– Сомнение – это дар, – громко произнесла вслух Ребекка, словно проверяла, насколько весома эта фраза и будут ли ее повторять. – Отлично.

Грейс почувствовала груз скептицизма в ее голосе. А потом и в собственных словах тоже.

– Не то чтобы я не верила в способность человека измениться, – начала она, стараясь, чтобы ее слова не прозвучали так, будто она заняла оборонительную позицию, хотя это именно так и выглядело. – Любые перемены возможны. Они требуют огромной смелости и самоотверженности, но все же порой случаются. Дело в том, что мы тратим куда больше сил на маловероятную возможность что-то исправить, но совсем не стараемся предотвратить возникновение такой ситуации. Тут тоже наблюдается некая дисгармония, вы не полагаете?

Ребекка чуть заметно кивнула, целиком погрузившись в работу. Она быстро записывала речь Грейс, крепко сжав левую руку, а ее ручка, чуть подрагивая, так и порхала по разлинованным страничкам блокнота. Очень скоро она закончила писать все то, что хотела, подняла голову и тоном профессионала-психоаналитика поинтересовалась:

– Можете ли вы что-то добавить?

Грейс набрала в легкие побольше воздуха и продолжила. Она говорила об удивительном парадоксе, с которым частенько встречалась на практике. Когда вы спрашиваете, что данная женщина хотела бы увидеть в своем партнере, она начинает говорить вполне осмысленно, со сформировавшейся способностью к трезвой оценке ситуации. И ее требования верны. Это, по ее словам, защита и понимание, обучение и поощрение, надежная гавань, откуда можно плыть дальше. Но при взгляде на реальных партнеров этих женщин возникает вопрос: и где же их проницательность была раньше? Все эти умные и красноречивые женщины либо оставались в одиночестве, либо находились в состоянии вечной борьбы, постепенно теряя при этом силы сражаться. Имеются лишь разногласия, споры, пререкания, невнимание и трения. И все потому, что в какой-то момент они сказали «да» не тому человеку. А теперь пришли к ней, чтобы она все исправила. Но только уже бессмысленно объяснять, почему все так произошло. Это надо было сделать еще до того, как было сказано «да» не тому человеку.

– А я выхожу замуж, – совершенно неожиданно заявила Ребекка, закончив конспектировать кое-что и из этих слов.

– Примите мои поздравления, – отозвалась Грейс. – Замечательная новость.

Девушка рассмеялась.

– Правда?

– Да. Правда. Надеюсь, у вас будет замечательная свадьба и, что еще важнее, замечательный брак.

– Значит, замечательные браки возможны? – спросила Ребекка, явно довольная собой.

– Конечно. Если бы я в это не верила, меня бы тут не было.

– И, как я полагаю, вы не были бы замужем.

Грейс невозмутимо улыбнулась. Она боролась с желанием выдать даже небольшой кусочек информации, на чем настаивал ее издатель. Психоаналитики не рекламируют свою личную жизнь. Писатели, скорее, поступают наоборот. Она давно обещала Джонатану, что их супружеская жизнь, их семейные дела останутся скрыты от посторонних, насколько это только возможно. Вообще-то его как раз это никогда и не волновало так, как ее саму.

– Расскажите мне про своего мужа, – попросила Ребекка, и именно это Грейс ожидала сейчас услышать.

– Его зовут Джонатан Сакс. Мы познакомились в колледже. Точнее, я училась в университетском колледже, а он в медицинской школе.

– Значит, он врач?

Педиатр, ответила Грейс. Ей не хотелось упоминать название больницы. Это могло на многое повлиять. Впрочем, данную информацию можно было бы получить и через Интернет, введя ее имя в поисковик. Несколько лет назад журнал «Нью-Йоркер» опубликовал список лучших врачей года, и в небольшой статье было упомянуто ее имя. На фотографии красовался Джонатан в хирургическом халате, его темные волнистые волосы уже давно отросли дальше того предела, когда Грейс обычно просила его подстричься. На шее у него висел неотъемлемый атрибут – стетоскоп, а из нагрудного кармана торчал круглый леденец на палочке. Выглядел он так, словно сильно устал и пытался вымученно улыбаться. На коленях у него сидел лысый ухмыляющийся мальчишка.

– А дети есть?

– Сын Генри, ему двенадцать.

Ребекка кивнула, как будто эти слова подтверждали что-то такое, что было понятно только ей одной. В это время на письменном столе зажужжал зуммер.

– О, отлично! – обрадовалась Ребекка. – Это, наверное, Рон.

Видимо, Рон и был фотографом. Грейс поднялась, чтобы впустить его.

Он стоял в вестибюле в окружении тяжелых металлических ящиков и набирал какое-то сообщение в тот момент, когда она открыла дверь.

– Привет, – произнесла она скорее для того, чтобы привлечь к себе его внимание.

– Привет, – негромко отозвался он и взглянул на нее. – Рон. Вам сказали, что я приеду?

– Здравствуйте. – Она пожала ему руку. – Что, без прически и косметики?

Рон посмотрел на нее как-то странно, словно не мог понять, шутит она или нет.

– Шучу. – Грейс рассмеялась, втайне расстроившись, что не причесалась, как надо, и не воспользовалась косметикой. Она еще раньше позволила себе пофантазировать насчет всего этого. – Ну, заходите.

Он прошел вперед тяжелой поступью, занес два ящика, затем вернулся за остальными. Он был примерно одного роста с Джонатаном и фигурой тоже походил на него, как подумала Грейс, если бы ее муж волне сознательно не выпячивал свое брюшко.

– Привет, Рон, – поздоровалась Ребекка, подходя к двери, ведущей в кабинет. Все трое сгрудились в прихожей, которая была еще меньше, чем кабинет. Казалось, Рона огорчила обстановка: два стула в миссионерском стиле, коврик навахо и старые номера «Нью-Йоркера» в напольной плетеной корзине.

– Я думала, там, в кабинете, – сказала Ребекка.

– Давайте посмотрим.

Делать снимки в кабинете, конечно, оказалось лучше. Рон принес прожектор, свернутый белый экран и еще один ящик, из которого начал вынимать фотокамеры. Грейс стояла у кушетки и нервничала. Она оказалась чужой на собственной территории и молча наблюдала, как гости перенесли в прихожую ее кожаное кресло. Рон задвинул письменный стол подальше, чтобы установить освещение – горячую яркую коробку на высоком хромированном штативе, затем втиснул экран в пространство на противоположной стене и закрепил его.

– Мне обычно помогает ассистент, – коротко пояснил он.

«Низкооплачиваемый заказ, – тут же подумалось Грейс. – И несрочный».

– Миленькие цветочки. На фоне этой стены будут смотреться отлично. Я перемещу их в кадр.

Грейс кивнула. Ох уж эта Сарабет. И правда же, удивительно!

– Вы хотели бы… – Рон замолчал и посмотрел на Ребекку. Та стояла, скрестив руки на пышной груди.

– Немного привести себя в порядок, – закончила Ребекка вместо него, успев перевоплотиться в фоторедактора.

– Да, конечно.

Грейс оставила их и отправилась в крохотную уборную, настолько тесную, что как-то одна весьма тучная клиентка здесь впала в истерику со слезами. К тому же тут было довольно темно. Грейс сейчас пожалела об этом. Ведь даже если бы и знать, как магическим образом перевоплотить себя нынешнюю в себя ту самую, которая достойна предстать перед глазами читателей журнала «Вог», она сильно сомневалась, что ей удалось бы справиться с этой задачей в столь маленьком помещении при тусклом освещении.

Желая хоть как-то исправить положение, Грейс решила умыться с туалетным мылом, после чего вытерла лицо бумажным полотенцем. Никакого видимого эффекта это не произвело. Она уставилась на свое чистое, такое знакомое лицо, и все внутри у нее опустилось. Грейс достала из сумочки тюбик с тональным кремом и растерла крем под глазами. Однако лучше от этого не стало. Теперь она походила на утомленную женщину с размазанным под глазами тональным кремом. Да кто она такая, чтобы настолько презрительно относиться к «Вог»?

Наступил ли достаточно серьезный момент для звонка Сарабет? За последние несколько месяцев Грейс поняла, что ей не хочется отвлекать своего агента от настоящей работы, то есть работы с настоящими писателями. Другими словами, было бы неправильно прерывать, например, встречу с лауреатом национальной премии литературных критиков, для того чтобы спросить, стоит ли ей – Грейс – тайком сбежать в ближайший салон красоты и попросить кого-нибудь из специалистов быстренько привести в порядок ее лицо. И что насчет прически? Оставаться ли ей в своем привычном образе – тугой пучок, прилизанные волосы, сколотые при помощи довольно толстых длинных шпилек (такие использовали когда-то для пластиковых бигуди, поэтому теперь их с каждым годом все труднее и труднее доставать). Или распустить волосы и расчесать? Но так она всегда ощущала себя неопрятной и сама себе казалась девчонкой.

«Радоваться надо, – уныло подумала Грейс, – что я могу выглядеть, как девчонка».

Конечно, она была не девочкой, а вполне зрелой женщиной, самодостаточной и в чем-то даже утонченной, с массой обязанностей и привязанностей. Она уже давным-давно обозначила для себя некие критерии своей внешности и сознательно оставалась в этих рамках. Она даже испытала облегчение оттого, что не приходилось бесконечно менять стиль в поисках более приемлемых вариантов или же стремиться к высотам идеальной красоты. Грейс понимала, что большинство людей считают ее сдержанной и суховатой особой, но это ее ничуть не беспокоило. Ведь существовала и другая Грейс, которая носила джинсы, жила в доме у озера и распускала волосы, как только возвращалась домой с работы. Но только эта Грейс не выставлялась напоказ всему свету. Она была в достаточной мере молода и довольно привлекательна. И вполне компетентна. Хотя…

Что касается пункта, связанного со славой, то этот момент тоже приближался. Вот бы нанять актрису (повыше и посимпатичнее самой Грейс!), чтобы та сыграла бы роль автора ее книги. Актриса надела бы наушник, а Грейс подсказывала бы ей нужные слова («В большинстве случаев ваш потенциальный супруг очень скоро расскажет вам все, что вы должны были бы узнать…»), а Мэтт Лауэр или Эллен Дедженерес только бы убедительно кивали. «Но я уже большая девочка», – подумала Грейс, машинально вытирая пыль с зеркала тыльной стороной ладони, и вернулась в кабинет.

Ребекка сидела в кресле Грейс, уставившись в экран своего телефона, журнальный столик чуть сдвинули углом от кушетки, а вазу с розами и гранки ее книги переместили вбок и вперед, чтобы они тоже попали в кадр. Никто не удосужился подсказать ей, куда садиться.

– У вас очаровательный муж, – произнесла Ребекка.

– А, да, – отозвалась Грейс. Ей не нравилось, когда разговор начинался вот так внезапно. – Благодарю вас.

– Как же ему это удается? – продолжала Ребекка.

Рон, в это время уже смотревший в объектив одной из своих камер, поинтересовался:

– А что именно?

– Он лечит больных раком детей.

– Он педиатр-онколог, – сдержанно сообщила Грейс. – В Мемориальном центре.

Вообще-то клиника называлась «Онкологический мемориальный центр имени Слоуна-Кеттеринга», но она очень надеялась, что репортеры сейчас сменят тему разговора.

– У меня бы ни за что не получилось. Он, наверное, святой.

– Он хороший врач, – согласилась Грейс. – Это сложная область.

– Боже мой! – подхватил Рон. – У меня бы тоже ничего не вышло.

«Ну и хорошо, что вас об этом никто и не просит», – раздраженно подумала Грейс, а вслух добавила, надеясь отвлечь их от этой темы:

– Я пыталась придумать, что мне сделать с волосами. А вы как считаете? – Она дотронулась до тугого пучка на затылке. – Я могу их распустить, у меня есть массажная щетка.

– Не надо, оставим так. Лицо хорошо видно. Ладно? – спросил Рон. Правда, эти слова были адресованы не ей, а Ребекке.

– Давай попробуем, – согласилась та.

– Хорошо.

Он снова взял камеру, посмотрел в нее и произнес:

– Значит, пока что потренируемся, хорошо? Не волнуйтесь!

И прежде чем Грейс успела отреагировать, раздался громкий металлический щелчок.

И в тот же миг она буквально окаменела.

– Только не это, – рассмеялся Рон. – Я же сказал: будет совсем не больно. Вам удобно?

– Вообще-то нет, – отозвалась Грейс и попыталась улыбнуться. – У меня раньше ничего такого не было. Я хотела сказать, меня никогда не фотографировали для журнала.

«Вот так и сформировалась окончательно моя инфантильность на публике», – подумала она, и остатки храбрости тут же покинули ее.

– Что ж, для первого раза лучшего журнала и не найти! – весело заявил Рон. – А я все сделаю так, что вы будете выглядеть потрясающе и даже подумаете, что сюда приходила какая-то супермодель и выдавала себя за вас.

Грейс выдала какой-то совсем уж неестественный смешок и расслабилась, устроившись поудобнее.

– Очень хорошо! – бодро поддержала ее Ребекка. – Только поменяйте положение ног, скрестите их по-другому, ладно? Тут нужен другой угол наклона.

Грейс повиновалась.

– А теперь начали! – жизнерадостно объявил Рон и тут же с дикой скоростью принялся за работу. Щелк-щелк-щелк. – А как же, – продолжал он, изгибаясь, подаваясь то вперед, то в сторону, добиваясь, как догадалась Грейс, едва заметных изменений ракурса в каждом кадре, – как же называется ваш роман?

– Роман? Но я писала не роман. Да и не смогла бы я написать роман.

Тут до нее дошло, что, возможно, сейчас не стоит разговаривать. Как будут выглядеть губы и рот в кадре, если она станет что-то при этом говорить?

– Так у вас нет новой книги? – продолжал Рон, не отрываясь от камеры. – А я думал, вы писательница.

– Нет. То есть да. Я написала книгу, но я не писательница. Я хотела сказать… – Грейс нахмурилась. – Это книга о браке. Я специализируюсь на работе с супружескими парами.

– Она психоаналитик, – пришла на помощь Ребекка.

«Но неужели я при этом еще и не писательница?» – подумала Грейс, и это ее возмутило. Она написала книгу, разве это не делает ее писательницей? Тут ей в голову пришла еще одна мысль.

– Я никого не нанимала, чтобы писать, – убедительно продолжала она, как будто Рон ее в чем-то обвинил. – Я написала ее сама.

Рон остановил съемку и теперь что-то разглядывал на цифровом мониторе.

– Вообще-то, – начал он, даже не поднимая на нее глаз, – мне хотелось бы, чтобы вы сели чуть левее. Простите, с моей стороны левее. И немного отклонились назад, можно?.. Хорошо. – Он о чем-то задумался и добавил: – Мне кажется, мы все-таки ошиблись насчет волос.

– Согласна, – не стала спорить Ребекка.

Ловкими движениями Грейс удалила из прически три внушительные шпильки. Пучок ухоженных волос распустился и темно-каштановым водопадом мягко лег ей на плечи. Грейс уже собиралась распушить пряди, но Рон вовремя остановил ее.

– Нет, не надо, – попросил он. – Так лучше. Рельефнее, что ли. Вам не видно, но темные волосы прекрасно контрастируют с цветом вашей блузки.

Грейс не стала его поправлять. Разумеется, это была не блузка, а тонкий и мягкий свитер светло-кофейного цвета, один из примерно пяти имевшихся у нее. Но ей действительно не хотелось разговаривать с Роном о блузках, пусть даже он и работал фотографом в журнале «Вог». Затем последовала очередная перестановка вазы. И небольшое перемещение книги на столике.

– Отлично, – объявил Рон. – Теперь все правильно. Давайте начнем.

Он приступил к съемкам. Ребекка молча наблюдала за процессом. Грейс пыталась выровнять дыхание.

Она крайне редко садилась сюда, и вид с кушетки показался ей непривычным. Она отметила, что плакат с пейзажем Элиота Портера висит криво, а на стене возле выключателя образовалось жирное пятно. «Надо этим заняться», – подумала она. И, возможно, уже пора снять Элиота Портера и заменить на что-то другое. Она устала от этой картинки. И разве все остальные тоже не устали от нее?

– Брак, – неожиданно произнес Рон. – Это же просто жуть как важно. Похоже, ничего нового уже и сказать-то нельзя.

– Сказать что-то новое всегда можно, – парировала Ребекка. – Ведь именно в браке никому не хочется оступиться и совершить ошибку.

Рон встал на одно колено и сделал снимок под большим углом. Грейс попыталась вспомнить, какой эффект давал такой кадр: казалась ли от этого шея длиннее или короче.

– А я об этом как-то сильно и не задумывался. Мне казалось, вот ты встретил кого-то, и если это правильный, твой человек, то сразу все становится понятно. То есть когда я познакомился со своей женой, мне сразу было все ясно. Я вернулся домой и тут же сказал парню, с которым мы вместе снимали жилье: «Это та самая девушка». Ну типа там, любовь с первого взгляда и все такое.

Грейс закрыла глаза. Потом вспомнила, что происходит, и снова открыла их. Рон отложил одну камеру, взялся за другую и, пока он колдовал над ней, Грейс поняла, что разговаривать можно.

– Сложность заключается в том, что если человек считает, что ему уже «все понятно», он может не обратить внимания на других, попросту теряя их. Я искренне считаю, что у каждого человека существует множество подходящих кандидатов для счастливого брака, и они постоянно встречаются нам на жизненном пути. Но мы все так преданы идее о любви с первого взгляда, что можем пропустить куда более подходящий вариант, потому что этот человек не ослепил нас при первой встрече и гром в этот момент не прогремел.

– Вы не могли бы посмотреть вот сюда? – попросила Ребекка.

«Другими словами, не могли бы вы заткнуться?» – тут же пронеслось в голове у Грейс. Она взглянула на Ребекку. Та устроилась в личном кресле Грейс за ее личным столом. Чтобы как-то сгладить этот неприятный факт, Грейс попыталась улыбнуться. И от этого ей сделалось еще хуже.

Но было кое-что еще. Пока она сидела, напряженная, зажатая и перекрученная, это кое-что начало движение у нее в голове, несмотря на серьезную фотосессию для журнала «Вог». (Ну, читатели-то уж точно никогда не перепутают ее с фотомоделью!) Еще на Грейс подействовал дискомфорт ситуации – не должна она была сидеть на этой кушетке. И вот теперь это «кое-что» уже ясно вырисовывалось в голове. Это был неопровержимый факт. Потому что ей – точно так же, как фотографу Рону, как множеству ее пациентов в этой самой комнате, как неведомому числу будущих читателей ее книги – все сразу же стало абсолютно понятно, как только она увидела Джонатана Сакса. Она сразу поняла, что выйдет за него замуж и будет любить его до конца своей жизни. Эту правду она скрывала и от агента Сарабет, и от редактора Мод, и от публициста Дж. Колтон, как скрывает и сейчас от журналистки Ребекки, которая вот-вот сама вый – дет замуж, и от Рона, которому, как и ей самой, сразу, при первой же встрече стало все понятно насчет его будущей жены.

Тем вечером она очутилась на другом берегу реки Чарльз. Наступали первые осенние холода, она была в компании своей подружки Виты и ее бойфренда. Они отправились на вечеринку в честь Дня Всех Святых в какое-то жуткое подобие пещеры, расположенное в здании медицинской школы. Ее друзья пошли вперед, а она замешкалась, ей нужно было в туалет. Грейс стала искать уборную и заблудилась в коридорах подвала, как мышка в лабиринте. Она испугалась и разозлилась на себя.

И вдруг, совершенно неожиданно, она оказалась не только уже не одна, а в компании с мужчиной, которого сразу же узнала, хотя и была абсолютно точно уверена, что никогда его раньше не видела. Это был сухопарый парень с неухоженной лохматой шевелюрой и совершенно безвкусной недельной щетиной, в футболке «Джонс Хопкинс». Он нес пластиковую бадью с грязным бельем, поверх которого лежала книга о Клондайке. Увидев Грейс, он улыбнулся, и ей показалось, что от этой улыбки земля сошла со своей оси, а мрачные коридоры засияли. Это было то, что надо, и вся ее жизнь сразу изменилась.

В мгновение ока этот пока еще безымянный мужчина стал для нее самым желанным, самым драгоценным, самым-самым. Ей сразу стало все понятно. Итак, она выбрала его, и в результате все в ее жизни стало правильным, в том числе правильный муж, правильный ребенок, правильный дом и правильная работа. С ней все произошло именно так. Только она не могла рассказывать об этом. В особенности сейчас.

– Послушайте, а может, мы сделаем несколько портретов крупным планом? Не возражаете? – осведомился Рон.

«Разве я могу возражать?» – пронеслось в голове у Грейс. Разве ей дали право голоса?

– Хорошо, – кивнула Ребекка, подтверждая подозрение Грейс, что вопрос был адресован не ей.

Она подалась вперед. Объектив приблизился на такое расстояние, что до него оставалось всего несколько дюймов. Грейс подумала о том, как было бы интересно заглянуть в него и увидеть глаз фотографа с другой стороны. Она впилась в объектив взглядом, но перед ней оставалась только темная стеклянная гладь да слышалось мерное пощелкивание. Никого там больше не оказалось. Потом мелькнула мысль, а ощутила бы она то же самое, если бы камеру держал Джонатан. Правда, ей так и не удалось припомнить ни единого случая, чтобы Джонатан вообще когда-либо держал в руках фотоаппарат. Щелк! И уж тем более так близко от ее лица.

В их семье по умолчанию роль фотографа всегда доставалась ей, правда, камера была простая, без всех тех прибамбасов, которые сейчас Грейс наблюдала в своем маленьком кабинете. Не обладала она и профессионализмом в этом деле, как Рон, да и не было у нее особой страсти к фотографии. Она просто снимала дни рождения, отдых в лагере на выходных, поездки в гости. Щелк! Фото Генри, так и заснувшего в костюме Бетховена. Щелк! А вот он играет с дедушкой в шахматы. Щелк! Вот ее любимая фотография Джонатана в День памяти павших, всего через несколько минут после окончания гонки на шоссе. На щеках еще капли от вылитого на лицо целого стакана воды, выражение гордости, которое ни с чем не спутаешь, а еще вполне различимая страсть. «Или это только взгляд в прошлое?» – подумала Грейс. Щелк! Может, только она видела страсть на этой фотографии, потому что позже, произведя подсчеты, поняла, что Генри они зачали через пару часов после того, как она сделала этот снимок. После того, как Джонатан перекусил и долго-долго стоял под горячим душем, после того, как уложил Грейс в ее же собственную детскую кровать и… Щелк! Перекатился через нее, снова и снова повторяя ее имя, и она хорошо помнила, как была счастлива тогда и… Щелк! Бесконечно счастлива, и не только из-за того, что они занимались любовью и делали ребенка, о котором она так мечтала, потому что в тот момент даже возможность зачатия была не так уж важна сама по себе, нет, самое главное – это он и… Щелк! И они, и вот этот момент, который сейчас вдруг всплыл на поверхность: один глаз и другой глаз, который, должно быть, смотрит на нее через объектив.

– Чудесно, – объявил Рон и опустил камеру. Теперь она снова смогла разглядеть его глаз: карий и, по большому счету, самый обыкновенный. Грейс чуть не рассмеялась от растерянности. – Нет, правда, все было замечательно, – сказал он, видимо, не сумев понять ее. – Вот мы и закончили.

Глава вторая

Что может быть лучше, чем растить детей?

В высшей степени умышленное пренебрежение состоянием таунхауса, расположенного на Восточной семьдесят четвертой улице и принадлежащего Салли Моррисон-Голден, явствовало прежде всего из его фасада. В наружных ящиках для растений торчали немыслимого вида увядающие и уже давно засохшие цветы, а к железной решетке над входной дверью был привязан сдувшийся красный воздушный шарик. Дом стоял на густо усаженной деревьями стороне улицы между двумя безупречными особняками, возведенными в старинном стиле в то же время (и, скорее всего, теми же архитектором и строителями). Казалось, эти элегантные здания с ухоженными и, безусловно, дорогими растениями и до блеска вымытыми окнами уже давно запаслись терпением и снисходительно относились к своему соседу, все больше напоминающему городские трущобы.

Дверь Грейс открыла дородная домработница, немка по происхождению. В доме царил такой же полный беспорядок, граничащий с разрухой, и это впечатление усилилось уже у самой двери (та не открывалась до конца из-за сваленных за ней переполненных пакетов). Такой же бардак наблюдался повсюду, и причиной ему были дети. Повсюду были разбросаны следы их бурной игровой деятельности – в коридоре до самой кухни и на лестнице, ведущей наверх (в такие же, вне всяких сомнений, захламленные помещения которых Грейс отсюда не видела). Но все это делалось умышленно, как показалось Грейс в тот самый момент, когда женщина (Хильда? Или Хельга?) открыла ей дверь и она осторожно вошла внутрь.

Салли была, пожалуй, самой богатой женщиной из всех знакомых Грейс, и имела несколько человек прислуги, по крайней мере кто-то из них должен был поддерживать порядок в доме. О чистоте говорить не приходилось из-за присутствия тут четверых детей (а были еще двое от первого мужа Саймона Голдена, они приезжали сюда на выходные с полным набором своего добра, куда входило все для выполнения домашних заданий плюс спортивное снаряжение и всевозможные электронные приспособления). И все же Салли упорно продолжала скапливать немыслимое количество всевозможного хлама. Все пространство возле лестницы было завалено им. Тут лежали горами бесчисленные пары изношенной обуви, высились похожие на неустойчивые башни пачки старых газет и журналов и, конечно, пакеты с покупками из детских магазинов. Взглянув на них, Грейс машинально произвела в уме быстрый расчет.

Пять минут на то, чтобы передвинуть их, распаковать, аккуратно свернуть пакеты и положить в то место, где хранятся подобные им для дальнейшего использования. Две минуты – чтобы собрать все кассовые чеки и спрятать в папку или ящик, где они обитают (или должны обитать), снять ярлыки с одежды и отнести ее к стиральной машине. Еще две минуты – отправить краски и бумагу туда, где дети рисуют. И наконец, две минуты на то, чтобы собрать упаковочную бумагу и вынести ее на улицу к мусорному баку. На всё ушло бы максимум одиннадцать минут. Неужели это так трудно сделать?

Элегантный дом, выстроенный в стиле греческого Возрождения, задыхался и требовал разгрузки. Зубчатые контуры лепнины и мелкозернистая штукатурка стен почти не проглядывались из-за бесчисленных детских рисунков, намалеванных пальцами, и аппликаций из макарон, налепленных комками и лентами, как попало, словно прихожая и вся территория у двери были игровой площадкой на улице за территорией детского сада.

Даже ктубу, брачный контракт Моррисон-Голден, по изяществу и красоте иллюстраций больше напоминающий еврейскую Келлскую книгу, обрамляла рамка из палочек от замороженного сладкого льда, беспорядочно переплетенных вперемешку с какими-то перьями и пушинками, склеенных как попало. (Вот это, подумалось Грейс, как ни странно, было вполне уместно. Салли приняла иудаизм по настоянию своего тогдашнего жениха, а сразу после свадьбы с легкостью позабыла обо всем, что было связано с евреями. Впрочем, как и в первую очередь он сам.)

Грейс пошла на звук голосов, означавших, что собрание шло полным ходом в небольшой новой пристройке к кухне, выходившей в садик. Салли восседала между льстивой по натуре Амандой Эмери и Сильвией Стайнмец, матерью-одиночкой умницы Дейзи Стайнмец. Дейзи была удочерена из Китая в возрасте одного года, а теперь, минуя третий класс, сразу стала самой юной ученицей в средней школе Рирден.

– Слава богу, – засмеялась Салли, поднимая глаза. – Ну, теперь мы действительно сможем все закончить.

– Неужели я так здорово опоздала? – спросила Грейс, хотя знала, что это не так.

– Нет-нет, просто похоже на то, что без твоего успокаивающего влияния на всех нас мы так и не договоримся. – Она попыталась угомонить вертлявую годовалую малышку, сидевшую у нее на коленях, самую младшую из всех ее детей. Девочку назвали Джуна (как объяснила сама Салли, в честь ее покойной свекрови Дорис).

– Может, сварить еще кофе? – поинтересовалась то ли Хильда то ли Хельга, которая прошла на кухню вслед за Грейс. Она стояла босая, при этом ее ступни чистотой не отличались, как успела отметить Грейс. В носу у нее было украшение в виде колечка из темного металла, которое тоже не мешало бы хорошенько почистить.

– Ага, можно. И, если ты не против, забери малышку. Без ее активного участия мы закончим намного быстрее, – отозвалась Салли, словно ей пришлось извиняться.

Помощница молча протянула руки к извивающемуся ребенку, которого Салли передала ей через стол. Джуна, понимая, что перестает быть центром внимания, в знак протеста издала пронзительный крик, не хуже, чем самая настоящая звезда эстрады.

– Пока-пока, моя сладенькая, – заворковала Сильвия. – Боже, какая же она умненькая.

– Хоть бы так и вышло, – заметила Салли. – Больше у меня детей не будет.

– Да ну! А ты уверена? – подключилась к разговору Аманда. – Для нас с Нилом этот вопрос пока что остается открытым.

Грейс не очень хорошо знала Аманду и поэтому не поняла, к чему могли относиться ее слова. К вазэктомии? Замораживанию яйцеклетки? У Аманды были десятилетние дочки-близняшки. Несмотря на то, что она недавно сделала себе «омоложение лица», ее возраст – сорок пять лет – легко угадывался.

– Нет, это уже всё и окончательно. Честно говоря, Джуна стала для нас настоящим сюрпризом, но мы подумали – какого черта? То есть почему бы и нет?

«В самом деле, почему бы и нет?» – подумала Грейс. При этом и она, и остальные присутствующие женщины прекрасно понимали, что такое иметь четверых (а по большому счету – шестерых) детей в Нью-Йорке. Двое детей – это значит, что ты размножилась, да еще как, а это уже достаточно дорого. Три ребенка могут означать, что в третий раз оплачивать частную начальную школу, летний лагерь, хоккейные тренировки в престижном клубе и репетиторов для поступления в колледж было бы нелогично. Но четыре ребенка… Немногие семьи на Манхэттене имеют четверых детей. Ведь это не только дополнительная няня, а еще и таунхаус. Не будете же вы просить детей жить по двое в комнате. Детям требуется личное пространство, чтобы выразить свою индивидуальность.

– А еще я рассуждала так, – продолжала Салли, – что может быть лучше, чем растить детей? У меня была блестящая карьера, но я совершенно забыла о ней после того, как родилась Элла. Даже на встрече однокурсников в прошлом году, когда все женщины наговорили мне всякой чепухи из-за того, что я бросила работу. Как будто у меня остались какие-то обязательства перед университетом, и теперь они будут диктовать мне, как жить дальше. Я просто смотрела на них и думала: «Вы неправы». И не позволяйте никому убеждать себя в том, будто это не самое важное, что вы способны сделать. – Последние слова были обращены к Аманде, как будто сегодня здесь обсуждался именно этот вопрос.

– Да-да, я знаю, – негромко произнесла Аманда. – Но только у меня ведь близнецы, а это так трудно! И они ни разу не захотели заниматься чем-то вместе, упаси боже! Одна хочет петь вместе с «Бродвей кидс», другую тянет заниматься гимнастикой. Сильвия ни за что не поедет в один и тот же лагерь со своей сестрой. Слава богу, родительские дни два раза в месяц, и я успеваю навещать обеих.

То ли Хильда то ли Хельга принесла поднос с кофе и поставила его на длинный стол. Грейс достала коробку сливочного печенья, ради которого специально останавливалась около «Гринберга», и при появлении угощения все присутствующие разом оживились.

– Беда моим бедрам, – вздохнула Салли и ухватила сразу несколько штук.

– Твоим бедрам нечего опасаться, – возразила Аман – да. – Я их видела. Они – повод для зависти у половины населения Верхнего Ист-Сайда.

– Ну, что ж… – Салли выглядела довольной, – а я ведь вроде как тренируюсь. Саймон сказал, что если я пробегу полмарафона на пляже, он свозит меня в Париж.

– Моя мама точно такие же покупала, – заявила Сильвия, откусывая кусочек печенья. – А еще там пекут такие крохотные булочки с корицей. У них какое-то немецкое название.

– «Шнекен», – подсказала Грейс. – Очень вкусные.

– Давайте начнем? – предложила Салли. Она не росла в этом городе и не могла поделиться ностальгическими воспоминаниями. Поэтому в голосе ее прозвучало легкое раздражение.

Все достали блокноты, сняли колпачки с ручек и уважительно посмотрели на Салли. Она являлась председателем их комитета и сейчас вела собрание.

– Хорошо. Остается два дня. А у нас… – Она замолчала и по-девичьи непосредственно пожала плечами. – Но я не волнуюсь.

– А я немного обеспокоена, – вставила Сильвия.

– Да нет, все в порядке. Вот… – Салли повернула свой блокнот к присутствующим. Их взорам предстал внушительный перечень предлагаемых комитетом услуг, написанный синим фломастером. – Люди хотят прийти к нам, они готовы потратить деньги. Вот что самое главное. А остальное – детали. Уже двести человек подтвердили свое желание участвовать в аукционе. Ну, почти двести.

Грейс посмотрела на Сильвию. Из трех женщин она знала ее лучше остальных. Или по крайней мере была знакома с ней дольше, чем с остальными. Не то чтобы они были особенно близки. Сильвия больше помалкивала.

– Вчера утром я была у Спенсеров. Помощница Цуки и хаус-менеджер все мне показали.

– А самой Цуки не было? – спросила Сильвия.

– Нет, но я осмотрела все с помощниками.

Грейс кивнула. Добиться разрешения осмотреть жилище Спенсеров было удачным маневром и огромным успехом комитета. И к тому же прекрасной мотивацией для тех двухсот счастливчиков, кто пожелал присутствовать на мероприятии, заплатив за это по триста долларов. Цуки Спенсер, третья жена Джонаса Маршалла Спенсера и мать дошкольников, которые собирались учиться в школе Рирден, проживала в одной из самых престижных многоуровневых квартир в городе. (Вообще-то это были три квартиры на двух этажах, объединенные в одну и простирающиеся на всю ширину здания на Пятой авеню.) Она неожиданно позвонила в прошлом месяце, точнее, передала через помощницу, и та сообщила, что так как миссис Спенсер сама не сможет участвовать в работе комитета, она с удовольствием предоставит помещение для проведения мероприятия. А ее помощники помогут сервировать угощения, которые будут доставлены в дом, а также смогут предложить гостям вино. Семейство Спенсеров владело собственными виноградниками в Сономе.

– А ты сама с ней знакома? – спросила Грейс у Салли.

– Практически нет. Киваю в знак приветствия, когда вижу ее в школе, вот и все. Ну, я, конечно, отправила ей по электронной почте приглашение поработать в комитете, но не ожидала получить ответ. Тем более такой.

Все приглашения успешно прошли проверку системы защиты, которая оказалась серьезной преградой для успешного проведения мероприятия. Впрочем, старания комитета увенчались успехом, и дело того стоило.

– Господи, я так рада! – проворковала Аманда. – Вы видели картины Джексона Поллока?

Эти картины висели на фасадных стенах в обеденном зале Спенсеров. Грейс видела их только в журнале, посвященном современной архитектуре.

– Наверное, видела, – достаточно честно сообщила Салли. – Сильвия, твой приятель уже договорился? Как же все-таки здорово, что он согласился сделать это для нас.

Сильвия кивнула. У нее был друг в «Сотбис», который действительно изъявил согласие провести аукцион.

– Он сказал, что это будет его благодарность за то, что я помогала ему с тригонометрией. Сказать по правде, мне это далось нелегко.

– А как у нас насчет аукциона в целом? – поинтересовалась Грейс, просматривая список в блокноте Салли и стараясь ускорить ход собрания.

– Да, верно. У меня есть сигнальный экземпляр каталога. Аманда, куда я его задевала?

Аманда указала на брошюру с неровным обрезом, лежавшую среди бумаг на столе.

– Отлично, – произнесла Салли. – Это не окончательный вариант, мы можем внести кое-какие изменения до завтрашнего утра, но уже завтра днем каталог будет напечатан и… Сильвия?

– В субботу в час мы забираем тираж, – бодро отозвалась та.

– Хорошо. – Салли надела очки, открыла брошюру и принялась зачитывать отпечатанный текст.

Цветы от «Л’Оливье» и «Уайлд Поппи». Сдающиеся для кратковременного отдыха дома – шесть в Хэмптонсе, один на Файер-Айленде («Вариант для семейного отдыха», – уточнила она), пара домов в Вейле и Аспене и один в Кармеле, штат Нью-Йорк (последнее предложение особого энтузиазма не вызвало). В список входила консультация одного из ведущих декораторов города (его дочка училась в двенадцатом классе), мастер-класс по кулинарии на восемь человек в весьма популярном ресторане (сын помощника шеф-повара в седьмом классе), возможность на целый день стать тенью мэра Нью-Йорка (близнецам эксперта по внешнеполитическим вопросам предстояло учиться в школе на следующий год) и даже нечто под названием «подтяжка лица стволовыми клетками» с участием врача из университета, что звучало устрашающе и поэтому вдвойне интригующе! Грейс мысленно сделала для себя заметку обязательно расспросить на этот счет Джонатана.

– И вот еще что… Кажется, я делала рассылку по этому поводу, – сказала Салли. – А может быть, и нет. Но Натан Фридберг предлагает место в своем лагере.

– Салли, это просто замечательно! – воскликнула Аманда.

– Что за лагерь? – поинтересовалась Грейс.

Аманда повернулась к ней.

– Ну, это же его собственный лагерь. Он скоро начнет работать.

– В «Авеню» писали, – подсказала Салли. – У него будет новый лагерь.

– И путевка на лето туда будет стоит двадцать пять тысяч долларов, – подхватила Сильвия.

– Там… много катаются на водных лыжах? – поинтересовалась Грейс.

– Никаких лыж. И морские узлы не вяжут. И костры не жгут, – продолжала Сильвия, вполне довольная собой. – Но дети простых смертных могут даже не мечтать.

– Но… Простите, но я ничего не понимаю. Это ведь летний лагерь? – медленно проговорила Грейс.

– Мне кажется, это просто восхитительно, – начала Аманда. – Ну, давайте разберемся сами. У нас есть дети, которые в будущем сами станут руководителями. Им надо знать, что такое бизнес, а еще научиться самим быть филантропами. Натан мне об этом рассказывал. Он поинтересовался, не захотят ли там поучиться мои близнецы. Я сказала, что лично я только «за», но мои девчонки убьют меня, если я лишу их любимых лагерей. У них же там у каждой своя компания.

Грейс пока что ничего не понимала.

– Куда же поедут дети? И чем будут заниматься?

– Они все остаются дома. Утром их забирает автобус. И к ним приходят разные известные личности и проводят беседы, – пояснила Салли. – Бизнесмены и люди искусства. Дети узнают, что такое бизнес-план и инвестиции. Они совершают экскурсии в известные нью-йоркские компании, а также выезжают за город. Например, в Гринвич как минимум один раз. А на уик-энд у них что-то вроде выходных дней, и они могут заниматься всем, чем обычно. Я записала туда Эллу. Бронвен же хочет все лето пролежать на пляже. У нее еще там любимая лошадка. А потом я подумала: а что, если отдать это место, пожертвовать его? Оно стоит двадцать пять тысяч долларов! Если мы используем эти деньги для школы, будет же здорово!

– Браво, Салли! – улыбнулась Аманда. – Это восхитительно! Просто великолепно!

– Да, конечно, – растерянно пробормотала Грейс. Все это показалось очень странным и шокировало ее.

Женщины вернулись к списку. Консультант приемной комиссии в колледж. Женщина-специалист по составлению генеалогического древа. Она приходит прямо на дом, и вам не нужно долго заполнять анкеты и отвечать на вопросы онлайн. После этого она рисует ваше потрясающее генеалогическое древо в современном стиле. (Грейс на секунду задумалась, а не купить ли ей самой такую услугу. В любом случае надо будет что-то приобрести, а разве это не станет приятным сюрпризом для Генри? Но потом она вспомнила о жутких родственниках Джонатана и передумала. Она представила этих пышущих ненавистью людей на генеалогическом древе своего сына и рассердилась. Потом злость сменило чувство вины, а затем ей стало грустно. Ведь у Генри фактически был только один дедушка. А сознание того, что эти люди жили всего в нескольких часах езды от них, но ни разу не высказали ни малейшего желания посмотреть на своего единственного внука, еще больше ее расстроило.) В списке присутствовали врачи, дерматологи, пластические хирурги. И еще один специалист, которого Аманда назвала «эксперт по пальцам ног».

– У него одна дочь в третьем классе, а другая учится вместе с Дафной, – пояснила она Сильвии.

Та нахмурилась.

– Он так и называется – «эксперт по пальцам ног»?

– Он известен тем, что укорачивает второй палец на ноге, если тот длиннее первого. Поэтому я специально познакомилась с его женой и спросила ее, не согласится ли он пожертвовать одну такую операцию.

«Только одну? – подумала Грейс. – А как же другая нога?»

– То есть я еще в любом случае поспрашиваю знакомых. А почему бы нет? Что они могут ответить, кроме «да» или «нет»? Но они почти никогда не отказываются. Да и почему они должны отказываться, ведь речь идет о школе, где учится их ребенок. Они должны быть счастливы предложить свои услуги и поучаствовать в нашем мероприятии. И какая разница, кто именно согласится, сантехник или врач, верно же?

– В общем, да… – не смогла не вмешаться в разговор Грейс. – Но тут надо кое-что уточнить. Большинству врачей не приходится иметь дело с… – Она чуть не сказала «с человеческим тщеславием», но вовремя остановилась. – Ну, в общем, к любому врачу люди ходят только в силу необходимости.

Аманда откинулась на спинку стула и уставилась на Грейс. Она не сердилась на нее, скорее была несколько озадачена.

– Ничего подобного, – возразила она. – Я вот что скажу. Мы все хотим следить за своим здоровьем. Даже если речь идет… ну, даже не знаю, живот у вас заболел или сердце… Мы заботимся о себе, и поэтому нам всегда хочется попасть к лучшему специалисту, будь то консультант по финансам или врач. Представьте, сколько жен с радостью заплатили бы за возможность проконсультировать своего мужа у знаменитого кардиолога?

– А у Грейс муж врач, – обронила Сильвия как бы между прочим, и Грейс поняла, почему она это сделала именно так. Теперь они обе предчувствовали неизбежность реакции на подобное высказывание.

– Точно. А я и забыла совсем, – спохватилась Аманда. – А какая у него специализация, напомни нам.

– Джонатан – педиатр-онколог.

На какую-то долю секунды Аманда нахмурилась, потом вздохнула. Она совершенно справедливо решила, что вряд ли кому-нибудь захочется воспользоваться услугами педиатра-онколога, и неважно при этом, насколько он известен.

Салли покачала головой.

– Я все время об этом забываю. Он всегда такой веселый и жизнерадостный, когда я его вижу. То есть он действительно все это делает?

Грейс повернулась к ней:

– Что именно делает?

– Работает с больными детьми и их родителями. У меня бы это никогда не получилось.

– У меня тоже, – подхватила Аманда. – Я с трудом справляюсь, когда у кого-то из моих дочерей просто голова болит.

– Когда речь идет о твоем собственном ребенке, тут совсем другое дело, – пояснила Грейс. Она всегда с сочувствием относилась к родителям, у которых болели дети. Сама она тоже чувствовала себя очень плохо, когда Генри нездоровилось, правда, это случалось крайне редко. Он рос здоровым ребенком. – Когда перед тобой пациент, ты должен проявить все свое умение и навыки, чтобы справиться с болезнью. Ты обязан помочь. И ты должен сделать жизнь этого ребенка лучше.

– Ну да, – с сомнением в голосе проговорила Аманда. – А потом они умирают.

– Но ты сделал при этом все возможное, – не уступала Грейс. – Неважно, что могут сделать врачи, люди все равно болеют и умирают, в том числе и дети. И так будет всегда. Но я бы предпочла иметь больного раком ребенка сейчас, чем двадцать лет назад. И к тому же лучше, чтобы это было в Нью-Йорке, а не в каком-то другом городе.

Аманда, судя по всему, не согласилась с этим утверждением и только покачала головой.

– Все равно я бы не смогла. Ненавижу больницы. И этот больничный запах. – Ее передернуло, как будто в дорогих трущобах Салли Моррисон-Голден на нее вылили целую бутыль лизола.

– А мне бы хотелось, чтобы у нас было побольше… ну… как сказать… всяких художников и писателей, – заметила Сильвия. Она сама подняла эту тему и теперь намеревалась развить ее. – Обед с оперным певцом или визит в студию художника. Почему у нас так мало художников?

«Да потому что их дети не учатся в школе Рирден», – с раздражением подумала Грейс. На карте частных школ Нью-Йорка Рирден занимала место на перевале между хребтом Уолл-стрит и пиками, где располагались крупные корпорации. Дети родителей творческих профессий, актеров и писателей обучались в других школах – Филдстоне, Далтоне, Санта-Анне. Конечно, в то время, когда сама Грейс ходила в школу, разграничение было не столь очевидным. У одной ее подружки отец был поэтом и преподавал в Колумбийском университете. У другого приятеля, напрочь лишенного музыкального слуха, оба родителя трудились в нью-йоркской филармонии. А одноклассники Генри росли в семьях управляющих состояниями и прочих бойцов хеджевого фонда. Такое положение дел было, разумеется, не самым удачным, но тут уж ничего не поделаешь.

– Что ж, мне кажется, у нас все очень хорошо получается, – объявила Салли. – Итого сорок лотов, каждый что-нибудь да выберет, верно ведь? Я ничего не упустила? У нас еще остается время, можно что-нибудь добавить, если кто-то хочет.

– Я вот что подумала… – начала Грейс и сама удивилась, насколько скромно прозвучали ее слова. – Ну, то есть если вы захотите. Моя книга практически готова. Правда, пока только в виде гранок, но я могу пообещать экземпляр. Ну, в смысле, с дарственной надписью и моим автографом.

Женщины посмотрели на нее.

– Ой, точно, – вспомнила Аманда. – А я и забыла, что ты книгу написала. А про что твоя книга? Детектив? Я всегда ищу интересные книги, чтобы потом читать их на пляже.

Грейс осознала, что начинает хмуриться. Это было лучшей альтернативой смеху, как она уже давно убедилась.

– Нет-нет. Я не такой писатель. Я психоаналитик, вы же знаете. Эта книга посвящена бракам. Моя первая, – продолжала она, на этот раз с неудовольствием отметив оттенок гордости в своей интонации. – А называется «Ты же знала».

– Как? – переспросила Аманда.

– «Ты же знала», – повторила Грейс, на этот раз громче.

– Нет-нет, это я расслышала. Мне интересно, что я должна была знать?

– А, вот оно что… Дело в том, что мы всегда лучше видим человека в самом начале отношений.

Во время очень долгой, затянувшейся паузы, которая последовала за ее словами, у Грейс появилось достаточно времени, чтобы переоценить многое в своей жизни – звание, ученую степень и многое из того, что прежде было так дорого. Все в отношении ее профессиональной деятельности.

– А может, ты проведешь сеанс психотерапии? – воодушевленно предложила Салли. – Ну, мы это опишем так: «Известный специалист по вопросам брака примет семейные пары и проведет сеанс терапии».

Сраженная таким предложением, Грейс только и смогла, что покачать головой.

– Не думаю, что это было бы тут уместно.

– Да, но люди могли бы клюнуть.

– Нет. Простите, но нет.

Аманда чуть нахмурилась на какую-то долю секунды. Как раз в этот момент у входной двери раздался звонок, довольно тихо и как будто с ленцой. Испытав невероятное облегчение и даже благодарность этому событию, Грейс сразу почувствовала, как напряжение в их небольшой группе мгновенно улетучилось.

– Хильда! – позвала Салли. – Посмотри, кто там?

Вскоре в кухне послышалось какое-то движение.

– Еще кто-то должен прийти? – поинтересовалась Аманда.

– В общем, нет, – ответила Салли. – Не совсем так.

– Не совсем так? – переспросила Сильвия и хихикнула.

– Нет, я хотела сказать, кое-кто обещал, но я не поняла, точно это или нет, вот и подумала, что…

Из прихожей доносились голоса, приглушенные и плохо различимые. И еще какой-то скрип, как будто от пружин. Вскоре появилась Хильда.

– Можно оставить коляску в коридоре? – спросила она у Салли.

– Да-да, – немного смутившись, ответила та. – Хорошо. – И покачала головой. – Хорошо. – Когда она в следующий раз подняла голову, на ее лице сверкала широкая крупнозубая улыбка. – Привет! – радостно произнесла Салли и встала.

Из-за спины Хильды показалась женщина. Она была среднего роста, с темными волнистыми волосами до плеч, кожей цвета карамели и черными глазами. А изящный изгиб широких бровей, казавшихся еще чернее глаз, создавал впечатление, будто женщина постоянно заигрывает с собеседником. На ней была рыжевато-коричневая юбка и белая блузка с широко распахнутым воротом, открывавшим взорам золотое распятие и довольно впечатляющую глубокую ложбинку между грудями. Женщина, казалось, была немного напугана обстановкой этого большого захламленного дома и горсткой смущенных женщин. По всему было видно, что собрание уже шло полным ходом, а судя по распечаткам и прочим бумагам на столе, уже даже близилось к завершению. Она едва заметно кивнула всем присутствующим, продолжая стоять в дверях и чувствуя себя весьма некомфортно.

– Прошу тебя, садись. – Салли указала на стул рядом с Грейс. – Внимание всем, это миссис Альвес. Она мама Мигеля Альвеса из четвертого класса. Простите, но вам придется напомнить мне ваше имя.

– Малага, – пришла на помощь молодая женщина. Голос у нее был легкий и мелодичный. – Малага, – повторила она уже медленнее, делая явное ударение на первый слог.

– Малага, – проговорила Грейс вслед за ней и протянула руку. – Привет. А я Грейс.

Сильвия и Аманда тоже обменялись рукопожатиями с новой гостьей.

– Привет, привет, – говорила та. – Я поздно, простите. Малышка, она беспокойная.

– Все в порядке, – успокоила ее Салли. – Но, знаешь, мы тут многое успели обсудить. Пожалуйста, присаживайся, – снова попросила она.

Женщина устроилась на стуле рядом с Грейс и, отодвинувшись от приземистого массивного деревянного стола, закинула ногу на ногу. Довольно полные, оценила ее ноги Грейс, но тем не менее изящные. Когда Малага двигалась, под тонким шелком блузки угадывалась крепкая фигура. И опять нельзя было не признать, что при столь пышном телосложении женщина все равно выглядела привлекательной. «Она упомянула о ребенке?» – вдруг промелькнуло в голове Грейс. Да, Малага производила впечатление женщины, которая действительно не так давно родила. Округлые формы ясно говорили о способности к деторождению. Она сложила руки на столешнице, и Грейс сразу заметила тоненькое золотое колечко на безымянном пальце ее левой руки.

– Мы говорили о лотах нашего аукциона, – сказала Салли, и Грейс сразу же невольно отметила, что она произносит слова нарочито медленно. – Все, что мы там заработаем, пойдет на благо школы, именно для этого собираются деньги. Мы способствуем получению образования, – добавила она и заглянула в свои записи. – Как правило, мы просим родителей выступить со своими предложениями. Может быть, кто-то может предложить что-то, связанное с работой. Например, это художники или врачи. Если у тебя есть какие-то мысли по этому поводу, поделись ими.

Женщина по имени Малага кивнула. Она выглядела чрезвычайно серьезной, как будто только что выслушала какую-то страшную новость.

– Ну, тогда… давайте продолжать, – предложила Салли, и они продолжили. Появление новой женщины подействовало на них, как выстрел стартового пистолета, и дела вдруг пошли заметно быстрее. Они мгновенно обсудили расписание каждой участницы на ближайшие дни, уточнили, кто предоставит обслуживающий персонал для угощения прибывших внизу, в вестибюле (не очень завидная роль), и кто будет встречать гостей наверху, в огромном мраморном зале Спенсеров. Выяснили, есть ли у Сильвии необходимое программное обеспечение, чтобы она смогла подсчитать выручку по окончании вечера. Обсудили препати «Коктейль с директором школы», хотя официально это не входило в их обязанности, но все же требовало координирования действий, а также афтепати, которое должно было проходить в баре-ресторане «Стандарт». Вот за это частично отвечала Аманда (другими словами, ее друзья как раз входили в самую важную группу гостей). Все это, в конце концов, было тщательно проработано.

Малага во время обсуждений молчала – даже выражение ее лица не менялось – и лишь иногда поворачивала голову в сторону той или иной говорившей женщины. Но вот настал момент для решения весьма деликатного вопроса – как поступить с основной массой гостей, когда придет время объявлять афтепати. Недопустима даже мысль об избранных и обойденных, хотя число присутствующих в «Стандарте» было давно оговорено и никаких «кандидатов» второго плана даже не предполагалось. И как раз в этот миг обсуждение прервал громкий захлебывающийся крик младенца, и молчаливая женщина тут же вскочила со стула и вышла. Через несколько секунд она вернулась на свое место, держа на руках смуглую малышку, завернутую в зеленую полосатую ткань. Кивнув в знак благодарности женщинам, которые тут же принялись дружно успокаивать младенца, она вытянула руку из рукава шелковой блузки и резким движением стянула с себя белый бюстгальтер, обнажив таким образом чуть ли не половину туловища. Это произошло так быстро, что Грейс не успела даже смутиться, а лишь украдкой поглядывала на Аманду, которая, судя по всему, была буквально шокирована происшедшим. Она вытаращила глаза и чуть заметно покачала головой, выражая свое недовольство. Однако эмоции она продемонстрировала так аккуратно, что заметить их мог только тот, кто в данный момент пристально на нее смотрел.

Проблема, конечно, заключалась не в кормлении грудью, поскольку все присутствующие женщины успешно прошли через это (за исключением разве что Сильвии), и даже не в сочетании принципов, гордости, удобства и заботы о здоровье ребенка. Вопрос был в том, что уж слишком резко и беспечно эта женщина вынула грудь и прижала к ротику малышки. Да еще эта толстая плоть ее живота, да полная рука, поддерживающая головку младенца. У этой женщины не было специально сшитого для таких случаев платья, которое в свое время носила Грейс. Там был крохотный вырез для соска, а крой платья не позволял груди оказаться на всеобщем обозрении и быть доступной, например, для похотливых глаз подростков, не способных отличить сексуальные желания от материнской заботы. Малага Альвес, устроив малышку, продолжала смотреть на присутствующих, ожидая возобновления беседы. Остальные женщины, словно после перемены декораций в некоем театре, упорно продолжали делать вид, будто просто не замечают ее.

Ребенок активно сосал грудь, иногда урча при этом. Прошло несколько минут, и Грейс уже мало-помалу смирилась с ситуацией, но тут Малага вынула сосок изо рта младенца, влажно шлепнув им по щеке малышки, после чего, вместо того чтобы спрятать грудь, прежним небрежным способом обнажила вторую и так же беспечно пристроила к ней свое чадо.

К этому моменту напряжение присутствующих стало почти осязаемым. Женщины говорили быстро, сминая фразы и торопясь, только чтобы поскорее закончить собрание. Никто не смотрел на Малагу, кроме (как отметила Грейс) Хильды, которая стояла в дверях и злобно взирала на недавно прибывшую полуоголенную гостью. Малага продолжала невозмутимо сидеть на своем месте, ее шелковая блузка болталась на спине, как накидка, а бюстгальтер клинышком торчал меж двух пышных грудей. Грейс пришло в голову, что если бы эта женщина была настроена агрессивно, то ее поведение показалось бы сейчас умышленно непристойным. Однако все выглядело по-другому. И даже если жительница Нью-Йорка по имени Малага Альвес и испытывала неприязнь к другой жительнице того же города по имени Салли Моррисон-Голден, она никоим образом этого не показывала. Напротив, она выглядела равнодушной, погруженной в себя, как будто хотела оставаться невидимой для других, и ее поведение нельзя было назвать вызывающим.

Украдкой посмотрев в ее сторону, Грейс вдруг вспомнила еще одну личность, которую как-то раз наблюдала в раздевалке спортзала на Третьей авеню. Она сама переодевалась после занятий аэробикой и тут заметила женщину, стоявшую у зеркала возле двери, ведущей в душевые кабины. Та была совершенно голая, даже без привычного полотенца, которое женщины, как правило, оборачивают вокруг бедер или груди. Ей было лет тридцать или сорок – как раз тот самый возраст, когда твоя внешность зависит от того, насколько ты ею занимаешься, а не от количества прожитых лет, – среднего сложения, не худая и не полная. Пока Грейс, как обычно, выбиралась из пропотевшего спортивного трико, принимала душ, сушила волосы, отпирала свой шкафчик, она обратила внимание, что та женщина все так же продолжала стоять возле большого зеркала в полный рост, не меняя позы, неторопливо расчесывая волосы. Ее поведение да и вообще вся ситуация нервировали остальных, а в раздевалке тогда находилось десятка два женщин, и все они осторожно обходили обнаженную и старались не смотреть в ее сторону. Нагота в раздевалке, конечно же, дело обычное, как и расчесывание волос возле зеркала. Но было в ее позе что-то неестественное. Уж слишком близко она стояла к зеркалу, слишком внимательно рассматривала себя, и ноги расставила чуть шире, чем следовало, и при этом левую руку положила на бедро, а правой медленно и ритмично расчесывала пряди влажных каштановых волос. Вот выражение ее лица было точно такое же, решила Грейс, еще раз взглянув на Малагу Альвес, а потом перевела взгляд снова на Салли, стараясь казаться безразличной. Женщины торопились, подводя итоги собрания, избегая ненужных задержек, только чтобы побыстрее все закончилось. Салли, видимо, вспомнив деньки своей «головокружительной карьеры», беспощадно скомкала заключительную часть обсуждения, не уделяя внимания частной жизни своих подопечных. Все получили личные задания, все важные встречи на субботу в доме у Спенсеров тоже были распределены. («Малага, это тебе подойдет? – на секунду отвлеклась Салли. – Вот и хорошо».) Все это время младенец продолжал сосать грудь, и Грейс показалось очень странным то, что это крохотное создание так долго терпело голод. И тут, совершенно неожиданно, малютка оторвалась от огромной материнской груди и внимательно оглядела комнату.

– Я думаю, на сегодня мы закончили, – уверенно заявила Салли. – У меня все. Сильвия, тебе есть что добавить?

– Не-а. – И Сильвия шумно захлопнула папку в кожаном переплете.

Аманда уже поднималась со своего места, одновременно собирая со стола бумаги. Она не теряла времени. Малага одним резким движением привела ребенка в более или менее вертикальное положение, но до сих пор не проявила ни малейшего намерения прикрыть наготу.

– Было приятно познакомиться. По-моему, ваш мальчик ходит в тот же класс, что и моя дочка Пайпер. У мисс Левин, да? В четвертый класс?

Женщина кивнула.

– Я в этом году еще не познакомилась с родителями новых учеников, – пояснила Аманда, запихивая бумаги в бледно-зеленую сумочку. – Надо будет как-нибудь всем собраться – всем, чьи дети учатся у мисс Левин.

– Как дела у Мигеля? – поинтересовалась Салли. – Такой милый мальчик.

В ответ Малага отреагировала едва заметной улыбкой и похлопала младенца по спине.

– Да, все хорошо. Учительница с ним работает.

– Пайпер рассказывала, что играла с ним на крыше, – сказала Аманда.

На крышу ученики начальных классов выходили во время перемен. Та была выстлана резиновым безопасным покрытием, заставлена различными предметами для детских развлечений и имела надежное сетчатое ограждение, не позволяющее ребятам свалиться вниз.

– Хорошо, – отозвалась Малага. Ее малышка как-то уж очень неэстетично отрыгнула молоко, и Грейс захотелось побыстрее уйти отсюда.

– Ну, всем пока, – бодро заявила она. – Салли, если тебе еще что-нибудь придет в голову, позвони мне, пожалуйста. Хотя, судя по всему, мы здорово со всем справились. Не верится даже, что ты все успела за такое короткое время.

– Ну, мне немного помогла Цуки Спенсер, – засмеялась Салли. – Не требуется особого труда провести такую работу, если тебе помогает мультимиллионерша с собственным танцзалом и виноградниками.

– Вот именно этого мне и не хватает, – добродушно заявила Грейс. – До свидания, Малага, – добавила она, обратив внимание на то, что та наконец-то принялась убирать свои пышные груди назад в бюстгальтер. Грейс повесила портфель через плечо.

– Ты снова на работу? – спросила Сильвия.

– Нет. Отведу Генри на скрипку.

– Ах, ну да. Они все еще занимаются по системе Судзуки? – поинтересовалась Сильвия.

– Уже нет, не совсем. После восьмой книги или, кажется, девятой, они отошли от этой методики.

– И ты до сих пор водишь его на занятия? – спросила Салли с легкой ноткой осуждения в голосе. – Боже, если бы я сопровождала повсюду своих детей, я бы ничего не успевала. Двое ходят на гимнастику, а еще у нас фортепьяно, балет и фехтование. И Джуна, разумеется. Она, правда, пока только легкие упражнения делает в центре «Джимбори», но ты ведь знаешь, какие там повороты бывают. Я не в силах это выносить. Ее туда Хильда водит. Там такие мамочки попадаются, вроде тех, что заявляют: «Моя крошка особенная! Она сама съехала с горки!» Так и хочется ей сказать: «У меня уже четвертый ребенок. Конечно, мне не очень приятно вас информировать, но из-за силы притяжения Земли абсолютно все дети сами съезжают с горки». А на уроках музыки я вообще как-то раз чуть не спятила. Пришлось попросить Хильду и музыку тоже взять на себя. У меня возникало такое ощущение, будто я трясу один и тот же маракас уже десять лет подряд.