Как и с каждой формой творческой активности, которой он предавался, Харлан преуспел в Голливуде, сначала изучив систему, а затем ворвавшись в нее со всей силой своего искусства и своего интеллекта. Он не шел на попятный даже тогда, когда руководство студий отказывалось понять и принять его методы.

Полная история приключений Харлана на фабрике грез составила бы текст весьма приличного размера, но и представленный здесь срез – с его мечтами и катастрофами – весьма полезен для понимания проблемы.

«Воскрешение молодой леди в туфлях на завязках» (1968) показывает ничтожность светских романов, поверхностных автобиографий, а равно исторических лент, которые год за годом все глубже погружают нас в миазмы придуманного мира. То, что разоблачительный текст Харлана написан в жанре рассказа, нисколько не уменьшает реалистичности и точности впечатлений автора, но, напротив, странным образом придает им вес.

Не нужно было маскировать или защищать любого из персонажей, и ни одна студия не может обвинить автора в клевете, однако в рассказе все персонажи ползут по липкой паутине, словно лапки чудовищной черной вдовы, которую изучает Харлан.

Со времени написания рассказа механика голливудской системы изменилась, как изменились и представления Голливуда о себе самом, что можно видеть в знаменитом фильме Натанаэля Уэста «День саранчи». Впрочем, это неважно.

Так же, как Уэст и Хорас Маккой («Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?») до него, Харлан заинтересован в анализе этой социальной паутины и судьбах беспомощных мух, запутавшихся в ней. Сущность этой ситуации становится видимой только тогда, когда мы осознаем, что этот паук рукотворен, почти нереален, но, к сожалению, от того не менее смертоносен.

(Как и каждый фрагмент этой книги, приводимый текст был сверен с рукописями Харлана, и в этом отличается от ранее опубликованных версий.) Ряд сценариев Харлана был экранизирован на телевидении, а сам он получил рекордное число премий Писательской Гильдии Америки – доказательство высокого качества написанных им работ. Но в Голливуде есть обычай: переписывать и изменять авторские сценарии, что неудивительно, если принять во внимание сочетание искусства и бизнеса, необходимые для создания фильма, и Харлану редко удавалось, если удавалось вообще, пробивать сценарий в его первоначальном виде. Не говоря уже о ящиках его стола, забитых сценариями, которые до сих пор ждут своего воплощения.

Голый сценарий, думается, имеет лучшие шансы на то, чтобы восприниматься как законченный фильм, проскользнув между пальцев невежественных голливудских продюсеров и одновременно отвечая всем требованиям, предъявляемым к качеству сюжета. Сценарии Харлана имели тенденцию заходить слишком далеко в плане качества: они написаны с невероятной детализацией, позволяющей читателю увидеть фильм наяву. Это не всегда оборачивалось ему на пользу, особенно когда его работы попадали к невежественным функционерам, а равно и к продюсерам чрезмерно искушенным. «Кремневое ружье, или захват Флинта»[8] (1972) – это пьеса для телевидения, ранее нигде не публиковавшаяся, которая была написана из-за типичных методов киноиндустрии: вследствие попытки извлечь выгоду от обыгрывания названия успешного фильма 1966 года «Наш человек Флинт», пародии на шпионские фильмы, которые снимались во множестве, благодаря успешной череде фильмов о Джеймсе Бонде. Харлан мастерски использует указания для оператора – кадры с 97-го по 106-й являют собой безукоризненный пример такого мастерства, когда действо развивается по этапам внешне беззаботного сюжета, написанного в саркастической традиции приключений Дерека Флинта. Если вам удалось выловить на ТВ ремейк фильма 1976 года, который был выпущен под названием «Стеклянная сиська», хотя иногда его показывали под названием «Наш человек Флинт: Точно в цель», то вы могли бы увидеть и то, почему сценарий Харлана остался на бумаге. Для студий гораздо проще придерживаться старых стандартов – именно поэтому мы годами смотрим мыльные оперы типа «Беверли Хиллз 90210» и прочих пустышек из той же обоймы.

«Человек на шляпке гриба» (1974), «Знаешь, Тотошка, похоже, мы не в Канзасе» (1974) и «Лицом вниз в бассейне Глории Свенсон» – это записи Харлана о его работе в Голливуде, начиная с прибытия туда в 1962 году и путешествия Эллисона через все опасности и удовольствия, которые встречались на его пути. Знакомство города грез с Харланом было… небезболезненным. Среди прочего, подтвердилась его репутация «трудного» таланта, что вполне совпадало с оценкой, данной Эллисону Робертом Блохом. Блох сказал, что Харлан «единственный известный ему живой организм, естественная среда обитания которого – крутой кипяток». В системе, пронизанной воровством и ненавистью, приятно увидеть человека, настаивающего на этике и справедливости и, благодаря этому, ставшего общенациональной знаменитостью. Первой из юридических побед Харлана стала изматывающая и очень-очень дорогостоящая война, в ходе которой федеральный суд присудил Харлану Эллисону 337 000 долларов компенсации за нарушения копирайта ТВ-сетью ABC и студией «Парамаунт» за пилотную серию нового ТВ-сериала «Коп будущего», которую Харлан и Бен Бова сочли плагиатом их совместно написанной новеллы «Брилло». И, как показывал нам – снова и снова – Харлан, даже в фантазии, даже в Голливудской фантазии правда рано или поздно становится известной.

* * *

Даже не прибегая к оскорбительным замечаниям, я стал известен как человек, доказавший, что телевидение – это дешевая туфта».
«Дни крови и скорби», предисловие к книге «НОВАЯ СТЕКЛЯННАЯ СИСЬКА», изд-во «Пирамида», 1975.

Воскрешение молодой леди в туфлях на завязках

(Посвящается памяти Дороти Паркер)
Хэнди

В Голливуде наше прошлое столь мимолетно, что мы без всяких колебаний сносим памятники прежних эпох.

Исчезли Сады Аллаха, где когда-то жили Бенчли и Скотт Фицджеральд, на их месте ныне кредитно-сберегательный банк. Большинство зданий на 20-м участке сменились торговыми центрами и суперотелем.

Даже исторические памятники не столь давних эпох пошли под нож. ТВ-студии «Зив» в Санта-Монике были закрыты, превратившись в странные сюрреалистические джунгли гигантских сорняков, по которым шныряют одичавшие коты, ставшие каннибалами. Идя мимо вымершей студии поздним вечером, вы можете слышать, как бедные коты разрывают друг друга в клочья.

Они слишком долго жили киноиндустрией и неспособны выживать на улице, а потому – потерянные и растерявшиеся – они превращаются в убийц.

Возможно, это всего лишь досужие байки. Но эти образы возникают в моем воображении каждый раз, когда я думаю о Валери Лоун.

Здесь суть в том, что мы в Голливуде превращаем прошлое в настоящее еще до того, как оно стало будущим. Это так же безумно, как бросать еду в мусорный бак до того, как вы ее съели.

Однако у нас есть вполне современный монумент в гламурной столице мира.

Это огромный – высотой в двадцать три фута – билборд с рекламой фильма «Уловка». Легкая приключенческая лента в традициях Джеймса Бонда. На щите – исполнители главных ролей, Роберт Митчем и Джина Лоллобриджида, в позах, которые намекают на приключения и, кгм… роман.

Ниже – меньшим размером – имена создателей фильма: продюсер Артур Круз, режиссер Джеймс Кенканнон, сценарий: Джон Блэк, музыка: Лало Шифрин. Баланс соблюден и здесь: в конце, после небольшого размера текстов, строка в рамочке: А также МИСС ВАЛЕРИ ЛОУН в роли Анджелы.

Но строчку эту нелегко прочитать: она стерлась от времени.

Рекламный щит стоит на возвышении над бульваром Сансет, на участке, прилегающем к Кингз-роуд. Перед щитом расположилась дискотека «Спектр 2000», на месте которой когда-то было гламурное заведение «Сайро». Но мы сносим наше прошлое и конвертируем его на потребу текущего момента. Снесут и билборд, как только завершится премьерный показ фильма и его начнут крутить в провинциальных кинотеатрах.

И в этот момент уберут даже напоминание о Валери Лоун, а все мы сможем ее благополучно забыть. Почти все, но все-таки не все. Я буду помнить. Меня зовут Фред Хэнди, и я отвечаю за этот билборд.

Что делает меня исключением, уж поверьте. В конце концов, существует очень мало людей, которые воздвигли бы памятник жертвам совершенных ими убийств.

1

Они вынырнули из тьмы, которая была тоннелем под скоростной трассой. Огни фар светились как глаза хищников за мили от этого места. И постепенно звук двигателя заполнял все пространство по обе стороны бетона. Калифорнийская ночь, жар раскаленного дня лежал над землей, и машина, мощная и стремительно несущаяся, вынырнула словно из ниоткуда, двигаясь по белой сплошной полосе.

Суслики и кролики рванули через опасную полосу бетона, и исчезли в ночи. Внутри лимузина мужчины, сидевшие на боковых сиденьях, обсуждали прошедшие съемки дня с грузным оператором, устроившимся сзади.

Сидя сразу за водителем, Фред Хэнди не отрываясь смотрел на бесконечную ленту шоссе 14. Он отдался на милость дорожного гипноза и провел в нем добрых двадцать минут, сам того не сознавая. Голос с бокового сиденья привел его в чувство. Это был Кенканнон.

– Берт, как скоро мы будем в Ланкастере или Палмдейле?

Водитель откинул голову назад и чуть в сторону, не отрывая глаз от дороги.

– Еще двадцать – двадцать пять миль, мистер Кенканнон. Мы совсем недавно проехали Розамонд.

– Давай остановимся в первом же приличном заведении и поедим.

С самого заднего ряда лимузина послышалась возня. Там проснулся Круз, до того спавший в позе эмбриона. Он пробормотал:

– И какой у нас час? Где мы вообще?

Хэнди повернулся к нему:

– 3:45, Артур. Мы посреди пустыни.

– Как раз посередине между Мохаве и Ланкастером, мистер Круз, – добавил водитель.

Круз хрюкнул и снова умолк. Потом продюсер выпрямился на сиденьи, спустил ноги на пол, вытянул их и свел вместе лопатки, пытаясь встать. Все это он проделывал, не открывая глаз.

– Господи, на будущее напомните мне никогда не делать фильм с натурными съемками.

Из глубин лимузина послышался подобострастный смешок.

Хэнди подумал о Митчеме, который уехал со съемок в Мохаве значительно раньше, на лэнд-крузере с кондиционером, который студия арендовала для него. Но эта мысль лишь напомнила ему, что сам он не был одним из Бессмертных, не был суперзвездой, а был всего лишь рекламным агентом за два пятьдесят в день, который без перерыва и без особого успеха пытался придумать, под каким углом строить рекламную компанию для очередной приключенческой ленты с любовным романом. Круз вошел в этот жанр с запозданием, после всех Бондов и Ипкрессов, после «Арабески» и «Маскарада», после «Калейдоскопа», Флинта, Модести Блейза, а они в свою очередь появились после «39 Ступеней», ну да какая к черту разница, если на этой ленте продюсером был Артур Круз, а это гарантировало и внимание критики, и выгодные даты для показа в кинотеатрах. Если бы Фред Хэнди мог сообразить, каким образом построить рекламу, пристегнув имена Джо Левина, Уильяма Кэсла, Сэма Кацмана и Альфреда Хичкока, они смогли бы заманить лохов в кинотеатры. Он скучал по жизни в Нью-Йорке, где заработал себе язву желудка, вкалывая в рекламной компании. Язва никуда не делась, но теперь разница была в том, что он не мог даже изображать радость, которая компенсировала бы все его неудачи. Он скучал по дням своей молодости, когда писал идиотские стишки для газеты «Фигаро» в Гринвич-Виллидж.

Больше всего ему недоставало тела Джули, которая была на гастролях где-то в штатах Среднего Запада с мюзиклом «Хелло, Долли!» А еще он мечтал о горячей ванне, которая смыла бы усталость. И вымыла бы всю пыль пустыни Мохаве из пор его тела.

А еще ему страшно хотелось есть.

– Эй, Берт, а как насчет вот этого, вот там?

Он постучал водителя по руке и жестом указал на неоновый знак на обочине.

На рекламе значилось: «ШИВИ. СТОЯНКА ФУР И ЕДА.»

– Должно быть, знатная еда, – произнес Кенканнон за его спиной. – Я что-то не вижу никаких фур. К тому же мы знаем, чем питаются дальнобойщики.

Хэнди улыбнулся, услышав парафраз мифа о земляной кукушке. Это был именно тот сорт юмора, который всегда отличал режиссуру Кенканнона.

– Вы не возражаете, мистер Круз? – спросил Берт.

– Ни в коей мере, Берт, – усталым голосом произнес Артур Круз.

Шурша гравием, лимузин подъехал к кафетерию. Заведение было абсолютно музейным экспонатом. В стиле старого железнодорожного вагона. Такие особенно часто встречаются в Нью-Джерси. Алюминиевая шкура кафе была изъедена проказой ржавчины. Окна мутные от грязи. На двери реклама «Лаки Страйк» и «Эль-Продукто». Три шага к двери по бетонному пандусу.

Паркинг окружал кафе, словно серое озеро из щебенки, мертвенно-холодное в мигающем свете неоновой рекламы. Вывеска вспыхивала и гасла, и тогда желтый неон высвечивал ЕДА, газ, ЕДА, газ, ЕДА…

Двери лимузина открылись, все шесть дверей, и десятеро мужчин вышли, потягиваясь и направляясь к закусочной. Они выстроились в линию, согласно рангу в иерархии.

Круз и Кенканнон, Фред Хэнди, два оператора, трое рабочих, женоподобный гример Санчер и водитель Берт.

Они поднимались по пандусу, что-то бормоча, словно животные, пробуждающиеся после спячки. День был изматывающим. Сцены погони в городишке посреди пустыни Мохаве. И Митчем в своем чертовом лэнд-крузере, названивающий в «Ла Рю» с заказом улиток, которые должны быть готовы к его приезду.

Кафе внутри было залито ярким светом. Работяги, операторы и Берт сели за столик у полупрозрачного окна.

Санчер сразу же отправился в туалет, чтобы побрызгаться пятидневным дезодорантом «Пэдс». Круз сел за стойку бара, а Хэнди и Кенканнон – по обе стороны от него. Продюсер выглядел как старая развалина. А ведь он всегда был подтянутым мужчиной лет сорока пяти.

Он хлопнул в ладоши, и Хэнди увидел, как продюсер принялся крутить на пальце перстень с огромным бриллиантом. Он то снимал, то снова надевал его. «Интересно, – подумал Хэнди, – что он хочет этим сказать».

У Хэнди возникали разные мысли по поводу Круза, и вполне теплые, и безразличные. Круз для Хэнди был работодателем. Ему доводилось видеть, как продюсер вмешивался в процесс съемок, ставя на место молодого сценариста, потому что тот недостаточно оперативно вносил поправки в текст, а это означало дополнительные расходы. Он натравливал агентов друг на друга, чтобы поймать момент, когда нужный ему актер останется без представителей, и его можно будет нанять за весьма умеренную сумму. Но он видел и ситуации, когда Круз проявлял необязательную доброту. Необязательную, потому что это не давало ему никаких доходов, не приносило никаких очков. Однажды Круз проколол шину на оживленном шоссе, и какой-то водитель остановился, чтобы ему помочь.

Круз записал его имя и фамилию и отправил ему комбайн из ТВ и стерео, стоимостью три тысячи долларов. Одна звездулька, которая должна была получить роль, роли не получила, потому что следственное агентство, работавшее на Круза, выяснило, что у нее парализованный ребенок. Ее присутствие на репетициях было не обязательным, поэтому Круз снял ее с роли, ссылаясь на ее малый опыт, но выписал ей чек на ту сумму, которая бы ей причиталась, получи она роль.

Артур Круз был в Голливуде очень большим человеком.

Однако он не всегда был гигантом. Начинал он режиссером монтажа в дешевеньких ужастиках категории В, позже уже режиссировал несколько лент и очутился в кресле продюсера малобюджетных фильмов студии RKO.

На этой ниве он заработал приличное количество синяков, но каждый раз очень быстро возвращался на ринг. Он был вполне молодым человеком, но сейчас выглядел дряхлым стариком, сидевшим за стойкой и крутившим перстень на пальце.

Санчер вышел из туалета и присел у дальнего конца стойки. Это, похоже, подтолкнуло Кенканнона к действию:

– Думаю, мне тоже нужно смыть с рук всю пыль, – сказал он, вставая со стула. Встал и Круз:

– Я только сейчас вспомнил, что целый день не был в туалете.

Они ушли, а Хэнди остался сидеть за стойкой, вертя в руках шейкер с сахаром.

Он в первый раз за все время поднял глаза, внезапно осознав, как он измотан. Повернувшись к нему спиной, официантка стряхивала масло из сетки с картофелем фри. Съемки фильма шли по плану, с этим проблем не было, но увы – не было никакой заманухи для зрителя, никакого крючка, никакой возможности выудить из фильма какой-то неожиданный рекламный поворот. А ведь приходилось платить солидный квартальный взнос за дом в Шерман Оукс. И работа с Крузом была всем, чем Хэнди располагал. Ему было просто необходимо держаться за это. Официантка повернулась к нему в первый раз за все время и начала раскладывать на ближайшем к Хэнди столике салфетки, вилки, ложки, ножи. Треклятый Лос-Анджелес. В нем можно вкалывать без малого девять лет и оставаться ни с чем. Без жилья, с «Импалой» 1965 года выпуска, которую никоим образом не отнести к шикарным тачкам. И проклятый брак с этой мошенницей, продлившийся сорок пять дней. Ему позарез нужна была работа, чтобы отбиваться от своей бывшей, чтобы не дать ей воспользоваться идиотскими законами Калифорнии, позволявшими этой твари отобрать у него дом. Девять лет смыты в унитаз. О Боже, как он был измотан. Официантка наводила порядок в соседней кабинке, обслуживая работяг и операторов. Хэнди угробил все эти девять лет и теперь сидел, недоумевая: какого черта он здесь делает. Ах, да, я же в процессе развода, этим я и занимаюсь. Но девять лет были огромным сроком, безжалостно огромным и бессмысленным. Торчать здесь с Крузом или с любым другим таким же проектом, который великая американская публика забудет в течение получаса… Официантка подошла к нему.

– Готовы сделать заказ?

Он, подняв голову, посмотрел на нее. На секунду у него перехватило дыхание. Он смотрел и смотрел, а шелуха лет и десятилетий улетала прочь. Сейчас он был подростком, сидевшим в кинотеатре «Утопия» в Сент-Луисе, штат Миссури. И он пялился на экран, на котором двигались серые тени. Лицо из далекого прошлого и киносеансы – все было таким знакомым, и все эти воспоминания накладывались друг на друга.

Она заметила, что он, не отрываясь, пялится на нее.

– Заказывать будете?

Он должен был очень точно сформулировать свое обращение к ней.

– Простите, но… Ваша фамилия Лоун?

Только потом он смог понять выражение, которое мелькнуло в ее глазах. Это был ужас. Не страх, не беспокойство, не тревога, не настороженность.

Ужас. Тотальный, сдавливающий горло ужас. Позднее она говорила, что его слова прозвучали как погребальный звон… Опять.

Она застыла. Потом ее рука соскользнула со стойки.

– Валери Лоун? – произнес он очень мягко, напуганный выражением ее лица. Она сглотнула слюну. И кивнула. Едва заметно.

И он знал, что ему нужно говорить исключительно точно. Словно вся ситуация лежала у него на ладони, как хрупкий кристалл, который может рассыпаться от одной неосторожной фразы.

Не: «Я смотрел ваши фильмы еще подростком.» И не: «Что было с вами все эти годы?» И не: «Что вы вообще делаете здесь?».

Требовалось подобрать самые верные слова.

Хэнди улыбнулся как ребенок. Странно, но его морщинистому лицу это шло.

– Знаете, – мягко произнес он, – на скольких дневных сеансах я побывал, влюбляясь в вас каждый раз?..

В ее улыбке светилась благодарность. И облегчение. И расслабленность. И внезапный прилив ее собственных воспоминаний, их горечь, память о прежней жизни. Потом все это исчезло, и перед ним снова стояла пергидрольная официантка в придорожном кафе.

– Что будете заказывать?

Она не шутила. Она отключила прошлое сразу, как ртутный выключатель.

В одно мгновение в ее выцветших голубых глазах была жизнь, а секунду спустя в них уже не было ничего, кроме серого праха. Он заказал чизбургер с картофелем фри. Она снова отправилась к столу с паровым подогревом.

Артур Круз первым вышел из мужского туалета. Он нервно потирал руки.

– Чертов мыльный порошок. Такое же дерьмо, как и их бумажные полотенца.

Он сел на стул рядом с Хэнди. И в то же мгновение в сознании Фреда Хэнди вспыхнул яркий свет. Как просветление, которое случается у наркомана, сосущего кубик сахара, пропитанного дурью! Так и его мозг высвободился и взорвался вовне переливами чудесных цветов. Примочка, фишка, рекламный ход – все было, Боже мой, прямо перед ним, безукоризненное как бриллиант, сверкающий голубоватым светом.

Артур Круз читал меню, когда Хэнди схватил его за руку.

– Артур, ты знаешь, кто это?

– Кто – кто?

– Официантка.

– Мадам Неру.

– Артур, я серьезно.

– Ну хорошо, и кто она?

– Валери Лоун.

Круз вздрогнул так, словно его ударили. Он бросил взгляд на официантку, стоявшую к ним спиной. Она разливала по тарелкам гороховый суп. Круз молча пялился на нее.

– Не верю, – пробормотал он.

– Поверь, Артур. Я говорю тебе, это она.

Круз мотнул головой.

– И какого же черта она делает здесь, в этой Богом забытой дыре? Господи, а сколько лет прошло? Пятнадцать? Двадцать?

Хэнди на секунду задумался.

– Восемнадцать, если считать фильм, в котором она снималась на студии «Юнайтед Артистс» в сорок восьмом.

– Восемнадцать лет, и вот тебе результат. Разносит бургеры с картошкой в дорожной забегаловке. – Круз, произнеся эти слова, пробормотал еще что-то.

– Что ты сказал? – спросил Хэнди.

Круз повторил сказанное, с какой-то непонятной злостью:

– Господи, как низко падают великие.

И прежде, чем Хэнди смог поделиться с продюсером своей идеей, она повернулась и увидела, что Круз пялится на нее. В выражении ее лица ничего не изменилось, хотя было ясно, что она поняла: Хэнди сказал Крузу, кто она такая. Она отвернулась и понесла поднос с супом в кабинку с операторами.

Когда она проходила мимо них, Круз негромко произнес:

– Здравствуйте, мисс Лоун.

Она приостановилась и молча смотрела на него. Почти как сомнамбула, двигавшаяся во сне. Продюсер добавил:

– Артур Круз… Помните?

Она долго не реагировала, потом кивнула так же, как до того кивнула Хэнди.

– Здравствуйте, сколько лет…

Круз улыбнулся странной улыбкой. Почти победной.

– Да уж, сколько лет… Как вы поживаете?

Она пожала плечами, словно указывая ими на стены кафе.

– Прекрасно, благодарю вас.

Они оба умолкли.

– Вы готовы заказывать?

Приняв заказ, она отправилась к грилю. Хэнди наклонился к Крузу и начал лихорадочно внушать ему:

– Артур, у меня фантастическая идея.

Продюсер, однако, витал в иной реальности.

– Что именно, Фред?

– Она. Валери Лоун. Блестящая идея. Сними ее в своем фильме. «Возвращение…» Как ее тогда называли в рекламе? Ах, да, «Мисс в туфлях на завязках.» Это можно будет прокатить в газетах по всей стране.

Молчание.

– Артур, что скажешь?

Круз, улыбаясь, смотрел на свои ладони. И снова принялся крутить перстень на пальце.

– Ты думаешь, мне следует вернуть ее в профессию через восемнадцать лет?..

– Я думаю, что это самая выигрышная идея для раскрутки фильма, которая у меня когда-либо возникала. И я вижу, что тебе она тоже понравилась.

Круз рассеяно покивал.

– Да, Фред, понравилась. Ты башковитый парень. Да, здорово.

Кенканнон вернулся из туалета и сел рядом с ними. Круз повернулся к нему.

– Джим, ты сможешь заняться съемками подвальных сцен с Бобом и каскадерами? На денек-другой?

Кенканнон задумался, закусив губу.

– Думаю, смогу. Придется подправить график, но это забота Берни, а не моя. А что такое?

Круз крутил перстень на пальце и мечтательно улыбался.

– Я вызову Джонни Блэка, чтобы он подправил кое-что в роли Анджелы. Добавил кое-какие детали.

– Зачем? У нас еще нет актрисы на эту роль.

– Уже есть. – Хэнди расплылся в улыбке.

– Есть. Валери Лоун.

– Валери… Да ты шутишь. Она не снималась сколько уж лет… И с чего ты взял, что сможешь ее разыскать?

Круз повернулся и вперил взгляд в согнутые плечи женщины, стоявшей рядом с грилем.

– Ее я смогу разыскать.

Хэнди

Мы говорили с Валери Лоун. Круз и я. Сначала говорил я, потом говорил он, а когда она отказалась говорить с Крузом, с ней снова говорил я.

Она схватила огромный противень с остатками макарон с сыром и выбежала из кухни, направляясь в конец зала.

Мы посмотрели друг на друга и, после того как каждый из нас увидел замешательство на лице другого, вся наша растерянность исчезла. Мы встали и направились к ней. Она плакала, прислонившись к стене. Ночь была очень тихой.

Но Валери, когда мы подошли к ней, не собиралась оттаивать.

Она выпрямилась, вибрируя от гнева.

– Я уже больше пятнадцати лет не играю в ваши игры. Вы можете меня оставить в покое? Если думаете, что это смешно, у вас отвратительное чувство юмора.

Артур Круз замер на месте. Он не знал, что ей сказать. С ним что-то происходило – не знаю, что именно, но его явно заботило нечто большее, чем просто фишка в рекламной компании.

Я перехватил эстафетную палочку.

Хэнди-коммивояжер, Хэнди мастер подмасливать, с лучшим маслом в бизнесе.

– Прошло не пятнадцать лет, мисс Лоун. Прошло восемнадцать с хвостиком.

В ней словно что-то сломалось. Она снова принялась чистить противень.

Круз не знал, останавливать меня или нет, и потому я двинулся вперед. Я прошел мимо Круза, который стоял, открыв рот и положив руку на поручень, выкрашенный дешевой желтой краской. (Краска была того же цвета, что и бродячий пес, которого я как-то переехал в Неваде. Я его не видел. Он выскочил из придорожной канавы прямо мне под колеса. Я ничего не успел бы сделать. Но я остановился и вернулся к месту происшествия. Пес был того же цвета, что и перила в кафе. Дешевая краска грязно-желтого цвета. А пса я до сих пор не могу забыть.)

– Вам нравится здесь?

Она не повернулась ко мне. Я обошел ее. Она стояла, уставившись на противень.

– Мисс Лоун?

Я хотел, чтобы слова мои прозвучали как можно мягче. Искреннее. Я не был уверен, что мне это удалось.

– Если бы я не знал, как обстоят дела… Если бы я не видел вас на экране… Я подумал бы, что вы наслаждаетесь чувством жалости к самой…

Она резко вскинула голову. В глазах ее заплясали искры. Она была в ярости.

– Послушайте, мистер, я вас впервые в жизни вижу. С какой стати вы решили, что можете говорить со мной как…

Но пар был выпущен. Искры в глазах погасли. Она снова стала такой же, какой была минуту назад.

Я развернул ее лицом к нам. Она стряхнула мою руку.

Она не была надувшимся ребенком. Это была женщина, которая не знала, как избавиться от колоссального страха, который становился все более мощным с каждой секундой. Но даже под гнетом страха она не собиралась позволить мне управлять ею.

– Мисс Лоун, мы сейчас работаем над фильмом. Да, это не «Унесенные ветром», это не «Рождение нации», это просто яркое шоу с Митчемом и Лоллобриджидой, и каждому из участников оно принесет немалые деньги…

Круз пялился на меня. Мне его взгляд не понравился. Когда-то он был хватким вундеркиндом, снявшим «Одиноких во тьме», «Рубиновую Бернадетту», «Самого быстрого человека в мире», и ему не нравилась моя оценка его последнего опуса как всего лишь яркого шоу, затеянного ради денег. Но на сегодняшний день Круз уже не был вундеркиндом и снимал он не Кафку, он снимал фильм с претензией на блокбастер, и ему нужна была эта женщина – как и мне, черт дери! Так что плевать на его суровые взгляды.

– Никто не считает, что вы были одной из величайших актрис кино. Вы никогда не были ни Кэтрин Корнелл, ни Бетти Дэйвис, ни даже Пэт Нил.

В ее глазах снова вспыхнула ярость. Будь я моложе, это могло бы меня напугать, как, должно быть, приводило в трепет целую армию ассистентов на пике ее популярности. Но осознание этого факта меня напугало – я действительно нуждался в заработке – и одним лишь гневным взглядом меня было не остановить.

Я поднажал еще, запустив мою лучшую речь в стиле Реймонда Чандлера:

– Но вы все же были звездой, вы привлекали толпы зрителей, потому что в вас было нечто. И чем бы оно ни было, мы хотим арендовать это нечто на какое-то время, мы хотим снова увидеть это на экране.

Она фыркнула и отчеканила:

– Все, что ты сказал, смердит, Джек.

Высокомерие и презрение. Она видела меня насквозь. Но ничего страшного. Я не собирался втирать ей очки.

– И не думайте, что мы тут благотворительностью занимаемся. Нам нужна такая актриса, как вы. Нам нужна фишка – нечто, что позволит нам заманить зрителя. А это означает доллары в кассах кинотеатров. Ну да, черт же подери, леди!

Она обнажила зубы. Похоже, я пробивал ее защиту.

– Мы можем помочь друг другу.

Она ухмыльнулась и начала отворачиваться от меня. Я сделал шаг вперед и ударил по противню изо всех сил. Он вылетел из ее рук и упал на ступеньки. На какое-то мгновение она оцепенела, и я продолжил на нее давить:

– И не говорите мне, что вам очень нравится соскребать остатки макарон со сковородок. Вы слишком долго обитали на вершине. Вот вам бесплатный билет обратно. Берите же его!

По ее венам побежала кровь, и лицо покраснело.

– Я не могу этого сделать, не давите на меня.

Тут в разговор вклинился Круз. Мы с ним работали как классическая пара «хороший коп – плохой коп». Я лупил ее по голове, а он протягивал ей пузырек с аспирином.

– Оставь ее на минутку, Фред. На нее внезапно свалилось столько всего… Дай ей подумать.

– О чем тут, к чертям собачьим, думать?

Ее зажали с двух сторон, и она это понимала, но впервые за долгие годы с ней происходило нечто, и ее мотор, вопреки ее желанию, начинал набирать обороты.

– Мисс Лоун, – мягко проговорил Круз, – контракт на этот фильм и договор на три последующих. С гарантией, что с первого дня съемок вы получаете гонорар, даже если, отыграв свою роль, будете до самого конца просто сидеть рядом с площадкой.

– Я не была перед камерой уже…

– Для этого у нас операторы. Они направят ее на вас. Для этого у нас режиссер. Он вам скажет, где встать. Это как плавание или езда на велосипеде. Кто однажды это умел, уже не разучится.

Круз снова меня перебил:

– Прекрати, Фред. Мисс Лоун… Я помню вас со своих ранних дней. С вами всегда было легко работать. Вы никогда не капризничали, вы делали дело. И всегда помнили свой текст.

Она улыбнулась. Едва заметно. Но она помнила.

И рассмеялась.

– Славные воспоминания, не более того.

Тогда и мы с Крузом заулыбались. Она была на нашей стороне.

С этого момента все, что она говорила, было нам на руку. Она была нашей.

– А ведь знаете, мисс Лоун, я был в вас по уши влюблен, – сказал Круз, очень значимый человек в Голливуде.

Она благодарно улыбнулась ему, как девочка-подросток.

– Я подумаю, – сказала она и потянулась за противнем.

Круз ее опередил:

– Я не дам вам времени на раздумья. Завтра в полдень за вами придет машина.

С этими словами он протянул ей противень.

Она неохотно взяла его.

Мы выкопали Валери Лоун из-под бесчисленных слоев ее жалости к себе, анонимности, из могилы, которую она выбрала для себя по причинам, которые я смутно начал понимать. Когда мы вернулись на свои места в кафе, у меня впервые мелькнула Мысль. Вот эта Мысль: «А что, если все наши планы ей совсем не на пользу? И голос мультяшного утенка Дональда крякнул у меня в голове: “С такими друзьями, как ты, Хэнди, никакие враги не понадобятся”».

Пошел ты нахрен, Дональд.

2

Экран залился мерцающим светом, и Валери Лоун, на двадцать лет моложе, с подплечниками по моде 1940-х, впорхнула в комнату. Кэри Грант оторвался от микроскопа и со своим фирменным аристократическим раздражением спросил ее, где она была. Валери Лоун – с тщательно уложенными светлыми волосами – сняла перчатки и села на край лабораторной стойки. Скрестила ноги. Лодыжки были обхвачены завязками туфель.

– А ножки у нее и сейчас чертовски хороши, Артур, – сказал Фред Хэнди. Дым сигар уплывал к потолку просмотровой комнаты. Артур Круз не ответил. Он был целиком поглощен созерцанием прошлого.

Блондинка, полные бедра, маленькие груди, очаровашка, но не худенькая как Джин Артур, не холодная как Джоан Кроуфорд, не светская леди как Грир Гарсон. Если с кем и можно было сравнивать Валери Лоун во времена ее славы, так это с Энн Шеридан. Но и это сравнение было бы не вполне корректным. Явная энергетика женственности в манерах, умная девочка, которая знает что почем. Динамика. Но в случае Валери была какая-то доступность: в том, как она изгибала бровь, как демонстрировала руки и шею. Чувственность в сочетании с реальностью. Что же сломало ее самоконтроль, превратив его в хрупкую настороженность, которую Хэнди явно ощутил в придорожном кафе? Он смотрел фильм, но ничего подобного не было в Валери Лоун двадцать лет назад.

Когда ее глубокий бархатный голос умолк, Артур Круз потянулся к пульту рядом со своим креслом и нажал несколько кнопок. В проекционной кабинке погас свет, зажглись люстры в зале и спинки сидений выпрямились. Продюсер встал и вышел из просмотрового зала. Хэнди шел за ним следом, ожидая каких-то комментариев. Они в течение вот уже восьми часов смотрели старые ленты с самыми знаменитыми хитами Валери Лоун.

Дом Артура Круза был построен вокруг просмотрового зала.

Как и сама жизнь его была построена вокруг киноиндустрии. Через дверь – выход в гостиную с роскошным навощенным полом, с огромными дубовыми балками высоко под потолком. Мужчины не разговаривали друг с другом. Гостиная тоже была огромной, размером едва ли меньше баскетбольной площадки. В одном ее углу – напротив камина – стояло глубокое кресло, в которое опустился Круз. Гостиная была пустой и погруженной в молчание. Можно даже было слышать, как на пол опускается пыль. В прошлом – и не единожды – это был веселый живой дом, и когда-нибудь он снова станет таким. Но сейчас под высоким потолком их голоса отдавались эхом, как в горном ущелье. Артур Круз обращался к своему пиар-менеджеру.

– Фред, я хочу раскрутки по полной программе. Хочу, чтобы ее видели все и всюду. Хочу, чтобы ее имя звучало так же, как и в прежние времена.

Хэнди поджал губы, хотя и кивал, соглашаясь с продюсером:

– Это потребует немалых денег, Артур. Мы уже почти исчерпали наш рекламный бюджет.

Круз закурил сигару.

– Это будут внебюджетные деньги. Проводи их по отдельной графе. Я покрою все расходы из собственного кармана. Оформлять нужно по пунктам, для налоговой, но в расходах не стесняйся.

– Ты представляешь, в какую сумму это влетит?

– Не важно. Сколько бы ни было, в каких бы деньгах ты не нуждался, приди ко мне, назови сумму, и получишь ее. Но мне нужна классная работа за эти деньги, Фред.

Хэнди долгое время смотрел на Круза и, наконец, произнес:

– Возвращение Валери Лоун мы отыграем по полной, Артур.

– Не сомневаюсь. Но хочу тебе сразу сказать, что этот выигрыш никак не будет соразмерен тому, что ты потратишь. Не как приманка.

Круз сделал глубокую затяжку, и голубой дымок заструился в темноту над их головами.

– Меня не заботит, какой выигрыш принесет нам этот фильм. Это солидный товар, и он сам на себя заработает. Дело тут в другом.

Хэнди с трудом скрывал удивление:

– И в чем же?

Круз молчал. Наконец он спросил:

– Ее поселили в Беверли Хиллз?

Хэнди уже вставал с кресла.

– Лучшее бунгало в округе. Ты бы видел, как ее встречали.

– Вот такой прием для нее и должен быть всюду, Фред. Сплошные поклоны и книксены при встрече старой королевы.

Хэнди кивнул и направился к прихожей. В гостиной царил полумрак, огни камина играли на стенах. Хэнди вынужден был говорить громко, чтобы голос его достиг слуха Круза. Огни плясали, извивались. Фред Хэнди спросил:

– Но почему дополнительная денежная подкачка, Артур? Я всегда нервничаю, когда мне велят тратить деньги, не считая.

Над креслом, в которое погрузился Артур Круз, вился дымок сигары.

– Доброй ночи, Фред.

Хэнди постоял с полминуты и, смутившись, направился в прихожую. В гостиной царила тишина, и лишь редкое потрескивание горящих поленьев эту тишину нарушало.

Артур Круз потянулся к столику и снял трубку телефона. Набрал номер.

– Бунгало мисс Валери Лоун, будьте добры… Да, я знаю, который час на дворе. Это Артур Круз… Спасибо. – Долгая пауза, потом какие-то звуки по другую сторону линии.

– Алло, мисс Лоун? Это Артур Круз. Да, спасибо. Простите, что потревожил вас… Что, в самом деле? Мне почему-то казалось, вы еще не спите. Я тут подумал, что вы, возможно, нервничаете. Первая ночь на новом месте, и все такое.

Он слушал голос на другом конце линии. И не улыбался. Потом сказал:

– Я просто хотел позвонить и сказать вам, что все будет в порядке. Бояться нам нечего. Абсолютно нечего.

В глазах его вспыхнул странный свет, и свет этот пробежал по проводам, словно пытаясь высветить собеседницу Круза. В элегантном бунгало. Сидящую в темноте. Лунный свет покрывал полкомнаты патиной легкого золота, окрашивая даже углубления в подушках светло-желтой охрой.

Валери Лоун. В полном одиночестве.

В лунном тумане Беверли Хиллз – великолепная подсветка с неба с янтарным лучом главного прожектора, наращивающего яркость четырех рассеивающих светопушек и четырех вспомогательных, работающих со светом на фоне великолепной звездной панорамы с дюжиной панорамирующих прожекторов, идеально подсвечивающих ее парой вспомогательных фонарей, диффузными экранами, представляющих ее в пеньюаре цвета пыли с крыльев мотылька.

Валери Лоун, вне поля зрения камеры, но в объективе Господа Бога и в заряженных электричеством глазах Артура Круза, и все еще САМЫМ КРУПНЫМ ПЛАНОМ.

Она поблагодарила его, явно пораженная его добротой.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил он.

Ему пришлось попросить ее повторить ответ, она говорила шепотом. Но ответ был: «Ничего», и он пожелал ей доброй ночи и собирался повесить трубку, когда она позвала его.

Для Круза ее голос прозвучал из гораздо более далекого далека, нежели отель в Беверли Хиллз. Казалось, что голос ее долетает из Страны Мучнистой Росы, из страны, где лоснящиеся существа движутся в темноте. Из того места, где единственной безопасной позой была бы поза пассажира самолета при аварийной посадке: руки, обхватившие колени, подбородок прижат к груди, пальцы сплетены так, что, если глаза, затянутые пленкой новорожденного птенца, вдруг откроются, сквозь эту пленку видны будут расслабившиеся пальцы. Это был голос из страны, где невозможно спрятаться.

Он отозвался через несколько секунд, потрясенный испугом в ее голосе.

– Да, я здесь. – Теперь он уже не мог ее видеть, даже своими заряженными электричеством глазами. Потому что Валери Лоун сидела на краешке кровати в своем бунгало, она уже не купалась в туманном свете, сейчас все лампы и люстры в бунгало высвечивали ее резким ярким светом. Она не могла выключить его. Валери просто окаменела от страха. Непонятного страха, без причин, без какой бы то ни было определенности. Он просто жил в ней: физически ощутимое присутствие.

И в комнате вместе с ней было что-то еще.

– Они… – Ее голос прервался. Она знала, что на другом конце линии Круз напрягся, ожидая продолжения.

– Вам послали шампанское. – Говоря это, Круз улыбнулся. Она наверняка будет тронута.

Валери Лоун не улыбнулась. Она просто не могла улыбаться. И тронута она не была. Бутылка на стеклянном столике казалась огромной.

– Спасибо. Это было. Очень. Мило. С вашей стороны.

Медленно, в том же темпе, в котором она сообщила ему о получении шампанского, Круз спросил:

– У вас все в порядке?

– Я боюсь.

– Вам нечего бояться. Мы все в вашей команде, вы же знаете это…

– Я боюсь шампанского… Я так давно…

Круз не понял и сказал ей об этом.

– Я боюсь его пить.

Теперь он понял. И не знал, что сказать. Первый раз за много лет он испытывал жалость. О, эмоции были ему хорошо знакомы: симпатия, и ненависть, и зависть, и восхищение, и даже обнаженная похоть. Но жалость была чем-то, от чего он давно отвык. Последний раз он испытывал это чувство к бывшей жене и к сыну восемь лет назад, и теперь он не знал, что сказать.