– Только вот не надо притворяться, что ты ни о чем не знаешь, – ответила она.

– Нет, я…

Конрауд хотел сказать «соболезную», но не стал: ведь никто не умер, а что говорят человеку, которого только что бросил супруг, он не знал.

– Он всегда был болваном безмозглым, – сказала Ольга, и Конрауд догадался, что она имеет в виду бывшего мужа.

Его Конрауд несколько раз встречал на ежегодных празднествах, перекидывался с ним парой слов. Он не был по-настоящему знаком с ним, но жалел его за то, что ему приходится жить с такой мегерой. А сейчас он испытывал жалость к Ольге – но задавался вопросом, не обусловлен ли уход мужа перепадами ее настроения. Сам бы он ни в жизнь не посмел об этом заикнуться.

– В этом доме много болтают об этом вот всем? – поинтересовалась она.

– Что ты, совсем нет, – заверил ее Конрауд. – Правда, я здесь почти не бываю. Рад, что вышел на пенсию.

– Каким-то немцам туристам удалось то, что тебе так и не удалось – какая глупая ситуация! – произнесла Ольга с нескрываемым удовлетворением. – По-моему, если уж начистоту, то вы просто слабаки несчастные, что никак его отыскать не могли. Хотя ты и так это знаешь. Я тебя этим все-таки часто поддевала.

– Это точно, – ответил Конрауд, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Я тебе, Конрауд, никаких протоколов дать не могу, – сказала Ольга, и он понял, что она впала в самое скверное расположение духа, на какое была способна. – Сам знаешь. Ты здесь больше не служишь, а для людей с улицы мы архивы не открываем.

– Да, понимаю, – ответил Конрауд. – Но мне больше хотелось расспросить тебя саму: ты этот наезд помнишь? Редко, когда водитель так быстро скрывается с места ДТП, и еще реже бывает, что он просто исчезает и так и не объявляется.

Он смотрел в Интернете старые газеты, в которых много писали об этой аварии. Он видел в новостях фото с места происшествия: группу людей, обступивших машину «Скорой помощи» и полицейскую машину в пургу.

– Это ты про наезд на Вильмара Хауконарсона? Зимой две тысячи девятого?

– Точно, – сказал Конрауд.

– Ты то дело не вел, а был в отпуске, так?

– Да.

– Ну, ты тогда прямо разбушевался!

– Да.

– Наезд произошел на улице Линдаргата среди ночи в пургу, если мне не изменяет память, – сказала Ольга, а Конрауд обрадовался, что она не стала уточнять причины его тогдашнего отпуска.

– Все так, – ответил Конрауд.

– Ты знаешь слишком много, Дойль. Гораздо больше, чем следует. Не уверен, что в Лондоне наберется хоть полдюжины людей, кто знает то, что известно тебе. Да, ты прав. Именно так он и поступает. Я знаю, как он это делает, но он может обменяться телами с кем угодно, если ему только удастся некоторое время пообщаться с этим человеком. И ему приходится проделывать такое весьма часто, потому что, как только он попадает в новое тело, так сразу начинает обрастать шерстью... весь. Поэтому через несколько дней перед ним встает проблема выбора – бриться целиком или идти искать свежее тело. – Джеки сделала глубокий вдох. – В прошлом году он взял тело Колина. Я думаю, Джо – Песья Морда, должно быть, травит ядом старое тело непосредственно перед тем, как его покинуть. Колин пришел ко мне, очевидно, его мучила сильная боль. – Джеки говорила с огромным усилием, и хотя Дойль пристально смотрел на купол Святого Павла, он все равно боковым зрением увидел следы слез на щеке. – И это было в полночь. Я был в доме моих родителей, читал, когда он открыл дверь и поспешил ко мне... Он стонал, нет – скулил... скулил, как, ну, не знаю, как большая собака, и он истекал кровью, у него изо рта сочилась кровь... Будь оно все проклято, Дойль! Он был в брошенном, покинутом теле – в том, которое Джо – Песья Морда только что освободил, и оно было покрыто шерстью, как обезьяна! Ты понимаешь? Посреди ночи, этой проклятой ночи! Почему я уверен... почти уверен, что это был Колин? О черт! Да пошло оно все к черту!

– Вильмар возвращался к себе домой, один. Он был изрядно пьян. Судя по количеству алкоголя в крови, вообще чудо, что он вышел из бара своими ногами. Скончался он из-за удара по голове и внутреннего кровоизлияния. Я все точно помню?

– Джеки, – сказал Дойль, совершенно сбитый с толку этой невероятной историей, но чувствуя, что в этом неподдельное страдание, – ты не можешь этого знать.

Конрауд кивнул.

До Лондонского моста уже оставалось меньше полумили, и Дойль видел пришвартованные угольные баржи на Суррейском берегу. Джеки начала понемногу подворачивать в этом направлении.

– Они рассчитали расстояние, направление, массу Вильмара. В ту ночь был буран, навалило много снегу, так что было невозможно измерить тормозной путь и снять отпечатки протекторов. Их просто замело, а потом там все истоптали зеваки, прибежавшие к месту аварии. Свидетелей не было. Судя по всему, жертва долго пролежала на тротуаре, пока ее не обнаружили. Если мне не изменяет память.

– Там было оружие, – бесцветным голосом продолжила Джеки, – кремневый пистолет – вот он здесь лежит, – и он был в футляре, и когда это покрытое шерстью существо ворвалось в дом, я вскочил, быстро схватил пистолет и выстрелил прямо ему в грудь. Оно упало, заливая кровью все вокруг. Я подбежал и встал над ним, не слишком близко, и оно... оно посмотрело на меня, недолго – всего какую-то долю секунды, потом несколько раз дернулось, и все. Там была суматоха, но, когда оно посмотрело на меня, я узнал... Я знаю – это был Колин. Цвет глаз другой, конечно, но я узнал его. И не выражение глаз, точнее, я узнал то, что было Колином в этом существе...

– А ничего не указывало на то, что на него наехали нарочно? – спросил Конрауд.

За самой восточной баржей был причал, а над ним светились окна дома. Вроде бы Джеки держит курс именно туда. Свет из узких окон бросал мерцающие отсветы на маслянистую черноту воды.

– Нарочно?

– После этого я две недели был как во сне. Никто не мог этого выносить – день и ночь я пронзительно кричал, глотал пищу и невнятно бормотал непристойности, я так грязно ругался, что моя мать почти ничего не понимала... После того как я вышел из этого состояния, я поклялся убить Джо – Песью Морду тем же самым оружием, которое убило... которым я убил Колина. – Джеки усмехнулась. – Ты слушаешь?

Ольга надолго задумалась. Она посмотрела на Конрауда, и ее глаза вовсе не светились удовлетворением.

– Да.

– А вот сейчас мне самой интересно стало, – ответила она. – Вроде бы такой вариант тоже рассматривали, но ни к чему так и не пришли.

– А вот было бы полезно узнать, – сказал Конрауд.

Дойль пытался понять, что из этой лавкрафтовской фэнтези могло быть правдой. Вполне возможно, что одна из таинственных Танцующих Обезьян действительно ворвалась в дом Джеки приблизительно в то же самое время, когда Лепувр решил уйти из этого мира. А еще у Дойля возникло подозрение, что это нечто большее, чем сожаление о смерти близкого друга. Может, все-таки его первоначальные подозрения относительно Джеки верны?

– Подожди-ка, – сказала она и сходила за протоколами.

– Это звучит банально, конечно, но все равно, Джеки, я хочу сказать – мне очень жаль.

Они содержались в двух папках, и она не успела глазом моргнуть, как уже склонилась над ними вместе с Конраудом, смотрела отчет о вскрытии, фотографии с места происшествия, вычисления скорости транспортного средства, предположения насчет его марки и массы, сведения о массе тела Вильмара и его общем физическом состоянии, о степени опьянения, описание погодных условий в Рейкьявике в ту ночь, тщательное описание условий на месте происшествия, видимости, перечисление свидетелей, опрошенных полицией, в том числе в баре, где Вилли в последний раз в жизни напился.

– Благодарю.

– Они вычислили, что машина была большая и тяжелая, – сказала Ольга. – Не заурядная легковушка.

– Постой-ка, – сказал Конрауд, листая отчет о вскрытии. – Сила удара приходится на верхнюю часть туловища, на бедро и живот, причем удар очень сильный. В итоге перелом таза и четырех ребер. Считается, что это произошло при наезде. А потом, когда он уже падает на землю, он получает тяжелый удар по голове.

Джеки замедлила ход челнока, волоча весло по воде, и теперь челнок скользил, едва ли двигаясь вообще, почти вплотную к причалу, и Джеки остановила челнок, схватив свисающую между сваями веревку и повиснув на ней, когда вес челнока пришелся ей на руку.

– Вот они пытаются измерить тормозной путь, – Ольга читала другой протокол. – Но из-за условий там все непонятно. Они не обнаруживают признаков того, чтобы водитель остановил свою машину и вышел взглянуть на Вильмара, – ведь место происшествия все истоптано. Он поехал дальше, и считается, что ему помешала видимость: он просто не заметил Вильмара.

– Натягивай конец веревки и закрепи здесь, Дойль. Тут есть веревочная лестница, она начинается в четырех футах над твоей головой.

– Но он не мог не почувствовать, что сбил человека, – сказал Конрауд. – Наверняка он понял, что произошло.

Когда они оба выкарабкались на узкий причал, Джеки сказала:

– Тут говорится, что машина была большая, – сказала Ольга.

– А теперь как быть с тобой? Ты не можешь вернуться обратно в дом Копенгагенского Джека – у Хорребина там полно шпионов.

– Например, джип? Или фургон?

Они медленно направлялись к строению, которое было чем-то вроде прибрежной гостиницы. Джеки шла босиком и ступала очень осторожно по старым доскам причала.

– Да запросто, – ответила Ольга.

– Когда этот твой друг приезжает в город? Как его зовут – Эшвин?

– С кем из тех, кто был с ним в тот вечер, удалось поговорить? – спросил Конрауд. – Кто был с ним в баре?

– Эшблес. Я встречусь с ним во вторник.

Ольга полистала протоколы.

– Так. Мы сделаем вот что. У хозяина этой гостиницы, старого Казиака, есть еще и конюшня. Ты умеешь убирать навоз?

– Вот здесь назван его друг, Ингиберг. Он сказал, что в тот вечер выпивал с ним.

– А разве есть люди, которые не умеют? Хочется думать, что я не принадлежу к их числу.

Джеки потянула ручку двери, и они оказались в небольшой комнате. В очаге горел огонь.

Она продолжила листать.

Появилась девочка, приветливо улыбаясь. Ее дежурная улыбка несколько поблекла, когда она заметила, что оба гостя, видимо, искупались в реке.

– По-моему, из него, болезного, много не выжмешь, – сказала она. – Наверное, он сам подшофе был!

– Все в порядке, мисс, – успокоила ее Джеки. – Мы не будем садиться на стулья. Будь добра, скажи Казиаку, что это Джеки с того берега реки и его друг. Мы бы хотели получить две горячие ванны – в отдельных комнатах, разумеется...

25

Дойль усмехнулся – скромный парнишка этот Джеки.

Его звали Ингиберг, сокращенно – Инги, и он был последним из друзей Вилли, кто видел его живым. Они работали на одной и той же стройке, там и подружились. Там всегда было «дел невпроворот», как выразился Инги, вспоминая историю Вилли. За считаные месяцы поднимались целые районы с большими особняками, таунхаусами, высотками. Везде вырастали, как грибы, магазины, в основном в огромных складских помещениях на окраинах. Их работодатель буквально не успевал раздавать им большие и малые наряды, людей на работу всегда не хватало, так что ему пришлось заключить договор с агентством по найму, которое подыскало бы для него иностранных рабочих, и одно время в группе, к которой принадлежал Вилли, звучало целых четыре языка, и это порой создавало трудности. Они были единственными в той группе сотрудниками, которые разговаривали по-исландски.

– И еще какую-нибудь сухую одежду, все равно какую, – добавила Джеки. – А после этого два котелка вашей превосходной наваристой ухи. Ах, да, и горячего кофе с ромом прямо сейчас, пока мы ждем.

Они с Вилли были сверстниками, одинаково интересовались спортом и были одиночками. Инги вырос в восточной части города и болел за команду «Фрам», а «Фрам» и «Валюр» издавна враждовали. Так что их знакомство началось не очень хорошо: Инги пришел в группу и стал скверно отзываться о «Валюре». Прошлым летом он проиграл и в этом году выступал только в первой лиге. «Фрам» тоже не блистал достижениями, так что Вилли не пришлось лезть в карман за ответом. Он вспомнил историю и заявил, что наследие «Валюра» представляет больший интерес, чем карьера «Фрама». Инги счел такое утверждение вздором и привел много примеров из славного прошлого «Фрама». Так они продолжали подкалывать друг друга, но вскоре увидели в своем споре смешные стороны, а потом нашли себе общего врага в лице «Футбольного клуба Рейкьявика» и не уставали распекать его. Они начали вместе ходить на матчи или садились в спорт-баре смотреть прямые трансляции и допоздна пили пиво и шнапс. И это было второе, что их объединяло: им не наскучивало выпивать.

Девочка кивнула и поспешила обсудить все с хозяином. Джеки присела на корточки у очага рядом с Дойлем.

Но алкоголь действовал на них по-разному. Инги становился молчаливым, уходил в себя и ни с кем не разговаривал. Зато Вилли делался крайне общительным, хотя по натуре был стеснителен, быстро знакомился с посетителями бара и болтал с ними обо всем на свете. Он знал всех постоянных клиентов, а с новичками общался так, словно они были век знакомы. А Инги просто плыл за ним по течению, молчаливый и серьезный, к вечеру становился малообщительным и заговаривал только тогда, когда обращались к нему, да и тогда был немногословен. Однажды у Вилли спросили, что не так с его другом, но он замял этот разговор, сказав, что это его «silent partner».

– Ты действительно уверен, что этот Эшблес поможет тебе выкарабкаться?

Однажды вечером в конце ноября они с Инги, как обычно, пришли в свой спорт-бар, чтобы посмотреть матч испанской лиги. Пришли они рано, так что успели занять хорошие места и сидели за столиком вдвоем, пока посетители не хлынули в бар толпой и к ним не подсели еще трое любителей футбола. Бар заполнился и начался матч. Он был очень живым, увлекательным, и в баре сложилась дружелюбная атмосфера. Друзья обсуждали происходящее со своими соседями, и все соглашались, что «Барселона» лучше, чем «Реал Мадрид».

Дойль не был уверен, но постарался убедить в обратном скорее себя, чем Джеки, и поэтому стал защищаться:

Матч закончился, посетители допили свои стаканы и засобирались домой. Некоторые говорили бармену «До свидания!» и «Спасибо», другие застегивали куртки, потому что на улице погода была скверная. Сейчас она и вовсе ухудшилась, ветер усилился, пурга застилала взор. Но Вилли и Инги об этом не беспокоились. Вскоре они уже сидели за своим столиком одни, и у Инги началась фаза молчаливости.

– Насколько я знаю, он никогда не заботился о деньгах. И я действительно знаю его достаточно хорошо, черт побери!

Посетители все продолжали уходить, а Вилли, от выпивки потерявший свою стеснительность, стал озираться по рядам. В тот вечер посмотреть матч пришло немного женщин, и две все еще сидели у стойки бара. Они были их сверстницами, и Вилли пробежал по ним взглядом и подтолкнул Инги. Он посмотрел в ту сторону, где сидели женщины, но оставил их без внимания. А Вилли, казалось, собрался подойти к ним и вступить в разговор, – но тут женщины встали, одна из них поцеловала бармена на прощание, и они окунулись в непогоду.

«И он приобретет друзей и влияние, – добавил Дойль про себя, – и для него, может, будет вполне возможно устроить мне встречу – обеспечив мою безопасность! – со старым Ромени. И вот тут-то мы заключим сделку на моих условиях: я дам ему какую-нибудь безобидную информацию или даже вообще навру с три короба – да, так будет лучше всего – в обмен на координаты дыры. Если у меня будут друзья, которые покараулят снаружи, пока я буду говорить с Ромени, он не рискнет откалывать подобные трюки и тыкать в глаз сигарой. Но если без посторонней помощи, с нуля попробовать приобрести влияние и найти такого рода друзей, – да на это уйдут месяцы, если даже не годы. А Дерроу говорит, что дыры появляются с меньшей частотой после 1802 года, но в любом случае я не уверен, что у меня есть в запасе эти самые месяцы: кашель уже почти добил меня, даже если не учитывать последствия сегодняшнего купания, – теперь-то у меня наверняка пневмония. Я не могу ждать, мне побыстрее надо попасть назад, туда, где есть больницы».

Вилли купил себе еще пива и остался у стойки. Там был человек, с которым он поздоровался, высказался о матче и выяснил, что его собеседник не против пообщаться. У них завязался разговор. Инги сидел за своим столиком, прихлебывая пиво, косился на друга и заметил, что с улицы, где бушевала метель, в бар вошли три подруги. Они отряхивались от снега и смеялись какому-то недавнему происшествию. Он их никогда не видел в том баре, и они сами как будто раньше там не бывали, с любопытством осматривались по сторонам и продвигались к стойке. Там они заказали себе напитки – но не пиво, а разноцветные коктейли, и сели за столик в сторонке, словно желая, чтоб их оставили в покое. Инги не был дамским угодником, у него даже девушки никогда не было – но вот девушка стояла рядом, рукой подать. Он задумался, не подсесть ли ему к ним. Для этого он был уже достаточно пьян, но его как будто что-то сдерживало. Он не знал, что им сказать и не хотел выглядеть как какой-нибудь ненормальный, который лезет со всякой ерундой.

Кроме того, Дойлю очень хотелось расспросить Эшблеса о его ранних годах и выведать все подробности, а потом это где-нибудь припрятать, где-нибудь в надежном месте, где оно спокойно пролежит до того момента, пока он сможет «открыть» эти никому не известные данные, вернувшись в 1983 год. Шлиман и Троя, Джордж Смит и Гильгамеш, Дойль и документы Эшблеса – размечтался, как последний идиот.

Потом он понял, что скажет, поднялся и направился к ним. Когда он уже дошел до их столика, мужество изменило ему, и он слегка отклонился от курса и прошел мимо. Они на него не взглянули. Он не мог как дурак пойти назад, так что сделал вид, будто именно и хотел усесться со своим стаканом пива в самом дальнем углу, и плюхнулся на сидение, а сердце у него при этом бешено колотилось.

– Ну хорошо. Может быть, – сказала Джеки, – в следующем месяце в это время у тебя будет работа на Бирже и апартаменты в Сент-Джеймс. И ты с трудом припомнишь, как был нищим и конюхом. О, да, и то утро – когда ты не очень-то преуспел, торгуя луком. Что еще ты делал?

Принесли кофе. И улыбка девочки, и ее уверения, что ванны уже вот-вот будут готовы, – все говорило о том, что Джеки здесь считают солидным клиентом.

Наверно, он был пьянее, чем ему самому казалось. Как долго он просидел в том углу, он не знал. Бармен подходил к нему и дважды приносил новый стакан. Но вот Инги встал на своих неверных ногах и вспомнил, что оставил Вилли у стойки. Но того нигде было не видать, – как и его собеседника. Инги уселся у стойки, склонился на стол и заснул. Проснулся он от того, что его поднимали бармен и еще кто-то, чтобы вывести его из бара: они уже закрывались. Полусонный, вышел он в метель, но непогода не сильно досаждала ему, так как ему повезло: ветер все время дул ему в спину, и он спокойно дошел через город до дому, – да и к тому же его охватило забытье, так что он не помнил, как туда добрался.

– Больше ничего – и так слишком много, – ответил Дойль.



* * *

Завершив свой рассказ, Ингиберг погладил бороду. Затем сделал еще один глоток пива.

Сооружение, известное в трущобах Сент-Джайлс как Крысиный Замок, было построено на фундаменте и вокруг руин двенадцатого века. Колокольня сохранилась и по сей день, но за все эти века многочисленные владельцы участка использовали строение под склад и постоянно добавляли все новые перекрытия и стены вокруг, и теперь древние стрельчатые окна выходили не наружу, в город, а в узкие комнаты пристроек. Верхушка колокольни оказалась, пожалуй, единственной частью здания, выглядывающей во внешний мир, но и ее было трудно заметить среди такого нагромождения крыш, колпаков, дымовых труб, вентиляционных шахт, различных углов и выступов. Колокольные канаты прогнили много веков назад, но древние балки сохранились, и через них перекинули новые канаты, чтобы можно было поднимать Хорребина и доктора Ромени примерно на пятьдесят футов от пола, на три четверти высоты колокольни. Это позволяло им вести беседу на удобном удалении от земли, и именно здесь была их излюбленная палата для совещаний. Масляные светильники были установлены в нишах древних окон на самой верхушке, и Окаянный Ричард присутствовал на этом вечернем совете, сидя в нише уровнем ниже светильников. Он помещался на фут или два выше голов его подвешенных на веревках шефов.

– Вилли решил, что я ушел, – сказал он Конрауду.

– Понятия не имею, кто были те двое, ваша честь, – говорил Хорребин, и его ужасный голос, эхом отражаясь от стен, переходил в кошмарные завывания. – Они точно не из моей команды.

– А вы его с тех пор еще видели?

– Они что, действительно хотели убить его?

– Нет.

26

– О, да, Деннисен сказал, что, когда он отшвырнул второго из нападавших, тот уже успел ударить ножом нашего Американца и занес руку для повторного удара.

Они сидели в том же баре, в который ходили друзья в тот давний вечер. Со смерти Вилли у бара уже в третий раз сменился владелец. Спорт-баром он оставался по-прежнему, но в том часу никаких матчей не показывали, и обстановка была спокойной. Было дневное время в середине недели, и посетителей за столиками было – раз-два и обчелся. Из-под потолка доносилась медленная музыка. Бармен с чем-то возился за стойкой. Звякали вымытые стаканы, которые он расставлял под столом.

Ингиберг уже осушил две кружки пива и ополовинил третью. Он был рыжий, с грубой бородой, которую он часто поглаживал во время разговора. Он все еще работал на стройке: на свою нынешнюю работу он устроился три года назад, а до того какое-то время был безработным. Несколько месяцев он проработал в Акюрейри[20] на компанию, которая строила там спорткомплекс, – однако зима на севере ему не понравилась.

Доктор Ромени некоторое время медитативно раскачивался вперед-назад.

Хердис помогла Конрауду связаться с ним. Она знала, у какого работодателя он работал вместе с ее братом. Сейчас этот работодатель с треском обанкротился, однако Вилли и Ингиберга он помнил хорошо и мог указать, у кого последний работал сейчас. А тот думал, что Инги в Акюрейри, но у него был номер его мобильного, который ни в одном телефонном справочнике найти было нельзя. По нему-то и позвонила Хердис. После трех звонков Инги ответил: он снова вернулся в столицу.

– Я не могу понять, кто это может быть. Кто-то работает против меня. Очевидно, все это значит, кто-то уже знает то, что Американец может сказать, и не хочет, чтобы я узнал это. Но это не те, с кем он прибыл вместе, – я сам видел, как они исчезли, когда врата захлопнулись. И я сам отследил все врата с того момента, и никто не проходил через них. Да и Братство Антея вот уже больше ста лет не представляет для нас угрозы.

Ингиберг рассказал о своем последнем походе в спорт-бар с Вилли. Он хорошо запомнил все детали, ведь он неоднократно прокручивал эту историю у себя в голове. В памяти у него отложились отдельные подробности, как, например, результат матча или их разговоры до него. Однако большая часть событий после того, как он решил познакомиться с женщинами, была покрыта туманом.

– Ха, кучка безобидных старикашек, – согласился Хорребин, – они давным-давно забыли первоначальную цель своей организации.

– Вот не надо мне было к ним подходить и общаться! – проговорил он в стакан, словно его еще не отпустило чувство вины за то, что он бросил друга.

– Хорошо, скажи – этот твой человек, Деннисен, он сможет узнать того человека, который пытался убить Американца? Пусть доставит мне этого человека живым, и он получит столько же, как если бы убил Джо – Песью Морду. – Он взмахнул руками, чтобы перестать раскачиваться. – Тот бородатый, который стрелял в Американца, а потом подобрал его в лодку, – возможно, он из той же команды. Ты говоришь, что узнал его?

– Но вы же с ними так и не пообщались? – уточнил Конрауд.

– Да, вроде так, ваша милость. На нем не было привычной чалмы, но в остальном он тот самый нищий, который здесь слоняется. Так называемый Ахмед. Индус липовый. Я отдал приказ и назначил награду за его поимку.

– Нет, я струсил. Просто сел вон там в углу, – Ингиберг указал в угол, – и просто сидел и пил, пока Вилли разговаривал с тем мужиком. Я был… сильно пьян.

– Ладно, эти пташки у нас еще запоют. Они у меня все расскажут, я с них шкуру сдеру живьем, от них ничего не останется, и они мне все расскажут...

– Так и Вилли тоже.

Окаянный Ричард бережно дотянулся до своей деревянной обезьянки, которую он поставил на выступ окна – так, чтобы она могла увидеть чудо: двух волшебников, подвешенных, как окорока в коптильне, и зажал ей уши: такой кровожадный разговор мог ее расстроить. Да и самому Ричарду подобные разговоры не слишком по душе. Он уже провел в городе целую неделю – то в Крысином Замке, то в зале под Бейнбридж-стрит, пока доктор Ромени путешествовал, чтобы оказаться в каждых вратах, когда они появлялись, запутывая происходящее все больше и больше.

– Это да. Вы же ему сами кровь проверяли.

– Я все думаю, а не вызвано ли это вмешательство... усилиями моего партнера в Турции? – сказал доктор Ромени.

– Он был в стельку пьян, – сказал Конрауд, словно это могло облегчить муки совести Инги. – А что вы можете сказать о том человеке, с которым он разговаривал?

– Но никто не знает, кто они такие, – уточнил Хорребин и уже тише добавил: – Даже мне известно только то, что ваш брат-близнец нашел юного английского лорда, временно пребывающего за границей в одиночестве и которого вы оба думаете как-то использовать. Полагаю, можно было бы более подробно ознакомить меня с вашими планами.

– Ничего, – ответил Ингиберг. – Я его толком не разглядел. Он вот так вот наклонялся над стойкой. Но я точно знаю, что это был не кто-то из знакомых, да, по-моему, и Вилли его не знал. Это был не кто-то с работы или откуда-нибудь в таком роде. Он просто взял и пришел в бар, а Вилли с ним заговорил. Такой уж он был, Вилли: когда в ударе – всегда общался с людьми. По-моему, я вам это уже говорил.

Казалось, Ромени его не слышал. Он произнес задумчиво:

– Нет, вряд ли могла быть утечка информации. Хотя бы потому, что только я один знаю что-либо важное. Но мне неизвестно, как развиваются события в Турции, у доктора Романелли. Как я полагаю, этот юный лорд обожает писать письма. Остается только надеяться, что мой э-э... брат проследит, чтобы ни в одном из этих писем не оказалось какой-либо важной информации.

Бармен, в означенный вечер работавший в том баре, в свое время подробно описал полиции человека, общавшегося с Вилли. Он был не постоянным клиентом, это точно, и пришел в куртке, как и многие другие, по случаю плохой погоды. Некоторые снимали куртки в помещении, а он так и сидел в ней. А еще у него на голове была шапка с козырьком, так что его лица бармен толком не разглядел. Этот человек был объявлен в розыск: объявление сопровождалось малосодержательными описаниями, которые дали бармен и Ингиберг. Никто не откликнулся.

Хорребин изобразил удивление:

– Наверное, вам такой вопрос уже сотню раз задавали, – сказал Конрауд. – Но я все же спрошу: по-вашему, они вышли вместе?

– Так где, вы говорите, находится этот беспокоящий вас лорд?

За прошедшие годы Ингиберг часто думал над этим вопросом и хотел бы лучше помнить все обстоятельства, особенно конец. Но не мог. Он ничего не знал о том, куда пошел его приятель. Он не знал, что когда он сам брел к себе домой сквозь метель, Вилли лежал на улице Линдаргата в луже собственной крови.

– В нескольких днях пути от Афин, послушно следует из Коринфского залива в Патры. По определенным причинам милорд очень физически уязвим, когда он находится в этом небольшом районе: Патры, залив Патры, Миссолонги. Поэтому, когда он был там в июле, Романелли заставил имперского консула, который на него работает, погрузить милорда в сон, заставив его сконцентрироваться на действии музыкальных часов, и пока он спал, мой брат послал команду в мозг милорда, на подсознательный уровень – команду, что он должен вернуться в Патры в середине сентября. К этому времени ситуация на этом острове подогреется до нужной температуры, и в один прекрасный момент все закипит. И его лордство даже сейчас находится под действием этого приказа, вздорно полагая, что решение вернуться в Патры – его собственное.

Ингиберг помотал головой.

Хорребин нетерпеливо кивнул.

– Они не поладили?

– Собственно говоря, я спросил, потому что... ну, это письмо, – то, что вызвало ваше беспокойство... Когда оно могло быть послано... Ну, скажем, месяц назад. А ведь на пути оттуда сюда наберется с дюжину мест, где сейчас идет война. Поэтому, даже если он и написал кому-то тогда, в июле, то все равно – пока письмо сюда дошло, просто не осталось бы времени выяснить, кто вы и что хотите.

– Да я не знаю, о чем они вообще говорили.

Ромени нахмурился и кивнул:

– А могло так быть, что он пытался что-то продать Вилли? Наркотики?

– Ты прав. Я не учел медлительность международной почты наших дней. Но кто же тогда, черт побери, те люди и почему они мне мешают?

– Понятия не имею, – ответил клоун, неспешно вытягиваясь и изгибая конечности, как гигантский раскрашенный паук.

– Да не знаю я. Вилли наркотики не принимал. Так что… вряд ли…

Окаянный Ричард закрыл своей обезьянке глаза.

Ингиберг замолчал.

– Но, – добавил Хорребин, – они мешают и мне тоже. Четыре дюжины моих самых крошечных гомункулусов были утоплены этим проклятым Индусом. Нужно, чтобы ваш Мастер в Каире выслал побольше этого вещества. Кстати, как оно называется?

– Насколько вероятно, что они не поладили, но это не бросалось в глаза? Скажем, Вилли его как-нибудь оскорбил?

– Да никак, просто пудра, и так всем понятно, о чем идет речь, – сказал доктор Ромени. – Это вещество дьявольски трудно производить в наши дни, когда магия настолько подавлена.

– Почему вы считаете, что человек, которого он просто встретил в баре, знал, что там произошло? Они даже не были знакомы друг с другом.

Он с сомнением покачал головой.

– Я знаю, – сказал Конрауд, – но ничего другого у нас нет. Самое худшее здесь – что нам не на чем основываться. Этот человек мог бы заполнить пустоту – если бы мы его разыскали. Не обязательно он должен что-то знать, но я думаю, важно попытаться поговорить с ним.

Размалеванное лицо Хорребина скривилось, изобразив нечто, что вполне могло означать недовольство. Впрочем, с таким же успехом это могло означать все что угодно, во всяком случае, он продолжил свои неторопливые упражнения.

– Сестра Вилли все еще хочет допытаться, что там произошло?

– Мне оно нужно. Мне это нужно для работы на вас, чтобы сделать больше гомункулусов, – сказал он спокойно. – Карлики и тому подобное. Я могу взять за основу человеческую природу и уменьшить. Но для мальчиков, которые могут подслушивать разговоры, прячась в чайной чашке, следовать за человеком, затаившись в сгибе шляпы, – теперь клоун говорил с пафосом, вдохновляясь собственной речью, – пробраться в банк по канализационной трубе и заменить настоящие золотые соверены вашими цыганскими фальшивками, – тут он перевернулся так, что его голова оказалась рядом с головой Ромени, и добавил шепотом, – или если вы желаете несколько пареньков, которые могут проникнуть в покои монарха, затаившись в складках платья сиделки, и незаметно подсыпать в суп яд или наркотики, а затем изобразить что-нибудь из безумных видений двенадцати апостолов или сплясать на крышке стола, давая дополнительную пищу его бреду – то для такой работы всем нужны мои мальчики-с-пальчик.

– Да.

– Это не придется проделывать слишком долго, если все получится так, как планировалось в Патрах, – невозмутимо сказал Ромени. – Но я вполне допускаю, что твои создания могут быть использованы. Я объясню ситуацию моему Мастеру и передам тебе его ответ завтра.

– Когда она мне позвонила, она очень мило говорила со мной.

– О, эта ваша связь посредством чего-то там быстрее, чем почта, – заметил Хорребин, и его оранжевые брови вопрошающе поползли вверх.

– А разве был повод для другого?

– О, да, – с притворной скромностью сказал Ромени. – При помощи магических средств мои коллеги и я можем разговаривать напрямую в любое время и на любом расстоянии и даже мгновенно посылать предметы через пространство. И только такие средства связи могут гарантировать, что наш удар будет безупречно нацелен, будет своевременным, скоординированным, неотразимым и безответным. – Он выжал некое подобие улыбки. – В этой партии у нас на руках Король Волшебников, а это бьет любую карту Джона Буля, что бы там у него ни было.

– Она никогда меня ни в чем не обвиняла, – сказал Ингиберг. – Пойти в этот бар он захотел сам.

Ингиберг замолчал.

Окаянный Ричард посмотрел на свою обезьянку, повращал глазами и помотал головой. «Вот старая калоша! – думал он. – Обезьяна, ты только послушай, что он говорит! Да ведь и дураку ясно – он просто не хочет, чтобы этот жуткий клоун, этот шут гороховый понял, насколько он в нем нуждается. Сколько раз, обезьяна, ты и я видели, как он кричит на эту убогую свою свечу с египетскими писульками и после парочки часов такой работы получает в результате ответ: “А? Что?”, едва доносящийся из пламени... А что ты скажешь о его попытках послать или получить предметы от своих приятелей-друидов в отдаленных землях? Да вспомнить хотя бы тот раз, когда его Мастер попытался послать ему статуэтку и все, что появилось – так это только кучка раскаленной гальки! Ха-ха! Вот уж волшебство так волшебство!»

– А потом попал в эту аварию, – прибавил он после паузы.

– Тот, с кем он разговаривал, был в куртке, – спросил Конрауд, – а какие-нибудь лейблы на ней вы видели? А на шапке?

Он плюнул от отвращения, заработав сердитый окрик доктора Ромени.

Он уже звонил старому бармену и спрашивал о том же самом. Тот за этот вечер и множество других обслужил бессчетное количество клиентов и давно уже перестал обращать внимание на отдельных личностей. Для него они были только общей массой, которую нельзя заставлять долго ждать своего пива – и он торопился поскорее обслужить ее. К тому же, когда наплыв посетителей спадал, он играл в покер в Интернете и мыслями был в основном в игре.

– Нет, не было там лейблов, – сказал Ингиберг. – Он был старше нас. Во всяком случае, такое у меня возникло ощущение. Угрюмый какой-то человек. По-моему, он сам много и не говорил, а больше слушал Вилли.

– Извините, руа, – поспешно откликнулся Ричард. Он сердито посмотрел на обезьяну. – Это все ты виновата! Опять я с тобой заболтался, – сказал он ей. – Видишь, что ты наделала!

– Почему вы не стали подсаживаться к тем женщинам?

– Не стал, и все.

– Как бы то ни было, – продолжил доктор Ромени, вытирая лысую макушку, – Американца мы упустили. И я требую серьезнейших поисков немедленно, сегодняшней ночью. Сейчас трое из нас здесь – ты слушаешь, Ричард? Очень хорошо. Итак, трое из нас знают, как он выглядит, и каждый из нас возглавит одну из трех групп поиска. Хорребин, мобилизуй своих негодяев, и ищите в районе Сент-Мартин-лейн – собор Святого Павла. Проверяйте всех хозяев меблированных комнат; загляните во все пабы; внимательно осмотрите всех нищих. Ричард, ты возглавишь поиск на южном берегу – от Блэкфрайерского моста до амбаров ниже Уоппинга. Я возьму своих портовых ребят и обшарю район юго-восточнее Святого Павла – трущобы Клэр-маркет, Тауэр, доки и район Уайтчепел. Откровенно говоря, именно там я думаю его найти. Он завел друзей с северного берега и когда мы видели его в последний раз, он направлялся к востоку от твоего района, Хорребин.

– Но почему?

– Я… – Ингиберг замялся.

* * *

– Что?

– Одна из них была мне знакома, – сказал он. – Мы с ней последние два года вместе учились в Реальном. Хельга. Я ей тотчас узнал, когда они вошли, и просто захотел поговорить, но…

Через два часа после того, как ему пришлось спуститься с колокольни и отправиться на задание, Окаянный Ричард с трудом поднимался по ступенькам наверх. Он ступал очень осторожно, так как полагал, что деревянная обезьянка в его кармане заснула. Когда он занял свое место в оконной нише, два волшебника уже подвесились на своих веревках.

– Не смогли?

– Полагаю, – сказал шеф цыган, обращая к нему изможденное лицо, – что тебе не больше повезло в Суррейсайде, чем нам в северной части города.

– Да. И… не стал.

– Кек, руа.

Конрауд посмотрел в угол, в котором когда-то сидел Ингиберг, в груди которого билось крошечное овечье сердце.

– Означает «нет», – сказал Ромени Хорребину.

– Вилли ведь говорил с вами об Эскьюхлид, – произнес он.

* * *

– Очень часто, – ответил Ингиберг. – Он у него просто из головы не шел. Конечно, в старые времена на Эскьюхлид много всякого народу шаталось.

Огромный камень вывалился из свода башни, и пока пятно солнечного света медленно, пядь за пядью, скользило вниз по стене, уличные торговцы на Холборн-стрит могли неотчетливо слышать, выкликая достоинства своих товаров, как два волшебника обсуждали дальнейшую стратегию. В это время обезьянка проснулась, и Окаянный Ричард бережно устроил ее за воротником рубашки и, как обычно, долго с ней о чем-то шептался.

– Да, конечно, – согласился Конрауд.

– Например, гомики, – сказал Ингиберг. – Они там бывали.

– Значит, вы помните тему гомосексуалистов на Эскьюхлид, – спросил Конрауд. – В вашем детстве?

Глава 6

– Да, – согласился Ингиберг.

Поговаривали, что мужчины нетрадиционной ориентации приходили на Эскьюхлид для любовных свиданий. У полиции напрашивался вопрос, не с этой ли целью туда отправился Сигюрвин. Но у него вряд ли ориентация была нетрадиционная. Его сестра считала, что это исключено, а что он пошел на Эскьюхлид на свидание – и подавно. Такого и быть не могло! Конрауд порою задумывался, не бродили ли в ту пору возле цистерн другие люди, которые не захотели об этом заявлять, потому что в те времена мужчинам нетрадиционной ориентации приходилось трудно.

На лестнице сада в ночной тишинеТот, кого нет, повстречался мне...
Ингиберг глубоко вздохнул.

Через два дня во вторник утром небо затянули хмурые тучи, и угрюмый моросящий дождь, казалось, никогда не перестанет. Но в кофейнях вокруг Королевской Биржи брокеры и аукционисты проворачивали сделки столь же энергично, как и всегда. Дойль, отупевший от голода и недосыпа, сидел в углу кофейни «Джамайка» и наблюдал, как дюжина дельцов, устроив торги, предлагали свою цену за груз табака, спасенного с какого-то корабля, умудрившегося затонуть на Темзе. Аукционные торги проводились по старинному правилу «дюйм свечи»: последнее предложение цены надо успеть сделать до того, как догорит огарок свечи. Сейчас свеча уже догорала, и участники торгов наперебой выкрикивали свою цену. Дойль сделал еще глоток тепловатого кофе, заставляя себя ограничиться только одним маленьким глотком – ведь если допить эту чашку, то придется заказать следующую, а иначе его выдворят из кофейни. На данный момент приобретение приличной одежды: коричневые брюки, сюртук, белая рубашка и черные ботинки – все ношеное, но чистое и целое – уменьшило его финансы до размеров шиллинга, а он очень хотел предложить Эшблесу чашечку кофе, когда тот наконец появится.

– Наверное, этого не случилось бы, если б я пошел с ним, – тихо проговорил он.

Плечо нестерпимо болело. Дойль уже начинал опасаться, что бренди, вылитое на повязку, недостаточно продезинфицировало рану. Я должен был просто-напросто выпить это бренди – возможно, пользы было бы больше, подумал Дойль. Глаза слезились, нос пощипывало, но казалось, его тело забыло, как надо чихать. Поторопись, Вильям, думал он. Твой биограф уже при смерти. Он огляделся по сторонам и бросил нетерпеливый взгляд на часы на стене – десять двадцать. Ну вот, ждать осталось недолго – Эшблес будет здесь через десять минут.

– После посещения бара вы обычно шли к нему домой?

«По крайней мере я сейчас здесь и живой», – сказал себе Дойль, пытаясь сохранять бодрость духа. А ведь были моменты, когда казалось, что пришел мой последний час. И с ножом-то на меня нападали, и стреляли все подряд... Ну и порядки в этом проклятущем веке, нашли себе забаву – охотиться на ни в чем не повинного человека! Не говоря уже о том, что в субботу вечером меня просто чуть было не утопили в Темзе. А позже, ночью, этот старый цыган с обезьянкой гнался за мной...

– Иногда, – ответил Ингиберг так тихо, что Конрауд едва расслышал. – А иногда и ко мне. Музыку слушали. Он был хорошим другом. Мне… мне его так часто не хватает! Не хватает мне Вилли.

– Терять друга тяжело, – согласился Конрауд. – Я слышу, что вы по нему скучаете.

Дойль улыбнулся слегка обескураженно, уткнувшись в чашку с кофе, – он припомнил столкновение с цыганом. Тогда, в субботу, он поблагодарил Джеки и тепло с ним простился – они условились встретиться на середине Лондонского моста в пятницу, ровно в полдень. Дойль был представлен главному конюху Казиака и готовился со всей ответственностью приступить к выполнению обязанностей по выгребанию навоза... и вот тут-то все и случилось... В двери вломился старый цыган и стал требовать заменить ему трех заморенных лошадей на свежих. Конюх сначала отказал, но вид полной пригоршни золотых соверенов, которые цыган настойчиво совал ему под нос, заставил его изменить принятое решение без видимого сожаления. Дойль стоял, лениво привалившись к стене, и наблюдал колоритную жанровую сценку с праздным интересом, тут-то он и узнал цыгана. Внутри все похолодело, и душа ушла в пятки. Да, сомнений не оставалось, тот же самый цыган – старый, бандитского вида, с серьгой в ухе и с обезьянкой. Дойль содрогнулся, внезапно вспомнив и пережив заново все случившееся в шатре неделю назад. Тогда мерзкий цыган стоял рядом и смотрел, как Ромени пытает его. Стараясь не привлечь к себе внимание резким движением, Дойль незаметно отступил в темноту из освещенного лампой круга и стал осторожно продвигаться к выходу. Но в тот момент, когда он уже почти добрался до входной двери, взгляд цыгана натолкнулся на Дойля, и узнавание стало взаимным. Не раздумывая ни секунды, Дойль опрометью бросился бежать по переулку и дальше к Лондонскому мосту. Но силы Дойля были уже на исходе, и он с ужасом осознал, что на этот раз ему не уйти от погони. Старый цыган оказался быстрее. Дойль слышал за спиной приближающийся топот бегущих ног – все громче и громче... Могучая рука сгребла его за воротник и швырнула на камни мостовой.

– Я очень часто о нем думаю, – ответил Ингиберг. – Скучаю по нему – ужас! Просто жуть как скучаю.

– Попробуй только произнести первое слово любого заклинания, ты, пес Бенга, и я размозжу твою дурацкую башку о мостовую, – проговорил цыган, склонясь над ним. Он был совершенно спокоен и даже почти не запыхался.

28

– Господи Иисусе, – прошептал Дойль, с трудом переводя дыхание, – и почему только твои люди не могут оставить меня в покое? О, если бы я знал заклинания... Да неужели же ты думаешь, что я стал бы убегать от тебя, если б знал хотя бы одно малюсенькое заклинаньице! Черт возьми, конечно, нет! Я бы сразу наколдовал крылатую колесницу и преспокойно унесся на ней в небеса. Или сотворил бы что-нибудь другое в этом роде, столь же впечатляющее, и не выбивался бы из последних сил, играя тут с тобой в салочки! А, придумал! Знаешь, что бы я учинил, если бы умел колдовать? Я просто-напросто превратил бы тебя в катышек конского навоза, чтобы иметь удовольствие сгрести тебя в тележку с отбросами.

Вечером в гости заглянул Хугоу и привел с собой близнецов. Их мама устраивала дома встречу швейного клуба, и Хугоу водил сыновей в ресторан быстрого питания, а на обратном пути они заглянули к дедушке. Конрауд встретил их, как всегда, радостно, любя, поддразнивал мальчишек и угощал шоколадным мороженым, которое хранил в морозилке.

К немалому удивлению Дойля, цыган беззлобно усмехнулся:

– Как дела? – спросил его сын. – Все еще думаешь о Сигюрвине?

– Ты только послушай, обезьяна! Этот парень хочет превратить нас в лошадиный навоз. Все остальные маги поступают как раз наоборот – пытаются превратить навоз в золото!

– Нет, навряд ли. С тех пор, как его нашил на леднике, я рассматривал всякие разные вещи, – ответил Конрауд, включая кофеварку. – Надо же чем-то заниматься на досуге.

Он подхватил ослабевшего Дойля и поднял его на ноги.

– Ты хочешь сказать, ты не сдаешься, – заметил Хугоу. – А хочешь выяснить, кто же его так…

– А теперь пошли, Бенго. Наш главный давно хочет потолковать с тобой.

– Я хочу сказать, я не даю себе скучать.

На шум потасовки из задней двери вышли двое и стали что-то сердито кричать. Цыган поспешил утащить Дойля подальше от этого места, он пошел по улице, удаляясь от реки, свернул направо, и таким образом оказалось, что они опять подходят к парадному входу в заведение Казиака. Дойль послушно шел впереди.

Они миновали открытую дверь паба через два строения дальше по улице, и Дойль остановился.

Мальчики уселись перед телевизором с мороженым и выбрали, какое кино будут смотреть. Хугоу не стал вмешиваться. Они и так были чересчур шумными, особенно в гостях у дедушки: тот умел «заводить» их, – так что было неплохо, что они хоть ненадолго успокоятся перед телеящиком.

– Если уж ты непременно собрался доставить меня к тому полоумному лысому старику, который в прошлый раз собирался выжечь мне глаз, – начал Дойль слегка неуверенно, – то я хочу сначала выпить две кружки пива. По крайней мере две, но можно и больше. Кстати, приятель, у тебя ведь имеется куча золотых, так почему бы тебе не угостить меня пивом по случаю удачного окончания охоты?

– А по своей работе ты не скучаешь? – спросил Хугоу.

За спиной царило гробовое молчание. Дойль уже начинал нервничать, но после секундной паузы цыган сказал:

– Нет, не скучаю.

– А неплохая мысль. Пошли.

– А когда тебя оттуда выгнали, то скучал.

Они вошли внутрь и прошли через комнату с высоким потолком, где находился бар, поднялись на две ступеньки и остановились в маленьком зальчике, где на чистом деревянном полу было расставлено множество столов. Цыган выкатил свои черные глазищи, указывая на столик в углу зала. Дойль кивнул, пересек зал и уселся. На столе уютно горела свеча. Озябший и измученный Дойль протянул руки и долго держал их над пламенем свечи, пытаясь согреться и хоть немного успокоиться.

– Не выгнали меня, – ответил Конрауд. – Я в отпуск уходил на год.

Вскоре появилась миловидная служаночка и приняла заказ: пиво для Дойля и вино для цыгана.

– Они называют меня Окаянный Ричард, – начал беседу удачливый охотник, только что поймавший очередную жертву и, по всей видимости, испытывающий некоторое удовлетворение от мастерски выполненного приказа.

– Очень прият... то есть нет, вовсе нет... Что же тут приятного? Уф, совсем запутался. Ну ладно, я – Брендан Дойль.

– А это мой друг, – сказал цыган, вытаскивая из кармана вырезанную из дерева обезьянку. В ту ночь, неделю назад, Дойль уже видел обезьянку. – Обезьяна, познакомься – это Дойль. Тот самый джорджо, из-за которого так волнуется наш руа и которого он так хочет изловить. И руа будет очень нами доволен, слышишь, обезьяна? Он обязательно нас похвалит за то, что мы раздобыли для него этого Дойля. – Он одарил Дойля беззаботной улыбкой. – На этот раз мы доставим тебя в такое место, откуда твои вопли никто не услышит.

– Послушай, Ричард, – начал Дойль спокойно, но проявляя некоторую настойчивость, – что, если ты притворишься, что не поймал меня? Я могу сделать тебя очень богатым человеком. Даю слово...

Дойль успел откинуться назад на спинку стула и, кажется, как раз вовремя – кулак цыгана с быстротой захлопывающейся мышеловки остановился в дюйме от его переносицы.

– Вы, джорджо, видимо, думаете, что все ромени просто идиоты, – спокойно откомментировал происходящее Ричард.

Очень кстати принесли пиво и вино. Дойль заставил служанку подождать, пока он прикончит свою порцию пива в два долгих обжигающих глотка. И сразу потребовал принести еще пинту.

Ричард уставился на него.

– Хм, неплохо. Полагаю, никому не будет вреда, если я притащу тебя к нашим в стельку пьяным. – Он проводил удаляющуюся служанку тоскливым взглядом. – Совсем даже неплохо выпить немного холодного пива после такой беготни.

Он потягивал вино без всякого воодушевления.

– Да, оно не так уж плохо. Налей немного себе.

– Нет. Пиво – любимый напиток моей Бесси. И с тех самых пор, как она умерла, я не выпил ни капли.

Он решительно, одним глотком, разделался с содержимым стакана и передернулся. Когда служанка принесла Дойлю следующую пинту пива, он заказал еще стакан вина.

Дойль отхлебнул пива и обдумал, взвесил услышанное.

– Моя Ребекка, – сказал он бережно, – любила почти любой вид спиртного, и с тех самых пор, как она... умерла, я пью и за себя, и за нее. Да, я стараюсь пить за двоих. Как минимум за двоих.

Ричард обдумывал услышанное, сосредоточенно нахмурив брови. Некоторое время молчал, затем кивнул.

– Да, пожалуй, это то же самое, – наконец произнес он, – мы показываем, что не забыли их.

Подойдя к столу на этот раз, девушка потребовала заплатить и, получив деньги, оставила на столе кувшин и бутылку. Цыган и Дойль вдумчиво наполнили стаканы.

– За наших дорогих покойниц, – умиленно сказал Окаянный Ричард.

Дойль поднял стакан и кивнул. В наступившей тишине они, не произнося более ни слова, опустошили стаканы, словно боясь, что любое сказанное слово прозвучит неуместно и нарушит торжественность минуты. Затем опустевшие стаканы одновременно с громким стуком поставили на стол. И с торжественной размеренностью движений, не прерывая молчания, наполнили опять.

– А как давно ты потерял Бесси? – спросил Дойль осторожно.

Ричард, не торопясь, выпил добрую половину стакана, прежде чем собрался с силами ответить.

– Семнадцать лет назад, – спокойно произнес он. – Она упала с лошади близ Крофтонского леса. Она всегда прекрасно умела обращаться с лошадьми... Но тогда, ночью... за нами гнались джорджо, мы мчались во весь опор в кромешной тьме... и лошадь угодила ногой в яму. Бесси вылетела из седла и упала... и только, понимаешь, она разбила голову...

Дойль долил себе, потянулся к бутылке с вином и наполнил стакан Ричарда.

– За наших любимых и незабвенных подруг, – проговорил Дойль тихонько, с нескрываемой нежностью в голосе; он с трудом подбирал слова – в горле стоял комок горечи, и на глаза наворачивались слезы.

Они опять осушили стаканы и опять наполнили... Дойль с удивлением обнаружил, что все еще может отчетливо произносить слова, если только говорить медленно и тщательно готовиться к произнесению каждого слова – как в гольфе, тщательно примериваясь перед трудным ударом.

– Ребекка тоже разбила голову... – сообщил он цыгану, пытаясь справиться с вновь нахлынувшей горечью, – разбила голову, и шлем не помог. Шлем тоже разбился вдребезги. Она врезалась головой в столб на шоссе. Я вел, она сидела сзади. – Цыган понимающе кивнул. – Мы ехали на старенькой «хонде», а улицы слишком мокрые, если везешь пассажира. Я ведь знал... да, знал, что может случиться, но мы спешили и ехали слишком быстро... Черт возьми! Ведь на ней же был этот проклятый шлем, и я уже много лет вожу мотоцикл. Я ехал узкими дорогами, и поэтому, когда ты выезжаешь на шоссе Санта-Ана от Бич-бульвар и мчишься по скоростной полосе, и я хотел попасть на более медленную полосу, и когда я отклонился вправо и поехал через разделяющие полосы столбики, я почувствовал, что мотоцикл... заскользил, потерял управление и... и вдруг удар, ужасное потрясение, как землетрясение, понимаешь? О-о... это было так неожиданно, я ничего не мог сделать. И старая «хонда» слишком тяжелая, и... просто опрокинулась. – Он отхлебнул большой глоток, в горле пересохло. – Ребекка вылетела из седла и упала. Я пролетел прямо вперед и проехался по асфальту, обдирая локти и колени... Машинам удалось затормозить и не переехать меня, и я поднялся и запрыгал на одной ноге назад – я сломал лодыжку, кроме всего прочего, – обратно к тому месту, где она упала. Ее голова...

Он раскручивал нить воспоминаний под аккомпанемент звяканья горлышка кувшина о край стакана.

– Не надо об этом, – прервал его Ричард, отодвигая кувшин, когда стакан наполнился до краев. – Я тоже видел то, что видел ты. – Он поднял стакан. – За Ребекку и Бесси.

– Да почиют в мире, – сказал Дойль. Когда стаканы со звяканьем опустились на стол, Ричард устремил тяжелый взгляд на Дойля:

– А ты ведь никакой не колдун. Да, я прав?

– О Боже! Хотел бы я быть им.

– Кто-то из вашей компании наверняка колдун. Я видел, как два экипажа исчезли с поля. Раз – и нет их, как блохи.

Дойль угрюмо кивнул:

– Да. Они уехали без меня.

Цыган поднялся и бросил на стол соверен.

– На, возьми, – сказал он, – я скажу им, что преследовал чели, думал, что это ты и есть. Скажу, что, мол, мне пришлось его ударить и сбить с ног, но я понял, что ошибся. И мне пришлось купить этому парню выпивку, чтобы он не позвал копов и меня не упекли в каталажку.

Он повернулся и собрался уходить.

– Ты... – Дойль плохо соображал и не сразу понял смысл происходящего.

Цыган остановился и бросил на него неудобочитаемый взгляд.

– Ты меня отпускаешь? После того как только выпил со мной? – Дойль чувствовал, что самое разумное в данной ситуации просто заткнуться, но не мог заставить себя остановиться и вознамерился во что бы то ни стало выяснить все до конца. – Ты думаешь, что мое предложение... То, что я действительно могу сделать тебя богатым – блеф? Ты мне не веришь?

– Э-э, парень, я всегда думал, что вы, джорджо, настоящие идиоты! – с достоинством произнес Окаянный Ричард.

Он улыбнулся и направился к выходу.

* * *

Трепетный огонек свечи, мерцая, догорел в лужице растаявшего воска – аукцион закончился.

Победитель поднялся, чтобы заняться оформлением бумаг. Он казался скорее удивленным, чем довольным тем, что его предложение цены стало самым последним.

Дойль глянул на часы, и его пробрала дрожь – тридцать пять минут одиннадцатого. Он обвел взглядом помещение: никаких подходящих блондинов – ни с бородой, ни без оной. Проклятие, подумал Дойль, этот сукин сын опаздывает. Мог ли я пропустить его за последние несколько минут? Нет, вряд ли. Он ведь не собирался просто войти и выйти. Насколько я понял, предполагалось, что он спокойно сядет и напишет эту свою треклятую поэму «Двенадцать Часов Тьмы».

Лицо Дойля горело от возбуждения, во рту пересохло, его лихорадило. Ну что же, будем исходить из предположения, что Эшблес так или иначе не минует этого самого места. Подождем. И Дойль заказал пинту портера на два драгоценных пенни. Когда принесли заказ, часы показывали уже без двадцати одиннадцать. Хотя Дойль и старался пить как можно медленнее – как, собственно, и приличествует пить укрепляющее лекарство, – очень скоро стакан был пуст, а часы отсчитали всего лишь третью четверть. Он почувствовал, что алкоголь ударил в голову, ведь у него не было во рту ни крошки вот уже почти сутки. Эшблес все еще не появился.

«А ну, соберись, нечего раскисать, – уговаривал себя Дойль. – Так, теперь кофе. Пива, пожалуй, хватит. Итак, нет никаких оснований для паники. Он просто немного запаздывает. Если подумать, в этом вовсе нет ничего столь уж удивительного, ведь подсчеты времени его приезда имеют более чем вековую давность, – в том виде, в каком ты читал их – но мало того, они основаны на воспоминаниях Эшблеса, как их записал Бейли в 1830-е. В самом деле, небольшая неточность более чем возможна при таких обстоятельствах. Это вполне могло произойти и в одиннадцать тридцать. Это должно было быть в одиннадцать тридцать?» Дойль уселся и приготовился ждать.

Торги по поставкам и перепродаже грузов проходили столь же оживленно, и в один прекрасный момент представительный джентльмен, чрезвычайно выгодно продавший плантацию на Багамах, заказал для всех присутствующих по стаканчику рома. Дойль поблагодарил случай и опрокинул выпивку в свое воспаленное горло.

Дойль начинал уже не на шутку сердиться. В самом деле, ему начинало казаться, что подобная беззаботность, чтобы не сказать хуже, показывает недостаток внимания и даже неуважение поэта к своим читателям. Как это еще прикажете понимать? С высокомерной самонадеянностью заявлять, что он был, видите ли, в кофейне ровно в десять тридцать, и не позаботиться появиться аж до сих пор... Ну, извольте видеть – время уже близится к полудню! О чем он вообще думает, если заставляет людей столько ждать? – размышлял Дойль достаточно озлобленно. Еще бы, станет такой думать о других. Конечно, он ведь знаменитый поэт, друг Кольриджа и Байрона... А я кто такой? Дойль мысленно попытался вызвать образ поэта, и благодаря усталости и лихорадке Эшблес предстал как живой, с пугающей ясностью галлюцинации – широкие плечи, резко очерченное львиное лицо и борода викинга. Раньше Дойлю казалось, что это лицо похоже на Хемингуэя, в основном благодаря выражению общительности и легкой насмешки, но сейчас поэт смотрел на него жестко и неприступно. Наверное, он снаружи, стоит и ждет, чтобы меня убить, до того как возникнет из воздуха и войдет, и напишет эту проклятущую поэму.