займешься. Это, конечно, тема не моя, просто поимей в виду. Если попадется тебе где-нибудь большой немецкий крест с крупным алмазом посередке и россыпью мелких вокруг, свистни мне. Не пожалеешь. Заказчик у меня на такой товар имеется, отвалит щедро.

Лях не подал виду, что его заинтересовало данное предложение. Он даже не стал расспрашивать, кто именно этот заказчик. Рассудил, что вернее будет выяснить все аккуратно, без шума и пыли. Как учил Волоха Призрак.

Его сейчас больше заинтересовало другое. Как Фома так быстро узнал о краже у Бобра и сумел вычислить его, Ляха, причастность к ней? Определенно за этим кто-то стоял.

* * *

Чингиз и не собирался прятаться. Сбежав с этапа, что само по себе было несложно, он направился в Москву и принялся за старое. Первым делом следовало сколотить новую банду.

Он опоздал, город уже был поделен между криминальными группировками. Да и бойцы из числа уголовников давно примкнули к какой-либо из группировок. Но Чингиз пошел другим путем. Он стал набирать под свои знамена не уголовников и не бывших спортсменов, а безработных армейцев и уволенных из органов ментов.

Очень кстати пришелся ему и озлобленный на блатную братию Сильвер. Встретились они тепло. Чингиз был чуть ли не единственным среди товарищей Сильвера, кто его не подставил. По поводу его беды сказал пренебрежительно.

— Дичь это все. Обычаи людоедские, понятия. Друзей не продавать — вот и все понятия.

И Сильвер с ним согласился.

Чингиз свозил Сильвера в тир, расположенный в подмосковной воинской части. Неожиданно Сильвер проявил талант к меткой стрельбе. С пятидесяти метров из автомата и с двадцати из \"макарова\" он уверенно дырявил середины мишеней.

— Тебе потренироваться, снайпером будешь, — похвалил его Чингиз.

И Сильвер приступил к напряженным тренировкам. Он сразу же столкнулся с проблемой оружия. \"Макаров\" и даже хваленый \"стечкин\" на практике оказались совершенным барахлом. Обусловлено это было не конструкцией самих пистолетов, а низкими баллистическими свойствами отечественного девятимиллиметрового патрона. Поразить цель можно было только в упор и то, если она не прикрыта бронежилетом или толстым ватником.

Старый боевой пистолет \"ТТ\" обладал феноменальной пробивной силой, но его крошечная рукоятка никак не желала давать руке твердой опоры при выстреле.

Поэтому Сильвер сразу потребовал от Чингиза снабдить его надежными стволами. Откуда тот их брал, Сильвера не интересовало. Он перепробовал все лучшее — американские, австрийские, израильские, немецкие и итальянские стволы. Мощные пушки типа \"дезерт игл\" или автоматического \"кольта\" сразу пришлось забраковать. Слишком большие и грохоту — как от мортиры.

Для \"тихой охоты\" больше подходили \"беретта\", \"вальтер\", \"глок\" и автоматический \"смит-вессон\". Особенно нравился Сильверу компактный \"глок-19\". Пистолет был, правда, толстоват, но под свободной курткой оказывался совершенно незаметен.

Вскоре Сильвер получил от Чингиза первый заказ — убрать главаря Семеновской группировки — Баллона. Баллон имел несколько ходок и пользовался среди уголовников непререкаемым авторитетом. Для Сильвера этого было достаточно. Он встретил Баллона на автостоянке, когда тот в дымину пьяный ждал, чтобы ему подогнали его \"мерс\".

С десяти шагов, почти не целясь, Сильвер вогнал ему в висок две пули и спокойно ушел как ни в чем не бывало. Авторитета Шару из Кунцевских он расстрелял, когда тот остановился на красный свет. Из-под светофора Сильвер скрылся на белой \"пятерке\" с заляпанными грязью номерами.

Эти убийства подстегнули затихшую было войну между бандами. По всей Москве начался сезон отстрела воров и бандитских авторитетов. Вступила в действие и гвардия Чингиза. Тот только морщился, заказывая в неделю по пять-шесть гробов. На городских и пригородных кладбищах вырастали целые улицы черных обелисков с изображениями молодых парней.

Лях не лез в мясорубку, но и не чувствовал себя в безопасности, постоянно ощущая на себе пристальный взгляд Седого. Он несколько раз пытался дозвониться до Нади, но к телефону у нее никто не подходил.

Наконец Лях решился. Он отнес Крест Гитлера Писарю и попросил сохранить его до лучших времен.

— Если меня убьют, положи его в общак, — попросил он.

После этого Лях почувствовал себя значительно свободнее и приступил к делу.

ГЛАВА 16. ВОЙНА БЕЗ ПРАВИЛ

Крюков проснулся и выругался. Когда-то, в молодости, он мог не спать сутками. Трех-четырех часов сна хватало за глаза. Тогда он приучил своих друзей и знакомых звонить ему по ночам, поскольку днем дома вообще не бывал. Сейчас это утомляло.

Возможно, причиной тому была сверхнапряженная работа в милиции. К тому же государство в определенный период истории вдруг перестало заботиться о своих служивых людях и тем пришлось выкручиваться собственными силами.

Кто-то шел в свободное время охранять магазины, кто-то их грабил. Крюкрв нашел золотую середину. Он был одним из первых, кто предложил торговцам \"красную\", милицейскую крышу. И делал он ее, следует отдать ему должное, добросовестно и без ущерба для основной работы.

Он продолжал работать под руководством старших товарищей. Лейтенант Ниночкин вдруг заимел сильную руку и стал быстро расти. Та и дорос до генерала. Мурашов же постоянно срывался. Из милиции он ушел, потом вернулся и продолжал ходить в вечных майорах как Крюков в капитанах..

Крюков получал информацию, что Сильвер влился в криминальную группировку Чингиза и исполняет работу киллера. Но о конкретных его делах не знал. Слышал он и про Ляха, который быстро набирал авторитет в воровской среде.

Лях продолжал обворовывать барыг, невзирая на их крыши. Он полностью игнорировал решения Кисловодской сходки, по которым барыга, отдающий десять процентов в общак, считался неприкосновенным.

— И что теперь? Перед тем как на дело идти, разрешение спрашивать? — смеялся Лях.

— Можешь и не спрашивать, но тогда у тебя могут возникнуть серьезные проблемы, — отвечали ему.

И проблемы возникали. Одной из таких проблем были последствия кражи у Бобра, который стал банкиром и тесно завязался с Хорем, теперь тоже банкиром, из бывших валютчиков. Все они так или иначе пересекались в жизни с Чингизом.

* * *

В президентском зале недавно открывшегося, но уже ставшего очень модным ресторане \"Семь сорок\" Оси Блюма происходил банкет по поводу юбилея банка. Председательствовал за столом Виктор Бобров, известный в определенных кругах как \"барыга Бобер\". Кроме сотрудников банка в зале присутствовала красивая женщина, сидевшая рядом с Бобром. Ее лицо поразительно напоминало портрет с рекламы банка. На почетном месте расположился Хорь, сильно потолстевший и набравший солидности. Рядом с Хорем сидел Чингиз.

Первым слово взял брат Бобра Анатолий. Затем его заместитель и старый друг Петр. Последовали официальные речи и выступления. Отметили и красавицу, сидевшую рядом с Бобром.

— Это лицо нашего банка, его муза. За нашу Карину! За тебя, кара миа. Да здравствует \"Кара-банк\"! — провозгласил тост Бобер.

Его дружно подхватили. Вспомнили и Чингиза.

— Господин Чингизов блестяще обеспечил безопасность нашего банка. Отбил посягательства криминальных элементов.

Выпили и за него.

— А сейчас позвольте представить вам нашего уважаемого гостя! — сообщил Бобер с кислой физиономией.

В зал вошел Седой. Рассматривая присутствующих, он вдруг буквально споткнулся о колючий взгляд Чингиза. Глаза обоих загорелись огнем ненависти.

Седой занял место рядом с президентом банка. Между тостами он наклонился к Бобру и улыбаясь, спросил.

— Где крест, сука?

— Я… Только на один день принес домой… в связи с переездом, — заюлил Бобер. — Я верну…

— Разумеется, и со штрафными санкциями, — снова улыбнулся Седой и поднялся. — А теперь я вынужден откланяться.

В вестибюле он столкнулся с Чингизом и задержался.

— Вот что, Чингиз, ты мне что-то предъявить хочешь? Давай встретимся в тихом месте тет на тет и закроем эту тему.

— Договорились, — бросил Чингиз.

* * *

В том месте, где Машкинское шоссе делает поворот у Новогорской плотины и начинает петлять, в ранних осенних сумерках остановились две машины. Из черной \"волги\" вышел Седой. Он не скрывал торжества. Бросив по сторонам победный взгляд, он неспешной походкой прогуливающегося человека направился через плотину к заросшему лесом и кустарником пустынному берегу. Под мышкой он нес небольшую коробку, размером с обувную.

Выждав, пока его партнер перейдет на другой берег, из стареньких \"жигулей\" вылез Чингиз. Он также не спеша направился через плотину. Оба скрылись за деревьями. Спустя десять-пятнадцать минут с той стороны, где они стояли, послышался выстрел, заглушенный, впрочем, шумом воды и вороньими криками.

Еще через несколько минут плотину в обратном направлении торопливым шагом пересек только один из двоих. Кто именно, различить в окончательно сгустившихся сумерках было невозможно.

* * *

У \"кара-банка\" после того памятного банкета начались проблемы. Появилось много желающих подгрести банк под свою крышу. Проблема зашла так далеко, что противоборствующие стороны решили наконец собраться и \"перетереть тему\" сообща. Результатом этого решения и явилась стрелка на Павловско-Разумовском рынке. Крюков удачно задержал в качестве киллера старого друга, Сильвера, А другой его старый друг, Лях, не менее удачно избежал покушения со стороны все того же Сильвера. Причем и Лях, и Сильвер в результате оказались за решеткой.

К тому же Крюкову в тот раз так и не удалось побаловаться хорятинкой. Но он дал себе слово когда-нибудь вернуться сюда и исправить все допущенный ошибки. Вот разве что жизнь своему погибшему стукачу он не мог бы вернуть.

ГЛАВА 17. ЛЯХ ПРОТИВ ЛОРДА

Согласно приговору, Лях получил за вымогательство по второй части \"сто шестьдесят третьей\" статьи нового уголовного кодекса максимальные семь лет и проследовал этапом к месту отбывания наказания. Главное же отличие от предыдущего приговора состояло лишь в том, что теперь Лях значился рецидивистом и для исправления был направлен в систему \"Главного управления лесных исправительно-трудовых учреждений\". А попросту — на лесоповал.

В стране началась очередная кампания борьбы с преступностью. Снова на полную мощность заработали комбинаты по развенчанию уголовных авторитетов: соликамский \"Белый Лебедь\", \"Елецкая крытая\" и другие \"санатории\" строгого и особого режима. Курс был взят на изоляцию рецидивистов и их полную перековку. Или, в просторечье, разворовку.

Одним из флагманов разворовки являлась Новоуральская пересыльная тюрьма, за творимый в ней беспредел широко известная как \"Сучий транзит\". Здесь дивным осенним вечером Ляха сняли с этапа и на ночь затолкали в тесный бокс, где его чуть не сожрали клопы. Не успел он забыться беспокойным сном, как его разбудил лязг отпираемой двери.

— Подъем, выходи с вещами!

— А поспать сначала нельзя?

Тем не менее он подхватил свой \"сидор\" и вышел в продол — коридор, куда выходили тюремные камеры. В душевой не было ни души. Не было и света. Вертухай захлопнул снаружи дверь раздевалки и помещение погрузилось в темноту.

Лях затаил дыхание. Ему показалось, что он не один. Он не ошибся. На его плечо легла рука. Лях скосил глаза и в потемках сумел рассмотреть, что на ней отсутствовал указательный палец.

— Не оборачивайся, — произнес неизвестный у него за спиной. — Лучше, если ты не будешь знать меня даже в лицо.

— Почему? — спросил Лях.

— Может быть дольше проживешь. За тебя серьезные люди поручились, так что слушай и запоминай. Ты знаешь, куда тебя этапируют?

— Понятия не имею.

— Зато я знаю. Тебя везут на \"Елочку\". Это строгая спецзона из ведомства \"Лесных исправительно-трудовых\" колоний. Лесоповал и строительство. Специализируется на \"разворовке\" — развенчании авторитетов и перековке отрицал.

Невидимый собеседник закашлялся, прочищая битые туберкулезом легкие.

Лях, воспользовавшись паузой, задал вопрос.

— Зона козлиная?

— Козлиная, хуже не бывает. Душняк страшнее, чем на \"Белом Лебеде\". От мусоров паханом на \"Елочке\" полковник Медведь. Отрицаловку гладит, что асфальтовый каток. И в смотрящие подтянул зверя. В смысле грузина, лаврушника. Есть такой, Важа Лордкипанидзе. Кликуха Лорд. Называет себя вором.

— Он законный или ерш? — уточнил Лях.

— Какое там, законный! Апельсин! Воровской сан за бабки купил. А гонору — на трех законников хватит. По жизни — чистая сука. Собрал вокруг себя козлятник и отморозков из шерстяных. Сам процветает, а братву щемит в угоду мусорам. Здесь на больничке сходняк был. Правильные люди Лорда гадом объявили. Так он теперь трясется. Боится, что по его душу гнилую палач с заточкой придет. Потому новичков, особенно тех, кто с \"Сучьего транзита\" идет, особо тщательно проверяет. За полгода на \"Елочку\" от нас двое смотрящих ушли. Одного суки еще здесь, на транзитке, на перо поставили. А второго тамошний кум велел по беспределу опустить. Крепко у Лорда все схвачено.

— А я-то тут при каких делах? — не понял Лях.

— Тебе придется \"Елочку\" разморозить.

— Мне?! — Лях был поражен.

Он помнил, как во время его первой ходки несколько авторитетов разморозили \"Силикатную\". Но, во-первых, их было несколько, а во-вторых там и ситуация была совсем другая. Чтобы в одиночку разморозить зону строгого режима. да еще специализирующуюся на разворовке, про такое Лях никогда не слышал.

— Ты будешь не один, — словно прочитал его мысли незнакомец. — там есть правильные пацаны и честные люди. Но они до поры затихарились. Ждали малявы с решением схода. На прошлой неделе наши честняки отправили курьера на \"Елочку\". Маляву он в \"непаленом гашнике\" вез. Да, видно, не дошел. Может здесь, на транзитке, суки перехватили, тут их власть. А может и на \"Елочке\" замочили. Ты должен дойти и маляву братве доставить.

— Они могут и меня замочить? — философски предположил Лях.

— Могут. Но не должны. На тебя вряд ли подумают. Эта ходка у тебя только вторая, срок небольшой. Таких как ты много, всех как следует не прошерстишь. Да и везут тебя аж из Москвы. Здесь, на транзитке был недолго, только ночь переспал. Утром отправят, этап уже собрали. Нет, сильно подозревать тебя не будут. Держи маляву.

Лях принял закатанную в целлофан бумажную трубочку размером чуть больше спички.

— Будут шмонать, хоть во рту спрячешь, хоть в очко затыришь. Можешь проглотить. Текст такой, ты должен знать.

И незнакомец стал на память читать содержание воровского послания.

\"Час в радость, братва, и мир Нашему дому! Привет всем людям достойным и честным арестантам! Дошло до нас, что на лесной зоне, известной как \"Елочка\", творится полный беспредел. Правильных людей щемят и гнобят, а козлы и суки процветают. И виноват в этом пиковый апельсин и опомоенный ерш, отзывающийся на погоняло Лорд.

Лорд снюхался с мусорами и крутит вагранку. Грев по арестантам не разгоняет, а крысит для себя и своих шестерок. Правильную братву прессует на душняке.

Мы, Воры, не можем терпеть такого беспредела. Объявляем Лорда гадом. Посему каждый честный человек, до кого дойдет Наше послание, обязан беспредельной суке Лорду пустить квас, заломать хребет или мочкануть его каким другим способом.

С почтением к честным арестантам. Бродяги…\", — дальше идут погоняла.

Незнакомец едва успел дочитать, как снаружи в дверь ударили чем-то тяжелым.

— Отворяй, мразь блатная! — крикнуло несколько голосов. — Мы знаем, что ты здесь!

Незнакомец выругался.

— А вот и суки пожаловали!

Он неожиданно сильно толкнул Ляха в плечо и тот влетел в узкий чуланчик. В нос ударило затхлой сыростью, за спиной хлопнула дверь. С разбегу Лях ударился головой во что-то твердое и отключился.

В себя Лях пришел не скоро. Было темно. Он пощупал сначала себя, потом вокруг себя. Голова здорово болела, но, кажется, была цела. Он лежал среди ведер и тряпок. Лях вспомнил обстоятельства, при которых здесь очутился, и испугался, что потерял маляву. Но записка оказалась крепко зажатой в побелевшем от напряжения кулаке. Он поднялся и наощупь выбрался из чулана. В раздевалке никого не было. Лях заглянул в душевую и замер.

В душевой горела одна тусклая лампочка. Но и ее света оказалось достаточно, чтобы разглядеть картину сучьей расправы. Возле дальней стены под проходящей у самого потолка трубой висел человек. Пол и стены вокруг него были залиты кровью. Лях всмотрелся и понял, что тот висит на собственных кишках, тянущихся из распоротого живота. На правой руке повешенного не хватало указательного пальца. Лях догадался, что убитый и был незнакомцем, передавшим ему маляву.

Пошатываясь, Лях вышел из бани в общий коридор. Издалека послышались торопливые шаги. Это был надзиратель. Получалось, что вертухай куда-то отходил и только теперь вернулся. Очень странно. Он посмотрел на Ляха равнодушным рыбьим взглядом.

— Ну что, помылся? Тогда вперед, в камеру.

И отвел его обратно в клоповник.

* * *

Столыпинский вагон был набит под завязку, поэтому Ляха сунули в карцер, где уже помещался пожилой арестант из категории ООР — особо опасных рецидивистов. Вероятно это было сделано для того, чтобы не разлагать \"случайно оступившихся\" первоходов — наивных убийц, насильников и бандитов. Карцер представлял собой располовиненное по вертикали железной стенкой купе, также сплошь обшитое железным листом.

Погоняло у старика было — дед Матвей. В дороге Лях вел с дедом Матвеем долгие разговоры на разные темы, но чаще всего речь у них заходила о правильных понятиях. Дед хоть и не был вором в законе, но считался уважаемым и авторитетным арестантом. Поэтому Ляха удивили его слова.

Правда и Лях давно уже не был лопоухим пацаном, который слово \"понятия\" произносит с восторгом и восхищением. Он видел как сплошь и рядом сами законные воры нарушают понятия и требуют их соблюдения только тогда, когда им это выгодно. Об этом и зашел разговор.

— Я считаю, что на зоне без понятий никак нельзя, — сказал Лях. — Иначе чистый беспредел будет. Вот ты сам посуди, дед Матвей. ты дольше моего зону топтал, всякого насмотрелся. Где порядка больше — на черных зонах, где урки верховодят, или на красных, козлиных?

Дед Матвей покряхтел, ворочаясь с боку на бок, и не спеша начал:

— Базара нет, на красных зонах чистый душняк и беспредел. Но вот сами понятия… Сколько нормальных пацанов дуриком, ни за что в обиженку загнали! А что, обиженные, не люди?

Вот один раз ехал я как-то со старым вором в \"столыпине\". Я сам тогда молодой был, как ты сейчас. Со жрачкой тогда у нас напряг серьезный был. А тут на нижней полке два зека харчи выкладывают.

\"Извиняйте, — говорят, — что мы вас не угощаем, но это потому как мы — пидоры опущенные\". А мой сосед, старый честняк, запросто так к ним подсаживается и заявляет: \"А это еще доказать надо\". Я тогда к ним не присоединился, а теперь вижу — дурак был, потому и голодный в тот раз остался.

— Так по твоему выходит, что понятия не нужны? — с недоумением спросил Лях.

— Почему не нужны? Без понятий нельзя, — убежденно заявил дед Матвей. — Только главное понятие — по совести жить и человеком быть. А все эти правила дурацкие братва со скуки сочиняет, чтобы от безделья на хате башкой не тронуться. Вот мусора и рады. Сам посуди, ведь если бы не козлятник и петушатник, из кого бы менты себе стукачей да актив вербовали? Воры сами себя под корень переводят, ментам и делать ничего не надо. Один раз блатной на работу вышел — сразу стал мужиком, другому елду за ухо положили — \"плотником\" заделали, третьего опомоили и опустили насильно по беспределу — вообще в обиженку загнали. Обратно в правильное сословие дороги нет. И куда такому деваться? Только в козлы идти и бывших корешей, которые его продали, щемить. Я потому в цветную масть и не лезу. С незаметного меньше спросу.

Лях долго молчал. Обдумывал сказанное дедом Матвеем. Наконец тому надоело играть в молчанку и он обратился к Ляху.

— Тебя куда везут?

— На строгий, — ответил Лях.

— Дело хорошее, — одобрил дед Матвей. На строгом порядка больше. На общем режиме, к примеру, кто в обед первым на \"помойку\", в столовку то есть, заскочил, тот самый жирный кусок и сожрал. А на строгом что зацепил не глядя половником, то и твое. И не дай бог заметят, что в чужую шлюмку \"косяка давишь\". Тут же у стола и припорют. Только бы не на \"Елочку\" к Медведю. Вот уж где и душняк, и канитель смертная.

\"А я как раз туда и еду\", — подумал Лях, но говорить не стал.

Так, слушая мудрые речи старого арестанта и добрался Лях до своей зоны.

* * *

Этап оказался небольшим, восемь человек. С этапки вновь прибывших первым делом загнали на медосмотр в санчасть. Лях удивился — с чего бы такая забота?

Прапорщик провел их больничным коридором и остановился у двери с табличкой \"ЛОР\", у кабинета врача \"ухо-горло-носа\". К табличке кто-то прилепил вырезанную из бумаги букву \"Д\". Получилось \"ЛОРД\". Лях понял, что тут и обитает главный авторитет зоны. Из-за двери слышалась веселая песня:

\"На Кавказе мы живем, мы танцуем и поем!

Вай-вай-вай, как нам хорошо!

Мы грузынски вино пьем, русскы дэвушка ибом!

Вай-вай-вай, как нам хорошо!

Знайте, все мы кавказцы!

Вах, все мы кавказцы, на Кавказе живем!\"

Последнюю строчку-припев спели два раза.

Прапорщик ударил в дверь кулаком и песня стихла. Из кабинета тенями прошмыгнули несколько только что воспетых людей-кавказцев, больше похожих на шнырей, чем на воровскую пристяжь. Прапорщик завел прибывших в кабинет.

Это был не кабинет, а палата. По тюремным меркам палата-люкс. В ней стояла только одна койка, пол был застлан ковром, в углу работал телевизор. При их появлении с койки поднялся грузин средних лет. В отличие от остальных зеков на нем были надеты спортивные штаны, свитер и черные лакированные туфли. Также, вопреки правилам, под носом у него щетинились густые усы. Пухлыми пальцами авторитет перебирал четки из черного камня.

— Я тут за вора, — представился он. — Поставлен над этой зоной. Погоняло — Лорд. Порядки у нас простые: даешь норму и ждешь конца срока. Отрицалы здесь долго не живут. Для непонятливых у меня тросточка имеется из железного дерева, — кивнул он на массивную трость, стоявшую в углу. — Поэтому, мужики, давайте жить хорошо. Вопросы есть?

— Где ты увидел мужика? — с вызовом спросил Лях.

Остальные промолчали.

Лорд повнимательнее посмотрел на Ляха.

— А ты кто будешь, э?

— Сам не видишь? Люди дразнят Ляхом.

Лорд скривился как от зубной боли.

— Ладно, брат, с тобой потом побазарим.

Их вывели в соседний кабинет, где их действительно ждал врач, гигант в небрежно накинутом на зеленый мундир белом халате.

После формального осмотра — никаких тебе \"нагнитесь, раздвиньте ягодицы\". Ляху показалось, что верзилу-врача больше интересуют сопроводительные документы.

Потом их вернули в этапку. На следующий день всех прибывших распределили по отрядам. Перед тем как распустить этапников, перед ними выступил сам начальник колонии, пахан зоны, полковник Медведь. Слово его было кратким, но выразительным:

— У нас \"Тайга — закон, Медведь — хозяин\". Будет план, будет и песня. Отказчикам — изолятор. Кто не работает, тот не ест. Передовикам усиленная пайка и досрочное освобождение. Для упрямых — указ \"Один-восемь-восемь-три\" — добавка в пять лет к сроку за систематическое нарушение режима содержания. Короче, каждый сам творец своего счастья. А сейчас все подойдут и распишутся.

— Что это? — спросил Лях, когда очередь дошла до него.

— Соцобязательства.

Лях глянул в листок. Там значилось, что он полностью осознал свои ошибки, обязуется выполнять производственный план, приказы начальников и постановления актива колонии, а также призывает других заключенных быть благоразумными и починяться требованиям администрации. Оставалось только поставить свою подпись. Лях плюнул под стол и отошел.

— Вы что, отказываетесь трудиться? — строго спросил Медведь.

— Почему? — не согласился Лях. — Я на любую работу согласен. Могу коньяк дегустировать, могу макароны продувать или черную икру в банки раскладывать,

— А красную не хочешь? — спросил Медведь. — Или, к примеру, лес валить?

— Лес валить не хочу, — признался Лях. — Деревья — это кислород. Если каждый дурак начнет деревья валить, скоро нечем дышать будет.

— Так, один отрицательно настроенный есть! — торжествующе объявил Медведь. — Прекрасно. На его отдельном примере мы покажем остальным, что их ждет в случае неповиновения. Для начала объявляю заключенному Воронцову пятнадцать суток штрафного изолятора. Тащите его в крякушник к Папе Карло.

Вертухаи подхватили Ляха и поволокли, окучивая по дороге ударами дубинок.



* * *

Десять камер штрафного изолятора и четыре камеры БУРа располагались в бараке, обнесенном высоким забором. Ляха привели в камеру ШИЗО.

Надзиратель обшмонал его наскоро, но дневальный, толстый носатый зек по кличке Папа Карло, не поленился нагнуться и вытащить у Ляха из носка несколько сигарет. Сам Лях не курил, но курево для карцерного общака с собой захватил.

Здесь Ляху выдали теплое белье, выкрашенное в черный цвет. Ботинки у него также забрали, а взамен швырнули чуни из обрезанных валенок. Его втолкнули в камеру размером два на четыре метра. За дверью находилась железная решетка.

Две откидные шконки были подняты и заперты на замок. Окно было закрыто решеткой, но лишено стекла. Температура в камере была явно ниже нуля. Стены покрывала корявая \"шуба\" — штукатурка с солью, вся в разводах плесени и изморози. Единственная неоштукатуренная стена под окном была украшена нарисованной прямо поверх кирпичей батареей парового отопления.

Лях сумел по достоинству оценить вертухайский юмор — типа очаг на куске холста в каморке Папы Карло. Жалко только, что никакой дверцы за картинкой не было. Обстановку камеры дополнял чан без крышки, выступавший в роли параши.

Первым делом Лях стянул с себя нижнюю, \"холодную\" рубаху, помочился на нее и плотно заткнул этой мокрой тряпкой разбитое окно. В камере стало немного теплее.

— Эй, начальник, почему матрас не дали? В ШИЗО матрас полагается и прогулка!

— Ага, сейчас! — послышался в ответ хохот дневального.

В пять утра Папа Карло поднял и запер шконку, в восемь подал завтрак. Кормили в карцере через день. К счастью, этот день был \"рыбным\", а не \"пролетным\" — когда давалась только вода и соль по вкусу.

Лях крепко сжал в руках кружку с кипятком. Он чувствовал как тепло медленно проникает в промороженный за ночь организм. Он вдыхал горячий пар и только иногда позволял себе сделать небольшой глоток.

Пока вода не остыла, Лях отщипнул кусок черного хлеба и скатал из него шарик. Этот шарик он долго сосал, гонял во рту и растирал языком по небу. Ляху все же удалось обмануть бдительность шныря и пронести с собой в камеру немного чеснока и сала. Эти крохотные дольки он также долго сосал и гонял во рту.

На обед подали отжатый через марлю суп и кашу, предварительно подержав их на морозе. На следующий, пролетный, день Лях не получил и этого. Только пайку хлеба утром и три кружки кипятка в течение дня. Все остальное время он старался спать или согревался бегом на месте и отжиманиями от цементного пола. И с каждым днем чувствовал как уходит жизнь.

* * *

Однажды утром дверь с лязгом открылась и вертухаи волоком втащили в камеру полубесчувственное тело. Когда арестант со стоном перевернулся на спину, Лях узнал его. Это был Сынок, с которым Лях во время первой отсидки познакомился в предзоннике \"Силикатной\". Тот тоже его узнал. Лях помог ему сесть. Сынок, судя по всему, был то ли болен, то ли сильно избит.

— Вот и свиделись. Откуда ты? — спросил Лях.

— С Новоуральской. С Сучьего транзита.

— И я оттуда. Люди говорили, человек с малявой шел, да не дошел. Это не ты был?

Сынок махнул рукой.

— Теперь уж что скрывать? Я.

Лях решил тоже открыться.

— Я тоже маляву принес. Только не знаю, кому отдать.

— Кому надо к тебе сам подойдет. Что в маляве?

— Прогон. В нем Лорда гадом объявили, — понизив голос, сказал Лях.

— И я с тем же. Здесь, на месте, убедился. Все верно. Он власть забрал. Грев, что на братву идет, на себя тратит. Сам апельсин-лаврушник, масть пиковая, и вся пристяжь у него из лаврушного зверья. Честных арестантов по кондеям щемит, с ментами снюхался. Одно слово, окончательно ссучился.

— Как же Медведь его терпит? — удивился Лях. — Он, похоже, мент крутой.