По словам Квика, во время терапевтических сеансов речь об этом происшествии заходила уже не раз, и называлось оно кодовым словом «темнокожий мальчик». А потом вдруг «всплыло» и имя.
Правда, «темнокожий мальчик» — не слишком подходящее название: у Чарльза были светлые волосы и кожа. Это подтверждает и описание 1976 года: в материалах полиции Чарльз «тёмно-русый».
По словам Квика, у Чарльза была короткая стрижка, что опять-таки противоречит информации следователей: согласно их описанию, у мальчика волосы достигали плеч.
— А что вы можете сказать о его одежде? — спрашивает Сеппо.
— Я бы сказал, что он был в такой джинсовой куртке на подкладке.
Позже на допросе Квик заявит: в памяти всплывает образ верхней одежды из глянцевой ткани — похоже, что-то вроде чёрной стёганой куртки.
В день исчезновения на Чарльзе была примечательная длинная кожаная куртка, сшитая на заказ, и её едва ли можно было перепутать с джинсовой или стёганой.
При этом Квик совершенно ничего не помнит об узких джинсах Чарльза, хотя и заявляет, что снимал с него брюки:
— Очень приличные штаны, я бы сказал. Не знаю, как называется материал. Э-э…
— Не джинсы?
— Нет.
— Более тонкий материал?
— И вот тут вот крючок, — поясняет Квик, показывая на пояс.
Похоже, Квик описывает габардиновые брюки, а также утверждает, что на Чарльзе были сапоги, хотя на самом деле он ушёл в замшевых ботинках марки Playboy. Квик продолжает: он говорит, что не слишком глубоко закопал тело. Но и на этот счёт у криминалистов оказалась своя точка зрения:
«Не удалось найти никаких подтверждений тому, что обнаруженные останки были зарыты», — написано в отчёте. Способ убийства, описанный Квиком, также вызывает вопросы:
— Ну, я беру такую вот, ну, такую, маленькую… э-э… э-э… металлическую ложечку для обуви, — объясняет Квик.
Проведённая экспертиза останков даёт однозначный ответ: Чарльз не подвергался насильственным действиям.
Части тела подростка были найдены на довольно большом расстоянии друг от друга, и криминалисты установили, что кости растащили дикие животные. Некоторые крупные фрагменты так и не удалось обнаружить.
Учитывая, что Квик рассказывал о том, как расчленил тело Юхана Асплунда, вопрос Сеппо Пенттинена кажется вполне логичным:
— Расчленяли ли вы каким-то образом тело?
— Нет, не… не расчленял. Никак не отделял друг от друга части тела, — объясняет Квик.
К вопросу о расчленении Сеппо Пенттинен возвращается 19 апреля. Слова Томаса Квика на сей раз окажутся самым главным доказательством его вины.
Перед допросом они обсуждают вероятное расчленение — быть может, Квик забрал с места преступления какие-то части тела? Во время этой беседы — как и ряда других — диктофон выключен и нет ни адвоката, ни свидетеля. Когда начинается запись, Пенттинен сразу же выдвигает предположение, которое Квику остаётся лишь подтвердить.
Пенттинен: Во время перерыва или до начала данного допроса вы сообщили, что забрали с места преступления какую-то часть тела, а позже в беседе упомянули, как вспомнили, будто что-то произошло с ногой. Сейчас, когда я говорю это, вы киваете. Должен ли я это понимать как согласие с тем, что вы отделили от туловища ногу?
Томас Квик: Да.
Пенттинен: Насколько… В таком случае, какую часть ноги? Во время разговора вы показываете место в районе колена, так?
Томас Квик: Да.
Пенттинен: Речь идёт об одной ноге или о двух?
Томас Квик: Да, прежде всего, об одной.
Пенттинен: Как мне понимать эти слова? Что значит «прежде всего, об одной»?
Томас Квик: Ох… Ну-у, д-две, но да…
Пенттинен: Вы забираете с собой нижние части обеих ног?
Томас Квик: Да.
Пенттинен: Вы снова утвердительно киваете.
Слова Квика в точности совпадают с отчётом полиции. Тем не менее спустя несколько месяцев криминалисты вновь вернулись на место преступления, чтобы лучше его осмотреть. 6–7 июня они обследовали более крупный участок и обнаружили голени — те самые, которые Квик якобы забрал с собой в Фалун.
В это время Пенттинен находился в Питео и поспешил назначить очередной допрос с Квиком на 12 июня 1994 года.
Читая протоколы, я поражаюсь: Квик уже рассказывал, какие части тела забрал с собой, но на новом допросе Сеппо Пенттинен делает вид, будто они никогда не говорили об этом.
Пенттинен: Можете ли вы со стопроцентной уверенностью заявить, что существует какая-то часть тела, которую криминалистам никогда не удастся обнаружить на месте происшествия?
Томас Квик: Да.
Пенттинен: Назовите её.
Томас Квик: Нога.
Пенттинен: Одна нога. Можете ли вы точно сказать, какая именно: правая или левая?
Томас Квик: Точно сказать не могу.
Пенттинен: Но это вся нога? Бедренная кость и голень?
Томас Квик: Да-да…
Пенттинен: Эти части не смогут обнаружить?
Томас Квик: Не-е.
Пенттинен: По-моему, вы не очень уверены?
Томас Квик: Это точно не бедренная кость.
Всё возвращается на круги своя. Исчезнувших и найденных голеней Чарльза снова две. Но методы, при помощи которых Томас Квик столь успешно исправляет допущенные ранее ошибки, вызывают много вопросов.
Пенттинен не спрашивает, отсутствуют ли какие-либо части тела: вместо этого звучит вопрос о какой-нибудь части. В вопросе заложен правильный ответ: одна часть.
Томас Квик неуверенно говорит «нога», но Сеппо Пенттинен тут же уточняет: «одна нога» и спрашивает какая: правая или левая. Потом он сам же утверждает, что это нога, состоящая из двух частей: бедренной кости и голени.
Уже при первом осмотре места происшествия криминалисты обратили внимание на расположенные неподалёку лисьи норы. Большая часть обнаруженных останков Чарльза была найдена на обширной территории в форме веера, сходившейся около этих нор. Одну из костей руки криминалисты описывают так: «Всё указывает на то, что какое-то животное разорвало ткань и вытащило кость через кожаный рукав».
Мне криминалисты заявляют, что и теперь уверены: останки растащили лисы или какие-то другие дикие звери, а некоторые кости, вполне вероятно, оказались и в норах.
Квик рассказал, что расчленил тело при помощи лучковой пилы, какой обычно пилят дерево. Однако эксперты не смогли обнаружить на костях следы распила — вместо этого они увидели на них следы зубов хищников. Джинсы, которые Чарльз при жизни мог натянуть на себя только с большим трудом, Квику легко удалось снять. К тому же, в его рассказе узкие джинсы превратились в габардиновые брюки.
— Какую ногу вы забрали — я имею в виду — целой? — спрашивает Сеппо. — Всю левую?
— Да, — отвечает Квик.
Но если бы он действительно забрал оттуда какую-то ногу, это была бы правая. Судмедэксперт установил: на месте преступления удалось обнаружить бедренную кость левой ноги.
Криминалисты отметили на карте восемнадцать мест, где находились кости или частицы одежды, растащенные, по всей видимости, дикими животными. Самые крупные — тазовые, бедренная и большая берцовая — лежали дальше всех.
Если взглянуть на протоколы допросов глазами Грегга МакКрари, результат впечалит.
Как только Квик начинает говорить о расчленении, вопросы становятся исключительно закрытыми, дающими ему «правильный» ответ. В двух важнейших частях допроса 90 % сказанного принадлежит Пенттинену (142 слова) и лишь 10 — Квику (15 слов). На втором допросе Пенттинен произнёс 83 % слов, а Квик — 17 %. Но самое неприятное — это постановка вопросов: в них уже содержатся желаемые ответы.
Квику нужно лишь сказать «да», кивнуть или что-то промямлить. Что он, собственно, и делает.
Когда речь заходит о допросах, от самого Стуре можно добиться немного. В его сознании вообще нет воспоминаний ни о следственных экспериментах, ни о допросах. Стуре объясняет это одним:
лечение было основано на огромных дозах бензодиазепинов. Небольшое просветление наступает, лишь когда я спрашиваю о том, как он впервые узнал об исчезновении Чарльза Зельмановица из Питео в 1976 году. Стуре с радостью готов рассказать об одном из немногочисленных конкретных событий.
— Я отчётливо помню, как сидел в общей комнате 36-го отделения и читал «Дагенс Нюхетер». Там я увидел заметку о том, что полиция обнаружила останки Чарльза.
Однако меня ждёт разочарование: мой первый запрос «Чарльз Зельмановиц» в базе данных газеты не выдаёт статьи, о которой говорил Стуре.
Подавленный, я звоню Стуре и объясняю, что не нашёл заметку. Может, он что-то путает?
— Нет-нет! Я даже помню, что она была в левой колонке, — уверенно заявляет Стуре.
Наконец, Йенни Кюттим обнаруживает эту статью в архивах Шведского телевидения. Статья от 11 декабря 1993 года была помещена на полях слева, в точности как говорил Стуре.
Называлась она «Загадка убийства шестнадцатилетней давности разгадана».
Я замечаю, что автор статьи неправильно вычислил год. Когда она была опубликована, с момента исчезновения Чарльза прошло не шестнадцать, а семнадцать лет. Сам год происшествия — 1976‐й — не упоминается.
Если эта заметка была единственным для Томаса Квика источником информации перед признанием, то, должно быть, он пытался определить год, когда произошло убийство. Значит, он должен был вычесть шестнадцать лет и назвать осень-зиму 1977-го. Именно так он и сделал.
До первого допроса по этому делу Квик около трёх месяцев обсуждал убийство Чарльза со своим терапевтом. Сеппо Пенттинен поинтересовался, помнит ли Квик, в каком году произошло это событие.
— Это случилось через десять лет после истории с Альваром, — заявил Квик, намекая на убийство Альвара Ларссона на острове Сиркён в 1967 году.
— Через 10 лет, — произнёс Пенттинен. — Значит, речь о 1977‐м.
— Да, — соглашается Квик.
Таким образом, Томас Квик связал это событие со смертью своего отца, который скончался в сентябре того же года. Подобное подкрепление воспоминаний придало вес словам Квика, но, несмотря на гладко выстроенную историю, Пенттинен знал, что Квик промахнулся с датой.
— Точно ли речь идёт о 1977-м? Может ли существовать вероятность, что это не так?
— В связи с этим событием в памяти всплывает история с Альваром, когда мне было семнадцать, а дальше мне, стало быть, двадцать семь, — настаивает Квик.
Тут на помощь приходит адвокат Гуннар Лундгрен, предлагая вернуться к точному времени как-нибудь в другой раз:
— Здесь есть какая-то неуверенность. Думаю, мы сможем обсудить это позже.
Но к этому вопросу они больше не возвращаются — равно как и к утверждению Квика, что убийство было как-то связано со смертью его отца и произошло через десять лет после убийства Альвара.
Разумеется, Сеппо Пенттинен знал, что Квик сделал признание вскоре после того, как в СМИ заговорили о находке в Питео. Он просто не мог не спросить:
— Вы ничего не читали об этом?
— Читал? Не припомню такого. Чель [Перссон] сказал, когда назвал фамилию. Он сказал, что об этом писали.
Вдруг показания Томаса Квика о смерти Чарльза Зельмановица перестали вызывать интерес. Он рассказал об убийстве только после появления в «Дагенс Нюхетер» заметки об обнаруженных останках. Он воспользовался неверной информацией из газеты о годе преступления, который к тому же связал с датой смерти отца и годом убийства Альвара Ларссона.
Это были первые признаки того, что обвинения как минимум в одном из убийств, за которые осудили Томаса Квика, основывались на ложном признании. Но у меня оставался ещё миллион вопросов. Лишь получив все ответы, я буду готов поверить, что шесть судов сочли невиновного пациента психиатрической клиники виновным в совершении восьми убийств, к которым он не имел никакого отношения.
Изучая материалы допросов, я всё больше убеждался: Томас Квик не сказал о Чарльзе Зельмановице почти ничего, что соответствовало бы действительности.
Квик рассказал, что встретил подростка к юго-западу от Питео, однако мальчик исчез из Мунксунда, расположенного к северо-востоку от центра Питео. Квик заявил, что вместе с сообщником проехал через центр города к месту преступления. Однако Чарльз исчез около дома, а место, где позже обнаружили его останки, находилось в четырёх километрах восточнее.
Квик настаивал, что увидел Чарльза ближе к вечеру, но подросток провёл весь вечер с друзьями и исчез только около часа ночи.
Квик вспомнил, что в Питео лежал снег, хотя на самом деле там была плюсовая температура и несколько дней шёл дождь, так что 12 ноября 1976 года на земле не было ни снежинки.
Криминалисты установили, что тело не было зарыто — при этом Квик утверждал обратное.
Томас утверждал, что Чарльз добровольно вступил с ним в связь, но все знали: за пару часов до этого у подростка был половой контакт с Марией.
Интересно, что обо всех этих несовпадениях думали Сеппо Пенттинен и Кристер ван дер Кваст? А ведь Квик ещё и заявил, что уговорил женатого человека без криминального прошлого проехать полторы тысячи километров по зимней дороге, чтобы найти подходящего мальчика — разве такое могло произойти? И зачем надо было ехать именно в Питео?
Что думал по этому поводу руководитель следствия Кристер ван дер Кваст — в материалах дела нет ничего. Правда, на определённом этапе ван дер Кваст обратился за советом по некоторым психологическим вопросам к психиатру Ульфу Осгорду. Но Осгорд, работавший на Государственное управление полиции, отказался помогать: ему хватало забот с расследованием убийства Улофа Пальме. Ван дер Квасту пришлось довольствоваться объяснением никому не известного «эксперта по вопросам памяти», доцента Стокгольмского университета, для которого исследовать психику настоящего серийного убийцы было пределом мечтаний.
Когнитивные методы допроса
В марте 1993 года начались первые допросы Томаса Квика, и вскоре в рубрике «Полемика» газеты «Дагенс Нюхетер» вышла статья доцента психологии Свена-Оке Кристиансона, который поспешил безжалостно окрестить Швецию «страной третьего мира, когда речь заходит об исследованиях в области психологии и использовании знаний в этой сфере на пользу полиции и судебной системы».
В своей статье Кристиансон предлагал ответы сразу на несколько вопросов, касающихся случая Томаса Квика:
«В данный момент проводятся исследования, посвящённые тому, как жестокие преступники и психопаты воспринимают ситуации, связанные с высокой эмоциональной нагрузкой, и справляются с ними. Особое внимание уделяется изучению серийных убийц с целью выяснить их психологический тип личности, предпосылки их поведения, тип выбираемых ими жертв и методы их действий. Данное исследование могло бы оказаться весьма полезным для полиции с учётом увеличившегося в последнее время числа преступлений насильственного характера».
Современному читателю подобная статья покажется чуть ли не заявлением соискателя: если верить тексту, автор — прекрасный кандидат в помощники по делу Квика. Кристиансон всячески демонстрировал, как его экспертное мнение может помочь отыскать ответы на разные вопросы:
«Знания из области психологии о том, как вести себя с психически неуравновешенными людьми или лицами, пребывающими в неустойчивых эмоциональных состояниях, могут оказаться весьма полезны как для следователей, так и для прокуроров».
В Швеции пока ещё не было ни одного серийного убийцы — и всё же Кристиансона интересовали именно они.
«В рамках исследования жестоких преступников и серийных убийц изучались их поведение, их мотивы, их восприятие преступления и их память. Часть из них — психопаты, как, например, серийный маньяк Джеффри Дамер в США. В своём жилище он хранил останки пятнадцати человек, которых собственноручно умертвил. Какие потребности удовлетворяют таким образом психически нездоровые люди?»
Свен-Оке Кристиансон прибыл в Сэтерскую лечебницу 14 апреля 1994 года и тут же принялся проверять функции памяти Томаса Квика. Стуре Бергваль до сих пор помнит их первую встречу:
«Я не мог поверить, что этот маленький тощий человек — доцент психологии».
Кристиансон не скрывал своей радости: его привлекли в качестве эксперта к следствию, в котором пригодятся его профессиональные навыки. Он был не только специалистом по вопросам памяти: его живой интерес вызывали особенно жестокие преступления и серийные убийцы. Конечно, он оказался здесь по поручению следствия, но и свободное время он старался проводить в Сэтерской клинике, беседуя с Томасом Квиком. Их разговоры обычно продолжались семь-восемь часов, и они вместе пытались понять, что могло руководить поведением маньяка. В этих беседах Кристиансон выступал в роли теоретика, а Квик — практика, который мог дать подробные ответы на вопросы доцента о душевных переживаниях серийного убийцы.
«Свен-Оке Кристиансон был настоящим маньяком, когда дело касалось серийных убийц. Он готов был написать книги о Томасе Квике и подобных ему, во‐от такие толстенные! — рассказывает мне Стуре и показывает их размер. — Джеффри Дамер — серийный убийца, у которого в квартире хранились отрезанные головы, — конечно, был идолом. Помню, как Свен-Оке спросил, что чувствовал Дамер, расчленяя тела своих жертв. А потом попросил меня описать чувство, которое испытываешь, поедая жертву, — эдакое чувственное, почти эротическое наслаждение. Свен-Оке был уверен: Джеффри Дамер просто обязан был ощущать нечто подобное. И я должен был это подтвердить и описать».
Стуре припоминает, что Кристиансон проводил с ним некие упражнения. Перед поездкой в Питео, где Квику предстояло показать, как он убивал Чарльза Зельмановица, Кристиансон вывел его на территорию лечебницы. В небольшом перелеске за больничным музеем Квик должен был продемонстрировать, как он несёт тело Чарльза, и «попробовать пройти» от лесной тропинки до места, где обнаружили останки мальчика.
«Он попросил меня вспомнить все ощущения. Я должен был чувствовать возбуждение и напряжение, а ещё печаль, ведь в руках я держал мёртвое тело. И гнев. “Представьте себе, будто несёте тяжёлое тело”, — говорил он».
Квик поднимался на лесной холм, притворяясь, что несёт тело и скорбит, а Кристиансон шёл рядом, держа в руке часы. Он громко отсчитывал шаги.
«Когда мы сделали триста шагов, он сказал: “Мы пришли!” — а потом спросил, возникли ли в моей памяти ещё какие-то воспоминания о Чарльзе Зельмановице. “О да”, — ответил я. Тем самым я подтверждал его теории», — припоминает Стуре Бергваль.
Стуре помнит и о поездке по лесной дороге в сторону Бьёрнбу в нескольких десятках километрах от Сэтера:
«Сеппо, я и ещё три сотрудника больницы поехали туда на машине. Мы рассматривали разные канавы, доехали до конца дороги и остановились у поворота».
Потом они нашли достаточно широкую канаву, которая, видимо, походила на ту, что была в Питео. Стуре утверждает: Пенттинен ясно дал ему понять, где именно надо будет искать. Он сделал это очень виртуозно:
«В этом-то и был секрет. Он сказал: “Быть может, канава выглядела как-то так?” И тогда я понял его намёк. “Да, она выглядела в точности как эта”, — ответил я».
Прогулка по территории больницы и вылазка в лес, где Томасу Квику показали похожий карьер, стали отличными примерами новых представлений о «когнитивных методах допроса», поклонником коих был Свен-Оке Кристиансон. Воссоздавая «внешнюю среду и внутренние переживания», связанные с моментом убийства, Квик мог быстрее вспомнить и обстоятельства преступления. В подобной ситуации можно было оправдать даже наводящие вопросы, считал Кристиансон.
В данных конкретных случаях Стуре явно могли предоставить ключевые факты, известные лишь полиции, и мне трудно принять то, что он говорит. Всё это радикально отличается от общепринятых методов проведения следствия и служит прямой наводкой. Неужели он не лжёт?
При этом я сам верю Стуре, но прекрасно осознаю: его история кажется столь удивительной, что без дополнительных доказательств не может представлять никакой ценности.
В субботу 20 августа 1994 года в аэропорту Питео приземлился частный самолёт. Из него вышли Томас Квик, Биргитта Столе, Свен-Оке Кристиансон, следователи и врачи Сэтерской клиники.
В распоряжение этой компании местная больница предоставила целое отделение. Условия вряд ли были слишком комфортабельными, зато все могли жить в одном месте, где можно было гарантировать безопасность как Квику, так и обычным людям. На следующее утро из Умео прибыли Кристер ван дер Кваст и судебно-медицинский эксперт Андерс Эрикссон. Вместе они направились в полицейский участок Питео, где начальник криминальной полиции Харри Нюман угостил всех кофе.
Вскоре Томас Квик уже сидел в одной из машин, рядом с ним были Кристиансон, Столе, Пенттинен и врач из Сэтерской лечебницы. Все с нетерпением ждали, когда подозреваемый покажет место, где совершил убийство Чарльза Зельмановица и спрятал тело.
Судя по материалам дела, Квик понятия не имел, в каком направлении нужно ехать.
«Как я уже говорил на допросах, у меня со сторонами света как-то не очень», — пытается оправдаться он.
Но ситуация не безнадёжна: Сеппо Пенттинен знает дорогу, и машина едет сначала по Тиммерледен, а затем по Норра-Питхольмсвеген выезжает из центра и оказывается в шведской глуши.
Место преступления уже совсем близко, но Квик по-прежнему не в состоянии сориентироваться, и Пенттинен продолжает показывать дорогу. Когда до цели остаётся около полукилометра, бразды правления передают Квику.
«Мы уже в районе, который представляет для нас интерес», — поясняет Пенттинен Квику.
На оставшемся отрезке пути их ждёт развилка, и Квику необходимо указать верное направление. «Налево», — машина успевает проехать два километра, прежде чем Пенттинен отмечает, что Квик ошибся. Они возвращаются и сворачивают направо. Вскоре Квик замечает в лесу нескольких полицейских.
Машина проезжает мимо, и ещё через пару километров появляются первые постройки. Квик говорит, что они проехали слишком много. Они снова разворачиваются и едут назад, проезжают место преступления и останавливаются у развилки. Квик понимает: они почти у цели. Он предлагает выйти. Пройдя пятнадцать-двадцать метров по лесной тропинке, он останавливается.
«Похожие канавы мы искали и в Сэтере», — констатирует он.
Вот оно — доказательство, что всё было в точности так, как рассказал мне Стуре. Случайная фраза, не понятная никому, кроме тех, кто был напрямую связан с Квиком. Именно потому-то её было так легко пропустить мимо ушей.
Они подходят к канаве рядом с тем местом, где обнаружили останки Чарльза. Квик замечает тропинку, протоптанную полицейскими и криминалистами, которые исследовали этот участок на протяжении нескольких недель.
— Думаю, нам сюда, — говорит Квик.
Сделав пару шагов, он останавливается в замешательстве.
— Не смогу сам дойти до этого места.
Его заводят в лес, и на плёнке слышно, как Квик произносит:
— Нужно сделать столько же шагов, сколько мы делали в Сэтере со Свеном-Оке. Триста…
«Когнитивные методы допроса» снова показали свою «эффективность».
Сеппо Пенттинен поддерживает Квика и ведёт его в лес. Через триста шагов они видят нужное место. В поисках костей, растащенных по всей округе лисами и другими животными, криминалисты перерыли участок приличных размеров.
Пенттинен помечает в своём блокноте: Квик «чрезвычайно возмущён разрытой землёй и повреждённым слоем мха».
Раньше Квик рассказывал, как сидел то ли на камне, то ли на пне. Вдруг он видит большой камень и пытается показать, как сидел на нём после убийства Чарльза. Тёмная ноябрьская ночь не доставляла ему никаких неудобств. Квик отчётливо видел как своего сообщника, так и жертву.
Каждый, кто хоть раз бывал ночью в лесу, хорошо понимает: здесь что-то не так. В норрботтенском лесу в два часа ночи в ноябре никто не в состоянии разглядеть даже собственную руку. Квик же утверждает, что прекрасно видел землю и мог отличить ёлки от сосен. Как такое возможно? Этим вопросом не задался ни один из присутствовавших.
Руководствуясь рекомендациями Свена-Оке Кристиансона о когнитивных методах ведения допроса, полиция принесла на место преступления манекен, который должен был обозначать Чарльза Зельмановица. Пенттинен просит Квика положить манекен так, как лежало тело Чарльза.
По разрытой земле видно, в каком месте оно находилось, но как оно располагалось — совсем не очевидно. Квику может повезти: вероятность угадать — ровно 50 %. Он кладёт манекен и ошибается на 180 градусов.
Пенттинен уточняет: точно ли именно в таком положении Квик оставил мальчика?
— Да, мне так кажется. Думаю, да, — отвечает Квик.
Свен-Оке Кристиансон пытается вмешаться и жестами призывает Квика обратиться к собственным чувствам и воспоминаниям.
— А не попробовать ли нам положить манекен ещё и вот так? Ну, чтобы обратиться и к чувственному восприятию?
Но Квик отказывается поворачивать манекен, и эту работу, следуя указаниям Кристиансона, приходится выполнять Пенттинену. В итоге манекен наконец удаётся расположить правильно.
— Не знаю, будет ли это видно на записи, но Томас активно кивает, — поясняет Пенттинен, глядя в камеру.
Андерс Эрикссон задаёт несколько вопросов о расчленении тела, но Квику явно непросто дать на них ответ. Он не уверен, что отрезал руку, но если да, то она осталась лежать на месте преступления.
— А что случилось с кистями? — интересуется Пенттинен.
Но Квик больше не желает во всём этом участвовать.
— Я не могу, не могу… Больше нет сил.
Он рыдает, всхлипывает и трясётся.
— Мне нужна ещё одна таблетка «Ксанора» — пусть будет передозировка, мне плевать…
— Да-да, — раздаётся сразу несколько голосов.
— С последнего приёма прошло уже много времени, — подтверждает Биргитта Столе.
Один из врачей Сэтерской клиники протягивает Квику баночку с таблетками. В лесу начинает смеркаться, и монотонный плач Квика постепенно сменяется гортанным мычанием.
Когда Квик наконец успокаивается и замолкает, группа покидает лес с торжествующим видом. Харри Нюман предусмотрительно забронировал столик в единственном в мире ресторане, где подают исключительно пальты
[31] — это «Пальтцерия» к северу от Питео. Поход в ресторан Стуре Бергваль вспоминает со смешанными чувствами:
«Все были так рады! Счастливее всех выглядел Сеппо Пенттинен. Нам принесли много разных видов пальтов, и мы с удовольствием поглощали их. Было что отметить: это же праздник в честь убийцы, который успешно выдержал следственный эксперимент! Как отвратительно и жутко…»
Кристер ван дер Кваст тоже был в восторге и, вернувшись домой, написал в полицию Питео:
«Хочу выразить огромную благодарность за неоценимую помощь, оказанную полицией Питео под руководством комиссара Харри Нюмана во время следственного эксперимента, проводившегося с Томасом Квиком в Питео 21 августа, и за прекрасную организацию мероприятия, завершающего этот эксперимент».
Жуткое представление
В то лето благодаря СМИ образ «беспощадного серийного убийцы Томаса Квика» оформился более чётко.
Новые эксперты в области психологии с уверенностью заявляли: Квик действительно убил пятерых мальчиков. Профессор судебной психиатрии Ларс Лидберг, привлечённый в качестве эксперта прокурором ван дер Квастом, вынес собственный вердикт в деле Зельмановица ещё до оглашения приговора:
«Я считаю, что Томас Квик совершил все те убийства, в которых сознался. Ничто не указывает на то, что он сочиняет, преувеличивает, пытается показаться значимым или произвести впечатление рассказами о своём прошлом», — сказал Лидберг газете «Экспрессен» 3 ноября 1994 года.
Разумеется, маньяк, подобный Томасу Квику, должен оказаться за решёткой — но, по мнению Лидберга, этого было недостаточно:
«Если он не согласится на стерилизацию добровольно, всегда можно сделать это принудительно».
Для маньяка Томаса Квика ни одно наказание не могло считаться слишком суровым и никакие меры безопасности не казались достаточными.
«Такие со временем становятся только хуже, они не могут перестать совершать преступления», — объяснял ван дер Кваст «Экспрессен» 18 октября 1994 года.
За этот период в медицинском журнале Томаса Квика записей практически нет, однако редкие пометки говорят о том, что дозы бензодиазепинов постоянно увеличиваются, а рассказы о его поведении ясно дают понять: лечение выходит из-под контроля.
2 мая 1994 г.
Сегодня во второй половине дня у Томаса случается сильная паническая атака. Он подходит к персоналу и говорит: «Я схожу с ума, помогите мне». Ему дают таблетку «Ксанора» и отводят в музыкальный зал, где он ложится на пол и начинает кричать. Персонал пытается сдерживать его. Приблизительно через сорок пять минут всё заканчивается.
6 июня 1994 г.
Во время терапевтической беседы с Томасом случается сильная паническая атака. Мы удерживаем его какое-то время, затем даём таблетку «Ксанора». Когда приступ заканчивается, разговор возобновляется. В час дня у него происходит новый приступ; мы обнаруживаем его в терапевтической комнате. Он раздет и находится в состоянии сильного отчаяния. Принимается решение фиксировать его к кровати.
На терапевтические беседы раз за разом приглашаются санитары, которые дают Квику лекарства и держат его, чтобы он не поранился. Сегодня многие сказали бы, что подобные записи, говорящие о необходимости давать пациенту огромные дозы наркотиков и связывать его, — это признаки неудачной терапии. Однако в Сэтерской клинике реакция Квика на терапевтические методы Биргитты Столе рассматривалась, напротив, как величайший успех.
Его обострённое состояние тревожности и отчаяния виделось логичным следствием регрессии. В своём журнале Столе отмечала:
«Регрессия [именно так!] предполагает отчасти возврат пациента к ранним травмирующим воспоминаниям детства, а отчасти — “пересказ” этих событий во взрослом состоянии посредством совершения насильственных действий и убийств, о которых он рассказывает следствию».
Перед судебным заседанием по делу Чарльза Зельмановица адвокат Гуннар Лундгрен направил письменное обращение к суду, пытаясь объяснить специфические психологические и медицинские особенности его клиента:
«Когда на предстоящем суде он будет вынужден сообщать драматичные и вызывающие ужас подробности, возможно возникновение приступов паники и отчаяния, ввиду чего в заседании наверняка придётся сделать несколько перерывов. В такие моменты у него случаются судороги, и ему становится сложно говорить. Однако справиться с этим помогут покой и несколько таблеток».
В этом суде многое было поставлено на карту: признать Томаса Квика невиновным фактически означало положить конец следственным действиям. В зал пришло немало людей, желавших воочию взглянуть на настоящего монстра и услышать о его зверствах.
Когда 1 ноября публику впустили в зал суда, их ждало зрелище, пробирающее до мурашек и не способное оставить равнодушным ни одного человека. На столе, тщательно подготовленном Кристером ван дер Квастом, лежали предметы, которые на протяжении всего процесса должны были находиться перед глазами судей, процессуальных сторон и зрителей. Тут были и лучковая пила, и остатки полусгнившей кожаной куртки, и изодранный ботинок фирмы Playboy.
Мать Чарльза Зельмановица Инга и его младший брат Фредерик с содроганием прошли мимо стола, стараясь не смотреть на него, но всё же успели заметить и ботинок, и остатки куртки, в которых был подросток, когда исчез семнадцать лет назад. И пилу…
Все эти предметы служили мрачным напоминанием о характере процесса, создавая при этом иллюзию найденных улик.
Пилу нашли в нескольких сотнях метров от останков Чарльза, но судмедэкспертам не удалось обнаружить следов порезов на костях мальчика. Да и Квик не говорил, что бросил её в лесу. Лоскуты кожаной куртки — неприятный намёк на то, что, несмотря на многочисленные допросы, Томас так и не сумел припомнить одежду Чарльза. Примерно то же можно было сказать и о ботинке, лежащем на столе прокурора: Квик настаивал, что на ногах мальчика были сапоги.
В мрачной «кунсткамере» Кристера ван дер Кваста отсутствовала, однако, одна улика, которая могла бы стать неопровержимым доказательством вины Квика, неоднократно заявлявшего, что на Чарльзе в тот день был кожаный ремень с металлической пряжкой. Суд спрашивал о нём младшего брата погибшего, Фредерика. В приговоре отмечается:
«Фредерик Зельмановиц заявляет, что не может с уверенностью сказать, был ли у Чарльза указанный ремень. При этом он отчётливо помнит, что подобный пояс имелся у него самого».
Суд констатирует: «Этот пояс братья могли одалживать друг другу».
Если Квик говорил правду, то ремень должны были обнаружить рядом с останками. Криминалисты долго пытались отыскать его; даже применяли металлоискатели. На месте преступления нашли пуговицы и крючки со сгнивших джинсов, но ремня словно след простыл.
Именно поэтому его сейчас и не было на столе прокурора. Вместо него пришлось положить три других предмета.
Из всего, что обсуждалось и демонстрировалось в зале заседания, самое большое впечатление на присутствующих произвела видеозапись, сделанная во время следственного эксперимента в лесу.
Пелле Тагессон, «эксперт по Квику» газеты «Экспрессен», до сих пор вспоминает об этом:
«Я увидел Квика в зале суда. Мне он показался совершенно обыкновенным парнем. А потом я увидел ту запись. Она повергла меня в шок! Помню, я подумал: как ужасно, что я пожал ему руку при встрече».
Несмотря на противоречивые данные, озвученные во время заседания, Пелле Тагессона окончательно убедили в виновности Квика кадры фильма, в котором подозреваемый издавал гортанное мычание. Сомнения как рукой сняло:
«То, что происходило во время следственного эксперимента, просто не могло быть притворством».
Перед заседанием Кристер ван дер Кваст попросил суд выслушать эксперта в области психологии. Он даже порекомендовал человека, обладающего достаточной компетенцией в данном вопросе, — Свена-Оке Кристиансона.
Кристиансон уже давно работал над этим делом по просьбе прокурора, и его участие как независимого эксперта, разумеется, было недопустимо. И всё же ничто не помешало ему прибыть в суд и дать оценку собственным выводам.
Кристиансон предоставил суду два экспертных заключения, одно из них — «по поводу предпосылок сделанных Томасом Квиком заявлений с психологической точки зрения»:
«В вопросах того, что помнит преступник, я обращал особое внимание на методы и воспоминания серийного убийцы, а также на факты и события, имевшие место прежде и характерные для данного типа преступлений».
Другими словами, Кристиансон изначально считал Квика серийным убийцей. До суда он публично назвал его маньяком и каннибалом:
«Действия весьма примитивны. Его поступки — это отражение ребёнка внутри него. Поедание частей тела может представляться иллюзией, существующей внутри него жертвы: дети как бы продолжают жить в его теле», — объяснил Кристиансон в интервью «Экспрессен» в первый день судебных слушаний.
Казалось, все уже забыли, что Томас Квик ещё не осуждён ни за одно убийство.
Давая свидетельские показания, профессор Ларс Лидберг не скрывал, что абсолютно убеждён в виновности Квика, и называл причины его поступков:
«В случае Квика важным представляются насильственные действия его отца и матери. Вследствие этого возникла связь между сексуальностью и агрессивностью».
Откуда у него была уверенность в фактах насилия и сексуальных домогательствах в отношении Квика со стороны его родителей — неизвестно. Так или иначе, именно на основе этих событий профессор Лидберг и составил «научное» объяснение происходящего.
По его мнению, вынужденное многократное повторение акта убийства Квиком также объяснялось и тем, что он «прячет останки убитых людей и сохраняет некоторые части тел в качестве талисманов».
Квик уже признался в совершении убийства Чарльза Зельмановица, поэтому первостепенной задачей суда было разобраться, не являлось ли это признание ложным.
Свен-Оке Кристиансон подробно рассказал о различных видах ложных признаний и подытожил:
«К случаю Квика всё это не относится».
Когда настала очередь самого Квика давать показания, защита попросила публику покинуть зал, и ходатайство было удовлетворено. Квик заверил суд, что ничего не читал об исчезновении Чарльза Зельмановица.
Это было важное заявление. К сожалению, в нём не было ни капли правды. Но Квик не просто признался в убийстве, прочитав короткую заметку о Чарльзе в газете. Он имел возможность беспрепятственно покидать клинику и внимательно следил за всем, что пишут в прессе. В рукописи Маргит Норель и Биргитты Столе о Квике я к тому же нашёл абзац, из которого становится ясно: у Томаса появился дополнительный источник информации. Дамы цитируют Квика:
«Читая материалы предварительного следствия, я впервые увидел и прочувствовал всю жизнь Чарльза. Он больше не был кем-то, кого я просто взял и умертвил: он превратился в целостную личность по имени Чарльз, и я отобрал у него жизнь».
Получается, явившись в зал суда в Питео, Квик ознакомился со всеми материалами дела, узнал об имевшихся в наличии доказательствах технического характера и перечитал различные протоколы допросов. Всё вместе и создало ту самую картину «целостной личности по имени Чарльз». В журнале также упоминается, как Томас Квик «осенью ознакомился с материалами по делу Чарльза З.».
Раз дело обстояло так — нет ничего удивительного, что за закрытыми дверями Томас Квик озвучил немало подробностей и деталей, совпадающих с информацией следствия.
И всё же — как мог суд признать Квика виновным в убийстве, если почти всё сказанное им на допросах не соответствовало фактам, которые имелись у полиции? Почему из заключения суда не следует, что Квик так и не смог показать дорогу к месту преступления?
Ответ напрашивается сам собой: судьи понятия не имели, что происходило во время следствия. Они не прочли ни единой страницы из материалов допросов Квика.
В принципе, шведская юридическая система не предполагает ознакомления суда с материалами предварительного следствия до слушания дела. Об этом написано в § 2 главы 17 Процессуального кодекса. Судьи должны выносить решение лишь на основании доказательств, представленных непосредственно в зале суда.
Адвокат Гуннар Лундгрен мог — и, как сказали бы многие, даже был обязан — обратить внимание судей на допросы Томаса Квика. Он мог бы зачитать несколько строк и доказать, что Квик ничего не знал ни о Чарльзе Зельмановице, ни о Питхольмене, когда началось следствие. Он мог бы проинформировать суд о противоречивых показаниях Квика, а также о наводящих вопросах следователя.
Но Лундгрен не собирался этого делать. Он считал, что суд должен признать Квика виновным в убийстве, о чём и заявил на слушании дела.
Отсутствие состязательности сторон, которое позже подверглось острой критике со стороны судебного психолога Нильса Виклунда и комиссара Яна Ульссона, чётко прослеживалось уже на первом процессе против Квика.
Судебное разбирательство по делу об убийстве Чарльза Зельмановица стало единственным, где Лундгрен выступил в качестве защитника Квика. Позже в одном из интервью он изложил своё видение роли адвоката в делах подобных этому, когда линии защиты и обвинения полностью совпадают. Журналист «Афтонбладет» прямо спросил его: не мог ли он случайно помочь своему клиенту «получить срок за как можно большее число преступлений»? Лундгрен не стал отрицать:
«Да. Он хотел сознаться в содеянном, и моим долгом было помочь ему сделать это».
В Питео заодно были все: прокурор, следователи, адвокат, подозреваемый, терапевты, врачи, эксперты и журналисты. А если все придерживались одной и той же позиции, разве мог суд закончиться как-то иначе?
16 ноября 1994 года суд написал в своём постановлении:
«Квик признался в содеянном. Его признание подтверждается предоставленными им сведениями. Доказательства технического характера, которые могли бы свидетельствовать о причастности Квика, однако, отсутствуют».
Последнее, безусловно, было слабой стороной дела — как и отсутствие свидетелей, видевших Квика в Питео. Однако иные обстоятельства, по мнению суда, оказались более весомыми.
«Заявления Квика о частях тела, забранных им с места преступления, находят подтверждение в исследованных останках, среди которых отсутствуют указанные фрагменты. Данные обстоятельства подтверждают достоверность слов Квика».
Криминалисты, обследовавшие участок с останками Чарльза, отметили в отчёте, что не обнаружили следов насильственной смерти или расчленения тела. Они также обратили внимание, что некоторые кости были отнесены к лисьим норам, располагавшимся южнее места, где нашли череп. Факт отсутствия некоторых костей не являлся доказательством расчленения тела.
Однако мнение криминалистов не было принято во внимание: более того, отсутствующие части послужили «сильным доказательством» виновности Квика.
Вернувшись в Сэтерскую лечебницу после судебного заседания, Томас Квик дождался решения, которое ему прислали по факсу. Он быстро пролистал его, остановившись на последней странице — там, где находилась самая важная информация:
«Принимая во внимание предъявленные доказательства, суд не находит оснований сомневаться в виновности Квика. Обстоятельства данного дела позволяют расценивать совершённое преступление как убийство».
Поскольку вещественных улик против Квика не существовало, немалое значение уделялось заключениям экспертов в области психологии и психиатрии. Давая интервью «Афтонбладет» 15 апреля 1997 года, профессор Лидберг ничуть не сомневался, что именно его слова повлияли на исход дела:
«Томас Квик был осуждён благодаря моим показаниям. Я полностью убеждён в его виновности. Суд был склонен согласиться со мной».
Пожалуй, вывод Лидберга о том, что подобный исход дела — исключительно его заслуга, можно назвать переоценкой собственной значимости, но вынесенный приговор, безусловно, стал большим успехом для него и Кристиансона.
Кристера ван дер Кваста несколько беспокоило отсутствие доказательств технического характера, поэтому для него решение суда также оказалось большим облегчением:
«Для меня данный приговор — подтверждение тому, что следствие может проводиться при помощи тех методов, которые мы использовали. Признание, следственные эксперименты и профилирование — всего этого вполне достаточно для вынесения обвинительного приговора даже в тех случаях, когда отсутствуют традиционные вещественные доказательства».
Как покажет время, ван дер Кваст оказался абсолютно прав. Отсутствие «классических» улик для признания виновности вскоре начнёт вызывать беспокойство у всё большего числа людей, но пока, держа в руках свежий приговор, ван дер Кваст был полон надежд.
«Я рассчитываю, что это положительно скажется на дальнейшем расследовании», — добавил он.
Ночные сомнения
«Интересно, а как бы вы стали ко мне относиться, если бы узнали, что я совершил нечто совершенно ужасное?»
Именно с этих слов в 1992 году всё и началось — в тот самый день, когда Квик пошёл позагорать и искупаться в озере вместе с одной из медсестёр, работавших в 36‐м отделении.
Квика пока ещё звали Стуре Бергвалем, и его считали настолько спокойным и уравновешенным, что готовы были выпустить из больницы, чтобы он мог начать новую жизнь в отдельной квартире в Хедемуре. Его загадочный и даже зловещий вопрос заставил персонал Сэтерской лечебницы заволноваться. Вскоре Квик уже сознался в своём первом убийстве и намекнул на возможную причастность к паре других.
Ложные признания вовсе не редкость, особенно среди пациентов с различного рода психическими заболеваниями. Но когда «настоящий серийный убийца», которого никогда ни в чём не подозревали, вдруг признаётся в совершении нескольких убийств, это привлекает внимание: подобного в мировой практике ещё не происходило. Это был уникальный случай. Профилирование — один из очень немногих способов вычислить серийного убийцу. Однако когда Квик признался в совершении убийства, в Швеции об этом методе практически ничего не знали.
И всё же во время охоты на «Человека-лазера» психиатр Ульф Осгорд, заинтересовавшись профилированием, начал сотрудничать с комиссаром Яном Ульссоном, который в то время был заместителем начальника технического отдела полиции в Стокгольме.
Профилирование «Человека-лазера» стало первым в истории Швеции. Полученный образ вряд ли помог разыскать преступника — скорее, свою роль в этом деле сыграли добросовестная работа и терпение полицейских. И всё же психологический портрет, созданный Яном Ульссоном и Ульфом Осгордом, оказался прорывом в криминалистике, поскольку впоследствии на 75 процентов совпал с описанием личности «Человека-лазера» Йона Аусониуса. В моду вошла аналитическая работа полиции, и профилирование стало её неотъемлемой частью.
Осенью 1994 года Сэтерскую лечебницу посетил Леннарт Хорд — криминальный журналист «Афтонбладет», один из многочисленных репортёров, которые хотели встретиться со Стуре. В середине интервью он вдруг задал странный вопрос:
— Ведётся ли в отношении вас предварительное следствие по делу о двойном убийстве в горах?
Он явно намекал на убийство четы Стегехёйс. Квик отрезал:
— Нет, об этом мы не говорили.
Когда закончился суд по делу об убийстве Чарльза Зельмановица, многие переживали, что Томас Квик погрузится в молчание. Биргитта Столе подчёркивала, насколько необходимо ему было продолжать «важную работу», а её вышестоящий советчик Маргит Норель обратилась к Квику в письме: «Имейте мужество продолжать, Стуре!»
Ситуация была непростой.
Из пяти убийств, в которых Квик сознался, его осудили за одно. Два преступления — убийства Томаса Блумгрена и Альвара Ларссона — произошли много лет назад, и расследование прекратилось из-за срока давности. Так как же он мог «продолжать»?
Квику вспомнился вопрос Леннарта Хорда об убийстве на озере Аппояуре, и 21 ноября 1994 года он позвонил Сеппо Пенттинену и рассказал о вопросе, который вдруг всплыл во время интервью.
— После интервью я немного поразмыслил об этом, — пояснил Квик. — Думаю, было бы неплохо, если бы я получил доступ к информации об убийстве.
Пенттинен поинтересовался, как это могло бы помочь делу.
— Ну, я знаю, что был в тех краях примерно в то время, когда произошло убийство, — ответил Квик.
Больше ему нечего было добавить:
— Сейчас у меня нет сил продолжать разговор, — сказал он.
Заявление детоубийцы Квика о том, что он, возможно, расправился и с парой за тридцать, шло вразрез со всеми существовавшими представлениями о поведении серийного убийцы. И всё же на следующий день Пенттинен связался с ван дер Квастом, который, в свою очередь, позвонил в Главное полицейское управление. Там ему сообщили, что по этому делу уже идёт следствие. У них даже был подозреваемый: Йонни Фаребринк, 51 год, наркоман и насильник родом из Йокмокка, отбывавший в Хальской тюрьме десятилетний срок за убийство. Правда, у полиции пока не было доказательств причастности Фаребринка к этому преступлению — они даже ещё не успели провести допрос.
Кристеру ван дер Квасту стало ясно: существует риск появления двух параллельных расследований, в каждом из которых фигурирует свой главный подозреваемый. И вдруг ему в голову пришла смелая догадка: а вдруг Квик и Фаребринк были сообщниками?
Ван дер Кваст выяснил, что при рождении Йонни получил имя Йонни Ларссон-Ауна, но позже он сменил фамилию на Фаребринк. Позвонив Пенттинену, ван дер Кваст предложил спросить Томаса Квика, не знает ли тот кого-то по имени Йонни Ларссон-Ауна (или Фаребринк).
На следующий день Сеппо Пенттинен приехал в Сэтерскую клинику, чтобы в присутствии адвоката Гуннара Лундгрена впервые допросить Квика об убийствах на озере Аппояуре. После обвинительного приговора в Питео Пенттинена повысили до инспектора. Эта должность, как и положено, теперь постоянно фигурирует во всех документах. Будучи обыкновенным полицейским младшего чина, он — равно как и ван дер Кваст — не слишком обращал внимание на такие формальности: в большинстве случаев Пенттинен значился в материалах дела исключительно как «следователь».
— Итак, Томас. Мне кажется, в этом деле вам будет отведена главная роль, не стоит оставаться в стороне. Начните рассказывать с любого момента, который всплывает в вашей памяти относительно этого происшествия, — говорит он.
— Хм, — отвечает Квик.
— Нельзя ли поподробнее?
В музыкальном зале 36-го отделения повисла долгая пауза. Трое мужчин сидели в абсолютной тишине.
— Да-а… это было жестоко, — начинает Квик и замолкает. — Так какой был вопрос?
— Я не хочу ни к чему вас подводить, — объясняет Пенттинен и просит Квика рассказать первое, что всплывает в памяти.
В зале снова воцаряется молчание.
— Что ж, тогда начнём с ножа.