Внизу Куини начинает выть.

* * *

Через некоторое время туман в голове рассеивается. Я с трудом поднимаюсь с ковра и тащусь к офисному стулу. Левая ладонь кровоточит. Наконечник гарпуна возвращается на свое место в ящике стола. У моих ног валяется многократно проткнутая и искромсанная фотография Рейчел.

Наклонившись, я поднимаю обрывки и бросаю в корзину для мусора. У меня есть другие копии снимка — для следующего раза.

Я так измучена, что не могу думать. Нужно принять душ и поспать, но что-то удерживает меня здесь. Поддерживая порезанную ладонь, оглядываю окружающее меня пространство. С тех времен, когда мальчики были живы и здесь жил Бен, остальной дом почти не изменился, но этот маленький кабинет превратился в убежище, где можно дать волю своим чувствам.

На стенах висят фотографии Нэда и Кита. Одни в рамках, другие просто прилеплены к краске с помощью липкого синтетического каучука «Блю Тэк». Они перемежаются со школьными рисунками, похвальными грамотами и даже несколькими детскими вещами, образуя что-то вроде мемориала.

«Господи, Кэтрин, — сказал Бен, когда зашел взять какие-то свои вещи с чердака, — это не кабинет, а святилище!»

Стена за моей спиной отличается от остальных. На ней висят фотографии двух других маленьких детей. Двух мальчиков, темноволосых и черноглазых, исчезновение которых было внезапным и загадочным. Первый, пятилетний Фред Харпер, пропал во время школьного спортивного праздника на Западном Фолкленде чуть больше двух лет назад, когда мое горе еще было острым и кровоточило, словно свежая рана.

Разумеется, я слышала сообщение о пропаже. По радио целыми днями говорили только об этом, а Бен, который входил в состав бригады «Скорой помощи», участвовал в поисках. Когда я увидела статью в «Пингвин ньюс», с большой фотографией пропавшего, мое сердце замерло. Фред был так похож на Кита. Я вырезала статью, сама не зная зачем, спрятала ее, но потом прикрепила к стене вместе с другими материалами, появлявшимися в газете в течение следующих недель.

Может быть, я пыталась проверить, осталось ли во мне что-то человеческое. Если Фреда найдут и я обрадуюсь, это будет признаком, что у меня еще есть надежда. А потом, примерно полтора года назад, на островах пропал еще один маленький мальчик. Семилетнего Джимми Брауна последний раз видели у Сёрф-Бэй, где живет Рейчел. Я довольно хорошо знала семью Браун. Мы дружили с Джеммой, матерью Джимми, младшая сестра которого училась в одном классе с Китом. Бен был знаком с отцом мальчика, лаборантом в больнице.

Когда Джимми пропал и весь город искал его, а родители все глубже погружались в пучину отчаяния, несколько человек говорили, что для меня, по крайней мере, сразу наступила ясность. Я знаю, что случилось с сыновьями, и имела возможность должным образом похоронить и оплакать их — привилегия, которой лишены семьи пропавших.

«Да, благодарю вас, — сказала я одной из таких женщин. — Я понимаю, как мне повезло».

С тех пор она со мной не разговаривает.

Ниже фотографий Фреда и Джимми к стене прикреплена еще одна вырезка. Она не связана с мальчиками, но заставила меня задуматься. Через пару месяцев после исчезновения Джимми, когда поиски еще продолжались, хотя и не такие интенсивные и уже без реальной надежды, главный редактор «Пингвин ньюс» написал о том, как пропажа детей отражается на обществе, особенно маленьком. Он говорил о коллективном чувстве вины, об убеждении, что дети — это общая ответственность и что вред, причиненный одному ребенку, касается каждого.

Статья не имела отношения к моим сыновьям, но все равно стала своего рода утешением. Заставила понять, что смерть мальчиков повлияла не только на нас с Беном и наших близких. Что нашу боль в некоторой, хотя и небольшой, степени разделяют другие люди.

Автор — отец Рейчел, кто бы мог подумать, — рассуждал о том, как в разных культурах относятся к пропаже детей. Он писал, как быстро такие истории становятся частью местного фольклора, появляясь сначала как призраки, а позже как персонажи легенд и сказаний. Именно пропавшие дети, утверждал он, стоят за всеми сказками, в которых малышей крадут феи или пожирают тролли и ведьмы. Мы боремся со стыдом, приписывая причину внешним обстоятельствам. Обвиняя сверхъестественные силы.

Он раскопал старые легенды о детях, попавших в беду здесь, на островах, и связал их с реальными случаями необъяснимых смертей и исчезновений. Через пятьдесят лет, утверждал он, Джимми и Фред попадут в мифологию Фолклендских островов.

Нэд, Кит, Фред и Джимми. Моя маленькая коллекция мертвых мальчиков. Будет ли теперь пятый и станет ли наша коллективная вина еще сильнее?

Я склоняюсь над столом и включаю радио. Сегодня передачи местной радиостанции продолжаются позже обычного. Я узнаю, что пропавшего ребенка зовут Арчи Уэст. Ему три года и два месяца. Чуть больше, чем младшему сыну Рейчел.

Нет, не думай о Рейчел, не сейчас…

— Еще раз напоминаю, — говорит ведущий передачи Билл Криль по прозвищу «Билл из рыбной лавки». — У Арчи светлые курчавые волосы, карие глаза и плотное телосложение. Последний раз его видели в футбольной форме «Арсенала» — красная футболка с белыми рукавами, белые шорты и красные носки. Если вам кажется, что вы что-то видели, немедленно свяжитесь с полицией. Это радиостанция Фолклендских островов, и в ближайшие два часа с вами будет Билл Криль. Сейчас один час и сорок три минуты утра, и я хочу вам напомнить, что завтра утром — а если точнее, то уже сегодня — к нам придет Рэй Грин из Астрономического общества. Он расскажет о солнечном затмении, ожидаемом в четверг: где лучше наблюдать, как уберечь глаза и насколько темно будет на островах.

Я выключаю свет, подхожу к окну и смотрю на запад. В четверг солнечное затмение почти полностью совпадет с началом реализации моего плана. Так далеко на юге мы увидим только маленькую часть, но все равно наш крошечный уголок мира погрузится во тьму между тремя и четырьмя часами дня.

И не только в буквальном смысле.

— Со мной в студии Салли Хоскинс, — говорит Билл, — подруга семьи, которая рассказывала нам о том, какой Арчи непоседливый и любознательный ребенок. Правильно, Салли?

Разумеется, я и не надеялась увидеть поисковый отряд. До них почти двадцать миль, и нас разделяют горы.

— Да, Билл, совершенно верно. Арчи — милый мальчик. Веселый, проказливый. Он любит играть в прятки.

Огней в районе гавани стало меньше. Должно быть, Скай убедила пассажиров круизного лайнера вернуться на борт.

— Именно поэтому родители не сразу подняли тревогу?

— Совершенно верно. Мы подумали, что малыш прячется. Он мог часами играть в эту игру.

Я с трудом различаю гору Тамблдаун. Район поисков находится прямо за ней.

— Мы искали больше двух часов, прежде чем позвонить в полицию. — Голос Салли дрожит. — Родители Арчи попросили меня поблагодарить всех, кто нас поддержал. Здесь потрясающие люди — участвовали в поисках, проверяли свои дома… Я хочу сказать всем: не останавливайтесь. И если вы знаете, где он, пожалуйста, поступите правильно. Пожалуйста, позвольте ему вернуться к родителям.

— Салли, вы не расскажете нам что-нибудь еще об Арчи? — поспешно вмешивается Билл. — Мы знаем, что он любит играть в прятки. А что еще он любит?

— О, знаете, он страстный поклонник «Арсенала». Как и вся семья. У него сейчас такой период, когда он не соглашается надевать ничего, кроме футбольной формы «Арсенала», и бедной мамочке приходится стирать ее по вечерам, чтобы он снова мог надеть ее утром. Он знает все клубные песни, хотя некоторые не слишком подходят для трехлетнего ребенка. Но что поделать…

Я вполуха слушаю, как Салли рассказывает о любви Арчи к поп-музыке. Похоже, он не в состоянии усидеть на месте, когда по радио звучит «Here Comes the Hotstepper»[9]. И не пропускает ни одной серии «Могучих рейнджеров»[10].

— Если Арчи у вас, прошу, не причиняйте ему вреда и не пугайте его, — снова говорит Салли. — Если кто-то забрал Арчи, знайте — все мы хотим его вернуть. Пожалуйста, скажите, где его найти. Пожалуйста, не причиняйте ему вреда.

— Да, да. Спасибо, Салли. Но я должен напомнить слушателям, что полиция исходит из предположения, что Арчи просто ушел слишком далеко от родителей и потерялся. Именно на этом нам нужно сосредоточиться. Маленький мальчик потерялся, и мы должны его найти. Итак, это Билл Криль, и вы слушаете радиостанцию Фолклендских островов.

— Господи, да что вы за люди?! — Салли перекрикивает первые такты следующей песни. — Сколько еще детей должно пропасть, прежде чем вы…

Голос Салли обрывается — ей выключили микрофон. Музыка звучит громче: песня в стиле регги, любимая композиция Арчи. Я представляю, как Салли вежливо, но решительно выпроваживают из задней комнаты редакции местной газеты, откуда ведется передача. Разные культуры, напоминаю я себе. Когда в Англии пропадает ребенок, все сразу впадают в панику, думая о педофилии. Здесь мы надеемся, что малыш не забрел в колонию морских львов.

Три пропавших ребенка за три года. Слишком много, чтобы сваливать вину на морских львов.

Я слышу тихий вздох — Куини решила, что уже можно вернуться. Она прыгает на кровать и забирается в выемку между подушками. Я выключаю радио и включаю компьютер. Дождавшись, пока он загрузится, заполняю рабочий журнал за сегодняшний вечер и щелкаю мышкой по единственному документу, защищенному паролем.

До смерти мальчиков я никогда не вела дневник. Не было потребности, да и времени тоже — муж, двое маленьких детей и работа. Тогда моя жизнь была такой насыщенной, что мне в голову даже не приходила мысль о необходимости ее документировать. Но теперь, когда душа пуста, а жизнь бессмысленна, у меня появилась потребность регулярно записывать все свои действия, мысли и эмоции, словно для того, чтобы напомнить себе, что я все еще существую.

Я начала печатать. Я всегда подробно излагаю случившееся за день. Это помогает описывать свои чувства. Очень похоже на психотерапию — ежедневный выпуск отчаяния и ярости. Если честно, то в основном ярости, причем неизменно направленной на женщину, чья искромсанная фотография лежит у моих ног. На женщину, которая когда-то была моей лучшей подругой.

* * *

Когда мы познакомились с Рейчел, мне исполнилось восемь, а она была на несколько месяцев младше. Я шла по тропинке среди густо поросших травой кочек, такой узкой, что по ней мог протиснуться только ребенок. И вдруг увидела чей-то украшенный рисунком из бабочек зад, обращенный к небу. Вероятно, Рейчел услышала меня, хотя я старалась двигаться очень тихо, потому что она, не поворачиваясь, вскинула вверх грязную руку с обкусанными ногтями. Жест был исполнен такого величия, что я инстинктивно выпрямилась и развернула плечи:

— Что ты делаешь?

Она отползла назад, и я увидела маленькое круглое лицо с огромными синими глазами, молочно-белую, усыпанную веснушками кожу и очень длинные волосы, чуть более темные, чтобы их можно было назвать белокурыми. Брови девочки были приподняты посередине, словно она все время удивлялась, а оттопыренные уши торчали, как у эльфа.

— Драконьи яйца, — свистящим шепотом произнесла она. — Молчи, больше ни слова.

Удивившись, я опустилась на песок и подползла к ней. Она смотрела на два кремово-желтых предмета в форме идеального овала длиной около четырех дюймов. Гнездо папуанского пингвина.

— Они принадлежат Озмаян. — Похоже, она твердо решила изъясняться хриплым шепотом, несмотря на то что в радиусе полумили никого, кроме нас, не было. — Это могучая драконесса. Она родилась тогда, когда разбилось тысячное сердце, а это значит, очень давно, но память драконов не такая, как у нас.

В восемь лет я уже знала, что папуанские пингвины часто гнездятся среди кочек и что мать не покидает гнездо надолго. И понимала, что мы, наверное, мешаем ей вернуться. Нужно было предложить девочке уйти, но — признаюсь — мне было любопытно послушать о драконах.

— Правда? — Я заговорила таким же хриплым, заговорщическим тоном.

Она подползла ближе и прижалась ко мне всем телом. Это движение было совершенно естественным, как у маленького ребенка.

— Да. Драконы знают всё, что было раньше, что происходит теперь и что случится в будущем.

Да, над этим стоило подумать.

— Наверное, нам нужно уходить. Она может вернуться в любую минуту.

— О, она не вернется. Яйца останутся здесь, пока не родятся и не умрут три луны. Потом черные орлы с сапфировыми глазами унесут их и будут охранять, пока не придет время их высиживать. Этот момент может наступить завтра. Или в следующем тысячелетии.

В том возрасте я уже знала почти сорок видов птиц, гнездившихся на Фолклендских островах, но о черных орлах с сапфировыми глазами слышала впервые. Тем временем поднимался ветер, принося с собой привкус соли, и я стала беспокоиться о самке пингвина. Если ее сильно напугать, она может уйти и оставить гнездо.

— Следующее полнолуние через пять дней. — Я всегда следила за поведением луны, даже в детстве. — До этого времени они не прилетят. Если хочешь, я могу вернуться и проверить.

Она села на корточки и с уважением посмотрела на меня. И я вдруг остро позавидовала этим сияющим синим глазам. Это нечестно, когда у одного человека (у меня) глаза тусклые, как грозовые тучи, а у другого (у Рейчел) — ярко-синие, как океан солнечным утром.

— Мы придем сюда вместе, — объявила она. — Теперь мы лучшие подруги.

Я не представляла, как это будет, и даже не знала, что она здесь делает — остров, на котором мы с ней были, принадлежал моим дяде и тете, — но не возражала против того, чтобы иметь лучшую подругу.

— Ладно.

— Это твой дом? — Она вскочила на ноги и теперь указывала на зеленую крышу дома тети Джейни. Я кивнула. В сущности, так оно и было. Я жила здесь летом, пока родители работали.

— У тебя есть мороженое?

Я снова кивнула. Перед моим приездом тетя Джейни всегда делает запасы.

— Тогда пойдем. — Рейчел схватила меня за руку, и мы побежали — она удивительно быстро бегала — по траве, пересекли загон и оказались во дворе дома.

И всё. С этого дня мы стали лучшими подругами, и такой сильной и страстной потребности в другом человеке, как у нас, я, пожалуй, больше никогда в жизни не испытывала. Мы отличались друг от друга буквально во всем. Она видела мир внутри мира, от которого тянулись бесчисленные нити возможностей, яркие, как радуга. Я видела яйца пингвинов. И все же мы были ближе, чем сестры, потому что сознательно выбрали эту связь между нами; ближе, чем любовники, потому что любовники приходят и уходят, а то, что было у нас, — навсегда. Она была моей второй половинкой. Солнце на скалах рядом с укромным тенистым уголком под деревом. Мажорные ноты в минорных аккордах. В ней было все, что отсутствовало во мне, все те качества, которые я так хотела иметь, разве что в ней они были гораздо лучше, и я это знала. Мы с ней были неразлучны, какое бы расстояние нас ни разделяло. Нас связывало прошлое, настоящее и будущее.

До того дня, когда она убила моих сыновей.

* * *

Уже почти четыре утра. Все это время я писала, думала, просто сидела. Долго. Выключаю компьютер и иду к кровати, где лежит Куини, но тут снаружи доносится какой-то шум.

На этот раз я не могу его игнорировать, не могу сделать вид, что это ветер.

Непонятно, как давно я его слышу. Возможно, уже несколько лет, а возможно, лишь последнюю пару месяцев. Но, так или иначе, уже несколько раз поздним вечером, когда ветер дул в определенном направлении, я слышала какой-то звук, заставлявший думать, что рядом с домом кто-то есть. Мое ухо улавливало движение, не похожее на явления природы, и шарканье, которое могло быть звуком шагов. Несколько раз Куини начинала волноваться и рвалась наружу, но, если я открывала дверь, в нерешительности застывала на пороге. В начале года, когда вечера были темнее, мне иногда — перед тем как задернуть шторы — казалось, что на меня кто-то смотрит из темноты.

На островах не запирают двери, но в какой-то момент я нарушила давнюю традицию, и теперь была этому рада, потому что звук, который доносится снаружи, не оставляет никаких сомнений. Там кто-то есть. Я выхожу из спальни. Куини не просыпается. В моей жизни у нее много ролей, но «сторожевая собака» явно не входит в их число.

Спускаюсь вниз и, не включая света, подхожу к окну.

Территория вокруг моего дома необычна даже по меркам Фолклендских островов. Это памятник, или, если хотите, музей на открытом воздухе, посвященный китобойному промыслу. Гордостью экспозиции, вне всякого сомнения, является череп голубого кита. Почти трехметровый, с раскрытыми челюстями, словно застывшими в момент поглощения пищи, он установлен на лужайке перед домом. Рядом с ним расположился скелет косатки почти в идеальном состоянии. Чуть дальше, у забора, — позвоночник кашалота, пойманного у побережья Южной Георгии. Между ним и домом — косяк дельфиньих скелетов. Бо́льшую часть коллекции собрал мой дед. Оружие тоже принадлежало ему: гарпуны и тросы, массивная гарпунная пушка. Но главную идею музея заложил отец. Он собрал все это вместе, но не для того, чтобы прославить китобойный промысел, а чтобы осудить его. Надпись под гарпунной пушкой гласит: «С 1886 по 1902 г. из этой пушки убили более 20 000 китов». Отец стыдился ущерба, который его предки нанесли морям. И всю свою жизнь пытался его возместить.

Несколько секунд назад я услышала звонкий лязг, словно на землю упало несколько кусков металла. Это коллекция наконечников гарпунов рядом с изгородью из можжевельника.

Скелет косатки заслоняет чью-то тень. Подойдя к двери, я вижу большую темную фигуру. Узнаю ее очертания, и у меня замедляется пульс. Сердце снова начинает биться быстрее, но уже совсем по другой причине. Я смотрю, как мужчина в моем саду ставит на место наконечники, затем отпираю и распахиваю дверь.

— Не поздновато выпрашивать сладости? — Слова слетают с губ раньше, чем я успеваю обдумать их уместность.

Каллум Мюррей ставит последний наконечник на место и поворачивается ко мне:

— Увидел, что у тебя свет горит… Мне показалось, что в саду кто-то есть. Хотел убедиться, что ты в порядке.

Я не отвечаю. Какой смысл? В порядке я уже никогда не буду. Потом до нас доносится лошадиное ржание. Чего, конечно, быть не может, потому что здесь никто не держит лошадей.

— Похоже, кто-то крадет твою лошадь. — Надеюсь, что это шутка. Никогда не видела Каллума верхом. Даже сомневаюсь, что на островах найдется достаточно крупная лошадь, чтобы выдержать его вес.

— Я пришел пешком. — Он подходит к изгороди и смотрит на дорогу. Вероятно, лошади не видно, потому что Каллум быстро теряет к ней интерес и возвращается к дому. — Ты в порядке?

Каллум Мюррей не местный. Он шотландец, воевал за острова в звании второго лейтенанта парашютного полка. Уволившись из армии вскоре после победы англичан, купил домик в двух милях от Стэнли. На вопрос, поселился ли он тут навсегда, неизменно отвечал, что еще не принял окончательного решения.

— Нашли ребенка? — спрашиваю я. Скорее по обязанности, чем потому, что мне действительно интересно.

В его глазах отражается свет из окна наверху. Днем эти глаза выглядят необычно — результат генетической особенности под названием «гетерохромия радужной оболочки» — правый синий, а левый зеленый. Но при лунном свете это всего лишь слабые блики света.

— Через четыре часа мы возобновляем поиски.

Ветер доносит до нас далекий звук. Приближается вертолет.

— Скорее всего, с ним всё в порядке. — Я пытаюсь делать вид, что мне не все равно. — Бродил, пока не устал, а потом прилег где-нибудь и заснул. Утром вы его найдете.

— Хотелось бы надеяться, черт возьми… Страсти начинают накаляться. Это главная причина, почему мы снова выходим — чтобы успокоить людей.

Зачем он это делает? Почему стоит здесь глубокой ночью и делает вид, что мне хоть немного интересно все, что происходит вокруг? Мне нужно вернуться в дом и закрыть дверь. Запереть.

— Скай что-то говорила о проблемах с пассажирами круизного судна.

Взгляд Каллума на мгновение перемещается на небо, затем снова возвращается ко мне.

— Это еще мелочи. Вечером сюда прилетели родители Фреда Харпера. Устроили Стопфорду настоящий скандал, обвиняя в том, что два года назад мы слишком рано сдались.

— Ничего не поделаешь. Фермеры постоянно теряют овец. Животные застревают в торфе и тонут. Или срываются со скал, и их смывает прилив. Лошади и телята падают в реки. Если они достаточно маленькие, их уносит течение. Время от времени гибнут люди. Ужасно жаль, но ничего не поделаешь. Это не национальный парк. — Я не хотела, чтобы мой тон звучал покровительственно, однако с Каллумом это непросто.

Вертолет «Си кинг» завис прямо над нами, как стрекоза над прудом. Сухой торфяной запах холмов словно прилип к куртке Каллума. Я вспоминаю — как и всякий раз, когда он рядом, — о его росте.

— Та штука прямо над нами тоже участвует в поисках? Потому что, если с нее что-нибудь свалится, нам небезопасно здесь стоять.

Стоять так близко к Каллуму вообще небезопасно.

— Они ждали, пока мы прервем поиски. Давай не будем ему мешать.

Убедившись, что мы — не трехлетний мальчик, «Си кинг» летит дальше. Мы с Каллумом снова одни.

— Мне нужно немного поспать. — Я поворачиваюсь, вхожу в дом и запираю дверь. И только оставшись одна, прислоняюсь к ближайшей стене и позволяю себе расслабиться. Ушел ли он? Зачем приходил?

Наверху Куини продолжает храпеть. Я выключаю свет и подкрадываюсь к окну. Каллум отворачивается, как будто ждал, пока у меня погаснет свет. Затем пересекает сад и перешагивает через низкий штакетник.

Отсюда до его дома четыре мили, если идти обычной дорогой. Но, судя по всему, Каллум выбрал другой путь.

Примерно год назад я засиделась допоздна и случайно увидела, что он идет мимо. И, повинуясь импульсу, который мне не хочется объяснять, последовала за ним. Увидела, как он свернул с дороги, подошел к высокому забору из колючей проволоки, отвел в сторону три витка и проскользнул внутрь, на минное поле.

Минное поле?

На островах есть несколько минных полей, в основном на побережье — их оставила аргентинская армия во время вторжения. По самым скромным оценкам, в торфе и песке спрятано около тринадцати тысяч готовых взорваться зарядов. Нам говорят, что когда-нибудь мины обезвредят. А пока, с учетом того, что минные поля занимают лишь 16 процентов неиспользованных земель, их просто огородили.

Я подождала, пока Каллум исчезнет во тьме, а затем подошла к ограждению. Три витка колючей проволоки, которые он отодвинул, были разрезаны. Каллум согнул маленькие крючки, чтобы возвращать их на место. Он проделал собственный тайный проход на поле, которое и через десять лет после конфликта изобиловало смертельно опасными ловушками. Каждый шаг по этому полю мог стать последним.

Теперь я смотрю из окна на пустую дорогу у дома и гадаю, идет ли он снова туда, на минное поле, чтобы выяснить, не собирается ли судьба положить всему этому конец прямо сейчас, этой ночью.

И понимаю, что у меня проблемы.

Забираюсь в кровать, которая кажется необычно большой и пустой, даже несмотря на то, что лучшее место на ней занимает собака. Для меня ночь — самое тяжелое время суток, когда не остается ничего, кроме как думать о том, что я потеряла. Сон всегда приходит не скоро.

Иногда, в состоянии между сном и явью, я чувствую, как мальчики забираются в постель и ложатся рядом. Когда это происходит, я лежу неподвижно, погружаясь в их присутствие, наслаждаясь прикосновениями их гладкой кожи, вдыхая запах их волос, чувствуя, как их маленькие руки обнимают меня. Наутро после таких снов я просыпаюсь в облаке неподдельного счастья, неожиданного и обескураживающего. Так не похожего на почти невыносимую тоску, которая приходит ему на смену.

Не приходите сегодня, мальчики. Я не уверена, что у меня остались на это силы. Дайте мне покой, хотя бы раз.

4

— Кто-нибудь слышал губернатора по первому каналу радио? — спрашивает Брайан, когда я появляюсь на работе, которую всегда считала семейным бизнесом.

У дедушки Гроба было несколько дочерей, каждая из которых получилась по-своему такой же упорной и кровожадной, как он. И один сын, ставший самым большим разочарованием в его жизни. Мой отец основал благотворительный траст «Сохранение Фолклендов», цель которого состоит в сохранении дикой природы островов для будущих поколений. Честно говоря, я не думаю, что это был личный вызов дедушке, но мистер Гроб-старший всегда воспринимал поступок сына именно так.

Брайан — орнитолог, и отец нанял его лет двадцать назад. Ему уже под шестьдесят, но он по-прежнему карабкается вверх-вниз по скалам, разыскивая гнезда и окольцовывая птенцов, хотя для этого занятия ему неплохо бы сбросить лет десять возраста и килограммов двадцать жира. Когда-нибудь его остывшее изуродованное тело найдут у подножья утеса. Если кому-то и суждено умереть на работе, так это Брайану.

Его объемистая задница, как всегда, расплылась по моему столу. Я уже клялась себе, что однажды приду пораньше и намажу крышку стола суперклеем.

— Вряд ли ему есть что добавить. — Сьюзен на кухне гремит кофейными кружками.

— Корпоративная пропаганда, — замечает Пит, наш студент в академическом отпуске. — Никому и в голову не приходит никакое другое объяснение, кроме того, что ребенок просто заблудился.

— А что еще могло произойти? — Брайан ерзает на столе. — Это же очевидно.

Шеф прочищает горло. Джон Уилкок — маленький крепкий мужчина с темными волосами, землистым лицом и тонкими черными усиками, которые он носит последние два десятка лет. Мы с ним считаем себя дальними родственниками — возможно, через браки, заключенные пару поколений назад, — но выяснить точную степень родства так и не удосужились.

— Кэт, наши планы изменились. — Джон редко дает себе труд пожелать мне доброго утра, что меня вполне устраивает — не люблю светских разговоров. — Твоя группа хочет присоединиться к поискам. Я сказал, что ты отвезешь их туда. Будешь руководить.

Изначальный план состоял в том, что я буду сопровождать группу туристов в экскурсии на Джордж и Баррен, два маленьких острова с богатой природой, у южного берега Восточного Фолкленда. Двух обитателей островов из числа людей, тетю Джейни и ее мужа Митчелла, тоже можно считать туристическими достопримечательностями. Джейни — единственная из моих знакомых, кому удалось вырастить птенца пингвина. Она нашла Эшли, когда та пыталась согреться на углях костра, а последние пятнадцать лет потратила на то, чтобы научить птицу сидеть и просить еду, а также съезжать на животе с крыши сарая для стрижки овец и таскать кусочки рыбы из карманов.

— Люди хотят помочь. — По выражению моего лица Сьюзен видит, что я не в восторге от этой идеи. — Им неловко развлекаться, когда ребенок там один.

— Будем надеяться, что один, — вставляет Пит.

— Умеешь ты успокоить, Пит. — Еще нет половины девятого утра, а Джон уже нервничает. — Не вставай, Брайан, у нас действительно нет времени.

— Если эти люди хотят отказаться от экскурсии, мы должны их сопровождать.

Я беру телефон и сообщаю тете Джейни, что сегодня утром выпечка не потребуется. В ее ответе я насчитываю четыре ругательства, что не слишком много по ее меркам.

— Я уже достала этот проклятый костюм ведьмы с чердака.

— Как будто кто-то заметит разницу… Кроме того, Хэллоуин был вчера. — Я прерываю ее ворчание, отключив телефон.

— Ты должна встретиться с ними у полицейского участка. — Сьюзен обожает указывать, что мне делать. — В девять все руководители групп поиска получают указания уполномоченного офицера полиции.

Наконец задница приходит в движение, и вот уже Брайан стоит перед моим столом и почесывает части тела, о которых я предпочитаю не думать.

— Мне предложить туристам вернуть деньги? — Я говорю это только для того, чтобы позлить Джона.

— Нет, черт возьми. Это была их идея, а не моя.

* * *

Ветер колышет нашу коллекцию флагов и остатки украшений к Хэллоуину. Спокойствия прошедшей ночи как не бывало. По дороге к полицейскому участку я обгоняю людей, идущих туда же. Вижу и лица, знакомые с детства, и совсем чужие. Замечаю самодельные плакаты на заборах и, сбросив скорость, успеваю разглядеть, что это увеличенные фотографии двух мальчиков, пропавших ранее. «Все еще не найденных», как написано на плакатах. Арчи не удостоится такого внимания.

Пластиковый скелет, сорванный ветром, катится по дороге перед машиной. Это вряд ли можно считать добрым знаком.

Рядом с полицейским участком осталось всего одно свободное место.

— Кэтрин!

Повернувшись на голос, вижу высокую фигуру в плаще с хлопающими полами и красном развевающемся шарфе, которая быстро приближается. Рука в красной перчатке энергично машет, призывая подождать, и я чувствую, как сердце мое замирает. Это один из немногих людей, от которых не получилось отделаться за последние три года. Один из немногих, кто не отступит.

— Я с тобой, ладно, дорогуша? — Мел тяжело дышит. — Эти сапоги стоят целое состояние, и я не собираюсь топить их в торфяном болоте. Плевать, сколько там потерявшихся детей, — я ни на шаг не отступлю от того, кто знает, что делает.

Мела по праву считают одним первых франтов острова, и он тратит кучу денег, выписывая одежду из столиц Европы и Южной Америки. Я смотрю на его новые, безукоризненно чистые резиновые сапоги.

— Они розовые.

Он шутливо хлопает меня по плечу:

— Знаю. В наше время можно купить даже розовые «Хантеры». О чем еще мечтать девушке?

Я часто думаю: если меня что-то и рассмешит, то это будут слова Мела. Мел нисколько не похож на девушку — сто девяносто сантиметров роста, девяносто килограммов веса и необыкновенно большой, как мне говорили, пенис. Он даже не трансвестит. Его одежда, всегда безупречного покроя и очень яркая, явно сшита для мужчины.

Он шеф-повар таверны «Глоуб» здесь, в Стэнли. Два вечера в неделю Мел покидает свою кухню и возглавляет любителей попеть под аккомпанемент фортепиано. После семи вечера в таверну не протолкнуться — в буквальном смысле.

— Дорогуша, я поплетусь рядом с твоей машиной, а ты будешь внутри. — Он с наслаждением выговаривает слово «поплетусь», перекатывая его во рту, словно пахучую мяту. — Только поторопись. А то этот ужасный ветер сдует со шлюхи все ее шмотки. — Он прислоняется к дверце машины в позе проститутки, ожидающей клиентов.

Толпа людей на парковке увеличилась; руководит всем, похоже, констебль Скай. Она была еще бледнее, чем обычно. Волосы у нее спутались, и мне даже кажется, что она спала прямо в мундире. Я помню ее ребенком. Всегда грязную, с разбитыми коленками, в рваной одежде — девочку с мороженым в волосах или пятнами от шоколада на рубашке. Подходя к двери, слышу, как она пытается убедить толпу разбиться на группы по десять человек, выбрать лидера и убедиться, что у них есть транспорт.

Мое внимание привлекает гомон звонких голосов, и, повернувшись, я вижу компанию школьников. Сердце замирает — прямо там, в первом ряду, идет Кристофер Гримвуд, лучший друга Нэда.

Он вырос. Сильно вытянулся за то время, что я его не видела. Теперь его голова, наверное, достает мне до плеча. Лицо тоже изменилось, почти утратив детскую округлость. Подбородок удлинился, на носу появилась заметная горбинка. Боль накатывает неудержимой волной.

В моем сознании — и в сердце — Нэду по-прежнему восемь. В этом возрасте я его потеряла. У него такие же круглые колени и пухлые руки, а детский жирок вокруг шеи образует двойной подбородок. А теперь в Кристофере, неуклюжем долговязом мальчике, который вот-вот навсегда расстанется с детством, я вижу Нэда, каким он был бы сегодня. На гладкой коже могли появиться первые признаки прыщей, и он стал бы похож на моржа с болячками на голове. Он доставал бы меня, переполненный тестостероном, сущий дьявол, делал бы мою жизнь почти невыносимой — и от тоски по нему я готова расплакаться.

Разумеется, я сдерживаюсь. У меня было три года, чтобы научиться делать вид, что всё в порядке. В полицейском участке я нахожу свое имя в списке, висящем над столом, и меня направляют в комнату для совещаний.

* * *

Наша группа состоит из десяти человек. Трое из них в военной форме, а двое в полицейских мундирах, причем один из них — главный полицейский начальник на острове.

Это высокий мужчина, движения которого точны и скупы. Для меня он навсегда Стопфорд, Боб, старший суперинтендант, потому что именно так он представляется при знакомстве. Этот человек, прочитавший несколько книг и посмотревший несколько документальных фильмов, ухитряется убедить самого себя и часть окружающих, что он умнее, чем кажется.

Кофе из кувшина на столе наливает старший преподаватель школы, мужчина по имени Саймон Сэвидж, который стал кем-то вроде героя в том, что полушутя называют «фолклендским Сопротивлением». В самом начале аргентинской оккупации, когда жители островов ждали прибытия британских сил специального назначения, Саймон с помощью запрещенного оккупантами радиопередатчика связался с военными и информировал их о передвижениях аргентинцев на суше. Он был старшим преподавателем и в то время, когда я училась в школе. Такое впечатление, что эту должность Саймон занимал всегда. Его сын Джон — главный детектив на островах.

Свободных мест нет, но я слышу звук скребущих по полу ножек стула и вижу бывшего мужа, который встает со своего места. С тех пор как мы виделись в последний раз, в его волосах прибавилось седины и он похудел.

— Садись сюда, Кэтрин. — Он держит спинку стула, готовый придвинуть его к столу, когда я сяду. Бен всегда очень внимателен ко мне — и на публике, и наедине. Откровенно говоря, мне это не очень нравится, поскольку выглядит покровительственно, но возражения могут быть восприняты так, словно я злюсь на него и жалею о разводе. Бен не виноват, что наш брак распался. Это вина Рейчел.

И, наверное, моя, если быть честной.

Поэтому я сажусь и делаю вид, что не замечаю, как его руки остаются на спинке стула. Напротив нас начальник пожарной службы разговаривает с Робертом Дунканом, владельцем местной радиостанции и еженедельной газеты «Пингвин ньюс».

Ему чуть за семьдесят, но его энергии позавидует и пятидесятилетний. Высокий и худой как жердь. Густые белые волосы, окружающие его голову, похожи на гриву старого льва. У него седые усы и седая козлиная бородка.

Его тоже считают одной из главных фигур Сопротивления: он продолжал радиовещание, когда прибыли аргентинские солдаты, демонстративно транслируя патриотические песни. Альбом «Лондон вызывает» группы «Клэш» звучал по радио, когда аргентинский командир вел свой взвод к зданию радиостанции. Входная дверь разлетелась под аргентинскими сапогами под «Секс пистолс», поющих «Боже, храни королеву». Роб не выключал трансляцию все время, пока спорил с южноамериканскими солдатами, которые пришли закрывать радиостанцию. Время его не смягчило. Сомневаюсь, что на островах найдется человек, которого бы больше ругали или любили, чем Роба Дункана. Кроме того, он — отец Рейчел.

Затем мне приходит в голову, что здесь может появиться и сама Рейчел. Это будет слишком. Я не могу находиться с ней в одной комнате. Уже собираюсь встать, как вдруг вижу два глаза разного цвета, смотрящие на меня из угла. Каллум не спал. Его песочные волосы неплохо бы вымыть, а по смеси каштановых, рыжих и светлых волосков в бороде я вычисляю, что он не брился около тридцати шести часов. У меня такое чувство, что, если я уйду, он последует за мной. И Бен тоже.

Дверь закрывается, и слово берет Стопфорд, Боб, старший суперинтендант. Слева от него стоит майор Вутон, офицер по связям с гражданскими службами. Мы будем свидетелями уже ставшего привычным соперничества: Стопфорд будет претендовать на власть, а Вутон — на компетентность.

— Максимальное расстояние, на которое ребенок в таком возрасте может удалиться за восемнадцать часов, мы оцениваем в десять миль. — Стопфорд делает шаг в сторону, и я вижу на стене за его спиной большую карту Восточного Фолкленда. Кто-то нарисовал на ней красную окружность с центром в точке на ферме Эстансия, где в последний раз видели пропавшего. Больший сектор этой окружности захватывает океан.

— Майор Вутон возьмет взвод и начнет вот отсюда, — Стопфорд указывает в центр окружности. — Его люди будут двигаться к периметру. Остальные начнут снаружи — разумеется, учитывая пляжи — и будут продвигаться внутрь.

— Мы исключаем возможность, что он ушел не сам? — Каллум по-прежнему остается в углу комнаты. — Судя по тому, что говорила мне Скай, в этом районе были другие машины.

— Все они местные. — Стопфорд не смотрит на Каллума. — Мы опросили всех, кто имеет к этому отношение. Мальчика никто не видел.

Старший суперинтендант объясняет, что для завершения поисков потребуется от четырех до пяти часов.

— А что тут делают школьники? — вновь подает голос Каллум. — Зачем нужно, чтобы вокруг бегали взбудораженные дети? В конце концов потеряется еще один.

— Боже упаси. Дети будут прочесывать пляжи. Только старшие. Одиннадцать лет и старше. — Стопфорд кивком указывает на меня. — Ими будет руководить Брайан, коллега Кэтрин. Они все время будут под присмотром кого-то из взрослых. Многие матери также согласились прийти.

Вот где будет Рейчел. На берегу, присматривать за Кристофером. Я вдвойне рада, что к поискам не привлекают младших детей. Хватит мне и того, что я видела Кристофера. Увидеть Майкла, которому теперь восемь — столько же, сколько было Нэду и было бы Киту, — это слишком.

— Бен? — Стопфорд смотрит прямо на моего бывшего мужа. — Хотите что-то добавить?

— У нас есть дежурная машина «Скорой помощи», и миссис Уэст, мама Арчи, будет при ней, так чтобы мы всегда знали, где она. — Бен прочищает горло, затем продолжает: — Когда мы его найдем, он будет замерзшим и голодным. Его нужно согреть, дать немного воды, но не кормить. Если он ранен, не пытайтесь его перемещать. Просто оставайтесь с ним и дождитесь меня или кого-нибудь из моих коллег. Вот так.

— Хорошо. — Стопфорд хлопает в ладоши: — За дело.

Когда все выходят, оптимистичная картина, нарисованная Стопфордом, выглядит такой хлипкой, что может рассеяться даже от слабого ветерка. Все это уже было. Дважды. Люди рассаживаются по внедорожникам, лошадям и квадроциклам, чтобы обследовать местность, убеждая себя, что быстро найдут мальчика. Что ничего особенного не случилось.

— Можно поехать с тобой, Кэтрин? — Бен нагоняет меня, когда я иду к выходу. Я не могу придумать убедительной причины для отказа, хотя очень хорошо знаю, что он ничего не делает просто так.

Мы выстраиваемся колонной. В моей группе только туристы, кроме Мела, Бена и меня, но выглядят они физически крепкими и одеты соответственно: в туристических ботинках и непромокаемых плащах. В данный момент меня больше всего беспокоит парень за рулем арендованного автомобиля, который едет прямо за мной, — дорога скоро закончится.

Вести машину по пересеченной местности нелегко. Даже люди, прожившие здесь всю жизнь, застревают при попытке переправиться через реку, преодолеть каменную россыпь или подняться на крутой склон. Если придется останавливаться и вытягивать его из ловушки, то не было смысла отказываться от поездки к пингвинам. Я уже проинструктировала парня: не слишком приближаться ко мне, чтобы иметь возможность резко ускоряться и тормозить, повторяя мои действия, глубокие овраги преодолевать по диагонали, не держать ногу на сцеплении и при необходимости использовать блокировку дифференциала[11]. Он также должен следить за резким изменением цвета растительности, что обычно указывает на топкий грунт. Парень кивал и выглядел скорее взволнованным, чем раздраженным, и я посчитала это хорошим знаком.

На границе Стэнли мы проезжаем мимо машины «Скорой помощи», и я замечаю мать Арчи, которая собирается сесть на пассажирское сиденье. Она поворачивает голову и смотрит, как мы проезжаем мимо.

— Мне говорили, что вы руководите группой медиков, — обращается к Бену одна из женщин. — Разве вы не должны быть со «Скорой помощью»?

— Пока ребенка не нашли, для «Скорой помощи» нет работы. — На лице Бена, обращенном к женщине, профессиональная улыбка. Он всегда умел обращаться с пациентами, а его смуглое лицо по-прежнему внушает доверие большинству людей. — До тех пор от меня больше пользы в поисковой команде.

Гости острова поражены, как быстро исчезли какие-либо признаки цивилизации. Несколько сотен человек, живущих за пределами Стэнли, разбросаны по территории размером с Уэльс, и большая часть этой территории состоит из маленьких островов. Покидая Стэнли, вы попадаете в пустынную, почти первозданную местность — без дорог, почти без деревьев или кустарников, где присутствие человека практически незаметно. Редкие поселения за пределами Стэнли — это отдельно стоящие жилые дома в окружении хозяйственных построек и брошенной, ржавеющей техники.

В нескольких милях от города колонна разделяется. Часть машин продолжает двадцатимильное путешествие к Эстансии. Мы же, следуя полученным указаниям, съезжаем с дороги и направляемся на запад. Машина тут же начинает подпрыгивать и раскачиваться.

— Черт, это как пытаться трахнуть кого-то в девятибалльный шторм. — Сидящий рядом со мной Мел вцепляется в пассажирское сиденье.

Сзади гробовое молчание. В зеркале заднего вида я ловлю взгляд Бена. Он криво улыбается. Мы оба уже слышали эту шутку.

— Зачем здесь так много солдат? — Голос с явным валлийским акцентом принадлежит одной из женщин.

— На Фолклендских остовах размещен постоянный гарнизон численностью две тысячи человек, — объясняет сидящий рядом мужчина. — Примерно один солдат на одного жителя. На тот невероятный случай, если аргентинцы вернутся.

Какое-то время все молчат. Во время войны я училась на последнем курсе университета. Бен работал в британских больницах. Мел наблюдал все это, находясь в относительной безопасности на «Норланде» — гражданском судне, которое перевозило в район конфликта парашютный полк. Никто из нас не считает себя вправе рассказывать о том, какими были семьдесят четыре дня оккупации для жителей острова. Кроме того, островитяне — в лучших традициях телесериала «Башни Фолти»[12] — не любят вспоминать о войне. Возможно, мы считаем, что уже обсудили всё, что хотели. Неважно, по какой причине, но мы просто об этом не говорим.

— На то, чтобы вы чувствовали себя в безопасности, тратится много британских налогов, — замечает один из мужчин.

— А вы когда-нибудь просыпались утром, чтобы увидеть, как по главной улице вашего города идет армия захватчиков, дорогуша? — Мел, конечно, не местный, но такого терпеть не станет. — А под домашним арестом были? Комендантский час соблюдали? Вас не запирали вместе с пятьюдесятью другими людьми в местном клубе, где всего один действующий туалет?

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, мой милый, что «добрые аргентинцы», которые считают эти острова своими, находятся в трехстах милях отсюда. А до Британии восемь тысяч миль, и у нынешнего премьер-министра нет железных яиц, как у Маргарет Тэтчер. — Мел не отводит взгляд.

— В таком случае, если у вас на одного гражданского приходится один военный, как могло случиться, что пропадает уже третий ребенок?

— Держитесь крепче.

Я направляю машину в овраг. Сзади кто-то охает, Мел чертыхается вполголоса, но мы выбираемся наверх по противоположному склону и продолжаем путь. Каллум, машина которого едет перед нами, исчезает в глубокой впадине, и в воздух взлетает пара потревоженных птиц.

— Патагонские казарки, — говорю я, потому что люди из моей группы заплатили деньги и должны получить что-то взамен. — Самец чисто белый, и его легко заметить. У самки характерные черно-белые полосы на грудке. Обычно они гнездятся на берегу, но в этой впадине пресноводный пруд… Почти приехали — держитесь покрепче.

Выбравшись из впадины, я останавливаю машину. Спрыгиваю на землю и чувствую под ногами голый камень, но затем мы двигаемся на запад, и почва становится болотистой. Каллум со своей группой едет дальше.

Я не раз бывала в этой местности. Пробиралась через болото по каменным россыпям между пучков травы. И каждый раз я кого-то ищу, обычно гораздо меньшего размера, умеющего гораздо лучше маскироваться и избегать хищников, чем человеческий детеныш. Если мальчик здесь, он станет легкой добычей. Я оглядываюсь в поисках цветового пятна, выделяющегося на общем фоне, движения, которое не спишешь на ветер, или едва слышимого шороха, свидетельствующего о панике.

Я веду свою группу по родной земле, дикой и открытой ветрам, и думаю о матери, мимо которой мы проезжали. Когда Нэду было пятнадцать месяцев, я потеряла его на несколько минут. Мы были на пляже. Я пошла к воде, чтобы посмотреть, нет ли там нефтяного пятна, и оставила Нэда выше береговой линии, среди дюн. Оглянувшись, я увидела, что он исчез.

Невозможно описать ужас, который я тогда испытала, — это было самое худшее, что случалось со мной в жизни. Я полностью утратила способность думать и логически рассуждать. Вернулась на то место, где оставила сына, долго звала его, потом побежала в заросли и нашла его там. Он полз за птенцом баклана, наблюдая, как тот прыгает в траве.

— Кэтрин, ты в порядке? — Бен подошел ко мне и смотрит с явным беспокойством. Я вся взмокла, несмотря на ветер, и слишком часто дышу. Киваю, но еще до конца не освободилась от печальных воспоминаний. Потому что происшествие в дюнах не было худшим происшествием в жизни, вовсе нет. Худшее пришло потом, когда я в открытом море услышала голос мужа из рации на лодке:

«Произошел несчастный случай. Машина Рейчел свалилась со скалы рядом с домом. Она оставила Нэда и Кита одних в машине. Бог знает почему. Наверное, ручник был неисправен. Или кто-то из мальчиков дернул за него. Никто не знает. Их везут в больницу. Возвращайся как можно скорее».

Когда я немного пришла в себя и способность размышлять вернулась, я поняла, что, когда Бен связался со мной, он уже знал, что мальчики мертвы. А как иначе? Он был там, рядом с домом, когда их вытаскивали из воды. Оба умерли мгновенно, а Бен — врач и понимает, когда человек мертв. Просто он не осмелился сказать мне. Побоялся того, что я могу натворить, получив эту ужасную весть, — в открытом море, в двух часах хода от берега. Подумал, что в отчаянии я могу совершить что-то страшное, погублю и свою жизнь, а этим рисковать он не хотел. Ведь я была на седьмом месяце беременности…

— Что ты делаешь в четверг? С тобой кто-то будет?

— Не беспокойся. — Я упрямо смотрю вперед. Нельзя допустить, чтобы Бен заподозрил, что на четверг у меня есть какие-то планы. И особенно, что я собираюсь убить свою бывшую лучшую подругу. — Прошло три года. Жизнь продолжается.

— Я продолжаю жить. — Лица Бена я не вижу, но знаю, что он близко. Его голос звучит совсем тихо и слышен только мне. — Я нашел способ справиться с этим. Ты — нет, любимая.

Я не останавливаюсь, но слышу долгий, печальный вздох:

— Ты мне все еще не безразлична, Кэтрин.

— Я слышал, морские слоны могут быть агрессивными. — Слава богу, нас догнал Мел. — Если парень на них наткнулся, шансов у него никаких, да? Или на морских львов.

— Возможно. — Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что остальные нас не слышат. — Но если ребенок пошел в эту сторону, беспокоиться не о чем. Так далеко от берега они заходят крайне редко.

— А птицы? Они могут напасть на трехлетнего малыша?

Приходится признать, что такое возможно. Известно, что поморники нападают на людей. В период гнездования местные жители и туристы приближаются к местам их обитания только с большой палкой в руке.

— Если честно, это зависит от того, насколько они голодны, но в это время года еды здесь хватает. — Я пытаюсь ободряюще улыбнуться. Мел — милый парень, и нет смысла его расстраивать. — Вероятно, нам не нужно волноваться, что его насмерть заклевали птицы.

— Всё в порядке, Кэтрин? — Это голос Каллума по радио. Я вижу его вдали, потому что он находится чуть выше нас, и вдруг понимаю, что моя группа почти остановилась. Поднимаю руку, демонстрируя, что у нас всё в порядке. Он отворачивается, не ответив мне, и его группа продолжает движение. Я следую его примеру.

— Хочу у тебя кое-что спросить, дорогуша. Как ты думаешь, я зря трачу время? — У Мела на плече висит свернутая веревка, похожая на лассо ковбоя.

— Пытаясь не запачкать сапоги? Почти наверняка.

— С лейтенантом Мюрреем. — Мел преувеличенно вздыхает прямо мне в ухо. — С этим большим, роскошным, рыжим парнем. Я приехал на этот богом забытый обломок скалы только ради него.

Это кажется неправдоподобным, но Мел и Каллум познакомились на борту «Норланда», когда Мел был старшим стюардом. По словам Каллума, среди солдат преобладали гомофобные настроения, и поначалу они были враждебно настроены к Мелу, но его добродушие, профессионализм и блестящая игра на пианино покорили всех. К тому времени, когда они прибыли сюда, он практически превратился в талисман полка.

— По правде говоря, я думаю, что ты не в его вкусе, приятель. — Напряженный голос Бена заставляет даже Мела остановиться и умолкнуть.

— Перед нами болото, — сообщаю я группе. — Шириной метров тридцать, так что дальше двигаемся гуськом.

Одна из женщин нервно смотрит на густую поросль папоротника и бледной травы, на темную землю под ними.

— Что, если он провалился в болото? — спрашивает она. — Он может быть прямо на дне. А мы пройдем мимо.

— Мы еще не добрались до того места, где он пропал, — говорю я. — Маловероятно, что он ушел так далеко.

— Но это уже третий пропавший ребенок. Должно быть, у вас возникают вопросы?

Я не пытаюсь скрыть вздох, но меня опережает Бен:

— Представьте, что ребенок пропадает на острове Барри, и у нас нет оснований предполагать, что произошло что-то более ужасное, чем падение в море.

Она слушает, польщенная его вниманием.

— Через год на острове Рил пропадает другой ребенок, — продолжает Бен. — Не обязательно связывать эти два исчезновения. Просто похожие расстояния и временные интервалы. Затем проходит еще год, и пропадает еще один ребенок, чуть младше первых двух, но вы же надеетесь его найти. Вы ведь не будете кричать о серийных убийцах и педофилах — вот и мы этого не делаем.

Похоже, женщина удовлетворена ответом. По крайней мере, на какое-то время она умолкает. Разумеется, Бен изложил наиболее благоприятный сценарий, при котором ребенка скоро найдут, а единственными последствиями приключения будут волчий аппетит и несколько синяков. Но это не объясняет, почему вчерашние поиски закончились неудачей.

Радио снова оживает. Я прошу тишины, и все подходят ближе. Группа Каллума на некотором удалении от нас тоже собирается вокруг него. Сердце начинает биться чуть быстрее. Женщина из моей группы подает голос, но ее тут же просят замолчать. Каллум снова поворачивается в мою сторону. Я смотрю на него, думая о том, насколько легче это делать, когда нас разделяет такое расстояние и нет опасности встретиться с ним взглядом. Потом я вижу, что Бен наблюдает за мной.

По радио сообщают о мухах и большом количестве личинок.

— О боже, — говорит дама из Уэльса. — Они его нашли.

5

Дама из Уэльса поторопилась сделать очевидный, но неверный вывод. Я качаю головой, посылая свое, личное, сообщение мужчине на склоне холма.

— Это не может быть Арчи. — Я передаю рацию Мелу и повышаю голос, обращаясь к группе: — Личинки могут вылупиться через двадцать четыре часа, но для этого должно быть теплее, чем ночью на Фолклендах, даже в конце весны. Арчи должен был умереть до того, как пропал. Но даже в этом случае…

Мел хлопает меня по плечу и одобрительно выставляет большие пальцы вверх.

— Мертвая овца, — говорит он. — Я попросил доставить ее в «Глоуб», вечером приготовлю на ужин.

* * *

Мы его не находим. К двум часам дня местность прочесана дважды. Его здесь нет.

В полицейском участке нас кормят, и все набрасываются на еду. Мел буквально прилип к Каллуму. Я держусь в стороне, намереваясь уйти. Через несколько минут руководителей групп собирают в отдельной комнате.

— Речь о ночных дежурствах, — сообщает Стопфорд. — По радио об этом говорят все утро. Призывают людей ночевать на открытом воздухе. Разводить костры. Вероятно, чтобы дать парню какой-то ориентир. Конечно, это несусветная глупость. Скорее они выжгут половину той местности, и я не понимаю, как это ему поможет.

— Думаю, почва слишком влажная и пожара не будет, — говорит Бен. — Все эти призывы понятны. Никто не хочет, чтобы ребенок провел ночь в одиночестве, в дикой местности. Если половина острова будет ночевать на открытом воздухе, он ведь не будет один, правда?

— Полагаю, надо рассмотреть возможность, что он мог покинуть остров.

Все поворачиваются на голос — это майор Вутон. В комнате повисает тишина.

— И куда же он направился? — спрашиваю я, но мой вопрос — всего лишь способ подчеркнуть очевидное. — До аргентинской Огненной Земли триста миль, до Южной Георгии почти тысяча, в противоположном направлении. В таком случае куда? Скажем, в Антарктиду, если у вас есть несколько свободных недель…

— Очевидно, на один из соседних островов. — Вутон поворачивается ко мне.

— Ну, это сужает круг.

Вутон выжидающе смотрит.

— Не хотелось бы огорчать вас, но их больше семисот.

Каллум прочищает горло:

— Думаю, майор Вутон ведет к тому, что мальчик, похоже, покинул этот район не один. И давайте признаем — в том, что касается пропавших детей, у наших островов уже есть печальная история.

Молчание. Упрямое, если уж на то пошло, но все задумались. Нас мало. Все мы друг друга знаем. Если перенестись на сто лет назад, то выяснится, что половина жителей — родственники. Единственные преступления на островах — неправильная парковка, редкие подростковые кражи из магазинов и довольно регулярные, но по большей части безобидные попойки по выходным. В нашу тюрьму отправляют пьяных. Мысль о том, что кто-то мог похитить Арчи Уэста, просто чудовищна.

— Нужно закрыть порты, — говорит Вутон. Как будто их тут несколько десятков… — Никто не должен покидать острова.

Это просто паника. Изображать твердость и решительность вовсе ни к чему — покинуть острова все равно никто не сможет. Следующий авиарейс только завтра, даже если б кто-то сумел тайно провести трехлетнего ребенка на борт самолета.

— А что насчет круизного лайнера? — спрашивает Бен. — Он отплывает в четверг.

Я бормочу извинения и выхожу на улицу, захватив по пути пару маленьких сосисок. На парковке выпускаю Куини из машины и скармливаю ей сосиски. Она облизывает мою руку до тех пор, пока на ней не остается ничего, кроме собачьей слюны.

Сзади раздаются шаги. Мне не обязательно оглядываться, чтобы понять, кто вышел вслед за мной.

— Похоже, пора подумать о невероятном, — говорит Каллум.

— Никто из жителей островов не причинит вреда ребенку. Это может быть только кто-то из туристов.

Каллум качает головой:

— Туристы могут иметь желание, но не возможность. Тому, кто не знаком с островами, некуда везти ребенка. Он не знает, где его прятать.

Я молчу.

— Семнадцать месяцев назад, когда в Сёрф-Бэй пропал Джимми Браун, этих туристов здесь не было. И двадцать семь месяцев назад, когда в Порт-Ховарде пропал Фред Харпер.

Верьте Каллуму, сообщающему факты.

— Никто его не похищал. — Я поворачиваюсь в ту сторону, где находится ферма. — Он где-то там. Упал в реку, и его смыло в море, или утонул в болоте и по какой-то причине еще не всплыл. Лучший способ его найти — очистить местность от домашнего скота и поручить армии еще раз проверить ее на тепловое излучение. Теперь мы ищем тело, и, как это ни печально, придется взглянуть фактам в лицо.

Мы пристально смотрим друг на друга.

— Круизное судно обыщут сегодня после обеда, — говорит Каллум после нескольких секунд молчания. — Стопфорд не соглашался, но мы его уговорили. Вутон предоставит в его распоряжение всех, кто не занят на охране базы. Осмотрят также рыбацкие лодки. Собственная частная армия позволит нам к концу дня исключить всех туристов.

Если сегодня обыщут лодки, то завтра все мы будем вне подозрений. Вернем себе свободу передвижения. А этот разговор не имеет смысла. Мне следует просто сесть в машину и уехать.