Уехать обратно в Ряженое все же пришлось значительно позже, чем я рассчитывал. Ждал ответа на запросы, канцелярия возилась с бумагами, пришлось еще раз зайти в городской музей. Все проволочки злили меня так, что меланхоличный Сидорня то и дело советовал мне «прогуляться, охладить нервы». Проторчав в городе лишних два дня, я, вернувшись в Ряженое, узнал, что умер Псеков.
* * *
Тело Псекова нашли на рассвете. Он утонул, запутавшись в железной цепи, обмотанной вокруг дерева. Той самой, на которую я наткнулся после ужина у фельдшера. Воды в низине было едва по колено, но хватило.
— Как же так вышло, Аркадий Петрович? — Мы сидели с фельдшером Рогинским у них в комнатах при больнице.
Приехал я к вечеру. Ряженое по-прежнему тонуло в тумане, во мгле позвонки кита торчали из песка обломками кости. Улица была темна, пуста. Но Рогинские еще не ложились. Сам фельдшер, осунувшийся, потерявший в округлости линий фигуру, отпер мне на стук и, казалось, был рад видеть. Задумавшись над вопросом, он вздохнул.
— Вы же знаете, его бумаги пропали. Очевидно, выронил где-то или оставил по рассеянности, все же возраст! Но он вообразил, что их украл кто-то. Все те дни буквально был не в себе. Я советовал лекарства, успокоительные капли. Но — какое там. Все он злился, пил. Тем странным вечером ушел от нас в чувствах, конечно. Сказал, нужно свидеться со знакомым — да, видать, присочинил. Нехорошо так о покойнике — но какие тут старые знакомства? Только мы. Хотели удержать его, напоить чаем, не стал слушать. Запнулся в темноте, угодил в канаву, запутался в цепи, да уж и не смог выбраться.
— Вскрытие делали?
— К чему это, нет, само собой. Несчастный случай.
— Нужно было.
— Тут свои порядки, вы знаете. Ни к чему лишние кривотолки. Псеков, бедняга, был сильно выпивши, расстроен, картина утопления совершенно ясная.
— Что ж вы не написали?
— Зачем писать? Пока письмо дойдет, и вы приедете…
И откуда все так уверены, что приеду, с тоской подумал я.
Такая нелепая внезапная смерть. Опыт говорил, что смерть чаще всего такова и есть. Нелепа, странна, а порой даже смешна. Но эта уж слишком странная.
— А что за старый знакомец, если принять на веру его существование?
— Кто его знает. Всякое новое лицо в Ряженом на виду, на ладони. Думаю, он от горя слегка помутился рассудком.
— Но ведь он с тем человеком говорил. У пристани. Здравствуйте, Егор Алексеевич. — В комнату вошла Анна Рогинская. — Я их видала, но обозналась. Приняла затебя, — она повернулась к мужу.
Рогинский и я поднялись. Он подвинул Анне стул.
— Садись, Анечка. И в самом деле! Аня шла из лавки, и ей показалась, что она видала Псекова на пристани. Он говорил с кем-то, в пальто с башлыком — вот как у меня. Но тут многие в них, удобно. Я был дома. Она как зашла, так и поняла, что обозналась.
— Этот человек, опишите его поточнее. Вы приняли его за мужа, значит, рост подходит?
Несмотря на то что на улице старые яблони, будто укрытые снегом, стояли в полном цвету, в комнате жарко топилась печь. Шторы были задернуты плотно. Анна куталась в экзотически пеструю шаль. Медленно поводя плечами, натягивала края шали потуже.
— Пожалуй, да. Но в этих пальто фигуру ведь не рассмотреть. Вроде бы он был в кепке. Нет, не помню. Давайте я чаю попрошу? — она вдруг сморщила лицо и заплакала. — Простите, простите! Так жалко его, все время плачу.
Рогинский засуетился. Крикнул девочке на кухне поставить самовар. За чаем еще несколько раз возвращались к тому дню, но без толку. Я еще раз спросил, кто в Ряженом носит такие пальто. Фельдшер рассеянно ответил, что, пожалуй, каждый, прибавив: «…за свое отдал дорого, пять рублей, но ведь и вещь хорошая».
Уходя, в прихожей задержался — винцерада фельдшера висела на рогатой вешалке у двери. Посмотрел, пуговицы целы, да и само пальто в порядке.
Тайны из своего возвращения в Ряженое я не делал. Не выйдет долго скрывать, а мне и не нужно. Выйдя от Рогинских, шел не торопясь. Разлив отступил. Но вдалеке, за мысом, вода и воздух слились, размыв линию горизонта. Степь окончательно укрыла ржавый прошлогодний бурьян молодой сизо-зеленой травой. Птицы пели звонко, громче их шумели насекомые, поднимаясь над травой тучами. По пути я заглянул на почту, поболтал с Астраданцевым. Упомянул, что со дня на день жду товарищей из города. Будет установлен строгий контроль за местными раскопками. Да и в целом за порядком. Очевидно, что ряженских взяли не всех. Астраданцев держался отчужденно, поджав губы. Однако заметил, что все село так и гудит, обсуждая последние события. Я поинтересовался у него между делом, где же «наш комиссар». Бормотнув «это вам лучше знать», он мстительно прибавил, что наверняка поехал получать благодарность от начальства, и тут же, сунув мне абсолютно бесполезные конверты — мой банальный предлог посещения почты, — скрылся в чуланчике. Ну и достаточно, остальное местные слухи сами разнесут.
Вещи я отнес в уже знакомую хату, к лодочнику. Тот не удивился, встретив меня, крикнул Марине, чтобы «приняла гостя». Коротко переговорив с Данилой о том, что будет нужно, я разместил вещи. День клонился к вечеру. Растворив окно, я выставил лампу, на которую тут же слетелись бледные мохнатые мотыльки. Сел за стол и разложил бумаги. В зеркальце под потолком — Марина сказала «для ангела» — всякий раз, как бабочка стукалась о ламповое стекло, мелькали тени. Да и вообще казалось, что кто-то постоянно ошивается у лодочниковой хаты.
Вскоре раздался смешок, со звоном посыпались на подоконник камешки. За плетнем Устинья, привстав на цыпочки, помахала мне. Поспешно поднявшись, я выскочил. Улица была пуста. За пристанью в тени ивы, у самого берега, качалась знакомая лодка. Синие ласточки, низко целуя воду, раскрывали раздвоенные хвосты. Устинья пошла мне навстречу сразу и тут же потащила за рукав под ветки, в тень погуще. Обняла, прижалась крепко. Взяла подарки. Обрадовалась платку. Но больше всего перчаткам. Тут же натянула одну на руку — выставив перед собой ладонь, согнула как для поцелуя, ковшиком. Я поймал, прижал к груди.
— Куда же пойти в них? Али на посиделку? — Она освободила руку, вздыхая довольно. — Тут-то такого не видали.
Потянулась, целуя.
— Погоди, мне возвращаться нужно. — Я придержал ее за плечи.
— Чего так скоро-то? — Устинья вытащила из фантика карамель, развернула. Сморщив лоб, пыталась в сумерках разобрать надпись на обертке. — Я сладкое страсть люблю. Было в детстве, братья обманули меня. Дали жмыху, а сказали, мол, шоколад. Ух, я не простила их. — Она засмеялась негромко и тут же обернулась посмотреть, не идет ли кто. — Потом-то золы им в портки засыпала. Мамка выдрала меня, а мне что? Я на своем поставила.
Я молчал.
— Так что же ты идти-то хочешь? Рази не думал про меня?
Потеребила синий конфетный фантик с солнцем. Я поднес к глазам — прочел надпись: «Печаль на сердце утешится радостию».
— Еще какое-то время я буду в Ряженом, сюда же приедут люди на подмогу. Дела мои пока тут не окончены. А ты вот что. Ты пока не бывай в Ряженом. И лучше всего тебе и вовсе уехать.
— Далеко ль это? Ты ведь с собой не возьмешь. — Она невесело улыбнулась, отступила. — Я одна. Замуж отдали, как мне все, знаешь, мамочка пела — во чужу деревню в семью несогласну? Мне некуда.
Я стал спешно говорить, что к ним домой еще придут, и я ничего не поделаю. Она зашептала, заспорила, не испугалась, а разозлилась. И расплакалась. Простились мы плохо, скомканно.
В хату я вернулся в разладе с собой. Посидел, растирая руками лицо, разбирая путаницу мыслей. В коридорчике слышались мягкие шаги хозяйки. Поднявшись, вышел во двор вслед за ней. Думая о том, что предстоит сделать, смотрел, как она споро, аккуратно кормит птицу. Льет воду в корытце. Глянув на меня с улыбкой, Марина принялась ворочать бочку, я подошел, помог придержать. От бочки шибал в нос запах кислой капусты. Куры и гуси топтались вокруг корытца, лезли под ноги. Хозяйка шикнула на них без толку, ушла в дом. Ставя на место бочку, я поднял с земли гнет, подкинул в руке — тяжелый. Приметной вытянутой формы, посередине — круглая дыра. Сполоснул его от налипшей соломы тут же, во дворе. Занес в дом. Марина засмеялась — никак решили капусту заквасить.
— Это откуда у вас? И давно ли?
— Муж нашел там, где в яму сверзился. Вот, сгодилась. — Она глянула мельком, перебирая пшено и ссыпая его в миску. — А вы чего? Кисленького охота?
Я уговорил подыскать гнету замену. Марина, насупившись, с сомнением отдала его.
Позже я ждал там же, у пристани. Но уже совсем другого конфиданта. Чтобы не шататься из стороны в сторону, уговорил себя сосредоточиться на повторении скучнейшей директивы для окружных милиционеров, вроде бы «о порядке организации милиции укрупненной волости» или еще о чем, бог его знает. Повторял машинально, не думая. Почти час так простоял, сунув сжатые в кулаки руки в карманы пальто, всматриваясь в сумерки, грозившие вот-вот окунуть во тьму Ряженое и округу. К счастью, Данила не подвел. Репин шагнул из лодки, придерживая полу пальто. Повозился, нырнул рукой:
— Сиди ты! Чертово животное! Забирайте!
Из-под его руки выскочила морда — вот это номер.
— Вася, зачем вы его притащили?
Вася вылез из лодки, спустил собаку на землю. Мой пес Брегет торжественно заковылял вперед, смерив меня взглядом. У ног обнюхал ботинки, сел. Брюзгливый, одышливый, в складках, как старый диван, Брегет умудрялся иметь вид лорда. Я подобрал его пару лет назад. Истинной клички не знал и назвал за привычку будить меня по утрам. В Ряженом он был бы обузой. Я и оставил его Васе, попросил присмотреть. Но вот тебе, пожалуйста!
— Вася, вы чем думали? — Брегет сидел смирно, демонстрируя непричастность.
— Извел меня. Соседи ругаются. Взялся лаять и выть! — начал отмахиваться от нападок Вася и запальчиво продолжил: — От него польза может быть. Работать по следу!
Это вряд ли. Брегет отличался полной индифферентностью к милицейской, да и любой службе. Днями лежал под столом в моей комнате. И я уверен, он не открыл бы и глаза, вздумай кто зайти и вытащить имущество — книги, инструменты — и даже снять со стены единственное украшение — карту. Репа почувствовал вину за оплошность и заговорил на ходу:
— Ты еще… это… не волнуйся. За чистку.
— Да черт с ним, как-то решится.
— В положительном ключе! Не сомневайся. Мы с Сидорней тебе дали характеристику как товарищи, а что же? Студент и при власти пострадал, из университета выперли.
Данила окликнул нас, привязывая лодку.
— И я с вами пойду. Бегать не буду, — он ткнул в пустую штанину, — а пальнуть сумею.
Я отказался.
— Мы сейчас еще товарища возьмем. Ты нас только до раскопа доставь. На лодке быстрее.
Он хмуро согласился и, обгоняя Репина, спросил:
— А чего на меня-то не подумал? Когда ряженских брали. И сейчас от — положился.
— А ты обиделся, что ли, что тебя в разбойники не взяли?.. Думал и на тебя. Но шаг-то у тебя приметный. И в яме ты сутки просидел, я твои ушибы осматривал. Без обмана все.
Репин на ходу бросил мне:
— Ты почему думаешь, сейчас нужно брать?
— Он тянуть не будет. Знает уже. Я проверил, в порту сейчас два иностранных судна. Уйдут в полдень, на рассвете. Он попробует до них добраться.
— Тарап
[75], нам в помощь, быстро дойдем. — Данила махнул в сторону волн залива.
Впереди мелькнул силуэт местного милиционера, я ускорил шаг.
* * *
Обогнув мыс, Данила провел лодку, держась ближе к берегу, в тени песчаных, синеющих в темноте склонов. Поднимались мы по знакомой тропинке на склоне. Лезли небыстро, то и дело оступаясь в темноте. Когда до края оставалось немного, я сообразил, что что-то не так. По берегу метались огни, слышались крики. Выбравшись, разглядел палатки. Потом свет фонарей, уже у самого раскопа. Мы припустили бегом к яме. У входа в погребальную камеру суетились люди. Сам вход был завален глиной. Балки, подпирающие стенки, подбиты, одна выворочена. На земле, схватившись за лицо, сидел Гросс, вымазанный в глине.
— Федор там! Не успел выбраться!
Федора Сведыню мы скоро откопали. Вытащили бледного, но живого. Он продержался в камере, где оставался воздух.
— Балка, сволочь, мне по голове! Аж звон пошел. — Он продолжал говорить, что ему второй уж раз бока намяли, повторялся, очевидно, был в шоке.
Я подступил к Гроссу:
— Где Мирон?
— Сушкин, — он заозирался, — и в самом деле. Вряд ли спит! Кругом такое. А вы, вы-то тут откуда? — Он спохватился, казалось, впервые увидел меня, Репина, милиционера с нами.
— Говорите скорее — кого еще не хватает? Пусть проверят палатки. Ружья на месте?
Сведыня немного оклемался.
— Ушел, ушел он! Мирон! Собака! Завалил меня в раскопе. — Сведыня заматерился забористо, закашлялся с хрипом. — Место я знаю, которое он ищет!
Из его слов я понял, что место, куда сбежал Сушкин, я тоже знал. Неподалеку от балки, где пали овцы.
— Он с вечера сам не свой. Дергался. Я его, сволочь, чуял. Чуял, что неладно. — Федору было тяжело говорить, видно, мысли путались, его мутило, он тряс головой. Я устроил его на земле, подсунув под голову чью-то куртку.
— Не поднимайтесь пока! Лежите!
— Оползень там. А он все лазил! Брехал, мол, округу изучает.
Запыхавшийся Гросс вернулся и сказал, что в палатках не хватает кое-чего из снаряжения. Нет фонарей, ружья, вещей Мирона. Сведыня рвался показать место раскопа. Пришлось удерживать. Едва не силой.
— Туда не успеем уже. Он обогнал нас.
Чтобы выбраться с мыса, Гросс дал пару человек из знающих местность. С ними мы быстро добрались до залива, где контрабандисты прятали лодки. Показалось, опоздали. Из камышей тянуло гарью. В свете фонаря я наткнулся на кострище с поваленным набок примусом, кусками жести. Сушкин пытался расплавить крупные предметы, чтобы вынуть камни. В песке обнаружилась мелочь: гнутая бляшка, подвеска — олень со скрученной спиной.
От досады я зло шикнул на Брегета, который юрко поспевал за нами всю дорогу. Сейчас он громко дышал, раззявив пасть.
— Толк! Вон, ищи теперь, псина!
— След большой давности, собака с трудом дифференцирует его, — пробубнил Репа хмуро и обиженно.
Спелись, голубчики. Черт! Осмотрелся: бесполезно! Сумерки были густыми. Бледная луна. Пес в камышах чем-то зашуршал и неожиданно глухо залаял.
— Вон, левее, левее! — Репа закричал шепотом, полез в рогоз. Мы за ним.
Мелькнула тень лодки. Потеряли время, раскидывая шалаш ряженских, вытащили оттуда плоскодонку, поволокли ее по камышам. Милиционер все твердил: «Там, выше, спустим. Обойдем с берега!»
Кинули на воду. Молодой служивый сел на весла.
— Эх, не догоним, тут как в лесу, ни зги не видать. — Репа, пригнувшись, осторожно раздвигал камыш.
— Не бузи. Я тут как в спаленке у крали, все знакомо, — еле слышно откликнулся милиционер и нырнул в темную протоку.
Поворот налево… направо… налево… направо… Брегет, чуть подвывая, напряженно всматривался, бок дрожит под рукой, рычание низкое, рванулся. Краем глаза я заметил тусклый блеск металла, успел крикнуть: «Пригнись!» — и пуля ушла в воду.
— Вот он, гад!!! — возбужденно выпалил Репа на удаляющуюся в сумрак тень.
— Стреляйте! Он в лиман идет! — крикнул сдавленно милиционер.
Мы с Репой пытались удержаться в лодке, подскакивающей на волнах. Я кое-как привстал, нащупав опору. Над водой глухо зависли выстрелы. Обшивка лодки треснула. В сумерках было видно, как Сушкин встал на корме и прыгнул в воду. Репа и я сиганули за ним. В прибрежном иле вязли ноги, у самого берега я запнулся о валун, чуть не упал. Но все-таки, исхитрившись, прыгнул вперед, перехватил его поперек корпуса и повалил на землю. Позади раздался глухой плеск, подоспел Репа.
Сушкин, я уже привык его так называть, держался спокойно. Поднял на меня глаза — взгляд обычного человека, немного уставшего, немного растерянного, движения его были неторопливы. Я (в который раз!) задумался: как отличить внешне убийцу? Рогинский перевязал его, я не стал подходить. Принесли сухую рубашку переодеться. Сушкин, неловко дергая рукой, попробовал натянуть ее. Рогинский посмотрел на меня и вышел. Я, опершись о подоконник, стоял у окна.
— Где ваше пальто?
Услышав мой вопрос, он перестал дергать рубашку, нахмурился.
— При чем тут? Не знаю, запропало.
Он немного напрягся, поглядывал на Васю Репина, который не отходил от двери, и пробовал заговорить с ним. Репин отвечал односложно и неохотно.
— Мирон, — продолжил я, — или как вас называть теперь?
— Давайте уж так и оставим, я, признаюсь, привык. А я вас стану называть гражданин сыщик!
— Как угодно. Мы знаем, что на раскопе вы работали под чужим именем. Знаем и про ваши дела с ряженскими, и про остальное.
Сушкин замолчал, раздумывая, как много на самом деле мне известно. В действительности я знал почти все, за вычетом мелочей.
— Вы в прошлом выпускник юнкерской школы, несколько лет трудились по гражданской специальности — инженером. Однако, когда повсеместно начались чистки, вам пришлось уносить ноги. В Ростов попали, скрывая происхождение и участие в Гражданской войне. Интересно вот что: как Гросс-то вам поверил? Почему разрешил примкнуть к партии?
— У меня было к нему письмо от общих знакомых. Он человек интеллигентный, проявил сочувствие. Не расспрашивал. Меня ведь могли и арестовать, а непросто «вычистить» со службы. Да и за что? Только лишь потому, что семья моя не «пролетарского происхождения»! Уверен, в душе он большевиков презирает. С Гроссом мне повезло — такая удача, — при краеведах и музее. Меньше внимания, в постоянных разъездах, копаю себе и копаю.
— Настоящий-то Сушкин где сейчас?
— Черт его знает. Небось доживает где-то под Астраханью, а может, в бега подался. Могу я поинтересоваться, так сказать, на правах арестованного, откуда у вас о нем сведения?
— Очень просто, малярия.
— Что?
— Малярия. Вы обмолвились, что не бывали на крупных археологических раскопках. А Гросс, напротив, назвал вас опытным специалистом. Признаться, я тогда больше заинтересовался личностью Сведыни. И не слишком обратил внимание на это несовпадение. Но в музее, в городе, когда листал старые документы, наткнулся на интересную штуку. В отчете было сказано, что раскопки пришлось прервать по причине болезни одного из исследователей, представьте, как раз Мирона Сушкина. Он мучился от последствий малярии. Малярия — болезнь довольно экзотическая. Я поискал еще и обнаружил, что настоящий Сушкин человек уважаемый, ученый со степенью, не раз бывал на раскопках в пустынных районах, в Хивинских степях. Все это никак не вязалось с вами. Я запросил его биографию. По ней выходило, что вы, как вундеркинд, защитили докторскую едва не гимназистом. Да и вряд ли можно сохранить такую моложавость в семьдесят четыре года. А именно столько настоящему Сушкину.
— Да уж, никому бы в голову не пришло совать туда свой нос, разве что вам, гражданин сыщик, — он говорил с откровенной неприязнью.
— Как только взяли ряженских, я убедился, что они связаны с раскопом. Слишком много знали про находки. Кто-то их оповещал. И, что гораздо интереснее, рыбаки-артельщики вряд ли сумели бы сами организовать канал продажи бронзы, керамики и прочих археологических экспонатов. Золотые вещицы без труда можно сбывать ювелиру в городе. А тут… Впрочем, повторюсь, я подозревал Сведыню. Бывший матрос, опытный копатель, в нападении пострадал не слишком. Кроме того, он бывал здесь и раньше. Так до самого конца я не был уверен, кто из вас. Афера с чужим именем, конечно, сомнительная, но по нынешним временам не так уж и удивительна. Пришлось спровоцировать. Жаль Федора, но ничего, голова у него крепкая. Оклемается. Он, кстати, давно сомневался в вас…
Сушкин ухмыльнулся было, но улыбка вышла неестественная, чужая, похожая на гримасу.
— Попался я, сглупил. Но и медлить уже было нельзя.
— Поговорим о том, что вы на самом деле искали. Военный инженер, бывший юнкер, вы умеете производить топографические съемки. На карьерах работали. И в Ряженом бывали по этой своей гражданской специальности.
— Профессия вполне законная, гражданин сыщик!
— К вашей незаконной деятельности мы подойдем, не торопитесь. Я так понимаю, начали вы с мелочей, подворовывали на раскопе. Пользуясь связями Гросса, что-то продавали…
— Значит, я вор, по-вашему! — наклонившись вперед, перебил меня Сушкин, Вася Репин отлепился от двери и направился в нашу сторону. — А ведь главные грабители — власть ваша! Ценности продают за границу. На вес! Оклады в церквях снимают. Среди похищенных есть предметы, взятые прямо из кабинетов покойных государей. И даже секрета не делают, продают открыто. Печатают в газетах. Вот где преступники. А вы хамам помогаете!
— В стране голод. Зерно нужно, — выступил Репа.
— Так потому и голод, что власть ваша — недоучки и бандиты, хамы в сапогах. Что же раньше обходились?
— Мы новое государство строим! — Репа опасно засопел.
— Для этого вовсе не обязательно сносить под корень все старое! Это называется эволюция! Впрочем, вы не поймете.
— Идеология ваша ясна. Но мы не об этом. В музейных бумагах сохранилась хроника села — в XVIII веке местные, обрядившись, грабили обозы и лодки. Отсюда и название — Ряженое. Отсюда и ваша идея возродить шайку из местных и привлечь к своим делам, верно? — спросил я, сделав знак сопящему Репе.
— Я не на исповеди. Вам нужно — вы и дознавайтесь, верно или нет, — буркнул Сушкин.
Я подтянул стул ближе, сел. Спросил — как плечо. Сушкин не ответил. Я чуть помолчал и продолжил:
— Идея блестящая. Испытанный прием карманников — внимание жертвы отвлекают ложными манипуляциями, а в это время обчищают карманы. Вы так и использовали «ряженских». Они занимают делом местную власть — саботаж, порча артельного имущества, мутят воду. Отвлекают от вашей главной цели, «сундука с золотом». Контрабанда и продажа ценностей идет через них. А если их возьмут, они из упрямства вас не выдадут, как и вышло. Получается, вы сразу несколько зайцев бьете. И всего одним ударом!
Сушкин дернулся, со скрипом проехав ножками стула. Но промолчал.
— Они, конечно, и свои дела устраивали. С властью у них давние счеты. Что ж, небольшая плата за их полезность.
Он поморщился и наконец заговорил:
— Почему вы решили, что я подворовывал с раскопа?
— Вы не представляете, как полезно посещать музеи! Работая с материалами партии, я заодно сыграл с самим собой в игру Кима. Простенькая такая, на тренировку внимания, — угадать, каких предметов не хватает. Так вот, не хватало довольно много. Вы вносили их в описи, Гросс подписывал документы. А до Ростова вещицы не доезжали. По дороге вы изымали из ящиков что понравилось и передавали подельникам для продажи, в том числе через отца и бра-та Рудиной. Сбывали их знающим людям через Керченский пролив, оттуда в Черное море, Константинополь и дальше — на запад, в Европу.
Кто-то рванул снаружи дверь, Репин высунулся в коридор. Послышались голоса. Я чуть повысил голос:
— Так бы и шло дело. Но у чудака Гросса, увлеченного керамикой и зернотерками, вы увидели записи о кладе Барбаро, венецианца, о котором вы и раньше наверняка слышали. И — случай! Гросс копает именно в Ряженом. Там, где и должен быть клад.
Репин наконец разобрался с нежданными посетителями и лязгнул дверью. Сушкин зыркнул в его сторону, но без всякого интереса. Я продолжил:
— Скажите, вы сразу поняли, что сможете отыскать клад венецианца? Вы ведь талантливы и сведущи в профессии, это очевидно. Суметь прочесть рельеф по карте, составленной несколько веков назад! Да еще и учитывая здешние разливы и оползни. Не каждый сможет.
— Англичане говорят: «если суждено быть повешенным за овцу, то почему бы не украсть заодно и ягненка», — ответил Сушкин. — Да, я нашел в бумагах партии карту. Поначалу было просто любопытно. А потом понял принцип, по которому меняется здешний ландшафт. Кто угодно мог обнаружить клад раньше меня, если бы хоть каплю ума приложил. Но люди в большинстве своем болваны. У меня ушло прилично времени, чтобы найти. Но я знал! Знал, что повезет.
— И тут вмешалась смерть Рудиной. Ее брат утверждает, что был один, когда ее встретил. Но думаю, он выгораживает остальных, так ведь?
— Барышня сама виновата. Раскричалась. Угрожала, что все расскажет. С ней бы поговорили, убедили молчать, — обронил Сушкин.
Репа хмыкнул.
— Зачем это представление с телом?
— Да это, черт, — Сушкин потер ладони, — я ведь позже подоспел. Парень этот — брат ее, все твердил: «Я убил, я виноват!» В темноте не рассмотреть, вот я и подумал: может, он толкнул ее, приложилась затылком. Одежда на ней была порвана. А он еще, дурачок, все рвался идти с повинной. Но отец — кремень! Сказал сразу — сына не отдам. Я его поддержал, убедил, что все устрою. Завернул тело в подвернувшуюся тряпку — при ней, в свертке была. Дайте воды. — Сушкин прервался.
Я разыскал стакан, подал. Он выпил, утерся здоровой рукой.
— Дальше просто. Вывез ее подальше. Дно лодки пробил, думал, это прогнившее корыто быстро пойдет ко дну. Концы, как говорится, в воду! Торопился, артельщики должны были вот-вот на лов выйти. Заметили бы. Но, — он махнул рукой и тут же скривился от боли, — проваландался дольше чем думал! Когда вышел в море, поднялся ветер, нагнал водоросли. Еле добрался до берега. Причину смерти узнал уже позже, когда вы, — он кивнул в мою сторону, — приехали в Ряженое.
— Удивительно, что даже смерть вам оказалась на руку, — сказал я. — Узнав, где и в какой обстановке нашли тело, вы принялись разумно управлять слухами — раздували по мере необходимости.
— По-моему, остроумно. Пришлось, конечно, разговоры на селе подтолкнуть в нужную сторону! — Сушкин ощерил зубы. — Такой тугодум, как товарищ комиссар, не сразу смекнул, что к чему. Не оценил мой оммаж
[76] — жертва змею-любовнику.
— И вы же подкинули местным идею о том, что Гросс раскопает змея? — подхватил я. — Это здорово отвлекало даже самого Гросса! Он не дурак, заметил бы ваши отлучки… А так — его затаскали, задергали. Черт, ведь я и в нем сомневался. Критично настроен к власти, осуждает отправку ценностей из Ростова в Петроград… В общем, вы почти проскочили. Дело бы это прикрыли, и все.
— Я, признаюсь, опасался вашего приезда на раскоп. — Сушкин говорил уже вполне свободно. — Не знал ведь, до чего вы там докопались. Рудины занервничали, когда вы к ним явились за чемоданом.
— Да и вы дали маху. Помните наш разговор? Кое-что лишнее сболтнули. И слишком много знали о деревенских слухах.
— При Сведыне вести себя иначе было бы подозрительно. Но я вас как увидел, решил, что бояться нечего. К тому же у меня был свой человечек, — зло прищурился он. — Понравилась моя кудрявая шпионка, jolie poupée
[77].
— Женщину использовали. Низко.
— Так материал больно податливый. Они любят, когда любовь не простая, а тайная. Им остроты хочется. Особенной себя чувствовать. Между прочим, поинтересуйтесь у свояка: к чему он ей из города подарки возил?
Я изо всех сил старался удержаться и не дать ему в зубы, все же раненый. Сушкин же был доволен впечатлением от своих слов.
— А старика-то что не пожалели? Псекова. Он знал вас раньше и, само собой, под другим именем. Побоялись — выдаст? Я не зря про ваш макинтош спрашивал. На нем, думаю, остались следы борьбы.
— Откуда вам-то знать, жалел я или нет, — огрызнулся Сушкин. — Думаете, я зверь! Абсурд! Клад открылся мне! Поэтому иначе нельзя было. К примеру, у наших пращуров устранить врага ради трофея было даже почетно!
— Враг уж наверняка знал, что его убить могут. И в руках у него было оружие… — начал было Репа, но я оборвал его:
— Старика, который не ждал подвоха от старого знакомого, вы ограбили и убили. Его драгоценные бумаги прихватили на случай, если придется экстренно бежать. Жаль, новая власть ад отменила. Придется нам самим тут с вами…
В дверь уже бесцеремонно барабанили. Сушкин неловко поднялся.
— Гросса только не трогайте. Оставьте между нами его участие.
Дверь наконец поддалась. Вошли несколько человек. Сушкина быстро увели.
Пальто лже-Сушкина мы все же разыскали. Он притопил его в заводи, набив карманы камнями, — мальчишки вытащили. Пуговицы на винцераде оказались сорванными, надорван ворот — Псеков боролся с ним, как мог.
* * *
Из хаты лодочника в день перед своим отъездом я вышел рано. Только-только принялись голосить первые петухи. Солнце успело высушить лужи, нагреть пеструю степь, разогнать пряди тумана над водой. Шагать было легко, я быстро добрался до нужного места, поймав себя на мысли, что уже ориентируюсь неплохо. Вот здесь мы нашли овец, падших от отравы для грызунов, которых травили в раскопе, а здесь лодочник угодил в яму…
Гросс дожидался меня у самого спуска в балку. Признаться, меня подгоняло волнение: наконец-то увидеть тот самый клад венецианца! Но сначала я разочаровался, как и на раскопе, — сторонний человек ни за что бы не угадал древний курган в сползающем склоне балки. Здесь сильно пахло влажной землей, суетились копатели.
Гросс объяснял возбужденно, то и дело дотрагиваясь до моего рукава и делясь сенсацией:
— Сложность в том, что со временем курган почти спустился по склону. Оползень! А Сушкин, видите, пробился! С другой стороны! Сразу проник в камеру.
Курган огородили, обнесли досками по периметру. Вниз вела сбитая из планок, хлипкая лестница. В центре просторной прямоугольной ямы лежала деревянная колода с останками. Я присмотрелся. Череп отлично сохранился. По строению зубов и костей — молодой мужчина. Рядом истлевшие ножны, стрелы.
— И что же, это в самом деле последний скифский царь?
— Знатный — это определенно! О-пре-де-лен-но! — громко и оживленно ответил Гросс, стоя у лестницы. Глаза его возбужденно блестели.
— Мы нашли кости от жертвенной пищи, посуду! Как повезло, что вы предотвратили все это. Ведь завалило бы — и никогда! Выбирайтесь, увидите!
Сокровища, извлеченные из кургана, лежали тут же, на чистом брезенте. Я присел — Гросс кивнул, «можно», — осторожно взял в руки тяжелый золотой обруч. По краю шел звериный орнамент. Гросс прокомментировал: «Гривна, украшение на шею». Рядом же рукоять кожаной нагайки в оплетке из золотой ленты; слегка помятая чаша с чеканным изображением маски горгоны Медузы…
— Всего из могилы извлекли более восьми пудов золотых изделий, серебряные обкладки трона и прочие предметы. Но главное — все это дает массу важной информации о деталях погребального обряда знати скифов!
Гросс был верен себе.
— Выходит, что в легенде есть зерно? Змей стерег сокровище!
Гросс энергично кивнул:
— Видно, вот так причудливо трансформировались истории о «кладе Барбаро»!
— Да, вот еще, хочу вернуть кое-что ваше. — Я вынул из кармана навершие топорика. — Вроде цел. Лежал в безопасном месте, подпирал капусту в бочке.
Гросс взял топорик, провел пальцем по полированному боку.
— Великолепный артефакт, — он забормотал про эпохи и тысячелетия.
— Этим артефактом лже-Сушкин и схлопотал по затылку во время нападения на партию.
— Когда же вы все узнали?
— До конца не знал. Должен признаться, когда уже понял, что есть сговор и что, очевидно, ищут клад Барбаро, то и вас подозревал. Будто всю экспедицию вы организовали для отвода глаз.
Мимо нас прошли люди с тачкой, снова резко запахло влажной землей. Отойдя в сторону, мы продолжили разговор. Гросса, как обычно, то и дело отвлекали.
— Дело погибшей девушки (Гросс понимающе кивнул), несмотря на все разговоры, как-то не вязалось с обрядом или мистерией. Мотивы преступлений вообще редко бывают мистическими. Если только это не роман. В жизни все проще: месть, жадность, страсть… И все же тут нащупалась связь с ряженскими. А они — с раскопом. И, признаюсь, антураж места и отдельно змеевик несколько сбивали с толку. Не возражаете, если я оставлю его себе?
— Конечно!
— Амулет выпал по чистой случайности, — пояснил я и прибавил: — Удалось вам спасти то, что «Сушкин» поплавил на примусе?
— Да, представьте! Он успел погубить только одну чашу, парную к той, что с Медузой!
— Он думал часть ценного вывезти, а часть переплавить и продать, но скрыв историческое происхождение. Валюту и золото не достать, а ему нужны были средства на первое время. Может, и для покупки документов. Но он, кстати, подстраховался, вытащил вызов за границу у своего знакомого, бывшего управляющего. — Вспомнив старика Псекова, я скрипнул зубами.
— Да, был же еще этот бедняга старик!
— Псеков встретил лже-Сушкина, когда тот осматривал усадьбу. Думал, может, уцелело что-то — съемки местности, бумаги. Псекова удивила новая фамилия, но времена нынче такие, не до удивлений. Однако Сушкин решил его убрать с пути и в Ряженое перестал соваться. Отправлял, — я помедлил, — посыльного, местную девушку с мелким товаром.
— Я так ошибся! — В смятении Гросс сжал кулак и потряс им у лица. — Я так ошибся в нем!
Умалчивать не хотелось.
— Для вас могут быть последствия. Участников партии, бумаги — все будут проверять.
Он прервал меня:
— Будут! И даже не вздумайте миндальничать! — Он покачался на носках. — Я, конечно, сам виноват… И все равно! Как бы то ни было, я буду бороться, чтобы оставить находки у нас в музее!
На пристань меня провожали Рогинский с женой. С ними, как и с Нахиманом, я расставался вполне по-дружески. Настойчиво еще раз напомнил фельдшеру, что их ждут в городе, в клинике. Анна была молчалива, в глухом, не по погоде платье стояла, прижавшись к руке мужа. Рогинский же, в светлом полотняном пиджаке, налегал на трость и жмурился на солнце.
— Весь день разбирал книги, вещи. Уж уговорился здесь, что мы едем!
Мимо прогрохотала телега. Прошли девушки, переговариваясь и оглядываясь на нашу компанию. Дверь почты была заперта. Тишина, окна пусты. У мостков поджидал отец Магдарий. Приподнимая шляпу и отирая лоб, он приветствовал нас: «Я проводить!»
— Едете? Ну, с богом. Что же, как и сказано было — истребили зло!
— Уж слишком сильно сказано. — Я протянул руку, священник крепко сжал ее.
— Напротив! Пусть и так, а все же победа. Времена-то сейчас такие — человек умножает зло. Меня, бывает, спросят, как же, батюшка, Бог допустил сие злодеяние? А я ведь что? Люди делают, не Он. Он повелел: не убий, не кради, но если сердце ненасытное, то человек сам творит зло. Его и винить.
Мы простились. Берег, осыпавшийся, быстро удалялся. И я не мог рассмотреть хребта змея. Чудовище прошлого отступило перед монстром настоящего — людьми.
Я получил от Рогинского письмо в мае… запамятовал, какого года. Все было недосуг распечатать. А когда наконец прочел, минуло едва ли не несколько месяцев. Фельдшер писал, что в Ряженом перемены. О новом докторе. Об Анне. Письмо я не дочитал. Сунул куда-то, и так оно и затерялось.
И в Ряженом я больше не бывал. Задуматься, так даже странно… Где я за все эти годы только не был!.. А там еще раз не довелось.