...и как кот на мягких лапках, я шел тихо-тихо, крался... Словно привидение в старом доме — не принимая облика. Подобно весеннему бризу в траве. Я шел, и шаги мои были легки.

Они не будили эха. А в лабиринте оказалось куда теплее, чем обычно. Стены были неприятно горячими на ощупь — странное изменение, прежде здесь царил холод. Я осторожно выглянул из-за угла и увидел Минотавра. Не подозревая о моем присутствии, он читал Библию в кожаном переплете, полностью поглощенный этим занятием.

Медленно, чтобы не потревожить, я прошел мимо. Он не заметил.

Пасифая, вот твое страшное дитя.

Минос, твой лабиринт уродлив. Его нужно раскрасить и сделать удобнее.

Тезей, оставь свой меч в ножнах, ибо не нужно убивать печального и скромного Минотавра.

Провал светился оранжевым и пульсировал от поднимавшегося вверх мысленного жара. Опаляя края, он растекался по тоннелям лабиринта, изгоняя холод. В центре пропасти горела раскаленная добела точка.

Я потянулся и ухватил ближайшую мысль. Это было оружие, но вовсе не панацея, чтобы исцелить все скорби мира, никакого абсолютного дракона, которого я искал.

Формула вещества, вызывающего крысоподобную мутацию у нерожденных младенцев...

Излучение, способное мгновенно вытягивать влагу из живых тканей, за считанные секунды превращая тело в иссохшую мумию...

Там было множество ассоциаций с Б, некоторые из них вели к одной дальней точке, природу которой я не мог определить...

...слишком много мыслей с Б. Я стал исследовать их истоки и предназначение, но они, кажется, были совсем не тем, что нужно.

И тогда я нашел его, абсолютное оружие.

Случайная мысль. П... Поле Силы, способное не пропускать ничего, даже воздух, не позволяющее проникнуть внутрь ни бомбе, ни бактерии... Поле...

Я поймал эту мысль и осторожно повел к основному потоку, к водовороту. Вот оно — абсолютное оружие, которое сделает все другое ненужным.

Я думал, что действовал тонко, но я недооценил Ребенка. Позади меня зацокали копыта.

— Пошел вон!

— Нет. Ты не понимаешь.

— Это ты не понимаешь!

Он ринулся вперед, но я быстро отступил в сторону, ударил его и толкнул через край, в пропасть...

Теория Поля Силы провалилась в водоворот. Вскоре ее услышат в темной комнате, запишут и передадут тому, кто воплотит в жизнь.

Откуда-то из пропасти раздался вопль, оглушительное улюлюканье, которое разнеслось по всем тоннелям, отдаваясь эхом. Подтянувшись на краю пропасти. Минотавр перевалился на площадку. Я понял, что кричал не Минотавр, но больше не видел никого.

— Что это такое? — спросил я, пытаясь перекричать невообразимый шум.

Глаза его дико вспыхнули, он открыл рот, и я с ужасом увидел скользнувшую вперед змею.

От моего удара он упал обратно в пропасть — и на этот раз полетел на дно.

Пора в обратный путь, решил я, но когда подошел к пещере, свод ее рухнул, осыпав каменной крошкой мои ботинки. Выхода больше не было.

Я направился к морю и увидел, что водоворот стихает. Там тоже не было выхода. Никакой надежды! Забавная ситуация. Иисус, который не может восстать из гробницы, потому что она заперта. Но я ведь избавился от этой иллюзии, разве нет?

Что здесь происходит? Я закричал, перекрывая вопль, который все еще несся из пропасти. И тут мне показалось, что я могу отыскать причину происходящего, если прослежу эту мысль. Я потянулся к бурлящей реке и нашел ее...

Б... Б... ББББББББББББ... Беги по траве среди холмов.., к Б.., к Богу Богу Богу.., он Бурей проносится над холмами, Безжалостный... БогБог... БОГБОГБОГБОГ... Беспорядочно.., зачем?., поймал ветер — поймал Его, чтобы оБнаружить Его цель, мою цель... БББББ...

И тогда я все понял. Цель жизни Ребенка поколебалась, когда он повстречался со мной, — точно так же, как и моя. Он не мог больше считать себя Христом Второго Пришествия, непорочно зачатым. Но у него не было компьютерного психиатра, чтобы разобраться в этом, и женщины, которую он любил и которая любила бы его. Лишенный общения, он обратился к теории в поисках ответа.

БОГБОГБОГБОГ.., пойман в пещере, чтобы дать ответ... БББББ...

Я последовал за этими мыслями до самого конца, я шел против воли. Это была абсолютная теория, и он верил в нее безгранично...

Он пытался установить контакт с Богом.

Ребенок обнаружил местонахождение верховной сущности, наделенной высшим разумом, и спросил, в чем смысл жизни и того хаотического мироздания, в котором живут люди. И ему ответили. Его проблема была решена.

Он спросил, что было в центре творения. И получил ответ.

А я оказался пойманным в ловушку.

Нас здесь теперь стало трое.

Ребенок. Симеон и Бог.

И все мы трое были совершенно безумны.

Часть вторая

Человечность восстановленная...

Глава 1

Пойманный хитросплетениями мысли Ребенка, я почти утратил представление о том, что реально, а что — нет. Здесь, среди поразительно контрастных руин его подсознания, расплывчатые аналогии были столь же конкретны, как и известный мне земной мир. Камни оказались так же изъедены непогодой, листва деревьев играла всеми оттенками зелени, какие я видел и прежде, ветер менялся от пронзительно ледяного до удушающе жаркого, хотя чаще был просто умеренным. Там обитали птицы и животные, которые, хотя в той или иной степени отличались от своих реальных прототипов, были вполне достоверны, но более красочны и оригинальны. Поначалу я принялся систематизировать отличия реального мира от его аналога, существовавшего в мозгу Ребенка, но это знание лишь вызвало у меня меланхолию и неудовлетворенность, а вскоре вогнало в некое подобие маниакально-депрессивного психоза. Я понял, что если всю оставшуюся жизнь проведу здесь, то забуду другой мир, тот, который знал прежде. И ради спокойствия моей души я должен также забыть, что, случись Ребенку умереть, умру и я, плененный его внутренним миром. Такова уж новая реальность, в которой я оказался, и оставалось только поскорее к ней приспособиться. И я приспосабливался.

Придя в себя и снова обретя способность мыслить, я не смог определить, сколько времени провел в беспамятстве. Постепенно в сознании всплывали обрывки воспоминаний. Я вспомнил, как бежал вдоль каменных каньонов, которые дрожали и меняли цвет, рушились, исчезали и воздвигались заново; там были дикие скалы, певшие погребальные плачи, переходящие в долгие пронзительные крики и стенания, — заслышав их, я падал, зажимая уши руками, и тоже кричал. Я видел пятнистые небеса, переливавшиеся всеми оттенками то желтого, то красного цвета, а иногда в них возникали отвратительные черные и коричневые вихри. Я восходил к холоду и спускался в жару. Побывал на берегах странных морей с водой вязкой, как сироп, и возле озер, от которых пахло бренди. Мне являлись темные фигуры, подобные гигантским паукам, танцевавшим среди бесконечных паутин из клейких белых нитей, слизни, ползавшие по стенам и исчезавшие, едва я подходил поближе, чтобы рассмотреть их. Временами мимо меня проносился Поток Силы, вихрь безумной струящейся энергии, который был Им — Богом, безумнейшим из нас троих. А потом я очнулся, лежа на полу широкого тоннеля, словно упал на бегу, спасаясь от чего-то страшного. Я сел, огляделся, понял, что действительно оказался в ловушке. Делать нечего — нужно постараться извлечь как можно больше пользы из теперешнего моего положения.

Кроме того, я лелеял слабую надежду: возможно, душа этого морщинистого мальчика, этого Ребенка, выздоровеет. И тогда откроется путь наружу, появится способ вернуться в мое собственное тело. А его непременно должны сохранить там, в ИС-комплексе, — питать внутривенно, содержать в порядке, надеясь, что я вернусь, как только смогу. Если Ребенок станет нормальным, я сумею пробиться через подсознательные блоки и вернуться в свое тело. Я вновь обрету свободу! Даже такая малюсенькая надежда помогла мне остаться в здравом уме, чтобы не обезуметь и не вернуться в свое тело сумасшедшим.

Существовала к тому же еще и возможность, тщательно исследовав этот кошмарный ландшафт, отыскать щелку в холодном камне, который не давал мне уйти. Я мог потратить на поиски сколько угодно много дней, все равно делать больше нечего, и в конце концов найти выход. Конечно, вероятность удачи очень мала, ибо ментальный аналог Ребенка огромен, это целый мир, и, по-видимому, потребуются годы и годы на то, чтобы исследовать все его уголки. К тому же сознание разрушенное, пытающееся полностью скрыться от реальности, вряд ли оставит брешь в своей ограде.

Но я надеялся. У меня оставалась только надежда, и я ее бережно лелеял.

Глава 2

Итак, обретя здравый ум и решимость, я начал исследовать место, в котором оказался. Мне не нужно было запасать провизию для моего путешествия, каким бы долгим оно ни оказалось, ибо я больше не нуждался в физической пище и не испытывал голода — только изредка посещало смутное воспоминание о былой жажде. Я не мог чувствовать ни боли, ни наслаждения — разве что на эмоциональном уровне. Хотя этот мир казался таким же осязаемым, как реальный, я двигался через него словно привидение, автономно. Я мог добывать пищу и питье из воздуха — так же, как сотворил себе меч для сражения с Минотавром, потому что оставался на том же уровне психической энергии. Но это было бы просто игрой с единственной целью — сделать этот мир не столь чуждым мне и более похожим на привычный. И я решил, что сумею выжить, только забыв истинную реальность и полностью приняв эту.

Мне не требовался отдых, потому что мое здешнее тело не знало усталости. Я мог бежать, позволив ветру трепать мои волосы, много часов подряд, и мышцы не уставали.

Решив тронуться в путь, я вышел из пещеры на выступ шириной не более двух футов посреди склона неимоверно огромной горы, серый камень которой был источен непогодой. Ниже росли искривленные ветром деревья, их корни вспучивали почву, как гигантские щупальца. Густая пелена скрывала небо — толща серых туч перетекала от горизонта до горизонта. Ленты тумана тянулись вниз по склону горы, касались деревьев и обвивали мои ноги, так что ниже колен я ничего не видел.

Я пошел вверх по тропе, погружаясь в темноту. Иногда тропа исчезала, и мне приходилось карабкаться по крутизне, пока я не находил ее вновь. Страха я не знал, ведь ничто не могло мне повредить — пока Ребенок жив, я, заключенный внутри его сознания, неуязвим.

Дни — а может, недели — спустя я добрался до вершины серой горы. Там было четыре пика, каждый высотой с человеческий рост, между которыми вполне хватало места, чтобы встать. Я протиснулся туда и огляделся, надеясь взглянуть на мир, порожденный измученным разумом.

Все вокруг окутал туман, скрывавший тот путь, который привел меня наверх. Было холодно и сыро, и на мое обнаженное тело оседали блестящие капли влаги, однако этот холод не причинял мне неудобств. В сумрачном свете, к которому уже успел привыкнуть, я ясно различал повисшие на волосках моих рук и ног капли росы — они походили на жемчужины в этом мерцающем полумраке.

Я смотрел с вершины во всех направлениях. Иногда серая завеса приподнималась, приоткрывая странные картины. Похоже, до любого уголка этого мира от вершины рукой подать — миля самое большее. Я видел зеленые поля и серебристые реки, прорезавшие их подобно извивающимся змеям. Холодные белые равнины, покрытые снегом, с торчащими ледяными торосами, похожими на сломанные зубы. Взору моему представало нечто похожее на непроходимые джунгли, где черные цветы расцветали в темной зелени. Бесконечные мили песка, раскаленного добела безжалостным солнцем. Горы сухой земли, хаотично разбросанные по пересеченной местности. Была там гряда расколотых черных гор, и солнечный свет, отражаясь от их мрачно поблескивавших отполированных поверхностей, становился коричневым.

Было ясно, что мне придется исследовать все эти места, чтобы найти путь наружу — если он вообще существует. Я покинул свое убежище меж четырех каменных колонн, снова ступив на тропу, извивавшуюся по склону горы.

Позади осталась треть пути вниз, когда неведомые твари упали из тумана, скользнули у меня над головой, рассекая воздух острыми темными крыльями и противно вопя. Я посмотрел вниз, туда, где исчезли незнакомки, а они тем временем возникли снова и грациозно устремились ко мне. Теперь удалось разглядеть их получше — похожи на летучих мышей и покрыты черной шерсткой, теплой и уютной на вид. У них было по паре больших глаз, которые смотрели на меня взглядом, исполненным глубочайшей меланхолии.

Они уселись на тропу передо мной, свернув за спиной крылья. Там, где их крылья соединялись с плечами, росли маленькие ручки, непропорциональные и бесполезные.

— Куда ты идешь? — спросила меня большая тварь.

— Во все страны, — сказал я.

— Они велики. И многочисленны.

— Время у меня есть.

— Это верно.

— Откуда вы взялись? — спросил я, отлично зная, что это создания мысли Ребенка, придуманные им точно так же, как и все прочие животные, населившие его мир, однако меня заинтересовала их кажущаяся разумность.

— Мы из... Мы оттуда, где он пойман.

— Где пойман Ребенок? — спросил я.

— Да, — подтвердила самая маленькая тварь.

— Почему Ребенок не пришел сам? Почему он должен принимать обличье птиц?

— Он пойман. Он хочет выйти, но пути нет, разве что через бессмысленных животных, живущих в его ландшафтах. Может лишь дотянуться до нас, сделать крупнее, чем мы были, и обозревать эту Землю нашими глазами.

— Вы можете проводить меня туда, где заключен Ребенок?

— Мы не знаем.

— Но он же может сказать вам.

— Он тоже не знает, — заявила тварь поменьше.

— Но, в сущности, вы обе и есть Ребенок, — возразил я.

Ветер толкал нас, но мы не придавали этому значения.

— Я тоже так полагаю, — согласилась ее более крупная подружка. — Но на самом деле мы мало на что способны. Помогаем ему по мере возможности. Но, наделив нас разумом и психической мощью, он не в состоянии полностью овладеть нами и говорить через нас так, как он хочет.

Что такое беженский шик? – говорит Флоренс.

Меньшая крылатая тварь шагнула вперед и заговорщически склонила голову:

Не знаю, – говорит Брит. – Это что, вопрос на засыпку?

— Ты, конечно же, знаешь, что он безумен, а потому отстраняется от полного контроля над своим внутренним миром. Мир остается, и он поддерживает в нем жизнь, но не разделяет более его гармонии.

Нет, – говорит Флоренс. – Я серьезно хочу узнать, что это такое.

— Понимаю, — кивнул я. — Но зачем вы пришли ко мне?

Название группы? – говорит Бритт.

— Мы живем в горах, — сказала тварь побольше. — Пока ты здесь, мы должны поговорить с тобой о твоем путешествии.

— Говорите, — сказал я.

Начал накрапывать мелкий теплый дождь.

Эти слова я увидела на полу автобуса, – говорит Флоренс. – Они были на первой странице одного из тех журналов, что выходят вместе с газетами по выходным. Там была фотография с людьми в одежде, и на ней были написаны слова: беженский шик. И я задумалась: я и сама уже начинаю переживать, что встану завтра утром, а у меня нет чистого сменного белья, поэтому мне стало интересно, каково это – никогда не знать, что случится с тобой дальше, или не иметь возможности помыться и узнать, найдется ли чистое место для сна, а на следующий день все сначала.

— Мы не знаем, что именно должны сказать, — продолжила моя собеседница. — У нас есть только основное побуждение. Мы понимаем: Ребенок хочет поделиться с тобой соображениями о твоей идее путешествовать, но не можем точно сказать, какими именно. На наш взгляд, он хочет, чтобы ты продолжал путешествие. Возможно, он чувствует, что ты найдешь то место, где он сейчас находится, и освободишь его.

Заговариваешь мне зубы всей этой левацкой кликушеской болтовней? – говорит Брит.

— Возможно.

Флоренс поводит глазами.

— Мы знаем, что там темно, холодно и какие-то мерзкие создания ползают по синему полу, все время ползают вокруг него, не давая ни минуты покоя. Такое у нас впечатление.

Или это манипулятивная попытка заставить меня постирать за тебя одежду? – говорит Брит. – Тебе же двенадцать. Для сказок на ночь уже взрослая, а стирать свои трусы еще маленькая? Постирай их сейчас и повесь вон там на батарее с полотенцами. До завтра высохнут.

— Попробую отыскать это место, — пообещал я. — А теперь мне пора идти.

Я просто спрашиваю: что это такое? – снова говорит Флоренс. – Что такое беженский шик?

Без единого слова они взмыли над пропастью, скрылись в тумане, с шумом рассекая его крыльями, и улетели.

Брит поворачивается к девочке спиной, прислоняется к столу с телевизором и закрывает руками лицо, словно не хочет чего-то видеть.

Я устремился вниз, миновал вход внутрь горы. Шел еще день и оказался в поросшей деревьями долине, где в воздухе пахло соснами и цветами. Там меня поджидало похожее на волка создание с косматой головой и полной пастью острых зубов. Глаза его блеснули сталью.

Какого хера я здесь делаю? – говорит она.

— Я поведу тебя через долину, — сказал он, скребя землю когтями. — Я знаю ее и могу дать тебе заглянуть во все дыры, какие только здесь есть.

Вы моя частная охранница, – говорит Флоренс. – Охраняете меня от лица СА4А. СА4А с тобой, СА4А для тебя, СА4А вместе.

— Прекрасно.

Это слоганы СА4А. Они на постерах, развешанных по всему центру, чтобы каждый, кто прочитает, знал о политике СА4А – равенство подхода для всех независимо от пола, расы и религии.

— Но сначала ты должен изменить себя. Прими мой облик, чтобы нам было удобнее.

Задрачиваешь меня? – говорит Брит, не убирая ладони с глаз. – Только попробуй. Только попробуй надо мной прикалываться.

Я забыл, что воображаемое тело, избранное мной для путешествия по внутреннему миру Ребенка, не единственное, которое может вместить мою психическую энергию. Облик человека не был чем-то обязательным или существенным: психическая энергия способна принять любую форму, какую я пожелаю. Я ослабил поверхностное напряжение потока, позволив моему человеческому телу расплыться, утратить контуры и исчезнуть, и стал меняться, пока не превратился в двойника ожидавшего меня волка.

Нет, – говорит Флоренс. – И в мыслях не было. Просто говорю на одном из наших языков.

Зачем тебе частная охранница? – говорит Брит. – Тебе и так неплохо живется на свете. У тебя все схвачено. Занимаешься своими делами, и перед тобой все двери, блядь, нараспашку. Я тебе не нужна.

Я фыркнул, поскреб по земле бритвенно острыми когтями и увидел перед собой кучку земли. В этом новом теле я чувствовал силу, которой никогда не ощущал прежде, передо мной открылась иная перспектива в мире, окружавшем меня. Как будто я родился ликантропом.

Нужна, – говорит Флоренс. – Как же вы не понимаете? Ведь это ясно как божий день.

— Идем, — сказал я.

Нет, – говорит Брит. – Не догоняю. Понятно?

Волк повернулся и потрусил между могучими деревьями, его лапы взрывали сухие коричневые сосновые иглы, сплошным ковром устилавшие землю. Они осыпали меня, когда я поторопился последовать его примеру.

Бриттани, мы очеловечиваем машину, – говорит Флоренс. – Действуй по программе очеловечивания машины.

Я бежал, и мое дыхание паром поднималось в холодном воздухе. Земля стелилась подо мной. Во все стороны разбегались мелкие зверюшки, в страхе спеша убраться с моего пути. Это была совершенная реальность, и она делала меня царем зверей в этой части леса. Я ощущал необыкновенный восторг от своего всемогущества и превосходства над мелкими тварями. И пока был упоен этим чувством, подстерегавшая меня опасность тянула ко мне ледяные пальцы, — а я ни разу не задумался об этом, не осознавал этого...

Мы? – говорит Брит.

Я наслаждался работой мышц, которой не знал ни будучи человеком, ни будучи духом. Мы выбежали на поляну. Сосновый лес кончился. Мы мчались бок о бок, стремительно, уверенные в себе.

Да, – говорит Флоренс. – Я не могу сделать этого без тебя. Никто не может.

Началось настоящее путешествие.

Брит все так же не убирает ладони с глаз.

Поясни, – говорит она из-под ладоней.

Глава 3

Ладно, в общем так, – говорит Флоренс. – Машина работает только потому, что, во-первых, люди заставляют ее работать, а во-вторых, люди позволяют ей работать. Так? Согласны?

Мы крались по чащобе, продираясь через подлесок, вынюхивая запах Ребенка, запах его ментальной сущности. Иногда я забывал обо всем, кроме моих могучих плеч, смертоносных когтей и зубов, чрезвычайно острого нюха.

Угу, – говорит Брит.

Потому я решила, что попробую использовать ее напрямую. Попрошу ее поработать на меня – для разнообразия, – говорит Флоренс. – И она согласилась. Вы согласились.

Нам приходилось пробираться сквозь темные заросли вдоль склона горы, обращенного к лесу, рыскать во мраке самых потаенных уголков, где зрение отказывалось служить нам. Переворачивать гнилые стволы рухнувших деревьев и разрывать землю у корней, разыскивая нору, через которую можно было бы пробраться в темницу Ребенка. Мы ныряли в пенящиеся водопады, которые низвергались в долину с высоты тысячи футов, разыскивая пещеры за водными завесами, и не находили ничего. Если и существовало место с синим полом, где Ребенок лежал, окруженный неописуемыми злобными монстрами, то в этой долине его не было. Не было там и двери в его подсознание, и выхода отсюда. Похоже, мое путешествие обещало продлиться гораздо дольше, чем мне думалось.

Ох, – говорит Брит, по-прежнему видя лишь внутреннюю сторону своих ладоней. – Ну и чем же ты мне отплатишь за эту работу, за которую мне в будущем по-любому светит дуля с маком?

Своим уважением, – говорит Флоренс. – Это ваша лепта. Наш долг перед обществом.

По некоторым причинам я был рад его продолжению. Мне очень не хотелось расставаться с тем обликом, который я принял, и возвращаться в мир, чтобы снова стать человеком.

Да ты у нас просто мастерица слова, – говорит Брит.

Шел снег. Волк вел меня через поля к непроницаемой стене тумана, отделявшей эту часть мира от следующей. Большие белые хлопья оседали на наш мех, и мы мерзли, труся рысцой вперед.

Да, – говорит Флоренс. – Я собираюсь писать книги. Когда-нибудь вы прочитаете книгу, которую я напишу о вас.

Это обещание или угроза? – говорит Брит.

Мы бежали след в след, и тут слева от нас запахло чем-то вроде оленя. Мой товарищ кинулся за ним. Я поспешил вдогонку, чуя ветер, снег и запах плоти мелких тварей. И тут увидел, как он прыгает.., приземляется... Воздух задрожал от крика его жертвы.

Флоренс смеется.

В этот миг, когда агония разорвала воздух криком и гордость удачной охоты охватила меня, я чувствовал себя больше волком, чем человеком, и опасность стала расти неотвратимо.

И не говорите, машина, – говорит она.

Я подошел к собрату и принюхался, глядя, как он рвет мясо. Кровь ударила струей из разорванной артерии, заалев на его темной шерсти. Она стекала по его клыкам, пятнала снег вокруг, застывала на холоде. И запах ее возбуждал.

Брит наконец оборачивается, убирает руки с лица, смотрит прямо на Флоренс.

Я завыл.

Потому что я в натуре не догоняю, – говорит она. – Почему ты выбрала меня? Меня, а не любого другого, кто сошел с поезда? На том поезде было навалом других сотрудников СА4А. Немало наших на пересменке, и все они в то утро тоже прошли мимо тебя. Так почему я? Что такого было во мне? Почему ты решила, просто взглянув на меня, что да, этот человек, а не тот или вон тот?

Мы вместе сожрали животное, и мой спутник долго смотрел на меня холодными серыми глазами, в которых ничего нельзя было прочесть. Когда мы закончили трапезу, морды у нас были в крови и снег вокруг покраснел от крови, но я не чувствовал отвращения — скорее воодушевление.

Бриттани, – говорит Флоренс.

Мы вернулись на прежний путь и достигли колеблющейся стены тумана, сквозь которую мне предстояло пройти;

Что? – говорит Бритт.

— Хочу вернуться, — сказал я.

Полю, – говорит Флоренс.

— Да? — потрясение выдохнул он.

— Могу я вернуться?

Что значит «полю»? – говорит она.

— Чего ради?

— Присоединиться к твоей стае.

Перестань осуждать людей, – говорит Флоренс.

— Это глупо, и ты это знаешь. Ты должен идти дальше. Иди.

Бритт вздыхает.

Он развернулся и побежал обратно, опустив голову, покрывая каждым прыжком несколько ярдов.

Повезло, что туда-то мы завтра и едем, – говорит она.

Взглянув в вечно серое небо, я ощутил внутри сосущую пустоту и стал разбрасывать снег, докапываясь до земли. Затем ткнулся своим окровавленным носом в снег и перекопал запятнанную белизну. Как мне хотелось остаться здесь навсегда, не заботясь о своей истинной природе и наследии, отправиться за ушедшим волком в его стаю. Ночью мы спали бы в потаенных пещерах, в тепле, и забавлялись со стройными, ладными волчицами, у которых серые глаза и черные, влажно блестящие носы. А днем охотились бы в лесной чаще. Кровь и товарищество — вместе бежать, вместе убивать! Здорово! И я забуду про свинцовые небеса...

Куда? – говорит Флоренс.

Но существовала одна мучительная причина, по которой я должен был пройти сквозь завесу тумана в следующий ландшафт, хотя я и не мог припомнить, какая. Я ступил в туман, напрягся, но не обнаружил опасности, только холодную влажность, и, издав низкое, горловое рычание, прорвался на ту сторону.

В то место, что ты показывала на открытке. Поле для гольфа, – говорит Бритт.

Путешествие продолжалось.

И ты еще спрашиваешь, почему я выбрала тебя, – говорит Флоренс.

Новая секция этой вселенной-в-подсознании походила на Ирландию — каменистая почва, округлые холмы, такие низкие, что не скрывали друг друга из виду, запах моря, отмели, омываемые приливами. У известняковой колонны меня ждал кентавр. Его голову венчали золотые кудри, ниспадавшие на плечи и обрамлявшие мужественное лицо: широкий лоб, глубокие черные глаза, взгляд которых свидетельствовал о стойкости и сильной воле, высокие аристократические скулы, гордый римский нос, тяжелый подбородок. Его грудь и руки бугрились мускулами. Книзу от плоского живота он был черным жеребцом превосходных пропорций.

Она воздевает руки над головой, словно комедийная ведущая детской телепрограммы.

— Мое имя — Касостро, но ты можешь называть меня Кае, — сказал он.

Позже в своем номере Бритт лежит на кровати и переключается между каналами – между передачей про питбулей, которых, возможно, усыпят, а возможно, спасут от легального уничтожения, и новым выпуском «Ученика», где идиоты, подавшие на него заявки, делают пончики с такими вкусами, что никто никогда не станет за них платить, и все лишь для того, чтобы их традиционно опустили во второй половине выпуска.

— Зови меня Симеон, — прорычал я.

Ей интересно: вдруг она встанет утром и обнаружит, что в номере Флоренс пусто и девчонка исчезла.

— Теперь ты должен принять облик кентавра, — сказал Кае, подойдя ко мне. Его копыта гулко стучали по земле и пару раз высекли искры из булыжников. Длинный хвост развевался по ветру, лениво обмахивая бока.

Брит знает, что она не исчезнет.

— Мне нравится облик волка, — сказал я, роя землю. Мои когти скрежетали по камням — я точил их для дальнейших убийств.

Она знает, что Флоренс будет еще как на месте.

— Он чересчур понравился тебе, — сказал Кае. — Это плохо.

Животное в зоопарке рядом с отелем издает звук – взмыкивает, если воспользоваться старинным словом из прошлого и из песен, которое никто больше не употребляет в реальной жизни. Сама она уж точно никогда не испытывала потребности употребить это слово. Но оно как раз подходит для этого случая. Именно взмыкивание.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, глядя на него своими мерцающими глазами, надеясь этим взглядом пробудить в нем ужас. Но ничего не вышло.

— Ты подвергаешься опасности слиться с тем аналогом, который воплощает твою психическую энергию в данный момент. Хотя такая энергия податлива, со временем прочность облика возрастет, подавляя желание принять иную форму. Пробудь волком слишком долго — и ты обнаружишь, что пойман не только обличьем, но и характером этой твари.

— Ерунда, — возразил я, но не очень убедительно и так невнятно, что лишь подтвердило замечание Каса.

— Ты опровергаешь свои собственные слова.

Она думает обо всех разнообразных животных, находящихся всего в двух шагах.

— Я эспер, — сказал я.

— Ну и что?

— Я знаю толк в таких вещах.

В бога душу мать. Скоро ей станет интересно, каково это на самом деле быть ебучим бизоном, пингвином или черт знает чем еще.

— Но не понимаешь особенностей вселенной подсознания. Здесь хватает ловушек, которые в два счета поймают тебя — да-да, именно тебя, учитывая твое прошлое и твое ментальное состояние.

Расскажу себе на ночь сказку, – думает она.

Я копнул землю.

Жила-была охранница следственного изолятора, и она напала на чей-то след. Но чей? Все было загадочно и в то же время очень бесхитростно. Она могла лишиться работы. Или, возможно, получить работу получше. Это могло привести к коренному перелому на работе. Но, возможно, это было и больше чем работа. Возможно, это изменило бы жизнь.

В любом случае она не могла этого не делать, не могла этого не сделать.

— Так помоги мне понять, — выдавил я наконец, обуреваемый сомнениями. Мне не хотелось верить его словам. Я предпочел бы бежать, рвать мясо и играть с самками в темноте логова.

У нее не было выбора.

— Ментальные ландшафты Ребенка населены лишь созданиями из легенд и мифов. Он много читал об этом с тех самых пор, как выучил буквы, просмотрел сотни кинолент. Это было ему интересно, поскольку он надеялся найти цель более привлекательную, чем та, что связана с христианским мифом о Втором Пришествии, который он относил к себе.

Теперь она знает, что история про бордель запросто может оказаться правдой. Эта девчонка в другом номере по коридору стопудово могла запросто войти в бордель и всех там достать, внушить им такое чувство, чтобы они поступили так, как никогда раньше не поступали, и перестали заниматься тем, чем занимались, открыли запертые двери и окна и отвернулись, пока все эти девицы оттуда сваливали.

— Но тот волк совсем не мифическое создание, — возразил я. В волчьем обличье говорить по-человечески было нелегко.

Брит представляет себе их обалделые рожи. Она воображает их ярость, когда привычный эффект контузии, вызванный Флоренс, постепенно сошел на нет и они вспомнили, кто они такие, и сколько нала только что утекло в двери.

Но то, что девчонку при этом не изнасиловали и не убили, хотя ее не защищала целая армия частных охранников, – вот это в голове у Брит не укладывается.

— Есть одна тибетская легенда о монахах, превращенных в волков. Это были люди, которые любили роскошь и предали истину своей религии. Они были жадны до женщин, вина, драгоценностей и еды — до всего, что служит для наслаждения. После того как они надругались над детьми, их Бог пришел к ним в обличье демона и предложил им бессмертие в обмен на души. Он учинил им испытание, желая знать, полностью ли они предались злу или есть еще в их душах что-нибудь хорошее. Но все девять монахов с жадностью ухватились за бесконечную земную жизнь, пожертвовав нирваной, вечной жизнью на ином плане бытия. Тогда Бог дал им бессмертие и сокрушил их души. Но дал бессмертие в облике волков, злобных, всем ненавистных тварей, которые не могут познать женщину и вынуждены прятаться в темных логовах, тварей, неспособных ощутить вкус вина или жареного мяса.

Есть еще шанс, что этот случай и она сама изменили людей, управляющих тем заведением, причем изменили основательно, на уровне жизненных принципов, а не просто наделили на час размытым новым зрением, после чего к ним снова вернулось обычное.

— А ты хочешь, чтобы я превратился в кентавра?

Брит фантазирует, как они прибираются, чистят вонючие комнаты, выбрасывают вонючее постельное белье, окружают добротой оставшихся девушек и женщин, а затем отпускают их, чистеньких, дождавшихся извинений, получившихся свою долю заработанных денег, отпускают в мир с чем-то наподобие свободы, которую эти девушки и женщины думали обрести здесь с самого начала.

— Да. Чем чаще ты изменяешься, тем меньше вероятность, что тебя поглотит какой-нибудь мифологический прототип. А ты, преследуя цель, которой не достичь в человеческом облике, близок к этому.

Она выключает телевизор.

— Я могу сопротивляться.

Забирается в гостиничную постель.

— Ты не можешь, — возразил Кае, отбрасывая назад золотистые кудри. — Именно ты, потому что всю жизнь, как и Ребенок, искал в неверной логике мифов оправдание собственному существованию.

Она думает в темноте, под звуки взмыкивающего существа, довольно приятные, совсем не тревожные звуки – просто звуки, которых она никогда раньше не слышала, новые для нее звуки, звуки животного, сообщающего людям и животным, что оно сидит в зоопарке и интересуется, есть ли где-нибудь в округе кто-нибудь еще, говорящий на его языке. Наверно, ему просто хочется поговорить о том, каково это – сидеть в зоопарке. Наверно, оно хочет спросить: возможна ли для меня какая-нибудь другая жизнь, помимо этой жизни здесь?

— В христианском мифе, — поправил я, недоумевая, зачем спорю.

Девчонка похожа на персонажа легенды или рассказа – такого рассказа, в котором, с одной стороны, совсем не говорится о реальной жизни, а с другой – только так и можно по-настоящему понять хоть что-то в реальной жизни.

— Это тот же самый уровень. Христианский миф может поймать тебя так же легко, как и любой другой. В любом мифе ты найдешь ту же простоту и привлекательность, что и в христианских легендах. И ты никогда не покинешь этого места.

Она заставляет людей вести себя так, как надо, или так, как они живут в другом, лучшем мире.

И тут впервые я вспомнил о Мелинде. Я выкинул ее из головы, забыл об интервью с ней в том, другом мире, о ее улыбке, ее стройном теле. А теперь эти воспоминания заполнили мое сознание.

Через некоторое время Кае спросил:

Перестань осуждать людей.

— Так ты будешь?

— Что?

Бритт смеется в темноте.

— Меняться.

Что такое беженский шик?

— Я полагаю.., да.

Она… какое бы слово подобрать?

— Тогда скорее. Я помедлил.

Еще одно старинное слово из прошлого и из песен, которое больше никто не употребляет в реальной жизни.

— Скорее.

Она – добрая.

И я изменился.



Мы шли через холмы, мы скакали под стальными грозовыми облаками. Мои золотые волосы развевались по ветру — хвост тоже.

Но в этом месте рассказа девчонка все-таки должна ее кинуть.

Эта скачка была куда лучше, чем бег в волчьей шкуре, ибо даровала ощущение радости и свободы.

Значит, не такая уж она – была – и добрая.

Однако Ребенка здесь не было. Мы искали везде. Обследовали даже ровный белый пляж, на который набегал прибой, разбрасывая раковины и разгоняя крабов. Отпечатки наших копыт остались в грязи болот, на жирном черноземе долин, на прибрежном песке. Мы поднимались на немногочисленные скальные пики и оглядывали эту часть мира в поисках пещеры и норы. Со временем, когда стало ясно, что здесь нет ни комнаты с синим полом, ни выхода из подсознания Ребенка, мы достигли завесы тумана, за которой скрывалась другая часть мира.

А если и добрая, то в любом случае это не про Брит и никогда на самом деле про нее не было.

Ну и хер с ним.

Пришла пора расстаться с кентавром Касом, хотя мне и хотелось пребывать здесь в облике получеловека-полуконя. Он рассказал мне, как распроститься с обликом кентавра, оказавшись за туманной стеной, я внимательно выслушал его и обещал все в точности исполнить.

Они подъезжают к «Теско». Останавливаются на парковке, баба выключает двигатель, и все выходят и прощаются с режиссером, и всю дорогу до магазина баба долдонит про мамин супец, перечисляя, что им понадобится. Лук-порей, сельдерей, морковка, большая картофелина, чеснок, пара стебельков чабреца.

В следующем ландшафте я снова принял человеческий облик, хотя сбрасывать прежний мне было неимоверно жаль. Здесь вообще отсутствовала жизнь — ни единого существа, облик которого я мог бы принять, так что не стоило и волноваться относительно возможности слияния с каким-нибудь мифическим персонажем. Это была страна разрушенных черных гор и скал самых причудливых форм. Солнечный свет отражался от зеркальных камней и становился удручающе темным, коричневого оттенка. Воздух был неподвижен, как в закупоренном сосуде, не потревоженный даже малейшим дуновением ветерка. Ни звуков, ни движения. На небе, всегда отвратительно желтом, как темная горчица, ни облачка.

Она повторяет выражение мамин супец несколько раз. Возможно, это зашифрованный намек, как-то связанный с матерью Флоренс, а возможно, и просто скучная информация о матери женщины, готовящей суп.

Я шел вперед.

Этот «Теско» похож на те, что в Англии, – громадные «Теско», в которых есть даже свой почтамт. Перед магазином стоит стеллаж с открытками, и на них изображено то место, где они находятся. Брит останавливается и берет со стеллажа одну, с мультяшным лох-несским чудовищем в реальном озере. С минуту раздумывает, не отправить ли открытку. Но кому? Матери? Стел? Торку? Джошу?

Гладкие ониксовые скалы холодили мои босые ноги. Когда я карабкался на них, мои пальцы извлекали из сверкающей поверхности противные звуки, совершенно невыносимые в мертвой тишине.

Как будто она в отпуске.

Это место мне совсем не нравилось, я стремился поскорее выбраться отсюда. Но именно здесь я нашел Ребенка, нашел то место, где он был заключен в своем безумии...

Брит думает об этом, и ее обычная жизнь входит в нее, словно ею завладевает живой мертвец. Брит тяжело опускает плечи над Флоренс у овощных стеллажей, поворачивается и нависает над кульками с салатом, и собственные плечи кажутся ей такими же большими и мертвыми, как плечи жмурика в старых фильмах, где ученый сшивает чувака из кусочков разных жмуриков.

Теперь с минуты на минуты, хотя Брит об этом еще и не знает, баба и Флоренс от нее слиняют.

Глава 4

Обе пойдут в женский туалет, где за ними вдруг выстроится приличная очередь, так что Брит окажется запертой и придется ждать снаружи.

Проделав по черной стране долгий путь, я добрался до скального разлома тысячу ярдов длиной и три ярда шириной, сужавшегося ближе ко дну до двух футов. Внизу, примерно в трехстах футах, мерцал синий свет. Он походил на ласковый отблеск текущей воды, но после однообразия унылого ландшафта, через который я пробирался последние несколько минут, и этот неяркий свет больно резал глаза.

Они войдут, но не выйдут. Когда она войдет посмотреть, их не будет ни в одной из кабинок.

Я крикнул, и внизу зашелестело эхо, но ответа не последовало. Если именно здесь и ждал меня Ребенок, связанный своей ненормальностью, окруженный безымянными демонами, то он не был способен отозваться.

Она станет носиться по проходам супермаркета. Выбежит на парковку.

Она исчезнет – девчонка исчезнет, забыв свой портфель.

Нужно будет срочно вернуть портфель девчонке.

Я свесился через край и посмотрел на дно разлома. Потом отрастил крылья, как у тех, похожих на летучих мышей, тварей с горы. Сначала я спускался плавно, раскрыв крылья, но вскоре мне пришлось постепенно сворачивать их, по мере того как стены сближались. Последние несколько футов я пролетел камнем и упал на синий пол, который оказался ледяным.

Потом Брит возненавидит себя. Потому что ее поимели. Потому что это вообще было не про нее. Потому что она никогда не была реальной частью истории.

Справа, футах в трех от ледяного пола, в скале был высечен проход, уходящий в глубь камня. Я лег на живот и пополз по мерцающему льду. Было холодно, но неудобства я не испытывал, к тому же воздух приятно освежал. Еще сотня футов — и черный каменный свод резко ушел ввысь. Я оказался в пещере, в которой мог встать во весь рост.

Она была в ней всего лишь массовкой.

Поднявшись на ноги, я пересек пустое пространство и пошел туда, где инкрустированный льдом камень открывал путь вниз. Там я обнаружил лестницу, грубо вырубленную во льду, осторожно спустился по ней и очутился в темной комнате с синим полом, и она не была пуста — посреди нее сидел Ребенок, и его аналоговое тело было таким же, как настоящее.

Наемной работницей.

И...

Она будет растерянно стоять с режиссером на парковке – на том месте, где находился фургон. По сути, Брит будет ощущать слово «потеря» так, как никогда его не ощущала, не считая того раза, когда была еще девочкой и умер отец. Мир пошатнется. Она будет стоять в растерянности, словно у боковых перил корабля, а то, что она растеряла, будет где-то глубоко на дне моря, к поверхности которого цепляется корабль.

И мерзкие создания ползали вокруг него, вычерчивая бессмысленные круги. Эти воплощения неотвратимого зла ужаснули меня, хотя я и знал, что они не могут причинить мне вреда. Они походили на скорпионов, размерами превышавших длину руки. На спинах топорщились острые пластины, с каждой стороны туловища шевелилось по двадцать паучьих ног. Ядовитые хвосты на конце раздваивались, и на каждом из зубцов было по три острых как иглы шипа. Твари не устремлялись в мою сторону, не шевелили антеннами, окружавшими их жвалы, — словом, не проявляли никаких признаков того, что заметили мое присутствие.

Вызовите такси, – проговорит режиссер.

Они все ползали и ползали, их ноги шуршали по льду.

Сейчас, – скажет она.

Количество тварей не оставалось постоянным. То их было меньше дюжины, то вдруг становилось больше сотни, словно морозный воздух порождал их, потом тридцать, снова дюжина, две дюжины... Как я ни вглядывался, так и не смог уловить момента, когда они появлялись или исчезали, хотя число их менялось с каждой секундой. Мне казалось, будто я нахожусь в комнате смеха, вокруг кривые зеркала, и тварь на самом-то деле всего одна, а множатся или исчезают только ее отражения — в зависимости от того или иного угла поворота зеркал.

Хера с два, – подумает она.

Она позвонит на общенациональную круглосуточную горячую линию СА4А.

— Ребенок, — позвал я.

Напомните, как поле битвы называется? – скажет она, дожидаясь ответа по телефону.