Критически мыслящая интеллигенция, аристократия и столичные политические круги смотрят на него свысока. Прогрессивные газеты разочарованно пишут, что назначение Суареса — ошибка и только укрепляет «франкизм после Франко». Официальные СМИ делают упор на молодость королевского избранника — кто принесет перемены, как не новое поколение? Кроме молодости и располагающей внешности новый премьер обладает еще одним важным активом: Суарес вырос внутри франкистской системы, которую призван трансформировать, хорошо знаком с ее законами, формальными и неофициальными, знает в ней каждый уголок.

– Уж лучше так, чем если тебя взорвут, потому что кто-то разозлился из-за того, что кого-то посадили в тюрьму, – продолжил Густав. – Пока не было ни одного случая, чтобы погибшего в результате непонятного террористического акта признали великим художником.

Молниеносное назначение Суареса — спецоперация, разработанная королем и его бывшим учителем, главой кортесов Фернандес-Мирандой. Она потребовала сложных договоренностей с консервативными членами Совета королевства. Вместе с ортодоксальными франкистами Миранда убирает из тройки Фрагу, Ареильсу и еще нескольких влиятельных функционеров-либералов. Но список не может состоять только из деятелей прошлого, и члены Совета соглашаются на Суареса, не видя в нем реального претендента на пост. Они уверены, что Суарес — декоративный кандидат «для комплекта». Выходя с заседания Совета, Миранда бросает загадочную фразу: «Теперь я в состоянии предложить королю то, о чем он меня просил».

– Разве только тебя прикончит RAF [123], – сказал Мартин. – Или умертвит лично Гудрун Энслин [124].

5 июля 1976 г. Суарес, как до него и сам король, клянется у Распятия в верности принципам Национального движения и законам франкистской Испании. Король рискует. Всем очевидно, что странный выбор сделан им лично, а не консервативными членами Совета или влиятельными либералами в рядах режима. Значит, провал Суареса может подорвать репутацию только что восстановленной испанской монархии.

– От rive droite [125] лучше держаться подальше, – сказал Густав. – Не будем лишать себя шанса крякнуть каким-нибудь более художественным способом и стать недосягаемо великими после смерти. Хотя рискнуть всё-таки придётся. Приятель Пера с Республики снова устраивает вечеринку.

Суарес начинает стремительно. Сразу после присяги он обращается к испанцам по телевизору. Молодой и обаятельный премьер в духе своего времени прямо перед камерой задумчиво закуривает, прежде чем обратиться к гражданам. Невероятный контраст по сравнению с сухим, вечно зажатым Ариасом, чей неподвижный классический бюст во время телеобращений нависал над пустым канцелярским столом.

– Какой приятель?

Суарес расслабленно сидит на низком диване у модного журнального столика, на стеклянной столешнице — художественный альбом и пепельница, на втором плане множество книг, цветы, пестрая занавеска и уютная лампа. Интерьер выглядит естественным и обжитым, узнаваемым для каждого испанца среднего класса почти как собственный дом. Суарес жестикулирует, иногда улыбается, но большую часть выступления серьезен, поглядывает на лист бумаги с тезисами и явно волнуется. Он говорит о реформе: «Следующее правительство должно быть результатом выбора большинства испанцев». В этот момент он уже знает, что звездные реформаторы из представителей испанской номенклатуры отказались с ним сотрудничать.

Обойденные и обиженные номенклатурные либералы с премьерскими амбициями Мануэль Фрага и Хосе Ареильса покидают правительство. Суарес представляется им, как и многим в Испании, временным недоразумением, связью с которым лучше не портить репутацию. Король дважды звонит Фраге и уговаривает остаться на посту, но тот непреклонен. Работа в министерстве внутренних дел, где Фрага регулярно имеет дело с самыми вызывающими, безрассудными, а то и вовсе преступными формами борьбы с режимом, искажает его взгляд на оппозицию, делает Фрагу более осторожным и консервативным.

Теперь, когда проводить политические реформы, которые Фрага считал делом своей жизни, поручено не ему, Фрага еще сильнее сдвигается вправо. Раз он больше не главный либерал, он становится консервативным аудитором, критиком реформ, но не комически старорежимным, как Ариас или лидеры «бункера». Он собирает вокруг себя просвещенных, респектабельных франкистов и отрицает не сами политические реформы, а то, кем и как они проводятся, участвует в процессе реформирования в качестве главы внутренней консервативной оппозиции. Так системный либерал Фрага, оказавшись не на том месте, на которое рассчитывал, становится системным консерватором.

– Тот, который думает, что он крутой. Фотограф. Если мы проберёмся туда под покровом ночи, то, возможно, уцелеем.

Назначив Суареса премьером, король теряет сразу трех старших друзей и покровителей из тех времен, когда он был кандидатом в преемники: легендарного технократа-реформатора Лопеса Родо, Фрагу, который в 1960-е из фалангистов, скептически относящихся к монархии, перешел в лагерь сторонников Хуана Карлоса и теперь снова отдаляется от него, Ареильсу, который был другом не столько Хуана Карлоса, сколько его отца дона Хуана. Но королю не нужны покровители, ему нужны союзники. Из бывших его педагогов пока рядом с ним остаются Фернандес-Миранда, возглавляющий кортесы и Совет королевства, и генерал Альфонсо Армада во главе секретариата королевского дома, своего рода королевской администрации.

В новом правительстве Суареса нет известных либерально настроенных функционеров или прославленных технократов из «Опус Деи». Из прежнего правительства остались по настоянию короля, который считает, что несет особую ответственность за вооруженные силы, только три военных министра: армии, авиации и флота. И вообще известные и амбициозные люди сомневаются, стоит ли участвовать в этом правительстве. Еще немного, и Суаресу придется полагаться исключительно на приятелей-однопартийцев из Национального движения, и кабинет реформ окажется правительством молодых фалангистов.

– Тот, у которого мы были весной?

Одного тяжеловеса-реформатора король все же убеждает остаться в правительстве. Представитель христианско-демократического направления в номенклатуре, глава аппарата правительства и вице-премьер Альфонсо Осорио из группы «Тацит» остается на своем месте и убеждает других членов группы поддержать нового премьера. «Тациты», которые уже занимали посты в первом условно либеральном правительстве Ариаса, соглашаются работать в правительстве Суареса. Портфели в нем поделены между христианскими демократами, прогрессивными фалангистами, университетскими интеллектуалами с управленческим опытом и бюрократами с университетским.

– А мы не можем раздобыть где-нибудь эти лыжные маски, которые носят грабители?

Некоторые члены правительства связаны с бизнесом, который стал главным бенефициаром режима в годы экономических реформ, а теперь стремится к модернизации политики. Многих Суарес знает лично со времен своего губернаторства в Авиле, по работе в Национальном движении и на телевидении. Большинству членов нового правительства нет 50 лет, некоторым даже сорока. Это функционеры второго и третьего эшелона, чьи имена мало кому известны, хотя это имена управленцев со стажем из государственного и корпоративного сектора. Критика со стороны прессы, всеобщий скепсис и идущее ему наперекор личное доверие короля сплачивают правительство.

– И ты ушёл раньше, потому что хотел попасть в какой-то клуб, который мы долго искали, а когда нашли, оказалось, что за вход надо заплатить уйму денег, и мы отправились пить виски домой, да?

Почти полное отсутствие в кабинете людей более авторитетных и известных, чем Суарес, оборачивается своеобразным преимуществом. Подчиненные слушаются своего не слишком престижного премьера и готовы работать с ним как единая команда в рамках выбранной им стратегии.

– Таких вечеров было море. Это имеет какое-то значение? У приятеля Пера вечеринка. Единственная проблема, как я понимаю, заключается в том, чтобы добраться живыми на правый берег и обратно… может, такси?

Главное в этой стратегии — темп. Нужно опережать оппонентов, действуя быстрее, чем они успевают реагировать. Тяжеловесы либерального крыла, знаменитые министры с амбициями работали бы с оглядкой на накопленный политический капитал, связи, обязательства, годами складывавшийся имидж. А для реформаторов второго ряда единственный способ нарастить общественный вес — это успешно провести реформы. «Работайте без страха», — напутствует министров король на первом заседании нового кабинета, которое проводит лично.

Они отправились туда, и Мартин испытал облегчение, когда нигде не увидел брюнетки в красном свитере. Он запасся вином. Поболтал с приятелями Пера по Сорбонне. Он увлечённо рассказывал кому-то, что Фуко не дали место в докторантуре Уппсальского университета, потому что посчитали его слишком странным, когда вдруг заметил, что в комнату вошла она.

Хуан Карлос отказывается от традиционной привилегии испанских монархов, за которую так держался Франко, — назначать на испанские кафедры епископов. Теперь это внутреннее дело церкви. И она сразу же становится стратегическим союзником нового короля и правительства.

В обращении к гражданам Суарес обещает политические реформы, референдум по ним и выборы через год. При позднем Франко тоже проходили ограниченные цензом выборы в местные органы и частично в кортесы. Случались и референдумы. Но все это были авторитарные мероприятия. Суарес явно имеет в виду иное: выборы, по итогам которых будет сформировано правительство. Буквально как в Португалии, только без революции и наверняка без коммунистов.

Ловушка захлопнулась, третий звонок прозвучал, на то была воля Вселенной, и вот уже Мартин подносит ей зажигалку и спрашивает, как её зовут, и это уже первые строки короткого и напряжённого рассказа, где главным разделительным знаком станет запятая, за которой последует многоточие. И вот Мартин Берг сидит на диване рядом с Дайаной Томас, и его рука лежит у неё на плече, а его левая нога прижата к её правой, и кто-то поднимает полароид, а Мартин поднимает свой бокал, щелчок, и всё уже необратимо.



Контролируемая демократизация

III

Обещания Суареса звучат дерзко, но формально реакционерам придраться не к чему. Он — вчерашний генсек правящего Национального движения, премьер-министр, только что назначенный королем с соблюдением всех процедур, а тот — преемник самого Франко. Цепочка нигде не прервалась, повода для мятежа нет. Суаресу и Хуану Карлосу удается начать публичный разговор о неслыханных прежде политических новшествах, нигде не нарушив букву действующих законов.

ЖУРНАЛИСТ: Насколько автобиографичны тексты того периода?

Граждане поправили дела за годы испанского экономического чуда, но давно отвыкли от политической борьбы, зато помнят или им рассказывали в школе, как она 40 лет назад переросла в гражданскую войну, и наблюдают похожие события в Португалии. Обывателя устраивает непугающий вариант демократизации под контролем действующей власти.

Оппозиция не хочет отдавать демократизацию в руки представителей режима, но и не способна вырвать ее из них. Чтобы не остаться в стороне, оппозиция, в принципе, согласна на переход к новой политической системе при помощи переговоров с властью. Граждане одобряют конструктивное участие оппозиции в реформах. Без него нововведения начнут буксовать и вместо настоящих преобразований родится что-то вроде очередных «политических объединений». Стоящая над душой у власти оппозиция, которая грозит перехватить инициативу, этого не позволит. Давление улицы подгоняет правительство. Первый же митинг, разрешенный по принятому летом 1976 г. более либеральному закону о собраниях, оборачивается массовым шествием в центре Мадрида, где вместе с заявленными экономическими лозунгами звучит политический: «Амнистия! Свобода!»

МАРТИН БЕРГ [пьёт воду, слегка кашляет]: Насколько? В процентах?

ЖУРНАЛИСТ [взмах рукой]: В них есть автобиографическая составляющая?

Так начинается соревнование между правительством и оппозицией за контроль над демократическими реформами. Оппозиция норовит уличить правительство в том, что его намерения несерьезны, а перемены декоративны. Правительство обличает оппозицию в нарушении общественного согласия и политическом эгоизме. Это немного похоже на будущее соревнование двух советских реформаторов — Горбачева, который остался во главе КПСС, и Ельцина, вышедшего из правящей партии и атакующего режим извне. Но испанские реформаторы во власти держатся уверенней.

* * *

Суарес не прочь расколоть оппозицию на радикальную и более сговорчивую. Хотя законов, легализующих партии, еще нет, всем партиям правее коммунистов новое правительство сразу же позволяет действовать открыто. В кортесы опять вносят поправку к уголовному кодексу, которая должна вывести из-под ответственности создание политических объединений. Мягкая редакция поправки теоретически позволяет легализовать коммунистов, жесткая — оставляет вне закона «партии, подчиненные международной дисциплине и ориентированные на построение тоталитарного общества». Иными словами, партии, у которых есть иностранные кукловоды. Этим условиям тендера коммунисты в глазах критиков не соответствуют.

Поскольку телефона у них не было, не было и безответных гудков, притягивающих тишину. Не было ожидания. Проснувшись утром после вечеринки и посмотрев на часы, Мартин понял, что с того момента, когда он, прислонившись к стене, обнимал тёплую талию Дайаны, прошло меньше двенадцати часов. Меньше двенадцати часов назад её тихий смех звучал совсем рядом с его ухом, хотя с тем же успехом это могло быть двенадцать лет назад. Телефонами они не обменялись. И никогда больше не увидятся. И хорошо, потому что тогда он сможет писать домой Сесилии с чистой совестью. (Во всяком случае, с меньшими угрызениями.) Не придётся недоговаривать и скрывать, как он уже себе представлял. Всё почти невинно.

Принята жесткая редакция, но даже она встречает сопротивление: 245 прокурадоров за нее, но 175 против — рекордное количество за все время существования дисциплинированного франкистского парламента. О том, чтобы провести мягкий вариант через кортесы, не может быть и речи. Реформаторы сразу же сталкиваются с тем, что их ресурс не безграничен.

Через несколько дней Мартин в недоумении смотрел на адресованное ему письмо с незнакомым почерком на конверте.

Оппозиция публично преуменьшает значимость начинаний Суареса, уверяет, что это всего лишь очередная попытка «приодеть» режим поприличней, построить демократию без демократии. В течение августа Суарес встречается с оппозиционными политиками, в том числе лидером Социалистической рабочей партии Фелипе Гонсалесом. Аудиенция проходит тайно, в частном доме.

Внутри оказался полароидный снимок – он и брюнетка в красном свитере, и записка: дата, время и подпись «Дайана».

Новое руководство социалистов понимает, что революции в Испании не будет и свободные выборы, даже с участием представителей нынешнего режима, но без ограничений для участия оппозиции, — огромный шаг вперед. Социалист Гонсалес впечатлен тем, как франкист Суарес обходителен и готов слушать политического противника. Они становятся приятелями и сохранят теплые отношения надолго. Своей партии Гонсалес сообщает, что Суарес искренне хочет демократии «без прилагательных» — не «особой», «испанской», «национальной» и так далее, а как у всех. Однако часть оппозиции по-прежнему считает, что проводить выборы, когда весь административный ресурс — телевидение, избиркомы, местные органы власти и полиция — находится под контролем франкистов, бессмысленно.

* * *

Параллельно Суарес встречается с противниками перемен из числа влиятельных функционеров. Их он старается убедить, что коль скоро изменения неизбежны, лучше поддержать его план, чем довести дело до революции и остаться за бортом государственного корабля.

С их первого свидания он вернулся на следующий день в два часа дня. Дома никого не было. Он лёг в кровать и немедленно уснул.

Когда-то во главе телевидения Суарес был успешным пиарщиком Хуана Карлоса. Теперь ставший королем Хуан Карлос возвращает долг: он ездит по стране и агитирует за реформы, предложенные правительством. Особенно удается поездка в Галисию, где король, повторяя барселонский успех, произносит часть выступления на галисийском языке.



Ближе к вечеру объявился Густав, шумел, звенел бутылками и наконец неоправданно громко хлопнул дверью. Мартин растерянно моргал. Обессиленное тело болело, как будто он бежал Гётеборский полумарафон, после чего отрывался на вечеринке.

Свобода без гнева

Представители политических партий и правительства учатся спорить публично и объяснять гражданам свои действия. Журналист Хосе Луис Балбин в начале 1976 г. запустил телепрограмму La Clave («Ключ»). Она подчеркнуто современная: логотип написан крупными желтыми пиксельными буквами на синем фоне — так выглядит текст на экранах тогдашних компьютеров. Передача выходит на втором канале испанского телевидения, чуть в стороне от самого массового зрителя. Гостям показывают сюжет, потом они обсуждают его, в конце ведущий рекомендует зрителям список литературы для более глубокого изучения вопроса.

Зарождающаяся испанская демократия очень интеллигентна. Программа «Ключ» поднимает запретные темы вроде легализации компартии, абортов и частного образования и даже начинает дискуссию о роли Франко в испанской истории. Зритель впервые видит живое столкновение разных точек зрения по вопросам, на которые ему раньше давали единственно правильные ответы, в лучшем случае прозрачно намекали на разногласия.

– Где ты был вчера? – спросил Густав, не глядя на него.

В том же 1976 г., в период «преддемократии», в Испании появляются новые газеты и журналы. Среди них будущие гиганты прессы El Pais и La Opinion и вместе с ними Avui — первый журнал на каталанском языке. Ежемесячный журнал Cambio 16 («Перемены 16»), в котором обсуждаются реформы режима изнутри, издаваемый 16 близкими к власти сторонниками реформ, становится ежедневной газетой Diario 16 («Ежедневник 16»).

– Вырубился на диване у Пауля и немца.

К перезапуску издания рок-группа Jarcha записывает песню «Свобода без гнева», которая становится хитом: «Старики говорят, что в этой стране была война и что есть две Испании, которые еще хранят старые злые страхи… но бывает свобода без гнева, а если нет, так будет». «Свобода без гнева» — это практически программа молодого короля Хуана Карлоса и премьер-министра Адольфо Суареса. Ее противопоставляют португальской «разгневанной» свободе.

Впервые со времени победы Франко в гражданской войне в Каталонии официально празднуют национальный день — La Diada. Праздник ограниченного в правах на протяжении 40 лет национального меньшинства — очередное доказательство серьезности намерений Суареса. Но и консерваторы удерживают важную позицию в национальном вопросе: баскский флаг, икуринья, все еще запрещен. Аргумент силовиков: «Наши товарищи гибли, снимая сепаратистский флаг, который террористы использовали как ловушку, мы не можем отдавать ему честь». Несмотря на запрет флага, умеренное политическое крыло ЭТА задумывается о создании партии и участии в легальной политической жизни. Главного сторонника превращения ЭТА в партию немедленно убивают свои же непримиримые.

Густав кивнул, на лице вспыхнула подозрительная улыбка.

Оппозиционные группы и партии открыто собираются 4 сентября в отеле Eurobuilding в Мадриде, чтобы обсудить взаимодействие в новых условиях. Кроме членов «Широкой хунты», официально называющейся «Демократической координацией», присутствуют независимые группы христианских демократов и социалистов, региональные объединения и просто известные либералы и демократы.

Еще весной на менее масштабном собрании такого рода, где была сделана попытка представить «Широкую хунту» общественности в Мадриде, оппозиционеров задерживало МВД. Теперь все проходит спокойно. Председательствует Хоакин Руис-Хименес, один из самых известных франкистов-диссидентов, бывший министр образования, уволенный в конце 1950-х из-за студенческих волнений в Мадриде. Пресса широко освещает событие, цензура бездействует, как и полиция. Практические результаты собрания невелики: собравшиеся решают подготовить свой проект политической реформы и выбирают комитет для связей с правительством.

– С перепоя?

Значительны результаты мероприятия для Суареса: оппозиция, которая вроде бы собралась против него, обсуждает транзит к демократии внутри франкистского правового поля, хотя прежде выставляла его ликвидацию в качестве предварительного условия. Именно этого и хочет от оппозиции Суарес — согласия на переход к демократии в правовом поле диктатуры. На это пока не согласны коммунисты, которых власть предпочла бы оставить за бортом, чтобы не раздражать консервативных силовиков.

– Причём дикого.

Вооруженные силы считают себя не только защитой от внешних угроз, но и хранителями статус-кво внутри страны, ведь режим родился из восстания здоровых сил армии против обанкротившейся республики, и армия готова повторить. Король просил Суареса не менять военных министров, и тот нехотя согласился. В результате за армию в правительстве, как и раньше, отвечает реакционный генерал, вице-премьер по вопросам обороны Сантьяго Диас де Мендивиль, который решает, что пришло время действовать.

– Пойдём есть пиццу?

Сантьяго и другие консервативно настроенные генералы встречаются с политиками «бункера» — главой «Новой силы» Бласом Пиньяром, шефом «Союза ветеранов» Хосе Антонио Хироном и бывшим командующим гражданской гвардией Иньестой Кано, уволенным после убийства Карреро Бланко за приказ стрелять по подрывным элементам. Цель встреч — показать, что консерваторы и армия едины и не спускают глаз с политиков.

Для консервативных военных сохранение режима — не политика, а патриотический долг. Король, бывший курсант трех военных академий, продвигавшийся по лестнице званий со своими однокурсниками, понимает армию не хуже, чем Суарес, прошедший все ступеньки партийной лестницы, правящую партию. Он объясняет Суаресу, что главные офицерские ценности — честность и прямота. У военных не должно сложиться впечатления, что политики что-то замышляют за их спиной, с армией надо объясниться. Все помнят, что обида офицеров на реформатора Каэтану, который не посоветовался с ними по важным для армии вопросам, запустила португальскую революцию.

– Bien sûr [126].

Суарес тоже не хочет, чтобы армия чувствовала себя обойденной. По совету Хуана Карлоса он 8 сентября встречается с военными министрами, главами штабов, генерал-капитанами провинций — всего с 29 высокопоставленными военными. На этой неофициальной встрече премьер лично разъясняет им проект политической реформы, ее необходимость и неизбежность, рассказывает о полном одобрении проекта главой государства, королем Хуаном Карлосом, которому военные присягали на верность, и просит у генералов «патриотической поддержки».

Задача Суареса практически невыполнима: можно встретиться с военными, чтобы они не чувствовали себя обманутыми, но как сказать им всю правду — что речь идет о переходе к конкурентной демократии, похожей на ту, которую участники встречи помогали ликвидировать 40 лет назад? Суарес в целом верно объясняет им проект, но старается изъясняться так, чтобы у генералов сложилось впечатление: будет меняться форма, но не суть. Когда-то, возглавляя телевидение, он дарил их женам цветы и приносил извинения, что приглашает их мужей в студию в вечернее время. Теперь он дарит самим генералам букеты свежих, разноцветных слов, и многие генералы очарованы.

В последний месяц Густав сбросил килограммы, набранные летом. Ноги – спички в чёрных джинсах. Старая тельняшка болтается на груди. Джинсовая куртка явно велика. Вместо соломенной шляпы фуражка. Вместо сандалий разваливающиеся баскетбольные кроссовки. Пожилые дамы смотрели ему вслед с осуждением, а Мартин почему-то чувствовал, что критика направлена в его адрес, потому что он недостаточно заботится о своём друге. Хотя вряд ли Мартин был виноват в том, что завтрак Густаву заменяли две сигареты, а об обеде он чаще всего забывал.

Очарованы они настолько, что главный вопрос — «А что у нас с легализацией коммунистов?» — один из них задает под конец, когда встреча практически завершилась, буквально в прихожей, на ходу и почти в шутку, настолько сам вопрос кажется несерьезным, неуместным и немыслимым. Суарес отвечает, что коммунистов с их нынешним уставом, конечно, никто не легализует. В частности, он имеет в виду свежую поправку в уголовный кодекс, которая разрешает легализацию политических объединений за исключением тех, которые подчинены международной дисциплине и ориентированы на построение тоталитарных обществ, а коммунисты как раз таковыми являются.

Съев только половину своей пиццы, Густав отложил в сторону нож и вилку и заказал ещё одно пиво.

Суарес обманывает военных. Ведь его представители уже ведут тайные переговоры с генсеком коммунистов Сантьяго Каррильо об условиях, на которых компартия может вернуться в легальную политику. И одновременно не обманывает. Никто тогда не обращает внимания на эту его оговорку — «с нынешним уставом»; коммунисты — они и в Африке коммунисты. Но как раз в это время испанские коммунисты интенсивно меняются. Их генсек Сантьяго Каррильо провозгласил построение еврокоммунизма, независимого от Москвы (это уже не «международная дисциплина»), отказался от насильственной и даже мирной революции, согласен действовать в рамках классической буржуазной демократии (то есть больше не ориентирован на построение тоталитарного общества) и прощупывает почву, чтобы получить допуск к выборам вместе со всеми в обмен на признание демократизации в действующем правовом поле.

– Написал что-нибудь?

Ответ Суареса генералам надо понимать так: компартия не может быть легализована в нынешнем виде, но если коммунисты изменят свой устав и изменятся сами, тогда посмотрим. По сути, Суарес говорит генералам: «Разве можно легализовать такую партию?» — с упором на слово «такую». Вот если она вдруг станет другой! Прямого обмана здесь нет, весь процесс останется в рамках не только действующего права, но и общечеловеческой морали — настолько, насколько в нее помещается уклончивая формулировка, которую не торопятся разъяснить, помноженная на нерешенность вопроса. Ведь в этот момент Суарес и сам не знает наверняка, будут легализованы коммунисты или нет, и если будут, то когда. Просто хочет оставить дверь открытой.

Мартин с набитым ртом покачал головой, а проглотив, сказал:

Можно предположить: если бы Суарес рассказал о своих контактах с коммунистами и работе правительства над тем, чтобы главная оппозиционная партия изменила свои цели и методы, недоверия, которое сопровождало впоследствии отношения между армией и правительством Суареса, не возникло бы или его было бы меньше. Но в тот момент Суарес сосредоточен на главной цели: провести через правительство и кортесы закон о политической реформе, изменить политическую систему, не нарушая действующих законов, а в кортесах и правительстве заседают те же неуступчивые генералы и их многочисленные сторонники, для которых сама мысль о контактах с коммунистами — смертный грех.

– Пока нет. А ты?

Теперь, когда военные поставлены в известность и не возражают, можно двигаться дальше. После долгого обсуждения проекта политической реформы на заседании правительства его одобряют все министры, включая военных. 10 сентября Суарес рассказывает о проекте испанцам в специальном телеобращении. Всем ясно, что речь идет о самом радикальном повороте в истории режима — более радикальном, чем экономические реформы 1950–1960-х.

– Не-а. С тех пор, как мы вернулись, всё только хуже и хуже.

Правительство радуется рано. Вице-премьер по обороне генерал Фернандо де Сантьяго де Мендивиль категорически отказывается поддержать законопроект о свободе профессиональных союзов, который выносят на обсуждение правительства. Слишком многие помнят, что левые профсоюзы и партии участвовали в отъеме собственности и в репрессиях. Они же поставляли на фронт гражданской войны республиканских солдат. Независимость профсоюзов откроет путь легализации прокоммунистических «рабочих комиссий». С точки зрения генерала, это равносильно легализации компартии в профсоюзной сфере.

Начинался сезон смертной тоски, и никуда им от него не деться, пока Густава снова не разомкнёт. Мартин, видимо, не удержался от гримасы, потому что Густав спросил:

Для Суареса открытое сопротивление вице-премьера при согласии остального правительства — повод уволить реакционного Сантьяго де Мендивиля. Король и единственный тяжеловес в правительстве, глава его аппарата Альфонсо Осорио, не одобряют этого решения. Пребывание ультраконсервативного генерала Сантьяго в правительстве реформ действует на военных успокаивающе. Теперь, после его отставки, яснее оформляется разрыв между силовиками, которые, по их представлению, хранят державу, оберегая ее политический уклад и территориальную целостность, и безответственными гражданскими политиками, готовыми в угоду иностранцам, критиканам и журналистам рискнуть и тем и другим.

Суарес чувствует, что новая политическая система, к которой он движется, несовместима со старой армией, а генерал Сантьяго мешает начать реформу армии. На его место премьер приглашает рационально мыслящего и почти реформаторски настроенного генерала Гутьерреса Мельядо, тощего человека с худыми руками и ногами и с тонкими усами на длинном лице.

– Ты хочешь что-то сказать? – В голосе звучало явное раздражение.

Мельядо мало чем отличается от франкистских генералов, власть которых он призван демонтировать. Он тоже ветеран гражданской войны. 18 июля 1936 г. он поднял свой полк против республики в самом Мадриде. Но армейский мятеж в столице не удался, и Мельядо оказался в республиканской тюрьме, чудом избежал расстрела и в Мадриде, который до конца войны оставался республиканским, вел разведывательную деятельность в пользу националистов. Сорок лет спустя генерал Мельядо относится к почившему Франко и старому режиму сдержанно, удручает его и техническое отставание испанской армии от армий демократических стран.

– Нет, я просто подумал… так всегда бывает. Сначала всё хорошо, потом плохо. А потом всё снова хорошо. Но тебя охватывает паника, и кажется, что плохо будет вечно.

Армия принимает назначение Мельядо настороженно. По мнению многих, он не дозрел до такого высокого поста, как вице-премьер по обороне. Для должности, по сути, второго человека в армии после короля есть генералы старше и опытнее. Недовольные этим назначением считают, что Мельядо столковался с политиками и обошел более заслуженных кандидатов на историческом повороте — продался политикам за должность. К тому же Мельядо — разведчик и спецслужбист, а их фронтовые генералы считают ниже себя.

Густав тёр переносицу большим и указательным пальцами.

Происходит то, чего все давно ждут со страхом. Из армии, из самого сердца силовой корпорации, раздается громкий голос против начинающейся политической реформы, и это голос генерала Сантьяго, чье место занял Мельядо. Уволенный из правительства вице-премьер пишет открытое письмо и рассылает его другим генералам. Письмо тут же печатает орган «бункера» — газета El Alcazar.

– Дело не только в этом.

Свою не вполне добровольную отставку генерал Сантьяго демонстративно подает как дело чести. «Правительство занимается тем, с чем я не могу согласиться, — пишет генерал. — Оно легализует левые профсоюзы, на которых кровь жертв в красной зоне Испании во время гражданской войны, и среди этих профсоюзов — коммунистические \"рабочие комиссии\". Дурные последствия этого шага скоро станут очевидны всем. Я считаю, что политическое вмешательство армии в данный момент приведет к нежелательным последствиям, но мои совесть и честь не позволяют мне оставаться в правительстве».

– А в чём тогда?

Это лучше, чем мятеж, но это типичный «звон сабель», которым испанские военные традиционно подбадривают друг друга, когда хотят послать грозное предостережение гражданским политикам. Под такой звон не первое столетие проходит вся политическая жизнь Латинской Америки, Азии, Северной Африки, Ближнего Востока и, разумеется, самой Испании, чья новейшая история — череда интервенций силовиков в политику.

– Ну… Просто у меня самого спад. Давай лучше сменим тему.

Вскоре пришло очередное письмо от Сесилии. Несколько дней оно пролежало рядом с пишущей машинкой.

Консервативная пресса превозносит письмо, многие военные выражают солидарность с его автором публично или частным образом. Занять пост Сантьяго де Мендивиля после того, как он покинул его «по соображениям чести», многие офицеры считают бесчестным поступком. Это подрывает авторитет нового вице-премьера по обороне генерала Мельядо. Генерал Иньеста Кано, бывший глава гражданской гвардии и убежденный противник либерализации, рассылает войскам собственное открытое письмо под названием «Урок чести». Письма обсуждают в частях — «как в Португалии».

– Что нового в Гётеборге? – спросил Густав, заметив конверт. – Всё равно это сложно – когда человек, с которым ты вместе, так далеко.

Правительство Суареса пытается наказать обоих несогласных генералов и отправляет их в запас на основании статей устава, в давние времена принятых Франко, чтобы избавляться от нелояльных офицеров-монархистов. Но то, что работало при Франко, не работает при преемнике. Оказывается, Франко был прав, когда говорил Хуану Карлосу: «Зачем тебе мои советы? Ты не сможешь управлять как я». Указ об увольнении в запас должен подписать сам Хуан Карлос. Но для увольнения нет достаточных правовых оснований, и военная юстиция может отменить его по апелляции (выстраивая институты, режим еще при жизни Франко отделил правосудие от исполнительной власти). Тогда король окажется автором незаконного указа.

– Да, – ответил Мартин.

Администрация короля и вице-премьер Альфонсо Осорио понимают эту опасность и добиваются того, что дело сначала передают в суд офицерской чести, и суд постановляет, что оба генерала ничего не нарушили, напротив, вели себя образцово и достойно. В глазах недовольных генерал Мельядо выглядит выскочкой, который занял место не по чину и при помощи интриг пытался избавиться от двух старших товарищей, воспользовавшись их патриотической позицией. Оправданные генералы Сантьяго и Кано превращаются в авторитетных защитников франкизма из тех, что регулярно публикуются в El Alcazar.

Когда Густав вышел в туалет, Мартин распечатал письмо и пробежал его глазами. И слава богу, потому что, вернувшись, Густав спросил, как там эссе о «Сердце тьмы»:

Герой гражданской и Второй мировой войны генерал Мельядо все больше изолирован от консервативного сектора армии, но внезапно это помогает делу, ради которого Суарес позвал его в правительство. Мельядо начинает действовать без оглядки на консерваторов в мундирах. Он быстрее продвигает новых, близких ему лично или имеющих такие же взгляды, как он, людей на ключевые посты, а самых реакционных при малейшей возможности оправляет в отставку или в запас. Он постоянно нарушает принцип выслуги лет, на который молятся в испанской армии, и пропускает вперед офицеров, ориентируясь на их образование, опыт, стажировку в более современных армиях, знание новой техники. Например, заслуженный генерал Миланс дель Боск, командующий самой боеспособной бронетанковой дивизией, расквартированной в Брунете, пригороде Мадрида, уверен, что его обошли при назначении главы объединенного генштаба. А ведь дивизия Брунете считается той силой, которая в одиночку может совершить или предотвратить любой переворот.

– Его напечатали?



– Э… да, напечатали.

Перед самоубийством кортесов

– Круто!

Правительство утвердило реформу, но ее пока не одобрили франкистский парламент и антифранкистская оппозиция. На рубеже октября–ноября 1976 г. объединенная в «Широкую хунту» оппозиция становится еще шире: в нее вступают пять региональных демократических фронтов. Теперь она называется «Платформа демократических организаций». На встрече, которая проходит 4 ноября на Балеарских островах, делегаты «Платформы» осуждают предложенный Суаресом референдум по закону о будущей политической реформе и приходят к выводу, что оппозиция должна его отвергнуть. Референдум нельзя признавать, пока политические партии не легализованы, в тюрьмах томятся политзаключенные, а радио, телевидение и весь аппарат государства работают на действующий режим. Решено призвать граждан к бойкоту.

– Да. Потрясающе.

Все еще нелегальные независимые профсоюзы агитируют устроить забастовку. Формально ее требования экономические, но забастовка — возможность для левых партий показать свою силу: вот что ждет власть, если оппозиция останется вне закона. До голосования в кортесах по проекту реформы остается четыре дня. Наиболее непримиримые оппозиционеры, прежде всего коммунисты, стремятся превратить забастовку во всеобщую: а вдруг это та самая революционная стачка, которая сметет старый режим и произведет желанный «политический разрыв»? Хотя сами не очень верят, что такое возможно.

Правительство принимает жесткие мобилизационные меры, которые поддерживают работу связи, транспорта, почты, арестовывает и изолирует на время стачки нескольких важных лидеров профсоюзного движения и одновременно идет на уступки бастующим по некоторым экономическим вопросам.

– Поздравь от меня, когда будешь говорить с ней в следующий раз. Или я лучше сам позвоню. У тебя есть монеты?

Самая масштабная за все время существования режима забастовка с участием почти миллиона человек не прерывает нормальную жизнь в стране так, как португальские забастовки последних двух лет. В забастовке, которая объявлена всеобщей, участвует заметная и все же малая часть из 20 млн работающих испанцев, а в следующей за ней однодневной забастовке — еще меньше. В итоге ноябрьские забастовки не подрывают, а скорее укрепляют позиции Суареса перед голосованием в кортесах: он справился, он держит страну в руках, протест не разрастается бесконтрольно.

Мартин наблюдал за ним из окна. Вот он вышел из парадной. Приблизился к таксофону на углу. Жестикулирует, плечи трясутся от смеха. Идёт назад.

Адольфо Суаресу остается провести проект политической реформы через совет правящего Национального движения и кортесы. Но как заставить кортесы, сформированные еще при Франко, проголосовать за демонтаж действующей политической системы? Не лучше ли их обойти или попытаться распустить?

Мартин заправил в машинку лист бумаги, но ни одного слова для ответа найти не смог.

От этой мысли отказываются сразу. Кортесы для Суареса и короля не только препятствие, их не стали бы разгонять или обходить, даже если бы могли. Суарес и Хуан Карлос убеждены, что мирный переход к демократии требует скрупулезного соблюдения действующих законов и процедур. Ведь они поклялись соблюдать эти законы и не должны выглядеть клятвопреступниками. Нарушив правила, они не смогут требовать соблюдения правил от других, в частности от оппозиции, а если правил нет, то все позволено. Король и премьер считают, что демократизация, спущенная декретом сверху, не будет принята всем обществом и может привести к гражданскому конфликту.

Между тем немалое число аппаратчиков умеренно реформаторских взглядов, в том числе членов кортесов, уже объединились под руководством политического тяжеловеса Мануэля Фраги в «Народный альянс», чтобы участвовать в обещанных Суаресом выборах, если им действительно суждено состояться. В том, что какие-то выборы в той или иной форме пройдут, мало кто сомневается: даже Франко в поздние годы с ними экспериментировал. В альянсе Фраги аж шесть бывших министров и целых 180 депутатов действующих кортесов, а еще губернаторы, мэры и уйма служащих помельче.

На следующий день CSPPA или «Хезболла» взорвали бомбу в магазине «Тати» на их улице. Это случилось в среду, занятия в школах отменили. Семеро погибших. Рю де Ренн была забита скорыми и полицейскими машинами. Когда через несколько дней Мартин проходил мимо, на тротуаре по-прежнему лежали осколки стекла.

Фрага привык думать, что политическая реформа — его миссия и крест, и когда ее отдали малоизвестному Суаресу, он чувствует себя как заслуженные генералы, обойденные их коллегой Мельядо, и становится критиком чужой реформы. Он критикует Суареса с консервативных позиций, потому что Суарес явно хочет выделиться на фоне заслуженных реформаторов времен позднего франкизма тем, что готов идти дальше, быстрее, смелее них. Однако консерватизм Фраги — это не консерватизм «бункера». Оппозиция Фраги вопреки ожиданиям работает на реформу. Она помогает отделить сторонников продолжения диктатуры и ультраправых радикалов от рационально мыслящих, респектабельных консерваторов. Консерватизм теперь не равен ортодоксальному франкизму.

– «Тати» для тёток. Хорошо, что мы туда не ходим, – сказал Густав.

Существование такого альянса функционеров, готовящихся к выборам, размывает границу между нынешней и будущей политической системой. Альянс нацелен на граждан, которые хотели бы видеть Испанию реформированной наследницей нынешнего режима. Фрага убежден, что большинство испанцев и на свободных выборах переизберут представителей действующей власти. Его догадку подтверждают опросы; он называет их результаты «социологическим франкизмом», который будет держаться уже не принуждением сверху, а снизу — желанием стабильности и силой привычки. Вера в социологический франкизм, личная убежденность Фраги и то, что одни и те же представители власти состоят в старых институтах — в кортесах, Национальном движении, на госслужбе — и в новых вроде «Народного альянса», ослабляют страх номенклатуры перед политической реформой.

Суарес с союзниками пересчитывают расклад голосов в кортесах. С членами Совета и прокурадорами проводят предварительные беседы, рассказывают им о результатах опросов общественного мнения. Законодатели и сами читают прессу. Большинство журналистов — сторонники демократизации. Они охотно транслируют настроения той части общества, которая ждет перемен. У депутатов складывается впечатление, что, голосуя против проекта Суареса — а голосование открытое и поименное, — они пойдут против народного большинства, в том числе людей, настроенных лояльно и патриотически, и против своих будущих избирателей.

– Густав… – вздохнул Пер.

До руководства партии власти и депутатов кортесов настойчиво доносят простую мысль: реформу поддерживает тот самый король, которого выбрал в преемники лично Франко. Текст закона о реформе создан не оппозицией или где-то за границей, а правительством, глава которого возглавлял правящее Национальное движение. Не поддержать проект означает пойти против не только общественного мнения, но и исполнительной власти и самого главы государства.

Законодатели, получившие свои мандаты от авторитарной системы, не привыкли идти против власти, они приучены одобрять, хотя не всегда делали это единогласно. Вдобавок большинство из них уже пережили на своем веку трансформацию режима: Испания 1960-х не похожа на Испанию 1940–1950-х. Вместе с ними эту трансформацию пережил сам Франко, и, несмотря ни на что, Испания осталась его, то есть их Испанией. Переживут и в этот раз.

Мартин лежал в кровати и думал, когда он в следующий раз встретится с Дайаной Томас.

Наконец, законодателям обещают высокие проходные места в списках на предстоящих выборах. Прокурадорам особенно нравится, что количество депутатских мандатов в обеих палатах будущего парламента равно числу представителей в нынешних кортесах. Это выглядит как обещание сохранить места всем, ну или почти всем. Многим кажется, что они достойно представляют интересы своих округов и граждане вновь изберут их и на более свободных выборах. Большинство депутатов удается убедить: нужно уступить что-то, чтобы не потерять все. По хорошо спланированному стечению обстоятельств в дни обсуждения проекта группа наиболее реакционных прокурадоров находится в парламентской поездке по Латинской Америке.

* * *

Работу с законодателями Суаресу помогают проводить лично король Хуан Карлос со своим бывшим педагогом, а теперь председателем кортесов Торкуато Фернандес-Мирандой, основным автором текста законопроекта, и министры правительства. Каждому министру поручают переговорить с определенным кругом законодателей, близких ему лично или по службе. Суарес берет на себя самых трудных, наиболее строптивых собеседников. Суарес, король, министры лично поговорили почти с каждым из прокурадоров. Каждого призывают поддержать короля и всем дают понять, что от этого зависит покой в стране и их собственное политическое будущее. Совет правящего Национального движения одобряет реформу 80 голосами. Против 13 человек, шестеро воздержались.



Потом их роман покажется ему более продолжительным и содержательным, чем на самом деле.

Голосование-харакири

Утром 16 ноября 1976 г. — это без четырех дней год со дня смерти Франко — Суарес входит в здание кортесов, размахивая зажженной сигаретой. Он явно нервничает, хотя секретные списки, составленные по итогам разговоров с прокурадорами, говорят, что правительство выиграет голосование. На случай затруднений король напоминает Суаресу о своем праве напрямую поставить любой вопрос перед народом на референдуме.

Мартин сможет перечислить все их свидания с точной датой и количеством проведённых вместе часов. Он будет помнить, сколько раз они ходили в ближайший бар на набережной канала Сен-Мартен (четыре). Сколько раз занимались любовью в её квартире в Бельвиле, в этом таинственном месте с полами в шахматную клетку и красными шалями, наброшенными на плафоны (пять). Он сможет шаг за шагом воспроизвести ход событий в тех случаях, когда она говорила, что всё кончено, но потом передумывала (таких случаев было два с половиной).

Проект закона, кстати, включает статью о референдуме, на котором все граждане вслед за депутатами должны одобрить политическую реформу. Суть реформы проста: новый состав кортесов будет избран всеобщим, равным и тайным голосованием. В выборах смогут участвовать политические объединения и партии, и победители сформируют правительство, ответственное перед парламентом. Новый состав кортесов напишет новую конституцию. В проекте не сказано, что он отменяет семь действующих фундаментальных законов эпохи Франко, на верность которым клялись депутаты, министры и сам король. Однако новый закон «О политической реформе» тоже фундаментальный и будет превалировать над семью старыми.

Она работала официанткой, но хотела заниматься литературой. Знакомый её знакомого имел какое-то отношение к какому-то издательству, куда её обещали устроить. Пока же она вкалывала в ресторане в шестнадцатом аррондисмане. Хорошие чаевые, но тоска смертная. Мартин представлял её в униформе – на работе она переодевалась – и в его воображении появлялось чёрное платье, белый передник и, наверное, шляпка. В остальное время Дайана чаще всего носила тот самый красный свитер, который был ей слегка коротковат, и когда она поднимала руки, можно было увидеть полоску живота. Белую, как сливки, кожу. Дайана не придавала одежде никакого значения, надевала то, что первым попадалось под руку. Чаще всего это были «ливайсы», раздражающе похожие на те, что носила Сесилия.

Обсуждение проекта длится три дня, с 16 по 19 ноября. Докладчиком выступает Мигель Примо де Ривера, потомок и полный тезка испанского диктатора — предшественника Франко и племянник основателя фаланги Хосе Антонио Примо де Риверы. Он с юности дружен с Хуаном Карлосом, и пригласить именно его представлять новый закон — идея короля. По убеждениям нынешний Примо де Ривера номенклатурный реформатор, сторонник демократизации режима изнутри, но само его имя, священное для режима, действует успокоительно на консервативных депутатов.

Поначалу думать о Дайане было приятно, но потом это превратилось в мучение. Он терял нить разговора. И смотрел на белый лист бумаги перед собой, пока сигаретный дым лениво поднимался к потолку. И он решил, что освободиться от этой одержимости Дайаной можно, только встретившись с ней. Всего один раз – и он выключит эту систему навсегда. Но он всегда попадал в один и тот же замкнутый круг: Она хочет увидеться? Она не хочет больше видеть его? Если да, то почему? Он сделал что-то не так? Как истолковать ту её фразу, тот взгляд?

Мигель начинает с того, что верность присутствующих наследию Франко и Хосе Антонио бесспорна, однако настало время для более широкого участия испанского народа в политической жизни. Реформистски настроенные депутаты и послушные пассивные консерваторы, которых страшит мысль о публичных спорах с правительством и королем, дают себя убедить. Но представители «бункера» один за другим поднимаются на трибуну, чтобы разоблачить обман. «Мы тоже хотим реформ, — негодует Блас Пиньяр, — но предложенный закон означает не реформы, а конец режима 18 июля. Это не модификация режима, а разрыв (ruptura) с ним, хоть и ненасильственный. Это замена патриотического национального государства государством либеральным». С точки зрения противников реформы, все происходящее — лживый, казуистический спектакль, в котором внешне все по закону, буква соблюдена, но от духа Испании Франко не останется и следа.

Он погасил окурок и напечатал одно предложение. Ему хотелось, чтобы Йеспер и Летиция остались вместе, но для романиста это, видимо, был плохой выбор. Получится мелодрама. Он же не может писать о счастливой любви.

И Мартин оставлял попытки, надевал куртку и шёл бродить по городу.

19 ноября проходит поименное голосование. Председательствующий произносит имя депутата, а тот перед всеми — то есть королем, который за, правительством, журналистами, гражданами, европейскими политиками — говорит «да» или «нет». Осмеливаются сказать «нет» только самые упорные. Результат голосования: 425 за, 59 против, 13 воздержались. «Проект одобрен, сессия закрыта», — говорит спикер кортесов Торкуато Фернандес-Миранда.

У них не было ни одного свидания, когда они не занимались бы любовью.

Суарес закрывает глаза и устало откидывается на спинку депутатской скамьи. Через секунду он встает аплодировать вместе с большинством и принимать поздравления сторонников, которые, выходя из зала, жмут ему руку. Путь к демократизации Испании открыт, причем мирно, без революции, без всеобщей забастовки, без новой гражданской войны и даже без сдачи власти оппозиции. Впрочем, сохраняется риск, что взбунтуется армия. Тринадцать из голосовавших против — высокопоставленные военные.

В тот первый раз она привела его в свою однокомнатную квартиру в восточной части города, неподалёку от кладбища, на котором однажды они проведут несколько часов, разыскивая могилу Джима Моррисона. На самом деле, думал он, пока они трахались на кухонном столе, он предаёт Сесилию не сейчас, не в этот момент. (Хотя, если честно, в процессе Мартин ни о чем особенно не думал; это пришло позже, когда Дайана быстрым движением снова натянула свои пятьсот первые «ливайсы» и спросила, хочет ли он что-нибудь выпить, может, пива.) Он предал Сесилию, уже когда пошёл на встречу с Дайаной. Когда они сели в метро. Когда он поднимался вслед за ней по лестнице. А если копать совсем глубоко, то, может, предательство произошло ещё раньше? На вечеринке у Люсьена. Когда он протянул ей зажигалку и представился. Или позже, когда просунул руку ей под свитер и она улыбнулась.

Происходит то, что историк Пол Престон позже назовет коллективным политическим самоубийством кортесов, которое стало возможным благодаря привычке к послушанию, подкрепленной умело разбуженным чувством национальной гордости и заманчивыми обещаниями. Гордость и обещания сработали, потому что представителям поздней франкистской верхушки надоело быть изгоями в мировой и европейской элите. Они хотят, чтобы их Испания стала европейской страной не хуже других, и в этой будущей Испании король и Суарес обещают им не менее значимую роль, чем они играют в нынешней.

На фоне всех этих предательств, и микроскопических, и более крупных, разве имеет значение собственно половой акт? Разве ущерб не нанесён до того? В морально-философском плане? Если бы он совершил все эти шаги, но в решающий момент, когда Дайана расстегнула джинсы, отступил, – это можно было бы считать смягчающим обстоятельством?

Лоялистам важно, что изменения не приводят к разрушению франкистской законности: тут и покойному вождю не в чем было бы их упрекнуть, он сам так поступал. Происходит то, чему учил юного Хуана Карлоса его наставник и главный автор законопроекта Торкуато Фернандес-Миранда: все законы режима могут быть изменены без разрушения действующего правового поля, так, что оно само изменится.

И поскольку они всё равно уже переспали, то можно с тем же успехом сделать это ещё раз.

Вряд ли прокурадоры кортесов и руководство партии власти в подробностях представляют себе, что ждет их дальше. Некоторые позже будут считать себя обманутыми. Многие готовятся к будущему заранее: еще до принятия закона о реформе они спешно присоединяются к формирующимся «объединениям» и партиям. Но в одном, в главном Суарес их не обманывает: действующая авторитарная элита без всяких барьеров и преследований растворится в политической и деловой элите демократической Испании и составит вместе с бывшей оппозицией единый правящий класс. Произойдет не вычитание, а сложение истеблишмента — элиты режима и оппозиционных контр-элит.

На следующий день после исторического голосования — первая годовщина смерти Франко. Город обклеен его портретами, но первые полосы газет посвящены совсем не почившему лидеру. Diario 16 выходит с огромной передовицей «Прощай, диктатура!». Франко доживал последние годы в качестве уходящей натуры, он задержался, и видно, как страна торопится распрощаться с ним окончательно. Но не вся. Памятные мероприятия на площади Ориенте в годовщину кончины Франко сразу же превращаются в митинг против политической реформы. Собравшиеся выкрикивают оскорбления в адрес Суареса и призывают армию вмешаться и остановить предательство дела покойного вождя.

Через пару недель она перестала отвечать на звонки. Он снова и снова набирал номер, но с тем же успехом сигналы можно было посылать в космос.

Аккурат когда он сидел и думал, не стоит ли написать письмо, явился Пер и предложил пойти выпить к одному из его приятелей по Сорбонне. Мартин отреагировал скептически, пока не узнал, о каком приятеле речь: приглашал тот самый самовлюблённый фотограф.

Глава 8

На перевале. Демонтаж

Они пошли втроём. Пер, получивший максимальный балл за сочинение, пытался приободрить Густава, но тот по-прежнему грустил. Мартин шёл на полметра позади них и почти ничего не говорил.


Конец 1976 г. — 1977 г. Падение режима Франко.


Они прибыли на место. Позвонили в дверь. Надеяться вряд ли стоило.

После голосования в кортесах объявлена дата референдума. Закон о реформе изменяет законы, одобренные на референдумах во времена Франко, значит, делать это следует голосованием всех граждан. Однако цель Суареса не только в том, чтобы уравновесить прошлые референдумы новыми. Законопроект Суареса, который сводит на нет диктатуру, поддержали авторитарные кортесы, но не демократическая оппозиция. В ее действиях кроме недоверия чувствуется ревность. Не власть, а оппозиция должна демонтировать диктатуру — в этом ее призвание, к этому она готовилась долгие десятилетия, ради этого дня жила, и вот переход наступает без ее решающего участия.

Но Дайана там была. Он сразу же узнал её затылок. Она оглянулась посмотреть, кто пришёл, но Мартин старательно притворялся, что её не замечает, и не успел увидеть выражение её лица.



Оппозиция против референдума

Через какое-то время она к нему подошла. Они расцеловались в щёки, обменялись вежливыми фразами. Взгляд Густава жёг Мартину спину.

Противники режима переживают зря. Без давления оппозиции, независимых профсоюзов с их забастовками, уличных демонстраций с требованием амнистии и свободы, господствующего среди граждан нежелания продолжать франкизм после Франко, без готовности оппозиционеров и верхушки вести переговоры реформа Суареса, короля и Фернандес-Миранды могла бы увязнуть и истлеть как вечный проект. Но теперь, когда ставший монархистом фалангист Суарес провел закон о реформе при поддержке законодателей диктатуры и в ее правовом поле, оппозиция ревнует свободу к представителям власти.

– Я тебе звонил, – сказал он, когда был уверен, что Густав не слышит. Она посмотрела в свой бокал.

Референдум нужен Суаресу не только чтобы показать поддержку народа колеблющимся функционерам и сторонникам режима, но и чтобы продемонстрировать оппозиции собственную силу и широкую легитимность реформы. В случае успеха всенародного голосования правовым источником реформы будут не пожелания реформаторского крыла авторитарной номенклатуры, не франкистские кортесы, не правительство и даже не молодой прогрессивный король, а воля большинства граждан.

– Я уезжала.

Объединенная оппозиция в замешательстве и не может придумать ничего лучше, чем призвать к бойкоту референдума, понимая, что проиграет. Раз Суаресу важно показать широкую поддержку реформы, ему нужна явка. Чем она меньше, тем слабее мандат Суареса на реформу, тем сильнее оппозиция. Это понимает и Суарес. Агитируя участвовать в референдуме, правительство пугает обывателя: уличная борьба, которую предлагает оппозиция, — это демагогия и насилие, референдум — это мир. Главный лозунг позднего Франко — мир как синоним стабильности, и большинство граждан не готовы расстаться с миром даже ради свободы. Пока диктатура была войной, ее ненавидели; когда она стала миром, ею вместе с ним начали дорожить.

Разумеется. Так просто.

Постепенное расширение объединенной оппозиции за счет более умеренных сил, в том числе бывших представителей номенклатуры, которое происходило в предыдущие месяцы и недели, смягчает ее запросы. Из оппозиционных заявлений исчезает требование, чтобы будущие выборы контролировало временное правительство, составленное из оппозиционеров. Шесть временных правительств за полтора года в Португалии дискредитируют саму идею.

В первый день декабря 1976 г. около 60 представителей оппозиционных сил собираются, чтобы окончательно определить стратегию накануне референдума. Спектр собравшихся максимально широк, от либералов и христианских демократов до региональных националистов и ультралевых. Все вместе приходят к общему выводу: инициатива в демократизации страны находится в руках власти.

Он спросил куда. Она ответила «Рошель» и спросила, писал ли он le roman, и он сказал oui, naturellement [127], и она спросила, это роман о ней, и время текло одновременно очень быстро и очень медленно, и он смотрел в её глаза, карие и влажные, и будущее становилось физически осязаемым, он видел, как она стягивает свитер через голову, чувствовал, как складывается пазл, в какой-то момент промелькнуло лицо Сесилии, но он притворился, что не заметил его, что случилось в Париже, остаётся в Париже, господи, нужно жить, молодость даётся только раз, есть мгновения, когда не надо ни о чем думать.

После бурных споров в сигаретном дыму делегаты формулируют общий список требований. Если власть исполнит эти требования, оппозиция готова признать референдум и будущие выборы. Главные условия — легализация всех без исключения политических партий и профсоюзных организаций, нейтралитет государства во время референдума и будущих выборов, равный доступ к СМИ, роспуск правящего Национального движения и особые права для исторических автономий. Среди требований нет двух когда-то важнейших для оппозиции: немедленно дать испанскому народу выбрать между монархией и республикой, как поступила победившая демократия в Греции, и создать временное правительство с участием оппозиции, которое проведет первые свободные выборы, как произошло в Португалии.

– Возможно, – ответил он.

Собрание формирует для переговоров с правительством «Комитет девяти». Его название созвучно португальской «Группе девяти», которая удержала страну от сваливания демократической революции к левой диктатуре. В испанском комитете двое социалистов (в том числе генсек Социалистической рабочей партии Фелипе Гонсалес) и по одному социал-демократу, либералу, христианскому демократу, каталонскому социалисту, баскскому националисту и галисийскому автономисту. Коммунист Сантьяго Каррильо на нелегальном положении (он живет в Мадриде без испанского гражданства по подложным документам, а въезд по настоящим ему запрещен), поэтому представлен посредником. Таков Ноев ковчег испанской оппозиции.

Пер ушёл домой рано, но Густав настаивал, чтобы они с Мартином остались. Он сидел на кухне, крутил самокрутки, пил водку и говорил об искусстве. А потом вызвал такси и громко позвал Мартина, и Мартин почувствовал, как его тело поднимается с дивана, на котором он сидел, беседуя с Дайаной и ещё какими-то людьми.

«Комитет девяти» требует немедленной встречи с главой правительства и начала переговоров. Суарес не отвечает: он хочет сперва провести референдум и, получив прямую поддержку народа, разговаривать с оппозиционерами с позиции силы.

Он поднял руку и по-армейски отдал честь Дайане и остальным.

Накануне референдума Гонсалес собирает съезд Социалистической рабочей партии, до сих пор не легализованной. Это первый ее съезд в Испании после конца республики. В числе гостей шведский премьер-министр социалист Улоф Пальме, лидер французских социалистов будущий президент Франции Франсуа Миттеран и глава Социнтерна — недавно покинувший пост канцлера ФРГ Вилли Брандт, обладатель Нобелевской премии мира за сближение двух немецких государств.

– À la prochaine [128], – сказал он, и они вышли на лестницу.

Партию Гонсалеса хорошо знают в эмиграции и в оппозиционной среде, но в народе ее успели подзабыть. Презентация партии в Испании адресована прежде всего народу. Гонсалес, обращаясь с трибуны съезда к однопартийцам, многие из которых после десятилетий гонений настроены на правосудие и возмездие, предлагает признать ценность либеральных шагов Суареса и начать переговоры с властью.

Неужели это всё обо мне.

Правительство умело подталкивает лидера социалистов к компромиссу, призвав на политическое поле несколько менее крупных, но тоже именитых социалистических групп. В частности, в Испанию пускают Историческую социалистическую рабочую партию — то самое руководство социалистов в эмиграции, которое Гонсалес успешно сместил четыре года назад на съезде в Тулузе. Есть еще Народная социалистическая партия Энрике Тьерно Гальвана, популярного у столичной интеллигенции политика-интеллектуала. Однопартийцы Гонсалеса понимают: если они бойкотируют реформу и будущие выборы, их место попытаются занять другие социалисты. Гонсалес укрощает самых несговорчивых в партийных рядах и дает понять, что его партия будет участвовать в выборах следующим летом.

Он мог подождать.



* * *

Коммунисты ставят перед фактом

Вскоре после этого Дайана прямо сказала, что продолжать отношения – плохая идея, что они явно скатываются к катастрофе и в этом по большей части виновата она.

Социалисты почти уверены, что будут участвовать в выборах, а коммунисты — что власть сделает все, чтобы их не допустить. Летом и осенью 1976 г. Суарес встречается лично с представителями почти всех партий и направлений, кроме коммунистов. С их лидером Сантьяго Каррильо премьер и король пока общаются через посредников и пытаются донести одну и ту же мысль: потерпите, не мешайте транзиту, когда перейдем, будет легче вас легализовать, преждевременная легализация коммунистов может сорвать переход к демократии.

– Je suis impossible [129], – проговорила она без особой печали, – и с этим, увы, ничего не сделать. Rien [130].

Но Каррильо не хочет, чтобы к демократии переходили без него, чтобы он, когда-то надеявшийся задавать тон демократического транзита, быть среди лидеров первого свободного парламента и правительства, смотрел на рождение свободной Испании со стороны, в то время как его законное место будут занимать другие левые, вроде обновленной Социалистической рабочей партии во главе с молодым, ничем не проявившим себя Фелипе Гонсалесом. Отношения Каррильо и Гонсалеса в оппозиции напоминают отношения Фраги и Суареса в лагере франкистов-реформаторов. Каррильо — заслуженный борец с режимом, боец, эмигрант и подпольщик, знаменитый оппозиционер с 40-летним стажем. Он столько же в оппозиции, сколько Франко у власти, и даже дольше, и вдруг его место лидера главной оппозиционной силы — участницы демократического транзита занимает молодой, не нюхавший пороху провинциал из Андалусии Фелипе Гонсалес.

Но через несколько дней снова захотела встретиться.

Стараясь писать так, чтобы это не выглядело как дневник, Мартин пытался понять, что такого особенного было в Дайане. Пер решил, что у Мартина наконец сдвинулось дело с романом. Сесилия, писал он, была его духовной спутницей. Она олицетворяла ту любовь, которой не угрожает любовь другая, практикуемая им с Дайаной. Любовь во Плоти. Но сколько бы длинных эссеистических заметок Мартин ни писал, сколько бы он ни ссылался на Сартра/де Бовуар, трансцендентную/контингентную любовь, принимать идею одновременного существования двух женщин он, похоже, отказывался всем своим существом. Если сердце заполнялось одной, о другой оно, кажется, забывало. Ему хотелось поговорить об этом с Сесилией. Чисто философски.

Он по многу раз писал «я люблю Сесилию» – и это не казалось ложью.

Он слышал, как она говорит, сухо и по сути: А если бы я была с кем-то другим? Даже сейчас сама эта мысль казалась ему невыносимой.

Когда они расставались, Дайана просто говорила «увидимся». И никогда не уточняла когда.

И Мартин осознал, сколько времени может отнимать ожидание. Просыпаешься утром, и тут же приходит мысль: возможно, сегодня.

Ты ждёшь, пока завтракаешь. Ждёшь, пока пишешь слова, смысла которых не улавливаешь. Ты разоблачаешь себя, решая уйти из библиотеки и вернуться домой ровно тогда, когда должен прийти почтальон. Когда резко открываешь почтовый ящик и быстро перебираешь его содержимое.

Потом всё начинается сначала. Решаешь позвонить в определённое время и ждёшь. Ждёшь, разговаривая с друзьями, ждёшь, пытаясь ответить что-нибудь умное.

Ждёшь, пока идут гудки.

Стратегия лидера коммунистов Сантьяго Каррильо состоит в том, чтобы принудить правительство к прямым переговорам и в конечном счете легализовать партию к выборам. У Каррильо есть ресурс: легитимность. Компартия — самая гонимая, самая авторитетная, самая последовательная оппозиционная сила, и при этом самая многочисленная — числом членов она превосходит даже партию власти. Из всех политических сил Франко больше всего ненавидел и преследовал коммунистов, значит, теперь им принадлежит моральное право оценивать подлинность демократического транзита. Нельзя утверждать, что страна уже не живет при режиме Франко, если политическая сила, которую тот ненавидел больше всего, по-прежнему нелегальна.

Она не отвечает, и ты смотришь на только что повешенную трубку. Но, может, в эту минуту она сидит и пишет письмо? Может, именно сейчас, вечером, она идёт опустить его в ящик, чтобы не забыть завтра? Или она уже отправила его, и письмо лежит среди тысяч других в мешке и ждёт сортировки? Может, оно уже отсортировано и находится в ближайшем почтовом отделении?

Опираясь на заработанную в гонениях легитимность, Каррильо начинает выводить партию из подполья, не дожидаясь договоренностей с властями. На глазах у всех он устраивает проверки, выполняет ли власть собственные демократические обещания: «Мы, запрещенная, ненавистная вам партия, будем действовать не как подпольщики, а открыто, у всех на виду, — как бы говорит он. — Вам придется с этим смириться или скатиться в репрессии».

Ждёшь, пока опьянеешь. Ждёшь, когда пойдёшь домой. Ждёшь, пока уснёшь.

И к тому моменту, когда от неё приходит известие, ты почти сдаёшься.

В конце июля Каррильо собирает в Риме открытый пленум своей партии. Открытый — значит такой, где никто не прячется и не маскируется. Репортажи с него ведут испанские СМИ. Теперь руководство запрещенной партии известно всем: хотите — арестовывайте, хоть прямо на границе по возвращении в страну. Испанское общество с изумлением узнает, что многие известные интеллектуалы и лидеры рабочего движения, знаменитости, которыми гордится страна — ученые, журналисты, писатели, режиссеры, актеры, — члены и даже функционеры коммунистической партии. Но открытый пленум — это и способ предложить власти компромисс: мы больше не подпольщики, вы знаете каждого из нас, значит, мы не собираемся, как баскские националисты, прибегать к политическому насилию и устраивать революцию.

Но тут начинается новое ожидание, лихорадочное ожидание дня и часа. Ожидание мгновения, когда ты узнаёшь её лицо в толпе. Ожидание того, когда вы вместе пойдёте домой. Когда она снимет одежду. Когда между ней и тобой исчезнет расстояние.

На том же пленуме Каррильо подтверждает: компартия будет играть по правилам буржуазной демократии. Это послание не только Суаресу и королю, но и своим: многие соратники рвутся довоевать гражданскую войну, восстановить справедливость и наказать виновных. Сторонникам справедливости любой ценой твердо заявляют: вы не революционеры, вы теперь политики и будущие парламентарии, возможно, вашим врагам придется сидеть не на скамье подсудимых, а на одной с вами скамье в парламенте.

Он понял, что само время может стать непостижимым. Ещё несколько дней назад всё было хорошо, а теперь ты в любую минуту рискуешь провалиться в бездну отчаяния. Настоящее простирается во всех направлениях. Что дальше – не видно. Указатели времени, имевшие раньше смысл, больше ничего не значат. В следующую субботу? На Рождество? Пожимаешь плечами. Конечно, хорошо.

Прошло полгода с того момента, как Каррильо в парике впервые почти за 40 лет въехал в Испанию и с трудом ее узнал. С тех пор он не только подпольно живет в Мадриде, но и регулярно ездит во Францию — все так же по подложным документам. Он официально обратился за испанским паспортом к послу Испании в Париже — посла сняли с должности за личную встречу с Каррильо, а паспорт не дали. Зато осенью, после летнего открытого пленума в Риме, компартия делает еще один шаг к выходу из подполья: начинает раздавать в Испании членские билеты. Ни участников пленума, ни обладателей свеженапечатанных красных книжечек не арестовывают.

Листопад. Тяжёлое небо над крышами. Оттенки серого сланца и свинца в переливах Сены. Колокола судного дня в церквях. Собачье дерьмо на тротуарах. Пластиковые пакеты, плывущие по каналу Сен-Мартен.

После этого Каррильо делает еще один жест принуждения к легализации, ставя режим перед свершившимся фактом. На пятый день после судьбоносного голосования в кортесах и за три недели до референдума о политической реформе на французском и шведском телевидении появляются репортажи, в которых лидер коммунистов Сантьяго Каррильо свободно разъезжает на автомобиле по Мадриду. Власти обязаны его арестовать, но не хотят, поэтому уверяют, что на самом деле Каррильо в Мадриде нет.

* * *

Между тем коммунисты не ограничиваются раздачей партбилетов, они ставят на улицах и в общественных местах прилавки со своими книгами и газетами, многие местные комитеты собираются, почти не скрываясь. Коммунисты стараются заставить правительство сделать выбор: легализуйте нас или признайте перед всем миром, что демократия, о которой вы говорите, неполная, ущербная. Ведь компартии есть во всех странах Западной Европы, а в Испании это еще и главная оппозиционная сила. Какая демократия без главной оппозиции?

Сесилия писала. Он не мог вскрыть конверт.

Одновременно Каррильо, подобно социалисту Суаресу, беспощадно бьет по тем однопартийцам, которые рвутся первым делом восстановить справедливость, попранную победителями республики. На тайном собрании руководства КПИ, проходящем на старой мельнице, переделанной в то, что позже назовут лофтом, он сообщает изумленным соратникам: цель компартии — не разрушить систему, а ехать вместе со всеми в поезде политической реформы — по билету, а не зайцем.

IV

10 декабря, за пять дней до референдума, компартия созывает 70 испанских и иностранных журналистов. Их разными маршрутами свозят в один и тот же дом в центре Мадрида. Там их изумленным взорам предстает сам нелегальный глава запрещенной компартии Сантьяго Каррильо, который устраивает свою первую мадридскую пресс-конференцию. На ней Каррильо не грозит революцией, а обещает в случае, если компартию легализуют и допустят к выборам, помочь правительству заключить новый социальный контракт с независимыми профсоюзами. Это самый смелый шаг Каррильо в его стратегии fait accompli — постановки правительства перед свершившимися фактами. Теперь правительство не может отрицать, что оппозиционер-нелегал находится в Мадриде, и должно либо арестовать его, либо смириться с его пребыванием в стране, то есть де-факто легализовать.

МАРТИН БЕРГ: Нельзя забывать, что вымысел – это всегда вымысел.

Министр госуправления и внутренних дел, номенклатурный реформатор Мартин Вилья обязан задержать Каррильо, который дважды нарушил закон: как частное лицо, нелегально пересек границу по фальшивому паспорту и, не скрываясь, прямо из столицы руководит политической деятельностью запрещенной партии. Сантьяго Каррильо рискует еще и потому, что больше не уверен в солидарности других оппозиционных сил. Чем ближе к выборам, тем больше каждый сам за себя. Остальные партии проявляют все меньше готовности отказаться от участия в выборах, если на них не допустят коммунистов, значит, надо добиваться легализации своими силами.

ЖУРНАЛИСТ: Вы не могли бы рассказать что-нибудь о том, как вымысел соотносится с пережитым опытом?

Арестуют Сантьяго Каррильо только 22 декабря, через неделю после референдума. До этого власти делают вид, что не могут его найти. Таким образом, к моменту голосования у всех складывается впечатление, что лидер самой ненавидимой прежним режимом оппозиционной партии может выступать в столице, и ему за это ничего не будет.

* * *



Две долгие недели ноября от Дайаны ничего не было слышно. Я должен был догадаться, думал он спустя время.

Первое голосование после Франко. Победа Суареса

За четыре дня до референдума и на следующий день после дерзкой пресс-конференции Каррильо боевики из крайне левой организации GRAPO похищают председателя Государственного совета, члена Совета королевства аристократа Антонио Марию де Ориола-и-Уркихо, одного из лидеров самой консервативной части франкистского истеблишмента. Ориол восемь лет был министром юстиции в поздние годы Франко и помогал лидеру экономических реформ Лопесу Родо продвигать Хуана Карлоса в преемники. В обмен на освобождение Уркихо GRAPO требует выпустить из тюрем 15 боевиков — ультралевых и басков.

Она говорила, что собирается уехать. Надолго? Да всего quelques jours [131].

В головах консерваторов и колеблющихся обывателей складывается ложная причинно-следственная связь: не успел главный коммунист при попустительстве властей появиться в Мадриде, как возрождается левый террор, печально памятный по временам республики. До дня тишины в Испании еще не додумались, и вечером накануне референдума взволнованный Суарес со слезами на глазах просит граждан прийти проголосовать за реформу, несмотря на шантаж радикалов.

Разговор состоялся, когда она причёсывалась и собиралась на работу. Они должны были доехать вместе на метро до площади Шатле, этот маршрут Мартин ненавидел и иногда, расставшись с Дайаной уже на улице, шёл до следующей станции пешком. И всё ради того, чтобы стереть расстояние, разраставшееся между ними в присутствии других людей, стереть тот миг, когда она, прощаясь, быстро целовала его в щёку, как любого другого знакомого. Впрочем, именно в тот день его ничего не беспокоило. Напротив. Он пожелал ей хорошей поездки, потом пошёл домой и лёг спать.

Голосовать 15 декабря приходят 77% испанцев, 94% из них поддерживают политическую реформу Суареса, только 2,6% голосуют против. Игнорируют референдум 22% граждан, то есть каждый пятый. Это много, но недостаточно, чтобы лишить реформу легитимности. Те, кто призывал к бойкоту, понимают, что ошиблись. Оппозиция представляет результат и как свое достижение: это ее давление вынудило правительство встать на путь демократизации. Но все понимают, что это огромная победа Суареса и важный его актив в отношениях как с оппозицией, так и с консерваторами в рядах режима.

Это был редкий случай, когда он ночевал у неё. Обычно он отказывался оставаться до утра, что, по иронии, давало ему некоторый психологический перевес. Дайана демонстративно вздыхала, когда он вставал с кровати, и по мере того как он надевал свою одежду, она снимала свою. Пусть и поздно, но, возвращаясь домой, он старался не смотреть в глаза Густаву. Приличия соблюдались, если хотя бы часть ночи он проводил один в собственной кровати. Если бы он совсем не ночевал дома, это выглядело бы подозрительным.

Парадокс переходного периода: чтобы привести людей на референдум, который демонтирует авторитарный режим, правительство использует весь административный ресурс этого режима. На явку работает телевидение и радио, центральный аппарат и местные отделения Национального движения, муниципальные советы, губернаторы, центральные и местные СМИ и даже почта. Впрочем, большинство было готово прийти и так. Голосованиями испанцы не избалованы, тем более всеобщими и равными.

– Зря ты ушёл в загул, – донёсся из ниши голос Густава. Он курил, лёжа под своим балдахином. В динамиках тянувшего кассету магнитофона звучало что-то похожее на «Ashes to Ashes».

После того как граждане поддержали проект политической реформы на референдуме, правительство практически перестает обращаться за одобрением к кортесам и управляет страной при помощи указов.



– Я не успел на последний поезд в метро.

Последний арест Каррильо

– Черт. А где ты был?

Через неделю после референдума арестован лидер коммунистов Сантьяго Каррильо. До этого правительство притворяется, что не может его найти, чтобы не омрачать первое всенародное голосование. Сюжет о задержании лидера коммунистов показывают по телевизору. Только тогда большинство испанцев узнают, как выглядит глава самой страшной нелегальной партии страны. Это пожилой, бодрый интеллигент в очках, у него овальное лицо и волосы только на затылке.

– Недалеко от Порт-д’Орлеан.

– Я имел в виду у кого.

Запоздалый арест — утешительный бонус для правых, очередной сигнал, что политическая реформа не означает легализации коммунистической оппозиции. Но что делать с задержанным? Арест Каррильо — политическая проблема, но не меньшая проблема — подрыв престижа силовиков. «Это было нужно для восстановления престижа сил правопорядка, чтобы они не считали правительство чужим», — объяснял в позднейших интервью министр внутренних дел и сторонник политической реформы Мартин Вилья.

– Если честно, понятия не имею. У какого-то приятеля…

Министр предлагает выслать коммуниста номер один во Францию. Не вполне ясно, по какому закону это сделать, зато очевидно, что через неделю он будет снова здесь. Устроить политический суд тем более немыслимо: такой процесс подорвет позиции Суареса как лидера политической трансформации. Отпустить? Это шаг к легализации компартии.

– Дай угадаю. Это был приятель Пауля и того немца.

Похищенный аристократ-консерватор Ориол-и-Уркихо все еще находится в заложниках у ультралевых экстремистов, ему, возможно, угрожает смерть. Каррильо, схваченный органами безопасности, может стать объектом мести отдельных представителей тех самых служб, чье терпение он так долго испытывал. Но что произойдет в стране, если Каррильо пострадает или погибнет под арестом? Левые уже вышли на улицы требовать его освобождения. Пока они делают это мирно, но, если Каррильо погибнет, правительству придется подавлять настоящий бунт, этим будет заниматься армия и гражданская гвардия, и режим, который объявил о переходе к демократии, вновь свалится к диктатуре силовиков. Задача правительства — уберечь важного узника от самодеятельного насилия крайне правых внутри и вне государственного аппарата.

– Нет, только Хенрика. Пауль заболел.

– А почему с собой не позвал?

В штаб-квартире госбезопасности Каррильо видит портрет Франко и не находит портрета короля Хуана Карлоса — красноречивое свидетельство настроений спецслужб. Каррильо угрожают, его раздевают для обыска, с ним разговаривают грубо, как с преступником. Несмотря на поздний час, в допрос приходится вмешаться лично Мартину Вилье. Задержанного переводят в тюрьму Карабанчель, знаменитое место заточения политических заключенных во времена Франко, но не в камеру, а в тюремную больницу. Ровно через неделю его выпускают под залог. Каррильо возвращается в свою мадридскую квартиру, но уже легально, ведь законная процедура соблюдена, он правонарушитель, которому суд избрал меру пресечения в виде залога. Дома его ждут родственники, друзья и журналисты. Это шаг в нужном направлении, но такая легализация под залог Каррильо, разумеется, не устраивает.

– Тебя же не было дома, когда я уходил. И, кстати, ты недолюбливаешь и Пауля, и Хенрика.

В тот же день на последнем в году заседании правительство производит «унификацию правосудия». Расформирован Трибунал общественного порядка, который при Франко занимался политическими делами и судил боевиков. За 13 лет существования трибунал вынес 4000 приговоров, из них 3000 обвинительных, в том числе последние смертные приговоры, приведенные в исполнение за считаные недели до смерти Франко.

– То есть его уже повысили до Хенрика.

Тема прощения и примирения между двумя Испаниями попадает даже в рекламу: сын и отец на экранах телевизоров начинают спорить о политике, но берут по сигарете из общей пачки и замолкают, поняв, что хороший табак любимой марки объединяет их больше, чем разделяет прошлое. При этом для реакционной части истеблишмента и для оппозиционеров, настроенных на правосудие любой ценой, слово «примирение» все еще звучит как предательство.

– Ты, помнится, называл его типичным немецким гомиком с претензиями. Что бы это ни значило. Мне он кажется приятным. И потом, зачем тебе идти со мной, если ты всё равно будешь там сидеть и злиться?

В Мадриде на Рождество 1976 г. служат торжественную панихиду, посвященную третьей годовщине убийства премьер-министра Карреро Бланко. У дверей храма разгневанные франкисты вскидывают руки в фашистском салюте и выкрикивают оскорбления в адрес членов правительства: это они виноваты и в похищении Ориола-и-Уркихо, и в безобразиях, которые творятся в стране. Ультраправые патриоты набрасываются с упреками на главу кортесов Фернандес-Миранду, угрожают министру внутренних дел Мартину Вилье, вице-премьеру по обороне генералу Мельядо, осыпают проклятиями других министров-реформаторов.

Густаву удалось в лежачем положении артистически подёрнуть плечами. Он начал скручивать самокрутку, и повисло долгое напряжённое молчание. Мартин пожалел, что дома нет Пера. Тот терпеть не мог плохое настроение и обычно секунд за пять придумывал, как растопить лёд.

В Испании процесс реформ запускает новую поляризацию общества, а в Португалию, которая год назад едва не свалилась в гражданскую войну, возвращается мирная жизнь. Налаживается снабжение, исчезают очереди, приходит в порядок госаппарат. Чиновников, судей, преподавателей, которых не задумываясь увольняли во время люстраций, восстанавливают на прежних местах, а от тех, кто проявил излишнее революционное рвение, стараются потихоньку избавляться. Даже легендарный капитан Салгейру Майя, который в день «революции гвоздик» арестовал самого диктатора Каэтану, отправлен из столицы к месту нового назначения, на Азорские острова.

Разложив диван-кровать, Мартин занялся постельным бельём, хотя сна не было ни в одном глазу, да и усталости он больше не чувствовал.

Правительство социалиста Соареша возвращает собственникам десятки имений, которые крестьяне заняли, опережая земельную реформу. Заодно выясняется, что земли порой забирали не только у латифундистов, но и у землевладельцев среднего достатка и даже у богатых крестьян. Среди захваченных кооператорами земель есть участки, на которые их владельцы копили полжизни или брали кредиты. В начале осени в парламент внесен закон о возвращении собственникам предприятий, взятых под государственный или рабочий контроль. После трудных дебатов, прошедших в ночь под новый 1977 г., закон подписан.

Густав сдался первым:



Консенсус против насилия

К 1977 г. Адольфо Суарес, уже полгода исполняющий обязанности премьера, переезжает в пустующий дворец Монклоа в центре Мадрида, где Франко селил высоких иностранных гостей. Теперь дворец становится резиденцией премьер-министров Испании. Здесь Суарес наконец принимает представителей «Комитета девяти» — делегацию, избранную на декабрьском собрании объединенной оппозиции. После референдума он может говорить с оппозиционерами от имени большинства граждан. Но это не значит, что оппозиция ему больше не нужна.

– И что, было там что-то весёлое?