Пожимаю плечами.

– В ином случае я бы просто сидела одна в квартире.

Он снова смотрит на мои права. Когда он проводит большим пальцем по моей фотографии, у меня пробегают мурашки. Он даже не трогал меня – он потрогал мои чертовы права, – а я уже завелась.

Жалкое зрелище.

Джереми отдает мне права и встает с дивана.

– Ты куда?

– Готовить тебе пирог, – бросает он и выходит из гостиной.

Я улыбаюсь и иду вслед за ним на кухню. Джереми Кроуфорд готовит пирог – такое пропустить нельзя.

* * *

Я сижу за кухонным столом и наблюдаю, как он покрывает пирог глазурью. За все проведенное здесь время это лишь второй раз, когда мне действительно весело. За последний час мы не обсуждали ни Верити, ни свои трагедии, ни контракт. Пока пекся пирог, я сидела на барном стуле, а Джереми прислонился передо мной к столешнице, и мы обсуждали кино, музыку, свои предпочтения и неприязни.

Мы действительно начали узнавать друг друга ближе вне связавших нас обстоятельств. В тот вечер, когда мы ходили ужинать с Крю, он был расслаблен, но я не видела его таким в стенах этого дома с самого приезда.

Я почти – почти — могу понять одержимость Верити.

– Иди в гостиную, – говорит он и достает из ящика свечи.

– Зачем?

– Затем. Я должен внести пирог и спеть тебе «С днем рождения». Все как полагается.

Я качаю головой, спрыгиваю со стула и возвращаюсь на диван. Выключаю звук телевизора, чтобы ничто не мешало мне слушать, как он поет поздравительную песню. И постоянно нажимаю на пульте кнопку с информацией, проверяя время. Он ждет полуночи.

И ровно в полночь я вижу отблеск свечи – он заходит в гостиную. Я смеюсь, когда он начинает тихо петь песню, чтобы не разбудить Крю.

– С днем рождения тебя, – шепчет он. Он отрезал один кусок пирога и вставил свечу. – С днем рождения тебя.

Я все еще смеюсь, когда он подходит к дивану и садится рядом со мной – медленно, чтобы не уронить пирог и не загасить свечу.

– С днем рождения, дорогая Лоуэн. С днем рождения тебя.

Мы сидим друг к другу лицом, чтобы я могла загадать желание и задуть свечу, но я не знаю, чего желать. Мне повезло получить великолепную работу. И скоро мне на счет поступит самая крупная сумма денег, что я когда-либо получала. Единственное, чего мне сейчас хочется, но чего я получить не могу – он. Смотрю ему в глаза и задуваю свечу.

– Чего ты пожелала?

– Если расскажу, то не сбудется.

Он улыбается, и по мне, так очень игриво.

– Может, расскажешь, когда сбудется.

Джереми не отдает пирог, а демонстрирует его мне, разламывая вилкой.

– Знаешь секретный ингредиент такого сочного пирога?

Он протягивает мне вилку.

– Нет. Какой?

– Пудинг.

Я отправляю кусочек в рот и улыбаюсь.

– Очень вкусно.

– Пудинг, – повторяет он.

Я смеюсь.

Он держит тарелку, я отламываю еще кусок и предлагаю ему вилку. Он качает головой.

– Я уже попробовал. На кухне.

Не знаю почему, но я жалею, что этого не видела. А еще хочу попробовать вкус шоколада на его губах.

Джереми поднимает руку.

– У тебя глазурь на… – он показывает на мои губы. Я пытаюсь стереть ее, но он качает головой. – Вот здесь, – он проводит большим пальцем по моей нижней губе.

Я проглатываю кусок пирога.

Его палец задерживается на моей губе. Медлит.

Проклятье. Я не могу дышать.

Он так близко, что у меня все болит, но я не знаю, что можно сделать. Мне хочется бросить вилку, хочется, чтобы он бросил тарелку с пирогом, хочется, чтобы он меня поцеловал. Но это не я здесь связана брачными узами. Я не хочу делать первый шаг, а он не должен делать первый шаг, но меня отчаянно к нему тянет.

Он не бросает тарелку, а протягивает руку и ставит ее на стол. И в этот же момент кладет руку мне на затылок и прижимается губами к моим губам. С каким бы нетерпением я ни ждала этого момента, все происходит совершенно неожиданно.

Я закрываю глаза, бросаю вилку на пол и откидываюсь на ручку дивана. Он следует за мной и залезает сверху, наши губы не размыкаются ни на миг. Я приоткрываю рот, и его язык проникает внутрь. Медленный темп поцелуя длится недолго. Вкусив друг друга, мы словно сходим с ума. Именно так я и представляла поцелуй с Джереми. Радиоактивный, взрывной, зажигательный. Опасный во всех смыслах.

Мы обмениваемся поцелуями со вкусом шоколада, тянемся друг к другу, сталкиваемся. Его рука впивается в мои волосы, и с каждой секундой мы все сильнее вжимаемся в диван – он упирается в меня, а я утопаю в подушках.

Его губы отрываются от моих, словно ему не терпится попробовать на вкус другие части моего тела. Подбородок, шею, грудь. Словно он по мне изголодался. Он целует и прикасается ко мне с жаждой мужчины, постившегося всю жизнь.

Его рука пролезает мне под футболку, и теплые пальцы медленно двигаются по коже, словно капли горячей воды.

Он возвращается к губам, но лишь на мгновение. Он прикасается к моему языку, отстраняется и снимает рубашку. Мои руки оказываются у него на груди, словно им там и место. Я хочу рассказать ему о желании, которое я загадала, задув свечу, но боюсь, что разговор заставит его задуматься о происходящем и остановиться, поэтому я молчу.

Откидываю голову на ручку дивана, желая, чтобы он продолжил меня исследовать.

И он продолжает. Снимает с меня футболку и видит, что под ней нет белья. Джереми стонет – и это прекрасный звук – и приникает ртом к моему соску. С моих губ срывается стон.

Я поднимаю голову, чтобы на него посмотреть, и кровь стынет в жилах, когда мой взгляд приковывает фигура, стоящая на лестнице. Она просто стоит и наблюдает, как губы ее мужа ласкают мою грудь.

Мое тело резко напрягается.

Сжав кулаки, Верити спешит обратно в свою комнату.

Я ахаю, отпихиваю Джереми, отталкиваю.

– Верити, – выдыхаю я. Он прекращает целовать меня и поднимает голову, но не двигается. – Верити, – повторяю я, пытаясь донести до него, что он должен с меня слезть.

Он недоуменно поднимается на руках.

– Верити! – говорю я снова, но с большей настойчивостью. Это все, что я могу сказать. Страх поработил меня, я пытаюсь вдохнуть, выдохнуть.

Какого черта?

Джереми встает на колени и отстраняется от меня, держась за спинку дивана.

– Прости.

Я вжимаюсь в угол, подальше от него. Закрываю рот рукой.

– О господи.

Слова просачиваются сквозь дрожащие пальцы.

Он пытается прикоснуться ко мне, чтобы успокоить, но я уклоняюсь.

– Прости, – повторяет он. – Мне не следовало тебя целовать.

Я качаю головой – он не понимает. Он думает, я расстроена и чувствую себя виноватой, потому что он женат, но я видела ее. Стоящей. Она стояла. Я показываю на лестницу.

– Я ее видела, – тихо шепчу я, боясь произносить это вслух. – Она стояла на лестнице.

Я вижу на его лице недоумение, он поворачивается к ступенькам.

– Лоуэн, она не может ходить.

Я не сумасшедшая. Встаю и начинаю пятиться от дивана, прикрывая голую грудь рукой. И снова показываю на ступени, но на этот раз говорю в полный голос:

– Твоя чертова жена стояла на чертовой лестнице, Джереми! Я знаю, что видела!

По моим глазам он видит, что я говорю правду. Через две секунды он вскакивает с дивана и бежит по ступеням в ее спальню.

Я не останусь здесь одна.

Натягиваю футболку и спешу за ним. Я отказываюсь оставаться в этом доме одна даже на секунду.

Когда я добегаю до верха лестницы, он стоит в дверях ее комнаты и смотрит внутрь. Слышит мои шаги. И просто… Уходит. Не глядя проходит мимо меня и спускается по ступеням.

Я делаю несколько шагов и заглядываю в ее комнату. Лишь на секунду. Этого достаточно, чтобы понять – она по-прежнему лежит в кровати. Под одеялом. И спит.

Я качаю головой, чувствуя, как слабеют колени. Это невозможно. Умудряюсь добраться обратно до лестницы, но на полпути вниз мне приходится сесть. Я не могу двигаться. Едва дышу. Мое сердце никогда не колотилось с такой скоростью.

Джереми стоит внизу и смотрит на меня. Наверное, он не знает, что думать. Я сама не знаю, что думать. Он ходит вперед-назад перед лестницей, периодически на меня поглядывая – судя по всему, ждет, когда я начну смеяться над своей дурной шуткой. Это была не шутка.

– Я ее видела, – шепчу я.

Он меня слышит. И смотрит на меня, но не с гневом, а с извинением. Поднимается на лестницу, помогает мне встать, обхватывает за талию и ведет вниз. Приводит в спальню, закрывает дверь и крепко меня обнимает. Я утыкаюсь ему в шею, пытаясь избавиться от образа Верити.

– Прости, – говорю я. – Я просто… Может, я слишком мало сплю… Может…

– Это я виноват, – перебивает Джереми. – Ты работала две недели без перерыва. Ты истощена. А потом я – мы – это паранойя. Чувство вины. Не знаю, – он берет в ладони мое лицо. – Думаю, нам обоим нужно минимум двенадцать часов крепкого сна.

Я уверена, что я ее видела. Можно сваливать это на усталость или чувство вины, но я ее видела. Видела все. Сжатые кулаки. Разгневанное лицо, прежде чем она развернулась и ушла.

– Хочешь воды?

Качаю головой. Я не хочу, чтобы он уходил. Не хочу оставаться одна.

– Пожалуйста, не бросай меня сегодня одну, – прошу я.

Выражение его лица непроницаемо. Он слегка кивает и говорит:

– Не брошу. Но мне нужно выключить телевизор и запереть двери. Убрать в холодильник пирог. Вернусь через несколько минут.

Я иду в ванную, чтобы умыться, надеясь, что холодная вода поможет мне успокоиться. Напрасно. Когда я возвращаюсь в спальню, Джереми закрывает дверь на замок.

– Я не могу остаться на всю ночь, – говорит он. – Крю может испугаться, если проснется и не обнаружит меня на месте.

Я залезаю в кровать и смотрю в окно. Джереми ложится рядом и обнимает меня. Я чувствую, как бьется его сердце – почти так же быстро, как мое. Он опускает голову ко мне на подушку, находит мою руку, и наши пальцы переплетаются.

Я пытаюсь следовать за его дыханием, чтобы замедлить свое. Дышу носом, потому что челюсть слишком сильно зажата. Джереми целует меня в висок.

– Расслабься, – шепчет он. – Ты в порядке.

Я пытаюсь расслабиться. И, возможно, у меня получается, но лишь потому, что мы лежим довольно долго, и мышцам становится трудно держать напряжение.

– Джереми? – шепчу я.

Он проводит большим пальцем по моей руке, давая понять, что меня слышит.

– Возможно ли… Может ли она симулировать свое состояние?

Он отвечает не сразу. Словно всерьез размышляет над моим вопросом.

– Нет, – наконец отвечает он. – Я видел снимки.

– Но люди поправляются. Повреждения заживают.

– Знаю. Но Верити не смогла бы такое изобразить. Никто не смог бы. Это невозможно.

Я закрываю глаза. Он пытается убедить меня, что знает ее достаточно хорошо и уверен – она на подобное не способна. Но я знаю один факт, неизвестный Джереми… Я знаю, что он не знает Верити вообще.

17

Вчера вечером я засыпала с уверенностью, что видела Верити на лестнице.

Но проснулась в сомнениях.

Я провела большую часть жизни, не доверяя себе во время сна. Теперь я начинаю сомневаться в себе и во время бодрствования. Я правда ее видела? Или мне привиделось из-за стресса? И чувства вины за связь с ее мужем?

Часть утра я провожу в постели, не желая покидать комнату. Джереми ушел к себе примерно в четыре утра. Я слышала, как он запер дверь, а минуту спустя пришло сообщение с просьбой писать, если он мне понадобится.

Примерно после обеда Джереми постучал в дверь кабинета. Когда он вошел, то выглядел так, словно не спал вообще. Он плохо высыпался всю неделю, и исключительно из-за меня. С его точки зрения я – истеричка, которая просыпается посреди ночи в кровати его жены, а потом утверждает, что видела его жену на лестнице после долгожданного поцелуя.

Я думала, он зашел, чтобы попросить меня уехать, и, честно говоря, более чем готова это сделать, но деньги еще не поступили на счет. А значит, в некотором смысле я здесь застряла.

Он зашел в кабинет сообщить мне, что установил новый замок. На этот раз на дверь Верити.

– Я подумал, так тебе будет легче засыпать. Зная, что ей никак не выйти из комнаты, даже если это было бы возможно.

Даже если это было бы возможно.

– Я буду запирать ее только ночью, когда мы спим, – продолжил он. – Эйприл я сказал, что дверь открывается ночью из-за сквозняков. Не хочу, чтобы она предполагала другие варианты.

Я поблагодарила Джереми, но после его ухода мне вовсе не стало легче. В глубине души меня тревожит, что он установил замок из-за собственного беспокойства. Разумеется, я хотела, чтобы он мне поверил, но раз он мне верит, это может действительно оказаться правдой.

Но в таком случае я бы предпочла ошибаться.

Мучительно раздумываю, как поступить с рукописью Верити. Я хочу, чтобы Джереми тоже узнал про жену известную мне правду. Считаю, он имеет право знать, что она сделала с его дочерями, особенно если учесть, как много времени проводит с ней наверху Крю. И мне по-прежнему кажутся подозрительными его слова о разговорах Верити. Знаю, ему всего пять, и он мог запутаться, но если есть малейшая вероятность обмана от Верити, Джереми должен о ней знать.

Но пока мне не хватает мужества отдать ему рукопись – вероятность крайне ничтожна. Гораздо логичнее винить в моих видениях усталость и недосып, чем думать, что женщина умудряется на протяжении нескольких месяцев изображать инвалидность. Безо всяких очевидных причин.

Кроме того, я еще не дочитала ее. И не знаю, чем все закончится. Я не знаю, что произошло с Харпер или Частин, и идет ли об этом речь в рукописи вообще.

Читать осталось немного. Наверное, я выдержу всего одну главу, а потом придется снова приходить в себя от ужасов этой истории. Проверяю, закрыта ли дверь кабинета, начинаю следующую главу и решаю пропустить ее, как и несколько остальных. Я не хочу читать даже про простой поцелуй, а уж тем более про секс. Не хочу испоганить наш поцелуй чтением о том, как он делал это с другой.

Пропустив очередную откровенную сцену, я добираюсь до главы, где может быть описана гибель Частин. Снова проверяю дверь и начинаю читать.

Глава тринадцатая

Я забеременела Крю через две недели после того, как наврала Джереми о своей беременности. Словно на мою сторону встала сама судьба. Я поблагодарила Бога молитвой, хотя и не верила в его участие.

Думаю, Крю был хорошим младенцем. На тот момент я зарабатывала так много денег, что могла позволить себе круглосуточную няню. Джереми ушел с работы и сидел дома с детьми, и няня была не слишком нужна, поэтому я называла ее домработницей, но она была няней.

Она позволила Джереми каждый день работать дома. У меня в кабинете установили новые окна, и я могла наблюдать за ним практически с любого ракурса.

Какое-то время все шло хорошо. Я брала на себя легкие аспекты материнства, предоставляя Джереми и няне тяжелые. И очень много путешествовала. Приходилось ездить в книжные туры и на интервью, и хотя мне не нравилось расставаться с Джереми, он предпочитал оставаться дома с детьми. Со временем я научилась ценить эти поездки. Заметила, что после недельного отсутствия Джереми уделяет мне почти столько же внимания, как до появления детей.

Иногда я обманывала его: говорила, что мне нужно в Нью-Йорк, а сама бронировала квартиру в Челси и проводила неделю перед теликом. А потом возвращалась домой, и Джереми трахал меня, словно в первый раз. Жизнь была прекрасна.

Пока все не кончилось.

Это случилось мгновенно. Словно солнце замерзло и перестало освещать наши жизни, и, как бы мы ни старались, его лучи до нас больше не добирались.

Я стояла возле крана и мыла курицу. Чертову сырую курицу. Я могла делать что угодно… Поливать лужайку, писать, вязать, что угодно. Но я всегда буду вспоминать проклятую отвратительную курицу, думая о моменте, когда нам сообщили о смерти Частин.

Зазвонил телефон. Я мыла курицу.

Джереми взял трубку. Я мыла курицу.

Он повысил голос. Все еще мыла чертову курицу.

А потом раздался звук… Гортанный, мучительный звук. Я услышала, как он сказал: «нет» и «как» и «где она» и «мы сейчас приедем». Когда он положил трубку, я видела в окне его отражение. Он стоял в коридоре, сжимая дверной косяк, словно боялся упасть на колени. Я продолжала мыть курицу. По щекам струились слезы, колени дрожали. Желудок сжался.

Меня стошнило на курицу.

Именно таким я навсегда запомню худший момент в моей жизни.

На протяжении всей поездки до больницы я гадала, как Харпер это сделала. Задушила ее, как в моем сне? Или придумала более хитроумный способ убить сестру?

Они ночевали в гостях у подруги, Марии. Они уже оставались у нее несколько раз. И мама Марии, Китти – какое глупое имя – прекрасно знала об аллергии Частин. Частин не выходила из дома без «ЭпиПена»[2], но в то утро Китти нашла ее без сознания. Она набрала 911 и позвонила Джереми, как только Частин увезли в больницу.

Когда мы приехали в больницу, у Джереми еще была напрасная надежда, что они ошиблись, и Частин в порядке. Китти встретила нас в коридоре и все твердила:

– Мне так жаль. Она не просыпалась.

И больше ничего. Она не просыпалась. Не она мертва. Лишь она не просыпалась, словно Частин – испорченная капризная девчонка, которая отказывалась вставать.

Джереми побежал по коридору в приемный покой реанимации. Его вывели и сказали нам ждать в семейной комнате. Всем известно, что это комната, куда отправляют членов семьи умершего человека. Именно тогда Джереми понял, что ее больше нет.

Я никогда не слышала, чтобы он так кричал. Взрослый мужчина стоял на коленях и рыдал, как ребенок. Он бы смутил меня, если бы я не была с ним вместе.

Когда мы ее наконец увидели, она была мертва меньше суток, но уже не пахла Частин. Она уже пахла смертью.

Джереми задавал уйму вопросов. Все вопросы. Как это случилось? У них в доме был арахис? Во сколько они легли спать? Достали ли вообще из сумки «ЭпиПен»?

Правильные вопросы и мучительно правильные ответы. Причину смерти подтвердили лишь неделю спустя. Анафилактический шок.

Мы были крайне бдительны насчет ее аллергии на арахис. Неважно, куда они ехали или с кем оставались, Джереми по полчаса рассказывал все подробности и объяснял, как пользоваться «ЭпиПеном». Я всегда считала это излишней предосторожностью, поскольку нам пришлось использовать его всего лишь раз за всю ее жизнь.

Китти прекрасно знала об аллергии и убирала все орехи, когда приезжали девочки. Но она не знала, что девочки залезут посреди ночи в кладовку, наберут всяких закусок и утащат к себе в комнату. Частин было всего восемь. Поздней ночью девочки решили перекусить. По словам Харпер, они не знали, что где-то содержались орехи. Но на следующее утро, когда они встали, Частин не просыпалась.

Джереми прошел фазу отрицания, но он никогда не сомневался, что Частин съела арахис случайно. А я сомневалась. Я знала. Знала.

Каждый раз, когда я смотрела на Харпер, я видела ее вину. Я ждала этого долгие годы. Годы. Я знала, с тех пор, как им было по шесть месяцев, что Харпер найдет способ убить сестру. И какое же идеальное преступление она совершила. Ее не мог заподозрить даже собственный отец.

Но мать могла. Меня убедить было немного сложнее.

Разумеется, я скучала по Частин и грустила из-за ее смерти. Но в том, насколько тяжело это воспринял Джереми, было нечто неприятное. Он был опустошен. Обездвижен. Через три месяца после ее смерти я начала терять терпение. С момента ее гибели у нас был секс лишь дважды, и оба раза он даже не целовал меня с языком. Он словно был отстранен и использовал меня, чтобы снять напряжение, почувствовать себя лучше, испытать нечто другое, кроме агонии. Я хотела большего. Хотела вернуть прежнего Джереми.

Однажды ночью я попыталась. Повернулась к нему и положила руку ему на член, пока он спал. Я начала водить по нему вверх и вниз, дожидаясь, когда он затвердеет. Но тщетно. Вместо этого он убрал мою руку и сказал:

– Все в порядке, Верити. Вовсе не обязательно.

Он сказал это, словно сделал мне одолжение. Словно пытался меня утешить.

Но мне утешение было не нужно.

Не нужно.

У меня было восемь лет, чтобы принять произошедшее. Я знала, что это произойдет – видела во сне. Я отдавала Частин всю свою любовь каждую минуту, пока она была жива, поскольку знала, что случится. Я знала, что Харпер сделает с ней нечто подобное. Хотя доказать ее причастность было невозможно. Даже если бы я попыталась, Джереми никогда бы мне не поверил. Он слишком ее любит. И никогда не поверил бы в столь ужасную вещь – что можно сделать такое с собственной сестрой-близнецом.

Отчасти я чувствовала свою ответственность. Если бы я еще раз попыталась задушить ее в младенчестве, или оставила бы рядом открытую бутылку отбеливателя, когда она была совсем маленькой, или врезалась бы пассажирским сиденьем в дерево, отстегнув ее и отключив подушку безопасности, этого всего можно было бы избежать. У меня было столько вариантов подстроить ее гибель. И ее следовало подстроить.

Если бы я остановила Харпер, Частин бы по-прежнему была с нами.

И, возможно, Джереми не был бы все время таким ужасно грустным.

18

Верити в гостиной. Эйприл спустила ее в лифте прямо перед вечерним уходом. Необычная перемена в распорядке, и я не уверена, что она мне нравится.

Эйприл сказала:

– Сегодня вечером она очень бодрая. Я подумала, пусть ее уложит Джереми.

Она оставила Верити перед телевизором, пристроив кресло возле дивана.

Верити смотрит «Колесо Фортуны»[3].

Или… Во всяком случае, пялится в том направлении.

Я стою у двери в гостиную и за ней наблюдаю. Джереми наверху, с Крю. Снаружи темно, и в комнате не включен свет, но телевизор освещает бесстрастное лицо Верити.

Представить не могу, чтобы человек мог так долго имитировать болезнь. Даже сомневаюсь, возможно ли это вообще. Испугается ли она громкого звука?

Рядом со мной, у входа в гостиную, стоит чаша с декоративными стеклянными и деревянными шариками. Я оглядываюсь и достаю из чаши один деревянный. Бросаю в ее сторону. Он падает перед ней на пол, но она остается неподвижна.

Я знаю, она не парализована, но как ей это удается? Даже если из-за повреждений мозга она не способна понимать речь, она должна как-то реагировать на звук, верно? Хоть как-нибудь?

Если только она не специально приучила себя не реагировать.

Я наблюдаю за ней еще какое-то время, но потом меня снова начинают одолевать пугающие мысли.

Возвращаюсь на кухню, оставив ее наедине с Пэтом Сейджаком и Ванной Уайт.

В рукописи Верити осталось всего две главы. И я молюсь, чтобы перед отъездом я не нашла где-нибудь вторую часть: все эти перипетии просто невыносимы. После каждой главы мне становится тревожнее, чем после хождения во сне.

Я испытала облегчение, узнав, что она никак не связана с гибелью Частин, но меня смущают ее рассуждения. Она кажется такой беспристрастной. Поверхностной. Она потеряла дочь, но думала лишь о том, как следовало убить Харпер, и ей надоело ждать, пока Джереми оправится от случившегося.

Смущают – это мягко говоря. К счастью, скоро все закончится. Большая часть автобиографии повествует о прошлых годах, но события последней главы произошли недавно. Меньше года назад. За несколько месяцев до смерти Харпер.

Смерти Харпер.

Это следующее, о чем я должна узнать. Возможно, сегодня вечером. Не знаю. Последние несколько дней я мало сплю и боюсь, что, дочитав рукопись, я не смогу спать вообще.

Сегодня я готовлю для Джереми и Крю спагетти. И пытаюсь сосредоточиться на процессе, а не на бессердечности Верити. Я специально рассчитала время, чтобы Эйприл ушла до ужина. И надеюсь, Джереми отвезет Верити наверх прежде, чем мы сядем за стол. Мой день рождения почти закончился, и не приведи господь мне есть праздничный ужин, сидя рядом с Верити Кроуфорд.

Я размешиваю соус для пасты и вдруг понимаю, что телевизор не слышно уже несколько минут. Осторожно опускаю ложку и кладу ее на плиту рядом с кастрюлей.

– Джереми? – спрашиваю я, надеясь, что он в гостиной. Надеясь, что это из-за него перестал работать телевизор.

– Сейчас спущусь! – отзывается он сверху.

Я закрываю глаза и чувствую, как учащается пульс. Если эта сучка выключила чертов телик, я выйду из дома прямо в тапках и никогда не вернусь.

Сжимаю кулаки – я по горло сыта этим дерьмом. Этим домом. И этой чертовой психопаткой.

Я не крадусь в гостиную. Я врываюсь.

Телевизор по-прежнему включен, но звук не работает. Верити сидит в той же позе. Подхожу к столику рядом с ее креслом и хватаю пульт. Телевизор переключили в беззвучный режим, и с меня хватит. Хватит. Телевизоры не отключают звук самостоятельно!

– Ты чертова сучка! – бормочу я.

Собственные слова шокируют меня, но недостаточно, чтобы уйти. Словно каждое прочитанное слово ее рукописи разжигает во мне огонь. Я снова включаю звук и бросаю пульт на диван, подальше от нее. Опускаюсь перед ней на колени, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. Меня трясет, но на этот раз не от страха. Меня трясет от ярости. От ярости, потому что она была Джереми такой женой. Потому что была Харпер такой матерью. И я в ярости, что происходит все это странное дерьмо, но вижу его только я. Я устала чувствовать себя сумасшедшей!

– Ты даже не заслуживаешь тела, в котором застряла, – шепчу я, глядя ей в глаза. – Надеюсь, ты умрешь, задохнувшись собственной рвотой, как пыталась убить в младенчестве собственную дочь.

Я жду. Если она там… Если меня услышала… Если всех обманывает… Мои слова на нее подействуют. Она вздрогнет, или набросится на меня, или сделает хоть что-то еще.

Она не двигается. Я пытаюсь придумать, что еще можно сказать, чтобы ее спровоцировать. Чтобы она не смогла сдержаться. Я встаю, наклоняюсь к ней и говорю на ухо:

– Сегодня вечером Джереми будет трахать меня в твоей кровати.

Я снова жду… Звука. Движения.

Но единственное, что я замечаю – запах мочи. Он наполняет воздух. Мои ноздри.

Я смотрю на ее штаны, и в этот момент Джереми начинает спускаться вниз.

– Звала меня?

Я пячусь от коляски и случайно задеваю ногой деревянный шарик, который кинула в нее раньше. Показываю на Верити и наклоняюсь за шариком.

– Она… Думаю, ее нужно переодеть.

Джереми берет коляску за ручки и вывозит ее из гостиной в сторону лифта. Я подношу руку к лицу и прикрываю во время вдоха рот и нос.

Сама не знаю, почему я никогда не задумывалась, кто ее моет и переодевает. Я думала, основную часть работы выполняет сиделка, но, очевидно, не всю. Из-за того, что у Верити недержание, что приходится менять ей подгузники и ее мыть, мне становится еще жальче Джереми. Сейчас он везет ее наверх именно для этого, и я злюсь.

Злюсь на Верити.

Несомненно, ее нынешнее состояние – результат ее ужасного отношения к Джереми и детям. Теперь, всю оставшуюся жизнь, Джереми придется страдать от последствий кармы Верити.

Это неправильно.

И даже хотя она никак не отреагировала на мои слова, тот факт, что я ее напугала, убедил меня, что она там. Где-то там. И теперь она знает, что я ее не боюсь.

* * *

Я поужинала вместе с Крю, который все время играл в айпаде. Я хотела дождаться Джереми, но знала – он не хотел бы, чтобы Крю ел один, и мальчику уже пора было ложиться спать. Пока Джереми занимался Верити, я уложила Крю спать. К тому моменту, как Джереми помыл ее, переодел и уложил в кровать, спагетти совсем остыли.

Когда Джереми наконец спускается вниз, я мою посуду. Мы почти не разговаривали с того момента, как поцеловались. Не знаю, как сложится наше общение – возможно, нам будет неловко, и мы разойдемся, как только он поест. Я слышу его за спиной, он ест чесночный хлеб, пока я домываю посуду.

– Прости, – говорит он.

– За что?

– Что пропустил ужин.

Пожимаю плечами.

– Ты не пропустил его. Ешь.

Он берет из шкафа тарелку и накладывает себе спагетти. Потом ставит ее в микроволновку и опирается на столешницу рядом со мной.

– Лоуэн.

Я смотрю на него.

– Что случилось?

Качаю головой.

– Ничего, Джереми. Мне здесь не место.

– Как скажешь.

Я не хочу продолжать этот разговор. Мне правда здесь не место. Это его жизнь. Его жена. Его дом. И я проведу здесь еще максимум два дня. Вытираю руки полотенцем и слышу писк микроволновки. Он не двигается, чтобы открыть ее, потому что слишком занят мной, пытается чего-то от меня добиться.

Я прислоняюсь к столешнице и вздыхаю, откинув голову назад.

– Просто… Мне тебя жаль.

– Не нужно.

– Ничего не могу поделать.

– Можешь.

– Нет. Не могу.

Он открывает микроволновку и достает тарелку. Ставит ее на столешницу, чтобы охладить, и снова смотрит на меня.

– Это моя жизнь, Лоу. Тут уж ничего не попишешь. Твоя жалость мне не поможет.

Я качаю головой.

– Но ты ошибаешься. Ты можешь все изменить. Тебе не обязательно так жить, день за днем. Есть специальные места, где о ней позаботятся гораздо лучше. У нее будет больше шансов. А вы с Крю не будете привязаны к этому дому каждый день, всю оставшуюся жизнь.

Джереми сжимает челюсть. Я знаю, мне не следовало этого говорить.

– Я ценю твою уверенность, что я заслуживаю большего. Но поставь себя на место Верити.

Он не представляет, насколько подробно я изучила место Верити за последние две недели.

– Поверь, представляла, – я раздраженно зажимаю руку в кулак и стучу им по столешнице, пытаясь понять, как лучше сформулировать. – Она бы не хотела для тебя такого, Джереми. Ты узник собственного дома. Крю узник этого дома. Ему нужно отсюда уезжать. Бывать на каникулах. Возвращайся к работе и отправь ее туда, где за ней смогут полноценно ухаживать.

Джереми качает головой, прежде чем я успеваю закончить предложение.

– Я не могу так поступить с Крю. Он уже потерял обеих сестер. Он не перенесет еще одной подобной потери. Пока она здесь, Крю хотя бы может проводить с ней время.

Он не привел в качестве аргумента собственное желание, чтобы она осталась. Только желание Крю.

– Она может иногда приезжать. Необязательно отправлять ее на все время. Забирай ее домой на выходные, пока Крю не в школе.

Я подхожу к нему, обхватываю его лицо руками. Я хочу, чтобы он понял, как я за него беспокоюсь. Возможно, если он поймет, что кто-то действительно заботится о его благополучии, то воспримет этот разговор более серьезно.

– Не забывай о себе, Джереми, – тихо говорю я. – Будь эгоистичнее. Ты заслуживаешь жизнь, некоторые аспекты которой никак не связаны с ней, а только с тобой, с тем, чего ты хочешь.

Я чувствую, как под ладонями сжимается его челюсть. Он отстраняется от меня, вжимает руки в гранит, опускает голову.

– Чего я хочу? – тихо повторяет он.

– Да. Чего ты хочешь?

Он откидывает голову назад и издает смешок, словно это глупый вопрос. А потом произносит одно словно, будто это самый простой ответ в его жизни.

– Тебя.

Отталкивается от столешницы и бросается ко мне. Обеими руками хватает меня за талию, прижимается лбом к моему лбу и смотрит мне в глаза с нескрываемой жаждой.

– Я хочу тебя, Лоу.

Мое облегчение венчается поцелуем. Совсем иным, чем первый. На этот раз он осторожен, его губы лениво встречаются с моими, рука ложится мне на шею. Он наслаждается моим вкусом, распаляя мое желание с каждым движением языка. Немного наклоняется, приподнимает меня и оборачивает мои ноги вокруг своей талии.

Мы уходим с кухни, но я не хочу открывать глаза, пока мы не окажемся одни за запертой дверью. На этот раз Верити ничего не испортит.

Когда мы добираемся до спальни, он отпускает меня, и я сползаю вниз, наши губы разделяются. Он оставляет меня стоять возле кровати и направляется к двери.

– Раздевайся, – говорит он, не глядя на меня, пока запирает замок.

Это приказ. И я рада его выполнить, раз дверь заперта. Мы снимаем одежду, наблюдая друг за другом. Он стягивает джинсы, пока я снимаю футболку, а потом приходит очередь его футболки и моих джинсов. Я расстегиваю бюстгальтер в сопровождении его взгляда. Он не прикасается ко мне, не целует, просто смотрит.

Я снимаю трусики, и меня переполняют эмоции: страх, наслаждение, волнение, страсть, трепет. Спускаю их на бедра, потом ниже и стряхиваю с ноги. Выпрямляюсь и демонстрирую себя.

Он жадно меня рассматривает, снимая остатки одежды. У меня екает сердце – насколько точно бы ни описывала его Верити, я не была готова к такой привлекательности его тела.

Мы стоим друг перед другом, обнаженные, и у нас перехватывает дыхание. Он делает шаг навстречу, не спуская взгляда с моего лица. Теплые руки гладят меня по щекам и волосам, и губы приближаются к моим губам. Он целует меня, мягко и нежно, лишь слегка поддразнивая языком.

Его пальцы скользят по моему позвоночнику, и я вздрагиваю.

– У меня нет презерватива, – говорит он, обхватив меня за ягодицы и прижимая к себе.

– Я не пью таблетки.

Несмотря на мои слова, он поднимает меня и кладет на кровать. Его губы на мгновение обхватывают мой левый сосок, а потом приникают к моим губам. Он склоняется надо мной.

– Я вытащу.

– Хорошо.

Услышав это слово, он улыбается. Шепчет «хорошо» и начинает проникать в меня. Мы так сосредоточены на соединении, что даже не целуемся. Просто дышим друг другу в рот. Я зажмуриваю глаза, когда он пытается уместиться во мне целиком. Несколько секунд мне больно, но когда он начинает двигаться, на место боли приходит приятная наполненность, и с моих губ срывается стон.

Джереми целует меня в щеку, потом в губы и отстраняется. Открыв глаза, я вижу мужчину, сосредоточенного исключительно на зрелище перед ним. В его взгляде нет ничего далекого. Сейчас существуем только он и я.

– Знаешь, сколько раз я мечтал быть с тобой?

Видимо, это риторический вопрос, потому что его губы сразу встречают мои, не позволяя что-либо ответить. Он обхватывает мою грудь. Мы проводим в этой позиции примерно минуту, а потом он выскальзывает и переворачивает меня на живот. Входит сзади и наклоняется к моему уху:

– Я возьму тебя в каждой позе, как я это представлял.

Его слова огнем загораются у меня внутри.

– Прошу, – удается выдавить мне.