– Я пыталась помочь.
Однако в ту ночь чудес на мою долю не досталось.
— Просто распространенная фамилия, — сказал наконец Лисицын. — Ну, лады, поспрашиваю я у наших про твоего Мухина. Через недельку перезвони. — Он дружелюбно улыбнулся, а у меня чуть не встали дыбом остатки волос на голове.
Она дуется.
— Через недельку?!
Потому что мне не понравилось ее извращенное решение.
— Ну да, — спокойно ответил Лисицын. — Сам понимаешь, сейчас вся городская милиция ищет человека по фамилии Америдис. Не до Мухина им. А что ты так вздрогнул? Что за спешка?
Ее душа искажена. Но без нее мне не справиться.
– Кроу? Я подумаю над тем, чтобы умереть внутри.
— Ну как... — промямлил я. — Чем быстрее, тем лучше...
Она выпрыгивает из теней.
— Оно конечно, — согласился Лисицын. — Только быстрее не получится. — Он посмотрел на часы, и этот жест заставил меня сморщиться, словно от жгучей боли. Стрелки тикали, унося время и унося надежды.
– Правда?
— Ты домой? — спросил Лисицын. — Или ты еще...
Нет.
– Да. Только выучи слова.
— Мне еще нужно тут... — пробурчал я. — По работе. Проследить, чтобы все...
– Я хороша в словах!
— Понимаю, — закивал Лисицын. Он зашагал к своей старенькой «Волге», но по дороге обернулся и сказал, досадливо хлопнув себя по лбу: — Кстати... Недавно снова попало мне в руки то дело...
Называю имена.
— Какое дело? — не понял я.
Она повторяет.
— То самое, про которое я тебе говорил, — на лице подполковника возникла полуулыбка-полугримаса. — Когда я еще был зеленым пацаном, то одно мое дело прокурор завернул на доследование. Этим прокурором был твой отец, Саня...
Произносим их вместе.
— А-а, — сказал я. Не было сейчас ничего более далекого от меня, чем давние дела, из-за которых мой покойный папа когда-то взгрел молодого Лисицына.
— Надо же, одиннадцать лет прошло, — с тоской в голосе сказал подполковник, и я с удивлением понял, что Лисицын вовсе не так стар, как мне казалось. Всего одиннадцать лет назад он был зеленым пацаном... Всего одиннадцать лет назад мой отец был жив.
– Ба… – Труди Кэтчин
– Бабуля… – Сэди Кэтчин
— Я посмотрел по датам, — продолжал между тем Лисицын, — получается, что все это было прямо перед тем, как твой отец ушел в отпуск. Перед тем, как он поехал на Кавказ... И там эта автокатастрофа...
– Бабушка… – Лесли Кэтчин
— Ну да, — сказал я.
– Мама… – Ронда Кэтчин
– Я.
— Получается, что это было последнее дело, которым занимался твой отец.
Даже если я их забуду, Кроу мне напомнит.
— Может быть, — сказал я. Можно было добавить, что поскольку мой отец был городским прокурором, то он наверняка занимался сразу несколькими делами, а не только тем, за которое получил взбучку молодой Лисицын. Но я ничего не добавил. Если Лисицыну нравилось думать, что между ним и мной существует какая-то связь, — ради бога.
Я выдержу.
Дождусь побега.
— Н-да... — вздохнул подполковник.
Дождусь мига, когда Едок познает страх.
— А этого Америдиса сколько уже ищут? Неделю? — вдруг спросил я.
У страха будет мое лицо.
— Примерно так, — подтвердил слегка удивленный Лисицын. — А что?
Мой голос.
— Если его нигде нет уже неделю, это значит, что он мертв, — сказал я, повернулся и пошел в «Антилопу». Позже я понял, что брякнул это из злости — Лисицын не мог помочь мне, и я решил сказать какую-нибудь гадость в ответ.
И я буду ужасна в гневе.
Сказать-то я это сказал, но вот только мне от этого лучше не стало. Тем более не стало от этого лучше Тамаре.
Бет
4
Краски
— Уболтал? — с надеждой спросил Карабас, занося над моим бокалом бутылку мартини.
Кэтчин затихла.
— Нет, — честно признался я, и бутылка немедленно исчезла из рук Карабаса.
Папа молчал. Я молчала. У меня пропал дар речи. Так я была ошеломлена. Напугана. Возмущена.
Папа тоже злился. Это было видно по поджатым губам, по блеску в глазах. Однако голос его оставался ласковым.
— Ну на нет и суда нет, — мрачно проговорил Карабас, почесывая щетину на щеках. — Закроюсь на санитарный день, пусть привозят свой ОМОН. А ты... — он бросил на меня недовольный взгляд. — Ты иди вытаскивай Антона из сортира. Он снова затащил туда какую-то девку. Вбей, пожалуйста, в его тупую башку, что он здесь не один, что другие люди тоже хотят...
– Если вам кто-то навредил, я могу защитить вас. И вашу подругу.
— Я разберусь, — пообещал я. — Только вот сначала я хотел узнать...
– Пытаетесь меня спасти? – Ее лицо было словно каменным, а взгляд отрешенным. Твердая скала. – Слишком поздно.
— Чего еще?
Папа предпринял еще одну попытку.
– Если ваша подруга в беде…
— Да вот на днях приходил сюда такой белобрысый парень в очках...
– Нет.
Похоже, она не врала. Теперь я не сомневалась, что Кэтчин говорит нам правду, просто необычным способом.
— Твоя подруга его приводила, да? — Карабас расплылся в улыбке, обрадовавшись тому, что память его не подкачала. — Помню я этого друга, помню. И — я тебе уже говорил об этом — знакомая у него рожа. Где-то я его раньше видел.
Папа достал из кармана визитку и положил на комод у кровати.
— Забудь, — махнул я рукой. — Забудь, что ты его где-то раньше видел, сосредоточься на том, что он был здесь вчера.
– Вот мой номер. Можете звонить в любое время.
Карабас понимающе кивнул, почесал под мышкой, шмыгнул носом и сказал:
– Ага. Позвоню я вам, конечно.
Он вздохнул.
— Ну. Сосредоточился.
– Уверены, что больше ничего не хотите добавить?
Кэтчин откинулась на подушки и закрыла глаза. Папа решил не настаивать.
— Мне нужно его найти.
– Хорошо, отдыхайте. – Он поднялся. – Завтра я снова приду, и мы поговорим, если вы будете не против.
— Пф! — затрясся в ироническом хохоте Карабас. — Пф! Иши, Саня, ищи... Только я-то тут при чем, если я его видел всего полчаса... Он что, твою подругу увел? Пф!
Он медленно вышел из палаты, чтобы Кэтчин успела его окликнуть, если вдруг передумает, но она не издала ни звука и даже не шевелилась, пока дверь за ним не захлопнулась. Ее веки поднялись, и она села в постели.
Я хотела сказать… но не знала что. Что-нибудь. Хотя все слова, приходившие на ум, казались пустыми и глупыми по сравнению с тем, что она испытала. И все же я не удержалась.
— Не смешно, — сказал я. — Я должен найти этого типа, и точка. А башка у меня не варит. Поэтому я хочу с тобой посоветоваться. Может, у тебя какие-нибудь идеи возникнут...
– Знаю, ты отвергаешь папину помощь, но вдруг я могу хоть как-то…
— Тогда позвони мне часа в три, — посоветовал Карабас. — Я как раз просплюсь, голова у меня будет более-менее свежая... Если я сегодня больше не буду пить. А если буду, то позвони часа в четыре.
Она нетерпеливо помотала головой.
– Хочешь кому-нибудь помочь, Теллер? Начни с себя.
Меня просто убивало, как они все легко обращались со временем — и Лисицын, и Карабас. «Позвони мне через недельку». «Позвони мне часа в три». Как им объяснить, что у меня нет столько времени, как им объяснить, что я не могу ждать ни до трех, ни до четырех, ни тем более до следующей недели?!
– У меня все в порядке!
— Будет слишком поздно, — выдавил я из себя. Меня подмывало взорваться отчаянным воплем, заглушить гремевшую из динамиков музыку, чтобы Карабаса акустической волной отбросило к стене и чтобы все бутылки за его спиной разлетелись вдребезги... Но я сдержался, сцепил зубы и выговорил только три слова, которые мог сказать без вреда для Тамары: — Будет слишком поздно.
– Ничего подобного. Не хочешь двигаться дальше? Ладно. Поступай по-своему, хоть это и глупо. Только прошлое не вернуть. Ни тебе, ни твоему папе.
— Поздно... — проворчал Карабас, автоматически точными движениями вскрывая пивные бутылки и отправляя их по стойке. — Ну а сейчас моя голова тоже ничего не соображает. Эта чертова музыка меня будто молотком лупит по черепу... То ли раньше было — «АББА», Джо Дассен...
«Неправда!» – подумала я, но и сама сразу поняла, как нелепо это звучит. Я умерла. Я изменилась. Папа изменился. Изменений не обратить.
Не знаю, почему раньше я этого не понимала.
Прежде чем Карабас окончательно погрузился в долгое ностальгическое перечисление кумиров своей юности, я успел вставить:
Кэтчин изучила мое лицо и снова одарила меня полуулыбкой. А потом откинулась на подушку, очевидно, с чувством выполненного долга.
— Он приехал из Якутии. Остановился в «Интуристе». Собирался продавать алмазы. Потом пропал.
– Выметайся. Завтра увидимся.
Я вылетела сквозь стены больницы на вечернюю улицу. Папа ходил взад-вперед вдоль машины и разговаривал по телефону. Он завершил звонок ровно в тот момент, когда я к нему подошла.
— Адриано Челентано, — сказал Карабас, мечтательно прикрыв глаза. — Вот это я понимаю... — Он открыл глаза и с омерзением огляделся вокруг. — Нет, это совсем не Челентано... Куда пропал?
– Прорыв в деле? – спросила я.
— Вот в этом-то и вопрос. Я был в «Интуристе», но там им и не пахнет.
– Нет, просто поручил нашему отделу выяснить, все ли в порядке с тем центром, где держали Кэтчин. – Он бросил встревоженный взгляд на больницу. – Похоже, ей пришлось пережить нечто ужасное. Возможно, в реабилитационном центре. А может, до того. Сложно сказать, она все смешивает в кучу. – Он вздохнул. – К сожалению, мне нужно знать больше, чтобы ей помочь.
— Он продал алмазы, — рассудительно произнес Карабас. — И свалил с деньгами. В Москву или там в Рио-де-Жанейро. В зависимости от того, сколько денег он срубил. Вот и все, Саня. Все очень просто. Лично я бы на месте белобрысого ни секунды не оставался в городе, имея кучу денег. А у него ведь была куча денег?
– Боюсь, получишь ты только историю, пап.
Потому что Кэтчин не просила помощи. Она хотела быть услышанной, только и всего. Я правда начинала в это верить. Она явно считала, что может сама о себе позаботиться. И неудивительно, что Кэтчин не хотела ни на кого полагаться: ведь никто не пришел к ней на помощь, когда она больше всего в этом нуждалась.
Я ничего не сказал, но Карабас все прочитал по моему лицу.
У папы зазвонил телефон. Он посмотрел на экран, и я увидела, что это тетя Вив.
— Он свалил из города, — сказал Карабас и сочувственно похлопал меня по плечу. — Все, расслабься. Я тебе помогу, — он вытащил из-под стойки мартини.
Я закатила глаза, когда он сунул мобильный в карман.
— Он не мог свалить из города, — с отчаянием выкрикнул я, и Карабас, как мне показалось, даже слегка испугался. — Не мог, и все!
– Не сможешь же ты вечно ее избегать! Скоро день рождения деды Джима, помнишь? – Маминому папе через месяц исполнялось восемьдесят два. – Будешь прятаться от тети Вив весь вечер? Это как-то глупо.
– Наверное, не пойду, – сказал папа.
— Как знаешь, — сказал Карабас. — Я тебе высказал свое мнение, а ты уж сам...
Вот так просто. Словно это сущая ерунда.
— Он не мог свалить из города, — упрямо повторил я, когда Карабас уже отошел в сторону кассы и не мог меня слышать. Я повторил это не для Карабаса, я повторил это для самого себя. Он не мог свалить из города, потому что если он свалил, то я не смогу его найти и представить Тыквину, а если я не представлю его Тыквину, то... то Тамару...
– В смысле – не пойдешь? Ты должен!
– Нет. Не должен.
Он не мог свалить из города. Я запустил руку за стойку и нашарил там бутылку мартини, припрятанную Карабасом. После пары хороших глотков моя уверенность в присутствии Мухина где-то неподалеку усилилась. Когда я допил бутылку до конца, моя уверенность стала стопроцентной. Никогда еще я не чувствовал себя таким самоуверенным.
– Ну конечно до…
Этому не помешало даже то обстоятельство, что, отойдя от стойки бара, я вдруг потерял равновесие и рухнул на полногрудую брюнетку, которая взвизгнула и отпрыгнула в сторону, а потом презрительно произнесла, глядя на меня сверху вниз:
– Хватит, Бет! – огрызнулся он.
— Какое убожество: пить мартини из горла, как водку!
Я отшатнулась. Папа опустил взгляд. Неуверенно перемялся с ноги на ногу и пробормотал:
– Извини. Э-э… Наверное, лучше нам вернуться в отель.
— Дура, — сказал я ей от души. — Это же круто!
Он подошел к машине и открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья. Папа иногда так делал – открывал мне двери, как будто я не могла пройти сквозь них. Обычно в те моменты, когда ему особенно сильно хотелось притвориться, что я еще жива. Наверное, надо было подыграть, как всегда. Сесть в машину и больше не говорить о тете Вив.
После чего сел на пол и немедленно отрубился.
Мне вспомнился вчерашний день, когда я мечтала только о том, чтобы папа больше не грустил. Я бы не стала сердиться из-за дня рождения деды Джима, решила бы потом об этом поговорить.
Вчера мир был другим.
5
Сегодня я поступила иначе.
Карабас выгрузил меня из машины прямо у дверей подъезда, и от холодного ночного воздуха я вздрогнул, как от удара током.
Ушла.
— Время? — хрипло спросил я.
Папа окликнул меня, но я не остановилась. Пробежала через больницу, прямо сквозь стены, а потом через следующее здание и следующее. Убедившись, что папа меня уже не найдет, я замедлилась и пошла куда глаза глядят, лишь бы не к нему.
— Половина третьего, — зевнув, отозвался Карабас.
Как он мог?! Это же деда Джим! Мой дедушка с копной седых волос. Тот, кто научил меня карточным трюкам, кто молчал три дня подряд после того, как я умерла, не произнес ни единого слова. Тот, кто относился к моему папе, как к родному сыну.
— Ночи? — с надеждой спросил я. Карабас понимающе закряхтел, обнял меня за плечи, посмотрел в черное небо над нашими головами и предположил, не особенно навязывая свое мнение:
Я даже подумать не могла, что папа откажется пойти на его день рождения. Это был первый семейный праздник со дня моей смерти. Всем будет и грустно, и радостно – по крайней мере, они попытаются радоваться. И все ожидают увидеть там папу.
— Мне кажется — ночи.
Я представила, как тетя Вив то и дело оглядывается на дверь. Как она наконец понимает, что папа не придет… как все понимают, что он не придет… не сложно предсказать, чем это обернется.
— Слава богу! — выдохнул я и хотел было сесть прямо на асфальт, однако Карабас подхватил меня и протащил до подъезда. Потом он прислонил меня к стене, заглянул в мои печальные глаза и вздохнул:
— Нет, сам ты не доковыляешь...
Тетя Вив сдуется, как проколотый воздушный шарик. Тетя Джун примется ворчать себе по нос и сердито топать ногами. Дядя Мик и его муж попытаются приободрить деду Джима игрой в карты и будут намеренно ему поддаваться, но даже победные партии в рамми
[4] его не развеселят. Дядя Кел с женой что-нибудь приготовят, но даже лучшая тушеная говядина Кела и самый шоколадный пудинг Мэри не поднимут настроение моим двоюродным братьям и сестренкам, которые будут вести себя тихо-тихо, как всегда, когда чувствуют, что что-то не так. Праздник окажется безнадежно испорчен, и папа вряд ли сможет когда-либо искупить свою вину.
Я был с ним согласен, только язык у меня во рту ворочался крайне медленно. Пока я выговаривал ответную речь, Карабас успел доставить меня на лифте на мой этаж. Тут он снова прислонил меня к стене, отыскал в кармане моих брюк ключи, отпер дверь в квартиру и втащил меня внутрь.
Я похолодела. Неужели это моя ошибка? Я хотела, чтобы папа снова стал таким, как прежде. А теперь поняла, что надо помочь ему измениться, стать человеком, который знает, как жить в мире, где нет меня. Который пошел бы на день рождения деды Джима.
— Мавр сделал свое дело, — тяжело пыхтя, сообщил он. — Спать можешь хоть на полу, это уже меня не касается.
Я больше не знала, как быть.
И не заметила, как наступила ночь.
Он положил ключи на шкаф в прихожей, вышел и захлопнул за собой дверь. Некоторое время я лежал на полу неподвижно, закрыв глаза и представляя себя трупом, у которого уже нет — к счастью — никаких земных забот и тревог. Получалось у меня не слишком хорошо, и в конце концов я поднялся на ноги и потащился в ванную комнату, где подверг себя пытке холодной водой. Движения мои не были точными, поэтому струя воды из-под крана попала не только на подставленный затылок, но еще и за шиворот и далее по согнутой спине до логического конца. Это был самый настоящий леденящий ужас, и орал я почище жертв Фредди Крюгера.
Я замерла в растерянности; темнота опустилась слишком резко. Тут я разглядела сумерки вдали. Нет, был еще вечер. Просто меня накрыла громадная тень с загибающимися краями. Казалось, на мою спину нацелились чьи-то когти…
Сердце тревожно застучало. Я резко развернулась, но никого не увидела.
По завершении водных процедур я осмотрел себя — мокрого, несчастного и запутавшегося... Зрелище было мерзкое. ДК, вероятно, просто стошнило бы. ДК бы в этой ситуации...
Может, тень и существо с когтями – это одно и то же?
И я внутри него?
А вот это уже была любопытная мысль. Что бы он сделал? Он бы отвесил мне подзатыльник, от которого голова едва не слетает с шеи... Он бы поинтересовался: «Ты мужик или курица мокрая?» И он напомнил бы, что настоящие мужчины позволяют себе выпить лишь после того, как закончат свои дела. И они не напиваются, чтобы уйти от своих проблем.
Я помчалась к сумеркам и выбежала из тени, но она продолжала меня преследовать, скользя по земле и едва касаясь моих пяток. Я побежала быстрее. Тень заскользила быстрее. Я выжала все, что могла, из своих ног и рук, я бежала, пока не закололо в боку и я не начала дрожать всем телом. Сил больше не оставалось. А тень все наступала.
Эти фразы мощно и неотвратимо всплывали у меня в башке, словно атомные подлодки. Ну что ж, теперь мне не требовалось общаться с ДК, чтобы выслушать его соображения на мой счет. Все его основные мысли были железно вбиты в мой мозг, словно гвоздями. Все это я знал. И тем не менее я был пьян, растерян и испуган. И честно говоря, одежда на мне была мокрая. И весь я представлял собой жалкое зрелище.
Может, перетасовать мир? Я попыталась сосредоточиться на папе. Почему-то не получалось. Я переключилась на Кэтчин. И за нее мне не удалось ухватиться. Тень почти меня настигла, а тело больше не могло выдерживать быстрый бег.
Вот только тела никакого не было. Я же умерла.
Дрожащими пальцами я расстегнул пуговицы на рубашке и на брюках. Пиджак полетел на пол чуть раньше, и когда вся эта куча грязной и мокрой одежды оказалась на полу, я вдруг подумал о том... о чем мне стоило вспомнить раньше. Но я не вспомнил. Обычная история. ДК удовлетворенно ухмыльнулся бы, если в узнал. Только он не узнает, достаточно того, что я сам себя выматерю. Еще бы, ведь костюм, который я напялил по просьбе Мухина, был в свое время куплен на деньги Тамариного мужа. И как только я первый раз вырядился в этот костюм, Тамариного мужа изрешетили, будто мишень в тире. Потом я сдал костюм в чистку, потом повесил его в шкаф и забыл о нем до того самого дня, когда Мухин попросил меня одеться поприличнее для нашего алмазного собрания. Самым новым и приличным из моих костюмов был именно этот, а о его происхождении я не задумался. Теперь-то мне было понятно, что с таким же успехом я мог нацепить на грудь табличку — «Ищу неприятностей». Я с ненавистью пнул комок одежды. Теперь я точно знал, что больше никогда не надену этот костюм. Выброшу его в мусоропровод. Сожгу к чертовой бабушке...
Стоило мне это осознать, как все границы разрушились, и я помчалась стремительно, как никогда. Руки и ноги не дрожали. Боль в боку улеглась. Осталось лишь наслаждение от быстрого бега, приятные ощущения – то, как волосы хлещут по лицу, как ступни касаются земли, как холодный ветер обдувает кожу. Я перегнала тень. Я могла перегнать что и кого угодно. Никогда я не чувствовала себя настолько… живой.
«Ну ты и идиот, — сказал в моей голове голос ДК. — Ты бы еще вспомнил черную кошку, которая тебе дорогу перебежала. Ты бы еще гороскоп в какой-нибудь газетенке почитал. Костюм ему, видите ли, жизнь испортил! Дурак ты. Саня! Если ты мужик, то ты должен сказать себе: только моя вина в том, что случилось. И только я могу все исправить».
Внезапно передо мной что-то возникло.
— Господи, — обреченно прошептал я. — Ну что ж тут исправлять?! Мухин смотался вместе со своими чемоданами, он же ради этого и задумал всю комбинацию... Он же готовился, он же просчитывал. И он наверняка подумал, как побыстрее и понезаметнее свалить из города.
Я резко затормозила и обернулась. Тень исчезла. А передо мной плескалось море красок, ярче которых я никогда не видела. Заинтригованная, я шагнула к ним. Мерцающие, вьющиеся ленты выглядели причудливо, но не пугающе. Я как будто знала эти краски; не просто знала, а любила их и скучала по ним, хотя встретила впервые. Меня окутала жестокая тоска. Мне захотелось домой.
«Ну и что? — презрительно ответил воображаемый ДК. — Черт с ним, с Мухиным. Твоя задача не в том, чтобы найти Мухина, это Тыквину нужно, а не тебе. Твоя задача — вытащить Тамару».
Я ринулась вперед. А потом осознала, что вижу и что чувствую, и замерла.
По крайней мере, такое решение принял мой разум. На самом деле я продолжала двигаться, и ноги несли меня туда, куда стремилось сердце.
— Мне ее просто так не отдадут, — возразил я. — Им нужен Мухин. А Мухина у меня нет.
Я собрала волю в кулак и медленно, нерешительно остановилась.
Я мельком видела эти краски сразу после того, как умерла. Другую сторону. Они пели – или пел кто-то один? Я не разобрала слов, но песня звучала приятно. Такую песню мать могла бы петь своему ребенку.
«Это речь хлюпика, а не мужчины, — сурово ответил мне ДК. — Если мужчине что-то не дают, он берет силой».
Наконец я нашла маму. Вот только она всегда была рядом, потому что я узнала ее голос. Потому что множество раз его слышала и думала, что это мой собственный. Потому что она была той частью меня, которая всегда говорила «все будет хорошо», «ты отлично справилась», «сегодня будет чудесный день». Мама была со мной всю мою жизнь, она помогала мне оставаться девочкой-бабочкой.
— Силой? — я поежился. — Это что же, мне брать «Калашников» и ехать к Тыквину в гости?..
Возможно, добрые мысли наших близких перетекают к нам с той стороны? И я смогу поддерживать свою семью даже после того, как уйду?
ДК ничего мне не ответил. Молчание — знак согласия.
Меня переполнила бурная радость, и я прыгнула в воздух, навстречу краскам. А потом подумала о папе и рухнула вниз.
— У меня и «Калашникова» нет, — растерянно сказал я. ДК, вероятно, ответил бы: «Пора уже и обзавестись. Тебе двадцать пять лет, а дома нет оружия. Позор!»
Нет, мне нельзя уходить. Все мои родные готовы принять меня той, кто я есть сейчас, – кроме папы, который видит только меня прошлую. Я нужна ему такой, какой была при жизни – хотя бы отчасти.
Я посмотрел на часы и понял, что до истечения отпущенного мне срока осталось чуть больше десяти часов. Если я собирался что-то делать, то делать нужно сейчас, среди ночи, когда Тыквин и его компания не ожидали нападения. Нападения? Я мысленно повторил это слово и поморщился. Я собирался нападать среди ночи на сборище опасных вооруженных типов? Класс! Сюжет для научно-фантастического фильма.
Я бросила последний, тоскливый взгляд на краски и глубоко вдохнула.
И отвернулась.
«Но ты же не можешь придумать ничего лучше!» — раздраженно рявкнул ДК в моей голове. Это было правдой.
Раздался хлопок. Мир посерел. Краски растаяли. Я упала на колени и заплакала, уткнувшись лицом в юбку дурацкого желтого платья, которое мне теперь никогда не снять.
Ничего лучше я придумать не мог. Как не мог придумать и ничего хуже.
Так я сидела на земле, пока не выплакала все слезы, а небо не потемнело. Наступила ночь – по-настоящему. Тень не вернулась. Возможно, это моя собственная смерть гнала меня туда, где мне положено находиться? Ответа я не знала, и сейчас мне было не до этого. Все силы ушли на то, чтобы отказаться от красок.
Я еще раз пнул груду несчастливой одежды и полез в шкаф за спортивным костюмом. Хотя то, чем я собирался заняться, никак не походило на спорт.
Я поднялась. С трудом. Может, лучше снова сесть? И все-таки я справилась. Сделала шаг, другой, третий. Теперь идти казалось проще, чем стоять, и я неспешно поплелась к отелю.
Медленно и торжественно-печально я застегнул «молнию» на спортивной куртке до самого горла. Из скомканных брюк я достал тыквинскую визитку, которая должна была навести меня на всю честную компанию. Из кухонного шкафа я вытащил свою наличность, еще не зная, на что именно ее потрачу, но уверенный, что без денег не обойтись. Еще я взял туристский нож. Когда эта штука увесисто легла в карман штанов, я окончательно понял серьезность своих намерений, и по спине пробежался шальной табун мурашек.
В папиной комнате горел свет, просачиваясь через щель в занавесках; он еще не лег. Или снова уснул со включенной лампой – хотя нет, время не такое уж позднее. Я расправила плечи, готовая увидеть его заплаканное лицо, и вошла в номер.
Он не плакал. Он сидел на стуле спиной ко мне и смотрел на стену, усеянную клейкими бумажками, собранными под тремя крупными заголовками: «ИЗОБЕЛ КЭТЧИН», «САРА БЛЮ» и «ДОМ».
Я пошел к дверям, оглядывая прощальным взглядом свою квартиру. Тут же в голове выстрелила предательская и трусливая мыслишка: «А если я успею завтра до обеда продать свою квартиру и отдам эти деньги за Тамару?» Но ее немедленно загасил ДК: «Ты торговец недвижимостью или мужик?!»
Я удивленно вскинула брови.
– Пап, ты составил свою «стену размышлений»?
— Мужик, — нехотя признался я и подтянул штаны. В этот миг зазвонил телефон. Вспоминая потом этот момент, я с ужасом представлял, что могло бы случиться, если бы я все-таки вышел в ночь с туристским ножом в кармане и с диким желанием доказать свою принадлежность к мужскому полу...
Он подпрыгнул от неожиданности.
Короче говоря, звонок раздался вовремя.
– Бет! Ты вернулась! Я не знал, когда… Ты плакала?
Я только сейчас поняла, что глаза у меня красные и опухшие. Какая же я глупая! А ведь обычно так старалась скрывать от него свои слезы.
6
– Извини, – поспешно продолжил папа, – извини, что сорвался на тебе. Я не хотел, просто… Извини.
Я подошел к аппарату осторожно, словно к свернувшейся в клубок змее. Почему-то я подумал, что звонит Тыквин — с напоминанием о приближающемся сроке. Но это был не Тыквин. Это был вообще непонятно кто.
Я думала ему объяснить, что плакала не из-за этого, но сейчас была не в настроении обсуждать краски.
– Ничего страшного.
— Алло, — сказал я, однако человек на другом конце провода не стал дожидаться моих формальных приветствий, он заговорил сразу, и его речь звучала в моем ухе секунд пятнадцать от силы. Потом человек повесил трубку, и в ухо поплыли равнодушные гудки. А я обалдело слушал их, не понимая, что все это значит.
Папа не знал, что на это сказать, и я не могла подобрать слова. Наконец он махнул рукой на стену.
Не было сказано ни «здравствуйте», ни «до свидания». Не было названо никаких имен, так что вполне может быть, что звонивший просто ошибся номером. Однако интуиция (если что-то подобное еще жило в моей голове) подсказывала — звонили мне.
– Я составил примерную схему. Пытаюсь найти связи.
Он умолк и с надеждой посмотрел на меня.
— Улица Пушкинская, дом сто сорок два, — сказал голос в трубке. — Немедленно.
Хочешь помириться, пап? Пообещай, что пойдешь на день рождения деды Джима.
Все, на этом разговор закончился. И это был не Тыквин, это был не Мухин, это был не Карабас. И это был не ДК, хотя последние несколько часов я втайне надеялся, что тот позвонит, вмешается и, как добрый волшебник, разрешит все мои и Тамарины проблемы. Ведь он когда-то трудился в спецслужбах, а для чего же существуют спецслужбы, если не для разрешения различных запутанных проблем? Я даже был готов простить ДК все его мелкие пакости, типа закрытия калитки прямо перед моим носом, его обидных реплик по поводу «гадского поведения»... Но это был не ДК. Это был черт знает кто. И этот черт знает кто советовал мне немедленно нестись на Пушкинскую улицу.
Однако я не могла не оценить его попытку, и сил ссориться у меня не осталось, так что вместо этого я спросила:
– Думаешь, это все правда связано?
И я понесся. Потому что это была хоть какая-то идея. У меня и того не было. В какой-то миг мне даже подумалось, что это господь бог, устав наблюдать за моими страданиями, сжалился и позвонил по прямой линии. Но затем я подумал, что бог, как и ДК, не смог бы выразиться столь кратко, он обязательно повел бы речь к глубокомысленным и высокодуховным выводам типа: «Не в пятистах долларах счастье». Или: «Меньше надо водку пить с Карабасом, а больше душу развивать».
Папа просиял, радуясь, что добился отклика.
Тут же все было предельно кратко. Даже слишком кратко. Что там, на Пушкинской? Там ждет меня человек, который знает, где Мухин? Или там сейчас отсиживается сам Мухин? Или там содержат Тамару? На что мне настраиваться?
– Не знаю. Возможно. Только я никак не пойму, как сюда вписывается Сара. – Он в отчаянии взглянул на схему. – Зато уверен, что надо выяснить, видел ли кто-нибудь Александра Шольта после пожара или хотя бы разговаривал ли с ним.
Никаких инструкций.
– Отец его видел, – устало напомнила я. – Он сказал, что Александр уехал в город сегодня утром.
– Мне нужны другие свидетели.
— Разберусь на месте, — бурчал я, спускаясь в лифте. Но на место еще нужно было попасть. А учитывая, что до рассвета оставалось три часа, транспортных средств, ходящих до Пушкинской улицы, попадалось немного. Честно говоря, совсем не попадалось. И я припустил бегом по пустым улицам, тем более что спортивный костюм подходил для такого способа передвижения.
Я не понимала, почему это так важно… Минутку. Усталость как рукой сняло.
Минут через десять я все-таки поймал такси, но водила с чего-то взбрыкнул и ехать на Пушкинскую отказался, пообещав, что высадит меня у поворота с шоссе Нефтяников на Пушкинскую. Метров триста я вполне мог преодолеть пешком.
– Думаешь, это Шольт сгорел в том доме? Зачем его отцу лгать?
И я их преодолел, замерев при виде таблички с номером дома — 142. Приплыли...
– Чтобы защитить честь семьи? Выиграть время для Дерека Белла, чтобы тот успел скрыть все доказательства того, что Александр занимался чем-то незаконным, что бы это ни было. Или перевести деньги на другие счета, чтобы полиция их не обнаружила, когда будет расследовать убийство Александра.
Домик был довольно невзрачный, двухэтажный, деревянный и даже чуть покосившийся набок. Перед домом раскинулся приличных размеров пустырь, посреди которого ржавел остов древнего «Запорожца». К этому «Запорожцу» я и направился, согнувшись в поясе и стараясь не шуметь. Возле груды металлолома я остановился и присел на корточки, наблюдая за домом. Ничего подозрительного, кроме самого дома, — развалюха на пустыре будто специально была создана для того, чтобы стать ловушкой для доверчивых олухов вроде меня. Можно из пушки стрелять, никто не услышит. А услышит, так не высунется на улицу, потому что уж слишком темно, безлюдно и страшно в этом позабытом богом и коммунальными службами уголке города.
Это звучало логично. Но только это.
Хоть из пушки. Только я об этом подумал, как резкий звук ударил по моим ушам. На пушку не тянуло, а вот на какой-нибудь «ТТ» вполне.
– Если он умер первым, кто убил остальных? Белл?
Я поплотнее прижался к «Запорожцу», и тогда в доме снова шарахнуло. Теперь была исполнена целая серия выстрелов, причем звучали они так часто, что было не ясно, то ли один стрелок палит с двух рук, то ли стрелков было несколько, и они от всей души старались пришить друг друга. С моим ножиком в кармане просто смешно лезть в это пекло. Я и не лез, я сидел себе за «Запорожцем», считал выстрелы и пытался сообразить, какова должна быть моя роль по замыслу звонившего. Собирать гильзы? Или собирать трупы? Или самому стать трупом?
– Может быть, но… – Папа покачал головой. – Не представляю его убийцей. Он выглядел искренне ошеломленным, когда нашлись тела.
Выстрелы стихли так же внезапно, как и начались. Я осторожно высунулся из-за «Запорожца» — ожидалось, что из дома выскочит торжествующий победитель стрельбы на выживание. Прошло минут пять, но никто так и не вышел.
Папа повернулся к стене и нахмурился. Я подошла и встала рядом с ним. Некоторые детали все еще казались размытыми, и мне не удавалось сложить из них картину.
Чувствуя себя полным идиотом, я достал из кармана нож, раскрыл лезвие и не очень уверенной походкой направился к этому самому дому номер сто сорок два по Пушкинской улице. Поскольку улица была именно Пушкинская и поэт наверняка исполнял тут роль потустороннего покровителя, я забормотал на счастье: «Паду ли я стрелой пронзенной? А может, мимо просвистит?»
Я понимала, что это своего рода победа: папа с головой ушел в работу. Еще несколько дней назад я была бы на седьмом небе от счастья, а теперь мне хотелось большего. Чтобы он поговорил с тетей Вив. Чтобы пошел на день рождения деды Джима. Чтобы заново наладил связь с миром. Потому что тогда я смогу…
Я отвернулась.
«Сам не свисти», — отозвался в моей голове ДК.
…смогу уйти.
— А вот без чужих советов обойдемся, — решительно пробормотал я, чувствуя усиливающуюся дрожь в коленях. Когда я взялся за дверную ручку, эта дрожь шатала меня не хуже ташкентского землетрясения. Тем не менее я потянул дверь на себя, а та, несмазанная скотина, заверещала так, что я мгновенно вспотел и втянул голову в плечи, ожидая немедленной пули в лоб.
Я любила папу, но теперь понимала то, чего не осознавала раньше, – по крайней мере не так отчетливо, как сейчас.
Но пуля не летела. Я закрыл за собой дверь и шагнул вперед, под свисавшую с потолка одинокую лампочку. В ее свете была видна лестница на второй этаж и проход под лестницу, в комнаты первого этажа. Освещены были только нижние ступени, верх же тонул в темноте, так что было совершенно непонятно, чем заканчивается эта череда ступеней и заканчивается ли она вообще.
Мне здесь было не место.
Однако меня почему-то тянуло именно на эту лестницу. Я стал медленно подниматься, причем ступени подо мной отчаянно стонали. С таким же успехом я мог объявить о своем приходе в громкоговоритель.
Полицейский
Я преодолел ступеней шесть или семь, когда сверху раздался какой-то стук. Чужой стук, в смысле произведенный не мной. Я на всякий случай выставил вперед кулак с зажатым в нем ножом, и тут стук повторился. А потом сверху что-то с грохотом понеслось вниз, я в ужасе прижался к перилам, но те так охотно подались под моим весом, что я понял — сейчас они развалятся и я грохнусь вниз. Я отпрянул назад, и то, что шумно катилось сверху, ударило как раз мне по ногам. Не устояв, я упал, выставив руки вперед, потеряв при этом нож, но удержавшись на тех ступенях, где был. Грохот затих внизу, рассыпавшись на несколько разрозненных звуков. То, что упало, лежало как раз под лампочкой, так что я со своего места мог хорошо рассмотреть только что прогрохотавший мимо меня предмет.
Утром я стояла у окна, наблюдая за тем, как папа снимает со стены клейкие листочки, чтобы уберечь их от любопытных глаз тех, кто убирает комнаты. Мы полночи ломали голову над делом и так ни к чему и не пришли. Папа уснул, а я стала мерить шагами комнату, размышляя… Не только о расследовании.
Я застряла между мирами и полностью не принадлежала ни одному. И не могла ничего с этим поделать, пока папа не изменится. Я хотела помочь ему стать Майклом Теллер, который принимает свою дочь такой, какая она есть сейчас. А если этого не произойдет, мне придется остаться здесь навсегда. Хоть и не хочется думать о том, как уныло будут проходить года этого полусуществования. Не хочется думать о том, что камнем лежит на душе и тянет к земле. Хочется быть девочкой-бабочкой – пусть я и не могу улететь.
Если человека можно назвать предметом. Уточняю — если мертвого человека можно назвать предметом. Мертв он был не оттого, что кубарем скатился по лестнице, а оттого, что кто-то перед этим пальнул ему в грудь. Темные пятна на сером свитере были хорошо заметны. Ну, естественно. Если в этом доме стреляли, то должны ведь были все эти пули куда-то попасть.
Папа слишком долго возился с бумажками. Он рисковал опоздать на встречу с полицейскими из города, которые прибыли сюда рано утром. Я посмотрела на него и обнаружила, что на стене висит всего один листочек, с надписью «САРА БЛЮ». Папа все тянулся ее отклеить, но отнимал руку.
Оставался только вопрос — все ли пули попали именно в этого человека? И где тот, кто стрелял?
– Ты нашел связь между Сарой и остальными? – спросила я.
И самый главный вопрос — какое отношение все это имеет ко мне и к Тамаре?
– Нет.
Он наконец снял бумажку, но не положил к другим в свой чемодан. Она осталась у него на ладони, и папа держал ее так, словно это было нечто очень ценное и хрупкое.
7
– Его провели спустя рукава, – тихо сказал он. – Расследование. После того как она пропала. Эта папка… – Он покачал головой. – Есть шаги, которые обязательно надо выполнить после того как исчезает ребенок. Никто этим не озаботился. И никто не заметил.
Ответы мне никто не принес бы на блюдечке с голубой каемочкой. Нужно было подниматься и идти добывать ответы самому. Что я и сделал.
– Неудивительно, что отца Дерека Белла никто не осудил в халатности, – сказала я. – Все-таки он был здесь главным.
Самое забавное, что в этом доме кто-то жил. Я поднялся на второй этаж и, двигаясь в окружавшей меня темноте на ощупь, ткнул куда-то рукой. Конечно, в ответ мне раздался скрип. В этом доме все скрипело, словно собиралось в следующие несколько секунд развалиться. В ушах у меня скрипело, а перед глазами что-то происходило — темнота стала другой, как будто немного менее плотной. Я двинулся дальше и протиснулся в дверной проем, нашарил на стене выключатель и щелкнул клавишей. Меня слегка тряхнуло током, но свет зажегся. Я зажмурился и на всякий случай встал в боксерскую стойку. Хотя при том, что отношения в этом доме выясняли на пистолетах, это вряд ли бы мне помогло.
– Да, думаю, дело в этом, – согласился папа. – Хотя, возможно, не только. Если бы белая девочка пропала по пути из школы… – он с отвращением покачал головой – …разразился бы настоящий скандал. Об этом написали бы в газетах, сказали бы в новостях, это обсуждали бы на улицах. А на тех, кто беспокоился за Сару – ее семью и подругу, – никто не обращал внимания. – Папин рот скривился. – Гэрри Беллу все сошло с рук, потому что всем было наплевать. Никого не заботило то, что она пропала.
Папа принимал это очень близко к сердцу. Его возмущала любая несправедливость, но он особенно негодовал, когда плохо обходились с коренными австралийцами. Он вырос в городе, где его отец имел огромную власть и учил сына тому, что тот, кто обладает властью, волен делать все, что ему вздумается. Однако папа часто мне говорил, что продолжать творить дурные дела возможно лишь тогда, когда остальные тебе это позволяют, что это вина не одного, а многих.
Поморгав, я открыл глаза и настороженно осмотрелся. Странно. Довольно чистенькая и аккуратная комнатка. Плотно занавешенные окна, телевизор на тумбочке, платяной шкаф, перегораживающий комнату на две части. На стене висела картина, и это добило меня окончательно. Лично у меня дома из предметов искусства был только календарь из «Плейбоя», да и то висел он в туалете. Тут же был намалеван какой-то пейзаж, который никак не вязался со стрельбой из пистолетов. Я недоуменно пожал плечами и вышел обратно в коридор, но света гасить не стал.
Папа не хотел быть глухим и слепым к чужим бедам. Не хотел стать таким, как его отец.
Как оказалось, это было правильное решение. Я ведь поднялся на второй этаж в поисках ответов — так вот, еще один ответ валялся посредине коридора, уставившись остекленевшими глазами в черный полусгнивший потолок. Вокруг этого мужика все было забрызгано кровью, да и сам он будто вылил себе на голову бутылку кетчупа. Только это был не кетчуп.