21
Белая комната, чистая и бездумная. Два кресла и стол перед ними — тоже белые. Стерильность и холод, как в больнице, но это не больница.
Положив руки на стол, Ян сидел в кресле, одетый во все белое, даже сандалии на ногах были белые. Его бледная кожа не уступала царящей кругом белизне, лишь выделялись красноватые круги у глаз. Кто-то подал ему чашку кофе, и он даже не пригубив, поставил ее на стол, машинально сжимая в пальцах. Кофе остыл. Глаза невидяще уставились вдаль, но взор упирался в стену, ведь окон в комнате не было. Открылась дверь, и вошел служитель, весь в белом. В руке он держал розовый шприц, и Ян не протестовал, а может, даже не заметил, когда служитель приподнял его руку и сделал укол в вену.
Служитель вышел, оставив дверь открытой, и тут же вернулся с таким же белым креслом, которое поставил по другую сторону стола. На этот раз он закрыл за собой дверь.
Прошло несколько минут, прежде чем Ян пришел в себя и огляделся по сторонам, затем он взглянул на свою руку, словно впервые увидев в ней чашку. Он поднес ее ко рту, сделал глоток, и поморщился — жидкость была холодной. Когда он отодвинул чашку, вошел Сергуд-Смит и сел в кресло напротив.
— Ты способен меня понимать? — спросил он.
Ян нахмурился на секунду, затем кивнул.
— Хорошо. Тебе сделали укол, который тебя слегка встряхнет. Боюсь, что некоторое время ты был в отключке.
Ян попытался что-то сказать, но вместо этого разразился кашлем. Зять спокойно ждал. Ян предпринял новую попытку. Голос звучал хрипло и неуверенно.
— Какой сегодня день? Ты можешь сказать, какой сегодня день?
— Это не важно, — Сергуд-Смит махнул рукой. — Какой сегодня день, где ты находишься, — все это не имеет значения. Нам предстоит обсудить с тобой кое-что другое.
— Я ничего не буду с тобой обсуждать. Ничего.
Сергуд-Смит громогласно захохотал, хлопнув пятерней по колену.
— Это забавно, — сказал он. — Ты находишься здесь дни, недели, месяцы — счет времени не имеет смысла, как я уже сказал. Главное, что ты уже выложил нам все, что знал. Понимаешь? Все, что мы хотели знать, до последней мелочи. Мы провели очень тонкую операцию, а опыта нам в этом не занимать. Должно быть, до тебя доходили слухи о наших камерах пыток — но эти слухи мы сами и распространяем. В действительности же все проще и эффективнее: наркотики, допросы, электронная техника — мы просто прочли тебя, только и всего. Ты был вынужден нам все рассказать. Что ты и сделал.
Ян рассвирепел, вялость как рукой сняло.
— Я не верю тебе, Смитти. Ты лжец, хочешь обвести меня вокруг пальца.
— Да? Ты не веришь, что допрос уже закончен, и тебе нечего больше рассказать? Ты уже сообщил нам все о Саре и о вашей встрече на израильской субмарине, о твоем маленьком приключении в Хайландах, о космической станции. Ты рассказал о людях, за которыми мы давно охотились, в том числе о Соне Амарильо, об отталкивающей личности по имени Фрайер и о других — все они уже взяты, и ими сейчас занимаются. Некоторых, правда, не тронули — они думают, что им ничто не грозит, как и ты когда-то. Я был очень рад, что ты раскололся, и не только по личным причинам. Мы выловили немало мелкой рыбешки — но ты помог нам проникнуть в самые высокие круги. Наша политика проста — мы позволяем маленьким группкам формироваться, задумывать и вынашивать заговоры, иным мы даже позволяем бежать, тем обильней бывает потом улов. Мы контролируем ситуацию, но никогда не проигрываем.
— Ты омерзителен, Смитти. Я только сейчас понял это. Ты вызываешь омерзение и тошноту, как и все тебе подобные. И ты слишком много врешь. Я тебе не верю.
— Это не важно, веришь или нет. Слушай. Вашему жалкому восстанию никогда не добиться успеха. Израильские власти информируют нас о своих юных мятежниках, желающих изменить мир…
— Я не верю тебе!
— Пожалуйста, не верь. Мы в курсе каждого заговора, позволяем ему расцвести, подвигаем к нему недовольных. Затем подавляем. Так происходит и здесь, и на спутниках, да и на планетах. Они выбиваются из сил, но все напрасно. Они слишком глупы, чтобы понять, что целиком зависят от нас. Спутники погибнут, если мы прекратим их снабжение, и планеты тоже. Ведь это сверхэкономично, когда на одной планете — ведется разработка недр, на другой — развивается промышленность, на третьей — сельское хозяйство. Чтобы выжить, одна планета нуждается в другой. А мы координируем их взаимоотношения. Начинаешь ты, наконец, понимать?
Ян провел сверху вниз руками по лицу, чувствуя как они дрожат. Он заметил, что кожа на ладонях бледна, что он изрядно убавил в весе. И он поверил, наконец, Сергуд-Смиту.
— Ладно, Смитти, ты победил, — произнес он обреченно. — Ты отнял у меня воспоминания, привязанности, мой мир, женщину, которую я любил, И даже ее смерть не помогла сберечь тайну. Она уже была предана своими людьми. Ты забрал все, кроме моей жизни. Возьми и ее.
— Нет. — сказал Сергуд-Смит. — Не возьму.
— Не пытайся уверить меня, что оставляешь меня в живых ради моей сестры.
— Нет. Ее мнение никогда не влияло на мои решения. Но мне было выгодно, чтобы ты так думал. Сейчас я открою тебе правду: ты будешь оставлен в живых благодаря своим способностям. Мы не намерены губить редкие таланты в шотландских лагерях. Ты покинешь Землю и отправишься на дальнюю планету, где будешь работать до самой смерти. Пойми, ты для нас лишь вполне заменимая деталь механизма. Здесь ты выполнил свою роль. Теперь мы извлечем тебя из этой машины и переставим в другую.
— Я могу отказаться, — зло произнес Ян.
— Думаю, нет. Не такая уж ты важная деталь. Если не будешь работать, тебя уничтожат. Прими мой совет: смирись и проживи счастливую и продуктивную жизнь.
Сергуд-Смит встал. Ян взглянул на него.
— Могу я повидаться с Лиз или с кем-нибудь…
— Официально ты мертв. Жертва несчастного случая. Она горько плакала на твоих похоронах, как и множество твоих друзей. Прощай, Ян, мы уже больше не встретимся.
Он направился к двери, и Ян закричал ему вслед:
— Ты подонок, подонок!
Сергуд-Смит обернулся и посмотрел на него сверху вниз.
— Мелкое оскорбление. Неужели у тебя нет для меня других слов на прощание?
— Есть, Сергуд-Смит. Но стоит ли их произносить? Стоит ли говорить тебе о том, какую противоестественную жизнь ты ведешь? Ты думаешь, что так будет вечно. Нет, не будет! Ты скатишься вниз. Я надеюсь это увидеть и буду жить для этого. Поэтому лучше убей меня — ведь я не изменю своих чувств к тебе и тебе подобным. И прежде чем ты уйдешь, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты показал мне, каков на самом деле этот мир, и дал возможность противостоять ему. Теперь можешь идти.
Ян отвернулся. Узник отпускал тюремщика.
Это возымело действие. Краска медленно залила лицо Сергуд-Смита. Он начал было что-то говорить, но замолчал. Потом зло сплюнул, хлопнул дверью и ушел.
Ян улыбался последним.
Книга вторая
Мир на колесах
1
Солнце зашло четыре года тому назад и с тех пор не появлялось.
Но близилось время, когда солнце вновь поднимется над горизонтом. Это должно произойти через несколько коротких месяцев, и оно опять зальет бело-голубыми лучами поверхность планеты. А пока этого не случилось, господствовали бесконечные серые сумерки, и в полумраке огромные початки гибридной кукурузы становились все полней и обильней. Это зрел урожай — море зеленого и желтого, раскинувшееся во всех направлениях, кроме одного: здесь море кончалось, ограниченное высокой металлической изгородью. За изгородью была пустыня, бесплодная пустошь, песок и гравий, равнина без теней и без конца, растворяющаяся вдали под сумеречным небом. Здесь не выпадали дожди и ничто не росло — резкий контраст с бюргерским благополучием соседствующей фермы. Но все же кое-кто обитал в этих пустынных равнинах, — существо, находившее в стерильных песках все, в чем нуждалось.
Сплюснутый бугор морщинистой серой плоти весил по меньшей мере шесть тонн. Снаружи не видно было ни отверстий, ни органов, хотя ближайшее рассмотрение показало бы, что в каждой складке толстой кожи имеется силиконовое «окно» для впитывания радиации, льющейся с неба. Растительные клетки под обширными участками кожи, участники хитроумных симбиозов, превращали энергию в сахар. Под действием осмотического давления между клетками сахар медленно поступал в нижнюю часть существа, где превращался в спирт и хранился до поры в вакуолях. Одновременно множество иных химических процессов также проходило в нижней части существа.
Бугор распластался над особенно богатым обнажением медных солей. Специальные клетки выделяли кислоту, растворяющую соли, затем растворы поглощались. Этот процесс происходил долгое время, ибо зверь не обладал ни мозгом для его отсчета, ни органом, приспособленным для этого. Он просто существовал. Лежал, ел и переваривал минералы, как корова траву. Пока не закончилась пища. Пришло время передвигаться. Как только поступление продуктов прекратилось, хеморецепторы послали сигналы, и тысячи ножных мускулов под кряжистой нижней поверхностью бугра напряглись. Перерабатывая в качестве топлива накопленный алкоголь, мускулы дернулись в едином спазме, который заставил шесть тонн толстой копрообразной глыбы перелететь по воздуху более чем на тридцать метров.
Она снесла окружавшую ферму изгородь, и с глухим стуком упала в двухметровую гамма-кукурузу и исчезла среди зеленых листьев и золотистых хохолков длиной с руку. Максимальная высота бугра не достигала метра, поэтому он был полностью скрыт от другого создания, направлявшегося в это время в его сторону.
Никто из них не обладал мозгом, — шеститонному органическому зверю вполне хватало системы рецепторов, с которыми он родился несколько столетий тому назад, а металлическое создание весом двадцать семь тонн управлялось компьютером, вмонтированным в него при постройке. Оба обладали чувствами, но не могли иметь мнений. Каждый не подозревал о присутствии другого, пока они не встретились. Встреча закончилась драматически.
Огромная жатка приближалась. Урча и лязгая, она прорубала дорогу шириной в тридцать метров в прямых рядах кукурузы, уходивших за горизонт. Эта была грандиозная по величине и очень совершенная по конструкции машина. Срезая кукурузу, она отделяла початки от стеблей, рубила стебли в мелкое крошево и сжигала его в ревущей топке. Создававшиеся при этом водяные пары мгновенно поступали в пароуловители; из сопла между гусеницами вырывалось черное облако пепла, оседавшее на землю. Это была очень эффективная машина для того дела, ради которого ее создали. Но ее создали отнюдь не для того, чтобы обнаруживать бугры, прячущиеся на кукурузных полях. Жатка врезалась в бугор и отрубила добрых двести кило плоти, прежде чем сигнал тревоги заставил ее остановиться.
Как ни примитивна была нервная система бугра, такие радикальные воздействия были вполне в пределах ее «понимания». Химические сигналы привели в действие прыжковые ноги, и за какие-то минуты — невероятно быстро для бугра — мускулы напряглись и зверь прыгнул вновь. Это был не очень длинный прыжок, так как запасы спирта были отчасти уже израсходованы. Усилия хватило лишь на то, чтобы подняться на несколько метров в высоту и опуститься рядом на поверхность жатки, отчего металлический остов просел и смялся — к сигналу, который сообщил о присутствии зверя, присоединились и другие.
— Не будьте дураками! — вскричал Ли Сяо, пытаясь перекрыть бормотание голосов. Прежде чем говорить о радиосигналах, подумайте о межзвездных расстояниях. Конечно, я могу собрать большой передатчик и послать сигнал, который, возможно, примут когда-нибудь на Земле. Когда-нибудь, потому что ближайшую обитаемую планету он достигнет только через двадцать семь лет. И неизвестно станут ли его слушать…
— Спокойствие, соблюдайте спокойствие, — воззвал Иван Семенов, сопровождая слова ударами молотка по столу. — Давайте соблюдать порядок. Выступайте по очереди и говорите внятно. Мы никуда не выберемся, если будем так действовать.
— Мы в любом случае никуда не выберемся! — закричал кто-то. — Это пустая трата времени.
Последовали громкий свист и топот ног, затем вновь — стук молотка. Лампочка возле телефона Семенова часто замигала, и он поднял трубку, стуча молотком. Выслушав говорившего, он отдал короткое распоряжение и повесил трубку. Больше не используя молоток, он перешел на крик.
— Чрезвычайное происшествие! — и в мгновенно наступившей тишине добавил, — Ян Кулозик, Вы здесь?
Ян сидел ближе к краю купола и не принимал участия в дискуссии. Погруженный в собственные думы, он едва замечал кричавших людей, не заметил и тишины, очнулся, лишь когда было произнесено его имя. Встал. Он был высок и жилист и мог бы быть худощав, если бы не твердые мускулы — результат долгих лет физического труда. На его одежде, да и на коже были заметны пятна масла, хотя он явно был не простым механиком. Манера держать себя всегда наготове, но сдержанно, и то, как он глядел поверх головы председателя, и то, как отвечал — говорили о нем так же ясно, как и позолоченная шестеренка на воротнике.
— Происшествие на полях у Тэкенгов, — сказал Семенов. — Похоже, бугор бросился на жатку и сломал ее. Вас ждут.
— Подождите, подождите меня! — закричал маленький человек, пробивая дорогу в толпе и торопясь вслед за Яном. Это был Чан Тэкенг, глава семьи Тэкенгов, пожилой, несколько нервный, морщинистый и лысый. Он дал тумака мужчине, который недостаточно быстро сошел с его пути, и пнул по лодыжке другого, расталкивая всех в стороны. Ян не замедлил шагов, отчего Чану пришлось бежать задыхаясь, чтобы поспеть за ним. Вертолет службы технадзора стоял между магазином и машинами. Ян запустил турбины. Как только Чан сноровисто забрался в кабину, лопасти завертелись.
— Надо уничтожать бугры, вытаптывающие наши посевы, — хрипел Чан, падая в кресло рядом с Яном.
Ян не ответил. Даже если бы в этом была нужда. Бугры могут быть опасны, если с ними неправильно обращаться. Большинство фермеров мало что о них знало, а оберегались от них еще меньше. Не обращая внимания на Чана, гневно бормотавшего что-то себе под нос, Ян отжал ручку управления — нужно было добраться к месту происшествия как можно быстрее.
Поля плыли под ними, как волнистая, желтая с зелеными крапинками скатерть. Сбор урожая подходил к концу, поэтому кукурузные поля уже не расстилались однотонной гладью к горизонту, а были изрезаны огромными пастями уборочных машин. Вздымающиеся столбы пара указывали места, где трудились машины. Только небо было неизменным — огромный котел с серым варевом от горизонта к горизонту.
«Четыре года прошло с того дня, как я в последний раз видел солнце. — подумалось Яну. — четыре бесконечных и неземных года. Люди здесь, похоже, не замечают этого, но со временем однообразный полумрак становится невыносим и тогда остается лишь зеленая склянка с таблетками».
— Туда, вниз! — пронзительно закричал Чан Тэкенг, указывая когтеобразным пальцем. — Вон на тот участок!
Ян не взглянул на него. Сияющий золотистый корпус жатки, полускрытый под массой бугра, был под ними. Обычно лишь небольшие особи проникали на фермы. Вокруг скопились грузовики, трактора. Облако пыли показывало путь другой жатки. Ян сделал круг, не обращая внимания на приказы Чана немедленно спуститься. Когда он, наконец, посадил аппарат в сотне метров от аварии, маленького человека уже начал бить озноб. Но Ян был совершенно спокоен — пострадала ведь только семья Тэкенгов, это ей нанесен ущерб.
Вокруг распластавшегося хищника собралась небольшая толпа. Люди возбужденно переговаривались. У некоторых женщин с собой были бутылки охлажденного пива в корзинах и они расставляли стаканы. Стояла карнавальная атмосфера — наконец-то наступил желанный перерыв в монотонной скуке их жизни. Восхищенный круг столпившихся следил за тем, как молодой человек со сварочным аппаратом подносил горелку к занавесу коричневой плоти. Бугор покрылся рябью, когда его коснулось пламя — над горелой плотью поднялись сальные щупальца зловонного дыма.
— Выключи горелку и убирайся, — сказал Ян.
Юноша вяло обернулся к Яну — челюсть его отвисла. Но он не выключил и даже не отвел горелку. Между линией волос на его лбу и бровями почти не оставалось чистого пространства, отчего он выглядел неполноценным. Семья Тэкенгов была небольшой и вырождавшейся.
— Чан, — подозвал Ян главу семьи, и тот, сопя, рысью приблизился. — Убери горелку, пока не дошло до беды.
Чан взвизгнул от гнева и сопроводил эту ремарку резкими пинками. Человек умчался вместе с горелкой. У Яна за поясом была пара тяжелых перчаток, которые он и вытащил.
— Мне понадобится помощь, — сказал он. — Возьмите лопаты и помогите мне приподнять край этой штуковины. Но не касайтесь ее снизу. Оно выделяет кислоту, способную проесть в человеке дыру.
С усилием край был поднят, и Ян нагнулся, чтобы заглянуть снизу. Плоть была белой и твердой, влажной от кислоты. Он обнаружил одну из многих прыжковых ног, которые имели размеры и форму, близкие к человеческой. На ноге был чулок кожи и нога втянулась туда, когда Ян за нее потянул. Но она не могла противодействовать длительному усилию, и он вытащил ее, чтобы определить направление, в котором было согнуто острое колено. Когда он отпустил ногу, она медленно вернулась на место.
— Ладно, пусть лежит. — Ян отошел и начертил линию на земле, затем повернулся и взглянул вдоль нее. — Уберите отсюда трактора. — приказал он. — Чтобы стояли не ближе вертолета. Если оно прыгнет, то может опуститься на них. После прижигания это вполне возможно.
После этих слов наступило некоторое замешательство, но вскоре прекратилось, когда Чан повторил приказ во всю силу легких. Окружающие засуетились. Ян вытер перчатки о стебли и забрался на верх жатки. Громкий стрекот объявил о приближении Большого Крюка. Могучий вертолет, самый большой на планете, завис над головами. Ян снял с пояса радио и отдал распоряжение. В днище появилось квадратное отверстие, и из него медленно вывалился трос. Потоки воздуха от роторов обрушились на Яна, когда он осторожно подтягивал трос. Затем он зацепил крючья за край бугра. Если существо и почувствовало резкую боль в своей плоти, оно ничем этого не выдало. Когда крючья оказались в нужном положении, Ян описал рукой круг над головой, и Большой Крюк стал медленно подниматься.
Следуя указаниям Яна, пилот натянул трос, затем стал осторожно выбирать его. Крючья вошли глубоко, и бугор задрожал, кожа его пошла рябью. Это был опасный момент. Если бы зверь сейчас прыгнул, то мог бы повредить и вертолет. Но край поднимался все выше, пока влажное белое подбрюшье не оказалось в двух метрах над землей. Словно скатерть взяли за край и выворачивали наизнанку. Плавно и медленно бугор перекатывался, пока не улегся на спину, открыв блестящее белое брюхо.
На одно мгновение все изменилось. Тысячи ног выстрелили вдруг в воздух — словно внезапно вырос лес бледных членов. Несколько секунд они стояли прямо, затем втянулись обратно.
— Теперь он безвреден, — сказал Ян. — Со спины ему не перевернуться.
— И ты сейчас его убьешь, — довольно сказал Чан Тэкенг.
Ян сдержал раздражение.
— Этого делать не следует. Не думаю, что тебе так уж необходимы на поле семь тонн гнилого мяса. Оставим его здесь. Жатка более важна. — Он отдал пилоту Большого Крюка приказ к посадке, затем отцепил от бугра подъемный трос.
С вертолета принесли мешок с содой, припасенный как раз для таких случаев, всегда следовало учитывать проблему бугров. Ян вновь забрался на жатку и стал разбрасывать пригоршнями соду на лужи кислоты. Не было заметно, чтобы кислота что-нибудь разъела — хуже, если она протекла в механизм. Поэтому немедленно следовало начать снимать детали кожуха жатки. Многие из них были погнуты, сорвана часть колес. Работа предстояла большая. С помощью трактора он оттащил жатку на добрые двести метров от бугра. Под критическими взглядами и еще более критическими комментариями Чана Тэкенга он велел Большому Крюку перевернуть бугор.
— Оставить это страшилище здесь? Убить и зарыть его! Сейчас оно снова прыгнет и всех нас прибьет!
— Не прибьет, — сказал Ян. — Оно может двигаться только в одном направлении. Когда он опять прыгнет, то окажется на целине, очень далеко отсюда.
— Но Вы же не можете знать точно…
— Да, я не могу нацелить его точно, как винтовку, вот, что вы хотите сказать. Но когда он прыгнет, он уйдет отсюда совсем.
Словно в подтверждение этих слов бугор прыгнул… У него не было логики и не было эмоций. Но он обладал сложным набором химических рецепторов, и все они были приведены в действие грубым воздействием, явным колебанием тяготения, ожогом и потерей части плоти. Когда его ноги одновременно пнули землю, все услышали глухой удар. Некоторые женщины взвизгнули, а Чан Тэкенг захлебнулся воздухом и оступился. Огромная туша с громким воем пронеслась в воздухе. Она миновала поле, область сенсорных лучей и тяжело упала на песок. Над нею поднялось густое облако пыли.
Ян взял с вертолета ящик с инструментами и принялся за жатку, радуясь, что может забыться в работе. Как только он остался один, мысли его мгновенно вернулись к кораблям. Хоть он устал думать и говорить о них, но не мог о них забыть. Никто не мог о них забыть…
2
— Я не хочу говорить о кораблях, — сказала Элжбета Махрова. — О них сейчас говорят все.
Она сидела на скамье общественного пути, очень близко к Яну, так, что ее бедро было прижато к его бедру. Сквозь тонкую материю одежды и ткань своего костюма он чувствовал тепло ее тела. Он стиснул руки еще крепче, так, что напряглись жилы. Это происходило с ним всегда, стоило им оказаться рядом. Краешком глаза он взглянул на нее — гладкая загорелая кожа рук, черные волосы до плеч, глаза большие и темные, высокие, четко очерченные груди…
— Корабли — это очень важно. — Усилием воли он отвел от нее взгляд и без интереса глянул на толстостенный склад по ту сторону движущейся дороги. — Они уже опаздывают на шесть недель, а мы уже на четыре недели задерживаемся с выходом. Сегодня нужно что-нибудь решить. Ты спрашивала еще раз Хредил о нашей женитьбе?
— Да, — Элжбета повернулась к нему и взяла его за руки, хотя их могли видеть прохожие. — Она отказалась меня выслушать. Я должна выйти за кого-нибудь из семьи Семеновых или вообще не выйду замуж. Таков закон.
— Закон! — с ненавистью произнес он и отодвинулся от нее, она ведь не знала, что ее прикосновения были для него пыткой. — Это не закон, а всего лишь обычай, крестьянское суеверие на этой пейзанской планете под бело-голубой звездой, которой не видно с Земли. На Земле я мог был жениться, иметь семью.
— Но ты не на Земле. — Она говорила так тихо, что он едва слышал.
Это иссушило его гнев, внезапно обессилело его. Да, он не на Земле и никогда не вернется туда. Он проведет остаток жизни здесь и постепенно смирится с правилами. Нельзя их нарушать. Часы показывали двенадцать, хотя по-прежнему царили бесконечные сумерки. И хотя сумерки длились уже четыре года, люди измеряли время с помощью хронометров, а также — ритмами своих тел, заложенными в них на планете, что находилась во многих световых годах отсюда.
— Они собрались на совет и уже больше двух часов говорят все о том же. Наверное они уже устали. — Он встал.
— Что ты будешь делать?
— То, что надлежит делать. Решение откладывать более нельзя.
Она взяла его руки в свои ладони.
— Удачи.
— Это не я нуждаюсь в удаче. Моя удача оставила меня, когда я покинул Землю, заключив последний контракт.
Ей нельзя было идти с ним, потому что это была встреча Глав Семей и офицеров технической обслуги. А он, как капитан службы технадзора, мог там присутствовать.
Внутренняя дверь надутого купола была на запоре, и ему пришлось громко постучать, прежде чем замок щелкнул и она открылась. Проктор, капитан Риттерспатч, обратил на него подозрительный взгляд узких глаз.
— Вы опоздали.
— Заткнись, Хейн, и открывай дверь. — Он испытывал очень мало уважения к проктору, который досаждал всем, кто был ниже рангом, и пресмыкался перед вышестоящими.
Совет находился в той степени растерянности, как он и ожидал его застать. Чан Тэкенг, как Главный Старейшина, занимал кресло председателя, и постоянный стук молотка и визг не могли способствовать установлению тишины. Отовсюду слышались брань и горькие упреки, но ничего позитивного не предлагалось — повторялись те же слова, что и месяц назад, и конца этому видно не было. Время настало.
Ян вышел вперед, поднял руку, требуя внимания, но не был замечен Чаном, Тогда он приблизился к коротышке и навис над ним. Чан сердито махнул, чтобы тот отошел, но Ян не двигался.
— Убирайся отсюда, садись в свое кресло и соблюдай порядок.
— Я пришел говорить. Заставь их затихнуть.
Голоса стихли — его неожиданно услышали. Чан громко постучал молотком и на этот раз наступила полная тишина.
— Говорит капитан технадзора, — объявил Чан и с отвращением бросил молоток. Ян повернулся лицом к собравшимся.
— Я намерен довести до вас некоторые факты, которые вы не станете оспаривать. Первое — корабли опаздывают. Опаздывают на четыре недели. Они приходили ежегодно и никогда не задерживались — только однажды был случай, да и то опоздание не превысило четырех дней. Корабли опаздывают, а мы тратим драгоценное время на ожидание. Если мы еще хоть немного задержимся, мы сгорим. Утром мы должны прекратить работы и начать подготовку к переходу.
— А оставшийся на полях урожай… — закричал кто-то.
— Сгорит. Мы его оставим. Мы уже опаздываем. Я спрашиваю нашего мастера-наставника Ивана Семенова, так ли это?
— А как насчет кукурузного силоса? — раздался чей-то голос, но он пропустил этот вопрос мимо ушей.
— Итак, Семенов?
Седая голова медленно и мрачно кивнула.
— Да, мы должны уходить. Мы должны уходить, чтобы соблюсти график. — Вот именно. Корабли опоздали, и если мы еще промедлим, мы так и умрем, ожидая. Мы должны отправиться к югу и надеяться, что они будут ждать нас там. Это все, что мы можем сделать. Мы должны немедленно забирать урожай и уходить.
Последовала завороженная тишина. Кто-то коротко рассмеялся и тут же смолк. Это была новая идея, а новые идеи всегда сбивали их с толку. — Это невозможно, — сказала Хрэдил, и множество голов согласно кивнули.
Ян взглянул на треугольное лицо и тонкие губы главы семьи Элжбеты и постарался, чтобы голос его звучал безжизненно и ровно, не выдавая его ненависти.
— Это возможно. Вы старая женщина и ничего не понимаете в этих проблемах. А я капитан на службе науки, и я говорю вам, что это можно сделать. Я располагаю цифрами. Если на время поездки мы ограничим свои жизненные потребности, мы сможем перевести с собой почти пятую часть кукурузы. Если действовать быстро, это возможно. Пустой обоз способен перевезти еще две пятых урожая. Остальное сгорит, зато мы спасем почти две трети собранной кукурузы. Когда придут корабли, им потребуется еда. Ведь люди на них изголодались. А перевезя самостоятельно хотя бы часть зерна, мы сможем их обеспечить.
Сидящие в зале наконец обрели дар речи и стали выкрикивать, обращаясь к нему и друг к другу насмешливо и зло, а молоток стучал, никем не замечаемый. Им нужно было выговориться, привыкнуть к новой идее, притереться к ней. Тогда они, возможно, и поймут. Они были консервативны, эти упрямые крестьяне, и презирали все новое. Когда они успокоятся, он будет говорить, а сейчас он стоял спиной к ним и разглядывал огромную карту планеты, что свисала из-под купола, единственное украшение большого зала. Халвмерк — так назвала ее команда первооткрывателей.
Сумерки, мир сумерек. А официальное ее имя по каталогам Бета Эридана III, третья и единственная обитаемая из шести планет облетающих неистово жаркую голубоватую звезду. Вернее, едва обитаемая. Ибо эта планета представляла собой аномалию, нечто очень интересное для астрономов, которые изучали ее, регистрировали данные и улетали. У планеты был большой на!слон оси, который к делал этот мир столь привлекательным для ученых, и его было достаточно, чтобы вызывать огромные сезонные изменения. Ось — это воображаемая прямая, вокруг которой вращается планета. Наклон оси — это количество градусов, на которое ось отклоняется от вертикали. Сорок один градус — весьма интересное отклонение, и в сочетании с длинным эллипсом орбиты оно дает необычные результаты.
Зима и лето длятся здесь по четыре земных года. Четыре года царит мгла на «зимнем» полюсе — полюсе, удаленном от солнца. Это кончается быстро и резко, когда планета оказывается близко от звезды. Тогда на «зимний» полюс приходит лето, а сопровождающие этот процесс климатические изменения жестоки и драматичны. Полюс оказывается под солнцем на четыре долгих года — на столько же, сколько лежал во тьме.
А тем временем между полюсами, от 40 до 40 к югу царит бесконечно жаркое лето. Температура на экваторе почти все время достигает 200. На «зимнем» полюсе температуры достигает 30, и лишь изредка бывают заморозки. Распределение температур на этой смертоносной планете таково, что лишь в одном месте человек способен существовать более или менее сносно, — в зоне сумерек.
На Халвмерке была такая зона, она окружала «зимний» полюс. Здесь температура колебалась от 70 до 80, и человек мог жить а кукуруза расти. Замечательная гибридная кукуруза, способная прокормить полдюжины голодных планет. Очистительные заводы на атомной энергии поставляли воду, превращая химикаты, извлеченные из богатого моря, в удобрения. Наземные растения на имели врагов, поскольку вся местная жизнь базировалась на меди, а не на углероде. Их плоть была ядовита друг для друга. Медная растительная жизнь не могла состязаться в борьбе за физическое пространство с быстрорастущими более энергичными углеродными формами. Они вытеснялись и уничтожались, а кукуруза росла. Кукуруза, приспособившись к постоянному слабому свету и не меняющейся температуре, росла и росла.
И так — четыре года, пока не приходило лето, и пылающее солнце не вставало над горизонтом, делая жизнь вновь невозможной. Но когда в одном полушарии было лето, в другое приходила зима, и обитаемая зона сумерек перемещалась на противоположный полюс. А следовательно, в другом полушарии можно было жить четыре года, до смены сезонов.
В основе своей планета была очень плодородна, но только при условии постоянного снабжения водой и удобрениями. Местная растительная жизнь не составляла проблем. Экономика Земли была такова, что обеспечение поселенцев тоже не было проблемой. Благодаря двигателям ФИЛ стоимость перевозок была вполне «разумной». Когда расходы были подсчитаны, стало ясно, что лучше всего выращивать кукурузу, а затем переправлять ее на ближайшие обитаемые миры, и тогда вся операция обеспечит солидную прибыль. Это казалось вполне посильной задачей. Даже тяготение здесь было подобно земному, так как Халвмерк, хотя и была больше Земли, плотность имела меньшую. Все было возможно. Были даже два зеленых массива вокруг полюсов — необходимых зон сумерек, где можно было сеять по четыре года подряд.
Но как переправлять фермеров и снаряжение из зоны в зону через каждый четыре года на расстояние примерно двадцать семь тысяч километров? Какие бы предложения не возникали, все они оказывались под сукном.
Однако несколько возможностей были совершенно очевидны. Первая, и наиболее дорогостоящая, — создать две рабочие команды. Но, поскольку удвоение количества механизмов и зданий не могло не быть расточительным, мысль о рабочей команде, покидающей кондиционируемые здания на пять лет из девяти, была совершенно неприемлема для управляющих, выжимающих из своих рабочих в соответствии с пожизненными контрактами каждый эрг усилий. Перевозка морем была более реальна — Халвмерк была по большей части покрыта океаном, кроме двух полярных континентов и нескольких островных цепей. Но и это предполагало переезд посуху к океану, а также строительство больших дорогостоящих кораблей, способных противостоять тропическим штормам. Кораблями нужно управлять, их нужно обслуживать, чтобы пользоваться раз в четыре с половиной года, — тоже немыслимо. Было ли здесь разумное решение?
Было. Инженеры-терраформировщики имели большой опыт приспособления планет для человека. Они могли очищать ядовитую атмосферу, растапливать ледники и охлаждать тропики, культивировать пустыни и искоренять джунгли. Они могли даже поднимать из морей земные массивы и погружать их обратно в случае необходимости. Эти изменения осуществлялись благодаря рассчитанным взрывам гравитонных бомб. Каждая из них была величиной с маленькое здание и устанавливалась в специально вырытое углубление в земле. Способ их создания хранился в секрете строившими их корпорациями, но то, на что они способны, не было секретом. Будучи активирована, гравитонная бомба вызывала внезапный всплеск сейсмической активности. Такое, разумеется, возможно лишь когда частично перекрываются тектонические плиты, но все же такс способ нередко находил применение. Нашел он свое применение на Халвмерке.
Гравитонные бомбы подняли цепь действующих вулканов из океанских глубин планеты. Вулканы излили лаву, которая застыла и, обратившись в камень, дала цепь островов. Прежде чем вулканическая активность прекратилась, острова стали мостом суши, соединяющим континенты. После этого с помощью водородных бомб было уже гораздо проще срыть самые высокие горы. Легким был последней шаг — выравнивание поверхностей с помощью лазерных пушек. Те же пушки сгладили и поверхность моста, создав надежную каменную автостраду от континента к континенту, протянувшуюся почти от полюса к полюсу, единственную дорогу длиной почтив двадцать семь тысяч километров. Все это стоило недешево. Но корпорации были сверхмогущественными и полностью контролировали Земное богатство. Для достижения этой цели был сформирован консорциум, ибо дивиденды обещали быть достаточно большими и поступать вечно.
Сосланные на Халвмерк поселенцы были фермерами. Четыре года они работали, выращивая и храня кукурузу до того дня, когда прибывали корабли, которых долго ждали и встречали с восторгом, потому что это было самым выдающимся событием в цикле их монотонного существования. С прибытием кораблей работа заканчивалась, и начинался праздник, ибо корабли привозили все, что делало возможной жизнь на этой негостеприимной планете: свежие семена, в которых они нуждались, так как гибридные сорта были неустойчивы, а фермеры не были учеными агрономами, чтобы следить за этим; одежду и запчасти к машинам — новые батареи для атомных двигателей; всю тысячу и одну мелочь, которые поставляла машинная цивилизация непроизводительной планете. Корабли оставались розно на столько, чтобы выгрузить привезенное и заполнить трюмы зерном. Затем они улетали, и праздник завершался. За этот срок игрались все свадьбы, ибо только тогда позволялось жениться. Когда все праздники были отпразднованы, все наливки выпиты, начинайся рейс.
Они кочевали как цыгане. Единственными постоянными строениями были гаражи и толстостенные башни для зернового силоса. Когда все приготовления были сделаны, открывались высокие двери и тракторы, вертолеты, мощные жатки, комбайны и прочая сельхозтехника заводилась внутрь помещений. Упаковывались все важные узлы, механизмы покрывались силиконовой смазкой, что позволило им выносить летний жар, пока на следующем закате не вернутся фермеры. Все остальное отправлялось в путь. Зал заседаний и остальные надувные купола спускались и укладывались. Когда домкраты убирали, длинные здания становились на оси и колеса. Женщины консервировали и запасали продукты на месяцы, — бойня для коров и овец обеспечивала холодильники мясом. С собой брали лишь несколько цыплят, ягнят и телят. Новые стада и выводки предстояло вырастить с помощью банки спермы.
Когда все было готово к отъезду, фермерские трактора и грузовики выстраивали машины в длинные поезда, после чего их направляли в постоянные гаражи и силосные башни. Движители, главные силовые установки, после четырех лет действия в качестве генераторов энергии устанавливались на колеса и возглавляли каждый поезд. После того, как машины были состыкованы между собой и проводка навешена, поезд оживал. Все окна задраивались и включалось воздушное кондиционирование, не выключавшееся до тех пор, пока поезд не достигал зоны сумерек в другом полушарии, где температура вновь была переносима.
— Ян Кулозик, вопрос для тебя. Прошу внимания, Кулозик, таков порядок. — Голос Чана Тэкенга после целого вечера крика начал немного срываться.
Ян повернулся лицом к ним. Вопросов было много, но он не отвечал до тех пор, пока не утих шум.
— Слушайте меня, — Я проработал все детали и предоставляю вам цифры. Но прежде мы должны решить. Соберем мы кукурузу или нет, все равно мы должны уходить, и об этом бессмысленно спорить. В случае прибытия кораблей понадобится кукуруза, потому что люди на них будут голодны. Тысячи, а может миллионы погибнут, не получив ее. Если мы не запасем кукурузу, эти жизни будут на нашей совести. Если корабли не придут, мы все равно погибнем. Наши возможности малы, сломанные механизмы нельзя заменить, два генератора уже снизили выходную мощность и потребуют дозаправки после перехода. Мы проживем несколько лет, но мы обречены. Подумайте обо всем этом и решайте.
— Мистер председатель, я требую голосования.
Когда Хрэдил встала и попросила внимания, Ян понял, что предстоит долгая выматывающая битва. Эта старуха, глава семьи Махровых, представляла могущество реакции, силу тех, кто стоял против перемен. Она была хитра, обладая умом крестьянки, придерживалась принципов: что старо — то добре, что ново — то зло; перемены ведут к ухудшению, жизнь должна быть неизменна. Ее с уважением выслушивали другие вожди, поскольку она лучше всех могла выразить их нелогичный, догматичный рационализм. Они успокаивались, когда она вставала, готовые повторять, как закон, ее узколобую, устаревшую точку зрения.
— Я выслушала то, что сказал этот молодой человек. Я ценю его мнение, хотя он и не старейшина, и даже не член одной из наших семей.
«Неплохо, — подумал Ян. — Унизить меня первыми же словами — все равно, что приступить к уничтожению моих аргументов.»
— Несмотря на это, — продолжала ока, — мы должны прислушаться к его идеям и оценить их по достоинству. То, что он говорит, правильно. Это единственный выход. Мы должны собрать кукурузу. Такова наша древняя цель и причина нашего существования. Я требую голосования только потому, что не хочу, чтобы кто-нибудь потом жаловался, если дела пойдут плохо. Призываю всех согласиться с тем, что надо уходить и что надо собрать кукурузу. Любой, кто не согласен, пусть встанет.
Требовалось быть гораздо более сильной личностью, чем те, кто здесь присутствовал, чтобы осмелиться встать под ее холодным взглядом. И к тому же они были смущены, — сначала новая идея, над которой они раньше не имели возможности как следует подумать, потом оказалось, что эту идею поддерживает Хрэдил, чья воля почти всегда была их волей. Все это сбивало с толку, требовало времени на обдумывание, но пока они успеют подумать, будет слишком поздно, чтобы встать перед этой женщиной, так что с немалой толикой раздраженного ворчания и отдельными хмурыми взглядами предложение было принято всеми.
Яну это не понравилось, но возражать было нельзя. Все время следовало быть настороже. Он знал, что Хрэдил ненавидит его также сильно, как он ее, хотя и приняла его идею, заставив остальных согласиться с ней. Когда-нибудь ему предстоит заплатить за это, но когда и чем?
— Что делать далее? — спросила Хрэдил, повернувшись к нему, но не глядя в глаза. Она могла использовать его, но не могла разгадать.
— Мы соберем поезда как обычно, но прежде Главы должны составить списки имущества, которое можно оставить. Оно будет оставлено вместе с техникой. Кое-что, конечно, погибнет от жары, но у нас нет иного выбора. Две машины в каждом поезде будут приспособлены под жилье, остальные повезут кукурузу.
— Людям это не понравится, — сказала Хрэдил, и многие головы кивнули.
— Я это знаю, но вы — Главы Семей, и вы должны заставить их повиноваться. Проявляете же вы власть во всех остальных случаях, даже когда дела касается женитьбы. — Сказав это, он резко посмотрел на Хрэдил, но она так же резко отвела взгляд. — Поэтому будьте с ними помягче. Вы — не должностные лица, которых можно сместить. Ваша власть абсолютна. Воспользуйтесь этим. Этот рейс будет не таким легким и неторопливым, как всегда. Он будет быстрым и трудным. До тех пор, пока поезда не вернутся из второго рейса, жить в Южгороде, в силосных хранилищах будет очень неудобно. Скажите об этом людям. Скажите сейчас, чтобы они потом не жаловались. Сообщите также, что мы будем двигаться не по пять часов в день, как обычно, а минимум по восемнадцать. У нас очень мало времени. А теперь перейдем к другому вопросу.
Это второе решение, которое они должны были принять, для него было более важным. Он надеялся, что Ли Сяо поступит так, как если бы он уже согласился. Капитан-пилот на самом деле не любил людей, не любил политики, и его трудно было убедить, хотя он мог принять участие в происходящем.
— Я имею в виду следующее, — сказал Ян. — У нас должен быть координатор для приготовлений, затем для первого и второго рейсов. Нужно кого-нибудь выбрать. Кого вы предложите?
Новое решение. Как они этого не любят! Они переглядывались и перешептывались. Ли Сяо встал, молча постоял, затем заставил себя произнести:
— Ян Кулозик должен это делать. Он один знает, что нужно.
И сразу сел.
Молчание продлилось несколько долгах секунд. Они вновь и вновь переворачивали эту мысль в мозгах, потрясенные новизной, нарушением традиций, неожиданностью всего происходящего.
— Нет, — взвизгнул красный от возмущения Чан Тэкенг, — пусть переход организует Иван Семенов. Он всегда возглавлял переходы. Он — мастер поездов. Только так и никак иначе, — кричавший так неистово брызгал слюной, что сидевшие в нервом ряду брезгливо отворачивались и вытирали лица, хотя и одобрительно кивали при этом. Вот это было вполне доступно их пониманию, когда ни вперед не идешь, ни назад, а упрямо стоишь на своем.
— Прекрати колотить, Тэкенг, молоток сломаешь, — прошипела Хрэдил как змея.
Председатель осекся, потому что это он должен был приказывать, а не наоборот. Такое поведение было беспрецедентно. Но пока он не мог ни на что решиться, молоток застыл в воздухе, а Хрэдил, не дожидаясь, пока он соберется с мыслями, заговорила вновь:
— Вот так-то лучше, гораздо лучше. Мы должны думать правильно, а не как думала раньше. Мы делаем сейчас новое дело, поэтому нам нужен новый организатор. Я не хочу сказать, что кто-нибудь из нас на это не годен. Но почему бы не спросить, что думает Иван Семенов. Что ты думаешь, Иван?
Большой мужчина медленно поднялся, огладил бороду, оглянулся на офицеров-техников и Глав Семей, пытаясь прочитать на их лицах реакцию. Но помощи от них не дождался. Гнев, смущение — да, но отнюдь не решимость.
— Пожалуй, кандидатуру Яна стоит обсудить, план надо составить — ну, вы понимаете, что я хочу сказать. Приготовления, их надо планировать, да и два рейса тоже. Вообще-то я не знаю…
— А не знаешь, так замолчи! — выкрикнул Чая Тэкенг, ударом молотка подчеркивая свое возмущение. Но он стучал и кричал весь вечер и потому был игнорирован залом. Иван продолжал:
— Поскольку я не в курсе насчет изменений, значит мне понадобится помощь. Ян Кулозик в курсе, это его план. Он знает, что делать. Я могу организовать все как обычно, но всеми изменениями должен руководить он. И отвечать за них тоже должен он.
Ян отвернулся, чтобы они не смогли увидеть его лица и понять, что он чувствует. Как он ни боролся с собой, но он ненавидел этих людей. Он провел тыльной стороной ладони по губам, словно стирая брезгливое выражение. Этого никто не заметил, все смотрели на Хрэдил.
— Хорошо. Прекрасный план… Рейсом будет командовать Глава Семьи. Технический офицер будет советником. Думаю, это хорошая идея. Я за. Кто против, быстро поднимите руки. Итак все за.
Следовательно, он был во главе — но не Глава. Ян мог настаивать, требовать полномочий, но слова ничем не могли ему помочь. Все смирились — значит, он тоже должен смириться. Необходимо было вывести кукурузу, и это выходило на первый план.
— Хорошо, — сказал он. — Так и решим. Но больше не должно быть никаких споров, с ними необходимо покончить. Жатву надо немедленно прекратить, снять с машин все несущественное. Мы должны все урезать наполовину, так как места у нас будет вдвое меньше обычного. Вы должны сказать людям, что у них только один день на сборы. Если вы это скажете, мы сумеем подготовиться за два дня. Через два дня первые машины должны быть порожними и готовыми к погрузке урожая. Есть вопросы?
Вопросы? Стояло глубокое молчание. Можно ли спрашивать ураган, поднявший тебя в воздух, с какой скоростью он тебя понесет?
3
— Думаю, мы выходим слишком рано. Это ошибка. — Хейн Риттерспатч возился в казенной части топливного отсека и не мог смотреть Яну в глаза.
Ян с лязгом захлопнул и задраил смотровое окошко редуктора. В двигательном отсеке было тесно и грязно, чувствовался острый запах пота.
— Не рано, Хейн, скорее поздно, — вяло ответил он, устав повторять вновь и вновь одни и те же слова. — Мы не настолько оторвались от поездов, как ты думаешь, нам бы надо ехать гораздо быстрее. Вот почему нужно удвоить твой экипаж, чтобы вы могли работать по шестнадцать часов в сутки. Мне остается лишь надеяться, что этого будет достаточно. Ты выполняешь ответственную работу, Хейн. Твои ремонтники в танках поедут по Дороге впереди нас и будут смотреть, годится ли она для езды. Ты знаешь, что от тебя требуется. Ты занимался этим раньше, просто в этот раз всем придется чуть-чуть тяжелее.
— Мы не сможем ехать так быстро. Люди не выдержат.
— Ты должен сделать так, чтобы выдержали.
— Я не могу их просить…
— Ты не будешь просить, ты будешь приказывать.
Дни изматывающей, бесконечной работы сказались на Яне. Под глазами лежали темные круги, и он невероятно устал. Устал льстить, подгонять, подталкивать, заставлять этих людей делать нечто для них непривычное. Нервы тоже разболтались, и видеть толстого ноющего идиота было уже слишком. Он повернулся и сильно ткнул Хейна в рыхлый живот:
— Ты нытик, Хейн, тебе известно об этом? Здесь капитан-проктор никому не нужен — все слишком устали и слишком заняты, чтобы искать неприятностей. Выходит, ты бездельник. Только когда мы поведем поезда, у тебя появится настоящая работа. А сейчас ты поедешь вперед и разведаешь дорогу. Поэтому прекрати отлынивать и займись делом. — Ты не смеешь со мной так разговаривать!
— Смею. Твои танки и люди давно готовы. Я лично проверил технику, она в полном порядке. Вот уже в третий раз проверяю командный танк, но не нахожу никаких неполадок.
От гнева великан не мог найти слов — он занес над головой огромный кулак. Ян приблизился к нему, поднес свой твердый, исцарапанный кулак проктору под нос. Подождал, улыбаясь.
— Что ж, ударь меня, чего ты медлишь?
Приходилось говорить сквозь зубы, потому что челюсти свело, и рука тряслась от сдерживаемого гнева. Хейн не смог устоять. Опустив кулак, он повернулся и неуклюже полез из люка. Снаружи по кольцам застучали башмаки.
— Это тебе даром не пройдет, Кулозик! — прокричал он — в отверстии люка появилось его красное лицо. — Я пойду к Семенову, к Чану Тэкенгу. Тебя вышвырнут, ты зашел слишком далеко…
Ян устало шагнул вперед, занес кулак и лицо мгновенно исчезло. Да, он зашел слишком далеко, заставив этого зануду праздновать труса. Хейн никогда ему этого не простит. Обычно в таких случаях бывают свидетели. Лайос Наджи молча сидел в кресле помощника водителя.
— Заводи моторы, — сказал Ян. — Думаешь, я был слишком крут с ним, Лайос?
— Он успокоится, когда ты с ним немного поработаешь.
— А я держу пари, что с каждым разом он будет все хуже.
Пот сильно завибрировал — шестеренки двигателя пришли в движение. Ян склонил голову набок, прислушиваясь. Танк был в хорошем техническом состоянии.
— Передай другим, пусть заводят, — сказал Ян. Когда включился кондиционер, он захлопнул люк, уселся в водительское кресло, поставил ноги на тормоза, а руки легко опустил на баранку, управлявшую одновременно передачами и сцеплением. Двадцатитонный механизм вибрировал ровно и мощно, дожидаясь его команды.
— Скажи им, пусть выстраиваются за мной в линию с интервалами в сто метров. Мы выезжаем.
Лайос лишь секунду промедлил, затем включил микрофон и отдал приказ. Это был надежный работник, из тех механиков, которые были с Яном еще до Дороги.
Ян наклонил баранку вперед, чуть повернув ее при этом. Стон коробок передач перерос в визг, и танк рванулся вперед — колеса вертелись, тяжелые траки плашмя ложились на твердую породу Дороги. Включив заднюю камеру, он увидел на экране, что другие танки ожили и двинулись следом за ним.
Промелькнули широкая центральная улица города, стены хранилищ, затем первые фермы. Он вел машину на ручном управлении, пока последнее здание не оказалось позади и Дорога не сузилась. Тогда он включил автоматику и откинулся в кресле, танк увеличил скорость. Кабель, проложенный под застывшей лавовой поверхностью, служил указателем пути. Колонна танков с ревом проносилась мимо ферм, устремляясь в пустыню.
Они были в песчаных пустошах, и единственным признаком обитания человека на планете была эта ровная лента Дороги. До тех пор, пока они не получили ожидаемого сообщения.
— У меня неполадки с радио, я с вами свяжусь сам, — сказал Ян, выключая микрофон. Другие танки были на командной частоте, поэтому не могли вмешаться в передачу. Начав это дело, он решил закончить его по-своему.
Они отъехали на триста километров от поселения, прежде чем столкнулись с первой проблемой. Дорогу занесло песком. Песчаный барьер достигал двух метров в высоту. Ян приказал колонне стоять, пока его танк взбирается по склону. Это было еще не слишком плохо.
— На каких машинах стоят самые большие ножи?
— На семнадцатой и девятнадцатой, — сказал Лайос.
— Пусть выедут вперед и расчистят эту дрянь. Вызови второго водителя из фургона, пусть он побудет с тобой, пока сюда не явился Хейн. Пару дней он будет невыносим, поэтому постарайся не обращать на него внимания. Я свяжусь с ним, пусть летит вертолетом, если еще не в пути. А я тем же вертолетом вернусь назад.
— Надеюсь с этим не будет проблем.
Ян улыбнулся, усталый, но довольный:
— Разумеется, проблемы появятся. Так всегда бывает. Но эта колонна хорошо идет, Риттерспатч уже не решится повернуть. Все, что остается — двигаться.
Ян послал радиограмму, затем распахнул люк и спрыгнул на песок. Было ли здесь теплее, или ему так только казалось? И действительно ли светлее на южном горизонте? Вполне возможно, что до рассвета осталось недолго. Он постоял, пока танки не взобрались по склону и не проехали мимо. Последний, к которому был прицеплен жилой фургон, остановился. Запасной водитель спустился, и танк сразу поехал дальше.
Бульдозеры уже врезались в песок, когда сквозь лязганье гусениц пробился стрекот вертолета. К тому времени, когда радиограмма была послана, он уже находился в пути. Сделав круг, он медленно опустился на Дорогу — Ян пошел к вертолету.
Три человека спустились, и Ян понял, что неприятности не закончились, а возможно лишь начинаются, поэтому заговорил первым:
— Иван, какого черта вы здесь? Кто же руководит, если мы оба на Дороге?
Иван Семенов закрутил в пальцах клок бороды. Он выглядел жалко и, видимо, не знал, что сказать. Хейн Риттерспатч, рядом с которым стоял помощник проктора, заговорил раньше:
— Я заключаю тебя, Кулозик, под официальный арест. Тебе будет предъявлено обвинение в…
— Семенов, проявите же авторитет, — громко обратился к нему Ян, повернувшись спиной к двум прокторам, словно и не замечая сабель, которые висели у них на боках, и рук возле эфесов. Но давление за спиной трудно было игнорировать. — Вы мастер поездов. Это чрезвычайная ситуация. Танки расчищают дорогу. Хейн должен быть с ними, он командир. Мы обсудим его мелкие проблемы, когда прибудем в Южгород.
— Танки подождут — это должно быть сделано прежде. Ты напал на меня! Хейн трясся от ярости, рука легла на кобуру. Ян обернулся — для того лишь, чтобы видеть обоих прокторов. Наконец заговорил Семенов.
— Серьезный вопрос, вот что. Пожалуй, лучше вернуться в город и все спокойно обсудить.
— У нас нет времени для дискуссий, тем более спокойных. — закричал Ян, стремясь своим гневом вызвать гнев остальных. — Этот жирный дурак — под моим началом. Я его не трогал. Он лжет. Это клевета. Если он немедленно не отправится к танкам, я обвиню его, разоружу и заключу под стражу.
Пощечина этих слов для Хейна была, конечно, очень тяжела. Он заскреб ногтями по кобуре, выхватил пистолет. Как только ствол оказался снаружи, Ян правой рукой схватит запястье Хейна, а левой резко ударил его по локтю. Продолжая поворачивать, используя вес и скорость, он так круто заломил руку Хейна за спину, что тот взвыл от боли. Толстые пальцы невольно разжались, пистолет со стуком упал на каменную поверхность дороги, но Ян продолжал давить. Это было жестоко, но необходимо. Послышался треск, и Хейн содрогнулся от боли в сломанной руке. Лишь тогда Ян отпустил его, и Хейн медленно осел у его ног. Ян повернулся ко второму вооруженному человеку.
— Здесь командую я, проктор. Приказываю вам оказать помощь раненому и перенести его на вертолет. Мастер поездов Семенов утверждает этот приказ. Молодой проктор в нерешительности переводил взгляд с одного на другого. Семенов, смущенный, молчал и его молчание не оставило проктору выбора. Хейн громко застонал от боли и съежился на неровном камне. Это заставило проктора решиться — он затолкал почти вытащенный пистолет в кобуру опустился на колени радом с раненым командиром.
— Тебе не следовало этого делать, Ян. — Семенов огорченно покачал головой. — Это вызовет затруднения.
Ян взял его за руку и отвел в сторону.
— Затруднения уже возникли. Вы должны поверить, что я не нападал на Хейна. Если у вас есть сомнения, то представлю вам очевидца. Но Хейн настолько раздул проблеял что пришлось вывести его из игры. Его амбиции слишком дорого обходятся. Второй в его команде, Лайос, способен справиться делом. Хейн поедет поездом, руку ему вылечат, и он устроит множество хлопот в Южгороде. Но не сейчас. Мы должны иди как запланировали.
На это Семенову нечего было ответить. Решение было вырвав у него и жалеть об этом было поздно. Он взял из вертолета медицинскую сумку и попытался наложить воздушную шину на сломанную руку пострадавшего. Это ему удалось лишь после того, как стонущему Хейну сделали укол. Обратное путешествие прошло в молчании.
4
Ян лежал лицом вверх на своей скамье, не в силах расслабиться, и в очередной раз пробегая глазами свой список. Остатки кукурузы на текущий час были уже погружены. До отправления оставалось совсем недолго. Как только освободились силосные башни, с машин сняли все лишние части, чтобы можно было вкатить внутрь тяжелую технику. Покрытая силиконовой смазкой и плетеным пластиком, она могла переносить двухсотградусную жару четырехгодичного лета. Такой же комплект — грузовики, вертолеты, комбайны — был законсервирован в хранилищах Южгорода, так что брать их с собой не было необходимости. Взяли только запас мороженных продуктов, кур, ягнят и телят для разведения новых стад, домашнюю мебель (на этот раз отобранную в мучениях). Остальное пространство в машинах заполнила кукуруза. Резервуар для воды были полны, он записал это и подчеркнул — «Вода!».
Первое, что нужно было сделать, это — передать по компьютерной трансляции приказ поставить водоочистительный завод Севгорода на консервацию. Он уже прекратил всю второстепенную деятельность, химическую и минеральную экстракцию, производство удобрений, и работал лишь над поддержанием уровня воды в 1300-километровом канале и комплексе туннелей. Пора было и это заканчивать — сельское хозяйство на этот сезон уже свернуто. Послышался стук в дверь, такой тихий, что он не был уверен, в самом ли деле он его услышал. Стук повторился.
— Одну минуту, — Ян скатал листы бумаги и бросил свиток на стол. На негнущихся ногах, босиком прошел по пластиковому полу и открыл дверь. Там стоял Ли Сяо, радиотехник.
— Я тебя не побеспокоил, Ян? — Он выглядел встревоженным.
— Да нет, вообще-то. Я все равно не спал, возился с бумагами.
— Может быть попозже…
— Заходи, раз уж пришел. Выпьем чайку, а потом может нам обоим удастся вздремнуть.
Ли вошел, прихватив коробку, стоявшую за дверью. Ян подогрел чайник, заварил чая. Ли был человеком спокойным, с умом, похожим на одну из его печатных схем, немного тугодум — мысль, побродив внутри, выходила только через некоторое время, ясная и окончательная.
— Ты с Земли, — сказал он наконец.
— Я думал, это всем известно. Молока хочешь?
— Спасибо. Как я понимаю, на Земле существует много общественных слоев, а не просто население, как у нас?
— Можно так сказать. Это неоднородное общество. Ты мог видеть это, когда смотрел земные передачи. Люди имеют разную работу, живут в разных странах. Различий много.
На лбу у Ли появилась испарина — ему было не по себе. Ян устало покачал головой и подумал о том, к чему все это приведет.
— Там тоже есть преступники? — спросил Ли, и Ян вдруг мгновенно избавился от сонливости.
«Осторожней, — подумал он, — нужна крайняя осторожность. Не говори слишком много, не подводи себя», — а вслух сказал:
— Вероятно должны быть. Есть же там полиция, в конце концов. А почему ты спрашиваешь?
— Ты встречал когда-нибудь преступников или людей, нарушивших закон?
Ян не мог более сохранять спокойствие. Он слишком устал и на его нервах слишком грубо играли.
— Ты что, стукач? На работе здесь, что ли?
Голос его был ровным и холодным. Ли поднял брови, не выражение его лица не изменилось.
— Я? Нет, конечно. Чего ради я должен докладывать инопланетной полиции о том, что происходит на Халвмерке?
«Тебя сюда подослали, голубчик…» — подумал Ян. Когда он заговорил вновь, он был также хладнокровен, как и всегда.
— Если ты не стукач, откуда же тогда ты знаешь это слово? Это земной жаргон, да к тому же с плохой репутацией. Обычно его недолюбливают. Я ни разу не слышал его по программе ЗВ, не читал в книгах, допущенных к хождению в этом мире.
Ли был совсем смущен, нервно мял кисти, забыв о чае. Наконец он заговорил, причем слова хлынули потоком:
— Ты, конечно, можешь говорить, ты знаешь о таких вещах. Ты знаешь Землю, знаешь, как выглядят другие места. Ты сам ни за что не заговоришь, у тебя должны быть веские причины. Вот почему я и пришел. Выслушай меня, пожалуйста, не прогоняй. Я не хочу оскорблять, но твое присутствие здесь, то, что ты здесь находишься все эти годы, — это означает, возможно, что ты не можешь уйти. Насколько я знаю, ты хороший человек, с доброй волей. Я не думаю, что ты стукач. Ты бы не стал этого делать. Если ты не стукач, то значит, ты не преступник, нет, но ты… в общем видно…
Голос его стал сбивчивым; о таких вещах здесь говорить было еще труднее, чем на Земле.
— Ты хочешь сказать, что если я не преступник, то на этой планете я должен находиться по какой-то причине?
Ли быстро кивнул.
— А с какой стати я должен говорить об этом. Это не твое дело.
— Я знаю, — сказал Ли в отчаянии. — Я не могу, к сожалению, говорить с тобой об этом. Но это очень важно для меня.
— Для меня тоже важно. Я могу попасть в беду, если расскажу тебе. Чтобы ничего из сказанного мной не пошло дальше тебя, понятно?
— Да, да, я обещаю.
— Тогда ты прав, у меня трения с властями. Я сослан сюда в наказание. И чем меньше я буду гнать волну, тем дольше проживу К примеру, чем меньше буду говорить с тобой на подобные темы.
— Я не хотел спрашивать, но должен. Я должен кое-что тебе сказать. Теперь у меня появилась возможность, и я чувствую, что поступаю правильно. Я должен все тебе рассказать, я не могу больше это носить в себе. — Ли напрягся и поднял глаза, словно ожидая удара. — Я нарушил закон.
— Ну что же, рад за тебя. Возможно, ты — единственный на этой планете, у кого хватило на это духу.
Ли осекся:
— Тебя это не тревожит?
— Нисколько. Если на то пошло, я тобой даже восхищаюсь. Что же ты натворил, что тебя так грызет?
Ли поднял клапан кармана на куртке, вытащил нечто маленькое и черное, и протянул Яну. По краю тонкого прямоугольного предмета шел ряд крохотных кнопок.
— Нажмите вторую, — сказал Ли
Ян послушался, и полилась тихая музыка.
— Я сам это сделал, сам сконструировал из запасных частей. Вместо ленты я использовал банк цифровой памяти на молекулярном уровне, вот почему оно такое маленькое. Оно может записывать музыку, книги — все, что угодно, время записи примерно тысяча часов.
— Это очень хорошо, но я не назвал бы это преступным деянием. Со времен первого человека, работавшего с первой машиной, механики всегда, каждый на свой лад, обращались с запасными частями и деталями. Материалы, которые ты использовал в своей конструкции, не потеряны, пошли в дело, и я восхищен твоим мастерством. Не думаю, что это нарушение закона.
— Это только начало. — Ли поднял коробку с иола и поставил ее на стол. Она была из светлого сплава, скрепленная радами крошечных заклепок, — конструкция представляла собой великолепный образец трудолюбия. Он набрал шифр, открыл крышку и развернул аппарат в сторону Яна. Коробку ряд за радом заполняли кассеты с лентой.
— Это от людей, прилетавших на кораблях с запасами, — сказал Ли. — Я обменивал их на свои аппараты. Они очень популярны, и я получал на них заказы каждый раз. Там есть человек, который давал мне все, что только нужно. Я думаю, что это незаконно.
— Это действительно противоречит закону, противоречит всем законам, которые мне известны. Тебе не следует больше никому об этом говорить, а если меня спросят, я ничего об этом не слышал. Самое вероятное, что тебя ждет, если об этом узнают — это мгновенная смерть.
— Так плохо? — Ли сидел, выпрямив спину, совершенно бледный.
— Так плохо. Зачем ты мне все это рассказал?
— У меня были свои соображения на этот счет. Сейчас это уже не имеет значения. — Он встал и поднял коробку. — А теперь я, пожалуй, пойду.
— Погоди. — Едва подумав об этом, Ян уже знал зачем пришел радиотехник. — Ты боишься лишиться лент, не правда ли? Если ты их оставишь, жара их уничтожит. А старейшины проверяют весь личный багаж, чего прежде никогда не делали. Они захотят выяснить, что у тебя в коробке. Так какой помощи ты ждешь от меня?
Ли не ответил, потому что это было очевидно.
— Ты хочешь, чтобы я это спрятал в своем оборудовании? Чтобы я рисковал жизнью ради паршивых лент?