Лукас повернулся к лейтенанту:

— А ты что думаешь?

— Сначала нужно побеседовать с теткой Антонио. Самому неприятно такое говорить, но сейчас она в расстройстве, поэтому есть шанс от нее чего-то добиться. Что касается визита к Сантьяго, идея неплохая. Только не вздумай предупреждать его заранее.

Мобильник Ногейры оглушающе зазвонил. Гвардеец взял трубку.

— Привет, Офелия. Да, он здесь… — Несколько минут лейтенант молча слушал, а затем воскликнул: — Отлично! Я так и знал, ты гений, детка! — Он повесил трубку. — Судмедэксперт оказалась права. Как ты знаешь, мы запрашивали детализацию звонков с мобильного Альваро. Но, занявшись вплотную вторым телефоном, совершенно забыли о том, которым он пользовался обычно. Последний вызов был сделан с него в ноль-ноль пятьдесят семь. Альваро звонил тебе из машины, которая в тот момент находилась на тридцать седьмом километре шоссе на Луго.

— А что там?

— Бордель «Ла Роса».

— Так он оттуда мне звонил?

— Что он тебе сказал? — спросил Ногейра.

— Что очень устал, и это было слышно. А еще голос был очень грустным. Не знаю… Прозвучит странно, но Альваро словно предвидел, что не вернется.

Лейтенант задумчиво кивнул:

— Моя жена говорит, что каждый из нас знает, когда умрет — неважно, от рака, инфаркта, в результате землетрясения или попав под поезд… Лаура считает, что люди предчувствуют свой конец, их поведение меняется, появляется странная меланхолия, словно человек смирился с судьбой и готов отправиться туда, откуда не возвращаются… А медсестры видят много смертей.

— Твоя жена права, я с ней согласен, — подал голос Лукас.

Гвардеец повернулся к Ортигосе:

— Мануэль, сожалею, что пришлось сказать тебе о борделе, но для нас важно то, что Альваро звонил из машины, припаркованной рядом. Скорее всего, он сопровождал Сантьяго. Получается, брат был последним, кто видел его живым… что автоматически делает Сантьяго главным подозреваемым.

— Но мы уже спрашивали Ньевес, и она сказала, что тот был у них за неделю до приезда Альваро и больше не появлялся. Вряд ли она что-то напутала.

— А вдруг они не стали входить?

— А зачем тогда приезжали?

— Тебе не кажется, что лучшего места встречи с шантажистом, чем парковка у борделя, и не придумать?

— Думаешь, братья явились туда, чтобы заплатить Антонио?

— Место вполне подходящее. Территория со свободным доступом, но не привлекает особого внимания, есть выезд на шоссе в любом направлении… Уверен, выбор сделал Сантьяго.

Мануэль вспомнил слова Малышки о том, что за ними строго наблюдают, чтобы не вздумали договариваться с клиентами в обход хозяйки, а также те пристальные взгляды, которыми его награждал белобрысый охранник, пока писатель ждал Ногейру.

— Если они там были, я знаю, кто их точно видел.

— Мамут, — подхватил лейтенант и обернулся к Лукасу. — Прости, святой отец, но сегодняшний вечер ты проведешь дома. Мы едем к шлюхе.

— Я бы даже сказал, к шлюхам, — поправил Ортигоса. — Только давай еще раз заскочим к Ричи, хочу у него кое-что узнать.

— Ничего, я посижу в машине, — совершенно серьезно ответил Лукас.

Писатель и гвардеец переглянулись и расхохотались, а через несколько секунд к ним присоединился и священник. Напряжение, витавшее в воздухе, исчезло.

Сердце мошенника

На подъездной дорожке, перед соседним домом и у крыльца было припарковано несколько автомобилей. Словно сговорившись, никто из приехавших попрощаться не поставил машину перед дверями маленького гаража, где на плитке всеми цветами радуги переливалось под дождем масляное пятно, наводя на мысли о пролитой крови Авеля.

Если во время прошлого визита троицы в Ос Мартиньос лишь слегка моросило, то сейчас шел ливень, однако дверь в дом, несмотря на отсутствие защитного козырька, открыли настежь. Мануэль, Лукас и Ногейра вошли внутрь. В кухне и столовой находились человек двадцать, преимущественно женщины. Огромный обеденный стол был накрыт скатертью и на этот раз смотрелся весьма органично. На нем были расставлены тарелки с печеньем, эмпанадами и пирогами. Хозяйка даже достала из серванта элегантные кофейные чашки и чайник. Несколько масляных ламп стояло на массивном полированном комоде перед изображением святой, которая невозмутимо взирала на страдания простых смертных.

Роза Мария в траурном одеянии сидела в окружении нескольких женщин, таких же худых и угрюмых. Кто-то кинулся к ней, когда старушка начала вставать, но тетушка Тоньино отказалась от помощи, кивком головы поприветствовала вошедших и направилась в заднюю часть дома, сделав троице знак следовать за ней.

Спальня хозяйки оказалась крошечной. Большая кровать, застеленная темно-красным покрывалом, была придвинута к стене, а рядом с ней уместился ночной столик из темного дерева. Роза Мария махнула рукой в сторону постели, предлагая гостям сесть, а сама закрыла дверь, за которой висело множество разномастных вешалок со всевозможной одеждой, создавая впечатление, будто у стены стоит человек.

Старушка посмотрела на вещи.

— Ко мне приходит сотрудница из социальной службы. Закапывает капли, а вот с одеждой не знает, что делать, и тащит все сюда. Но она у них временно, обещали найти кого-нибудь на длительный срок. — Роза Мария повернулась к Ногейре. — Спасибо. Мне сказали, что вы похлопотали за меня.

Выражение лица лейтенанта говорило о том, что это сущий пустяк.

Старушка снова указала на кровать, но никто из троих не сел, чувствуя себя дискомфортно в тесной спаленке хозяйки.

— Я видела, что, выйдя от меня, вы зашли к соседке, и представила, что она могла вам наговорить. Мегера только и делает, что шпионит за всеми. Хотя ее можно понять: после смерти мужа, который покинул этот мир восемь лет назад, бедняжка так одинока… По-моему, с тех пор она немного не в себе, — сочувственно сказала Роза Мария, прижав трясущуюся руку ко рту.

Очевидно, тетушка Видаля в последнее время много плакала: лицо ее опухло. Но глаза выглядели намного лучше, чем в прошлый раз, хотя краснота до сих пор не прошла. Непрерывный поток слез смывал выделения и вынуждал старушку постоянно использовать платок, поэтому катаракта не так привлекала внимание.

— Тоньино действительно возвращался. Я провела ужасный день после того, как приезжал приор и наговорил кучу гадостей. Вообще-то у нас хорошие отношения, но мальчик с самого начала стал камнем преткновения. Брат не понимает, почему я всегда защищаю Антонио. А ведь тот был совсем малышом, когда отец умер, а мать сбежала. Я заботилась о племяннике как могла, окружила его заботой. Я любила Тоньино, и он отвечал мне тем же. Он вырос хорошим парнем. — Роза Мария замолчала и спокойно смотрела на троицу, словно бросая им вызов: осмелится ли кто-нибудь опровергнуть ее слова?

Гвардеец закивал:

— Ну разумеется.

Старушка одобряюще покачала головой и устало продолжила:

— Я очень огорчилась и беспокоилась — все ждала, когда мой мальчик вернется и все объяснит. Брат постоянно злился на Антонио, но в таком состоянии, как в тот день, я его никогда не видела. Я испугалась за племянника. Время приближалось к часу ночи, когда я услышала, как подъехала машина. Я так тревожилась, что даже ужин в тот день не приготовила. Просто стояла и ждала, когда Тоньино войдет. Хотела сказать, что он очень осложнил мне жизнь, и спросить, правда ли то, о чем говорил брат. Но не смогла. Мой мальчик словно с ума сошел. Я знала его лучше, чем кто-либо. Он только ступит на порог — а я уже вижу, в каком он настроении. Так вот, в субботу ночью Тоньино был крайне подавлен. Я не успела и рта открыть, как он бросился в мои объятия, совсем как в детстве, и сказал: «Тетушка, я совершил ошибку. И очень серьезную». У меня душа ушла в пятки.

Роза Мария замолчала и некоторое время смотрела в одну точку на полу. Мужчины терпеливо ждали, и тишину нарушали только голоса соседей, доносящиеся из столовой. Старушка не двигалась. Лучше б она плакала или хотя бы закрыла лицо руками, потому что смотреть на ее застывшую, словно придавленную к земле фигуру было совершенно невыносимо. Мануэль бросил вопрошающий взгляд на лейтенанта. Тот жестом показал, что торопиться не надо.

Наконец старушка вздохнула и, словно очнувшись от сна, устало огляделась вокруг. Ногейра взял ее за руку, точно так же, как в прошлый раз, и подвел к кровати. Когда она села, Ортигоса услышал явственное шуршание кукурузных листьев, которыми, по старинному обычаю, набивали матрасы.

— Тоньино сказал: «Тетя! У меня есть друг. Когда я работал в монастыре, то нашел кое-какие бумаги и решил, что он заплатит мне за информацию. Он очень богат, для него это пустяки. Мы договорились, и сегодня ночью друг намеревался передать мне деньги. Но неожиданно ситуация осложнилась. Вмешался еще один человек — жесткий и неуступчивый. Он умен и сразу понял, откуда ветер дует. Заявился в монастырь и предупредил дядю, приор дал ему мой телефон. Тот человек позвонил мне — а ведь я тогда думал, что всё под контролем. Собеседник был очень зол, начал мне угрожать, а я от неожиданности испугался и, не сказав ни слова, повесил трубку. Да, знаю, я идиот. Немного поразмыслив, я набрал его номер — думал, мы все уладим. Я пытался убедить того человека, предлагал просто заплатить и разом избавиться от проблемы. Но ты и представить себе не можешь, как он отреагировал. Заявил, что если я продолжу упорствовать, он все расскажет и мы с дядей сядем в тюрьму, а ты умрешь от стыда. Такое впечатление, будто он все обо мне знал. Я не нашел, что ответить, и опять бросил трубку». Я схватилась за голову, а Антонио заплакал и продолжал: «Клянусь, я и не думал, что ситуация настолько усложнится. Привычная схема не сработала. Я всего лишь хотел получить достаточно денег, чтобы выбраться из этой поганой дыры, чтобы зажить как все нормальные люди. Ты всегда заслуживала лучшего, но не могла ничего себе позволить из-за меня… А теперь все полетело к чертям. Тетя, клянусь, я не собирался раскрывать никаких тайн, хотел лишь немного разбогатеть. Мой друг — хороший человек, я не стал бы причинять ему вред».

Роза Мария тяжело вздохнула и посмотрела на мужчин.

— Что я могла ему сказать? Я старалась успокоить моего мальчика, но не понимала как. После звонка Тоньино места себе не находил. Боялся идти на условленную встречу. Долго ездил кругами как неприкаянный и пытался набраться смелости, чтобы вернуться и рассказать мне обо всем. — Старушка умолкла.

— А почему Антонио снова куда-то отправился? Он же решил оставить затею с шантажом.

— Ему позвонил какой-то мужчина. Я уверена, что именно мужчина, так как слышала его голос, пока Тоньино с ним общался. Уж не знаю, о чем они говорили, но племянник после этой беседы весьма воспрял духом. До меня донеслись слова: «Дома… Я тоже хочу тебя увидеть… Хорошо». Потом мой мальчик повесил трубку. Он очень оживился и сказал, что ему нужно уехать. Я пыталась уговорить его остаться, появилось плохое предчувствие, но Тоньино меня не послушал. Он принарядился и перед уходом сказал: «Тетя, возможно, мне удастся все уладить». Улыбнулся и вышел из дома. Больше я его живым не видела.

Выбор

При первом же взгляде на клинику Святой Квитерии сразу становилось понятно, что лечатся тут люди состоятельные. Пятиэтажное здание больницы возвышалось посреди красивой долины в окружении садов и аллей. На территории был даже небольшой пруд.

Мануэль остановил машину на парковке для посетителей, которая изящно огибала здание. Рядом возвышалась увитая цветами ротонда. Это место больше напоминало дворец или посольство, чем медицинское учреждение, и стоящий у крыльца черный «Мерседес» лишь усиливал это впечатление.

Ортигоса уже было собрался выйти из автомобиля, как из-за колонн у главного входа появились две женщины — Катарина и старая маркиза. Невестка поддерживала свекровь под руку. Писатель не двигался с места и продолжал наблюдать. «Мерседес», очевидно, прибыл за старухой: она жестом велела водителю подождать. За рулем, по-видимому, сидел Дамиан. Расслышать, о чем говорят женщины, не представлялось возможным, даже если бы по капоту не стучали капли дождя: от парковки до крыльца было слишком далеко. Но позы и язык жестов Катарины и старой маркизы выражали полное согласие и взаимное уважение. Дамы повернулись лицом к лицу, продолжая держаться за руки, и улыбались.

Внимание писателя привлекло движение справа, там, где приткнулся непримечательный белый пикап, наполовину скрытый большим кустом мимозы. Какой-то человек — Мануэль его сначала не узнал — следил за женщинами столь же пристально, как и сам Ортигоса.

Писатель посматривал то на мужчину в пикапе, то на дам, которые, поговорив еще пару минут, крепко обнялись на прощанье. Задняя дверь черного «Мерседеса» открылась, из нее вышла служанка старухи. Она поднялась по ступенькам и помогла хозяйке спуститься, придерживая ее под руку. Женщины сели в машину, и «Мерседес» уехал.

Мануэль вышел из «БМВ», сразу же спрятался под зонтиком на случай, если шум привлечет внимание наблюдателя, обошел автомобиль и рывком открыл переднюю пассажирскую дверь пикапа. Висенте, юноша, который помогал Катарине с работой в оранжерее, удивленно вскинул голову. Покрасневшие глаза и опухшее лицо не оставляли сомнений: в последнее время он часто плакал. Ортигоса закрыл зонтик и отодвинул с пассажирского сиденья кучу использованных бумажных платков, пачку чистых и плащ, в кармане которого заметил рукоятку револьвера. Парень сначала застыл в изумлении, затем схватил свою верхнюю одежду и небрежно бросил ее назад, освобождая место, а потом скрючился за рулем, даже не пытаясь скрыть от писателя своих слез.

— Висенте, что ты здесь делаешь?

Юноша поднял голову, пожал плечами и указал подбородком в сторону крыльца.

— Мне нужно с ней поговорить.

— С Катариной?

Висенте удивленно посмотрел на Мануэля.

— Ты не в курсе? Она меня уволила.

Вот почему пикап теперь выглядел непримечательно: с бортов исчезли логотипы оранжереи, хотя в кузове все еще лежали садовые инструменты, цветочные горшки, стяжки для кабелей и металлические опоры для ограды.

Ортигоса внезапно вспомнил разговор юноши с Катариной, который нечаянно подслушал на территории поместья.

— Висенте, сейчас, наверное, не самый подходящий момент. Да и место неудачное…

— Она видеть меня не желает, а я ведь проработал в Ас Грилейрас пять лет! А вчера в оранжерее появилась эта ужасная женщина, сиделка старухи, и передала мне вот что. — Парень взял с приборной панели смятый конверт и протянул писателю.

Мануэль осторожно вытащил лист бумаги, такой же потрепанный. В письме говорилось, что семья де Давила больше не нуждается в услугах Висенте и тот должен немедленно покинуть имение. Хозяева благодарили юношу за работу и предлагали щедрую компенсацию за неиспользованный отпуск и доставленные неудобства. Ортигоса снова заглянул в конверт и вынул оттуда чек, заполненный твердым почерком. Внизу стояла подпись старой маркизы, а в соответствующей строке было указано: «Пятьдесят тысяч евро». Огромная сумма.

— Она уволила меня… как обычного работника.

Писатель вспомнил слова Гриньяна. Тот говорил, что семейство де Давила относится к окружающим как к слугам, которые за деньги выполняют определенную работу.

— А я-то думал, что между нами есть нечто большее, — жалобно продолжал Висенте.

В голове Мануэля всплыли те слова, которые Катарина сказала парню в оранжерее: «Твоему желанию не суждено сбыться. Я замужем за Сантьяго и хочу остаться с ним».

— Наверное, тебе просто показалось…

— Нет! Я уверен и ничего не выдумал.

Ортигоса решил, что спорить с юношей бесполезно.

— Возможно, ты прав и Катарина испытывала к тебе какие-то чувства. Но даже если и так, теперь она сделала выбор, разве нет?

Несколько секунд Висенте печально смотрел на писателя, потом его губы скривились, как у обиженного ребенка, из глаз потекли слезы. Парень закрыл лицо руками и уткнулся головой в руль. Мануэль вздохнул:

— Думаю, тебе лучше поехать домой.

Висенте перестал плакать, взял чистый платок из пачки, вытер глаза, высморкался и швырнул смятый белый комок к остальным.

— Ты прав, — с поникшим видом признал он. — Именно так мне и стоит поступить.

Ортигоса открыл дверь, но, прежде чем выйти под дождь, снова бросил взгляд на парня.

— И вот еще что… Не знаю, зачем ты носишь с собой револьвер, но это может плохо кончиться.

Юноша грустно посмотрел на смятый плащ, лежащий на заднем сиденье, потом на писателя, кивнул и завел двигатель.

* * *

Мануэль вышел из лифта на четвертом этаже. В этот послеобеденный час ни на сестринском посту, ни в пустом холле никого не было. Лукас сообщил, где искать Сантьяго, и Ортигоса продвигался, ориентируясь по указателям. Нужная ему палата располагалась в конце коридора, рядом с окном во всю стену, которое выходило на пожарную лестницу. Приближаясь к нему, писатель видел свое отражение в сером из-за дождя и тусклого дневного света стекле, и это наводило его на весьма мрачные мысли. Доносившиеся изнутри голоса вернули Мануэля к реальности. Дверь была приоткрыта. Собеседники не кричали, но говорили достаточно громко, и Ортигоса без труда различал слова. Он прижался к стене и наблюдал за коридором, чтобы никто не застал его за столь неприглядным занятием, как подслушивание.

— Ты должен хотя бы отреагировать! Прошу, соберись с силами! — Голос Катарины звучал почти умоляюще.

— Оставь меня в покое! Уйди! — ответил Сантьяго.

— Никуда я не уйду, ведь ты мой муж!

Средний сын маркиза что-то неразборчиво пробурчал.

— Я твоя жена, мы семья. Не отгораживайся от меня, позволь помочь, позаботиться о тебе…

— Я не хочу жить, Катарина! Я так больше не могу!

— Замолчи! Даже слышать этого не желаю!

— Но так и есть. У меня нет сил, я больше не могу…

— Ты будешь черпать силу во мне. И в нашем ребенке. Или ты забыл о нем? Мы ведь так хотели завести детей… Ты будешь очень счастлив, мой милый, я тебе обещаю!

— Вон! — взвизгнул Сантьяго. — Уходи! Оставь меня в покое!

— Дорогой…

— Убирайся!

Мануэль услышал шаги: Катарина направлялась к двери. Сначала писатель хотел отойти немного назад, но затем решил не притворяться и остался там, где стоял.

В легком синем платье Катарина выглядела моложе своих лет. В руках она держала сумку и небрежно свернутый плащ. Увидев Мануэля, женщина от удивления открыла рот, словно хотела что-то сказать, но не произнесла ни слова и даже не затворила дверь в палату, а, выронив свою ношу, бросилась в объятия писателю и расплакалась. Он чувствовал, как ее тело, сильное и одновременно хрупкое, сотрясается от рыданий. Жена Сантьяго уткнулась лицом в плечо Ортигосы, будто хотела спрятаться от всех, а ее руки цеплялись за его спину, как два маленьких перепуганных хомячка. Мануэль прижал ее к себе, вдыхая исходящий от волос аромат шампуня, и молчал, тронутый мужеством этой женщины. Теперь он понимал, что имела в виду Эрминия, говоря: Катарина знает свое место в семье де Давила.

Жена Сантьяго постепенно успокаивалась. Она взяла платок, который протянул ей писатель, и не стала извиняться, рискуя усугубить и без того неловкую ситуацию. Вытерла лицо, затем снова обняла Ортигосу, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Писатель наклонился, поднял с пола ее сумку и плащ и, указав на автомат с кофе в другом конце коридора, направился туда.

Женщина опустилась на пластиковый стул, но от напитка отказалась, кивнув на свой живот.

— Точно! Я совсем забыл… В добрый час!

Катарина грустно улыбнулась. Ортигоса почувствовал себя настолько дискомфортно, что кинулся извиняться:

— Мне так жаль! Вместо того чтобы праздновать, тебе приходится…

— Мануэль! Я так тебе благодарна! У меня выдался невероятно тяжелый день, ты даже не представляешь… мне просто необходимо было с кем-то поговорить.

Писатель вспомнил сцену, которую наблюдал, приехав в клинику: как старая маркиза и ее невестка общались на крыльце. Похоже, отношения между ними весьма дружеские. Ортигосе стало интересно, почему Катарина не упомянула о том, что кое-кто уже подставил ей плечо. Возможно, она относится к Вороне не так уж и тепло?

— Могу вообразить. Как ты себя чувствуешь?

Жена Сантьяго улыбнулась:

— Спасибо, всё в порядке. Просто я волнуюсь за мужа. Я очень рада, что ты приехал, мне хотелось поговорить с тобой… Эрминия сказала, ты вчера забрал из поместья Элису и ее сына?

— Так и есть.

— Я не стану тебя ни в чем упрекать, но надеюсь, что все образуется. Я обожаю Самуэля, и теперь, когда у нас с Сантьяго будет первенец, хотела бы, чтобы дети росли вместе.

Мануэль ничего не ответил, он не знал, что на это сказать, и тем не менее прекрасно понимал: Катарина горячо привязана лишь к мальчику, но не к его матери.

— Как состояние твоего мужа?

Лицо женщины снова омрачилось.

— Очень плохо. Я никогда его таким не видела. — Она прижала руку ко рту.

— Эрминия рассказывала, что Сантьяго уже впадал в депрессию, когда умер Фран…

— Верно, однако в тот момент ситуация была не настолько острой. Муж доверился мне, я помогла ему справиться с потрясением. Но теперь… Боюсь, я тоже виновата: не осознала вовремя, что Сантьяго на грани. Он так слаб, так… — Женщина покачала головой, и на секунду на ее лице промелькнуло выражение досады, даже злости. Писатель сделал вид, что ничего не заметил, но в голове сразу же всплыли те уничижающие эпитеты, которыми старуха наградила среднего сына.

— Мне нужно поговорить с твоим мужем. Я должен его кое о чем спросить.

Катарина явно занервничала, но тут же взяла себя в руки и даже попыталась улыбнуться, что, впрочем, не особенно ей удалось.

— Прости, Мануэль, но боюсь, это невозможно. Сантьяго сейчас очень взвинчен; я прекрасно помню, как он отреагировал, когда вы встречались в последний раз. Плевать, какого ты будешь обо мне мнения, но я этого не допущу. Я должна защищать мужа и заботиться о нем.

Прежде чем уйти, Ортигоса снова обнял женщину, но на сей раз ему стало грустно: то ли от осознания собственных чувств, то ли из-за того, что Катарина словно окаменела. Когда они шли к лифту, жена Сантьяго взяла писателя за руку — возможно, чтобы сгладить возникшую холодность. Но Мануэлю стало только хуже: на него нахлынуло ощущение, будто в его ладонь вцепилась Ворона. Писатель упрекнул себя за излишнюю мнительность и решил сделать шаг, который станет свидетельством его верности Катарине.

— Когда я приехал в клинику, на парковке увидел Висенте. Он сидел в пикапе.

— Боже!

— Я не стал бы тебя беспокоить, но парень очень расстроен. Пока мы беседовали, он не переставал плакать. Я убедил его поехать домой, но юноша полон решимости поговорить с тобой, так что не удивлюсь, если он вернется.

Губы Катарины сжались в тонкую линию, а на лице появилось выражение не то досады, не то отвращения. Словно речь шла не об отчаявшемся человеке, а о вредителях, атаковавших ее любимые гардении.

— Что ж, ты ведь слышал наш разговор в оранжерее. Я была вынуждена уволить помощника, и мне это далось непросто: Висенте прекрасный работник. Но он из тех, кто не знает свое место и не умеет соблюдать границы.

Ортигоса почувствовал разочарование и, не отдавая себе отчета, выпустил руку Катарины. Он ожидал найти в этой женщине хоть каплю сострадания и человечности, надеялся, что она отличается от остальных Муньис де Давила. Похоже, Ногейра прав: все члены этой семьи одинаковы.

Двери лифта открылись, писатель вошел в кабину и, прощаясь, сказал:

— У Висенте в кармане плаща лежал револьвер.

В безжизненных глазах Катарины вспыхнул было огонек, но она тут же овладела собой.

— Не волнуйся, Мануэль. Мужчины часто склонны все драматизировать, но я хорошо знаю Висенте: он не станет применять оружие против меня.

— А если он застрелит себя?

Жена Сантьяго пожала плечами. Двери лифта закрылись.

* * *

Дождь не прекращался. За две недели, проведенные в Галисии, Ортигоса научился не доверять яркому безоблачному небу: он не раз видел, как погода стремительно менялась. Более того, подобно местным жителям, он уже знал, когда осадки затянутся на весь день. В Мадриде ливень начинался внезапно и бушевал в полную силу, затапливая тротуары и стекая бурными ручьями в канализацию. Но стоило упасть последним каплям, как все следы непогоды исчезали. В Галисии же земля благодарно принимала воду, словно долгожданного гостя. И даже когда с неба уже не текло, воздух был напоен влагой и мог в любой момент вновь пролиться дождем.

Мануэль припарковался перед домом, рядом с автомобилем Ногейры и небольшим внедорожником Лауры. Улыбнулся, увидев в окне лица детей: их внимание привлек шум двигателя. Ортигоса заглушил мотор, но из машины не вышел. После встречи с Катариной он чувствовал себя растерянным и подавленным. Непрекращающийся ритмичный стук капель лишь усугублял состояние писателя. Он наблюдал через залитое водой ветровое стекло за домом лейтенанта, но картинка расплывалась, словно здание потеряло границы и форму. Мануэля снова атаковали сомнения, и он ощутил жгучее желание побыстрее оттуда уехать.

— Черт возьми, — пробормотал писатель.

Все изменилось с появлением собаки. Если бы пару недель назад кто-то сказал Ортигосе, что он сильно привяжется к этому лохматому созданию, писатель смеялся бы до колик. Но случилось именно так. Мануэль грустил не без причины, и не из-за неудавшейся встречи с Сантьяго или непогоды, а из-за предчувствия, что придется расстаться с Кофейком. Ортигоса где-то читал, будто собаки сами выбирают хозяина, и был уверен, что песик явно предпочтет веселую восьмилетнюю девочку зануде-писателю.

На крыльцо вышел Ногейра и помахал, явно выражая нетерпение. Мануэль наконец вылез из автомобиля и направился к дому, склонив голову: чтобы защитить лицо от дождя и одновременно избежать вопрошающего взгляда лейтенанта. У ног гвардейца возник пес и бросился к писателю, радостно лая и виляя хвостом. Ортигоса остановился, испытывая одновременно удивление и облегчение, и приласкал песика. Кофеёк встал на задние лапы в тщетных попытках облизать лицо хозяина, а улыбающийся Мануэль старался одновременно и успокоить собаку, и дать ей понять, как он доволен столь радушным приемом. На крыльце появились Лаура и Шулия, за ними показалась фигурка Антии. Она улыбалась, но как-то грустно, и писатель прекрасно понимал причину ее печали, ведь он сам только что испытал нечто подобное.

Они с Ногейрой дождались, пока останутся одни. Встречи с Висенте, а потом с Катариной породили у Ортигосы странное чувство, будто он что-то упустил. Словно слушал симфонию в исполнении оркестра, в котором не хватало каких-то инструментов. С одной стороны, Мануэль восхищался женой Сантьяго, с другой — ему претила ее тесная связь с Вороной. Писатель задавался вопросом, что им руководит: предчувствие или предубеждение? Катарина понравилась ему с первого взгляда. Она обладала врожденной грацией, делавшей ее особенно привлекательной, и было очевидно, что чары этой женщины действуют не только на Мануэля. Но, возможно, Ортигоса увлекся и приписал ей чересчур много добродетелей, практически идеализировал жену Сантьяго. А ведь она всего лишь обычный человек из плоти и крови, ей так же свойственно поддаться соблазну, как и остальным. Катарина вполне могла проникнуться симпатией к молодому человеку, который помогал ей в работе и восхищался тем, что она больше всего любила. И, вероятно, завидовала Элисе: ведь у той подрастал сын, тогда как у нее самой никак не получалось зачать ребенка. Жена Сантьяго, подобно любому нормальному человеку, наверняка уставала, когда ей надоедало играть роль матери слабого и капризного супруга. И все это должно было отразиться на ее характере.

Ногейра с интересом смотрел на Мануэля, словно развил умение читать его мысли. Но, видимо, такой способности у лейтенанта не было, потому что он спросил:

— О чем задумался, писатель?

Ортигоса улыбнулся:

— По пути сюда я кое-что вспомнил. В нашу первую встречу Офелия сказала: когда она прибыла на место аварии, уже распространился слух, будто в инциденте замешан де Давила. Поэтому в поведении ее коллег наблюдалась некоторая нервозность.

Гвардеец кивнул:

— Да, я тоже заметил.

— И все потому, что это семейство играет важную роль в регионе…

— К чему ты ведешь?

— Тебе не кажется странным, что Альваро погиб в ДТП в половине второго ночи, а родственникам сообщили об этом лишь на рассвете, когда те приехали в больницу?

Ногейра энергично закивал и вытащил свой мобильник.

— Да, пожалуй.

* * *

В коридоре гостиницы, где остановился Мануэль, всегда царили тишина и полумрак. Помещение оборудовали датчиками движения, поэтому когда писатель шел к своему номеру, лампы загорались впереди него. Но сегодня проход оказался ярко освещен. Еще с лестничной площадки Ортигоса услышал звук работающего телевизора, по которому шли мультики. Дверь комнаты Элисы была широко открыта.

Кофеёк рванул вперед, но еще не успел добежать до номера, как в коридоре показался Самуэль и закричал:

— Дядя Мануэль вернулся! — И малыш помчался навстречу Ортигосе и бросился ему в объятия.

Писатель взял мальчика на руки и, как обычно, испытал чувство, будто держит большую, скользкую и рвущуюся на свободу рыбу. Маленькие ручки цепко обняли Мануэля за шею, нежная кожа прижалась к его лицу, а губки малыша оставили влажный след на щеке.

— Привет, милый! Как ты провел день?

— Очень хорошо, — последовал ответ. — Сегодня я познакомился с Исабель и Кармен, это мои кузины. Я не знал, что у меня есть двоюродные сестры!

— Они тебе понравились?

Самуэль энергично закивал.

На пороге комнаты появилась Элиса и улыбнулась:

— Привет, Мануэль.

Писатель опустил малыша на пол и почувствовал, как маленькая ручка скользнула в карман его куртки. Ортигоса тоже залез туда и ощутил под пальцами гладкие нежные лепестки. Мануэль опустился на колени, не сводя взгляда с довольного мальчика, и вытащил из кармана гардению. Брови Элисы поползли вверх, и она подошла поближе.

— Это ты туда положил?

Довольный Самуэль кивнул:

— Да. Подарок.

— Очень красивый, — поблагодарил писатель. — Скажи-ка мне, ты каждый день это делаешь?

Малыш прижал ладошки ко рту и робко кивнул. Ортигоса улыбнулся. Он-то ломал голову, откуда берутся гардении, а это всего лишь проделки мальчика…

— Ах ты, сорванец! Кладешь дядюшке цветы в карман, а я ничего не знаю? — со смехом спросила Элиса.

— Но это же секрет! — ответил Самуэль.

— Секрет? — заинтересовалась мать.

— Он велел мне класть Мануэлю цветы и никому об этом не рассказывать.

Элиса растерянно взглянула на Ортигосу, затем снова повернулась к сыну.

— Кто велел? Самуэль, мне ты можешь доверить тайну.

Было очевидно, что из-за столь пристального внимания к своей персоне малыш почувствовал себя неуютно. Он вырвался из объятий писателя и побежал в номер, выкрикивая на ходу:

— Дядя! Дядя просил, чтобы я так делал.

— Дядя Сантьяго велел тебе класть цветы мне в карман? — удивился Мануэль.

— Нет! — крикнул мальчик уже из комнаты. — Дядя Альваро.

Ортигоса словно прирос к месту. Он вспомнил, как Лукас рассказывал, что Самуэль играет с воображаемыми друзьями. Боже! Стараясь не выдать своей тревоги, он посмотрел на Элису, которая явно чувствовала себя неловко.

— Мануэль, прости, я не знаю, что и сказать…

— Не переживай, это все пустяки, — ответил писатель, беря ее за руку. — Я просто немного растерялся. Каждый день находил цветы и…

— Мне очень жаль. Вероятно, Самуэль видел, как это делал Альваро, и решил повторять за ним.

— Возможно, — уклончиво ответил Ортигоса.

* * *

Мануэль, Элиса и Самуэль ужинали в гостинице. Писателя забавляли проделки мальчика, который то и дело совал под стол куски еды для собаки, а еще ему было приятно находиться в компании молодой женщины. С момента приезда сюда она изменилась, словно, покинув Ас Грилейрас, сняла траурную вуаль и встряхнулась, перестав напоминать старую, пожелтевшую от времени фотографию. Элиса смеялась, болтала и в шутку ворчала на сына. Ортигоса еще никогда не видел ее такой живой и уверенной в себе.

Они рассмеялись над очередной выходкой Самуэля, и в тот момент писатель четко ощутил поселившиеся в сердце любовь и страх, что он больше никогда не увидит мать и сына, которые заняли важное место в его жизни. Мануэль улыбнулся. Голос Элисы вывел его из задумчивости:

— Я позвонила брату. Помнишь, я тебе рассказывала? Он женат, у него две дочки.

— Самуэль меня просветил. Похоже, сестры ему понравились.

— Да. — Элиса улыбнулась. — Так ужасно, что мы все это время не общались… Еще одна ошибка из длинного списка. — Очевидно, что теперь она смотрела на свою жизнь по-новому. — Мы долго говорили. Думаю, наши отношения наладятся. — Она протянула руку и накрыла ею ладонь Ортигосы. — Ты нам очень помог. Если б не твоя поддержка, у меня не хватило бы решимости уехать из поместья.

Писатель покачал головой:

— Все мы сильнее, чем думаем. Ты сделала первый шаг. Тебе выплачивают содержание, этого хватит на жизнь.

— Дело не в деньгах, Мануэль. Отчасти я не покидала имение из-за Франа, а еще из-за его родных. Не знаю, поймешь ли ты меня… Жизнь в Ас Грилейрас течет размеренно, и мне было приятно ощущать себя одной из них, хотя я прекрасно понимаю, что меня терпели только из-за сына. — Элиса посмотрела на Самуэля, игравшего с собакой. Писатель сразу же вспомнил о Катарине, которая обожала мальчика, но недолюбливала его мать. Молодая женщина продолжала: — Но есть в этой семье нечто одновременно и завораживающее, и пугающее. Жизнь в поместье идет своим чередом, без сюрпризов, меня это устраивало. По крайней мере, какое-то время.

— А сейчас?

— Я серьезно подумываю о том, чтобы распрощаться с имением. Мой брат одобряет эту идею. Самуэль сможет познакомиться с другими своими родственниками, а на будущий год пойдет в садик, так что…

— Звучит здорово, — прервал Элису Ортигоса, накрывая своей ладонью ее руку. — Я еще на кладбище хотел тебе сказать: это твоя жизнь. Твоя и Самуэля. Не торопись и спокойно обдумай, как намерена поступить. А когда примешь решение, я помогу воплотить его в жизнь. Однако это будет твой выбор, а не кого-то из Муньис де Давила, не мой, не твоего брата… Только твой.

Элиса улыбнулась и кивнула.

Бронтофобия[31]

Услышав, как заработал двигатель автомобиля, Лаура захлопнула книгу. Окно у нее за спиной было приоткрыто, и на протяжении последних пятнадцати минут женщина слышала, как муж и старшая дочь о чем-то говорят на крыльце. Разобрать слова ей не удавалось, но беседа текла плавно, а иногда слышался смех. Лаура не ждала, что Андрес зайдет в дом, чтобы попрощаться. Вот уже несколько лет оба они предпочитали уходить по-английски, и еще пару недель назад Лаура даже не обратила бы на это внимания. Но сегодня такое отношение мужа больно задело, хотя она думала, что рана давно затянулась. Женщина встала, положила книгу на кресло и улыбнулась при виде Антии: та по обыкновению уснула на диване, несмотря на неоднократные попытки матери отправить дочь в постель.

Шулия сидела на висящих на крыльце качелях и читала. Это было ее любимое место с тех пор, как ей исполнилось четыре года.

— Папа уже уехал? — спросила Лаура, хотя ответ был очевиден: перед домом стоял лишь ее собственный внедорожник, машина Ногейры исчезла.

Девушка подняла взгляд от книги и несколько секунд молчала, прежде чем ответить.

— Да, — наконец произнесла она, удивляясь, что это нашло на мать. — Ты хотела ему что-то сказать?

Облокотившись о перила, Лаура посмотрела вдаль. Она ничего не ответила дочери, поскольку и сама не понимала, зачем вышла. Собиралась ли она что-нибудь спросить у мужа? Или, наоборот, ждала, когда он сам с ней заговорит? Женщине показалось, что она видит свет вдалеке, и Лаура вытянулась, чтобы рассмотреть получше.

— Неважно, — обронила она, не сводя глаз с горизонта.

— А я думаю, важно, — ответила Шулия очень серьезно, тоном внезапно повзрослевшего подростка.

Мать удивилась и обернулась, чтобы посмотреть на дочь — правда, всего лишь на секунду: теперь она была точно уверена, что что-то увидела на небе.

— Я слышала, как вы болтали. Кажется, будет гроза, — сказала Лаура, продолжая вглядываться в даль.

Шулия снисходительно улыбнулась. Она прекрасно знала, что ее мать, такая умная, талантливая, сдержанная и спокойная, испытывает страх перед этим явлением природы. Заглянула в смартфон.

— В прогнозе погоды грозы не значится.

— Мне все равно, что там показывает интернет. Нам лучше пойти в дом, — упрямо возразила Лаура.

Шулия посмотрела на спокойное ночное небо, усыпанное звездами, и не стала возражать: в этом вопросе спорить с матерью бесполезно.

Лаура ненавидела грозы из-за того, как ощущала себя в эти моменты. Они вызывали в ней неподдельный ужас; накатывала паника, из-за чего иррациональный страх перед бурей только усиливался. Мозг против ее воли воспринимал непогоду как живое существо, наделенное сознанием, свирепое и враждебное. Лаура не верила в приметы, предчувствия и предсказания. Выйдя замуж за гвардейца, она поначалу очень тревожилась, когда он дежурил в ночную смену, и проводила долгие часы без сна, воображая себе всякие ужасы: что Андрес попал под колеса грузовика или его сбила не остановившаяся по требованию стражей порядка машина; что его застрелил преступник или наркоторговец, которые, по слухам, умудрялись перевозить через Галисию тонны своего товара за одну ночь.

Ногейра мог сам о себе позаботиться и вообще уже вышел на пенсию. Наверняка он поехал к Мануэлю, чтобы пропустить стаканчик. Но муж ушел не попрощавшись, начиналась гроза, и глубоко засевший внутри первобытный страх снова дал о себе знать. Лаура пошла на кухню и включила духовку, продолжая поглядывать в окно. В свете молний на горизонте мелькали резкие контуры холмов. Женщина молча и сосредоточенно двигалась по комнате, доставая и раскладывая на столе ингредиенты для пирога, который так любил Андрес.

— Ты сейчас печь собралась? — удивилась Шулия, бросив взгляд на часы: они показывали одиннадцать вечера.

Темное покрывало ночного неба за раскрытым окном вдруг прорезала яркая вспышка. Девушка не удивилась: если говорить о грозах, ее мать, похоже, ощущала их приближение с помощью шестого чувства с тех пор, как ее отец погиб в море во время ужасного шторма. Лаура ничего не ответила и начала смешивать яйца с сахаром, но мыслями вернулась в ту кошмарную ночь. Ее мать немало времени провела в порту, ожидая возвращения лодки. Когда стемнело, а буря промчалась дальше, несколько сердобольных женщин чуть ли не силой привели несчастную домой. Лаура помнила, как, едва переступив порог, мать упала на пол и разрыдалась, воскликнув: «Теперь он точно не вернется!» Сейчас старушке уже перевалило за восемьдесят, но она по-прежнему жила одна в том же домике недалеко от порта. Ходила за продуктами, посещала церковь, зажигала свечку перед фотографией мужа, который вышел в море и не вернулся. Она так и не смогла забыть любимого, а вот ее дочь едва помнила отца.

Однажды Лаура спросила мать: «Когда ты поняла, что папы больше нет?»

«Когда ушла из порта без него. Много лет я проклинала тех женщин, что заставили меня нарушить данное обещание и пойти домой. На самом же деле мне некого винить, кроме себя. Он не вернулся, потому что я перестала ждать».

Шулия молча наблюдала, как мать закончила замешивать тесто, поставила пирог в духовку, вымыла руки и вытерла их о безупречно чистое полотенце. Несмотря на размеренные и спокойные движения, было очевидно, что Лаура охвачена тревогой. Она то смотрела перед собой, ничего не видя, то бросала взгляды на затянутое тучами небо.

Девушка тоже повернулась к окну, и вдруг раздался первый удар грома.

— Помоги мне, — сказала мать. — Твоя сестра заснула на диване.

— Как всегда…

— Расправь постель, надо ее перенести.

Лаура взяла Антию на руки и улыбнулась, подумав о том, что скоро ее малышка станет слишком тяжелой и перетащить ее в спальню будет уже не так просто. Осторожно двигаясь, чтобы ноги девочки не задели какую-нибудь мебель, мать шла по коридору по направлению к комнате, которую они с младшей дочкой делили последние шесть лет, но в дверях остановилась в задумчивости. Перехватила поудобнее выскальзывающее из объятий тело Антии — та весила уже прилично, — развернулась и сказала старшей дочери:

— Думаю, твоей сестре лучше спать в своей постели.

Не говоря ни слова, Шулия побежала в детскую и сняла с кровати покрывало с Минни-Маус. Затем удалилась в свою комнату, поцеловав мать и прекрасно понимая, что сегодня та не уснет, пока не приедет отец. Шулия тоже знала историю про порт и разыгравшуюся бурю и в свои семнадцать лет считала, что возвращаться домой стоит лишь тогда, когда тебя там кто-то ждет.

* * *

Розовые огни борделя бросали отблески на лица сидевших в машине людей. Мануэль обернулся и посмотрел на Кофейка, который, как обычно, устроился сзади.

— Кажется, Лукас наконец отнесся серьезно к совету остаться дома и не ездить к шлюхам, — заметил Ортигоса.

— Он тебе не звонил? — удивился Ногейра.

— Нет. — Писатель на всякий случай еще раз проверил входящие вызовы.

Пока было рано, на парковке приткнулась всего пара машин. Барный стул, на котором обычно сидел охранник, стоял на своем месте под навесом крыльца, но самого Мамута друзья нигде не видели.

— Мы с Офелией составили список тех, кто в ночь гибели Альваро выезжал на место происшествия. Я уже кое-кого из них обзвонил, но большинство, как и судмедэксперт, вышли в ночную смену. Если у нее не будет много работы, она свяжется с остальными, чтобы узнать, не контактировал ли кто-то с обитателями Ас Грилейрас до того, как те приехали в больницу.

Из-за угла здания показалась высокая фигура Мамута, который на ходу застегивал ширинку, что объясняло его отсутствие на посту. Охранник оглядел парковку, заметил автомобиль Ногейры и замер, пытаясь разглядеть сидевших внутри. Писатель и лейтенант вышли из машины. Мамут вернулся на свое привычное место.

Возможно, из-за того, что клиентов почти не было, охранник охотно ввязался в беседу.

— Разумеется, я прекрасно все помню, наблюдать за парковкой — моя обязанность. Ньевес меня даже в туалет не пускает. Дон Сантьяго — наш постоянный клиент, он весьма щедр. Когда на стоянке много автомобилей, он просит меня присматривать за его машиной, чтобы какой-нибудь пьяный идиот ее не поцарапал.

— Значит, ты их видел.

— Естественно. Это была суббота — самый напряженный день, клиенты едут развлекаться. Около здания заняли все места — не то что в воскресенье, когда люди предпочитают проводить время с семьей. — Мамут ухмыльнулся, и в неоновом свете вывески сверкнули белые, явно вставные зубы. — Я видел, что приехали два автомобиля и остановились в дальнем конце парковки, у выезда на трассу. Это показалось мне странным, поэтому я пошел проверить. Иногда к нам заезжают наркодилеры, пытаясь сбыть свой товар, и я должен их прогонять: Ньевес не хочет, чтобы о ее заведении пошла дурная слава.

Мануэль улыбнулся, но Мамут, не заметив иронии, продолжил:

— Я увидел дона Сантьяго и успокоился. Из второго автомобиля вышел тип, который иногда с ним приезжал. Они недолго о чем-то говорили и при этом почти кричали. Слов я не уловил — мешала громкая музыка, доносящаяся из клуба, — но было ясно, что дон Сантьяго очень зол. Он сел в машину, хлопнул дверью и уехал, бросив своего спутника.

— И это всё?

— Тот чувак постоял немного, и вдруг рядом с ним остановился автомобиль. Я обратил на него внимание, потому что машина свернула на парковку не с шоссе, а со стороны леса. — Мамут махнул рукой в направлении виднеющихся вдалеке деревьев. — Там иногда парочки уединяются, ну, вы понимаете… — Охранник бросил на собеседников многозначительный взгляд. — Это был пикап. Он приехал с грунтовой дороги, вон там, слева. Из автомобиля вышла женщина и какое-то время разговаривала со спутником дона Сантьяго.

Ногейра посмотрел на дальний конец парковки.

— Далековато. Ты уверен, что на пикапе приехала именно дама?

— Высокая, волосы длиной вот досюда, — Мамут поднял правую руку к шее. — Она была одна. Выйдя из машины, не закрыла дверь; в салоне горел свет, и я прекрасно рассмотрел, что там больше никого нет. Они с парнем немного поговорили, затем обнялись, он сел в свою машину, она — в свою, и оба выехали на шоссе.

— Обнялись?

— Да, на прощанье. В тот момент из клуба вышел клиент и заговорил со мной, я отвлекся, а когда снова посмотрел в ту сторону, оба уже уезжали.

— Во сколько это было?

— Около часа ночи.

— Ты хорошо рассмотрел машину той женщины?

— Номеров я не разглядел, но это белый пикап с рисунком на бортах. Что-то вроде… да, точно, корзина с цветами! — Охранник широко улыбнулся и самодовольно добавил: — Я же говорил: моя обязанность — следить за всем, что здесь происходит.

— Пикап с рисунком в виде корзины с цветами на бортах, — повторил Мануэль, когда они с Ногейрой вернулись в машину. — Это автомобиль Висенте, а женщина, которую описал Мамут, очень напоминает Катарину.

— Мы уже знаем, из-за чего ссорились мужчины: Альваро сказал, что не будет платить, и его брат взбесился.

— Да, но Сантьяго уехал, а Альваро в тот момент еще был жив.

— И тут появляется Катарина… Что она здесь делала?

— Не знаю, но эта женщина очень оберегает своего мужа, — заметил писатель, вспомнив подслушанный в клинике разговор жены маркиза, которой осточертело хлопотать вокруг никчемного мужа. — Возможно, она заподозрила, что у него проблемы, и выследила его.

— Хм. — Лейтенант поджал губы.

— Что такое?

Гвардеец завел двигатель, и тут его мобильник зазвонил. Это была Офелия. Ногейра включил громкую связь, чтобы Ортигоса тоже мог слышать.

— Как мы и подозревали, один из сотрудников проинформировал о происшествии родных Альваро, — сообщила судмедэксперт.

— И кто же?

— Парень из дорожной инспекции. Некий Перейра. Он заявил, что не усмотрел в этом ничего предосудительного и позвонил Сантьяго в районе двух часов ночи…

— В районе двух? То есть сразу после аварии?

— Да. Перейра сообщил, что Альваро погиб в ДТП, поскольку, по имеющимся данным, не справился с управлением. Но наш коллега также упомянул про следы краски и про то, что органы не сбрасывают со счетов версию об автомобиле белого цвета, замешанном в инциденте. Перейра, похоже, сболтнул лишнее, пытаясь продемонстрировать свою услужливость. Но это еще не всё. — Офелия сделала театральную паузу.

— Милая моя! Que non temos toda a noite![32] — воскликнул лейтенант.

— Хорошо, хорошо. Через два дня Сантьяго позвонил Перейре и поблагодарил его. Лично я думаю, что наш коллега получил еще и щедрый чек, хотя это лишь предположения. Кроме того, новоиспеченный маркиз попросил об одолжении. Он сообщил, что племянник одной пожилой дамы, работавшей у них в поместье, пропал. Обеспокоенная старушка подала заявление, но Сантьяго будет крайне признателен, если ему сообщат о местонахождении парня или его автомобиля. И продиктовал Перейре регистрационные данные транспортного средства.

— Машины Тоньино, — сделал вывод Ногейра.

— И что Перейра? Сообщил Сантьяго о том, что Видаля нашли? — спросил Мануэль.

— Да, вчера вечером, часов в пять, наш коллега позвонил маркизу и сказал, что обнаружили труп парня. А также добавил, что его смерть очень смахивает на суицид.

Ортигоса схватился руками за голову.

— Сантьяго не убивал своего любовника. И вообще не знал, что тот мертв. Когда ему сообщили об этом, он испытал такую боль, что решил свести счеты с жизнью.