— В пятницу я иду на вечеринку, — объявил Юлле.
— Это мы ещё обсудим, — сказал папа. — Чтобы не вышло, как в прошлый раз. А ты, Данте, всё-таки приходи домой ужинать. Хотя бы иногда.
— Мне нужна отдельная комната, — проворчала я.
Но на мои слова опять никто не обратил внимания.
— Бланка, а у тебя будет танцкласс? — спросила мама.
— Да, в четверг.
— Я тоже хочу заниматься чем-нибудь весёлым после школы! — надулась я. — Мне нужна свобода!
Все повернулись ко мне и сказали хором:
— Но, Ева, ты же будешь на продлёнке, как обычно.
Тут я разозлилась:
— Меня зовут Астрид! И мне надоела ваша продлёнка!
Глава 3
Несколько дней спустя мы с моей лучшей подружкой Марьям сидели на продлёнке и складывали мозаику. Марьям — волка, а я — картинку, похожую на дом из «Майнкрафта», у меня хорошо получаются сложные орнаменты. Было непривычно тихо, потому что большинство детей ушли гулять и играли на улице в снегу. Мы с Марьям устроились подальше от комнаты, где Яннис и Рафаэль сражались в настольный теннис — уж больно они кричали.
Вообще-то я люблю круговой пинг-понг, но, к сожалению, на продлёнке почти все ракетки рваные. Единственную целую пару быстренько подхватили Яннис и Рафаэль, мы даже глазом не успели моргнуть.
Но главная проблема в том, что я не люблю быть в группе, а на продлёнке всё битком набито детьми. И от них нигде не скроешься. А ещё нас там кормят бутербродами с очень странным сыром, на вкус он как замазка.
Вдруг из большой комнаты раздались крики и музыка. Я откинулась на стуле назад — посмотреть, что там происходит.
— Ну вот теперь Элли и Вибеке вздумалось танцевать под хиты музыкального фестиваля Мелло, — вздохнула я. — Только у них не танцы, а сплошное кривлянье.
— Просто тебе не нравится этот фестиваль, — сказала Марьям. — А всё из-за того, что он нравится Юлле и Данте.
Я об этом и не думала. Хотя, может, и так. Ну, немножечко.
— Просто мне не нравится такая музыка. О нет, они ещё и на всю громкость врубили!
— Hello! Hello! — принялась подпевать Марьям.
Тут все прибежали с улицы назад и подняли страшный шум. Вот так всегда. Лучше бы я дома сидела: забралась бы на кровать с толстой книгой и растворилась в ней. Читала бы в тишине. Так ведь нет же! Продлёнка — настоящая тюрьма, хоть двери и не заперты, вечный шум и гам. И вот, когда мне показалось, что я больше ни секунды не выдержу в этом бедламе, мимо прошёл Янне:
— Астрид, ты вроде шить хотела? Одна машинка свободна.
Я страшно обрадовалась — обожаю шить! Но на продлёнке швейные машинки вечно заняты, так что нужно записываться заранее. Да и то часто приходится шить с кем-то по очереди, а мне это не по нраву — не люблю ни с кем делиться.
Я решила сшить сумку. Достала бирюзовую ткань и заправила красную нитку — отличное сочетание! Я начала шить, стараясь вести строчку ровно-ровно. У меня получалось просто классно — шик-блеск!
Но тут появился Адам — выскочил, словно чёрт из табакерки, встал позади и запыхтел мне в спину.
— Янне сказал, чтобы мы шили по очереди, — заявил он.
— Ты же видишь, я сейчас шью.
Я ужасно разозлилась: у меня работа в самом разгаре, а он отвлекает. К тому же Адам страшный копуша, худшего напарника и представить трудно. Если он засядет за машинку, я никогда не дошью свою сумку. Будет едва шевелить педалью, всё переделывать, строчить назад или зигзагом — он вечно так!
— Вы же можете чередоваться, — предложил Янне. — Ты согласна, Астрид?
— Ладно, — буркнула я и отодвинулась.
Вот так всегда, думала я, пока смётывала две стороны сумки. У бабушки я могу шить часами, а на продлёнке стоит мне только сесть за швейную машинку, как тут же кто-нибудь приходит и мешает. Вдруг я заметила, что Адам вынимает мою нитку.
— Что это ты делаешь? — возмутилась я.
— Мне не нужна красная нитка, — ответил он.
— Но я-то шью красной!
— А я нет. Мне нужна чёрная.
Снова вмешался Янне:
— Может, вам лучше шить одной и той же ниткой?
— Но мне нужна красная!
— А чёрная не подойдёт? Она менее заметная, — попробовал уговорить меня Янне.
Я посмотрела на него в упор. Он что, ничего не понимает? Не видел мою сумку? Да на этой строчке всё держится!
— Я не хочу быть незаметной, — сказала я, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. — Я хочу быть неповторимой!
Янне раскрыл рот, но я не унималась:
— Пусть Адам тоже шьёт красными нитками либо пересаживается за другую машинку!
— Но другой нет, — сказал Янне. — Тогда поменяй нитку, когда придёт твоя очередь.
Адам стал вдевать чёрную нитку, но никак не мог попасть в иголку. А я злилась всё больше и больше и вышагивала у него за спиной, пока он там копался.
У меня чуть не случился нервный срыв. Но Адам вдруг бросил всё, встал и пошёл к теннисному столу. Значит, не так-то ему и нужна была швейная машинка! От этого я негодовала ещё больше. Зато теперь можно было спокойно шить дальше.
Я снова заправила красную нитку и нажала на педаль. Вскоре сумка была готова — получилось классно. Но я всё ещё злилась и со стуком поставила машинку на место.
Янне захотел поговорить со мной. Это тоже типично для продлёнки — вечно нужно с кем-то о чём-то говорить, нельзя просто побыть в одиночестве и спокойно чем-нибудь заниматься.
— В чём дело, Астрид? — спросил Янне, наклонив голову, как делают взрослые, когда хотят залезть вам в душу.
— Почему только я постоянно должна менять нитку?
— Мне казалось, что проще шить одной ниткой, но теперь я вижу, что был неправ. Адам мог строчить и красной. Мне надо было сперва спросить тебя.
Злость никак не проходила. Словно на мне была какая-то злая одежда, которую просто так не снимешь. Крики и смех отдавались в моей голове, и от этого становилось только хуже.
— Оставьте меня наконец в покое! — рассердилась я. — Я хочу просто сесть и почитать, но разве почитаешь в таком грохоте!
— Иди в комнату для персонала, там тихо, — посоветовал Янне.
Там и правда было тихо. И уютно. За окном шёл снег. В углу стоял цветастый диван. На столе — банка с имбирным печеньем, наверное, ещё с рождественских каникул. Я взяла одно и с хрустом откусила. Издалека доносились голоса играющих в пинг-понг и звуки музыки с фестиваля. Я раскрыла сказку «Мио, мой Мио».
Вдруг в дверях появился папа.
— Ты тут? — удивился он.
Я не ответила, просто взяла книгу и пошла к своей вешалке, дочитывая по дороге главу.
Потом закрыла книгу и оделась. Наконец я была свободна.
На обратном пути мы с папой шлёпали по слякоти и держались за руки. Папе на усы прилипли снежинки.
У некоторых детей в школе есть папы с бородой, но с усами — только у меня. Мой папа работает в банке, но и там нет никого с усами — так он говорит. И никто не носит галстук-бабочку и подтяжки, а мой папа — всегда, особенно когда дела на фондовой бирже идут хорошо.
— Не могу я больше в этом концлагере, папа, — пожаловалась я, когда готова была снова разговаривать.
— Что же там такого ужасного?
— Сегодня вот у нас с Адамом был кризис из-за швейной машинки. Ничего не могу решать сама!
— Ого, настоящий кризис?
— Ну почти.
— Но так уж устроена продлёнка, все всё делают сообща. И так будет и в дальнейшем: люди собираются вместе и работают сообща и всем делятся.
— А я не хочу делиться. И с Бланкой делить комнату не хочу!
— Ты уже это говорила.
— И на продлёнке не хочу оставаться. Там меня ни на минуту в покое не оставляют! Не могу больше!
Папа вздохнул.
— Ты же сам любишь, когда есть возможность, побыть одному, — сказала я. — Тебе тоже нужно время, чтобы в тишине обо всём подумать.
— Верно, — согласился папа. — Но попробуй всё-таки сохранять спокойствие духа и на продлёнке.
— Как? — вспылила я.
У папы не было ответа, он лишь крепче сжал мою руку.
Глава 4
Новой сумкой я осталась довольна. В неё прекрасно умещались книги, а маме понравилась красная строчка. И Бланке тоже. Жаль только, что вскоре я снова страшно разозлилась. На этот раз — на Бланку.
Я была одна в нашей комнате. Мне стало холодно, и я включила отопитель. Приятно было сидеть в потоке тёплого воздуха и думать обо всём на свете. У меня получился настоящий час размышлений. Вот это я люблю!
Для размышлений необходим абсолютный покой. И мне повезло: во всём доме было на удивление тихо, не слышно ни барабанов из комнаты Юлле, ни нытья Бланки, и даже Данте занимался у себя в комнате.
Я растянулась на полу, задрала ноги, положила ступни на письменный стол и принялась размышлять о том о сём. На самом деле мне лучше всего думается, когда я плыву в лодке и ветер дует в лицо, но и лёжа делать это тоже приятно.
Я представляла, что, когда вырасту, стану исследователем мозга. Тётя Астрид — врач, она подарила мне книгу про мозг, очень интересную. Там, например, написано, что мозг отвечает за нашу память. У меня отличная память! Наша учительница Гина столько всего нам рассказывает и объясняет, но я запоминаю всё с первого раза. Это у меня от папы.
Я следила взглядом за падающими снежинками и думала: как ужасно, что столько детей вынуждены бежать к нам в страну, потому что у них на родине война. Потом вдруг внутренним зрением увидела вкусные бабушкины плюшки, вспомнила её саму и представила, каково было жить в прежние времена, когда о мобильных телефонах ещё никто слыхом не слыхивал.
А затем я подумала, как несправедливо, что Бланка получает больше карманных денег только потому, что она на два года меня старше. Я об этом часто думаю, если честно. Но папа считает, что нашёл самый справедливый способ разделения наших денег: он разработал специальную математическую формулу, чтобы высчитать — сколько дать Бланке, а сколько мне. Ненавижу эти расчёты!
Пока я обдумывала, что бы такое предложить папе вместо его формулы, дверь в комнату со стуком распахнулась, и на пороге показалась Бланка.
— Ко-ко! — прокудахтала она и тут же исчезла.
Вот уж кто мастер мешать мне во время моих раздумий! Но я решила не обращать на неё внимания.
— Ко-ко! — послышалось снова, и снова в дверной проём просунулась её голова.
Я опять сделала вид, что не замечаю её. Но тогда Бланка принялась непрерывно открывать и закрывать дверь.
— Ко-ко!
— Ко-ко!
— Ко-ко!
— Да прекрати же ты! Не видишь разве, что я занята?! У меня час размышлений! — закричала я.
— «У меня час размышлений», — передразнила Бланка дурацким голосом.
Я почувствовала, что у меня чешутся руки, а ноги вот-вот сорвутся с места. Во мне словно всё закипело.
— Ко-ко!
Ну, это уж слишком! Я вскочила на ноги и, вцепившись в Бланку, изо всех сил пихнула её в плечо и вытолкнула из комнаты.
Она споткнулась о порог и со стуком растянулась на полу.
— Ты что, с ума сошла? — прохрипела Бланка, ловя ртом воздух.
— Сама с ума сошла! Зачем дразнилась? — прошипела я.
Бланка расплакалась и поковыляла прочь. Меня всю трясло от злости. Я попыталась успокоиться, но у меня ничего не вышло. Сердце колотилось как бешеное.
Тут в комнату влетел Данте. Злой как чёрт.
— Что ты тут устроила? — напустился он на меня.
— А что? Она первая начала! Мешала мне думать!
— Ты её так ударила, что её стошнило, — сказал Данте, рассвирепев.
У меня голова закружилась. Так всегда бывает, когда я слышу, что кого-то тошнит, ведь я этого боюсь больше всего на свете. Всё сразу начинает ходить ходуном, стоит мне заметить растёкшееся по земле мороженое, потому что оно немного похоже на рвоту. Но уж и не так сильно я её стукнула!
— Она упала! Сама виновата! Не надо было меня дразнить! — всхлипнула я.
— Держи себя в руках! — строго сказал Данте и захлопнул дверь.
Я сидела за письменным столом и смахивала слёзы, чтобы они не закапали моё последнее стихотворение, над которым я столько трудилась. Вообще-то Данте никогда на меня не сердится, и от этого мне было ещё обиднее.
И всё-таки это не я виновата: Бланка сама напросилась. А меня вечно обвиняют, потому что я не могу сдержаться, чтобы не дать сдачи. Стукнешь кого — сразу заметят. А вот дразниться можно и незаметно.
Я сидела в комнате и не решалась спуститься к ужину. Мне было стыдно и в то же время обидно, что Данте несправедливо на меня набросился. Я не виновата, что Бланка такая неженка и что её от каждого пустяка тошнит. Почему она просто не дала мне сдачи, как любой нормальный человек? Я легла на кровать, обняла своего любимого плюшевого мишку и притворилась, будто забыла про ужин.
Тогда за мной пришла мама.
— Ох, как же тут жарко! Прямо как в бане. Открой-ка форточку, Ева.
— Астрид, — поправила я.
— Открой форточку, Астрид, и спускайся ужинать. Бланке стало лучше.
— Она вредная, — сказала я.
— Давай сперва поедим, а после поговорим, — устало произнесла мама. — Пойдём.
Это был очень странный ужин. Бланка всё время косо поглядывала на меня. Данте обсуждал с папой разные уравнения и под этот разговор уплёл с космической скоростью четыре порции, так что еда мгновенно закончилась, а Юлле ещё и домой не вернулся. Он позвонил посреди ужина.
— Нет, — сказала мама своим самым строгим голосом. — Возвращайся домой, тебе надо делать уроки. Иначе мне придётся поговорить завтра с твоим учителем. Я всё равно собиралась это сделать, и ты знаешь почему.
А дело всё в том, что Юлле не больно-то любит школу и поэтому иногда пропускает занятия. Я даже обрадовалась немножко, что мама теперь сердилась на Юлле, а не на меня.
Когда мама пришла укладывать нас с Бланкой, она села на стул между нашими кроватями и раскрыла новую книгу — «Сказания о греческих героях». Мы получили её в подарок на Рождество, но ещё не успели прочитать.
— Вот что, девочки, — начала мама. — Мне не нравится, что вы ссоритесь. Вы сёстры и должны заботиться друг о друге.
— Астрид меня ударила, — пропищала Бланка.
— А Бланка дразнилась, — произнесла я как можно жалобнее.
— Бланка не должна дразниться. А ты — драться, — сказала мне мама.
— Вот если бы у меня была своя комната… — вздохнула я.
— И у меня, — подхватила Бланка.
— Сначала должен переехать Данте, — сказала мама и сняла свитер. — Господи, здесь все тридцать градусов! — Она распахнула окно и впустила в комнату холодный зимний воздух. Потом подоткнула нам по очереди одеяла и положила моего медвежонка ко мне на подушку.
— Мамочка, налей мне бутылку с тёплой водой, пожалуйста, — попросила я.
— И мне, — сказала Бланка.
Мама исполнила нашу просьбу, а потом прочитала нам про Тесея, убившего в Лабиринте Минотавра.
Мы уже почти заснули, когда Бланка пробормотала:
— Прости, что я тебя дразнила.
— Прости, что я тебя ударила, — прошептала я в ответ.
— В следующий раз можешь немножко поиграть в мой «Майнкрафт», если хочешь, — сказала Бланка.
— Спасибо.
Бланка здорово играет в «Майнкрафт», она там много всего понастроила в последнее время.
А потом у меня был долгий час размышлений. Но, прежде чем заснуть, я вспомнила, какая гадкая картошка у нас в школьной столовой.
Глава 5
— Всё, хватит с нас этих странных приступов. Нет у тебя никакой аллергии, — сказала мама однажды утром, когда я в сто пятый раз попросила её и папу написать мне записку, чтобы меня не заставляли есть в школе картошку.
А я только что узнала, что на обед будут котлеты. И наверняка с картошкой. Как всегда.
— Почему ты не можешь есть нормальную еду, как нормальные люди? — простонал Юлле, заливая в себя литр какао.
— Кто бы говорил! Сам-то храпишь как медведь! Вот это ненормально!
— Ну сколько можно! — вздохнула Бланка.
— Кстати, о картошке. Не купить ли нам фритюрницу? — сказал папа. Вечно он со своими безумными идеями, вместо того чтобы выслушать как следует.
Я отодвинулась подальше от Юлле. Чавкает — хоть уши затыкай. Будто водопад булькает.
— Школьная картошка? Она по-прежнему тёмно-зелёная? — усмехнулся Данте.
Я с благодарностью посмотрела на старшего брата. Иногда Данте — единственный, кто меня слышит и понимает. Ну почему никто больше не верит, что школьная картошка просто отвратительная!
На перемене мы стояли перед столовой, и я в панике читала меню. Там крупными буквами было написано: «КОТЛЕТЫ С КАРТОШКОЙ». Лучше бы приготовили рис! Он тоже полезный.
Я спряталась за Марьям и попыталась вычислить, в какую очередь мне лучше встать.
У нас в школе две поварихи — одна следит за всеми, словно ястреб, и требует, чтобы доедали всё дочиста, и, если что-то себе не положишь, она сама добавит, сколько ей ни говори. Другая — рассеянная и не такая приставучая, я всегда стараюсь встать в очередь к ней, тогда есть шанс, что она вообще не положит картошки мне на тарелку.
И вот, когда почти подошла моя очередь, поварихи взяли и поменялись местами! Вот это облом! Шмяк! Тарелка звякнула, когда Ястребица шлёпнула на неё картофелину. Размером она была с пасхальное яйцо и, как обычно, тёмно-серая с зеленоватыми пятнами. Мне показалось, что я вот-вот хлопнусь в обморок от одного её вида.
— Держи! — сказала Ястребица. — Витамин С важен зимой. Следующий!
Марьям повернулась и сочувственно на меня посмотрела. Она знает, что я ненавижу картошку больше всего на свете. Конечно, только школьную. У бабушки картошка отличная — чищеная и мучнистая, мама считает, что даже немного переваренная, а мне нравится — такую удобно размять в пюре и смешать со сливочным соусом.
Конечно, мне и чипсы нравятся, и папина запечённая картошка, в которой можно сделать дырочку и положить туда масло. А картошку фри я вообще могу есть, пока не лопну.
Но теперь-то передо мной на тарелке лежала не картошка фри, а настоящее мучение. Я огляделась, высматривая удобное местечко. Через несколько столов от меня сидела наша учительница Гина с новой неоновой прядкой в чёлке и болтала без умолку. Нет, рядом с ней я не сяду. И возле Ястребицы тоже, она с меня глаз не сводит, наверняка станет следить, чтобы картошка оказалась у меня в животе.
— Пойдём, — сказала я Марьям и потянула подругу за собой к неприметному столу у самого выхода.
— Но он такой неуютный, — запротестовала она.
Я многозначительно посмотрела на неё, и она сразу всё поняла.
Мы почти не разговаривали. Я думала лишь о том, как бы незаметно избавиться от картофелины. Я медленно жевала котлету и одновременно чистила картошку ножом. В конце концов я её наполовину очистила. Марьям с интересом за мной наблюдала. Она съела свою картошку и даже не пикнула.
Сегодня мне достался ужасно гадкий экземпляр. Содрогнувшись, я отрезала мерзкий коричневатый кусочек, а остальное раздавила и размазала по тарелке и прикрыла сверху эту липкую жижу салфеткой. Потом посмотрела на Марьям:
— Ну что, ловко получилось?
— Совсем не видно, — согласилась Марьям.
Мы направились к помойному баку. Там стояла Ястребица, но она ничего не заметила. Я выбросила всё в ведро. И вздохнула с облегчением.
Вечером я в сто пятый раз попросила маму и папу написать мне записку с освобождением от школьной картошки. Но ничего не вышло. Мама была неумолима:
— Ты слишком привередничаешь! Другие-то дети все едят.
— Но я не как все!
— Конечно нет, — вздохнула мама. — Вот если бы у тебя была аллергия, тогда бы тебе нельзя было есть картошку.
— И вот тогда бы нам пришлось написать тебе записку, — пошутил папа.
Иногда с папой очень весело, но на этот раз повода веселиться не было.
После нескольких спокойных дней, когда в меню были кус-кус, рис и паста, снова настал черёд картошки. «КАРТОШКА» было написано огромными буквами на доске у входа в столовую. К сожалению, на этот раз меня поджидала неудача. Мало того что мне не удалось скрыться от глаз Ястребицы, так ещё и Гина ко мне приклеилась. Она плюхнулась за стол, где сидели мы с Марьям, Адам и Рафаэль.
Я как раз начала свой трюк с чисткой картошки.
— Да как ты чистишь? Надо осторожнее, Астрид, — улыбнулась мне Гина.
Меня едва холодный пот не прошиб. Я уставилась на её прядку — такую же противно зелёную, как и мерзкий комок на тарелке. Марьям тоже встревожилась. Я поняла, что под пристальным взглядом Гины мне не удастся размазать картошку по тарелке. Вечно она во всё нос суёт! Хоть и пытается скрыть это улыбочками и льстивыми фразочками.
— Вот бы недельку пожить без уроков, — начала Марьям. Ей тоже опостылело в школе. Но какой толк говорить об этом с Гиной!
— Что ж, давайте выберем какой-нибудь урок, который всем по душе, — предложила Гина и улыбнулась.
Пока все обсуждали, какой урок это мог бы быть, я решила под шумок попробовать мой особый приём, он очень рискованный, так что я прибегаю к нему лишь в крайнем случае.
Картошка лежала на тарелке отвратительным комом.
— Вот бы у каждого была возможность поиграть на планшете, а потом обменяться впечатлениями, — размечтался Адам.
— Ну, может быть, — сказала Гина и рассмеялась. Но вдруг оборвала смех и огляделась. Уголки рта у неё задрожали, так бывает, когда она чем-нибудь недовольна.
Учительница встала и замахала руками.
— Эй! Что-то здесь слишком шумно! Нельзя ли потише?! Когда я ем, я глух и нем, — сказала она строгим голосом, резко и жёстко.
И тут я поняла: это мой шанс. С быстротой хорька схватила я картофелину и с силой припечатала её к столешнице снизу, как следует размазав.
— Астрид! Ты что творишь?
Учительница, раскрыв рот, изумлённо смотрела на меня. В столовой стало совершенно тихо.
Я не знала, что сказать, и покраснела как помидор. Марьям тоже залилась краской. Рафаэль и Адам на нас таращились.
Гина заглянула под стол:
— Да тут раздавленная картошка. Это ты её туда прилепила?
Я кивнула.
Уголки рта у Гины ещё больше задрожали. Она посмотрела на меня с ещё большим удивлением:
— Зачем?
— Я не люблю школьную картошку, — ответила я.
По столовой пронёсся ропот. Краем глаза я заметила, что все дети стали отодвигать стулья и заглядывать под свои столы.
— Тут тоже приклеена здоровенная картофелина, — услышала я довольный голос Янниса.
— Ух! А здесь совсем заплесневелая! — закричала Элли.
— И здесь! — подхватила Вибеке.
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Они находили всё новые и новые картофелины у себя под столами. Мне показалось, что Гина растерялась и не знала, что делать.
— Что ж, Астрид, мы ещё поговорим об этом. А пока возьми салфетку и всё вытри. И как долго ты этим занимаешься?
— С тех пор как учусь в школе, — призналась я откровенно.
— Что? С самого первого класса? Это же больше двух лет!
Неоново-зелёная чёлка Гины закачалась взад-вперёд, а рот задёргался. Наверное, это худшее, что она пережила в своей жизни. Рафаэль и Адам, не сдержавшись, прыснули со смеху и выскочили из-за стола.
Я с виноватым видом взяла салфетку, которую протянула мне учительница, и принялась за уборку.
Марьям стояла рядом, пока я отдирала картофелины. Я сгорала со стыда и сердилась на Гину за то, что она раскрыла мои ухищрения.
Когда мама вечером пришла домой, она рассказала, что Гина сообщила ей, что я играю с едой в школе. И это уже давно тянется.
— Не играла я с едой, — возразила я.
— Не цепляйся к словам, — сказала мама. — Речь шла о картошке, которую ты везде наприклеивала.
— Вы же знаете, что я терпеть не могу эту картошку! — закричала я. — И что мне прикажете делать? Я не стану есть картошку, по крайней мере школьную.
— Картофель — основная пища в нашей стране, — вздохнула мама. — С восемнадцатого века. Много поколений на ней жили.
— А я не хочу жить на картошке. Я хочу есть хорошую еду.
— Альстрёмер, Астрид! Запомни эту фамилию! — крикнул папа из гостиной.
— Да плевала я на него! — крикнула я в ответ.
Мама поворчала. Потом ещё поворчала, вздохнула, ещё раз вздохнула и снова поворчала.
— Ну что за упрямый ребёнок! — сказала она наконец. — Откуда только такие берутся?
— От вас. Всё от вас — так написано в моей книге про мозг.
— Господи! — вздохнула мама. — Дай мне сил.
Она постояла немного, глядя на меня. А потом потрепала меня по волосам:
— Мы с папой ещё это обсудим.
Мы с Бланкой лежали в постелях, папа уже подоткнул нам одеяла. Я слышала, как они с мамой разговаривают на диване перед телевизором.
— Может, лучше дать ей эту записку, — сказал папа.
— Нельзя потакать всем её капризам, — ответила мама. — А ещё эта идея фикс с продлёнкой! Пусть учится общаться с другими детьми. От умения ладить с людьми многое в жизни зависит. Да и как нам обойтись без продлёнки? Пожалуй, поговорю ещё разок с Янне.
— Давай всё решать постепенно. Сейчас главное — картошка. Она ведь и правда невкусная.
Утром папа протянул мне записку. Всё-таки стоит иногда поупрямиться!
Глава 6
Больше мне не придётся есть противную школьную картошку — это самое лучшее, что со мной случалось, ну почти. В следующий раз, когда в школе снова была картошка, я гордо проплыла мимо Ястребицы и положила себе на тарелку высоченную гору кукурузы. На самом деле еда в школе вполне сносная, кроме гадкой картошки — она всё портит. Хорошо, что отныне мне не надо больше придумывать, как бы изловчиться, чтобы не есть её на обед.
Но сыра-замазки мне было не избежать, сколько бы я ни умоляла и ни просила не оставлять меня на продлёнке.
— Одно дело — не есть картошку, и совсем другое — не ходить на продлёнку! — сказала мама, когда я заикнулась об освобождении от продлёнки. Так что пришлось после уроков туда тащиться.
В пятницу Янне остановил меня и сказал, что они с папой договорились и отныне мне разрешается, когда станет невмоготу от шума и гама, уходить в комнату для персонала и читать там. Ну и я, конечно, сразу же туда отправилась. Но скажите, если я там просто читаю, почему я не могу делать это же дома, в собственной комнате? Моя кровать уж получше, чем старый цветастый диван Янне. К тому же в комнате для персонала флюоресцентные лампы, а я их терпеть не могу.
Я попросила у Янне фонарик, выключила свет и устроилась читать, а заодно доедала имбирное печенье. Конечно, не больно там было уютно: компьютер стоял на письменном столе у дивана, и экранная заставка постоянно меня отвлекала, а ещё вентилятор шумел, и двери в коридоре хлопали, когда кто-нибудь выскакивал в туалет. Читать дома, конечно, лучше, моя комната по комфорту даст сто очков вперёд этой дыре.
Вот поэтому я и обрадовалась, когда в воскресенье у меня заболело горло. Мы с Бланкой сидели и смотрели Wild kids[5], и вдруг я почувствовала, что мне больно глотать. А ещё мне стало холодно, хотя мама сунула кучу поленьев в наш камин. В груди моей затеплилась надежда: если я заболею — то никакой продлёнки! Конечно, я не прочь пропустить и школу, но там хотя бы чему-то учишься. А продлёнка, мало того что все нервы мне выматывает, от неё и пользы никакой нет.
Мама положила ладонь мне на лоб, ойкнула и пожалела меня. А потом пошла звонить бабушке — она всегда так поступает, когда я заболеваю.
— Можно Астрид поживёт у тебя пару дней? — сказала она своим самым елейным голоском, которым всегда просила о помощи.
Мне плохо было слышно, что ответила бабушка, но я скрестила пальцы.
— Спасибо, милая Барбара, — сказала мама. — Ты же знаешь, как она тебя любит. Да, теперь она хочет, чтобы мы звали её Астрид. Придётся привыкать. Бьёрн привезет её через часок.
Ура! Вот повезло так повезло! Я люблю мою бабушку, а уж болеть у неё дома — просто счастье. Ну, если не очень серьёзно больна, конечно, — не так что чуть не плачешь, лежишь и бредишь в лихорадке.
Мы ехали с папой по городу. Было очень красиво — в окнах светили лампочки, а на балконах — разноцветные гирлянды. На улицах почти не осталось снега, зато людей прибавилось, все спешили кто куда. Мне бы тоже хотелось жить в городе — здесь бурлит жизнь!
Когда мы подъехали к бабушкиному дому, она уже поджидала нас. В руках у неё были вязаные тапки, которые все мы, её внуки, должны надевать у неё в доме. Тапки мне немножко великоваты, но всё равно красивые.
— Ева, крошка, как ты, дорогая? — спросила бабушка, обнимая меня. Я почувствовала запах её мыла, он мне очень нравится.
— Меня теперь зовут Астрид, — сказала я.
— Ах да, вспомнила — очень красивое имя, — улыбнулась бабушка.
Папа уехал. Бабушка хлопотала на кухне, а мне разрешила взять её планшет и загрузить туда новые игры. В этом доме я могу играть почти сколько захочу. Бабушка никогда не впадает из-за этого в истерику, не то что мама: она считает, что клетки мозга умирают оттого, что немножко поиграешь на компьютере.
Вечером бабушка позвала дедушку ужинать. Он все дни проводит либо в подвале, возится там с водным насосом, называет его «сердце дома», либо натирает в гараже воском свой старый золотистый мерс, его он зовёт «Брошечка».
Бабушка подмигивает мне:
— Ты ведь не станешь пить газировку, раз болеешь, правда?
— А вот и стану.