Софья взвыла, по лицу потекло беспомощной злостью:

– Любовь, – рычала изголодавшаяся песня. – Любовь… Любовь…

— Мне надо домой! Домой! Немедленно! Как же вы не понимаете?



К ней подошел мужчина в форме и схватил за локоток.

– Джон, Джон, ты тритон! – шутливо пропела Йоланда, оседлав его у пруда Мерритт.

— Успокойтесь, девушка, тут всем куда-то надо. Ничего не поделать, придется ждать. Говорят, к утру уже немного успокоится и начнут отправлять партиями. — Он понизил голос: — Я посажу вас на первый паром, только ведите себя тихо.

Она вцепилась ему в руку.

Джон лежал на спине, он только что сказал, что, глядя в небо, понимаешь: все твои поступки ничего не значат.

— Обещаете?

– Джон-купидон смотрит в небосклон, в Йоланду влюблен, – скаламбурила она, уткнувшись носом во впадинку его ключицы.

— Слово офицера.

Она кивнула и села на лавку, обхватив голову руками. Если б она не была так занята собой, если б ответила на телефон вчера, то сейчас была бы уже с родителями.

Он погладил ее по спине.

Если бы она действительно была той самой лягушкой, которая бьет лапками достаточно сильно.

– А ты в курсе, что ты маленькая белочка?

Кажется, ей все-таки удалось уснуть. Когда она открыла глаза, ее тряс офицер.

— Девушка, — прошептал он, — пойдем-ка со мной.

Йоланда села.

Не соображая, где находится, она покорно поплелась следом. Шторм сменился штилем, обновившаяся вода была прозрачной и ледяной. Тусклое небо было затянуто густыми тучами.

В паром набились помято-сонные люди. Софья хотела было пройти в трюм, но поняла, что опять уснет и ей станет только хуже, поэтому и села на верхней палубе. Ее малая родина казалась сейчас чужой — верно, из-за того, что таким путем она никогда не добиралась. Все как будто бы необратимо изменилось.

На том берегу царил хаос: за руки хватали таксисты, водители автобусов в рупоры объявляли рейсы. Она даже не думала торговаться, но таксист был серьезно настроен заработать больше и найти еще пассажиров. Софья, глядя в одну точку, безучастно сжимала и разжимала кулак, пока на заднее сиденье к ней не плюхнулась румяная женщина.

– «Белочка» не в рифму, – объяснила она. – Надо, чтобы слово рифмовалось с моим именем.

— Вместе поедем, да?

– Джо-лан-да? – возразил он. – Что рифмуется с Джо-лан-дой?

Софья кивнула. Ей было все равно, хотя она предпочла бы менее оживленную попутчицу.

Она набирала и набирала номер больницы — тот все так же не отвечал, как и отцовский.

– Тогда используй «Джо». Дружок, свежо, хорошо, – срифмовала она. – Ладно, твоя очередь, – желая получить от жизни добавку радости, она говорила тоном, который переняла у матери.



Держись, только держись.

– Моя дорогая Джо… – начал Джон, но не смог с ходу придумать рифму. Он хмыкал, мычал, гоготал. И наконец ляпнул: – Моя дорогая, милая белочка, я люблю тебя одну и никогда не обману.



Он улыбнулся своей нечаянной рифме.

Женщина, представившаяся Оксаной, всю дорогу рассказывала, что ее дочь и внуки живут здесь, вот они и катаются друг к другу в гости через переправу, а теперь-то будет намного удобнее, все приведут в порядок. Софья слушала вполуха и кивала: болтовня попутчицы все же отвлекала ее от неотступно-тревожных мыслей.

Йо снова села.

Наконец Оксана добралась до своего пункта назначения, помахала Софье и на прощанье всучила свой номер. Софья только вяло улыбнулась в ответ. Ехать было еще минут сорок.

— Можете быстрее? — Она старалась, чтобы ее просьба прозвучала вежливо. Таксист озвучил сумму сверху, она нетерпеливо махнула: — Ладно, ладно, только поезжайте.

– Тройка с минусом! – Она скатилась с него на траву. – Где ты научился сочинять стишки для открыток?

Он кивнул и включил радио:

Джон обиженно встал и отряхнул брюки, словно травинки были частичками раздражающей его сейчас Йо.

— Так веселее.

Софья вновь принялась сжимать и разжимать кулак — «держись!» — слушая сбивчиво-ликующую речь ведущих. Повторялись разные цифры, говорилось о безмятежном будущем. Повсюду развевались флаги — тех же цветов, что и раньше, но в другой комбинации. На улицах мелькали люди с красными повязками на руках.

– Не все такие чертовы рифмоплеты, как ты!

К тому моменту, когда они добрались до больницы, небо уже очистилось, так что едва ли кто поверил бы, что еще недавно здесь прошла буря.

В качестве извинения она начала игриво покусывать кожу на его бедрах.

Софья оставила водителю свой заработок за несколько недель репетиторства и вбежала в здание больницы.

— Девушка, посещения с девяти!

Тут Софья не выдержала. Открыла рот и высказала все, что накопилось за последние сутки: про то, как она добиралась, сколько она заплатила и куда именно идти суровой даме.

— Фамилия, — процедила пунцовая женщина.

Соня назвала данные матери, та пробила быстро, подняла глаза и смущенно пробормотала:

— Так это вам не к нам, а… через дорогу.

— А что там?

— Морг.

Она закрыла глаза и начитала считать до десяти, все еще сжимая и разжимая кулак.

Что ж, она знала, знала еще на переправе, знала, когда увидела чаек, когда поняла, что она из тех лягушек, что тонут.

Выдохнула и попросила посмотреть фамилию отца.

Женщина чуть более нервно прощелкала.

— Второй этаж, десятая палата. Он в послеоперационной один, так что можете пройти. Только бахилы наденьте.

Софья направилась в сторону лифта, но администратор ее окликнула.

— Не работает, по лестнице.

— Это же больница, как без лифта? — она спросила скорее на автомате.

Администратор только хлопнула стеклянным окошком.

Софья поднималась по обшарпанной лестнице, выкрашенной в грязно-голубой цвет с желтой каймой. В пролете пахло сигаретами. Ее тошнило от этого запаха, от вида забитой обмусоленными окурками пепельницы, от общей убогости. Она не могла поверить, что мама умерла в таком месте.

Она не могла поверить, что мама умерла.

В палату зашла без стука. Прижала руки ко рту, чтобы не взвизгнуть. Ее папа, такой высокий красивый сильный папа лежал безжизненным, обмотанным белым куском на кровати. Вместо лица сплошное фиолетовое пятно.

— Папочка, — тихо прошептала она.

Он сразу открыл глаза — точнее, один опухший глаз, залитый кровью.

— Соня.

Подошла к кровати и села на пол рядом, уткнувшись головой в его ладонь.

— Папа, как же так, как же так?

— Соня, скажи мне, где мама. Они мне не говорят.

Она только заплакала. Он издал клокочущий звук, напомнивший Софье крик вчерашних чаек, так и не сумевших справиться с ветром.

— Это все я виноват…

— Не надо, папа, это несчастный случай.

— Нет, Соня, нет. Это все я.

Что-то в его тоне заставило ее с силой сжать отцовскую ладонь.

— Что произошло?

Отец заговорил.



Днем раньше они с мамой отправились в горы, а по пути заехали в ближайший город. На площади в самом центре проходила демонстрация в поддержку присоединения, звучали громкие лозунги. Мама ничего не сказала, и он удивился. Она молчала до той самой минуты, пока они не вышли из машины и не отправились по туристической тропе. Там, встав у обрыва, она сказала:

— Я думаю, меня скоро заберут. Ты должен подготовить Соню.

— Что за ерунда?

— Они уже начали аресты. Я возьму плакат и пойду стоять перед участком, и я буду стоять так весь день перед каждым участком, пока меня не заберут. И меня заберут.

Он тяжело вздохнул:

— Ну и зачем тебе это?

— Затем, что муж у меня предатель, а я за него в ответе. Ты записался в избирательную комиссию, я знаю.

— Откуда?

— Какая разница?

Она говорила, не глядя на него, уставившись в пропасть внизу, где билось белое от пены море. Отец подошел ближе и потянул за руку вглубь.

— Не надо плевать против ветра. Будем жить спокойно. Как раньше.

— Ты так и не понял. Как раньше уже ничего не будет.

Она вырвала руку и ушла вперед, и шла так быстро, что он едва за ней поспевал, сворачивала вбок, прочь от основной тропы, кружила и шла неумолимо, неотвратимо, только вперед, она шла и молчала, а он шел следом и боялся проронить хоть слово, уже зная, что она скажет в следующий миг, его жена, его терпеливый цветок, который все же устал его терпеть. Они проплутали так в лесу у предгорья до сумерек, пока он не решился схватить ее за руку и сказал, что пора домой. Она молча кивнула, и тогда они наконец сели в машину и поехали по серпантину. Он страшно хотел, чтобы она заговорила, и страшно этого боялся.

Наконец она сказала:

Джон приподнял ее за плечи.

— Сначала ты забрал у меня дочь. Теперь ты забираешь мой дом. Я ведь должна была знать — еще тогда, как тебя увидела. Я знала, что так все и будет. Ты же забрал мой дом. Как можно было верить, что ты не сделаешь этого снова?

Совсем стемнело, серпантин все кружил, он выдохся за время изнуряющей гонки по тропам, а перед глазами застыла влажная пелена. Он проморгался, повернул голову к жене и сказал:

– Белочка.

— Я не хочу разводиться.

Он простил ее.

И тут же увидел ужас на ее лице.

Машина летела с обрыва вниз.

Йоланду передернуло. Что угодно, только не белка. Казалось, ее плечи внезапно покрылись мехом.



– Можно я буду чем-нибудь другим?

Софья молчит.

– Конечно! – Он обвел рукой землю, как будто ему принадлежало все сущее. – Чем ты хочешь быть?

— Скажи что-нибудь.

Софья молчит.

Она отвернулась от него и окинула взглядом горизонт: деревья, скалы, озеро, траву, сорняки, цветы, птиц, небо…

— Соня, пожалуйста.

Его ладонь появилась из-за ее спины и завладела ее плечом.

Софья молчит.

– Небом, – неуверенно проговорила она и почувствовала, что сказала правду. – Я хочу быть небом.

Он плачет. Из красного глаза полились слезы, которые жгли раны.

— Соня, ты же всегда знала, как я к этому относился. Была одна страна, было все понятно, а это так, случайность, ошибка. Вы все это знали. И она тоже.

– Нельзя. – Он развернул ее лицом к себе. И она впервые заметила, что его глаза были того же голубого оттенка, что и небесный свод. – Ты сама выдумала это правило, что нужно рифмовать с собственным именем.

Софья молчит.

– Я, – она показала на себя, – рифмуется с вышина!

— Ты ведь туда уехала. Ты сама живешь там, так почему мне нельзя? Есть разница между страной рождения и Родиной, и ты выбрала Родину. Почему нам здесь нельзя?

– Но не с «Джо»! – Он погрозил ей пальцем. Его взгляд смягчился от страсти. Джон накрыл своими губами ее приоткрытый рот.

Она наконец разлепляет губы:

— Потому что ты убил маму.

– По-испански Йо рифмуется с cielo[30], – упали в темную, безмолвную пещеру его рта слова Йо. «Cielo, cielo», – отозвалось эхо. И как безумная, Йо ринулась в убежище родного языка, где заносчиво моноязычный Джон не смог бы поймать ее, даже если бы очень захотел.

Он с силой протягивает к ней руку и с присвистом выдыхает:

* * *

— Соня, прости меня.

– Тебе только гребаный мозгоправ поможет! – слова Джона спрыгнули с его языка, словно самоубийцы.

Софья качает головой и выходит из палаты прочь. Ее путь лежит к моргу. Надо заняться похоронами.

Вечером раздался звонок.

Она ответила, что даже если и так, то необязательно называть их мозгоправами.

— Софья Покровская?

Она узнала этот голос. Тот же самый.

– Мозгоправ, – повторил он. – Мозгоправ, мозгоправ.

Она сказала, что нельзя заставлять ее чувствовать себя ненормальной только потому, что она такая, какая есть. Раз уж на то пошло, он такой же сумасшедший, как она. «Господи! – пришло ей в голову. – Я начинаю говорить как он! Раз уж на то пошло!» Еще наполовину влюбленная, она рассмеялась.

— Да?

– Ладно-ладно, – пошла она на уступку. – Мы оба сумасшедшие. Так что оба и пойдем к мозгоправу, – она поморщилась оттого, что говорила на его языке для пущей убедительности.

— Приносим свои соболезнования.

— Спасибо, конечно, но не поздновато ли?

Он оттолкнул ее примирительную ладонь. Это ведь она сумасшедшая, не забыли? Он не собирался идти куда-то, чтобы ему вправили мозги.

— Поздновато? — В голосе удивление.

Она поцеловала его, стараясь убедить без слов, но поняла, что он не убежден.

— Мать скончалась ночью.

Мать, не мама. Мама — слишком больно.

Послышался вздох.

– Я люблю тебя. Разве этого мало? – не поддавался он. – Я люблю тебя больше, чем следует.

– Видишь! Это ты сумасшедший! – поддразнила она.

В ней зрело недоверие.



Потому что его карандаши всегда были заточены, а одежда аккуратно сложена перед занятием любовью. Потому что он вставлял свой нож между зубцами вилки, дожидаясь смены приготовленных ею яств, которые неизменно отдавали каким-то другим блюдом: лазанья со вкусом яичницы, пудинг со вкусом глазури. Потому что он обвинял ее, что она ест себя поедом, слишком много думая о том, что говорят другие. Потому что он верил в Реальный Мир больше, чем в слова, больше, чем в нее.

Потому что у него была привычка заранее расписывать все за и против, прежде чем что-то предпринять, и сегодня она обнаружила список «за-и-против-Джо-как-жены». Первым «за» стояло «умная», первым «против» значилось «умничает себе во вред». Вторым «за» было «волнующая», вторым «против» – «сумасшедшая» со знаком вопроса.

– Что это значит? – она встретила его на пороге с найденным списком в руке.

– Что там, Ромашка? – Он начал называть ее девочкой-ромашкой после того, как она стала посещать доктора Бола. Стоило Йо впервые назвать ему имя доктора и его расценки, как Джон возмутился: «Это не Бол, а боль в гребаном кармане, вот он кто!» Так его имя стало их общей шуткой. Но про себя, наудачу, Йо называла Бола «доком».

– Какого черта тебе понадобилось составлять список за и против женитьбы на мне? – Йо устремилась за Джоном в спальню, где он начал раздеваться.

– Брось, Ромашка…

– Не ромашкай! Ненавижу, когда ты так делаешь.

– Любит – не любит, плюнет – поцелует… – продекламировал он вместо того, чтобы сосчитать до десяти и не допустить двух потерянных самообладаний в одной комнате.

– Тебе реально необходимо было увериться, что ты любишь меня? – Она вслух прочитала все за и против, качая головой и уворачиваясь, когда Джон пытался вырвать у нее листок. – Доводы против очевидно преобладают. Зачем же ты женился на мне?

– У меня привычка составлять списки. Я мог бы сказать тебе то же самое о словах…

— Софья Львовна, мне очень жаль, но речь идет о Льве Вениаминовиче.

– Словах? – Она шлепнула его списком. – Словах? Разве не я без умолку твердила: «Не говори этого. Не говори этого»? Именно я пыталась не вмешивать сюда слова.



– Я составил список, потому что запутался. Да, да, я запутался! – Джон потянулся к ее руке, но не страстно, а, скорее, чтобы проверить, в каком она настроении.

Хирургическое вмешательство… Послеоперационное восстановление… Легочная эмболия… Венозный тромбоз…

Она уловила разницу и оттолкнула его ладонь.



— Я не понимаю, — она выкрикнула в трубку. — Не понимаю!

– Ой, да ладно, Джо, – его голос звучал более мягко; он сложил свой галстук до размера линейки, накинул на спинку стула свой пиджак.

— Тромб оторвался. Все произошло очень быстро, без мучений. Ваш отец ослабил бинты — пациенты часто так делают, хотя мы запрещаем настрого. То рука почешется, то нога — за каждым не уследишь…

«Нет» прозвучало из ее уст так же нежно, как если бы это было «да».

Вот теперь она поняла, что случилось.

– О-о-ох, – ее мягкий и спелый рот приоткрылся, готовый к тому, чтобы он в него вонзился.

— Софья Львовна, вы слышите?

Софья швырнула телефон на асфальт.

– Ну же, дорогая моя, расскажи, что у нас на ужин? – засюсюкал он, притянув к себе ее за ладони.

Похороны будут двойные. А после них она поедет в свое любимое место.

– Засахаренные спагетти с глазированными фрикадельками и медовым шпинатом. Дорогой, – подколола она его, игриво сопротивляясь.

Все случится быстро. И без мучений.

Он прижал ее к себе и прильнул губами к ее губам.



Она сжала губы. И стиснула зубы, верхний ряд с нижним, будто кальциевую крепость.

Софья проснулась от резкого стука в дверь и застонала: после ночи на подоконнике нестерпимо ныла шея. Она подошла к глазку и вздохнула: снаружи стоял Андрей. Открыла ему и застыла в проходе. Он смотрел на нее исподлобья.

Он потянул ее вперед. Она открыла рот, чтобы закричать: «Нет, нет!» Но он уже просовывал язык между ее губами, заталкивая слова обратно ей в горло.

— Прости. Ты была права. Нельзя было тебя подставлять. Если я хочу сделать что-то такое, это значит, что я должен делать это сам.

Она кивнула и пустила его в квартиру.

Она проглотила их: «Нет, нет».

Андрей прошел, не снимая куртку, на кухню и сел на стул.

Они бились у нее в желудке: «Нет, нет». Они клевали ее ребра: «Нет, нет».

— Я очень боюсь тебя потерять. Но так мы далеко не уедем. И я уже не понимаю, хочешь ли ты вообще ехать куда-то? Со мной? Соня, когда мы пойдем в загс?

– Нет! – крикнула она.

Софья едва не заскрежетала зубами и отвернулась к шкафу, делая вид, что ищет кофе, — лишь бы избежать ответа. Его угрюмое молчание заполняло воздух так, что ей немедленно захотелось открыть окна пошире.

Наконец она поставила перед ним чашку и выдала:

– Джо, это просто поцелуй. Черт возьми, это всего лишь поцелуй! – Джон встряхнул ее. – Возьми себя в руки!

— Я придумала, с чего можно начать выпуск. Чем зацепить.

– Не-е-е-ет! – закричала она, отталкивая его от всего, что знала.

— И?

И он отпустил ее.

— Послушай. «Ты помнишь, в детстве были такие картинки-загадки… Вроде бы обыкновенные рисунки, но с ошибками — часы без стрелок; тень падает не в ту сторону; солнце и звезды одновременно на небосводе. И подпись: „Что не так на картине?“»…



* * *

* * *

Джон и Йо лежали в кровати без света, потому что было слишком жарко, чтобы лежать или стоять при свете. Ладонь Джона скользнула вниз к ее бедрам, отбивая ритм.

— Вы не рассказывали об этом в прошлый раз.

— Нет, конечно. Скажи я тогда, и вы бы сразу записали меня во враги народа, разве нет?

– Слишком жарко, – сказала Йо, умеряя его пыл.

— Мне очень жаль. Это страшный груз для кого угодно.

Он попытался рассмешить ее, обыгрывая новое прозвище.

— Не надо жалости. Я не для того вам об этом рассказала.

— Для чего же?

– Не сегодня, Жозефина? – Он повернулся на бок лицом к ней и обрисовал ее черты в темноте, проведя контур сердца от ее подбородка ко лбу и снова книзу. Он поцеловал ее в подбородок, словно запечатал валентинку. – Красавица. Ты в курсе, что твое лицо – идеальное сердечко? – Он говорил это всякий раз, когда хотел заняться с ней любовью.

— А просто так.

Он вздохнул:

— Я так понимаю, мы подошли к концу?

— Почти. Пожалуй, вам пора включить диктофон.

Он качает головой:

— Вы поняли?

Софья грустно усмехается:

— Мы и в этом с вами коллеги. Вы нажали два раза, во второй раз выключили. Все экзамены на такие же… агрегаты, прости господи, пишутся. Я знаю, как он работает.

— Уверены, что готовы?

Она сжимает руку под столом.

— Да.

Диктофон начинает прокручивать секунды.

Сколько у нее еще осталось?

и снится палка ее спине

Начались осенние каникулы. Впереди маячило знакомство с родителями Андрея и выбор свадебной мишуры. Софья чувствовала себя так, словно из ловушки школьной она угодила в еще одну ловушку — теперь уже брачную.

В пятницу днем она получила сообщение от Тимы:




Софья, приходите
сегодня в 8
в свой кабинет




Она только вздохнула. Ей казалось, что Тима все понял, но, видимо, зря. Она сухо отписалась, что у нее другие планы.




приходите
это важно




Софья отмахнулась, но что-то грызло ее изнутри.

Спустя десять минут телефон вновь прожужжал.




я взял кое-что ваше.




Она напряглась: что это за шутки?




это было в вашем столе.




Она все еще не понимала.

В чат прилетела фотография пакета.

Она поняла.




приходите




Она начала было истерически вбивать возмущенное послание, но поняла, что так подставит и себя, и его. Она подставила всех в тот момент, когда притащила пистолет в школу. О чем она думала? Только сейчас она начала понимать степень своей дурости. Тима хотя бы безобиден.

Безобиден ли? По крайней мере для себя?

Еще с полчаса она беспокойно наворачивала круги вокруг телефона и наконец сбросила ОК. Андрей обещал быть сегодня поздно, у него в последнее время все чаще находились какие-то дела по вечерам.

Без четверти восемь она вошла в темный двор школы. Дверь открыта, охранника на месте не было — странно.

Она прошла по едва подсвеченному коридору к своему кабинету. Из-под закрытой двери пробивался свет. Софья толкнула дверь, на секунду ее ослепили слишком яркие лампы.



Открытие

Трагедия


Место действия:
кабинет русского языка и литературы

Действующие лица


Софья.

Андрей.

Николай Александрович.

Вихрев.