Дин Джобб

Доктор Яд. О том, кто тихо убивал молодых женщин, пока все боялись Джека-потрошителя

Посвящается Керри
Когда доктор – злодей, он всегда бывает самым ужасным преступником. У него есть и смелость, и знание. Шерлок Холмс, Артур Конан Дойл. Пестрая лента, 1892 год
Доктор Томас Нил Крим, несомненно, величайшее чудовище, которое только видел наш век. News of the World (Лондон), 23 октября 1892 года
Dean Jobb THE CASE OF THE MURDEROUS DR. CREAM by Dean Jobb

First published in the United States under the title:

THE CASE OF THE MURDEROUS DR. CREAM:

The Hunt for a Victorian Era Serial Killer

Copyright © 2021 by Dean Jobb

Maps by Mary Rostad

Published by arrangement with Algonquin Books of Chapel Hill, a division of Workman Publishing Co., Inc., New York (USA) via Alexander Korzhenevski Agency (Russia).

© Шустова А.П., перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023



Примечание для читателей

Это правдивая история серийного убийцы, который охотился на женщин в Лондоне, Чикаго и Канаде более 100 лет назад. Упомянутые диалоги, сцены и детали не были придуманы или приукрашены. Каждое слово, заключенное в кавычки, взято из судебного или полицейского досье, газетного отчета, мемуаров, исторического исследования, письма или другого документа, хранящегося в архиве или музее. Формулировки и варианты написания в цитатах были сохранены без исправлений, поэтому прошлое может напрямую обращаться к настоящему.

Пролог. Призраки

Джолиет, штат Иллинойс, июль 1891 года

Железная дверь тюрьмы Джолиет штата Иллинойс со скрипом распахнулась и вытолкнула изможденного мужчину в мир, который он покинул почти 10 лет назад. Последний июльский день 1891 года, пятница, безоблачное небо. Высоко над головой мужчины, на вершине серых известняковых стен тюрьмы, что находилась в 65 километрах к юго-западу от Чикаго, люди в синих куртках с винтовками «Винчестер» смотрели, как он уходит. Если бы это был побег, любой охранник мог бы всадить ему в спину 16 пуль без перезарядки.

Впалые щеки и резкие черты лица Томаса Нила Крима стали следствием многих лет каторжных работ и пребывания в душераздирающем аду одиночного заключения. Он сменил полосатую черно-белую униформу на новый костюм с 10 долларами в кармане – скромный подарок от штата Иллинойс. Немногочисленные пожитки мужчина сложил в наволочку. Он имел право на покупку билета от места осуждения до дома, но у него не было желания возвращаться в Белвидир, город на севере Иллинойса. Персонал тюрьмы, известной как Джолиет, переставал стричь заключенных за несколько недель до освобождения, и мужчины могли отрастить усы или бороду, что помогало им сливаться с толпой, но эта практика мало что изменила для Крима – он был почти полностью лысым. Кроме того, после ежедневнего марширования в ногу с другими заключенными – прижавшись друг к другу, гуськом, медленно продвигаясь вперед, как гигантская полосатая гусеница, – их выдавала шаркающая походка. «Полоски, – отметил начальник тюрьмы Джолиет Роберт Макклафри, – просвечивают сквозь его гражданскую одежду».



Пенитенциарное учреждение штата Иллинойс в Джолиете (авторская коллекция)



Крим находился в тюрьме 9 лет и 273 дня. Когда Крим начал отбывать наказание в ноябре 1881 года, Честер Алан Артур стал президентом, заменив убитого Джеймса Гарфилда. Затем пост главы США занял Гровер Кливленд, а после него в Белом доме поселился Бенджамин Харрисон. Люди, заглядывавшие в окуляр прототипа кинетоскопа Эдисона, представленного несколькими неделями ранее, были поражены, увидев движущиеся изображения. Телефон, новинка начала 1880-х годов, теперь имелся почти в четверти миллиона американских домов и офисов. В Спрингфилде, штат Массачусетс, братья Чарльз и Дж. Фрэнк Дюриа возились с прототипом, который назвали «Мотор-универсал», – первым в Америке автомобилем с бензиновым двигателем.

Изменились даже методы борьбы с преступностью. За несколько лет до освобождения Крима в Джолиет прибыло множество странно выглядящих штангенциркулей и измерительных приборов. Откалиброванные в сантиметрах и миллиметрах – в метрической системе, редко используемой в Соединенных Штатах, – устройства были разработаны для точного измерения размеров определенных частей тела. Эта новаторская система идентификации преступников носила название столь же странное и чуждое, как и используемые для нее инструменты, – бертильонаж.

Система была основана на 11 измерениях, включая общий рост человека, ширину головы, размеры уха, размер левой стопы и предплечья, а также длину среднего и безымянного пальцев. Подозреваемых также измеряли в положении сидя и с вытянутыми руками. Можно найти мужчин со стопами одинакового размера, но вероятность того, что несколько показателей окажутся одинаковыми, незначительна. Более того, шанс найти двух подозреваемых с 11 одинаковыми параметрами оценивалась как 1 к более чем 4 000 000. Чтобы и вовсе свести возможность ошибки к минимуму, лица преступников фотографировали, записывая цвет глаз и отмечая любые татуировки или шрамы. Система «обеспечивает выявление преступников и хронических нарушителей закона… с абсолютной уверенностью, – заявил секретарь отдела записей тюрьмы Джолиет Сидни Уэтмор. – Ошибка невозможна».

Бертильонаж преподносился как научное решение проблемы, которая долгое время стояла перед полицией и судами: необходим был способ выявления рецидивистов, чтобы гарантировать, что они не подвергнутся более мягкому наказанию, чем те, кто впервые совершает правонарушения. Некоторые полицейские и тюремные чиновники к тому времени уже начали фотографировать арестованных и заключенных: полиция Бирмингема в Англии в 1850-х годах возглавила это движение, направляя подозреваемых в фотостудию, чтобы те позировали для некоторых из самых ранних снимков. К тому времени, как Крим попал в Джолиет в 1881 году, эта практика была распространена повсеместно, и его фотография пополнила постоянно расширяющуюся тюремную галерею. Закон штата Иллинойс требовал, чтобы рецидивисты выявлялись и наказывались соответствующим образом: осуждение за второе серьезное преступление предусматривало не менее 15 лет тюремного срока, за третье – не менее 20 лет. Но фотографии не были надежным методом отслеживания и опознания преступников. Черты лица менялись по мере старения человека, а отращивания усов или бороды могло быть достаточно, чтобы затруднить опознание. Поскольку фотографии обозначались именем конкретного преступника, предприимчивый нарушитель закона мог просто сменить имя.

Однако все изменилось с появлениием Альфонса Бертильона – клерка в главном управлении парижской полиции, которому надоело составлять отчеты, содержащие краткие и расплывчатые упоминания о внешности преступника. Благодаря своему отцу, известному антропологу, Бертильон был хорошо знаком с антропометрией – научным исследованием размеров и пропорций человеческого тела. Однажды в 1879 году, перебирая бумаги, он понял, что запись точных антропометрических измерений преступника должна облегчить опознание рецидивистов. Поначалу начальство высмеяло идею о том, что науку можно использовать для борьбы с преступностью, но три года спустя Бертильону все же разрешили проводить измерения подозреваемых, чтобы проверить теорию. В течение года он выявил достаточно рецидивистов, чтобы доказать, что система работает. В 1885 году национальная пенитенциарная система Франции приняла систему бертильонажа; вскоре к ней присоединились полицейские силы и пенитенциарные учреждения других европейских стран.

Роберт Макклафри, дальновидный начальник Джолиета, принес метод бертильонажа в Соединенные Штаты.

Запись измерений тела стала частью процедуры приема новых заключенных в Джолиет уже в 1887 году, и Макклафри призвал другие тюрьмы внедрить эту систему для поимки рецидивистов.

«Она заменяет неопределенность определенностью, – утверждал он, – абсолютно надежная идентификация вместо проницательной догадки детектива, куда более полезное свидетельство, чем фотография». Полицейские силы и тюремные чиновники по всей стране приняли новую технологию борьбы с преступностью, и в течение десятилетия 150 американских полицейских отделений и тюрем внедрили эту систему. Обладание набором инструментов Бертильона, как заметил один американский криминолог, «стало отличительной чертой современной полицейской организации».

Но у бертильонажа были свои недостатки – и недоброжелатели. Тщательное измерение ступней, ушей и пальцев таких преступников, как Томас Нил Крим, было трудоемким процессом, и для обеспечения точности результатов требовались квалифицированные, хорошо обученные специалисты. Инструменты изнашивались или гнулись из-за постоянного использования, что приводило к ошибкам – невинного человека могли спутать с преступником аналогичного роста и телосложения. Более того, бертильонаж нельзя было использовать для отслеживания преступников, которые не достигли зрелости, ведь вся система была построена на идее постоянности размера костей. Также не существовало центрального реестра, что затрудняло розыск подозреваемого, который отказывался сообщить, где жил или работал до ареста. Некоторые тюремные чиновники ставили под сомнение справедливость ведения подробного учета людей, которые отсидели свой срок и, возможно, никогда больше не нарушат закон. Контраргумент Макклафри о том, что записи проверялись только в случае, если бывший заключенный совершал повторные преступления, определил самый серьезный недостаток системы – сопоставление результатов измерений доказывало лишь то, что подозреваемый прежде имел судимость. В отличие от отпечатков пальцев, до признания которых в качестве криминалистического инструмента оставались долгие годы, бертильонаж не мог связать находящегося под стражей с местом преступления. «Полиция или детектив не могут преследовать того или иного человека, – признал Макклафри на национальном собрании начальников тюрем в 1890 году, – лишь на основании данных этой системы».

Когда летом 1891 года Крим вышел из стен Джолиета, мало что связывало мужчину с его темным, кровавым прошлым. Он был врачом из Канады, получившим лицензию на практику в одном из самых уважаемых медицинских университетов мира, и в то же время – убийцей нового типа, выбирающим жертв наугад[1] и убивающим без угрызений совести. Хладнокровный злодей, убивавший, как позже напишут в газете Chicago Daily Tribune, «просто ради убийства». Один из самых жестоких и успешных преступников в истории.

Герман Уэбстер Маджет – врач, известный под именем Генри Говард Холмс, – погубил по меньшей мере девять человек и считается первым серийным убийцей Америки. Однако к тому времени, когда Холмс заявил о своей первой жертве в 1891 году, и даже до того, как печально известный Джек-потрошитель терроризировал Лондон в 1888 году, Крима уже подозревали в убийстве шести человек, большинство из которых были намеренно отравлены испорченными лекарствами. Последней жертвой Крима стал муж его любовницы, и именно из-за этого преступления его отправили в похожую на гроб камеру в Джолиете. Его предыдущие жертвы – две в Канаде, включая его жену, и еще три в Чикаго – были молодыми женщинами, беременными и отчаянно желавшими сделать аборт. Они не были в чем-либо виновны – лишь совершили трагическую ошибку, доверив свои жизни врачу по имени Томас Нил Крим.



Томас Нил Крим вскоре после освобождения из тюрьмы в 1891 году (Библиотека изображений науки и общества, Лондон, изображение 10658277)



В эпоху, когда полицейские расследования часто были поверхностными, а криминалистика только начала развиваться, детективам не хватало инструментов и опыта, необходимых для выслеживания такого грозного врага. Мало кто мог представить, что такие монстры вообще существуют. Но это лишь отчасти объясняет, как Криму сошли с рук убийства в двух странах, прежде чем его наконец посадили в Джолиет. Репутация и профессиональный статус Крима, неудачные расследования, коррумпированные сотрудники полиции и суда, неудачные судебные преследования и упущенные возможности – все это позволяло ему убивать снова и снова.

Тонкий след, документирующий шокирующие преступления Крима, растянулся от маленького городка в Канаде до Иллинойса, и только выцветшие воспоминания, забытые судебные записи и пожелтевшие газетные вырезки соединяли обрывки событий в единое целое. Система идентификации Бертильона, передовая технология для того времени, не могла помешать осужденному преступнику исчезнуть, подобно призраку. Если бывший заключенный хотел скрыть свое прошлое – чего, несомненно, желал и Крим, – ему было достаточно сменить имя.

I. «Первый из преступников»

Лондон, 1891 год

Глава 1. «Великий город, пораженный грехом»

Мужчина в макинтоше, защищающем его от дневного ливня, и цилиндре, прикрывающем лысую голову, появился у дверей дома 103 на Ламбет-Пэлас-роуд. Он сказал, что его зовут Томас Нил и он ищет жилье, и хозяйка предоставила ему комнату на верхнем этаже в задней части дома. На дворе было 7 октября 1891 года. Крим вернулся в Ламбет – переполненный лабиринт грязных трущоб и дымных фабрик, располагающийся через Темзу от готического великолепия зданий парламента. Крим хорошо знал этот район Лондона: дом, где он жил, стоял напротив больницы Святого Томаса, в которой он учился медицине более 10 лет назад. Он не мог не заметить, что со времени его последнего визита рядом возвели новое здание, расположенное чуть ниже по реке от башни Биг-Бен. Облицованный полосами красного кирпича и белого камня и стоявший на фундаменте из гранита, добытого заключенными Дартмура и других тюрем, в городе появился новый штаб Столичной полиции, широко известный как Скотленд-Ярд.

Крим находился в самом сердце крупнейшего города мира, столицы империи в зените своей мощи. Полосы алого цвета на глобусах и картах обозначали притязания Великобритании, находящейся под властью королевы Виктории, на обширные территории – и десятки миллионов людей. Лондон был огромным мегаполисом с населением более пяти миллионов человек, сверкающим бастионом богатства и власти, построенным на фундаменте бедности, преступности и отчаяния. Церковные шпили и гигантский круглый купол собора Святого Павла возвышались над морем шиферных крыш и труб, извергающих черный угольный дым. На главных улицах царил хаос из экипажей, грузовых фургонов и запряженных лошадьми омнибусов. Ночью тротуары превращались в море котелков и украшенных перьями широкополых шляп, когда мужчины и женщины, словно призраки, проходили сквозь завесы мерцающего газового света и зловещего тумана. Карманники протискивались сквозь толпу, вытаскивая из карманов часы и бумажники. Проститутки осматривали публику в театрах и мюзик-холлах Вест-Энда в поисках клиентов или прогуливались по соседнему Стрэнду, превращая оживленную улицу, по словам одного наблюдателя, в «один из самых громких скандалов Лондона». Анклавы богатых и привилегированных соседствовали с грязными, опасными трущобами, такими как Уайтчепел, где всего три года назад печально известный Джек-потрошитель жестоко убил пять женщин. Для редактора городской газеты Daily Chronicle Лондон был современными Содомом и Гоморрой, «великим городом, пораженным грехом».



Стрэнд в 1890 году. Оживленная улица стала одним из лондонских охотничьих угодий Крима (Библиотека изображений науки и общества, Лондон, изображение 10436070)



Ламбет соперничал с Уайтчепелом за звание самого бедного, грязного и преступного района города. Даже полиция не чувствовала себя там в безопасности – один полицейский-новичок во время патруля столкнулся с группой головорезов из Ламбета, и его бросили в витринное стекло магазина. Когда журналист Генри Мэйхью вознамерился разоблачить преступный мир Лондона XIX века, он направился к «хорошо известному логову молодых воров» и обнаружил, что дети в возрасте пяти лет бродят по улицам в рваной одежде, воруя, чтобы выжить. «Фейгин, Билл Сайкс и Оливер Твист чувствовали бы себя как дома в викторианском Ламбете, – отметил знаменитый писатель Саймон Винчестер. – Это был диккенсовский Лондон, написанный крупным планом».

Фабрики Ламбета наполняли воздух дымом и сажей. Литейный цех Модсли ковал детали для паровых

двигателей, насосов и других механических чудес, которые приводили в движение мир Викторианской эпохи. Глиняные кувшины, каминные горшки и водосточные трубы обжигались в знаменитых гончарных мастерских Генри Доултона. Над головой пыхтели и лязгали поезда, едущие по надземным железнодорожным линиям, которые пролегали через сердце соседнего района. Их пунктом назначения был вокзал Ватерлоо, один из главных вокзалов города. Тысячи людей – жители пригородных районов, путешественники, направляющиеся в пункты на юге Англии, пассажиры пароходов, недавно прибывшие из-за границы через Саутгемптон, – каждый день проходили через его двери. Живых беспокоили даже мертвые. Лондонские кладбища были настолько переполнены, что специальная железная дорога, линия Некрополя, перевозила трупы с местной станции на кладбища к югу от города. Ламбет, как отметил лондонский историк Питер Акройд, «был во всех смыслах свалкой».

Он также считался и «самым зловещим и отвратительным» из городских районов. Прилегающая к вокзалу Ватерлоо местность, притягивающая пешеходов, стала известна как «Бордель». Кирпичные опоры надземных путей станции создавали уединенные места, где можно было вести бизнес, – череда «темных, сырых арок», пожаловался один житель, «заработала у местного населения сомнительную репутацию».

В прессе проституток называли «несчастными», но некоторые женщины, предлагающие услуги на улице или находящие клиентов в Кентербери, Чаринг-кросс и других мюзик-холлах Ламбета, считали себя счастливицами.



Лондон Томаса Нила Крима, 1891–1892

Жизнь молодых женщин из бедных, испытывающих трудности семей была опасной.


Внезапное несчастье – смерть родителя или мужа, разрыв брака или отношений, потеря низкооплачиваемой работы горничной или места на фабрике – могла оставить их на произвол судьбы. Как в исследовании жизни и взглядов Викторианской эпохи отметила британская журналистка Кэтрин Хьюз, некоторые женщины из рабочего класса обращались к проституции, когда «способы получения дохода от ручного труда – работы модисткой, домашней прислугой или фабричной рабочей – оказывались неэффективными». Торговля телом, даже практикуемая на протяжении всего нескольких недель или месяцев, могла быть их единственной возможностью получить то, в чем большинству женщин, независимо от их социального положения, в те времена отказывали, – доход и независимость. Одна проститутка из Ламбета рассказала Мэйхью, что зарабатывала целых четыре фунта в неделю, что намного больше, чем она получала, будучи прислугой в Бирмингеме и «работая не покладая рук».

Ламбет, казалось, кишел проститутками. «На улице было больше женщин, чем когда-либо, и они стали наглее и настойчивее», – жаловался преподобный Г. Э. Аскер из церкви Святого Андрея. Даже ему они делали непристойные предложения. «Бордели – это чудовищные места, настоящий ад, – добавил Аскер. – Оттуда часто слышны вопли и крики „убивают“ и так далее».

Для героя этой истории Ламбет стал идеальными охотничьими угодьями.

* * *

Мэри Крим было всего 14, когда ее старший брат ушел из дома, чтобы поступить в медицинскую школу. Она иногда встречала упоминания о его беспокойной жизни: работе врачом в Онтарио и Чикаго, осуждении за убийство. Увидев его снова в Квебеке летом 1891 года, впервые почти за два десятилетия, она едва могла поверить своим глазам – таким жутким он был. «Он был очень вспыльчивым и возбудимым, – вспоминала она. – У него не все в порядке с головой».

Крим прибыл в Квебек 2 августа, вскоре после освобождения из тюрьмы Джолиет. Его семья эмигрировала из Шотландии в Канаду, когда ему было четыре года, и поселилась в столице провинции Квебек. Его отец, Уильям Крим, руководил крупной фирмой по экспорту древесины и к моменту своей смерти в 1887 году сколотил целое состояние. После отбывания тюремного срока Крим провел в городе почти шесть недель, остановившись в доме своего брата Дэниела. Родственники стали называть его Томасом Нилом. «Он пожелал сменить имя и избавиться от фамили Крим, – отметил Томас Дэвидсон, квебекский бизнесмен и друг семьи, – из-за досадных неприятностей». Никто, казалось, не подозревал, что у него могут быть другие мотивы для смены имени.

«Временами его действия выглядели как проявления душевной болезни, – вспоминала Джесси Рид, жена Дэниела Крима. – Он резко менял выражение лица и казался другим человеком», возбужденный и маниакальный в один момент, спокойный и с отсутствующим взглядом в следующий. Дэвидсон, который списывал «психическое расстройство» и «неуравновешенность» Крима на последствия долгого тюремного заключения, был потрясен, когда Томас «в самой скандальной манере» набросился на одну из своих сестер[2] – возможно, Мэри Крим, – назвав ее уличной девкой и лгуньей. Эта «чудовищная клевета», как позже отметил Дэвидсон, повторялась и в письме, которое Томас отправил друзьям сестры.

Дэвидсон и Дэниел Крим разработали план по отправке Томаса за границу. Они посчитали, что начало жизни с чистого листа может улучшить самочувствие Томаса. К тому же это освободило бы их от необходимости иметь дело с его оскорбительным поведением. Как исполнители завещания Уильяма Крима, Дэниел и Дэвидсон изъяли из наследства сумму, эквивалентную 23 000 долларов США на сегодняшний день, которая помогла бы Томасу встать на ноги. Дэниел подумывал отправить его в Глазго – там он мог навестить своих родственников, – но в итоге они остановились на Лондоне, городе, который Крим знал по дням в больнице Святого Томаса, что провел там в конце 1870-х годов. Трансатлантический пароход мог доставить его в Ливерпуль чуть больше чем за неделю, но они предпочли посадить его на более медленный парусный корабль. «Мы подумали, – объяснил позже Дэвидсон, – что долгое морское путешествие и полная смена обстановки восстановят как его психическое, так и физическое здоровье».

Девятого сентября, в ночь перед отплытием в Англию, Томас написал завещание. Он утверждал, что пребывает «в здравом уме», и, как ни странно, назвал невестку Джесси Рид своим душеприказчиком и единственным наследником. В случае его смерти она должна была унаследовать все его имущество, а также все, что причиталось ему из имущества его умерших родителей. Испытывал ли он чувство неминуемой обреченности, думая, что не вернется из Англии? Завещание из двух абзацев, написанное аккуратным, ровным почерком, с которым вскоре познакомятся детективы Скотленд-Ярда, не давало никакого представления о его мотивах.

На следующее утро он покинул Квебек. Первого октября, после 20-дневного путешествия, он нацарапал записку Дэниелу Криму, сообщая о своем прибытии в Англию.

* * *

Крим стал завсегдатаем ресторана Gatti’s Adelaide Gallery на улице Стрэнд. Обстановка ресторана была элегантной – сводчатые потолки, витражи, декоративная штукатурка, палитра синего и золотого, – а потому он являлся любимым местом театральной публики. Актеры и драматурги из близлежащих театров занимали большинство мест за мраморными столешницами. Однажды, когда все столы были заняты, Крим подсел к незнакомомцу и представился как Томас Нил. Он был образован, со вкусом одет, «хорошо просвещен и путешествовал, как и все мужчины», – вспоминал другой посетитель заведения. Они заказали много блюд; Крим предпочитал хлеб с сыром, который запивал пивом или джином, а также яйца ржанки и другие деликатесы, имевшиеся в меню. Он рассказывал, как ему нравилось посещать городские мюзик-холлы, говорил о деньгах и, казалось, был одержим ядами. И все же бо́льшую часть времени он говорил о женщинах[3].

«Его высказывания о них были далеки от терпимых или приятных», – вынужден был признать его компаньон по обеду.

У Крима с собой имелась коллекция порнографических фотографий, которые он с удовольствием показывал новому знакомому и другим посетителям.

Он был беспокойным и суетливым: не мог усидеть на месте, даже когда пил в баре ресторана, и всегда что-то жевал: жвачку, табак или кончик сигары; его челюсти «двигались механически, как у коровы, жующей траву». Он настороженно относился к каждому, кто приближался к его столику, будь то проходящий мимо посетитель или официант. Он редко улыбался, и его смех звучал натянуто и фальшиво, как будто он играл злодея в дешевой мелодраме. Более того, люди не могли не заметить, что его левый глаз косил – это придавало ему безумный, зловещий вид. Позже Крим утверждал, что приехал в Лондон, чтобы проконсультироваться с окулистом, и после прибытия он действительно посетил кабинет оптика на Флит-стрит. Джеймс Эйтчисон определил его заболевание как гиперметропию, или дальнозоркость: его глаза неправильно фокусировались, затуманивая зрение и вызывая сильные головные боли. Эйтчисон пришел к выводу, что Крим страдал этим заболеванием с детства, а потому уже давно нуждался в очках, и снабдил его двумя парами очков.

Чем больше товарищ по обеду узнавал о Криме, тем больше беспокоился. «Он был чрезвычайно порочен и, казалось, жил только для удовлетворения своих страстей[4], – вспоминал он. – Его вкусы и привычки были самого извращенного порядка». Крим не скрывал, что употребляет наркотики: по его словам, он постоянно принимал по три-четыре таблетки, содержащие кокаин, морфин и стрихнин – смертельный яд, в малых дозах используемый в качестве стимулятора. Таблетки облегчали его головные боли. Кроме того, он с удовольствием отмечал, что они обладают свойствами афродизиака.

Достать наркотики и яды в Лондоне, как выяснил Крим, было несложно.

Он зашел в аптеку на Парламент-стрит – прямо за углом от новой штаб-квартиры Скотленд-Ярда – и представился врачом из Америки, приехавшим в город, чтобы пройти курсы в больнице Святого Томаса. Помощник аптекаря Джон Киркби не смог найти имя Томаса Нила в реестре лицензированных врачей магазина. «У меня нет привычки продавать яды лицам, чьих имен нет в реестре», – сказал он позже. Доступ к ядам был ограничен законом, и, если Крим не мог доказать, что является врачом, кто-то из знакомых фармацевтов должен был поручиться за него. Однако Киркби сделал исключение и поверил новому клиенту на слово. Той осенью он несколько раз продал Криму опиум и стрихнин, а когда Крим попросил пустые желатиновые капсулы такого размера, который обычно не используется в Великобритании, Киркби услужливо разыскал их у поставщика. Такие капсулы наполняли лекарствами, которые были слишком горькими на вкус, чтобы принимать их в виде порошка или таблеток.

Крим не сказал, как намеревался использовать стрихнин или труднодоступные капсулы. А Киркби его не спрашивал.

Глава 2. Сыскная лихорадка

«Чувствуете ли вы неприятный жар в желудке, сэр, и прескверное колотье на вашей макушке? – спрашивает Габриэль Беттередж, главный слуга в доме леди Вериндер, другого персонажа романа 1868 года «Лунный камень». – А! Нет еще! Ну, так это случится с вами… Я называю это сыскной лихорадкой…»



История интриги Уилки Коллинза и бесценного украденного бриллианта («лунный камень» в названии) познакомила мир с одним из первых профессиональных детективов в английской литературе – сержантом лондонской полиции Каффом. «Крупнейший сыщик в Англии», – уверяют читателей. Его первое задание в «Лунном камне» – тщательный осмотр комнаты, где хранился драгоценный минерал. «Во всех моих странствованиях по грязным закоулкам этого грязного света я еще не встречался с тем, что можно назвать пустяками». «Я не подозреваю, – уверенно заявляет он на другом этапе своего расследования. – Я знаю». Беттередж, который наблюдает за Каффом во время расспросов, вскоре заражается сыскной лихорадкой.

Как и викторианская публика. Преступления и убийства были навязчивой идеей на протяжении всего XIX века. «Ничто, – провозгласил один лондонский новостной агент, – не сравнится с ошеломляюще хорошим убийством». Читатели жаждали «сенсаций» и опосредованного трепета, потому что это позволяло заглянуть в пучину зла и скандалов с безопасного расстояния. Один социальный историк из Великобритании сравнил это с формой порнографии – преступным удовольствием, которому можно предаваться в газетах, книгах и пьесах.

Писатели изо всех сил старались создавать романы, основанные на последних безобразиях, в то время как лондонские театральные дельцы иногда выносили преступления на сцену еще до того, как реальный злоумышленник представал перед судом.


Охотники за сувенирами могли купить керамические статуэтки, изображающие убийц и жертв. Основная пресса, взяв пример с The Illustrated Police News и других прибыльных криминальных изданий, предлагала зловещие отчеты о жестоких смертях и следовавших за ними судебных процессах. Им даже приходилось приносить извинения, если читателей разочаровывали отчеты о «банальных убийствах». В 1861 году одно лондонское издание, The Spectator, описало основные события прошедшей недели в британских судах: сообщения о двух женщинах, отравивших своих детей, жильце, убившем квартирную хозяйку, враче, сделавшем аборт со смертельным исходом, и мужчине, пытавшемся убить сына в пылу ссоры из-за наследства. В остальном, как отмечала газета, «неделя была скучной».

Убийство – зрелище, которым можно было наслаждаться и лично. Люди стекались на места преступлений, надеясь хоть мельком увидеть дом или переулок, где произошло кровопролитие. Они приходили в Центральный уголовный суд Лондона Олд-Бейли, где едва не дрались за места, желая стать свидетелями судебного процесса и вынесения приговора. Сатирический журнал Punch высмеял вуайеризм тех времен, опубликовав пародийный репортаж с текущего судебного процесса: «Боже мой! Это более захватывающе, чем опера, – сказала одна женщина подруге. – И еще более восхитительным оно становится оттого, что все это – правда».

Десятки тысяч людей мечтали стать свидетелями заключительного акта трагедии – казни преступника. Эти мрачные бдения продолжались даже после того, как в 1868 году в Великобритании запретили публичные казни через повешение. Шумные толпы продолжали собираться у тюрем в день казни и разражались радостными возгласами, когда подтверждали смерть убийцы. Те, кому отказывали в возможности увидеть повешение преступника, могли посетить лондонский музей мадам Тюссо, где в Комнате ужасов выставлялись восковые фигуры печально известных убийц. Английский эссеист Томас Де Квинси высмеял эту жажду крови в эссе с провокационным названием «Убийство как одно из изящных искусств». «В состав прекрасного убийства входит нечто большее, чем два болвана, которым нужно убить и быть убитыми – нож, кошелек и темный переулок», – написал он в журнале Blackwood. Массы могут быть удовлетворены «обильным пролитием крови», но «у просвещенного ценителя вкус более утонченный».

* * *

Создание лондонской столичной полиции в 1829 году и ее сыскного отделения в 1840-х годах ввело нового игрока в этот спектакль о преступлении и наказании – профессионального следователя. Чарльз Диккенс был первым, кто популяризировал работу сыщиков Скотленд-Ярда. В журнальной статье 1850 года он восхвалял их «необычайный интеллект» и способность к «острой наблюдательности и быстрому восприятию». Один из таких следователей, Чарльз Филд, стал прототипом мистера Бакета – инспектора, несколько лет спустя появившегося в романе Диккенса «Холодный дом». Бакет «спокойным и острым взглядом» оценивал ситуации и с легкостью читал людей. «Ничто, – писал Диккенс, – не ускользает от него».

Уилки Коллинз тоже черпал вдохновение среди представителей сыскного отдела. Прототипом сержанта Каффа стал детектив-инспектор Джонатан Уичер из Скотленд-Ярда – они даже разделяли страсть к садоводству, – а сюжет «Лунного камня» основан на одном из самых известных и загадочных дел Уичера – убийстве ребенка в загородном поместье Роуд-Хилл в 1860 году. Однако Диккенс и Коллинз не являлись первопроходцами детективного жанра – Эдгар Аллан По создал его еще в начале 1840-х годов. В «Убийствах на улице Морг» и других рассказах По представил обществу Огюста Дюпена – сыщика-любителя, который использовал логику и разум для раскрытия тайн и преступлений. И все же величайший вымышленный детектив из всех возник в 1880-х годах, родившись в воображении врача из Эдинбурга, решившего построить карьеру писателя. Артур Конан Дойл сочетал логический склад ума Дюпена из книг Эдгара По с наблюдательностью и быстротой умозаключений реального врача Джозефа Белла, который был одним из его преподавателей в медицинской школе. Он воплотил «новую идею детектива» в культовом персонаже, которого мир вскоре узнал как Шерлока Холмса.

Холмс и его партнер по расследованию преступлений, доктор Джон Ватсон, дебютировали в 1887 году в «Этюде в багровых тонах» – детективе об убийстве, впервые опубликованном в журнале Beeton’s Christmas Annual, а затем выпущенном в виде книги. Критик эдинбургской газеты The Scotsman назвал историю захватывающей и доказывающей, что «настоящий детектив должен владеть искусством наблюдения и дедукцией». Эта история создала вселенную, которую позже полюбят миллионы читателей. Холмс и доктор Ватсон, выступающий в роли рассказчика, живут в одной квартире по адресу Бейкер-стрит, 221Б, где и встречаются с чередой отчаявшихся клиентов и сбитых с толку детективов Скотленд-Ярда. Холмс демонстрирует поразительную наблюдательность и раскрывает подробности жизни своих посетителей еще до того, как у них появляется возможность о них рассказать. Он описывает себя как детектива-консультанта – полиция обращается за его помощью, когда заходит в тупик в попытках раскрыть преступление.



В прошлом врач, а потом писатель Артур Конан Дойл создал своего культового персонажа Шерлока Холмса – «новую идею детектива» – в середине 1880-х годов (авторская коллекция)



«Они знакомят меня со всеми обстоятельствами дела, и, хорошо зная историю криминалистики, я почти всегда могу указать им, где ошибка», – уверяет он доктора Ватсона.

Второе приключение Холмса, «Знак четырех», представляет собой повесть об убийстве, предательстве и потерянных сокровищах, опубликованную в Англии и Соединенных Штатах в 1890 году. «Среди детективных историй, – правильно предсказал американский рецензент, – она должна стать классикой». К моменту выходу книги читатели знали, что Холмс был экспертом по химическим веществам и ядам, опубликовал книгу на загадочную тему различения разновидностей сигарного пепла и вел похожий на энциклопедию справочник преступлений и преступников. Они следовали за ним, когда с лупой в руке он осматривал места преступлений в поисках отпечатков ботинок, следов грязи и крови и других улик. Кроме того, они наблюдали, как он затмил незадачливого инспектора Лестрейда и других трудолюбивых детективов Скотленд-Ярда. Когда лондонская полиция «в тупике» – что, как с презрением замечает Холмс в «Знаке четырех», является «их нормальным состоянием», – он приходит на помощь. «Расследование преступления – точная наука, по крайней мере должно ею быть», – говорит Холмс.

Конан Дойл снова оживил Холмса и доктора Ватсона летом 1891 года, незадолго до приезда Томаса Нила Крима в Лондон, для серии коротких рассказов, опубликованных в The Strand Magazine. Широкая аудитория и последовательный подход сделали Холмса сенсацией.

Интерес публики к убийствам и детективным историям, как отметил эксперт по криминальной фантастике Джон Карран, стал «почти ненасытным».

Газетные киоски и книжные магазины осаждали читатели, готовые заплатить шесть пенсов за последний номер и новое приключение Холмса. «Сцены в книжных киосках на железной дороге, – вспоминал один зритель, – были хуже, чем все, что я когда-либо видел на дешевой распродаже». Библиотеки, чтобы приспособиться к растущим легионам поклонников Дойла, в третий четверг месяца работали допоздна – именно в этот день публиковали The Strand, и могочисленные посетители приходили насладиться последними приключениями сыщика. По одной оценке, два миллиона человек – из грамотного населения Англии, насчитывавшего в то время около 17 миллионов человек, – читали The Strand. Крупные газеты на всей территории Соединенных Штатов публиковали каждый выпуск, что позволило детективу завоевать еще и сердца и американцев.

Холмс был идеальным вымышленным героем для эпохи, когда разгадывание загадок стало тайным увлечением и грешным удовольствием приличного общества. Читателей «меньше интересовало, какие преступления совершались, – отметила британский историк и литературный критик Джудит Фландерс, – чем то, как они раскрывались». Крим, который вскоре проявил живой интерес к работе лондонских детективов, возможно, был лишь одним из многих читателей, подхвативших сыскную лихорадку со страниц «Лунного камня», «Холодного дома» и рассказов Эдгара По – все эти книги стояли на полках библиотеки пенитенциарного учреждения штата Иллинойс.

* * *

В то время как Диккенс и Коллинз изображали детективов Скотленд-Ярда умными, даже героическими фигурами, Лестрейд Конан Дойла помог увековечить новый стереотип: полицейский – неуклюжий дурак. История за историей детектив упускал из виду улики, преследовал не того подозреваемого или обращался к Холмсу – самопровозглашенному «последнему и высшему апелляционному суду в расследовании» – за помощью в раскрытии запутанного дела. В одном из номеров журнала The Strand Холмс ругает инспектора за то, что тот позволил зевакам бродить вокруг тела жертвы убийства «как стадо буйволов», почти стирая отпечатки ботинок убийцы. Реклама историй The Strand, укрепляя представление о некомпетентности полиции, восхваляла способность Холмса раскрывать дела, которые «бросали вызов лучшим талантам Скотленд-Ярда – „талантам“, к которым он испытывал немалое презрение». В постановках в лондонских мюзик-холлах офицеров изображали злодеями или делали предметом шуток. Пресса тоже часто была настроена враждебно, особенно если казалось, что расследование громкого преступления застопорилось. Возмущенные передовицы и гневные письма в редакцию требовали арестов и ставили под сомнение компетентность полиции. Punch высмеял «неполноценный отдел» Скотленд-Ярда, в то время как The Pall Mall Gazette подвергла сомнению интеллект детективов и «бестолковых» полицейских.

Детективы Скотленд-Ярда ощетинивались, когда читали или слышали имя Шерлока Холмса. Историки полиции выражают негодование по поводу того, что их изображали «неумелыми головорезами, хронически нуждающимися в помощи детектива-консультанта», что создавало впечатление, будто «в Скотленд-Ярде одни дураки». The Police Review – профессиональный журнал, поддерживающий полицию и уставший от постоянного «сарказма Конан Дойла в адрес Скотленд-Ярда», – упрекнул автора в «распространении вредного популярного заблуждения» о спорных методах и некомпетентности детективов. Конан Дойл, казалось, осознавал влияние своих историй и, по крайней мере в частном порядке, защищал имидж Скотленд-Ярда. «Мой опыт работы с британской полицией, – однажды заметил он, – показывает, что наши полицейские гораздо эффективнее, чем кажутся».

* * *

Приключения Холмса и доктора Ватсона в глазах общественности сделали расследование легким делом, похожим на благородную салонную игру, в которую мог поиграть любой желающий. Однако для поимки преступников в реальном мире требуется нечто большее, чем «применение чистого разума», умение подмечать детали и делать блестящие выводы», – ворчал Фредерик Уэнсли, начавший службу в столичной полиции в конце 1880-х годов с должности констебля в Ламбете и дослужившийся до звания инспектора. Требовалась тяжелая работа, терпение и находчивость, чтобы собирать доказательства и выстраивать дело, которое затем рассмотрят в суде. «Именно открыв все факты, – настаивал Уэнсли, – детектив проявляет себя».

Вымысел столкнулся с жизнью, когда доктор из Америки вернулся в свое старое пристанище в Лондоне. Томас Нил Крим стал одной из величайших сенсаций эпохи, бросившей вызов детективным навыкам инспекторов Скотленд-Ярда. В «Пестрой ленте» – одном из рассказов о Шерлоке Холмсе, опубликованных в The Strand Magazine зимой 1891/92 года, – доктор Гримсби Ройлотт обучает ядовитую желтую змею с коричневыми пятнами (ту самую «пеструю ленту» из названия) проникать в запертую комнату, чтобы затем убить свою падчерицу, не оставив следов. Холмс считает, что только врач, знающий о токсинах и особенностях их воздействия, мог спланировать и совершить такое – почти идеальное – преступление. «Когда доктор – злодей, он всегда бывает самым ужасным преступником, – говорит он Ватсону. – У него есть и смелость, и знание».

Замечание Холмса о том, что врачи, которые убивают, «самые ужасные злодеи», вскоре оказалось пугающе пророческим.

Глава 3. Эллен Донворт

Лондон, 13 октября 1891 года

Она стояла на Ватерлоо-роуд, что в Ламбете, прислонившись к стене напротив краснокирпичной башни веллингтонского паба. Непрерывный поток людей мелькал перед ней, выходя со станции Ватерлоо или мчась в противоположном направлении, чтобы успеть на поезд. Стояла влажная, пронизывающая до костей октябрьская ночь. Штормовой ветер и проливной дождь обрушивались на Лондон весь день, срывая лодки с причалов вдоль Темзы и вырывая с корнем деревья в городских парках. Но Эллен Донворт, казалось, не обращала внимания на погоду. Мужчины останавливались, разговаривали с ней, а затем сопровождали ее до дома, что находился в нескольких шагах оттуда. Примерно через 15 минут она вновь возвращалась на свой пост.

Эдуард Лимонов

Идеальная Россия. Заветы и пророчества

© Лимонов Э.В., 2021

© Книжный мир, 2021

* * *

Пророк среди пороков

Эдуард Вениаминович Лимонов (Савенко) один из ярчайших русских литераторов конца ХХ – начала ХХI веков. Писатель, поэт, публицист, политик, оставивший глубокий след в сознании современников, и до сих пор оказывающий влияние на мировоззрение миллионов своих почитателей.

Публицистика Эдуарда Лимонова занимает особое место в его творчестве. В свое время автору этих строк Эдуард Вениаминович рассказывал, что его заметки на злобу дня не просто способ откликнуться на события политической жизни или заработать на хлеб насущный (а Лимонов-колумнист был весьма востребован), но и способ публично обкатать те или иные идеи, метафоры, посмотреть как они выглядят на странице. В конце концов накопленный материал обращался Лимоновым в очередную книгу – яростную, обличительную, пророческую.

Книга «Идеальная Россия. Заветы и пророчества» состоит из статей Эдуарда Лимонова, написанных для российской прессы на протяжении 2016-17 годов. Это годы многих важных событий внутри РФ, острейшей фазы противостояния между Россией и Западом в Сирии и на Украине, попытки военного переворота в Турции, предвыборной борьбы в США и прихода к власти Трампа. Столь яркие информационные поводы давали возможность Эдуарду Вениаминовичу высказываться не только на злобу дня, но и свободно рассуждать о прошлом и будущем, давать свое видение грядущей России.

Многие его пророчества звучат сегодня как откровения – своенравный писатель и политик уже воспринимается мыслителем и философом. Более того, предсказателем магистральных путей развития России. К примеру, сейчас один из самых авторитетных политиков России Сергей Шойгу высказался за перенос столицы государства в Сибирь (и там же правительством запланировано строительство целого ряда городов), а ведь это один из главных тезисов Лимонова-политика и Лимонова-публициста на протяжении нескольких десятилетий.

Антизападничество Лимонова всегда наводило ужас на либеральную публику российских столиц, но время подтвердило его правоту – человека, прожившего на Западе шестнадцать лет своей жизни, свободно владевшего английским и французским языками, лично знакомого с множеством западных деятелей культуры и политики.

Он раньше других понял то, что многие начали осознавать только сейчас. «Русские открыли, что американцы и европейцы их ненавидят, – пишет Лимонов о сути противостояния с коллективным Западом, – Мы нравились им до тех пор, пока безропотно отдавали им всё, на что падал их жадный взгляд, отдавали всё, что им понравилось. Перестали отдавать, и вот они возмутились и перестали скрывать свою ненависть».

Отдельно следует отметить литературно-публицистический талант Эдуарда Лимонова. Публицистика писателя резко отличается от сухого анализа эксперта – писатель мыслит образами, а не цифрами. Потому читая Лимонова можно получить не только интересную политинформацию или ошеломительные предсказания, но и художественное описание футбольного матча: «Он корчился, ярко-алый на зелёной траве, как Нерон на сцене. По щекам его лились и высыхали слёзы. В довершение всего ему на щёку уселась бабочка! Настоящая, натуральная бабочка, чёрт возьми!.. Роналду был невозможно красив. Игра замерла, все стали смотреть спектакль с великим актёром…».

Лимонов универсален – его очерки охватывают пространство всего мира, Эдуард Вениаминович интересен – читать его большое удовольствие, он проницателен – многое, о чем он писал, на наших глазах становится реальностью. «Это говорю вам я, Эдуард Лимонов. А я зря рта не открываю. Всё, что я прорицаю последнюю четверть века, неизбежно сбывается», – обращается он к нам со страниц этой книги.

И это ещё один повод взять ее в руки, прочесть и убедиться насколько русский писатель из Харькова, вернувшейся из эмиграции политик, эксцентричный и великий Эдуард Вениаминович Лимонов любил Россию, предвидел ее особую судьбу.

Константин Кеворкян – журналист, писатель, публицист

и общественный деятель, руководитель харьковской телестудии

«Первая Столица», выпускник Литературного института

им. Горького, член Союза писателей Москвы, лауреат международных

телефестивалей, публицист, депутат Харьковского городского

совета пяти созывов. С 2014 года в политической эмиграции,

живет в Севастополе.

Как нам обустроить Сибирь и Дальний Восток

Население Сибири уменьшается. Уменьшилось только что еще на 3 млн. человек. В Сибири и без этого ничтожное количество населения, менее 25 млн. на огромную территорию. Если не заселить Сибирь, мы ее неизбежно потеряем. Ее у нас заберет Китай без единого выстрела. Поморгав узкими глазками и улыбаясь. Все планы по заселению Сибири не работают и не сработают, поскольку они основаны на добровольности переселения или материальной заинтересованности переселенцев.

Между тем есть возможность заселить Сибирь. Даже две возможности. Следует использовать их обе.

Первая. Перенести столицу России в Сибирь.

Основать главный город страны в северных окрестностях озера Байкал. В случае войны легче будет защищать в одном месте сразу и столицу, и основной резервуар воды на планете, а будущие войны – это уже понятно – страны и народы будут вести за пресную воду и ее источники.

Взгляните на карту Российской Федерации. Как сиротливо расположена жирная точка Москвы – у самой западной границы России, открытая западным ветрам и западным танкам. Между тем на восток от Москвы простирается никем не ухоженная, остающаяся без влияния столицы огромная страна. Влияние Москвы не достигает Сибири и Дальнего Востока. К этим нашим территориям близки Япония, Китай, Соединенные Штаты Америки.

Дело в том, что Москва была столицей средневекового Московского княжества, затем царства. Тогда она находилась в самом центре небольшого Московского государства. Сейчас Москва прилепилась у границ НАТО (они так говорят, ребята из НАТО, но ведь это же правда!).

Нужды современного государства – Российской Федерации – Москва не удовлетворяет и не может удовлетворить по своему географическому положению. Современному государству, столь протяженному и обширному, требуется новая столица, которая бы своим влиянием ровно охватывала и берега Балтийского моря, и это влияние достигало бы берегов Тихого океана. Иначе стране наступит смерть.

Почему нельзя втиснуть столицу ни в один из уже существующих сибирских городов?

Нам нужен современный город-штаб, а новосибирски, красноярски, омски – всего-навсего мелкие города ХХ века.

Столицу нужно построить с нуля в окрестностях озера Байкал, как я уже сказал, но не совсем близко, чтобы соседство большого города не сделало Байкал мертвым озером.

Не следует делать новую столицу огромным мегаполисом, Новой Москвой, через которую вновь невозможно будет проехать, как через старую Москву.

Нужно распланировать прежде всего город-штаб с нужными для управления страной административными кварталами и каким-то самым необходимым количеством жилых кварталов, но не разгонять безумную многомиллионность.

Инфраструктура новой столицы: несколько крупных аэропортов в пределах досягаемости от города, железные и шоссейные дороги, вокзалы и вертолетные площадки. Нужен будет военный округ, чтобы защитить столицу с суши и с воздуха.

В новую столицу вынуждены будут переехать центры управления страной: министерства и ведомства, а с ними обслуживающий персонал. Эти люди оживят Сибирь и Дальний Восток, вольют энергию, силу и жизнь в сонные сейчас земли, прозябающие рядом с Китаем.

И главное – Сибирь не будет уже чувствовать себя периферией России, не будет чувствовать себя забытой и лишней.

Я продвигаю идею переноса столицы в Сибирь где-то с 1994 года и уверен, что вскоре эта идея будет осуществлена, вне зависимости от того, какого политического окраса будут в это время президент и правительство России. Ибо перенос столицы – здравая идея, в то время как расширение Москвы в Московскую область – не здравая идея.

Земли вокруг Москвы с успехом эксплуатируются русским народом уже несколько столетий, эти земли стали чахлыми, натруженными, елки-березки на этих землях – дохлые, пора переехать на свежие земли.

А Москва останется городом-музеем, ее будут посещать туристы как город, где зародилась российская государственность.

Сейчас страна вся скособочена на Запад, как каблук износившегося башмака. Пора переобуться. Дисбаланс должен быть устранен.

Вторая возможность. Это заключенные.

В российских лагерях и тюрьмах томится во всякое время где-то под миллион человек. Они бессмысленно и без пользы для страны отбывают за решетками свои сроки. И это в то время, когда стране не хватает рабочих рук. Заключенные должны быть включены в жизнь страны, в ее геополитику и экономику. Ведь, как правило, это молодые, страстные люди.

Семейно-трудовые территории.

Вот что я предлагаю. Заменить содержание под стражей, практиковавшееся столетиями бессмысленное и опасное для здоровья заключенных сидение в каменных мешках и спецлагерях, исключительно ссылкой на поселение в Сибирь и на Дальний Восток.

Там есть много работы. Так, например, Бурятия может послужить для нас нашей Аргентиной, там сколько угодно условий для выпаса скота. Сейчас скот выпасают в ничтожных количествах, а можно делать это в масштабах, нужных стране.

На поселениях нужно поощрять создание семей между мужчинами и женщинами. В идеале каждая женщина плодного возраста должна будет родить не менее троих детей. Так мы попутно решим и демографическую проблему.

Разумеется, мы не оставим наших заключенных без присмотра. Охранные подразделения будут присматривать за жизнью ссыльных поселенцев и при необходимости приводить в порядок тех, кто нарушает закон.

Как это все будет выглядеть в деталях?

Суд приговорил человека к поселению. Прямо из зала суда его транспортируют в отправляющийся в Сибирь ж.-д. состав либо караван автобусов, и он выезжает, минуя тюрьму, к месту поселения.

Каждая семья будет наделена куском земли. Не для того, чтобы просто разводить на ней фермерское хозяйство, это глупо, а для постройки дома. Каждая семья будет наделена простейшим индивидуальным транспортом для решения насущных нужд (грузовик, мотоцикл «Урал» с коляской).

Заключенные, наделенные практичным предпринимательским умом, будут поощряться в их проектах.

Ссыльные будут использованы в строительных проектах государства и за это получать заработную плату.

10 марта 2016 г.

За всеобщее явное открытое голосование!

Тайное анонимное голосование попахивает XIX веком, способствует электоральному обману граждан властями и воспитывает в гражданах безответственность.

Голосование должно из тайного стать явным. Срочно.

Пускай в вашей анкете вместе с Ф.И.О., адресом прописки и местом рождения будет стоять: «голосует за…», «голосует против…».

В эпоху всеобщего прослушивания, подглядывания и саморазоблачения в соцсетях, интернете вы все еще боитесь объявить себя?

Боитесь гордо заявить о своей политической принадлежности?

Борьба за свободные выборы должна превратиться в борьбу за явное открытое голосование.

Будет два этапа. Первый – демонстративное голосование за незарегистрированных кандидатов.

Выходя из квартиры на выборы, возьмите с собой лист бумаги, где разборчиво, желательно жирным фломастером, напишите имя вашего кандидата. Которого вы хотите видеть, если это президентские выборы, президентом страны. Под фамилией кандидата нужно вписать ваши Ф.И.О., адрес и подписаться. На избирательном участке нужно вложить ваш лист бумаги с именем кандидата внутрь бюллетеня и в таком виде бросить его в избирательную урну, а если вы похрабрее – бросайте ваш лист бумаги вместо бюллетеня. Даже минимальное количество наблюдателей обеспечит обнаружение народных бюллетеней в урнах для голосования. Проведенная в заметных масштабах акция сделает их выборы нашими, окажет влияние на умы соотечественников и, распространяясь по стране, будет дискредитировать тайное голосование.

Поняли принцип? Тогда второе. Принцип отбора кандидатов. Фактические противники российской государственности не могут быть допущены до выборов, тем более на высшую должность в государстве – ни в коем случае. Для кандидата обязательно наличие общероссийского размера репутации, то есть он должен быть уже известен. Ваш кандидат также должен быть рожден на территории России-СССР.

Принцип явности выборов. Повторяю, с тайным голосованием должно быть покончено раз и навсегда. Вообще следует всеми возможными способами афишировать свои политические взгляды. Напишите на двери своей квартиры: «Здесь живут люди, голосующие за такие-то партии или ключевые фигуры нашей политики» либо «В этой квартире живут сторонники Новороссии». Хватит скрываться! Демонстрируйте свои политические взгляды. А то они думают, что нас мало.

Извините, даже гомики не бояться выйти и сказать, что они гомики. А вы боитесь! В ГУЛАГ вас за это не загонят. Явное открытое голосование вместо тайного – это и есть свободные выборы. А если вы трусите, то помните: ваши политические взгляды и так известны «кому следует».

14 марта 2016 г.

Надвигающийся паралич авиационных сообщений

В последние дни прошлой недели мировые СМИ публиковали подробности крушения в аэропорту Ростова-на-Дону «Боинга-737» «родом» из Дубая.

Поскольку несчастный «Боинг» был не полностью загружен, то по количеству жертв – 62 трупа в двух сотнях фрагментах (ужас!) – получилась среднего размера катастрофа.

Вдобавок основной версией воздушной трагедии являются погодные условия, а не террористический акт, посему катастрофа выглядит бледнее обычного, хотя эти двести фрагментов – чудовищная нагрузка для воображения.

Катастрофа уже банальная, однако чувствуется, что это едва ли не последняя капля, переполнившая терпение граждан – пассажиров и собирающихся стать пассажирами. Не испугались, потому что пугались уже много раз в предыдущие годы, но поняли, что с этим способом перемещения по миру нужно завязывать.

Короче, похоже, что сломались.

Летать теперь станут все меньше и меньше.

Да будет вам известно, что уже в 2015 году международные авиаперевозки пассажиров упали на 15,8 %. Впечатляет?

Над некоторыми территориями планеты уже не летают, поскольку опасно, вы же знаете.

Украина (Донбасс), Ирак, Ливия, Афганистан (давно уже), Сирия, территории ДАИШ (там только военные самолеты). И список будет увеличиваться.

Чем больше стран будет конфликтовать, тем меньше станет перелетов.

Собственно, не так она долго и длилась, эра массовых воздушных перемещений.

Массово летать стали в шестидесятые, когда Европа и Америка обогатились за счет третьего мира, несказанно обогатились, вплоть до западных бомжей.

Большую часть перелетов составляют сезонные перемещения по планете туристов.

Однако число туристов, этих перелетных стай человеков, будет неуклонно и быстро сокращаться, поскольку на планете неспокойно.

Еще пару лет назад только я да еще горстка отщепенцев – ненавистников прогресса призывали европейцев и граждан РФ не скакать блохами по планете: мол, в конце концов, зимний отдых в чужих горячих странах – это извращение, недавно внедренная роскошь. Человек должен жить и отдыхать там, где его народ поместил промысел Божий.

Ну кто нас слушал? Называли сумасшедшими мракобесами, злились и ненавидели меня за то, что указывал этим размякшим детям, что прогресс конечен. Им это больно, они не хотят, чтобы их жирная роскошная сказка кончалась.

Однако она безжалостно кончится, и очень скоро.

Сегодня уже многие понимают, хотя ясно, что не все, что придется жить без роскоши.

Качество жизни будет неуклонно ухудшаться и ухудшается.

Международные блошиные прыганья на курорты мусульманских стран уже, по сути, остановлены.

Нравы быстро переменятся, поскольку возникли новые обстоятельства. Самолеты гражданской авиации и взрывают, и сбивают, а еще на теплых пляжах, где привыкли выгуливать свои жирные тела европейцы – англы, саксы, германцы, – идут войны, и смуглые обитатели этих мест не хотят жирных европейцев и жирных русских у себя видеть. Только владельцы отелей и ресторанов хотят, но таких на миллионы смуглого населения кот наплакал.

Очень скоро небеса будут пронзать лишь военные самолеты, неся на себе орудия убийства.

Вроде трудно себе представить планету без цветущих конгломератов аэропортов, этих сверхприбыльных городов-спутников рядом с традиционными городами.

Однако и авиационный бензин стоит все дороже, и велик страх обывателя перед современными средствами уничтожения самолетов.

А средства уничтожения стали могущественнее и дешевле средств защиты.

Взрывчатка террористов, армейские ракеты в руках чумных военачальников свинских неблагородных армий – все это будет замедлять, а затем и остановит авиасообщения.

Аэропорты будут стоять с разбитыми стеклянными стенами и куполами, в них будут гнездиться вороны. Кар-кар-кар!

Это говорю вам я, Эдуард Лимонов.

А я зря рта не открываю.

Все, что я прорицаю последнюю четверть века, неизбежно сбывается.

21 марта 2016 г.

Стоим одни-одинешеньки

Мы попали в ситуацию, когда и Европа нам не друг, и англосаксонский мир не друг (США, Великобритания, Канада, Австралия, Новая Зеландия), и Халифат нам огромный враг.

Так вот.

Да и Китаю палец в рот не клади, откусит когда-нибудь, пусть и не сразу. Так что опять оказался прав русский царь, воскликнувший: «У России только два союзника – ее армия и флот!»

Ну не скажите, что у всех так, что у всех только враги, и без союзников.

Вот англосаксы держатся вместе, вокруг США.

И Европа все же сбилась в стаю, в конце концов. У Европы сейчас, по сути, один враг – Халифат, но зато какой!

США им конкурент, но не враг ни в коем случае.

И Китай у Европы не сосед.

И Россия, может быть, и не возражала бы, чтобы Европа раскололась, но ничего для этого не делает.

Россией Европа пытается командовать, помыкать, как домработницей, с помощью санкций.

А мы стоим одни-одинешеньки, и враги нас облаивают, и на наши богатства и территории облизываются. Китай так на Байкал узкими желтыми глазками пялится, смакует и причмокивает – самый крупный резервуар пресной воды на планете.

Самое умное – желать, чтобы наши все три врага друг друга бы уничтожили. Европа и США чтобы вонзились в горло Халифату, а он – в их горло.

Однако, не дай бог, победит в этой страшной войне «Рима» с Халифатом – Халифат! Фанатичный, голодный, злой и нетерпимый, он закрепится в Европе, и нам будет еще хуже жить по соседству с Халифатом.

Халифат же никого не приемлет, кроме себя.

Вот уж не думал, что придется выбирать между европейцами, которых я издавна презираю, и новым звероящером – Халифатом – и что выбор будет безоговорочно в пользу «Рима».

Ужасно все это, что приходится выбирать «Рим», а сколько сил было затрачено, чтобы его разоблачить и морально уничтожить, и пылко желать уничтожить его физически.

И теперь, как говорится, «на склоне лет» оказаться в союзниках «Рима», потому что Халифат требует отказаться от себя, от личности, от убеждений личности, от книг, от всей прожитой жизни, наконец, что называется, от биографии.

У России тот же выбор без выбора. Нет, не Халифат, но тогда, значит, мы на стороне «Рима»?!

Выходит, что на стороне «Рима».

Трагедия, ей богу!

Нужно ожидать усиления наступления Халифата на европейском фронте. Они ищут и отыщут самое слабое государство, чтобы укрепиться там и оттуда контролировать Европу. Дестабилизировать и тем контролировать, сея ужас. И подминать под себя еще и еще государства. Те, кто выстоит, не подчинится, они будут так жестоки, что в них будет невозможно жить.

На Ближнем Востоке не получается, там Халифат натолкнулся на налаженное курдами и Россией яростное противодействие, но в Европе у них сейчас огромные шансы. Там и до новой волны переселения мигрантов накопилось до 25 миллионов мусульман.

А теперь в Европу вливаются новые миллионы, которых она, идиотка, маразматичка Европа, не сможет переварить.

Европа убаюкивает себя тем, что убедила себя: мол, основная масса мигрантов явилась в Европу за хорошей жизнью, а не для войны с ней.

Это жалкая ошибка.

Халифат – религиозное движение, и поток религиозного энтузиазма увлечет и миллионы явившихся за хорошей жизнью. Сознание мигрантов к тому же меняется, натолкнувшись на недружелюбный прием. Именно сейчас меняется, я уверен.

Они смотрят на богатства Европы и не хотят у Европы работать чернорабочими, хотят отобрать европейские богатства себе, вот и будет по-скорому хорошая жизнь, а не поколениями дерьмо за европейцами вывозить…

И Наполеон, и Гитлер вначале завладели Европой, а потом неизбежно шли на Россию. Также, очевидно, поступит и Халифат.

А в России Халифат ждут неопределившиеся на сегодня 20 миллионов российских мусульман. Я знаю, я знаю, что они адепты якобы спокойного ислама, живут себе тихо в основном, под наблюдением Духовного управления мусульман.

Но они видят этот гигантский самум, поднявшийся над сирийскими городами и иракской пустыней, и глядят на него, не отрываясь.

Они примкнут к самуму, думаю я.

И России будет тяжело.

Ой как тяжело будет!

Считайте вышесказанное прорицанием.

25 марта 2016 г.

Они нас веками ненавидят

А они ведь вправду нас ненавидят – Европа и Америка с англосаксами их диаспоры.

Это не галлюцинации патриотов, тех, что с капустой в бороде.

Все международные организации, а это евро-американские организации, – антироссийские.

Какую ни возьми. И ООН, и ЕС, и ПАСЕ, и ЕСПЧ, и Гаагский трибунал, и арбитражный суд в Гааге, и даже Красный Крест и спортивные организации, не говоря уже о НАТО.

Вон что вытворяют с пробой допингов, вышибли всех наших крупных спортсменов этим способом.

А санкции!

И нравоучительные нотации закоренелых людоедов из США и ЕС, чтобы мы отдали Крым.

Санкциями они хотят добиться, чтобы народ России восстал против своих правителей.

Они не понимают психологии русских.

Правителей своих мы завсегда желаем идеальных и не любим имеющихся у нас. Но еще больше нелюбви к своим правителям мы испытываем нелюбовь к заокеанским вульгарным дядькам, давящим на нас.

Мы упрямый, упорный и гордый народ, и чужеземный диктат для нас в сотни раз хуже и унизительнее, чем домашняя тирания.

У них есть и неприязнь, и прямая ненависть к нам, и что удивительного! Это традиционные неприязнь и ненависть, начавшиеся еще за тысячу лет, если не раньше.

Во-первых, мы восточные христиане, а не западные. И в христианство нас никто не приглашал, сами приняли от Византии.

У них и к Византии зависть и ненависть была. И в 1204 году они ее выплеснули – шли на мусульман Крестовым походом, но захватили Константинополь, вырезали восточных христиан там, кровь по улицам текла.

У них ко многим ненависть есть и была. В XIII веке жили себе на юге современной Франции альбигойцы, и папа римский назвал их еретиками. Дело в том, что альбигойцы (они же катары) были для Рима слишком хороши: слишком идеальные христиане, простые, чистые и аскетичные. Вот их и вырезали папские войска. При этом вырезали и неальбигойцев. «Бог разберет своих!» – цинично выразился тогда папский нунций, командовавший этой резней.

И нас они хотели той же участи подвергнуть. Нас спасли от их нашествия наша доблесть, расстояния и холод.

А то они на восток к нам разве не шли?

«Дранг нах Остен!» – это ведь еще германских рыцарских орденов клич, завоевавших уже Прибалтику и двигавшихся из Прибалтики на Русь, Псков и новгородские земли уже в XIII веке. Это уж Гитлер потом подхватил этот клич «Дранг нах Остен!».

Ордена были вначале остановлены князем Александром Невским, а затем отброшены. Иван Грозный начал Ливонские войны, Петр окончательно вытряхнул всех этих вредных западных «джихадистов» из Прибалтики.

Веками они смотрели на нас с отвращением, насупясь. И пугали нами своих детей.

Они, впрочем, не отказывались, но приветствовали нашу помощь – когда нужно было завалить общего врага, они не возражали, чтобы мы это сделали. Мы завалили для себя и для них «корсиканское чудовище» – Наполеона.

Нас даже допустили на Венский конгресс (а что было делать им, казаки были в Париже…). Эполеты, лосины, обтянутые яйца старых военачальников. Раздел мира.

Через столетие с лишним они позволили нам положить свыше 20 млн. русских жизней в войне против венского капрала Гитлера. Нам пришлось его разбить, потому что они отказались это делать, струсили, сдрейфили, дезертировали, не выдержали его натиска. Ну что ж, завалили…

Едва закончив Вторую мировую, они стали решать, как им избавиться от нас. Генералы Паттон и Мак-Артур предлагали начать войну с нами уже в 1945-м, пока советская армия обескровлена, а европейская часть СССР лежит в руинах, Черчилль указал на нас как на врагов уже в Фултонской речи в 1946-м.

Мы были и остались для них кровавые раскосые мужики с северо-востока, последыши монгольских орд, «чурки», хотя мы белее их всех: южные европейцы из Испании и Италии в сравнении с нами выглядят арабами, и наши девушки – вылитые зеленоглазые арийки из сказок.

За своих они нас никогда не признавали.

Да они даже к полякам, ставшим католиками, с презрительным высокомерием относятся. А уж к нам…