Слышу, как Финн у меня за спиной смеется и нарочито громко переспрашивает – он на гастролях? Интересно, где? В Слау? Наверное, это и к лучшему. Зажгут там так, что к ним очередь длиной в целый квартал выстроится.
Заказываю набор шотов. Марси выпивает сразу два. Мы чокаемся, и мне на секунду даже кажется, что она не такая уж плохая. Как-то на семинаре нам велели разбиться по парам, и она сказала мне, что не спала со своим мужем с самых выборов. Сегодня, правда, она передразнивает мой акцент.
О боже, восклицает она, хлопая в ладоши. Произнеси-ка еще раз «алюминий».
Я послушно произношу. Веселье утихает. Я опрокидываю две последние рюмки.
Я закажу еще, вызывается Сэм.
И что, спрашивает Марси, тебя не волнует, что твой парень спит с другими?
Я строю из себя парижанку. Взбиваю волосы рукой, и они каскадом обрушиваются мне на спину.
А потом заявляю: человеческая способность любить не имеет границ.
И добавляю: секс – только часть отношений.
Предпочитаю не озвучивать то, что думаю на самом деле: не верю, что другая сможет его удовлетворить.
* * *
Следующим утром меня мучает похмелье. Я ставлю на ноутбук приложение, переводящее любые отрезки времени в секунды. Через 2480000000 секунд мне исполнится тридцать. Обдумываю, не принять ли холодный душ. Но вместо этого включаю кондиционер. Представляю, как на большом пальце ноги болтается бирка «Имя неизвестно, 22». Выключаю кондиционер. Днем я собираюсь переговорить с Эзрой. Проверяю электронную почту, но письмо есть только от Сэма.
28.01.2017 15:51
От кого: sam.jogan@columbia.edu
Кому: irisirisiris@gmail.com
Привет, можешь оказать мне услугу? Посмотри, пожалуйста, «Отчет Кольбера» на Хулу, 9 сезон, эпизод 52. Его показали в январе 2013, когда наша жизнь все еще состояла из капелек росы на розах, котят и… чего там еще? усиков?
Небольшой спойлер: в студию приходил Джордж Сондерс. Знаю, ты не большой фанат Кольбера, и я тебя понимаю. Его шоу – довольно злая карикатура на американскую журналистику, к тому же он за 60 секунд умудряется надавить на тысячи кнопок. И все же он забавный, умный и ведет единственную за последние двадцать лет программу, куда приглашают писателей… Надеюсь, тебе уже лучше.
Натягиваю треники поверх леггинсов, в которых спала, надеваю толстовку и иду в супермаркет. А возвращаясь, вижу на дверях табличку: «Швейцар отлучился на 5 минут. Скоро вернется». Скрещиваю руки на груди, меня колотит. Подходит женщина в шубе – я ее помню, она живет в доме напротив. Не знаю, правда, представляет ли она, кто я такая. С тех пор как мне стукнуло пятнадцать, меня иногда принимают за любовницу Рэя. Прошлым летом мы с Лекси гуляли в Хай-Лайн и считали, сколько нам встретится мужчин под ручку с женщинами вдвое моложе их. Лекси еще сказала – правда странно? Однажды мы станем теми, кому изменяют с такими, как мы сейчас.
Пытаюсь улыбнуться, но щеки онемели от холода. Наклоняюсь погладить песика, а он щелкает зубами.
Она просто играет, заверяет женщина в шубе. Вы такая высокая! Как, вы сказали, ваша фамилия?
Наконец прибегает Николай с белым полиэтиленовым пакетом.
Каменная соль. На улице гололед.
Пока поднимаюсь по лестнице, в Вотсап приходит сообщение от Нэнси. Полный экран звездочек. Поначалу думаю, что Пирс сделал ей предложение. Потом замечаю ниже приписку: КОНТРАКТ СО СТУДИЕЙ ЗВУКОЗАПИСИ ПОДПИСАН!
Наливаю себе стакан воды и выпиваю его, стоя перед зеркалом. Звонит Эзра. Несколько секунд наблюдаю за тем, как телефон вибрирует на мраморной поверхности, и только потом снимаю трубку.
Я просто не могу в это поверить, говорит он. Лоуренс Белл!
[23] Ты хоть понимаешь, что это значит? Конечно, понимаешь, ты же хрен знает сколько лет выносила мне мозг с этим «Домино». Секундочку – он прикрывает дверь, а потом, понизив голос, добавляет – Нэнси перекантуется у меня пару дней. Ей нужно в Британскую библиотеку.
Хорошо.
Я собирался выйти погулять с Дарвином и позвонить тебе. Хочешь, пообщаемся в Скайпе?
Я не дома.
Тогда попозже. Я просил ее пока тебе не говорить. Но ее не остановишь. Я не знал, как… И кстати, ты так ничего и не сказала про наше новое название.
Я не представляю, о чем это он, поэтому молчу. И завороженно разглядываю в зеркале, как мое лицо искажается от ярости.
Так и знал, что тебе оно покажется лоховским, продолжает Эзра. Но фанатам нравится. Лукас запостил его в Инстаграм, и они просто с ума посходили. Подумать только, «Бордель Л(0)тус»! Но продюсер считает, что мы озолотимся. Он замолкает, ожидая моего ответа. Ты в порядке?
Ага, просто только что вернулась с вечеринки, говорю я. Там такая метель.
Поднявшись в квартиру, включаю громкую связь. Эзра продолжает рассказывать – нам теперь кучу всего на халяву присылают: шампуни, бейсболки, безумие какое-то. Люди готовы платить нам, чтобы мы носили их одежду. Внезапно оказалось, что мы всем жутко нужны. Вдруг слышу, как Нэнси на заднем плане произносит – не была она ни на какой вечеринке.
Я вешаю трубку. У нас с Нэнси один и тот же недостаток – мы постоянно сочиняем. Просто повседневная жизнь довольно скучная штука, вот мы ее и приукрашиваем. Но я добавляю ярких красок – и все, кроме Эзры, сразу это подмечают. А она так смещает акценты, что правда и ложь становятся лишь вопросом восприятия.
Когда они звонят мне по Скайпу, я отвечаю, но встаю так, чтобы на экране меня было не видно. Смотрю на них со стороны. Нэнси все время поглядывает в монитор, ждет, когда я появлюсь. Эзра, может, и не понимает, как я себя сейчас чувствую, но Нэнси-то уж точно. Она не в первый раз вклинивается между нами.
Когда мы учились на последнем курсе, как-то в мае выяснилось, что Нэнси выиграла премию Стэнфорда, а значит, ей дадут повышенную стипендию. Она пригласила меня на церемонию вручения наград в качестве своей спутницы. А места в зале заняла возле компании студентов из Китая, и к тому моменту, как запел хор, мы уже прикончили их вино. Потом к нам пробрался Эзра, и Нэнси тут же надулась. По ее мнению, это он был виноват в том, что я неважно сдала экзамены. Просто в ночь накануне я готовила для него именинный торт и слишком уж увлеклась кремовыми розочками, так до утра и провозилась. На самом деле ему в то время вообще было не до торта. Долли ждала от него вокальную партию для демоверсии песни, и он ни о чем другом думать не мог. А я в последние недели еле ноги волочила, но в ту ночь меня внезапно обуяла такая жажда деятельности, что я бы все равно не уснула. Однако Нэнси напустилась на Эзру, как будто это он был во всем виноват. Да я вообще торты не люблю, оправдывался он.
Родня Нэнси сидела где-то в задних рядах. Они приехали из Голуэя посмотреть, как ей будут вручать премию, и она постоянно на них оглядывалась.
И шипела – если они меня опозорят, я их всех передушу.
А потом, чтобы отвлечься, принялась передразнивать меня. Акцент у нее получался какой-то девчачий, с пришепетыванием.
Эзра хохотал до слез. Официант долил нам воды в стаканы, и Нэнси пропищала – спасибо.
Ничего смешного, бросила я. И выпила еще вина.
После ужина мать Нэнси сказала мне, что я чудесно выгляжу.
Может, уговоришь Нэнси не рядиться в эти похоронные тряпки? – спросила она, указав на ее шарф. Нэнси отпихнула ее руку. Билеты ее родичи взяли самые дешевые, и им уже пора было возвращаться в комнату Нэнси за вещами.
Сходи проводи их, предложила я. Мы тебя подождем.
Мне хотелось посидеть вдвоем с Эзрой у реки. Я послала его принести нам еще вина и льда. Но стоило ему уйти, как снова явилась Нэнси. Она рвала и метала. Это должен был быть наш вечер! Мы нормально не общались с самых экзаменов, заявила она и уселась на траву.
Я зажмурилась и притворилась, что задремала. Эзра вернулся только после полуночи.
Все закрыто, пришлось звонить Фрэнку, парню, который продает выпивку из-под полы, объяснил он.
Представляете, он приехал на «Ауди». Неудивительно, в общем, учитывая, какие он цены ломит.
Я лежала головой у Эзры на коленях, а он выбирал из моих волос травинки. Туфли на шпильках я сняла. А мои балетки остались в комнате у Нэнси. Но я все время забывала об этом и принималась их искать.
Нэнси с Эзрой спорили о плюсах и минусах закона о запрете абортов. По-моему, у католиков это привычная тема для светской беседы, так, способ получше узнать друг друга.
Она умерла четыре года назад! И раз вы признаете, что это трагедия, то как можете защищать идею, которая к ней привела? – горячилась Нэнси. Именно предположение, что у матери и, как вы выражаетесь, потенциальной жизни, могут быть равные права, и убило Савиту. Вот в чем смысл движения за отмену восьмой поправки. Невозможно определить момент, начиная с которого оплодотворенная яйцеклетка становится человеком.
Эзра энергично закивал. Именно это я…
Но Нэнси перебила. Ты хочешь сказать, раз в любой момент существует шанс, что яйцеклетка уже человек, значит, убивать ее нельзя? И, выходит, что пролайферы правы? Но демократический принцип гласит: если ваши сомнения неразрешимы – а именно так обстоит дело в случае с яйцеклеткой – значит, вы не можете указывать другим, как им поступать. Вы вправе принимать решения только касательно своего тела. А, значит, правы прочойсеры.
Эзра промолчал, а Нэнси, еще более этим ободренная, продолжила. Таким образом, человек, достаточно умный, чтобы видеть ситуацию с разных сторон, может считать, что аборт – это плохо, и все равно отстаивать право женщины на выбор.
Эзра надулся и вырвал из земли несколько травинок. Мне хотелось вставить, что сам он отчего-то никогда не мешал мне пить по утрам посткоитальные контрацептивы и что Нэнси, что бы там она ни утверждала, в жизни не решилась бы на аборт. Но я промолчала. Только зарылась пальцами ног в землю. Когда Нэнси и Эзра спорят, она всегда старается сдержаться, а он, чувствуя, что с ним обращаются снисходительно, начинает бросаться громкими заявлениями. Будь они всегда такими, какими становятся рядом друг с другом, я в жизни бы не влюбилась. Она – ревнивая, жестокая и несчастная, он – высокомерный, равнодушный и эгоистичный до глубины души. Стоит мне попытаться их примирить, как я просто исчезаю.
Это кто там? Охранники? – спросила Нэнси.
Я без очков, ответил Эзра. Но нам в любом случае пора, уже светает.
Он попытался встать, я перевернулась, всем телом прижалась к его ноге и пробормотала – но трава такая зеленая.
У Нэнси в комнате еще зеленее. Там прямо настоящий луг. Не хочешь посмотреть?
Эзра помог мне подняться. Они с Нэнси тоже встали и стали отряхиваться. Я пошла вперед, а Нэнси произнесла, будто я ничего не слышу, – даже не верится, что сработало.
Секрет фирмы, отозвался Эзра.
Тебе не кажется, что это скучно, иметь над человеком такую власть? – бросила Нэнси.
Эзра принужденно рассмеялся. Она наверняка замерзла. Без туфель-то.
Ею так легко манипулировать, бросила Нэнси.
Я обернулась, Эз протянул мне руку и повторил – очень зеленая.
5
Вечером звонит Рэй. Он хочет заехать забрать свои клюшки для гольфа. Я молчу. Будто я могу ему отказать.
Прекрасно, я как раз выхожу с работы, говорит он. Скоро буду.
Ладно. Меня, может, не будет дома, так что не забудь ключ.
Рэй демонстративно топает ботинками, сбивая снег, долго раздевается, тщательно развешивает одежду. Потом проходит в кухню и заглядывает в холодильник. У меня там обезжиренный йогурт и белое вино. Полочка на двери уставлена мини-бутылочками «Абсолюта».
Я ничего не готовила, говорю я.
Я поужинал в «Тамаринде», отвечает он. Съел какую-то вкуснятину из баклажанов. Твоя мама делала нечто подобное.
Встреча с клиентом? Он кивает и читает этикетку на бутылке вина. Классная у тебя жизнь, добавляю я.
Ничего не отвечая, он ставит бутылку обратно. Линдси настояла, чтобы мы с ней сели на эту жуткую диету – 5:2.
А «Тамаринд» в курсе?
Доктор Джерард говорит, это поможет мне снизить давление.
Правда?
Знаешь, когда доживаешь до моего возраста, все хорошее в жизни – вино, соль…
Я вздрагиваю, но Рэй понятия не имеет, над чем я работаю. Он как-то спрашивал, а я ответила, что пишу о миллениалах.
Он достает винные бокалы. Представляю, что сказала бы на моем месте Тесс. Будь так любезен, забирай свои клюшки. Ты знаешь, где они лежат. Или Как мило! А я и не поняла, что ты намылился в гости. Из платяного шкафа все сильнее тянет сладковатым запахом. Я так и не выяснила, где стоят мусорные баки, а теперь спрашивать уже вроде как слишком поздно. Временами я довожу пакеты с мусором до университета и выбрасываю там, но большую часть времени они громоздятся под мехами Линдси.
Рэй, однако, ничего не замечает. Усевшись, он спрашивает – как Нэнси?
Хорошо. Вообще-то встречается с мужчиной примерно твоего возраста.
Единственное, в чем мои родители друг с другом согласны, это в том, что произвели меня на свет слишком рано. Тесс утверждает, что забросила карьеру, чтобы стать мне хорошей матерью. А Рэй говорит, ее уволили после того, как она вдруг замолчала посреди официальной встречи, решив, что «такие глупости и переводить не стоит». Зато Рэй получил повышение, потом еще одно.
Нет, конечно, ты была очень миленькой, заверяет Тесс. Прямо плюшевый мишка. И все же, милая, плюшевый мишка никогда не расскажет тебе того, чего ты еще не знаешь.
А вот другие матери.
Ты желала разговаривать только о русалках! – не дослушав, вопит она.
Рэй хотел еще одного ребенка, а Тесс была против. Об этом она мне рассказала в мои тринадцать, когда я собралась на дискотеку в ее платье. Мы вместе стояли перед зеркалом, она склонила голову к плечу и пробормотала – Красавица. А потом окинула меня оценивающим взглядом. Но тебе больше идут юбки подлиннее. У тебя очень симпатичные локти.
Потом она села на кровать и заговорила этим своим специальным тихим голосом, означавшим: перебьешь меня – я выйду из комнаты. Я стала намазывать на веки блестящие сиреневые тени.
Тебе было всего четыре, я и подумать не могла о еще одном ребенке. Милая, скажу тебе честно, двенадцать часов родовых мук… И потом, ты появилась на свет с зубами! Она театрально содрогнулась.
Ты никогда мне не говорила.
Тесс уставилась на мои веки. Я в ответ смерила ее взглядом.
Я и не представляла, что тебя так интересует моя репродуктивная система. Рассказать про менопаузу?
Когда мне было пять, Тесс завела интрижку с каким-то парнем из гольф-клуба. Его звали Дэнни, и играть он почти не умел. Такого оскорбления Рэй, у которого был «Гандикап 16», просто не смог перенести. Я на все это отреагировала не слишком хорошо – закатывала истерики на людях, висла на матери мертвым грузом, орала: Это ты завела роман. Тесс отказывалась препираться и просто резко вздергивала меня на ноги. Бросить человека можно разными способами, – говорила она.
Рэй так увлеченно следит за бегущей строкой в телевизоре, как будто вообще не в курсе последних новостей. За двадцать четыре часа петиция о запрете официального визита Трампа в Великобританию набрала больше миллиона подписей, преодолев таким образом порог, необходимый для вынесения вопроса на парламентские дебаты.
Я включаю звук. Пару минут мы молча смотрим в экран, а потом Рэй осторожно спрашивает, скоро ли меня навестит Эзра.
Пожимаю плечами. Нэнси говорит, встречаться с гастролирующим музыкантом, все равно что иметь в любовниках циркача.
Рэй никогда не заговаривает со мной без определенной цели. Раз в пару недель он звонит узнать, как продвигается моя психотерапия, еще он каким-то образом сумел наладить контакт с Лекси и с Лидерман. Она считает, нам полезно было бы встретиться всем вместе. Я встаю налить нам еще вина.
Лидерман полагает, что мне нужно принимать антидепрессанты, сообщаю я. Знаешь, когда доживаешь до моего возраста, наваливается куча проблем – тоска, тревога…
Рэй криво усмехается, давая понять, что оценил шутку. Что ж, хуже-то не будет, замечает он.
Сунув голову в холодильник, я отвечаю, что антидепрессанты могут дурно сказаться на творческом потенциале. И перечисляю ему побочные эффекты.
Это же только на пару недель, возражает Рэй.
Представляю себе еще несколько недель без Эзры – двадцать один день, пятьсот четыре часа. Это ужасно много, потому что с недавних пор я скучаю по нему даже во сне.
Рэй продолжает – когда доживаешь до моего возраста, пара недель – это капля в море. Что ты теряешь?
Я подношу бутылку к его бокалу, но он прикрывает его рукой. Да и какой, собственно, выход? С каждым днем веселья становится все меньше, а разочарований все больше. Добро пожаловать во взрослую жизнь.
А что если я не хочу? – спрашиваю я.
Это ведь не только тебя касается. Больной, который не желает лечиться, становится тяжким бременем для любого партнера. Ты ответственна за своих близких.
Я устала, объявляю я и отставляю стакан. На столе остается круглый след.
* * *
В понедельник перед занятиями получаю имейл от Эзры. Само письмо пустое, заполнена только тема:
предполагалось, что ноты будут словно наслаиваться друг на друга.
В письмо вложен аудиофайл. О, дитя молнии, ты гремишь и сверкаешь. Он совсем тобой ослеплен. Греми и сверкай по дороге в метро. Ослепи всех на семинаре.
Звоню Эзре и говорю – огромное спасибо, мне очень понравилось. И все-таки если бы ты хоть иногда звонил… говорил со мной…
Я писал ее с самого Рождества. По телефону я никогда не смогу такого сказать, возражает он. Почему тебе этого мало?
Вот, допустим, в аптеке. Я беру зубную пасту, иду к кассе, но кассирша меня не слышит, несмотря на то что говорю я довольно громко. Она смотрит на меня озадаченно, будто я только шевелю губами и невнятно булькаю. Мэм, вы в порядке? За моей спиной скапливается очередь. Я протягиваю кассирше зубную пасту. «Пробейте, пожалуйста». Но меня опять не слышат. И вот оно снова накатывает. Все вокруг тускнеет, а тюбик в руках начинает казаться каким-то ненастоящим. Одежда давит, душит и колется. Кассирша злится или, того хуже, проникается ко мне жалостью. И я отступаю, понимая, что до сих пор просто притворялась, что вся моя жизнь была ложью. Как это глупо – одеваться и раздеваться, расстилать постель и ложиться спать, мыться и пачкаться. Ведь я всегда была такой. Просто забыла об этом на время, как забывают о страшном сне или собственной тени.
С Эзрой мне не нужно ничего объяснять. А если я попытаюсь описать другим, насколько мне плохо, никто меня не поймет и я останусь наедине со своей бедой. Пока я не начала объяснять, всегда можно верить, что, если бы я вдруг все же решилась, меня бы услышали. Пока не просишь о помощи вслух, всегда остается шанс, что, в принципе, тебя могли бы спасти.
Когда я засыпаю, в голове у меня вертится слово «энтропия», а когда просыпаюсь – «только не снова».
* * *
В день, на который назначено обсуждение моих текстов, льет с самого утра. Стою и смотрю, как дождь сминает стекла. У кулера меня ловит Саша. Говорит, ей очень понравился мой рассказ о музах.
В нем есть энергия, заявляет она. Может, тебе и дальше о них писать?
Я отвечаю, что, по большому счету, ничего о музах не знаю.
Но неужели тебя в самом деле волнует история соли? Экономика, география? Ешь соль! Соли воду, когда варишь пасту! Бросай ее через плечо! Ни в чем себе не отказывай! Слушай, я не пытаюсь диктовать тебе, о чем писать. Но в этой твоей зарисовке есть очень неплохие моменты.
Неплохие?
Саша приглашает меня к себе в кабинет. Окидываю взглядом книжные полки и замечаю «Я сидела на Большом Центральном вокзале и плакала».
Джордж Баркер, мрачно произношу я.
Саша изумленно смотрит на меня. Ты знаешь, что Элизабет Смарт выдала себя за коллекционера рукописей, чтобы познакомиться с Джорджем Баркером? И оплатила ему билеты из Японии в США, зная, что его жена поедет вместе с ним.
И тем не менее пятнадцать детей.
Саша окидывает меня проницательным взглядом. У каждой истории есть две стороны. Некоторые пытаются найти выход из конфликта.
Во время обсуждения я делаю вид, что конспектирую отзывы, а на самом деле выписываю известные мне факты.
На Мадагаскаре есть поверье о демоне, который жил в озере. Он жутко не любил соль. И если кому-то нужно было пройти мимо озера с мешком соли в руках, он называл ее как-нибудь иначе, чтобы демон ее не растворил.
Один из героев финского фольклора, бог-громовержец Укко, ударил в землю молнией. Искра ее канула в морские волны и стала солью.
В некоторых частях Карибского бассейна считается, что духи днем притворяются женщинами, а ночами сдирают с себя кожу и носятся повсюду в виде огненных шаров. Чтобы избавиться от них, нужно найти сброшенную кожу и посолить ее. Тогда утром демон не сможет натянуть ее и опять прикинуться женщиной.
Датская пословица «Hij komt met het zout als het ei op», равно, как и французская «Arriver comme les carabiniers», означает «прийти слишком поздно». Дословно ее можно перевести как «принести соль, когда яйцо уже съели». Пословица подчеркивает, как важно предложить помощь – или хотя бы совет – в нужный момент.
Финн говорит – знаете, бывает жизненный опыт, а бывает начитанность. А тут у нас что? Да ничего, просто девушка разглагольствует о соли.
Вернувшись домой, я сжимаю в руке одну из капсул. Она слегка похожа на «Лемсип», только одна половинка у нее темно-синяя, а другая – голубая. Наливаю в стакан воды из-под крана и выпиваю таблетку – это половина дозы. А потом сразу забираюсь в кровать и до конца дня больше уже не встаю. Очень надеюсь, что проснусь с крыльями за спиной.
6
Во рту какой-то ужасный химический привкус. Будто бы я жевала брикеты для растопки камина. Лежу на диване в компьютерном классе. Сверяюсь с календарем – все правильно, сегодня вторник, на дворе февраль. Огоньки покусывают кожу, как крошечные рыбки. К горлу подступает тошнота, но я точно знаю, что меня не вырвет. Ощущение, как будто я пытаюсь встать, то же напряжение в районе пупка. Но гуглить побочные эффекты нельзя, это часть сделки.
Я могу сделать тебя счастливой, пообещала Лидерман. Просто дай мне тебе помочь.
Мне теперь опасно быть на людях, я больше не отвечаю за свои слова. Здорово, Пол. Дай пять! Пол, у тебя нет, случайно, пирога с пеканом?
На семинаре я рассказываю анекдоты. Знаю, они довольно сомнительные, но ничего страшного не случается. Да у кого в наши дни хватает времени и терпения на шибари? Пора с этим завязывать.
Саша поздравляет меня с тем, что я решилась откровенно поговорить о своей сексуальности.
Ловлю такси и еду домой. У дома замечаю Линдси – она беседует со швейцаром, или осматривает тротуар, или бог знает, чем еще занимается. Я говорю ей, что мне пришлось уйти с занятий из-за мигрени.
Николай стоит со шлангом в руках. Мокрый тротуар блестит под ногами.
Звонит Эзра. Звук такой, будто он говорит со мной по рации. Северная Корея провела испытания баллистической ракеты. Я стою перед зеркалом и пытаюсь изобразить на лице ужас.
Эзра рассказывает мне, что начал бегать без кроссовок. Смастерил себе такие специальные сандалии…
Я изображаю «Крик» Эдварда Мунка.
Посмотрел, как это делается, рассказывает Эзра, и купил себе набор онлайн. Я пришлю тебе ссылку.
У него почти не остается времени на разговоры. Это все потому, что он заделался сапожником. И как я сама не догадалась?
Включаю телевизор. Представляю, что меня заперли в клетку, где двадцать четыре на семь звучит голос Трампа. Одиночное заключение придумано для того, чтобы вызвать состояние выученной беспомощности. Гуглю, как выжить в одиночном заключении. Оказывается, нужно разработать систему. Структурировать пространство и время. Пройдитесь по периметру камеры, считая шаги. Представьте, что бросаете и ловите теннисный мяч. Если вы будете верить каждому слову Трампа, поможет ли вам это сохранить рассудок?
Слышу, как в скважине поворачивается ключ, и у меня волосы встают дыбом.
Вид у Линдси какой-то испуганный, и оттого она кажется моложе, чем обычно. Под глазами хлопья скатавшегося тонального крема, в руках – рулетка.
Ой, я не хотела тебя беспокоить. Покосившись на телевизор, она морщится. Может, выключим звук?
Я выключаю и тупо таращусь на нее. Она кладет сумочку на журнальный столик и, не отрывая взгляда от экрана, начинает измерять дальнюю стену комнаты.
Я всего на пару минут и сразу же уйду. Хочу сделать тут встроенный шкаф. Представляешь, увлеклась проектированием стеллажей для хранения. Мы поставили такой в Чикаго и…
У Рэя?..
Да, в нашем доме, подчеркивает она.
Линдси все пытается установить ленту рулетки вертикально, но та раз за разом скатывается обратно. Подтаскиваю стул, чтобы помочь. Кажется, она такого не ожидала.
Спасибо. Сама не знаю, чего это я… Просто какой-то дурацкий пунктик все улучшать.
Я дотягиваю кончик рулетки до потолка. Она записывает результаты измерений в телефон.
А у твоего отца, между нами говоря, руки вовсе не золотые.
Правда?
Линдси вспыхивает. Думает, наверно, что я издеваюсь.
Он на неделю уехал в Сан-Франциско. Теперь нам должно хватить миль, чтобы слетать на Барбадос и обратно. Она кивает, давая понять, что я могу отпустить рулетку. Как твоя голова?
Пока на месте.
Тебе ничего не нужно?
Я бормочу, что собиралась прилечь, и она явно вздыхает с облегчением. По дороге к двери неловко сжимает мое плечо. А потом прикусывает ноготь и видит, что я это замечаю.
Да уж, пора избавиться от этой привычки.
Сплю я, как будто меня вырубили хлороформом. Интересно, чем он пахнет? Эфиром?
* * *
На второй день приема эффексора я отправляюсь на учебу пешком, чтобы по дороге заглядывать в глаза незнакомцам. Меня одолевает острое возбуждение – знаете, такое, когда в промежности пульсирует, а тротуары блестят.
Зачем вы так осложняете себе жизнь? – спросила меня Лидерман. Вы словно ходите с набитым камнями рюкзаком за спиной. Пора уже его скинуть.
Все экраны в витрине магазина «Эппл» показывают, как Митч МакКоннелл заставил замолчать Элизабет Уоррен. Ее предупреждали. Ей все объяснили. И тем не менее она настаивала на своем.
У ворот я сталкиваюсь с Сэмом. Он в круглой надвинутой на самые глаза шапочке. В одной руке держит Макмаффин с яйцом, в другой – стакан. Кофе он постоянно проливает на себя. Я предлагаю подержать его стакан.
Хочешь, поедем в парк? – спрашивает он.
Поезд метро вдруг останавливается посреди туннеля. На меня накатывает паника, но, по счастью, Сэм рядом, стоит прямо позади меня. Я приваливаюсь к нему и слушаю, как в ушах грохочет пульс.
В парке он показывает мне уток, прячущихся под деревьями от дождя, и кутающихся в меха невест. Потом кивает на малыша в забавной шляпке.
И заверяет – этот ребенок станет суперзвездой.
Мы обсуждаем Марти, которая отчислилась из университета. Она несколько лет откладывала деньги, чтобы пойти учиться на магистра изящных искусств, а теперь снова начнет работать медсестрой. Говорит, не могу больше искать себе оправдания.
Мне она не нравилась, но такого я никак не ожидала. Вот бы и меня неудержимо тянуло помогать людям.
Сэм останавливается перед лотком с хот-догами и сует мне в руку пакетики с солью, а я тут же их роняю. Он дает продавцу пять долларов и просит два хот-дога. Хочешь поговорить об этом?
Нет.
Я, конечно, Оксфорда не оканчивал, но могу точно тебе сказать: перестань постоянно смотреть себе под ноги и увидишь куда больше. Земля-то тут, наверно, мало чем отличается от британской. Смотри-ка, вот дерево. Или куст? В чем вообще разница между деревом и кустом? Кто-нибудь знает? Я – точно нет. Великий Сэмудини мало что смыслит в ботанике. Это же ботаника? Ты ее тоже изучала? Вместе с латынью и. чем там еще? Этикетом?
С тех самых пор, как я приземлилась в аэропорту Джона Кеннеди, Сэм – единственный человек, с которым мне всегда весело. Он словно застает мое тело врасплох. Внезапно как брякнет что-нибудь, оно тут же сдается и начинает трястись от хохота. Он постоянно дурачится, чтобы меня повеселить – слушай, ты не обязана об этом говорить, и я не собираюсь докапываться, но я взял эту твою соленую писанину у Финна… То есть, вообще-то, он ее выбросил. Не обижайся на него, он урод. А я только рад был, что он так поступил. Я с огромным удовольствием все прочитал. Я корчу гримасу, и он добавляет – по крайней мере это уж получше, чем та фигня про запеканку, которой собирается потчевать нас Пол.
Господи, Пол! В Англии он бы просто не выжил. Несколько минут мы идем молча. Ты видел британскую церемонию открытия Олимпиады 2012 года? Не знаю, как объяснить, но вот по чему я тут больше всего скучаю.
Сэм морщится. Серьезно? А мне она показалась жутко снобистской. Куча шуток, направленных только на то, чтобы отсеять непосвященных. Ты просто не любишь американцев, смеется он.
Неправда.
Да конечно! Ты считаешь, что мы шумные, неприятные, недалекие…
Я никогда такого не говорила.
Но это очевидно. Я видел, как ты вздрагивала, когда мы смотрели футбол в спорт-баре.
Это я от удивления! Думала, что американские болельщики скандируют кричалки только в кино. Не в этом дело, просто я с детства привыкла считать Америку захватчиком.
А то у Британии в послужном списке мало угнетенных коренных народов, смеется Сэм и давится своим хот-догом. Я хлопаю его по спине. Он кашляет, из глаз катятся слезы.
А вообще-то, говорит он, вытирая лицо, я считаю, пиши то, что хочется, и наплевать, кто что об этом думает.
* * *
Нэнси пересказывает мне в Вотсапе последние новости. Темы секса она стесняется, но умело прячет это за рассуждениями о Джудит Батлер, Ив Кософски-Седжвик и приписыванием своих личных проблем другим. Когда мы говорим о моей сексуальной жизни, она – настоящая Жена Бата, когда о ее – непорочная Дева Мария.
Нэнси, 14:05: В постели тебе с ним было бы скучно.
Айрис, 14:06: ??
Нэнси, 14:10: Когда встречаешься с фетишистом, проблема в том, что он не только свое желание переносит на предметы, но и черты твоего характера.
Айрис, 14:11: Так что конкретно он делает?
Нэнси, 14:11: Ты что, пьяная?
Айрис, 14:15: Вообще-то я на занятиях.
Нэнси, 14:15: Одно другого не исключает.
Айрис, 14:15: Мне скучно. И потом, ты-то всегда меня спрашиваешь.
Нэнси, 14:17: Ждешь, что я напишу: «а потом он перегнул меня через перила и отымел?»
Айрис, 14:20: Просто по твоим рассказам выходит, что у вас с П. всегда все так эстетично.
Айрис, 14:20: Не в том смысле, что я хотела бы к вам присоединиться.
Айрис, 14:23: Но оказаться рядом не отказалась бы.
Нэнси, 14:24: В смысле, на моем месте? Я против!
Айрис, 14:24: Фу, гадость.
Айрис, 14:25: Майя Энджелоу: ревность в любви, как соль в блюде. Щепотка только подчеркнет вкус, а горсть испортит все удовольствие.
Нэнси, 14:25: Или попросту тебя убьет.
Айрис, 14:26: Кстати, а к кому из нас ты ревновала бы?
Айрис, 14:26: Хочешь, в который раз расскажу, как мне не нравится Пирс?
Нэнси, 14:34: Ты же знаешь, я не к тому.
Нэнси, 14:37: То есть ты бы хотела посмотреть на нас со стороны? Типа как в этой витрине из квартала красных фонарей в Амстердаме?
Айрис, 14:37: Не совсем.
Айрис, 14:39: Я не отказалась бы послужить вам лампой.
Нэнси, 14:40: Запишу на всякий случай. В запасе одна лампа.
Нэнси постоянно расспрашивает меня о моей сексуальной жизни, но я стараюсь не рассказывать лишнего. Твержу ей, что это личное, но, очевидно, тон у меня при этом чуть более загадочный, чем хотелось бы, потому что Нэнси тут же начинает бросаться заявлениями типа – БДСМ поощряет патриархальное угнетение.
Айрис, 14:44: Может, если бы я занялась сексом с кем-то еще, кроме Эзры, я бы так не заморачивалась всеми этими «твои чувства», «мои чувства».
Граница между моим внешним и внутренним «я» перестала бы быть такой размытой.
Нэнси, 14:44: Начни рассказывать мужикам про размытую границу между твоим внешним и внутренним «я», и проблема отпадет сама собой.
Нэнси, 14:49: Может, она, конечно, и проницаемая, но не болото же у тебя там.
Айрис, 14:49: Спасибо.
Нэнси, 14:49: Тебе бы не помешало заняться нормальным сексом.
Айрис, 14:49: Нормальным?
Нэнси, 14:50: В смысле на равных. Если один из пары в процессе чувствует себя громадным, то это только за счет того, что второй чувствует себя крошечным.
Айрис, 14:50: А еще они оба могут ощущать себя бесконечными…
Нэнси, 14:55: Боже, от тебя и у панадола мигрень сделается.
Звонит Эзра, рассказывает, что читает «Фрагменты любовной речи». Барт утверждает, что фатальная сущность влюбленного состоит в том, чтобы ждать.
Мимо, завывая сиренами, проносятся машины. Я молчу. К черту того, кто рассказал Эзре о Барте. Тут явно кроется какой-то злой умысел. К черту Барта.
Он никогда умышленно тебе не лгал. И ни разу не забыл подчеркнуть это «умышленно». Кто из вас более эгоистичен? Вероятнее всего, ты.
* * *
Сегодня в аквариуме всего одна рыбка. Плавает она, словно под ксанаксом. Трепещет розовый прозрачный плавник. Интересно, это рыба-ангел? Могут ли золотые рыбки спариваться с рыбками-ангелами?
Смотрю на сидящую за столом Лидерман. Она то расползается, то сжимается, как чернильная клякса.
Ох, Айрис, вы не против, если я немного перекушу? – спрашивает она. Ну и денек, просто не поверите. Она открывает ящик стола и достает обкусанный сэндвич с пастрами и горчицей. Не передадите мне салфетку из ящика?
Ящик набит салфетками из «Сабвея». Лидерман жестом побуждает меня начинать говорить, но мозг у меня плавает в черепе, словно яйцо в стакане воды. Я вроде где-то читала, что, если хлопнуть по стакану, яйцо не пострадает, а вот если потрясти его, яйцо треснет. Кажется, речь в той статье шла о детских черепах.
Только это мне и удается из себя выдавить – черепа.
В первые несколько дней обычно происходит адаптация, произносит Лидерман. Как вы себя чувствуете?
Она вытаскивает из пучка волос декоративную китайскую палочку и втыкает ее обратно. Я воображаю, как она в темном переулке вонзает ее в горло какому-нибудь прохожему.
Не совсем собой, отвечаю я.
Прекрасно! Какие-нибудь побочные эффекты? Тошнота? В глазах двоится? Головная боль?
Тошнота. И, наверное, еще повышенное либидо. И странные сны. Вроде галлюцинаций, но с реалистичными деталями. Знаете, как порталы в «Гарри Поттере»?
Лично я считаю, что зацикленность нашей культуры на волшебстве губительна для детей, заявляет Лидерман.
Ага. Ну вот как-то так. И еще меня временами потряхивает. Как будто по нейронам вихрем проносятся электрические вспышки…
Вспышки в мозгу, победно кивает Лидерман. Это хорошо. Я все это перечислила только потому, что у некоторых пациентов действительно бывают побочные эффекты. Оставим дозировку до конца недели, а потом увеличим вдвое.
По Таймс-сквер бродят какие-то люди в костюмах M&M’s, Элмо и Пикачу. Прохожу мимо спортивного зала, где народ в трико, не сводя глаз с тренера в спандексе, остервенело крутит педали, не трогаясь с места. Тренер в наушниках временами покрикивает на занимающихся. В витрине винного магазина громоздятся милейшие банки колы. Я покупаю две и зажимаю по штуке в каждой руке. Начинаю понимать рисунки Роя Лихтенштейна. Снова и снова слушаю саундтрек к «Рапунцель». Еще слушаю «Встряхнись и забудь обо всем». И танцую.
7
Общаемся с Нэнси в Скайпе. Она сворачивает бумажные салфетки в виде крошечных вееров. Они с Пирсом устраивают званый ужин. Он не разрешил ей помогать ему на кухне, потому что она и так уже разбила кучу винных бокалов. Нэнси смотрит на меня с завистью и заявляет – ну вот, теперь я хочу мармеладное драже, а я их даже не люблю.
Это Сэм мне купил.
Она корчит гримасу. Я про Сэма впервые слышу.
Да брось, я говорила.
Это который?
Нэнси уже смотрит список моих друзей в Фейсбуке.
Боже всемогущий, охает она, ты мне точно про него не говорила.
Я смотрю на букет желтых роз у нее за спиной. «Дуэйн Рид» битком набит шоколадными сердечками в красной фольге и свечками в форме розочек. А еще там висит реклама сервиса: Пусть мишка скажет все за тебя.
Нэнси опасливо поглядывает на меня. Ты что-то на себя не похожа. Давай же, рассказывай. Какой он?
Очень… позитивный. Может весь день просто играть в видеоигры и чувствовать себя совершенно счастливым.
Он что, умственно отсталый?
Ты так говоришь, как будто быть счастливым – это что-то плохое.
А ты вообрази, каково это – постоянно чувствовать себя счастливым без всякой причины. Нэнси на секунду поднимает на меня глаза и тут же снова принимается складывать очередной веер. Я тут читала статью о наследственной травме и Мэри Шелли. Есть версия, что травма способна изменять ДНК, поэтому в семьях, переживших Холокост, например, или Раздел, она передается из поколения в поколение. Все потомки пережившего травму вырастают в убеждении, что жизнь нужно заслужить, и не умеют радоваться настоящему.
С тех пор как я сдуру обмолвилась Нэнси, что моих прапрабабушку и прапрадедушку убили во врем Раздела Британской Индии, она постоянно как бы между прочим поднимает эту тему, словно надеется услышать какую-нибудь сенсацию. Но мне больше нечего о них рассказывать.
Тесс, например, считает, что о некоторых вещах лучше вообще не говорить.
Не уверена, что с Сэмом хоть раз случалось что-нибудь плохое, замечаю я.
Тогда он мне, наверное, не понравился бы, отзывается Нэнси. Раз он такой умный, спроси, что он думает обо всей этой истории с Россией. Ты видела, как Майкл Флинн ушел в отставку?
В Валентинов день я послала Эзре «Красоту мужа» Энн Карсон с пометками на полях и вложенными сзади выписками о соли. Понадеялась, что он сохранит их до тех пор, пока я не соберусь ими заняться.
У Пирса весь дом забит деревянными ящиками с «Сотбис» и «Кристис».
Нэнси рассказывает, что на сорокалетие отец подарил ему один из «ящиков» Джозефа Корнелла
[24]. Он хранился у него с шестидесятых. Она сдвигает брови и кликает что-то на экране. Когда Пирс был маленьким, у них в доме было столько произведений искусства, что детям не разрешалось бегать. Таким людям нужно запретить покупать картины, это преступление. Вот из меня бы вышла отличная богачка. Уж я бы не спускала деньги на чепуху.
Нэнси присылает мне изображения своих любимых «ящиков». У всех спереди стеклянная стенка. А внутри, на оклеенном бархатом фоне, виднеются балерины и отели, в которых Корнелл никогда не бывал. Этакие игрушечные мирки с викторианскими куклами, птичками, шариками, миниатюрными деревцами. Сажусь себе на руки, чтобы не переслать Эзре «Тилли Лош». Однако Нэнси больше всего по душе тот «ящик», который мне не понравился совсем. Он называется «Животный мир тира». Стекло пробито пулей, голова одного из какаду забрызгана кровью. Ну нет, этот просто ужасный, говорю я. Балерины Корнелла умеют танцевать не лучше, чем его птички – летать, отзывается Нэнси.
Я листаю изображения, и у меня все сильнее перехватывает дыхание.
Два года назад «ящик» отправляли в Королевскую академию художеств на выставку «Страсть к путешествиям», рассказывает Нэнси, блестя глазами. Пирс до сих пор его не распаковал, но вскоре займется. А я выберу, куда его пристроить.
Он хочет просматривать ее заметки. Советует ей чаще читать Кафку и всерьез поразмыслить над тем, как бессмысленны все эпистолярные жанры. Люди придумали письма – равно как поезда и самолеты, – чтобы притвориться, будто способны общаться, будто они не одиноки. Нэнси понимает, о чем он. Флобер примерно то же писал о железных дорогах. Они дают глупцам возможность переезжать с места на место, встречаться с другими глупцами и вместе творить еще больше глупостей. Когда она сдала очередную главу, Пирс повел ее в Сохо, в «Боб Боб Ричард». Там они ели пасту с креветками и сыром. И Пирс позволил Нэнси самой нажимать на кнопку «Еще шампанского».
Должно быть, после он об этом пожалел, вставляю я. А сама разглядываю в Гугл-картах места, где она побывала, просматриваю меню и выбираю, что из этого могла бы заказать я.
Я не так уж много выпила, мы ведь беседовали, возражает она. А это сдерживает не хуже, чем внешний контроль.
Я боюсь, что Нэнси станет насмехаться надо мной. Поймет, что мне никак за ней не угнаться.
Спрашиваю – и о чем же еще вы говорили?
О непостоянстве, отвечает она. О боях с тенью, об афазии, о политической морали, о том, возможна ли сатира в такой перенасыщенной культуре, как наша, о том, вынесут ли Трампу импичмент.
Она достает из сумки планшет и прижимает его к экрану.
Нэнс, мне все видно задом наперед.
Что? А, ладно, я пришлю тебе фотку. Представляешь, ему понравилась какая-то мысль, которую я высказала за ужином, и он записал ее на салфетке.
Эзра отказывается признавать, что я хоть как-то повлияла на его творчество. Мы с ним даже как-то поругались на эту тему. Я крикнула – я тебе не флаффер какой-нибудь для подгона вдохновения.
Эзра пару секунд молчал, а потом показал мне в телефоне значение слова «флаффер». Ты именно это имела в виду?
Будь я Нэнси, я бы ответила – ты что, считаешь меня идиоткой? Конечно, именно это.
Я не нравлюсь мужчинам, которым нравится Нэнси. А Нэнси не нравится тем, кому нравлюсь я. Каждый, кто западает на одну из нас, тут же начинает считать вторую манипуляторшей и плохой компанией.