Я признался, что больше всего меня огорчила кража.



– Какая кража?

Вспоминать, как я добирался до окраины, не хотелось. Я просто добрался. Дошел, добрел, дополз и дотянулся до цели. И вот я здесь, с несколько просевшей после пары неудачных падений жизнью и с новым прогрессом в виде еще одной единички силы пополнившей мои характеристики. Сила стала равняться одиннадцати пунктам, а с деревянной опорой посохом я, можно сказать, почти стал человеком. Около самой окраины, в пяти шагах от дома, я упал на землю. Нет, я вовсе не пытался строить из себя толстого потного разведчика хамелеона. Просто так бодрость быстрее восстанавливались, да и привык я уже…

– Первые, кто прибыл на место, не пытались им помочь. Двое ещё были живы, но какие-то типы забрали у них бумажники и скрылись.

Зэка кричал, что земля, на которой всё это произошло, а также сукины дети, мать вашу, должны быть прокляты навсегда. Тем не менее, он вспомнил сон, который ему всё время снился, сон наяву.

Полежал минут пять, перевел дыхание, повтягивал носом запах дыма, поглазел по сторонам. Ничего живого. Даже курицы нет, а ведь вроде как, в деревнях всегда были курицы. Или гуси? Да хоть страусовые канарейки! Плевать! Но где хоть одна птаха? Самолет, конечно, рухнул, взорвался, уничтожил почти всю деревню, но неужто прям все живое погибло?

– Всякий раз, когда я еду в Лиссабон и вижу приземляющийся над домами самолёт, я представляю, как падает один американский самолёт и я бегу туда стрелять бумажники, 200 или 300 долларов с каждого, по крайней мере.

Хорошо хоть домишко один уцелел. Хотя явственно покачивался изредка и зловеще поскрипывал, намекая, что долго он не простоит и вскоре развалится по бревнышкам.

– Тебе ни капельки не стыдно.

— Э-э-эй! Есть кто живо-о-ой?! — мой громкий крик не вызвал ни малейшего ажиотажа. Разве только устоявшая после удара с воздуха развалина заскрипела еще гнусней и покачнулась. Никто не прокричал в ответ. Нигде не закаркала ворона, из-за угла не вывалился обожженный зомби,… но это уже мое воспаленное воображение такие картинки рисует. Хоть кто его знает,… что тут да как…

– Меня не заботит, что жертвы – янки.

Но от шока я еще не отошел. Лежу в травке-муравке и легонько трясусь. А чтобы совсем уж в студень дрожащий не превратиться, надо вставать!

Когда Зэка был подростком и жил в столице, у него был друг, которому снилось землетрясение. У него были уже заготовлены пакеты, чтобы отправиться взламывать сейфы в центре, где расположены филиалы всех банков. Каждую неделю он проверял свои датчики и молился, чтобы земля в центральном районе Байша Помбалина вздрогнула «сейчас, сейчас…». Он надеялся, что повтор великого землетрясения 1755 года грянет раньше своего 250 юбилея; так он жил, питая эту необоснованную надежду.

– Он ждал землетрясения, пока не умер. Он стал наркоманом и получил своё землетрясение. В венах, – подытожил Зэка.

— О-о-ох, грехи мои жирные, тяжкие… — прокряхтел я, при помощи посоха вздымая свою тушу — Что у себя дома я один одинешенек жил, что в этом мире общения ноль. Разницы никакой… так нахрена ж менять надо было? Хозяева-а-а! Я иду!

Я точно не знаю, чего люди ждут от жизни. Но гравитация – это факт, и что-то всегда падает.

Дверь открывать не пришлось — она смирно лежала у крыльца, и не пыталась ничего перекрывать. По ступенькам так же подняться удалось без особых проблем, особенно когда я цеплялся за перила.



И вот я внутри… изба не русская! Ну, мне как дилетанту так кажется. Не помнится мне, чтобы в русских избах были встроенные в стену каменные очаги. Если верить сказкам, тут должна быть белая большая печь — прародитель всех кроватей с обогревом и кухонный комбайн одновременно. Комната только одна. Потолок низкий, дощатый. Связки каких-то сухих растений на стенах. Перевернутый стол, вдоль стен широкие скамьи, скомканный полосатый половичок у моих босых ног. Глиняные осколки там же. Не напороться бы…

Во время гигантского землетрясения, если бы я остался в целости, мне нравится думать, что я бы спас ребёнка: вытащил его из-под обломков, вытереть пыль с глаз, и сказал бы ему, не плачь, всё хорошо, я найду твою маму и папу, принесу тебе молока.

Я бы сделал это прежде, чем грабить банки, я так думаю, я почти в этом уверен, не знаю. Подожди! сначала нам надо добраться до высокого места, вдруг пойдёт цунами!

Чего нет так это трупов. Уже хорошо. А это что-то вроде местных фотографий — на одной из стен имелась простенькая картина в тоненькой рамочке. К ней я и подшкребся, гулко стуча посохом в пол. И вновь окаменел. На картинке изображена пестрая компания. Людей я узнал, вот эти зеленые клыкастые громилы — это, наверное, орки. Стройные улыбчивые люди с длинными заостренными ушами — тут и гадать нечего. Эльфы. Некоторые из изображенных рыл облачены в железные доспехи. И шлемы! И плащи! И сапоги железные! А у некоторых и гульфики кажись из нержавеющей стали! Другие присутствующие в коже, в ярких шелках, в странных туфлях с загнутыми носами. Над их головами витает несколько светящихся шаров, в землю упираются мечи и копья.

Когда я в первый раз приехал к тебе в Лиссабон с неразумной последней надеждой, ты показала мне Океанариум в зоне Экспо…, мне он понравился, в устье Тежу, здесь мой ручей с гор бежит к морю. Смотри, смешная рыба-луна, очень напоминает толстых людей, которых я знаю… а те злые акулы, улыбающиеся всеми своими зубами, наслаждаясь прекрасной прогулкой, они пришли посмотреть на меня через стекло. Если что-то не так с незнакомцем, звери понимают сразу, это как с собаками,

— Это не нормально! — проскрипел я — Волшебством попахивает! И каким боком сюда впихивается валяющийся за домом космический истребитель?! Буду надеяться, что это местные ролевики себя запечатлели… зеленые,… перед тем как улететь обратно на Венеру!

Апофигей понял это сразу. Акула – бык, я был быком.

Убедившись, что хозяев нет, я подчинился еще одному инстинкту современного человека — надо бы прикрыть срамоту! Длинный полосатый половичок подошел как нельзя кстати. В него я и задрапировался, скрыв свою отнюдь не атлетическую фигуру под слоями плотной материи. Опять никакого информационного сообщения от системы, но чувствовать я стал себя гораздо увереннее.



Посох, бесформенное полосатое «пончо»… еще бы бороду отрастить и я превращусь в мудреца, проповедующего отказ от диет и аскетизма. Облачившись, поспешил опуститься на одну из стоящих вдоль стен скамью и перевел дух, неожиданно новым для себя цепким и жадным взглядом оглядывая невеликое помещение. И откуда только во мне это проснулось?

[хочешь посмотреть, хочешь посмотреть, если я стукнусь головой об это стекло, то останутся две дырки]



На стене рядом с очагом имелись полочки. Пустые. В очаге ничего кроме горстки пепла. Но неподалеку аккуратно сложены полешки. Еще в очаг вмурован железный крюк, а внизу что-то вроде низенькой дырявой табуретки из железа. На крюке висел небольшой котел. Тоже железный, закопченный. И все. Больше ничего внутри дома не имелось. По наитию осмотрел пол, но ни малейшего намека на подпол не обнаружил. А жаль — там ведь должны были быть соленья, к примеру,… огурчики, помидорчики. Подняв голову, уткнулся взглядом в голый потолок. Стоп,… а крыша ведь «углом», двухскатная, соломенная. То есть — должно было остаться пространство между потолком и самой крышей. И как же хозяин туда попадает? Явно не отсюда. Вариант был только один, и я заторопился наружу, поддерживая свое одеяние. Хоть бы бечевку какую-нибудь найти, да подпоясаться.

Гигантский окунь продолжал дуть мне поцелуи, единственные, которые я получал в синем полумраке воды. А камбалы и морские языки, зарывающиеся в песок, маскирующиеся, как я, когда ты отправила меня домой на автобусе и единственное конкретное, что ты сказала, что однажды мы снова увидимся, я так рада, что ты приехал, хорошо выглядишь, я взглянул в зеркало, а ты уже кому-то звонила по телефону и выглядела спокойной.

Лестница, старомодная, деревянная, крепко сколоченная, нашлась сразу за углом. Рядышком с небольшим бочонком на две трети наполненным водой, в чем я не замедлил убедиться. Лестница уже была приставлена к стене, верхним концом упираясь в прикрытое пуками соломы квадратное отверстие. Прочное творение плотника выдержало мою тушу, а бодрости хватило, чтобы добраться до верхней ступеньки. Здесь я и остановился, достигнув чердака наполовину. Задница и пузо наружу, плечи и голова внутри. Да чтоб тебя! Здесь явно не соблюдают права толстых мужчин! Пытаться пропихнуться я не стал — а вдруг застряну намертво? И найдут потом вернувшиеся домой жители торчащую из окна жирную задницу едва прикрытую полосатым пончо… нет уж. Сломать тонкие бревна каркаса и толстые жерди я так же не стал даже и пытаться. Не сработает с моей силушкой.

Тогда позволь мне сказать тебе вот что, красавица: в этом Океанариуме может быть много рыб со всего мира, но не все, здесь нет большеротых окуней и карпов, как те, которые водятся у нас в запруде на Скалистом пляже, мы едим их жареными с соусом из кориандра, кости не чувствуются, их можно убрать ударом ножа – пальчики оближешь. Некоторые до сих пор незаконно ловят их динамитными зарядами, их много, у нас много рыбы.

Сквозь редкие щели, в царящем здесь полумраке, я разглядел небольшой чердак и окончательно перестал дергаться. Чердак был пуст. Лишь у самого входа, рядом со мной, лежала пара небольших мешков, какие-то обструганные палочки, треснутый глиняный кувшин и небольшая груда соломы. Или сена? Как разобрать?

И я тебе ещё вот что скажу: однажды гигантская волна обрушится на город и разобьёт гигантский аквариум, и вы все, многие из вас будут плавать среди миазмов канализационных труб и акул, от Белена до Экспо, грабители банков в Байше и стеснительные, неуклюжие студенты и гопники, которые грабят девушек.

Долго думать я не стал. Уцепив один из мешков за угол, подтащил его к себе — на вид в нем килограмм десять, не больше. Но бодрость скакнула вниз резко, хотя я даже не поднимал его. Вытащив мешок наружу, позволил ему упасть. Повторил операцию со вторым мешком, выбросил жердочки, схватил кувшин и неуклюже спустился вниз по скрипящей лестнице.

– С таким выбором девушек здесь, мне интересна та, которая только хочет уйти.

Почти спустился, когда перед глазами высветило:

Но меня раздражает надеяться на эту поездку в Лиссабон, я уже порядочно потратился… Последние капли Drakkar Noir на моей шее, хранившиеся несколько месяцев в холодильнике, чтобы не потерять концентрацию, его уже больше не производят. Я даже вступил в соревнование с другим пассажиром. Всё началось в семь утра: автобус выезжал из гаража, а мой соперник был тайным пассажиром: большая муха, которая села с внешней стороны стекла, шестью лапками укоренилась на уровне головы пассажира.


Ваша сила повысилась на единицу!
Ваше телосложение повысилось на единицу!
ХАРАКТЕРИСТИКИ:
Уровень: 0
Ум: 1
Сила: 12
Ловкость: 1
Телосложение: 4
Свободные баллы: 0
Текущий уровень жизни: 57\\70.
Текущий уровень энергии: 27\\28.
Текущий уровень бодрости: 23\\100.


Мы проехали по шоссе, дул ветер, деревья гнулись, минуты шли, а кровавая муха стояла непоколебимо на своих маленьких ножках, с невероятной решимостью, только дрожала её голова с большими глазами, они видят нас раздробленными на шестиугольники, если не ошибаюсь.

Вот как понять принцип?

Где логика?

Мы ехали сто километров в час, муха на своём месте снаружи автобуса демонстрировала цепкость мигранта, настроенного наладить свою жизнь. Остальное – пейзаж, Португалия – это Лиссабон.

Я бы понял, если бы баллы характеристик мне повысили, когда я поднимался по лестнице. Но мне выдали сразу два балла, когда я спускался! Причем и силу и телосложение!

Покачав головой, я преодолел последнюю ступеньку и уселся на землю. Подтащил к себе мешок, развязал длинную бечевку вокруг его горловины. И сразу же попытался эту бечевку обвязать вокруг своего пояса. Бечевки не хватило.

Прошло три с половиной часа, а муха продолжала там сидеть, правда я немного задремал, не доезжая Вила Франка, а потом я потерял её. Возможно, она упала, или устала бороться, чтобы доехать до столицы, насекомое потерпело поражение к самому концу, возможно, ему нужно было помочь, а я этого не сделал. Мы оба остались одни в наших путешествиях.

Ежики коржики!

Но мы не должны доверять мухам. Однажды, женщина рассказала моей маме:

Развязал бечевку на втором мешке, неумело связал обе завязки вместе, обхватил себя бечевой вокруг выпуклой талии. Есть! У меня появился тонкий пояс, надежно скрепивший пончо. Теперь можно не бояться спонтанного раздевания, если забуду придерживать полосатый коврик.

– О, нет!!! Сегодня случится несчастье. Я видела овода.

Мешки…

– И что?

– Это не к добру. Однажды утром я увидела овода, а вечером умер мой муж.

В обоих мешках обнаружилось зерно. Наверное. Как еще назвать эти тоненькие желтоватые продолговатые семена? Это что-то злаковое. Может быть пшеница. Или ячмень. Или эльфийский бабаюн-горох. Но это злак. Логика подсказывала, что на чердаке деревенского дома вряд ли станут хранить отраву целыми мешками, если только мужик не затеял чего дурного против тещи-терминатора.

Её муж умер вечером, потому что не умер утром, или накануне ночью, или неделей раньше, он был пьяницей с печенью размером с газовый баллон.

Да и ждать я уже не мог — шкала голода заполнилась полностью. Я начал голодать! Физически не ощущал ничего, но бодрость восполнялась куда медленнее, а тратилась куда быстрее. Жизнь почти не восстанавливалась.

Но если вина лежит на оводах, что тут поделаешь? Столько мух, которых ты видел на свете в детстве из окна своей комнаты, на козьем дереве, эскадроны, роящиеся над кровью мёртвых животных на Пасху, каскад обезумевших мух. Слишком много трагедий за раз.

Взяв пару зернышек, закинул их в рот и жадно схлопнул челюсти. Зернышки не поддались, насмешливо перекатываясь между моими скрипящими зубами. Выплюнув каменные зерна обратно на ладонь, злобно посмотрел на них, после чего мой взгляд сполз на стоящий у стены бочонок с водой.



Вода плюс зерно — замоченное зерно. Станет мягче. Замочить можно в глиняном кувшине. А еще есть котел. Котел…

Я иду вдоль летней террасы студенческих баров. Здесь на старших курсах, или полу-старших… средне-старших… полу-младших… обучают всему, что есть, студентов с севера, центра и юга страны, но многие, главным образом, осваивают игру в бубен. Они носят чёрные плащи политехнического института с капюшоном и ленточками, скрученными в виде медали, и надеются найти работу в какой-нибудь стране игрушек, ну, удачи. Но, так как этот день ещё далеко, они уже сейчас пропускают несколько шотов, и таким образом успешно погружаются в их новую среду обитания, и всё это довольно забавно.

Вода плюс зерно плюс котел плюс огонь — каша. Кажется именно так.

Именно крыша летней террасы студенческих баров невероятным образом погубила внука того могильщика, который в свою очередь отравился. Внук могильщика основательно напился и решил вздремнуть на верхней части опорной стенки, но ему приснился какой-то кошмар, и он плашмя упал на булыжники с четырёхметровой высоты.

Котел в наличии. Дрова я видел. Огонь я тоже видел — как-никак на пепелище сижу. Место? Подальше от этого накренившегося дома, что продолжает опасно покачиваться, а из стен ползут щепки. Еще я видел железную решетку в очаге. И в кино видел, как обкладывают для чего-то очаг камнями. Главное все успеть до того, как я начну помирать с голода. Что смешно — с моей-то жирной тушей. Но логика у Ковчега своя. Он видит во мне не жирдяя, а перегруженного человека.

– Кажется, даже я не верю.

Встав, я принялся оттаскивать мешки подальше от дома. Сидеть сиднем и ждать появления спасателей смысла нет. Хочешь жить — начинай действовать. Я не обученный выживанию человек. Я домашний толстяк. Но я уже смог кое-чего добиться. Кое-чего достичь. И надо продолжать в том же духе.



– И я, как это вообще возможно. Он так и не очнулся от своего последнего сна.

Несмотря на факт, что я никогда в жизни не разводил настоящий костер из настоящих дров, удалось мне это без особого труда. Первым делом я вытащил из готовой рухнуть хибары котелок, решетку и полешки. Все это разместил на земле, в полешки запихнул несколько пучков соломы, после чего с пыхтением добрался до самого края пепелища, где аккуратно подпалил от пары рдеющих углей еще один пучок соломы и, поспешно вернувшись обратно, поджог сложенное топливо. Заходить дальше и осматриваться среди обугленных обломков я не решился — я не факир, чтобы безбоязненно ступать босыми ногами по горящим углям.

Запомни одно: фиглярские смерти всегда наследственные. Сейчас муниципалитет проводит ремонтные работы, роют канавы, которые выглядят как траншеи Первой мировой войны, до мемориального музея поэта Режиу, там, справа. Большие изменения, не сомневайся, стряхни пыль с ботинок и иди по этому пути.

Спустя двадцать минут я, обжигаясь и хватая ртом воздух, жадно приступил к трапезе. Вкус имелся. Пресный. Но когда я запихивал в рот разваренное и лишь немного остуженное зерно, то вовсе не рассчитывал познать исключительный и восхитительный вкус какого-либо деликатеса. Мне требовалась еда. Много еды. Чтобы заглушить голод психологический — рассудок хоть понимал, что моя личность и тело состоят больше не из белков, углеводов и прочих элементов, но чувство голода от этого меньше не становилось. И тот факт, что теперь я всего лишь набор хитро сложенных массивов информации, не играл особой роли. И чтобы прекратить голод воплощения. После первой пригоршни зерна шкала «голода» неохотно начала отступать обратно к нулю. Процент за процентом. А я продолжал вкушать манну чердачную, с хлюпаньем и чавканьем пережевывая еду. Да, наверное, я был похож на самую настоящую и крайне голодную свинью. Ну и пусть. Сейчас меня волновало только насыщение.

В тысяча девятьсот пятьдесят каком-то году газетный обозреватель С. Жуниор опубликовал серию сатирических сообщений об инцидентах, которые могли произойти здесь 50 лет назад (получается, более ста лет назад для нас). Он озаглавил их «Воспоминания Пустобреха», наглого и пьяного персонажа, который рассказал газете среди бесконечной околесицы о местных жителях, о том «празднике конца света» в честь прохода кометы Галлея. Некоторые идиоты влезли в долги, просадив все деньги на вино, закуски и даже на фейерверк, потому что не рассчитывали, что наутро следующего дня придётся платить.

Еще через десять минут сваренная порция зерна закончилась. А шкала «голода» радостно пожелтела, опустев чуть больше чем наполовину. Запив еду водой из глиняного кувшина, я счастливо выдохнул. И тут же снова насупился, поняв, что опустошенный котелок с примитивной кашей отнюдь не означает успешное окончание дня.

Первым делом я пересыпал зерно из одного мешка в другой. Успешно. Места хватило. Один из мешков полностью опустел, став практически невесомым. Критически осмотрев его и пощупав крепкую мешковину, я закинул мешок за плечо, будто рюкзак. Отпустил руки. Мешок упал на землю.

Дед Пустобреха рассказал ему, что на 50 лет раньше всё было так же как и тогда. Старик был готов поспорить, что через 50 лет всё будет точно так же, что-то из этого его внук подтвердил своим собственным опытом. Однако прошло более 50 лет с тех пор, как С. Жуниор опубликовал воспоминания Пустобреха и, по моему мнению, всё повторяется в точности, если не в точности…, ай, чёрт, подвернул ногу из-за этой фигни.

Черт,… а в других играх срабатывало — любые вещи, включая заплечные мешки, щиты, мечи, секиры или автоматические винтовки, сами собой «прилипали» к спине. И тем самым активировали инвентарь… и позволяли парой жестов или кликов перемещать любые вещи в мешок или из мешка. Иногда даже облегчали ношу — на что я и надеялся. Вдруг обычный мешок, скажем, снижает вес переносимого груза процентов на десять или хотя бы на пять. Система считала, что я перегружен и мне не помешало бы «исчезновение» десяти процентов от сорока с лишним килограмм проклятого веса прижимающего меня к земле, словно неумолимая гравитация.

Это – канавы от работ, финансируемых европейскими фондами, новые траншеи Войны за развитие. Хорошая попытка, но мышление людей, друг мой, перестроить труднее, чем исторический центр города.

Нужны лямки, если я собираюсь соорудить нечто вроде заплечного мешка. Материал надо искать. Я может и сплел бы из травы жгуты или травяную веревку, но как-то не чувствовал в себе уверенности, что способен на такое свершение. Пришлось снова вставать и напоминать себе — движение жизнь. Я боролся сейчас не с физической усталостью, а с въевшейся в каждую клеточку моего мозга ленью. С желанием существовать благодаря современным технологиям — вживленному в пальцы интерфейсу управления, со старомодным пультом, в конце концов. Щелк — и пицца на дом доставлена. Щелк — закуплены прочие продукты. Щелк — оплачена квартплата и коммунальные расходы. Щелк — получена работа и по завершению отправлена еще одним щелчком заказчику. Щелк — вызвана медсестра или скорая помощь. Щелк — и вскоре зайдет улыбающаяся массажистка, быстро и умело могущая вправить вечно болящий позвоночник.

Заметь: это явление обратное опустыниванию, иногородние студенты – это часть плана как сделать больше детей и затем убедить их здесь остаться и создавать рабочие места, не надо видеть только плохое, Штырь, и не говори за других, никто не зафрахтовал твои суждения. Ты говоришь, как самоуверенный иностранец.

А здесь, щелкай хоть пальцами, хоть ластами, хоть зубами… ничего не произойдет. Все надо делать как в древнюю старину — ручками. Когда чтобы отправить письмо, надо было сперва долго писать сам текст, затем запечатывать в конверт, облизывать и наклеивать марку и нести до почтового ящика. И это еще самое легкое.

Ok. Поэт Режиу, когда пришёл в город – а он был с севера, где такие вещи почти не происходят – ждал две, может быть, три недели, прежде чем начать говорить о самоубийстве.

Думать о том, чтобы лишить себя жизни. Говорить о самоубийстве.

Подогревая себя подобными размышлениями, опираясь на посох, я шлепал себе потихоньку вокруг дома, пытаясь увидеть что-нибудь полезное. Иногда останавливался и ворошил концом палки кучки пепла. Находил лишь осколки глиняной и стеклянной посуды, полусгоревшие деревяшки, камни. Ничего хорошего не попадалось. А в центр я зайти все еще не мог — слишком уж горячо там было.

Думать о том, чтобы лишить себя жизни.

— Привет! — радостный и эмоциональный выкрик чуть не убил меня. Я едва не обмочился от страха. Попытался подпрыгнуть, но не смог оторвать свою тушу от земли. Обернувшись, не увидел никого живого. Закрутился по сторонам, для чего-то выставив перед собой посох как меч.

— Я здесь! Меня зовут Леся! Я в кустике спряталась! Смотри, шевелится!

Он очень хорошо вписался в свою новую среду обитания.

Остановившись, я уже несколько более спокойно обозрел окрестности и вскоре действительно увидал странно дергающий густой кустик. Из-за него показалась тонкая рука и усиленно замахала.

На мой взгляд, он уже написал своё лучшее стихотворение «Чёрная песня», которое обычно читают в шутливом тоне резким голосом:

— Вижу! — крикнул я, ощущая нахлынувшую радость. Все-таки я здесь не один — Привет, Леся. А я Жирдяй! Выходи, чего спряталась?

— А зовут тебя как?

Я не знаю, куда я иду,Не знаю, зачем я иду– Я знаю, что туда не дойду!

— Жирдяй и зовут — развел я руками, как-то не особо желая после столь странного прозвища называть настоящее имя — Выходи! Кушать хочешь? У меня есть зерно и котелок. Можно кашу сварить.

в захватывающем финале, где говорится об отказе человека быть похожим на всех остальных, быть таким же как те, кто зовёт его «туда!», на тех, в жилах которых течёт старая кровь их предков. Поэт хочет следовать своим путём, проникать в девственные леса, он любит горные потоки и пустыни, и чувствует пену, и кровь, и пение на губах, это – поэзия в её самой острой форме, это заставляет хотеть прыгать через овраги.

— Кушать хочу!

— Так выходи!

Но среди стольких стихов, пьес и эссе, ему удавалось, как мне кажется, сочинять разнообразную дребедень, вирши, где появлялись арлекины, архангелы и менестрели, хорошая тема, какой бы она ни была, а также эротический бред без практического содержания и предсказуемое религиозное ханжество холостяка, всегда отвлекающее Бога от его занятий

— Не могу… я голая! Из одежды у меня только собственные волосы и закрывают они меня только от макушки до плеч! У тебя нет еще одного такого… такой… одежды.

— Нет — не выдержав, я рассмеялся от идиотской ситуации — А этот отдать не могу. Зато у меня есть два мешка из-под зерна. Они не очень большие, но если как-то приспособить… еще могу дать прочную бечевку — я похлопал себя по пузу — Правда не знаю, получится ли что-нибудь сообразить.

Ты, нет! Ты не можешь оставить меняБез Тебя и ни с чем на свете!Для чего весь этот тревожный набат?Но как Ты смеешь оставить меняВедь мы в неразрывном дуэте!

— Давай все что есть!

— Сейчас… — развернувшись, я тяжело захромал к затухающему костру — Сейчас принесу! Ты не поверишь! Так рад тебя видеть!

Всё это не совсем моя тема, я, к тому же, не большой специалист по рифмам, как ты знаешь.

— А?! Ты что видишь меня сейчас?! Сквозь куст?!

Я знаю, что он исповедовал идеи Пятой Империи, предполагаемого возвращения величия Португалии, оказывается, он написал пьесу о короле Себастьяне и коллективном самоубийстве своего народа. «Каждый погибнет с Вами», предупреждают они юного короля перед битвой при Эль-Ксарь-эль-Кибире, но половину из этого люди не понимают, да и не хотят понимать.

— Да нет! Это я к слову! Я просто рад, что ты здесь! Что я не один!

Нам больше по душе пивная крепость, чем Королевская крепость. Первая крепость опрокидывается быстрее, – будем!

— Я тоже рада! Не представляешь, как жутко было! Особенно ночью! Спала на дереве. А с утра, с той же ветки увидела густой дым и пошла туда. И вот я здесь!

Поэт Режиу стал здесь преподавателем в лицее и пребывал в глубоко подавленном состоянии не из-за того, что так получилось, а из-за того, что не так не получилось, ни есть, ни будет, и подумывал убить себя.

— И хорошо! — осторожно высыпав зерно прямо на землю, я зашагал обратно, направляясь к притихшему, но не замолкшему кусту — Вот, держи. Два мешка. Еще острый сучок. И вот бечевка.

— Спасибо! А сучок зачем?

В городе, в котором он когда-то страдал от того, о чём мне будет стыдно кому-то рассказывать.

— А вдруг дырку проковырять в мешке придется? Или шов распустить.

Но с годами он привык, и те, кто знал его и его строгий, язвительный характер, утверждали, что он не хотел жить в другом месте и даже ненавидел большие города.

— Ясно! Сейчас попробую что-нибудь сообразить. Жирдяй… ой, неудобно тебя так называть. Может по-другому как-нибудь? А то будто оскорбление звучит.

Основой этих изменений стал дом.

— Я жирдяй и есть. Чего тут неудобного. Слушай, Леся, ты сюда вчера попала?

Его представление об уютном жилище свелось к внушительному особняку, который можно было бы наполнить распятиями. Он нашёл его, снял и расположил в нём распятия. Старый пансион из толстого камня, обращённый к кладбищу, стоящий вплотную к вонючим конюшням Национальной гвардии. По субботам и воскресеньям он выезжал с шофёром и колесил по полям, от фермы к ферме, от горы к горе, кажущиеся синими на издалека, убеждая, как он говорил, старикашек продать ему религиозные побрякушки за две копейки. Он спас много художественно-религиозных сокровищ от сожжения в крестьянской печи зимой.

— Угу!

Солнце на окнах, темнота в углах. Дом грубый и красивый, как он любил, словно бы сделанный специально, чтобы жить в нём.

— Когда примерно?

— Не знаю! Часов то у меня не было!

По правде говоря, в его доме бросает в дрожь от распятий. Распятия из дерева, из глины, из металла, Христос изящный, грубый, изысканный, безмятежный, мучающийся, Христос, возмущённый своей ролью Мессии, Христос, не верящий в воскрешение, Христос с оптимизмом смотрящий на это, Христос старый и современный, европейский и азиатский, сотни распятий, есть даже одно из слоновой кости с рубиновыми каплями крови. При входе нужно купить билет, кроме тех, у кого льготы.

— Но перед темнотой? Потом сообщение про успешный перенос, предложение выбрать имя.

— Верно! Все так и было. Я вбила имя, почитала сообщения. Встала на очередь на информацию.

Из восхитительного окна дома он наблюдал, как проходят похоронные процессии, кладбище прямо напротив, гигантские пальцы кипарисов указывают на небо, этот балкон – поэтический кинотеатр.

— А какое тебе число дали? В очереди?

— Что-то восьмизначное, начинающееся с семерки. Очень большое число.

Крошечный гробик – милая шкатулка,Немного больше, чем коробка конфет.Серебряной нитью края его сшиты —Маленькой девочке был бы браслет…А её подружки, там, со двора,Пусть вместе идут.(…)Молодой человек, отец ангелочка, рядом,Рука об руку с женой, идёт, качаясь;И во взгляде его, залитым ядомНе знаю, что видит он – отрекаясь.(…)

— Ясно — подытожил я, пытаясь придумать, какой еще вопрос задать — А у тебя выбор был? В Преддверии?

— Насчет мира? Так я давно уже выбрала! Можно ведь было заранее определиться. С миром, с внешностью воплощения, с местом появления. Я лично выбрала Нормалити, Австралия, Сидней. Высокая стройняшка девушка с белокаменной кожей, шикарным бюстом, изумрудными глазами и пышными густыми волосами. Ну и прочие детали по мелочи. А потом уже и забыла, Ковчег ведь был пока заморожен, только доступ к личной матрице имелся. Жила себе спокойно, работала. А потом БУХ! — резко повысила голос Леся — И я здесь. Голая, выглядящая, так же как и в настоящем мире. Только зря время потратила!

[левая нога немного торчала наружу, левая нога немного торчала наружу]

— Понятно… — задумчиво произнес я, стоя спиной к кустику.

— И это ведь не Нормалити? И уж точно это не Австралия!



— Не знаю — честно ответил я — Тут не разберешься. Деревня средневековая, но рухнул на нее чуть ли не космический аппарат. В избе была картина с эльфами, орками, людьми. Все в доспехах, коже и шелках. Холодное оружие, магические шары светятся над головами. Не поймешь, короче. Все запуталось. А что самое странное — у меня в настройках написано, что этот мир называется Слияние. Я о таком даже и не слышал. А ты?

— Слияние? Нет. Всего ведь три мира было. Фантастический и страшный, нормальный и милый, древний и волшебный. Как-то так.

Однажды, пока ничего не предвещало второго приступа совершенства после «Чёрной песни», Поэт Режиу написал свою знаменитую «Балладу» о нашем городе, сделав так, что имя этого города никогда больше не будет никем забыто, только если по злому умыслу.

— Ничего… — вздохнул я — Разберемся. Потихонечку со всем разберемся.

Он заглянул внутрь себя и поймал нас на месте. Он поймал нас, потому что он сам был пойман нами, мы были им, нам всем дул этот вредоносный ветер в лицо.

— А ты сам, какой мир выбирал? Если тоже Нормалити, то может все в порядке и мы просто в какой-нибудь глуши?

— Я вообще никакой мир не выбирал — признался я — Даже и не вспоминал о Ковчеге последнее время. Лесь, а ты помнишь, почему ты здесь оказалась? Как ты сюда попала и почему?

От знойного ветра зюйд-осте,(Сюда идёт зюйд-осте!Что наполняет сон страхамиВызывает жар, дробит кости,Давит душевную боль в груди,И сбивает с ног сбившихся с пути,Верёвка, на которой они повесятсяУже на балке на чердаке…)

— Неа! Я уже думала об этом, пока на ветке сидела голышом. Последнее что помню — я в ванне, собираюсь принять душ перед сном. А потом БУХ! — снова повысила голос Леся — И я здесь! А ты?

— Фильм смотрел! Про подземную мафию девятого уровня — покопавшись в памяти, ответил я — На самом интересном месте вдруг темнота, а следующее воспоминание — я уже здесь.

Маленькое семя, переносимое ветром, чудесным образом падает в горшок с гвоздикой, которая никогда не цветёт. Веточка здесь, нежный лист там, и вскоре маленькая акация возрождает волю к жизни в человеке, который разочаровался в людях, жизнь равносильна смерти, живой труп, объясняет он, и вдруг, словно он написал стихи или у него родился сын – уроки, извлечённые из прекрасной «Баллады».

— А день какой был? Вечером или днем?

Может быть, оно даже страдает излишним качеством.

— Третье сентября. Поздно вечером.

— И у меня так же… третье сентября. Вечером. Ой, мамочки…

Едва ли он знал, что через много лет после его смерти, именно эти милые маленькие акации, мимозы жёлтыми помпонами рассеивающие пыльцу, будут размножаться и умножать аллергию через горные леса, выселяя из своих корней другие деревья, любимые поэтом – оливы и дубы, среди ветров и скал.

— И папочки… — снова вздохнул я.

— Третьего сентября случилось что-то очень плохое? Там, на Земле? Да?

А ещё позже, уже после мимоз, наступят летние лесные пожары. Ты когда-нибудь был рядом с пожаром? На высоких соснах, поднимаясь по горам от кроны к кроне, огонь порождает причудливые завихрения. Он движется так быстро, что кажется, что мы бежим за ним со всех ног. Его порывы – укрощённый ужас: щит ветра и электрическая кофемолка совместились внутри головы. Очень жарко, думаешь, что хорошо его знаешь, но он гораздо больше.

— Не обязательно. Просто это последнее что мы помним. Может в тот день делалось последнее копирование воспоминаний. Ты долго там еще?

— Почти закончила!

– Я хочу, чтобы всё это дерьмо сгорело!!! – кричал один наследник в ночь больших пожаров.

— Лесь, а почему Нормалити? — невольно заинтересовался я — Не хотела быть закованным в суперсовременные доспехи штурмовиком и исследовать радиоактивные пустоши? Ну, или волшебницей со светящимся посохом…

— Хотела. А потом передумала. Я не конкурентная.

Но в ту невероятную ночь город поднялся, чтобы спасти горы, когда их верхушки напоминали взрывающийся вулкан, и сотни мужчин оторвали свои задницы со стульев летних кафе, взяли инструменты и бегали, копали, резали и тушили, делали то, чего раньше не замечали друг за другом, в трагической радости, только в тот раз, как исключение, глаза их горели, когда огонь отступал.

— В смысле?

— Помнишь слоганы миров? Их постоянно в рекламе крутили.

Огонь – предатель, он притворяется мёртвым, прячется под сухими сосновыми иголками и сорняками, продолжает гореть под землёй, чтобы вылезти на поверхность, как только мы отвернёмся. Необходимо тушить его полным ведром, или давить подошвами как мы делаем со сколопендрами и скорпионами, которые появились на Земле уже 400 миллионов лет, задолго до динозавров.

— М-м-м… напомни-ка.

— Новые миры, новые возможности, новый старт. Первый шаг одновременно для всех. Все на равных! Я подумала, подумала и передумала. Я ведь не боец. Локтями толкаться не умею. Поэтому решила жить обычной жизнью.

Даже Скала, когда-то обильно покрытая вековыми деревьями, теперь сухая и лысая как голова после химиотерапии.

— Понял — кивнул я, на самом деле сообразив, к чему ведет моя новая знакомая.

Обрати внимание. Облако пыли, миниторнадо, спускается с креста на дорогу. Если не следить, вскоре Скала перенесёт пересадку жёлтых акаций и будет напоминать парик клоуна.

Но ветер со стороны кладбища утихает. Ночь приближается.

Ковчег 5.0 даровал общий старт для всех. Тем самым заранее искореняя проблемы «ветеранов» и «новичков». Как не крути, а это игра. Два мира из трех. Только Нормалити выпадал из общей канвы, являясь обычным миром, где не надо воровать, изучать, находить, воевать и прочее. В Нормалити нет уровней для персонажей. Нет боевых умений. Нет магии. Более того — мир сознательно отброшен в прошлое. В конец далекого двадцатого века.

* * *

А вот остальные два мира это именно игры. Персонажи развиваются, получают уровни, покупают или создают экипировку, сражаются с драконами или пытаются уничтожить пораженного радиацией монстра.

Но как зачастую бывает, стоит тебе только зарегистрировать в игре, создать персонажа и вжать кнопку старта, первое что ты видишь на какой-нибудь городской улочке — какого-нибудь донельзя крутого прокачанного игрока в эпической экипировке, с солидным счетом в банке, водящего дружбу чуть ли не с богами и давным-давно получившего всевозможные достижения и охмурившего всех красавиц игрового мира. Ну или красавцев. Он играет уже давно, знает всех и вся, состоит в крутейшем клане помогающем ему во всем.

И как такого игрока догнать? Как сравняться с ним?

Меньше чем завтра

Почти нереально. Особенно в играх последнего поколения, где развитие персонажей практически бесконечно.

Отсюда и бесконечное нытье на игровых форумах, чатах, в самой игре и в прочих местах.

Ковчег 5.0 эту проблему решал раз и навсегда. В день старта все людские воплощения появлялись здесь одновременно. Разом. В течение двух часов. Одинаковый старт для всех. Одинаковые условия. А дальше уже судьба и успешность каждого зависела только от него самого. От деловитости, от того насколько быстро схватывает и насколько быстро действует. Все зависит от человека — некоторые после появления в новой игре сидят целый день на заду и шевелят только языками, что-то вяло обсуждая и что-то вяло прикидывая. А другие уже и вокруг все оббежали, все осмотрели, команду собрали, палок для оружия наломали, первого кабана забили и зажарили, первые травы собрали и попробовали из них что-нибудь сварить…

Старая надпись гласит, что мы должны снять головной убор в знак уважения к покою усопших. У нас, если можно так выразиться, Лиссабонское кладбище. Это крохотная копия, проспекты сокращены до улиц. Сто-двести лет назад богатые горожане и дворяне снаряжали экспедиции к столичным кладбищам и возвращались весьма довольные с макетом склепа, которая им пришёлся по душе. Какая радость в тех семействах, когда был заложен первый камень в дом вечности.

Шанс дан всем одинаковый. Успеешь его использовать — молодец. Не сумеешь — кто ж тебе виноват?

Если оценить меня в этом ключе — я безнадежный неудачник. Целые сутки я даже на ноги подняться не мог. Куда уж там бегать, изучать, находить и побеждать… едва-едва досюда доплелся.

Самые богатые даже нанимали итальянских строителей, каменщиков и скульпторов, работавших на Лиссабонских кладбищах Празереш и Алту ди Сан-Жуан; говорили, что они привозили камень из Италии, когда у нас есть мраморные и гранитные карьеры, признанные одними из лучших в мире, на расстоянии менее 80 и 40 километров соответственно. Но быть богатым вдалеке от центра накладывает ещё больше воображения и отрешённости.

Леся так же не из людей действия, судя по всему. Добилась еще меньшего, чем я.

— А вот и я!

Эти тихие улочки окружены домами, садами, церквями и зданиями, которые похожи на налоговые реестры. Это тихий и упорядоченный мир.

Обернувшись, я впервые увидел девушку. И не удержался от смешка. Нет, она выглядела нормально — обычная девушка. Средняя,… наверное. Не особый я специалист по женскому полу. Но я бы сказал так — еще бы чуть-чуть блеклости и ее можно было бы назвать серой мышкой. Если же добавить на личико яркого макияжа, из нее получится очень привлекательная женщина. Единственное «яркое» пятно — ее глаза резко выделяющиеся и сразу замечаемые. В общем, сейчас она выглядела смешливой и симпатичной. А засмеялся я при виде ее «одежды».

Из двух совсем небольших мешков и бечевки Леся умудрилась соорудить мини-юбку и топик. Все было несколько мешковато и непрезентабельно. Зато прикрывало самые важные места, а в данный момент это самое главное.

Костница семьи Помбу: один сын умер в 17, другой в 14, третий в 13, ещё один в 2 года, их фотографии в шортах и лаковых сандалетах, а их родители прожили долгую жизнь, они похоронили здесь всех своих сыновей, и в конце концов упокоились и сами, закольцевав семью Помбу.

— Такая вот я настоящая, без улучшений внешнего вида через конструктор — улыбнулась девушка — Смешно выгляжу да?

Могильная плита с инициалами Е. Т.: Чужой Спилберга, высеченный в граните, указывает самым длинным пальцем на компьютер, вмонтированный в камень, над которым фотография мальчика в очках, увлечённого своим занятием. Надпись на экране компьютера:

— На меня посмотри — фыркнул я, указывая на обтягивающее мою тушу полосатое одеяние.

— Ты прям как сумоист!



— Кто-кто?

— Честно! — весело сверкнув глазами, заверила меня Леся — Они тоже ходят в полосатых халатах и такие же большие как ты. Класс!

Этот мечтатель страдал, пока боролся, он жаждал знаний и совершенства, он обладал заметным упорством и большим способностями, чтобы достичь своих целей.

— Сумо… борцы сумо ходят в кимоно — хмыкнул я — Или как там эти одеяния называются. Но да — похоже. Вот только они сильные, а я из-за глюка Ковчега без палки почти ходить не могу. Поэтому, Лесь, если я вдруг упаду, не надо визжать и пугаться.

Он был гордостью нашей жизни.

— А что за глюк?

Несколько минут пришлось потратить на объяснение нелепой ситуации, в которую я попал. Сочувствия не получил — новая знакомая заливисто хохотала. Обижаться я не стал, позволив Лесе отсмеяться. Смех полезен. И спокойно дождался от нее закономерного вопроса:



— Что делать будем?

Компьютер из старых моделей. Сегодня у любого мобильника память больше.

— Разбираться с ситуацией — пожал я пухлыми плечами — Давай так — ты готовишь себе кашу из зерна и воды, а я пока что потихонечку поброжу вокруг пепелища. Вдруг найду чего-нибудь полезного. Топор там… или книгу.

— Я с голоду умираю прямо! Спасибо! Я, как только поем, сразу начну тебе помогать. Жирдяй… блин, неудобно мне тебя называть!

Любопытная дата на камне: человек, который умер в день, когда я родился, мы никогда не встречались при жизни, у нас было только несколько часов вместе?

— Жир! Так и называй. И обижаться не стану. Все, я потащился на разведку. А ты кашеварить.

— Ладушки! А на тебя варить?

Это, несомненно, спокойный и упорядоченный мир: в нём есть даже ясли для детишек. Справа вниз по склону – пространство «ангелочков». Вот где старый могильщик оставил гнить младенца, вынув его из крохотного гробика и переложив тельце в обувную коробку – левая нога торчала наружу.

— Нет. Я уже успел поесть. Так что наедайся сама. И посматривай по сторонам.

— Так ведь нет никого?

Я останавливаюсь возле каменного ангела и на фото вижу малыша с двумя молочными зубами, всего с двумя.

— Нет никого — согласился я — Я тоже целые сутки никого не видел. Ни людей, ни зверей. А потом ты появилась. Значит, может еще кто-то появится. Вот и посматривай. Если зверь какой-нибудь — не кричи. А то подманишь зверюгу к себе. У тебя ведь было сообщение про «не умирайте»?

— Угу!



— Вот и не будем торопиться проверять каков тут рай или ад.

Мы любим тебя больше, чем вчера и меньше, чем завтра.

— Поняла! Каша, поддержание огня и разведка.



— Кстати, когда ты выбирала облик для своего воплощения в Нормалити — глаза решила не менять, да? — заметил я.

Прекрасный эпилог… эпитафия… как это правильно? Кто-то говорит у меня за спиной.

— В смысле?

– Это прощание родителей. Одно из самых востребованных

— Ну, ты ведь говорила, что выбрала себе девушку с белой кожей, густыми волосами, пышным бюстом и изумрудными глазами. Правильно?

– Прошу прощения…?

— Да…

(кто это?)

— Я и говорю — глаза решила оставить как есть. Они ведь у тебя зеленые презеленые.

– Ты меня не узнаешь? Я тоже едва тебя узнал, Штырь. Это я.

— У кого зеленые глаза?

– Это ты, Изайаш?! Мы не виделись целую вечность!.. Что ты здесь делаешь? Ты … к кому-то пришёл?

— У тебя!

— У меня карие глаза!

— Не-е-ет — озадаченно протянул я — Либо после переноса сюда я стал дальтоником, либо цвета путаю. Но тогда и трава здесь карего цвета. Потом что листва на деревьях и трава точно такого же цвета как твои глаза, Лесь. Я серьезно.

— Вот это да… — ошарашенно взглянула на меня девушка зеленющими глазами — Здесь нигде зеркала нет?

— Не видел. Но за домом есть бочонок. Загляни в него и сможешь на свое отражение полюбоваться в воде. Только у дома долго не стой, Леся! Он качается, не дай Бог на тебя рухнет!

— Хорошо!

Явно озадаченная моим комментарием насчет ее зеленых глаз, она заспешила в указанном направлении. А я, рухнул на землю, не дожидаясь полного истощения бодрости. Бросил перед собой палку — метра на три вперед — и пополз к ней, стараясь не помогать ногами, ибо лелеял мечту, что заметив потуги несчастного жирдяя, система смилостивится и даст еще немножко силушки. Добравшись до посоха, снова отбросил его вперед. Так и двигался, нацелившись на переставший дымить участок пепелища, где я еще не побывал. Остывшего пепла хватало и здесь, так что вскоре я окончательно превратился в чумазого «трубочиста». Остановившись за два шага до цели, немного полежал, отдохнул, а затем медленно встал. Сделал два шага и удивленно замер.


Ваша сила повысилась на единицу!


Вот какого…

Я ведь не перенапрягался. Не выдавливал из себя последние крохи бодрости. Не пытался сделать невозможное. И мне все равно дали еще одну единицу силы! Уверен, какая-то логика в этом есть, но уловить я ее не могу.

Перестав ломать голову над неразрешимой задачей, я приступил к поиску. Обилие разбитой глиняной и стеклянной посуды начинало уже раздражать — черепки и осколки попадались на каждом шагу. И да — они резали босые ноги, если я на них случайно наступал, отнимая небольшое количество жизни. Надо срочно искать какую-нибудь обувь.

Спустя полчаса поисков, я немного посидел, восстановился, а затем тяжело зашагал к костру, вокруг которого суетилась женская фигурка. Подошел я как раз к моменту, когда Леся пережевывала последнюю порцию каши, блаженно закатив при этом глаза. Будто изысканное лакомство уплетает…

— Вот — выдохнул я, вываливая свои находки — Один странный железный обод, наверное, от бочки. Три десятка гвоздей — размеры разные, но вдруг сгодятся на что-нибудь. Еще нашел целую тарелку, но очень грязную. Больше пока ничего.

— Гвозди, обод и тарелка — задумчиво наморщилась девушка — На ум пока ничего не приходит. Как их использовать? Ну, с тарелкой все понятно, ее я сейчас почищу и помою.

— С водой у нас не очень. Ручей есть, но в полукилометре отсюда.

– Я – могильщик.

— А колодец не пойдет?

– О-о.

— Колодец?

Могильщик, Изайаш наш могильщик. Парень, который был моим одноклассником – наш новый могильщик. Он всегда говорил, что всем нужно успокоиться, говорил только, чтобы нас успокоить, своим пронзительным и острым голосом кларнета, обещающего лучшие времена.

— Вон! — тонкий пальчик указал на обгорелую груду коротких бревен обрамляющих дыру в земле — Раньше ведь воду из колодцев брали люди. Ведро с цепью туда опускали, потом вытаскивали…

Я даже не знаю, что и сказать.

— Я понял — перебил я Лесю, сразу придя в движение и передумав сидеть у костра — Пойду, проверю.

Он по-прежнему напоминает симпатичный гвоздь, это внушает доверие. Но, в любом случае, некоторые вещи…

— Я с тобой!

– А ты чем занимаешься, Штырь?

Приблизившись, я все еще не мог с уверенностью заявить, что это именно колодец. Убедила меня в этом Леся, первая увидевшая железную цепь обмотанную вокруг одного из бревен. Цепь толстая, чуть с ржавчиной, свободный конец уходил в глубокую дыру.

– Я… я так просто хожу…