Билл посмотрел на меня:

— А ты куда ездила сегодня?

Меня ужалил стыд. Я знала, что он обо мне подумает, если я скажу, что ездила в полицию и предала Карен. Но я должна была это сделать, у меня не было другого выхода.

— В больницу. Спасибо, что забрал Кэсс. Спасибо за все, что ты делаешь. Без тебя я бы не справилась.

Он опустил голову:

— Эли, видимо, завтра я уеду.

Меня захлестнула паника.

— Что?! Почему?

Он помолчал, глядя мимо меня на раковину.

— Думаю, ты понимаешь почему. Слишком тяжело после всех этих лет…

Билл, Билл… Помню, как он провожал меня домой, когда я выпила слишком много в «Кингз Армз», уложил в постель, и я проснулась в шесть утра, обнаружив рядом с кроватью мусорную корзину и стакан воды.

Билл, поймавший рыбу прямо с лодки… Билл, складывающий скатерть на столе… Когда случилось худшее и нас смыло огромной волной, а затем выбросило на незнакомый берег, Билл был так же стоек, как надежный маяк.

В пору нашей студенческой дружбы я размышляла, как это происходит. Как все начинается с разговоров о любимых группах и странах, где вы раньше бывали, о собранных скаутских значках. Как вы словно играете в гляделки, ожидая, кто первый двинется, чтобы наконец уйти. Восхитительное чувство!

Я слушала группы, которые Билл считал крутыми, например «Нирвану» и «Перл Джем». Однажды он нежно погладил мою ступню. Иногда мы даже засыпали рядышком, но большего между нами не случалось. Мы с девочками подозревали, что он — гей, потому что не знали, как еще объяснить поведение парня, который не метит тебя, как свою территорию.

Я могла бы подтолкнуть его, но не сделала этого. Наверное, я боялась потерять то, что начиналось у меня с Майком, — еще тонкое, непрочное, как паутинка. Но параллельно я боялась испортить происходящее между мной и Биллом. Мне казалось, что он видит, понимает меня настоящую, что я много значу для него, я желанна и он будет со мной, стоит только поманить. Ощущать это было так чудесно…

Теперь я разучилась играть в такие игры. Наши интимные отношения с Майком были четко расписаны, как движения в танце: по субботним утрам, после занятий в тренажерном зале, или по вечерам в пятницу, в предназначенное «только для мамы и папы» время. Так мы, полушутя, говорили о своей личной жизни детям. Однажды Майк, подмигнув мне, произнес это при десятилетней Кэсси, и та рассмеялась. Девочка все поняла, чем очень нас удивила.

— Билл, — позвала я и вдруг осознала, как редко называю его по имени. Оно звучало так официально.

Я оперлась руками о стол, точно боялась упасть. Это был дорогой стол. Майк очень сердился, когда на него что-то проливали или ставили горячие тарелки. Как же глупо — запрещать использовать стол по его прямому назначению!

— Я не знаю, что бы без тебя делала, ты был…

Он пожал плечами, будто стряхивая мои слова.

— Я был рад тебе помочь. Но оставаться больше не могу.

— Но ты всегда был рядом…

Мы оба знали, что в этой высокопарной фразе нет смысла. Ведь тогда, после выпускного бала, мы расстались и я выбрала Майка.

— Только однажды ты меня подвел, — сказала я осторожно шутливым тоном, — когда не приехал на мою свадьбу. Почему ты не приехал?

Он мог бы сослаться на отсутствие денег, расстояние, работу, но, помолчав, словно подумав над моим вопросом, ответил:

— Ты знаешь почему.

И тут меня накрыло волной страха, радости и облегчения: я открыла запертую шкатулку! Я перешла черту!

— Думаю, мы могли бы… — Я поднялась из-за стола. Нас разделяло не больше метра, и я снова чувствовала то, что связывало нас прежде. Чем бы это ни было — энергия, магнетизм, — оно никуда не исчезло. Но как я могла жить без него так долго?!

Он смотрел на струю воды и тер кастрюлю.

— Я любил Астрид. Но то, что было у меня к тебе, такое не проходит… нет.

Билл как будто передал мне эту открытую шкатулку. Я могла сказать, что хотела бы сделать иной выбор, но поняла, что никогда и не стояла перед этим выбором. Однако ранить его гордость не хотела.

— Я рада, — прошептала я, — рада, что не прошло.

Как только он посмотрит на меня, это случится. Я не сводила с него глаз, и наконец наши взгляды встретились. Нас словно больше не разделяли годы, которые миновали с тех пор, как мы сидели на кровати в его комнате и пили вино из кружек.

Я скучала по тебе.

Он все еще не двигался с места. Двадцать лет — долгий срок, за это время можно подавить в себе что угодно. Я поняла, что должна сделать первый шаг, и протянула к нему руки:

— Мне необходимо обняться. Пожалуйста…

Он замешкался, но все-таки это был Билл, а не какой-то другой, твердокаменный мужчина. Очень медленно, будто не веря происходящему, он обнял меня. Я вдохнула его запах — сигарет и мыла. Его ладони были влажными. Он был таким высоким, что мои губы находились на уровне его ключиц. По его телу пробежала дрожь.

— Эли, ты…

О, как много у нас причин, чтобы остановиться: Майк, Астрид, Карен, Кэсси, Бенджи… Но сейчас, находясь в его объятиях, чувствуя его, я поняла, что некоторые вещи правильны сами по себе, несмотря на обстоятельства. Он должен был остаться, я это знала. Он не может уйти снова, а я не смогу его отпустить. Я потянулась к нему, словно принося свой поцелуй в жертву, и, слава богу, слава милосердному богу, наконец, двадцать пять лет спустя, Билл принял ее!

На следующее утро мир для меня полностью изменился.

Ночью мы разговаривали.

— Это из-за него?

Имелось в виду: «Ты делаешь это, чтобы отомстить Майку, который у тебя за спиной много лет спал с твоей лучшей подругой?»

— Нет, — ответила я, выдохнув ему это слово прямо в губы. И повторила: — Нет, нет и нет! — И не солгала.

— Эли… Он словно увидел меня впервые.

А мне было так привычно лежать с ним в обнимку. И неважно, что в этой кровати мы спали с Майком и сейчас Кэсси и Бенджи находятся в соседних комнатах. Мы словно сумели высказать друг другу то, что было невозможно много-много лет. Я и забыла, как это приятно — говорить о прошлом с тем, кого любишь. Обсуждать все — когда впервые увидели друг друга, когда поняли, что чувствуем любовь…

— Помнишь, в баре на тебе была футболка с каким-то мультяшным персонажем…

— Ши-Ра[23].

— Да. Ты оглядывалась по сторонам так, будто заблудилась и все вокруг кажется тебе прекрасным.

— Так и было. Я же выросла в Халле[24], помнишь?

— Я видел, как ты вошла. С другого конца зала.

— Ты и это помнишь!

— Ага. Я все помню.

— Ну а после бала?.. Помнишь?

— Конечно.

Он повернулся, подложил под голову локоть и посмотрел мне прямо в глаза. У него была твердая, мускулистая грудь, тогда как Майк уже давно обрюзг. Меня удивляло, как разительно они несхожи. Билл был намного выше, и его ступни свешивались с кровати. Запах тоже отличался. И мои руки лежали по-иному на его плечах, ребрах, бедрах.

Помню, как мы бежали по саду вместе, я — босиком, в развевающемся платье из тафты. Рассветное солнце блестело в наших затуманенных глазах. Мы нигде не могли найти ни Майка, ни Карен.

— Ты хотел, чтобы между нами что-то произошло той ночью?

Он ответил, рисуя пальцем узоры на моем животе:

— Я никогда не верил в то, что это возможно. Ведь ты была с Майком. Но я видел их с Карен на балу…

— Боже, какая же я дура… — Из моей груди вырвался вздох сожаления.

— Нет, ты просто доверяла ему. Мне нужно было тебе рассказать?

— Не знаю. Наверное, я не стала бы слушать.

— Что ты теперь собираешься делать?

Однако сразу же после этого он увидел, как Люстр с силой хлопнула ладонью по стене, и его оковы исчезли. Раздался потрясенный вопль. Давление пропало, и боль отступила. Где-то сбоку виднелось тело охранника в луже крови. Увидев в руках Люстр винтовку, он рефлекторно схватился за нее. Люстр попыталась ее удержать, словно не была уверена, что он сможет воспользоваться ею лучше. У них было всего каких-то несколько секунд, а они опять устроили возню!..

Он услышал клич своего полка — крики неслись отовсюду, стекаясь к их комнате, прорываясь сквозь двери.

Он увидел, словно в конце туннеля, как Поллукс отчаянно топает, давя на педаль; под его ногой снова внезапно вспыхнул свет.

Поллукс поднял ногу, собираясь ударить по педали, чтобы воспользоваться складкой в центре комнаты, открытой до самого предела, и разорвать в куски Гамильтона и всех остальных.

Гамильтон отпихнул Люстр в сторону и выстрелил.

Макушка Поллукса испарилась. Его нога в конвульсиях устремилась вниз.

Затуманенным болью глазам Гамильтона казалось, что она движется медленно-медленно.

Вот подошва сапога коснулась поверхности педали…

На мгновение было впечатление, что силы соприкосновения достаточно, чтобы Поллукс Рэнсом покинул этот мир не один.

Однако, очевидно, усилия все же не хватило. На какую-то крошечную величину.

Тело повалилось на бок, а мгновением раньше мятущаяся душа усопшего исчезла из этой вселенной.

— Это потому, что он стал весить меньше на одну душу, — проговорил Гамильтон.

И потерял сознание.

* * *

Шестью неделями позже, после принудительного лечения и не менее принудительного отпуска, Гамильтон вновь предстал перед Турпином. Его вызвали сразу сюда, не отправляя обратно в полк. Он не видел Люстр со времени атаки на особняк. Ему сказали, что ее долго допрашивали и потом вернули в лоно дипломатической службы. А значит, она рассказала людям Турпина всё. Ему это грозило по меньшей мере отставкой, а в худшем случае его ожидала петля, уготованная предателям, и короткая пляска в воздухе над Парламентской площадью.

Он обнаружил, что не способен примириться со своей участью. Его терзали тревоги и неуместные сомнения. Отсутствие реакции начальства порядком нервировало.

Однако по мере того, как Турпин подробно рассказывал о дальнейшей судьбе обитателей особняка: о том, что Кастор в данный момент находится в камере глубоко под этим самым зданием, о том, откуда взялись и кем были все эти игрушечные солдаты, о том, скольким офицерам в штатском приходится распутывать нити заговоров, которые близнецы плели по всему миру, — Гамильтон понемногу начал надеяться. Уж к этому моменту гром наверняка должен был грянуть? Короля Фредерика обнаружили — или же сделали вид, что обнаружили, — и после того как ему подробно разъяснили, что к чему, тот выразил радость, что именно британцы возвращают ему трон. Дания оставалась британским протекторатом до тех пор, пока войска Его Величества не избавятся от последних шпионов на жалованье у Рэнсомов. А поскольку при датском дворе вдруг обнаружилась группировка, стремящаяся при видимой благосклонности монарших особ породнить и объединить эти два королевства, возможно, что такое положение вещей будет длиться еще значительное время.

— Разумеется, — заметил Турпин, — в действительности они не были близнецами.

Гамильтон позволил себе выказать удивление.

— Сэр?

— Мы разузнали все об их генеалогии. Судя по всему, они двоюродные братья, похожие внешне, но с разницей примерно в десять лет. Мы уже выслали экипажи в направлении звезды Георга — как мы собираемся ее назвать, — и наши люди изучают ее проекцию. Не думаю, что найдем там что-то из ряда вон выходящее, разве что какой-нибудь автоматический спутник на орбите.

— Но… эта девушка… — он воспользовался случаем упомянуть о ней так, словно был с ней незнаком, отчаянно надеясь, что она сохранила в тайне то, о чем он так и не доложил за все эти годы.

— Мы допросили ее и после не спускали с нее глаз. Она сказала нам, что узнала коды доступа к вышивке Рэнсомов, когда была на том огромном экипаже… Кстати, ничего подобного мы так и не нашли в ангарах Рэнсомов, никаких усовершенствованных экипажей, и это о многом говорит… Однако она не смогла припомнить достаточного количества подробностей из прежней жизни Люстр Сен-Клер. Отличная маска, великолепный образец выращенной плоти, хорошая работа — однако все же недостаточно хорошая. Она слегка замялась, когда мы указали ей, что, пытаясь выхватить у вас оружие, она на самом деле хотела спасти жизнь Поллуксу Рэнсому. Мы решили освободить ее и проследить, куда она нас приведет. Как мы и ожидали, она поняла, что мы ее раскусили, и скрылась. Почти наверняка — в русском посольстве. Мы, конечно, можем направить ноту царю, но вряд ли он отреагирует благожелательно. Вы, должно быть, и сами недоумевали, принимая во внимание легкость, с которой выбрались из посольства, почему она так противилась проверке в контроллере… — Он поглядел на Гамильтона, подняв бровь. — Вас ведь это удивило, не так ли?

У Гамильтона кружилась голова, словно стены его мира снова дрожали от мощного удара.

— Им-то что было нужно?

— Понятно что. Русские были бы очень рады, если бы мы выдвинули силы на окраины Солнечной системы для защиты совершенно бесполезной во всех остальных отношениях территории от гипотетических чужеземцев. Пока мы ее допрашивали — примерно с неделю, вы бы видели, какой переполох стоял при дворе! Ястребы, жаждущие «выиграть равновесие», ратовали за то, чтобы послать туда флот немедленно. Голуби вцепились им в глотки. Королеве-матери пришлось указом прекратить прения. Но, к счастью, вскоре у нас уже были сведения, подтвержденные тем, что мы вытащили из Кастора. Изящная сказочка, не правда ли? Только Штихен из «Белого двора» способен сочинить такое. Ручаюсь, он в это замешан. Все эти странно выглядящие раны, красные птицы, гулкие голоса и прочие убедительные подробности… Если бы мы не повесили на вас устройство слежения, девчонке пришлось бы искать какой-то способ дать нам знать самой. Или — менее затратный вариант — вам позволили бы сбежать. Разумеется, мировая сеть Рэнсомов далеко не настолько обширна, как они это изображали — особенно если вычесть все рубли, которые теперь вернутся обратно в Москву. Но будь оно и в самом деле так, то, что мы с этим разобрались, прибавит равновесию толику безопасности на сегодняшний день.

Гамильтон не знал, что сказать. Он стоял и смотрел в пол: полированные доски из выращенного дерева, завитки внутри завитков… Его посетила внезапная мысль — ниточка, тянущаяся к тому моменту, когда он в последний раз чувствовал уверенность. Когда его мир еще стоял на более прочном основании.

— Посол Байюми, — проговорил он. — Он сумел выбраться?

— Не имею понятия. Почему вы спрашиваете?

Гамильтон понял, что не может подыскать ни одной причины, лишь огромную пустоту, которая частью казалась благословением, а частью сопровождалась тоскливым ощущением потери.

— Я не знаю, — ответил он наконец. — Мне показалось, что он добрый человек.

Турпин издал короткий смешок и снова уставился в бумаги. Гамильтон понял, что разговор закончен. И что бремя, которое он принес сюда, не будет облегчено ни петлей, ни прощением.

Когда он уже шел к двери, Турпин, видимо, осознав, что был недостаточно вежлив, снова поднял голову.

— Я слышал запись вашего разговора тогда, в посольстве, — добавил он. — Вы сказали, что если она вас убьет, не велика беда. Но вы же сами знаете, что это неправда.

Гамильтон остановился и попытался прочесть выражение этого покрытого шрамами и швами лица.

— Вас высоко ценят, Джонатан, — сказал Турпин. — Если бы это было не так, вы бы не стояли здесь.

* * *

Приблизительно через год после описанных событий Гамильтона перед рассветом разбудил срочный рывок вышивки — голос, казавшийся смутно знакомым, пытался сказать ему что-то, всхлипывал и кричал несколько секунд, прежде чем его отрезали.

Но он не смог понять ни единого слова.

Наутро он не обнаружил записи разговора.

В конце концов Гамильтон решил, что все это ему приснилось.


Перевел с английского Владимир ИВАНОВ
© Paul Cornell. The Copenhagen Interpretation. 2011. Печатается с разрешения автора.
Рассказ впервые опубликован в журнале «Azimov\'s» в 2011 году.


Джо Холдеман

Не буди лихо…

^{Иллюстрация Евгения КАПУСТЯНСКОГО}

Перехватив мой взгляд, таксист затормозил. Дверь распахнулась, и я с облегчением выбрался наружу. Здешним водителям, конечно, невдомек, насколько мучительна для приезжих поездка по убитой дороге, которую на Земле не назвали бы даже проселком.

Слабая гравитация и мало кислорода. За тридцать лет, что меня здесь не было, местные условия заметно ухудшились. Сердце билось слишком часто. Я немного постоял, приходя в себя, и скинул пульс до ста, затем до девяноста. Запах серы в воздухе чувствовался сильнее, от него даже щипало в носу, да и такой жары я не помнил. Впрочем, если бы я все помнил, мне бы не было нужды сюда возвращаться. Обрубок пальца на моей левой руке задергался от фантомной боли.

Шесть одинаковых, похожих на корыта зданий из бледно-зеленого, в грязных пятнах пластика занимали весь квартал. По грунтовой дорожке я подошел к номеру три «Межпланетные связи Конфедерации» — и едва не врезался в дверь, когда та передо мной не открылась. Я долго ее толкал и тянул, пока дверь наконец не поддалась моим усилиям.

В здании было немного прохладнее и меньше пахло серой. Я добрался до второй двери по правой стороне коридора — «Отдел виз и разрешений» — и вошел в кабинет.

— Разве у вас на Земле не принято стучаться? — спросил меня высокий, бледный, как мертвец, мужчина с иссиня-черными волосами.

— Во всяком случае, не в общественных учреждениях. Тем не менее простите мое невежество.

Он взглянул на встроенный в рабочий стол монитор.

— Вы, вероятно, Флэнн Спиви из Японии, что на Земле. Вы не очень-то похожи на японца.

— Я ирландец. Работаю на японскую компанию «Ичибан имиджинг».

Он ткнул куда-то на экране.

— «Ичибан» по-японски означает «номер один». Имеется в виду лучший или первый?

— И то, и другое, я думаю.

— Ваши документы.

Я выложил на стол оба паспорта и файлик с проездными документами. Несколько минут мужчина внимательно их изучал, затем сбросил все в первобытный сканер, который стал медленно считывать документы страница за страницей.

Наконец клерк вернул мне бумаги.

— Когда вы высаживались здесь двадцать девять земных лет назад, на Секе[4] было всего восемь колоний, представлявших две соперничающие политические силы. Теперь колоний семьдесят девять, причем две на спутниках, а политическая ситуация такова, что… В общем, в двух словах не расскажешь. А главное, почти во всех поселениях условия намного приличнее, чем в Космопорте.

— Ну да, мне говорили. Впрочем, я ведь не отдыхать приехал.

Не так уж много планет, где космопорты находятся в приличных местах.

Он медленно кивнул и достал из ящика стола два каких-то бланка.

— И чем, хотелось бы знать, занимается консультант-танатолог?

— Помогает людям умереть.

На самом деле я, конечно, помогал умирающим прожить оставшееся время полной жизнью, но сейчас я об этом распространяться не стал.

— Интересно. — Он улыбнулся. — И хорошо за это платят?

— Нормально.

— Впрочем, я не помню случая, чтобы в этом кабинете появился хоть один бедняк. — Он протянул мне бланки. — С этим дальше по коридору, на вакцинацию.

— Мне уже сделали все необходимые прививки.

— Это требование Конфедерации. На Секе проводят несколько специальных тестов для возвращающихся ветеранов. В особенности для ветеранов Войны за консолидацию.

— Естественно. Анализ на нанобиоты. Но я прошел полное обследование, перед тем как вернуться на Землю.

Он пожал плечами.

— Таковы правила. Кстати, что вы им обычно говорите?

— Кому?

— Людям, готовящимся к смерти. Мы-то здесь, как правило, об этом не думаем — просто позволяем смерти прийти в свой срок. Конечно, каждый старается прожить как можно дольше, но…

— Тоже вариант. — Я взял бланки. — Но не единственный.

Я уже открыл дверь, когда клерк, смущенно кашлянув, сказал:

— Доктор Спиви… Если у вас нет других планов, я бы с удовольствием с вами пообедал.

Любопытно.

— Да, конечно. Я только не знаю, сколько времени займут у меня эти ваши процедуры.

— Минут десять-пятнадцать, не больше. А чтобы нам не трястись по скверной дороге, я вызову флоттер.

* * *

Сдача слюны и крови заняла времени даже меньше, чем заполнение бланков анализов. Когда я вышел на улицу, сверху, жужжа, опускался флоттер, а Браз Найтьян наблюдал за его посадкой с тротуара.

Последовал быстрый, двухминутный прыжок в центр городка, причем последние секунд тридцать флоттер пикировал так резко, что полет напоминал, скорее, свободное падение, от которого подкатывало к горлу. Выбранное Бразом заведение — кафе «Рембрандт» — оказалось помещением с некрашеными стенами, низким потолком и чадящими масляными лампами. Столь грубая попытка создать атмосферу шестнадцатого века была слегка сглажена мягким сиянием десятков репродукций с картин мастера, выполненных, по-видимому, какими-то люминесцентными красками.

Пышногрудая официантка в нелепом платье с оборками (тоже под старину) провела нас к столику под огромным автопортретом художника, которому больше пристало бы название «Блудный сын с девкой».

Я никогда раньше не видел местный «флагон» — плоский металлический сосуд с завинчивающейся пробкой. Он появился на столике первым и, судя по объему, вмещал достаточно вина, чтобы помочь и пищеварению, и непринужденной беседе.

Следуя рекомендации диетологов, я заказал себе порцию тушеных овощей: животные протеины Секи могли вызвать у меня сильнейший приступ ксеноаллергии. Среди прочего, чего я не помнил о своем предыдущем визите на эту планету, был вопрос о том, входили ли в наш рацион мясо и рыба местного происхождения. Но даже если я без всякого для себя вреда ел их тридцать лет назад, то сейчас вполне мог заработать белковую аллергию. Как сказал мне врач «Хартфорда», моей изрядно состарившейся пищеварительной системе могло оказаться не под силу расщеплять инопланетные протеины до безопасных аминокислот.

Браз учился на Земле, в Калифорнийском университете, за казенный счет (что обошлось недешево) и теперь, согласно контракту, обязан отработать десять лет на государственной службе — это равнялось четырнадцати земным годам. Он получил научные степени по математике и макроэкономике, но ни одна из них не пригодилась ему в скучной чиновничьей работе. Чтобы не терять квалификацию, Браз три раза в неделю преподавал и писал научные статьи, которые читали от силы десять-пятнадцать специалистов. К тому же все они не согласны с его умозаключениями.

— Как же получилось, что вы стали консультантом-танатологом? — спросил Браз. — Или вы мечтали об этом с самого детства?

— Если не получится стать ковбоем или пиратом.

Он улыбнулся.

— Не видел на Земле ни одного ковбоя.

— Пираты их всех выловили и заставили пройти по доске. — Я усмехнулся. — На самом деле, перед тем как завербоваться в армию, я был бухгалтером, а после демобилизации поступил на подготовительные курсы при медицинском колледже. Потом переключился на психологию и начал специализироваться на проблемах бывших военнослужащих.

— Вполне естественно. Познай себя — так, кажется?

— Именно так. — Я бы даже сказал: «Найди себя». — Кстати, к вам на Секу приезжает много ветеранов?

— Не так уж… Во всяком случае, не с Земли и не с дальних планет. Ветераны обычно не могут похвастать достатком.

— Это точно.

Перелет с Земли на Секу и обратно действительно стоил как очень приличный дом.

— Как я понимаю, лечение ветеранов также много денег не приносит.

— Конечно. Все, что у меня есть, — результат моей многолетней криминальной деятельности. — Я улыбнулся, и Браз вежливо хохотнул. — Дело в том, что ветераны, с которыми мне приходится иметь дело, люди не совсем простые и по большей части состоятельные, — объяснил я. — Люди с нормальной продолжительностью жизни в моих услугах обычно не нуждаются. Я помогаю тем, кто прожил уже не одну сотню лет, а такого без богатства не достигнешь.

— Им надоело жить?

— Это нечто более глубокое, чем потеря новизны ощущений. Людям со слабым воображением я не нужен. Они могут прекратить свое существование при помощи пули или веревки… или, как у меня на родине, приняв специальное лекарство, которое обеспечит безболезненный уход.

— Эвтаназия на Секе запрещена законом, — холодно заметил Браз.

— Знаю. Я и сам не в восторге от этого метода.

— Вы считаете, что эвтаназия отнимает у вас клиентов?

Я пожал плечами:

— Это как раз неизвестно.

Официантка подала закуски: мне — жареные грибы на палочке, Бразу — горшочек мелких хвостатых зверушек во фритюре. Их полагалось есть руками: брать за хвост и макать в острый желтый соус. Еда оказалась лучше, чем я ожидал: грибы были зажарены на палочках из какого-то ароматического дерева, напоминающего лавр; к грибам официантка принесла стаканчик с напитком бледно-лилового цвета, похожим по вкусу на сухой херес.

— То есть дело не в том, что им все надоело? — снова спросил Браз.

— Так обычно считается. В книгах и на головидении проблему, как правило, изображают именно так, но…

— Вы хотите сказать, что реальная жизнь не столь интересна? И она слишком сложна, чтобы воспринимать ее в обычном драматургическом ключе?

— Представьте себе, — сказал я, — что вы живете на свете несколько сотен лет: на Земле, по крайней мере, это возможно. При этом вы год за годом, десятилетие за десятилетием понемногу отрываетесь от родных корней, от привычной культуры. Все, что вам было знакомо и дорого, остается в далеком прошлом. Вы практически бессмертны — если не в буквальном, то в культурологическом смысле, — а ваши смертные друзья и родные, ваши коллеги умирают один за другим у вас на глазах. И поэтому, чем дольше вы живете, тем крепче становится ваша связь с сообществом бессмертных.

— Но ведь есть, наверное, несогласные? Нонконформисты?

— Есть, конечно. «Чудилы», как называли таких ковбои.

— Пока их не истребили пираты. Ковбоев, я имею в виду, — улыбнулся Браз.

— Верно. Так вот, эти «чудилы» редко переживают первый добавочный век. Все, с кем они росли и взрослели, либо такие же бессмертные, либо давно умерли. Впрочем, речь не об этом… Как правило, долгожители организуются в свой особый социум, отличающийся необыкновенной сплоченностью. Поэтому когда кто-то из них принимает решение уйти, подготовка к этому шагу оказывается довольно непростой, она втягивает в свою орбиту сотни людей. Именно на этой стадии и требуются мои услуги. Я выступаю в качестве своего рода… было такое старинное слово… душеприказчика. Фактически, это распорядитель, управляющий имуществом: благо у большинства долгожителей скопилось значительное состояние, а ближайшие родственники — праправнуки.

— То есть вы помогаете долгожителям поделить свои состояния между многочисленными наследниками?

— Все гораздо интереснее. С веками сложилась традиция рассматривать оставляемое наследство, так сказать, через призму личного эстетического самовыражения, посмертной воли. Именно поэтому мне и нравится называть себя душеприказчиком. Если бы вы просто умерли, предоставив разбираться с вашим наследством совершенно посторонним людям, это опошлило бы и вашу жизнь, и вашу смерть. Моя задача состоит в том, чтобы наследие такого-то стало как бы продолжением его физической жизни, значительным и долговечным. Выражаясь высоким стилем: чтобы память о человеке жила в веках. Иногда речь идет о материальных объектах, но чаще используются финансовые инструменты — пожертвования, благотворительность, спонсорство. Благодаря одному такому спонсору, кстати, я и оказался здесь.

Принесли основное блюдо. Браз получил что-то, похожее на угря. Угорь был ярко-зеленым, с черными усами и, похоже, сырым, зато мое овощное рагу выглядело ободряюще привычным.

— Стало быть, один из ваших клиентов что-то финансирует здесь, на Секе?

— Нет, этот человек финансирует меня, мою поездку. Это фактически дар; мы с ним хорошо ладим. Но его поступок может стать образцом, примером для тех, кто, возможно, тоже захочет вернуть утраченную память одному из ветеранов.

— Как это — утраченную?

— Была такая военная программа по нейтрализации негативных последствий боевого посттравматического шока. Препарат назвали «аквалете». Слышали о таком?

Он недоуменно потряс головой.

— Вода… Какая-то вода, что ли?..

— Название препарата представляет собой лингвистически некорректную смесь латыни и древнегреческого. «Аква» — это вода, а Лета в античной мифологии — река забвения в царстве мертвых. Души умерших пили воду из этой реки, чтобы забыть свою прошлую жизнь и таким образом получить возможность нового воплощения. Достаточно верное название, кстати… Препарат отключал у человека долговременную память, что позволяло блокировать развитие боевого посттравматического синдрома, так называемого ПТСР — посттравматического стрессового расстройства.

— И как, успешно?

— Слишком успешно. Мне было двадцать с небольшим, когда я провел на Секе восемь месяцев в боевых частях, но я не могу вспомнить ничего, что происходило между выброской и перелетом обратно.

— Это была ужасная война, — вздохнул Браз. — Молниеносная и жестокая. Возможно, вам и не стоит возвращать память. У нас говорят: «Не буди лихо, пока оно тихо».

— У нас тоже есть такая поговорка. Впрочем, в моем случае… Можете назвать это профессиональным барьером, хотя на самом деле все намного серьезнее. Составной частью моей работы с клиентами является сочетание совместных размышлений и беседы. Я стараюсь помочь им сформировать связную логическую картину прожитой жизни в разнообразии ее добрых и злых проявлений в качестве основы для выражения посмертной воли. То, что я сам до сих пор этого не сделал, мешает моей работе консультанта-танатолога. Особенно когда клиент — как, например, мой спонсор — сам имел боевой опыт, который необходимо проанализировать как можно тщательнее.

— Он… уже умер?

— Нет, что вы! Как и большинству долгожителей, ему совершенно некуда спешить. Просто он желает быть подготовленным.

— Сколько же ему лет?

— Триста девяносто земных лет. И он намерен прожить до четырехсот.

Браз перестал терзать угря и задумчиво посмотрел в пространство.

— Не могу представить… Я хочу сказать, что отчасти понимаю, когда психически нормальный человек сдается, просто потому что стал слишком стар и немощен. Привязанность к мирским вещам с годами настолько слабеет, что человек перестает цепляться за жизнь. Но ваш-то клиент, судя по всему, находится в своем уме и в полном здравии.

— Он даже здоровее меня, я полагаю.

— Тогда почему же четыреста лет, а не пятьсот? Или не триста? Почему бы не стремиться дожить до тысячи? Я бы так и поступил, имей такую возможность.

— Я бы тоже, но… Во всяком случае, сейчас я считаю именно так. Мой клиент говорит, что точно так же думал, когда был смертным. Но объяснить, что же произошло, что изменило его взгляды, он толком не может. По его словам, это все равно что объяснять малышу, который только учится говорить, что такое супружество. Крохе кажется, будто он знает, что такое любовь, поэтому он станет применять наши взрослые слова к своим собственным обстоятельствам. Но у ребенка не хватит ни словаря, ни жизненного опыта, чтобы понять более широкий смысл этих слов.

— Супружество — сравнение неверное, — сказал Браз, изысканным движением отделяя черные усы от головы угря. — Вы можете развестись, но восстать из мертвых — никогда.

— Малыш ничего не знает о разводах. Видимо, здесь и находится ключ к пониманию аналогии.

— То есть мы не знаем, что такое смерть?

— Знаем, но не так хорошо, как те, кто способен жить во много раз дольше нас.

* * *

Браз мне в общем понравился, к тому же мне нужен был проводник из местных. У парня накопились кое-какие отгулы, и он был не прочь подработать на стороне. К тому же он хорошо владел испанским, что на Секе было редкостью — здесь говорили на причудливой смеси португальского с английским, а я если и познакомился с этим наречием тридцать лет назад, то сейчас все равно ничего не помнил.

Курс нейтрализации действия аквалете основывался на сочетании химио- и психотерапии. Проще говоря, аквалете не уничтожал воспоминания, а просто донельзя ослаблял внутримозговую психофизиологическую связь с ними. У меня имелась схема лечения: двадцать таблеток по два раза в день, но принимать их было предпочтительнее в обстановке, которая могла бы подхлестнуть мою память.

Это означало возвращение на опасную территорию.

В Серраро не было прямых рейсов. Тридцать лет назад нас выбросили в этой высокогорной пустыне, чтобы «восстановить контроль над ситуацией». Обстоятельства той десантной операции сейчас покрыты тайной и, возможно, позором. Чтобы попасть на место, нам с Бразом предстояло проехать по пустыне около сотни километров от расположенного в оазисе городка Консоле-Верде. Я заранее позвонил туда, чтобы взять напрокат «джи-пи» — армейский внедорожник.

После того как мы с Бразом сделали все необходимые приготовления, я получил сообщение от какого-то «шефа службы внутренней безопасности». В сообщении указывалось, будто моя деятельность вызывает сомнения с точки зрения законности, и предлагалось завтра в девять утра явиться к этому начальнику в офис для объяснений. К счастью, когда я получил это предписание, мы уже находились в аэропорту и, заплатив наличными, могли успеть на рейс, вылетающий через двадцать минут. На Земле подобное было бы невозможно.

Я пообещал Бразу, что в оазисе куплю нам все необходимое, и мы поспешили подняться на борт, имея при себе лишь документы, мои лекарства и те вещи, что были на нас. Мой бумажник, по счастью, был набит местными банкнотами, которые здесь ходили вместо пластиковых карт. Я заранее выяснил, что обменный курс на Земле был намного выгоднее, и притащил с собой чуть ли не половину годового заработка в этих бумажках.

Рейс был даже не суборбитальный, поэтому нам понадобилось целых четыре часа, чтобы преодолеть расстояние в одну десятую длины окружности планеты. Большую часть полета мы спали; чтобы рассказать Бразу все, что я смог выяснить о восьми месяцах, которые оказались вычеркнутыми из моей памяти, мне не потребовалось и двадцати минут.

По правде говоря, колония Серраро и в лучшие времена не считалась оплотом демократии и свободы слова, а тот период в истории, о котором я вел речь, большинство людей предпочли бы поскорее забыть. Эта область планеты никогда не была бедной. Пустыня изобиловала залежами редкоземельных элементов, необходимых для межзвездных перелетов. По всей округе были во множестве разбросаны небольшие рудники (никаких фермерских хозяйств) и один-единственный городок. Шахтерский район назывался Ново-Би, сокращение от Новая Бразилия, и до сих пор считался отнюдь не самым безопасным местом в Конфедерации. Тем не менее нам нужно было именно туда.

Тридцать лет назад наш взвод выступил из Консоле-Верде в составе экспедиционного корпуса численностью в одну тысячу человек. Когда мы возвратились в оазис, нас оставалось едва ли шесть сотен. Зато вся область была зачищена. Там, где находилось семьдесят восемь небольших шахт и рудников, остался всего один — «Пресиоса», и никто не горел желанием обсуждать, как это могло произойти.

Официальная историческая наука описывает консолидацию этих семидесяти восьми рудников как образец объединения мелких разрозненных артелей рудокопов-старателей в мощное горнорудное предприятие. Было какое-то сопротивление, даже противозаконные партизанские вылазки, но правительственные силы (а я был в их составе) менее чем за год восстановили конституционный порядок.

Кстати, все архивы местной регистрационной службы оказались уничтожены мощным взрывом, в котором обвинили партизан, но при очередной переписи выяснилось, что численность населения Серраро уменьшилась больше чем на треть. Очевидно, все эти люди просто эмигрировали.

На улицах Консоле-Верде наши с Бразом строгие деловые костюмы выглядели довольно экстравагантно. Местные жители носили либо военную форму, либо белые халаты свободного покроя. Я немедленно отправился в магазин рядом с аэропортом и купил для нас по такому же халату, а заодно и по пистолету. Бразу, правда, уже много лет не доводилось стрелять, но в конце концов он согласился, что отсутствие оружия будет бросаться в глаза.

И все равно мы выделялись в толпе высоким ростом и светлой кожей. Жители Консоле-Верде были сплошь невысокими, смуглыми, с длинными черными волосами, заплетенными в косу или перевязанными лентой. Я не сомневался, что о нашем появлении скоро станет известно буквально всем, и даже прикинул, сколько пройдет времени, прежде чем нас настигнут агенты службы безопасности. Оставалось надеяться, что послание их шефа было всего лишь формальностью и нас не станут преследовать слишком ретиво.

В крохотной гостинице оказался всего один свободный номер, но Браз нисколько не возражал против совместного проживания. Он даже намекнул, что мы могли бы заняться сексом, чем застал меня врасплох. Пришлось объяснить ему, что на Земле мужчины подобными вещами не увлекаются. Браз, к счастью, принял мои объяснения совершенно спокойно.

Спустившись на первый этаж, я спросил хозяина гостиницы, есть ли в городе библиотека, и тот ответил, что нет, но можно навести справки в школе, находящейся на другом конце города. Браз прилег отдохнуть: после обеда началась сиеста, поэтому я оставил ему записку и отправился в путь один в полной уверенности, что мне достанет ума повернуть от дверей направо и пройти по совершенно прямой улице противоположной окраины Консоле-Верде.

На Земле я побывал во многих местах, но за ее пределами оказался лишь однажды — в той восьмимесячной экспедиции тридцатилетней давности. Поэтому сейчас усердно высматривал «инопланетные» детали.

Индекс Дрейка для Секи равнялся девяноста пяти сотым. Это означало, что только на пяти процентах ее поверхности условия были хуже, чем в самых суровых районах Земли. Должно быть, здесь есть какая-нибудь экваториальная пустыня, предположил я. Мы же находились в поясе, который на Земле назывался бы умеренным, и все равно я обильно потел на сухой жаре.

Колонизация планеты началась не более пяти поколений назад, однако некоторые генетические мутации налицо. Впрочем, их было не больше, чем на некоторых островах и в других изолированных социумах на Земле. В частности, среди черноволосых и коренастых аборигенов я не заметил ни одного блондина или рыжего. Мужчины имели хмурый вид и все до одного носили оружие. Женщины одевались несколько ярче мужчин, но лица их отличались равнодушным, почти отсутствующим выражением.

Некоторые молодые мужчины имели, кроме пистолетов, кинжалы, а то и сабли. Я даже задумался, уж не существует ли здесь какое-то подобие дуэльного кодекса. И если да, то каких действий мне следует избегать, чтобы не спровоцировать конфликт. Впрочем, можно надеяться, что отсутствие кинжала на поясе сможет до некоторой степени меня обезопасить — вроде как демонстрация моих миролюбивых намерений.

За исключением ломбарда с тремя шарами[5] и таверны, яркие вывески которой предлагали отведать бино и бербесу, специализацию остальных лавок определить было невозможно. Я решил, что в изолированном городке все и так знают, где что находится.

Без инцидентов, впрочем, не обошлось. Внезапно передо мной остановились двое мужчин. Они перегородили тротуар, а один из них, положив руку на револьвер, громко произнес несколько слов, смысла которых я не уловил.

— Soy de la Tierra, — быстро ответил я на стандартном испанском, бесцветном рабочем языке Конфедерации. — Я землянин.

Они переглянулись и прошли мимо. Я постарался не обращать внимания на ползущую по спине каплю пота и задумался над отсутствием у меня воинских инстинктов. Может, я тоже должен схватиться за оружие? Наверное, нет… Если бы они открыли огонь, что мне тогда оставалось делать? Бросить шестидесятилетнее тело на землю, перекатиться, выхватить пистолет и выстрелить в грудь?

«Два в грудь, третий в голову», — возникли слова из какого-то фильма «про мафию». Увы, ничего подобного, относящегося ко временам моей армейской службы, я не помнил. На Земле наша военная подготовка состояла в основном из вольных гимнастических упражнений и бесконечной шагистики на учебном плацу. Тренировки с оружием начнутся позже, обещали нам. Но из этого «позже» в памяти остался лишь обратный полет на Землю.

Я помнил всю начальную подготовку от первого до последнего дня, помнил даже, как лифт поднял нас на борт десантного транспорта и как с ускорением в 1,5 g мы устремились к порталу Оорта, но потом… Потом что-то произошло. Во всяком случае, следующее, что я осознал, это как меня и остальных выживших высадили на Землю с чеком на крупную сумму и чемоданом боевых наград.

Ну, а еще мне ежемесячно приходил чек поменьше — компенсация за потерянный в боях палец.

Я понял, что подхожу к школе, когда мне навстречу стали попадаться ребятишки в возрасте от семи до двенадцати земных лет.

Школа оказалась совсем небольшой: всего на три-четыре класса. Из дверей вышел седобородый невооруженный мужчина, я его окликнул. Мы выяснили, что можем общаться на английском, и я спросил, есть ли в школе библиотека. Он ответил, что есть и еще два часа будет работать.

— Правда, у нас там в основном детские книги. А что вас интересует?

— История. Современная история. В частности, Война за консолидацию.

— Понятно. Идем. — Через пыльную спортивную площадку он повел меня к заднему фасаду. — Вы были солдатом Конфедерации?

— Думаю, это очевидно.

Он помедлил, взявшись за дверную ручку.

— Надеюсь, вы понимаете, что в наших краях вам следует быть предельно осторожным?

Я ответил утвердительно.

— Не выходите по ночам в одиночку. С вашим ростом вы, как радиомачта в пустыне… — Он открыл дверь и позвал: — Суэла! Тут одному путешественнику нужны книги по истории.

В хорошо освещенном помещении библиотеки — с толстыми каменными стенами и высоким потолком — было прохладно. Почтенная дама с седыми волосами снимала с тележки бумажные книги и расставляла по полкам.

— Прошу извинить меня за плохой английский… — Ее произношение было намного лучше моего. — Но что может быть в бумажной книге такого, чего нельзя скачать из Сети?

— Мне любопытно узнать, что рассказывают у вас детям о Войне за консолидацию.

— Ту же правду, что и везде, — ответила она с оттенком иронии и сделала движение к полке напротив. — У нас… — она пробежала глазами по корешкам, — есть только одна книга на английском. Я не имею права дать вам ее с собой, но здесь можете читать сколько угодно.

Я поблагодарил и понес книгу через зал, туда, где стоял стол для взрослых. Остальная мебель в библиотеке была уменьшенных размеров. Пока я шел, девочка лет восьми не сводила с меня удивленных глаз.

Я и сам не знал, что хотел найти в этой книге. Консолидации и «Пресиосе» в ней посвятили четыре страницы, сюрпризов было немного. Коалиция нескольких рудников пришла к выводу, что Конфедерация платит за диспрозий слишком мало, и убедила других мелких производителей применить схему занижения объемов добычи, чтобы позже сбывать излишки по возросшей цене. В книге это было названо спекуляцией и ограничением свободы торговли. В конце концов «Пресиоса» — крупнейшая диспрозиевая шахта — стала вести дела с Конфедерацией самостоятельно, гарантируя покупателям низкую цену на сырье, что, естественно, не могло понравиться конкурентам. Началась гражданская война. Вскоре Сека (а фактически владельцы «Пресиосы») обратилась за помощью к Конфедерации, и война приняла межзвездный характер.

В книге говорилось также, что боевые действия велись в основном вдали от населенных пунктов, в суровой высокогорной пустыне, где находились сами рудники.

Тут я остановился. Еще в городе меня поразило, что я почти не видел древних зданий: все постройки в Консоле-Верде были не старше тридцати лет. Невольно я вспомнил изречение времен одной из войн, которые Америка вела в XX веке: «В целях защиты этой деревни нам пришлось стереть ее с лица земли».

Пожилая библиотекарша, присев напротив меня, сказала негромко:

— Вы здесь воевали, но ничего об этом не помните. Я угадала?

— Да, вы совершенно правы.

— Среди нас есть те, кто помнит все.

Я пододвинул к ней книгу.

— Что-нибудь из этого правда?

Она повернула книгу к себе, пробежала глазами разворот и с беспощадной улыбкой покачала головой.

— Этим даже ребенка не проведешь. Чем, по-вашему, является Конфедерация?

Немного подумав, я сказал:

— С одной стороны, Конфедерация — это добровольный союз сорока восьми или сорока девяти планет, объединенных договором, гарантирующим равные права гуманоидов и негуманоидов, а также общими торговыми правилами, способствующими справедливости и прозрачности коммерческих отношений. С другой стороны, это корпорация «Хартфорд» — самая богатая компания в человеческой истории, которая фактически может творить все, что ей заблагорассудится.

— А что такое Конфедерация лично для вас?

— Для меня это организация, которая дала мне работу в трудные времена, когда рабочих мест не хватало. Я стал так называемым специалистом по безопасности. Впрочем, я не был «специалистом» в буквальном смысле слова. Скорее, меня можно назвать «подготовленным работником широкого профиля».

Этот вопрос включал в себя очень многое. В окно уже проникал серый свет летнего утра. Я давно не бодрствовала ночь напролет и теперь чувствовала себя уставшей, но вместе с тем молодой и беспечной.

— Наемником.