– Вонни…

– Один день – это все, что нужно.

– Я не…

– Двадцать четыре часа, и тогда я могла бы не наделать глупостей. – Вонни повернулась к медикаментам. – Почему ты? Почему все дело было связано с тобой?

– Это моя работа.

– Да, – посмотрела она на меня, а потом опустила взгляд на винтовку. – У нас у всех есть работа.

Я попытался сменить тему.

– К чему все эти перья?

– А… – Вонни заморгала и переключилась. – Для драматического эффекта, это символично… жизнь и смерть… Я надеялась, что орлиное перо излечит Мелиссу, это ведь вдох жизни.

– Ты сильно с ними рисковала.

– Это было самое сложное, – она не двигалась, – видеть их вблизи…

Я подумал промолчать, но мы тут все равно делились правдой и, может, это разговорит ее еще сильнее.

– Они ненастоящие. Это не орлиные перья.

Взгляд Вонни затуманился, и ее неподвижность нарушил лишь резкий кивок.

– Что ж, как подходяще…

– А ботинки? – опустил я взгляд на ее ноги.

– Я была в магазине, когда Джордж покупал такие же. У нас один размер, и я подумала, что мне они пригодятся.

– Ты знала, куда он поедет?

– Я сказала близнецам, что они могут рыбачить на старом семейном участке у Паудер, если хотят. – Вонни взглянула на сканнер. – А еще я знала, что это была твоя теория, – ее взгляд вернулся к винтовке. – Он выживет?

– Наверное. – Казалось, мы молчали очень долго. – Нужно отвезти тебя в город…

– Уолтер, не надо.

Мы подождали.

– Ладно, – сказал я и брезгливо огляделся. – Почему мы здесь?

– А почему нет? Здесь все и случается. – Я смотрел на нее, надеясь, что она не растворится, если я не буду отводить взгляд. Вонни слабо улыбнулась, начала смеяться, но затем одернула себя. Ее взгляд не встречался с моим. – Он сам тут все построил. Хотя больше ничего, у него это не получалось. Но на нас работал старый ковбой, который помог ему…

– Жюль Белден? – улыбнулся я.

Вонни посмотрела на меня, но не шевельнула головой.

– Да, – взгляд так и не переместился. – Он все еще жив?

– Да, жив. – Я начал придумывать план, чтобы она продолжала говорить. Если это продлится достаточно долго, может, у меня был шанс.

Вонни все так и смотрела на меня, когда я снова сфокусировался.

– Он давал мне четвертаки.

– Мне тоже.

Вонни снова глухо рассмеялась.

– Он много здесь пил, поэтому отец его и уволил, но Жюль был хорошим плотником.

– Так они с твоим отцом построили это помещение? – оглянулся я.

– Да, – посмотрела она на стены. – Когда я решила построить арену, то не могла тут все снести, поэтому оставила сбоку.

Мы помолчали.

– Я до сих пор иногда вижу его… – Ее взгляд немного потух.

– Своего отца?

– Да, иногда я его вижу. Езжу верхом по арене, оглядываюсь, а он стоит у двери, ждет меня.

Я не смог сдержать смех.

– Последнее время у меня похожие проблемы.

– Я не шучу, – сузила она глаза.

– Я тоже.

Вонни продолжала на меня смотреть, но потом отвела взгляд, чтобы оглядеться.

– Ты тоже его видишь?

– Нет, я видел индейцев, – пожал я плечами, а потом сунул руки в карманы, чтобы она поняла, что я не нападу на нее. Пока что.

Вонни показала на мою винтовку.

– Разве это не их оружие? – Она продолжала его рассматривать. – Это им ты меня подстрелил?

Казалось, Вонни вообще не становилась слабее, и я уже начал думать, что так просто не отделаюсь.

– Красиво. Как ты ее назвал?

– Что?

– Винтовку, – не отводила она взгляд.

– А. – Дуло ее Шарпса немного опустилось. – Шайеннская винтовка мертвых. – Вонни кивнула, и я улыбнулся. – Вокруг нее витают призраки.

– Индейцев?

– Древних шайеннов.

– Почему?

Я наблюдал за Вонни и думал, стоит ли переводить наш разговор на эту тему.

– Древние шайенны остаются рядом с винтовкой и иногда забирают кого-то к себе в лагерь мертвых.

– Лагерь мертвых. – У меня появилась возможность заглянуть ей в глаза. Зрачки были расширены, но сложно судить, из-за травмы, плохого освещения или всего вместе. Я внимательно следил за ней во время разговора и заметил непрекращающийся тремор пальцев. – Значит, за мной пришли древние шайенны?

– Я уже хотел оставить их в дверях, но ты сказала, что не терпишь оружия в доме.

Интересно, сколько времени ей потребуется, чтобы осознать тот факт, что ее отец, наверное, покончил с собой прямо здесь. Я посмотрел на деревянную стену за ее головой, но доски заменили. Наверняка это произошло здесь, но я не хотел обсуждать самоубийство ее отца, когда она сама сидела с заряженной и взведенной винтовкой. Я ничего не говорил и не шевелился. Вонни мягко указала на Шарпс.

– Из нее он и застрелился. – Я по-прежнему молчал. – Это такое изысканное оружие, правда?

– Хорошо сделанное, – думаю, это безопасная тема.

– Да, хорошо сделанное. – Вонни снова подняла взгляд с дула. – Мне было тринадцать.

Она ненадолго задумалась, кивнула, а затем уставилась в никуда, пока с другой стороны ее лица продолжала течь кровь.

– Ты никогда не задумывался, почему он так поступил?

– Нет, – соврал я.

– Врешь, – снова посмотрела она на меня. – Ты просто боишься, что я застрелюсь.

– Такая мысль у меня правда возникала.

– А ты не думал, почему он сделал это здесь?

Это был странный вопрос, но я пойду на все, лишь бы она не замолкала.

– Ты же сказала, что он не хотел пачкать дом.

– Да, но это место было для него особенным, – снова оглянулась Вонни.

– Потому что он его построил?..

– Не только. – Она застыла словно статуя.

Я смотрел на нее, и частички истории стали складываться воедино.

– Что случилось, Вонни?

– Ты умный, Уолтер. Уверена, ты догадаешься и без отвратительных подробностей, – она глубоко вдохнула. – Маленькая папина дочка… Мне было девять, в смысле, когда произошел сам акт. Но все началось намного раньше.

Вонни снова посмотрела на меня.

– Ты представляешь? – Ее глаза наполнились слезами. – Хотя вряд ли.

Я возвышался там, как груда развалин, и смотрел, как текут слезы из ее потухших глаз, разбавляя кровь на лице. Я чувствовал их тепло даже со своего места.

– Я его ненавидела. А как можно иначе относиться к тому, кто вытворяет такое с тобой? К человеку, которому ты доверяешь, который должен тебя защищать. Кто должен тебя любить. – Она помолчала, и тепло начало угасать. – Я пыталась. Я правда пыталась завести семью: муж, дети, собаки… Я пыталась так долго и усиленно… ходила к психологу… но все напрасно. Какой бы сильной я ни была, я его помнила. Помнила это место и то, что он сделал.

У нее с шипением закончился воздух, и я слушал, как дышит Вонни. Я ждал, а она продолжала смотреть на винтовку у стены.

– Он застрелился не из-за меня… Я даже не смогла порадоваться. – Вонни шмыгнула носом и поморщилась от боли. – Он застрелился, потому что мама собиралась всем рассказать… Я вернулась после стольких лет, чтобы заботиться о ней и попытаться забрать свою жизнь от него, от этого места… – что-то в этом казалось ей смешным. – Я вернулась, чтобы ненавидеть его вместе с ней.

– Вонни…

– А потом, когда Мелисса… Когда это случилось с ней? Она ребенок, Уолт, как и я тогда… Я думала, что хоть сейчас их точно накажут, и правосудие восторжествует. Для нее и для меня. Но их отпустили. Почти безнаказанными. – Вонни повернулась ко мне. – Я не могла их отпустить… Так нельзя.

Я пошел вперед, но дуло винтовки все еще указывало на меня, и мне пришлось ждать и считать про себя. Спустя какое-то время Вонни снова заговорила:

– Как думаешь, древние шайенны смогут меня здесь найти?

Я прокашлялся.

– Вряд ли им нужна ты.

Вонни едва заметно кивнула.

– Жаль, я надеялась, что они меня заберут. Но, видимо, я им не подхожу.

Я сделал глубокий вдох и задумался, что теряют женщины, если их не принимают мужчины.

– Лучше никого и не найдешь.

– Спасибо, – ее голос казался тихим и далеким.

Уголки ее губ приподнялись, и дуло винтовки приблизилось к ее подбородку. Я вытащил руки из карманов и прикинул, что между нами было расстояние где-то в два с половиной метра. Мы смотрели друг на друга, и вполне возможно, что Вонни считывала мои намерения.

– Пожалуй, здесь меня больше никто не тронет, – она улыбалась неповрежденной стороной лица. – Но тебя могут достать где угодно.

Она замешкалась, и я понадеялся, что у меня есть шанс.

– Ты же понимаешь? Ну, ведь ты сам сказал, что отчасти сам хотел это сделать.

– Думаю, так считали многие.

– Знаешь, я так и не разобралась, что люблю в тебе больше всего: улыбку, чувство юмора или тот факт, что ты совсем не умеешь врать.

– Что ты хочешь от меня услышать, Вонни? Вряд ли округ устроит парад в твою честь… – Ее взгляд не дрогнул. – Есть большая разница между тем, чтобы говорить и делать.

Вонни казалась опечаленной.

– А я надеялась, что мы закончили читать мораль. – Мне хотелось обнять ее, перевязать ухо и все наладить. – Пожалуйста, давай не будем говорить о том, что и кто заслуживает.

– Это все равно ничего не изменит, да?

– Уже нет. – Ее палец дрогнул на спусковом крючке. – Уолтер, прошу, не смотри на меня…

– Вонни, не делай этого. – Последовала длинная пауза.

Затем я вдолбил в свою память ее позу – голова слегка повернута в свете тусклой лампочки в сорок ватт, угол наклона головы подчеркивал тонкую костную структуру челюсти и развитый мышечный тонус горла. Так она могла выглядеть в тот вечер, когда я увидел ее в баре, утром с панкейками, на нашем единственном свидании, на улице в тот день, злой в больнице или сейчас.

Вонни сказала это так, словно комментировала погоду:

– Я люблю тебя.

Настала моя очередь отворачиваться, как она и предполагала. Мое дыхание прерывалось, а голос отказывался подчиняться и застыл в горле. На долю секунды я осмотрел одно из седел: прикосновения человека и лошади сначала смягчили изношенные рога и изогнутые поверхности, но потом седло оставили, и оно засохло. На этом конкретном седле смахнули пыль, видимо, Вонни проходила мимо и задела его одним из рукавов, завязанных у нее на талии. Кожаная поверхность под седлом излучала теплое сияние, обещавшее романтику и свободу, передавая ощущение напряженных лошадиных мышц, когда они вытягивают ноги и движутся вместе с вращающейся землей.

Я внимательнее присмотрелся к маленькому пятнышку на задней луке и единственной капле крови, которая туда упала. Однородная капля крови в объеме 0,05 миллилитра в виде крошечного шарика. При попадании на поверхность кровь оставляет след, который зависит от типа поверхности. Брызги. На гладкой коже седла капля осталась почти неповрежденной, и только один зубчатый брызг вырвался под углом восемьдесят градусов, перпендикулярно направлению.

В такой маленькой комнате взрыв наверняка был оглушительным, но я ничего не слышал.

Эпилог

Я не пришел на работу на следующий день, и на тот, что после него, и всю неделю. Я много пил, не намеренно, а как способ провести досуг. Пить стало приятнее после того, как компания «Ред Роуд» доделала ремонт. Не знаю, спугнул я их или нет. В хижине еще полно работы, но мне кажется, я их тревожил.

Новое крыльцо – мое любимое место. Оно было размером практически с сам дом и тянулось от двери к холмам. В середине была выемка, где весной мне посоветовали посадить дерево, но пока что я кидал туда пустые пивные банки. Туда легко попасть с шезлонга, который я поставил у бревенчатой стены дома, и мое пальто из овчины хорошо меня грело. Переносной холодильник стоял у шезлонга, чтобы мне не нужно было вставать. Иногда за ночь пиво замораживается, но я просто жду с утра, пока оно растает.

Периодически по подъездной дорожке проезжают автомобили; некоторые официальные, некоторые – нет. Одним из официальных был фургон разведки, который привез мне Пулю без пулевых отверстий. Ключи мне оставили на стойке, и моя машина так и стоит там, врастает в землю и ждет. Кажется, Ферг купил себе новый пикап. Один раз заходила Вик, но теперь она просто звонит и разговаривает с автоответчиком. Я разработал тактику борьбы с этими визитами. Независимо от времени суток и моего времяпрепровождения, всякий раз, как кто-то едет по подъездной дорожке, я просто схожу с террасы и иду к холмам. От дома до них всего пара минут. Иногда я там гуляю, а иногда просто выбираю камень и сажусь на него. Никто у меня не задерживался, но среди холмов трудно следить за временем. Порой я вспоминал, что выходил еще засветло, а приходил в себя и оглядывался уже во тьме. В другие дни было наоборот, и я наблюдал за восходом солнца.

Люди приносят еду, но никто не приносит пиво, поэтому время от времени мне приходится ездить на окраину Дюрана, чтобы купить его на станции Тексако рядом с шоссе. Я давно не брился, так что местный продавец не узнает меня или просто делает вид.

Через несколько дней у меня появился друг. Однажды утром, когда я проснулся в шезлонге, он лежал на краю двора, прямо у полыни. Он не сделал ни малейшего шага в мою сторону, а просто лежал там весь день и наблюдал за мной. Иногда он кружил вокруг дома, но потом возвращался к полыни. Вряд ли он задумал что-то нехорошее; как и мне, ему просто не хотелось никуда идти. В следующую поездку на станцию Тексако я купил собачий корм и оставил его в миске вместе с водой на краю веранды. Каждое утро корм исчезал, и через несколько дней мой друг спал там, если я мало двигался, что отлично мне подходило, потому что я практически не двигался совсем. Он немного похудел с тех пор, как сбежал из прихожей Вонни, и Вик упомянула в одном из сообщений, что из-за пса у парней из Совета по вопросам охоты и рыболовства было то еще родео.

Однажды на подъездной дорожке появился пикап Генри, я как обычно направился к холмам, и мой новый друг пошел со мной. Я сел на один из моих любимых камней, пес лег не так далеко от меня, и мы вместе ждали, пока уйдет Генри. Я потянулся, погладил большую голову, и пес поднял на меня взгляд. У него были грустные глаза, казалось, он тоже натерпелся. Пока я его гладил, он прислонился к моей ноге. Это правда большое животное, размах его плеч был таким же широким, как мое туловище. На спине его шерсть завивалась рыжеватыми спиральками. Как будто на нем был дешевый парик.

Кади звонила, но я знал ее расписание, так что оставлю пространное сообщение ее секретарше, пока сама Кади будет в библиотеке, давать показания или что там еще делают адвокаты, когда на звонки отвечают их секретари. Так странно понимать, что у моей дочери был секретарь, так что я воспринимал Патти как няню с забавным акцентом из Южной Филадельфии.

Вик каждый день звонила где-то в половину шестого с докладом о произошедшем.

– Привет, придурок. Это та, кто выполняет твою работу, пока ты валяешься, жиреешь и тупеешь, купаясь в депрессии и жалости к себе…

Так начиналось каждое сообщение.

– У средней школы была стрельба из машины, что наводит меня на мысль о сообщнике…

Я кивнул. Логичный вывод детектива.

– На старом складе произошел акт вандализма. Человек жаловался, что за последний месяц кто-то дважды перемещал его ирригационную систему, и на этот раз ему порвали шланг. Дежурная спросила, какого хрена что-то поливать в ноябре. Но ответа не последовало…

Я снова кивнул.

– После этого инцидента была подана официальная жалоба, что дежурная использовала непристойные выражения и неуважительно отнеслась к возрасту опрашиваемого…

Я пожал плечами. Этого и следовало ожидать.

– Дежурная открыта для любых предложений…

Ну еще бы.

– Звонила женщина и просила сходить к ее соседу и попросить того выключить радио. Она не назвала своего имени и не знала имени соседа. Дежурная правда обнаружила красивого молодого дантиста, который слушал радио в своем «Лэнд Ровере». Он слушал NPR, так что дежурная разрешила дантисту слушать все, что он захочет, и неважно, насколько громко, и не обращать внимания на всяких дебильных старух-соседок…

Я знал Бесси Питерсон, и это далеко не конец.

– Последующие жалобы на громкий шум были зафиксированы…

Мгм…

– Джим Келлер вернулся с охоты, и ходят слухи, что они с женой расходятся. Лично я считаю, что для Брайана так будет намного лучше.

Я кивнул.

– Больница отправила по факсу в отдел официальную просьбу выписать мистера Джорджа Малькольма Эспера. Господи… Малькольм… Я бы тоже хотела сбежать. Я подписала и попросила Руби послать по факсу обратно, пока этот засранец опять не сбежал…

Последовала длинная пауза, и ее голос стал мягким и меланхоличным, я ни разу не слышал его таким.

– Дежурная хотела подать заявление о пропавшем без вести грустном, толстом, самокритичном, но почему-то очаровательном шерифе. Дежурная подумала, что пропавшему будет интересно узнать, что она отказалась не от одной, а от двух престижных и хорошо оплачиваемых вакансий, потому что не хочет никуда уезжать…

Мои глаза наполнились влагой, но я подождал.

– Уолт, тебе надо вернуться и работать, ты больше ни на что не годишься… – Новая пауза. – Руби по тебе скучает, Фергу скучно, Люциан ужасно бесит нас всех, потому что не считает свое возвращение временным, а Дороти хочет прийти и надрать тебе задницу, но спрашивает, взять ли ей с собой салат.

Очередная длинная пауза.

– Прошло почти две недели, и этого достаточно. Ты должен знать, что это мой последний звонок, потому что я чувствую себя пособником… Если хочешь знать, что творится в королевстве, придется встать и сразиться с драконом. – Пауза. – В общем… дежурная по тебе скучает.

Вик повесила трубку, и моя связь с окружающим миром оборвалась.

Один раз вместе с едой Генри оставил послание на обратной стороне конверта с фотографиями Коди Притчарда. «В холодильнике лазанья, ингредиенты для сэндвичей и шесть банок охлажденного чая». На пыли сверху гладкой поверхности крышки пианино были выведены слова: «ПОИГРАЙ НА МНЕ». Я съел лазанью.

Этим утром по подъездной дорожке проехал темно-бордовый пикап, и только когда я вернулся и обнаружил коробку замороженных пирожков с индейкой, одно символическое пиво и шайеннскую винтовку мертвых, я вспомнил, что сегодня День благодарения. Винтовка лежала поперек кресла и выглядела почти так же, как в тот день в сарае. Все оставшееся утро я старался на нее не смотреть, но к обеду, когда пришел с веранды, чтобы съесть пирожки с пивом, я прислонился к стойке и посмотрел на винтовку. Мне пришла в голову мысль, и я порылся в кармане пальто и вытащил один из патронов Омара. Я подошел, взял винтовку и опустил рычаг. Пусто. Видимо, Лонни тоже мне не доверял. Я вставил патрон, а затем снова потянул рычаг вверх. Конечно же, это было всего лишь воображением, но винтовка казалась намного тяжелее.

Я решил подумать о древних шайеннах и о том, что в мести отпадет надобность, если не будет злодеев. Дело не в том, что месть – это блюдо, которое подается холодным, а в том, что это блюдо вообще не нужно подавать. Я раздумывал, чего на самом деле хотели древние шайенны, и ответ прост. Мертвые хотят того же, что и живые: понимания.

Я подумал о том, насколько схожими были ситуации двух женщин и насколько различалась реакция двух культур. Когда Мелисса столкнулась с этим кризисом, ее семья и друзья исцелили ее, но когда такая же жестокость случилась с Вонни, ее встретили молчанием и взаимными обвинениями, а надругательство над ее детской душой скрыли под турецкими коврами. Конечно, можно сказать, что реакция различалась из-за времени, а не культур, и я надеялся, что это правда. Правда.

Я вышел в открытую дверь на крыльцо с винтовкой в руках. Солнце клонилось к западу, и я едва мог разглядеть его слабое сияние за тяжелыми, бронированными облаками. Я наблюдал, как начали опускаться первые хлопья снега; они скапливались на холмах, мягко скрывая знакомые ориентиры этого ранчо.

Пес повернулся, чтобы посмотреть на меня с дальнего конца веранды, но при виде винтовки он встал и зарычал. Я не понимал, что делать, поэтому просто стоял. Пес спрыгнул и улегся за верандой, периодически поднимая голову, снова неодобрительно рыча и скрываясь.

Я подошел к шезлонгу и сел, положив винтовку на колени. Затем открыл крышку холодильника, но ничего не нашел. Все закончилось, и ради пива мне придется куда-то ехать. Я сидел и смотрел на все более мрачный мир. А потом опустил взгляд на винтовку.

Я вспомнил, что сказала Дена Большой Лагерь, когда провела пальцами по совиным перьям и быстро расплела волосы: рядом с этим призрачным оружием витают духи, и они легко могут забрать души живых к себе в компанию. Надеюсь, древние шайенны забрали Вонни в лагерь мертвых. Уж она точно была чертовски хорошей собеседницей и заслуживала лучшего, чем получила в этом мире. Я напряг зрение вдаль и увидел ее там с ними – она смеялась и оттягивала двумя пальцами своенравный песочный локон. Рядом с ней были ноги Лонни. Может, в этой жизни мы правда можем знать только часть истории.

Когда я снова опустил взгляд, то заметил, что пес смотрит на снег туда же, куда только что смотрел я, и прищуривал глаза от ветра до тех пор, пока снова не повернулся ко мне. Я был прав все это время – он тоже их видел.

Я слушал канадских казарок, пока они гоготали по пути на юг. Птицы летели всего в десяти метрах от земли, и я слышал свист их крыльев над головой. Затем меня накрыло мое символическое пиво, и я уснул.

Я проснулся от дребезжащего звука, с которым кто-то хлопнул ненавистной, но знакомой дверью машины, и он вошел в незапертую хижину. Судя по звукам, он расставлял вещи на стойке и в холодильнике. Это потребовало несколько заходов, и холодный вечерний ветер смешался с запахом индейки и приправ из открытого кухонного окна.

В облаках появился крошечный просвет, и тонкая полоска стала темно-красной, пока солнце опускалось за горы. Я надвинул шляпу еще ниже, когда пес посмотрел на рассеивающихся снежных ангелов, образовавшихся на веранде и на мне. Он положил голову на край веранды, и в его темных глазах светилось желание уйти, но я не двигался. Слишком устал. Генри мог бы просто оставить еду и уйти, но я начинал беситься, потому он так и остался на моей кухне, расставляя все необходимое для переносного пира. Я ждал, но Генри не уходил.

Через некоторое время он вышел на веранду из задней части хижины, и зверь предупреждающе и звучно рыкнул.

– Wahampi.

Все снова стихло; очевидно, у пса была родня среди сиу. Я не двигался, надеясь, что Генри уйдет, но надежда угасла, когда крышка холодильника заскрипела от того, что на нее легло больше ста килограммов. Проклятые индейцы, от них невозможно избавиться в День благодарения.

Я слышал, как пролетело еще больше казарок, когда Генри открыл крышки двух банок охлажденного чая и протянул мне одну. Сначала я не взял, но он просто держал банку у моей руки, пока я не сдался. Гогот продолжался, и казалось, что в такт бьющимся крыльям улетали все казарки высоких равнин.

– Знаешь, Лонни как-то сказал мне кое-что о гусях…

Я немного подождал, но наконец-то ответил:

– Что?

– Ты же знаешь, что они всегда летят в форме буквы V?

– Да.

– И одна сторона этой галки всегда длиннее.

Генри молчал целую вечность, и у меня не осталось выбора.

– Почему?

– Потому что… с одной стороны гусей больше, чем с другой. Мгм, да, так и есть…