Зная, что Гензель мог начать развивать историю, на ходу добавляя ненужные детали, Гретель произнесла:
– После уборки на кладбище я решила пойти домой через лес. Там мы с тобой и встретились. Нильса, Курта и Йозефа никто из нас не видел! Ясно? Мы с тобой решили поискать грибов на ужин и зашли слишком глубоко в чащу. Стемнело, мы заблудились и смогли отыскать дорогу только на рассвете. И не нужно никаких подробностей! Чем проще история, тем лучше!
– Ясно, ясно, – отозвался Гензель. – Вот только что будет, если Курт и Йозеф скажут, как все было на самом деле? Они же небось уже дома.
– Если потерялся только Нильс, а они вернулись, то будут обо всем помалкивать, – сказала Гретель. – Зачем им лишние проблемы? А если ведьма отправила их в печь вперед Нильса, тогда…
– …они тоже будут помалкивать, – с довольным видом подхватил Гензель, – но уже наверняка!
– И про «святую шестерку» не вздумай ляпнуть! Мы их не видели!
– Не, ну я же не идиот! – обиделся Гензель. – Понимаю, что к чему!
Благодаря своему положению в городе и связям эти веселые фрау оставались неприкосновенными. Гретель вспомнила недавний разговор с Ирмой и сестрами Шепард. Подумать только, они хотели избежать церковной работы, добыв компромат на «святую шестерку»! Сейчас Гретель понимала: это были рассуждения, достойные несмышленого ребенка. Она лишь надеялась, что у «святой шестерки» хватит ума сделать вид, будто они друг друга не видели.
Благодаря пикельхельмам, высоким и лакированным, Гретель издали разглядела двух полицейских. Один, тот, что постарше, самозабвенно подкручивал усы, такие же острые, как стальная пика на его шлеме; другой просто стоял со скучающим видом, засунув руки в карманы серо-зеленого мундира. Подойдя чуть ближе, Гретель увидела отца в окружении друзей-дровосеков. Он выглядел помятым, как будто уснул в одежде; его борода топорщилась, а между бровями залегла глубокая морщина.
– Смотри, преподобный тоже здесь, – шепнул Гензель.
Действительно, пастор Дельбрук в кои-то веки почтил визитом рабочие окраины Марбаха. Его пальцы нервно перебирали четки, мешки под глазами налились, став фиолетово-черными.
Рядом с главными действующими лицами бесцельно слонялись соседи Блоков – Шепарды и Майеры – и еще несколько человек, которых Гретель толком не знала.
Первым Гензеля и Гретель заметил Бруно Шепард, отец Клары и Мари. Он вылупился на детей так, словно те восстали из гроба, чтобы станцевать джигу на собственных поминках.
– Вот же они! – выкрикнул герр Шепард, указывая пальцем на брата с сестрой, и уже через мгновение вся толпа обступила их тесным кольцом. Отец тут же сгреб Гензеля и Гретель в охапку и крепко прижал к мощной груди.
– Вернулись! Вернулись! – повторял он снова и снова.
Очутившись в сильных объятиях отца, Гретель наконец почувствовала себя в безопасности. Она уже не пыталась сдерживать рыдания – вместе со слезами ее покидал страх, отчаяние, весь пережитый накануне ужас.
– Что произошло, где вы были? – спросил Томас Блок, размыкая наконец объятия.
– Да! – дружным хором подхватили соседи. – Где вы были?! Где вас носило?!
Гретель подумала, что по их с Гензелем внешнему виду – одежда в грязи, в волосах торчат листья – и так ясно, что они провели ночь в лесу. Но поскольку все ждали объяснений, сказала:
– Мы пошли за грибами и потерялись.
– Пришлось переночевать в лесу, – добавил Гензель, делая честные глаза. – Как же было холодно, вы не представляете!
– А мама где? – спросила Гретель. – Дома?
– Марта Блок задержана по подозрению в вашем убийстве, – произнес один из полицейских, плечом раздвигая толпу. На его лице, украшенном усами-пиками, застыло такое выражение, словно появление Гензеля и Гретель нарушило все планы доблестной марбахской полиции.
Вот так новости! Гретель кинула быстрый взгляд на брата – их отрепетированный рассказ теперь нуждался в доработке. Вероятно, кладбищенский сторож не поленился и пошел-таки в полицию.
«Не стоило называть ему свое имя!» – обругала себя Гретель. И с опаской уточнила:
– Но раз мы живы, маму отпустят домой?
– Это вряд ли, – произнес полицейский, недовольно поглядывая из-под козырька пикельхейма. – У нас есть свидетель. Он утверждает, что мать привязала вас, Гретель Блок, к надгробию, после чего избила скалкой для теста.
– На орудии преступления, кстати, есть следы крови, – вступил в разговор второй страж порядка.
Гретель хотела крикнуть: «И зачем нужно говорить все это при соседях и друзьях?» – но, разумеется, промолчала.
– И хотя Марта Блок не убийца, – продолжил усатый полицейский, как показалось Гретель, с ноткой сожаления в голосе, – это не значит, что дело закрыто. Она может быть опасна для окружающих! Поэтому вы должны проехать в участок и дать показания.
– Погодите! – воскликнул преподобный Дельбрук. Кажется, ему потребовалось все терпение, чтобы дождаться своей очереди. – Вы не видели Нильса?
– А что, он тоже потерялся? – притворно удивился Гензель.
– Да! Он пропал вчера, одновременно с вами!
Гретель стало жалко пастора. Она терпеть не могла Нильса и могла рассказать о нем такое, от чего у всех присутствующих зашевелились бы волосы на голове, и все же не хотела лишать преподобного последней надежды.
– Нет, – соврал за двоих Гензель. – Мы его не видели.
Дельбрук застонал и слишком сильно дернул четки. Нить лопнула, каменные бусины с негромким стуком раскатились по засохшей грязи. Потом взгляд преподобного потух, что за одну секунду сделало его старше лет на десять. Больше ничего не сказав, он просто отошел в сторону.
Гретель понимала: теперь до поздней ночи все будут искать Нильса, но, как и в случае с другими пропавшими детьми, останутся ни с чем. Если бы она знала, что Дельбрук-младший жив и находится в плену у ведьмы, она бы выложила все как есть. И пусть бы ее сочли фантазеркой или ненормальной – плевать! Но Гретель собственноручно убирала то, что осталось от Нильса, в мусорное ведро.
«Что-то хорошее он все-таки сделал, – подумала девочка. – Оставил нам с Гензелем свой нож…»
– Дети замерзли и устали, – сказал Томас Блок, обращаясь к усатому полицейскому. – Можно будет уладить формальности в другой раз?
– Это вам не какие-то формальности! – скривился тот. – Дети пропадают! А вы предлагаете отложить расследование на потом?
– Подумаешь, я, между прочим, тоже замерз и устал, – буркнул второй полицейский. – За грибами они пошли, видите ли. А нам – бегай по лесу, ищи!
– Поедем в полицейский участок, – произнес Томас Блок, обращаясь к детям. – Разберемся с этим поскорее. Только для начала вам надо умыться и переодеться!
– Хорошо, но Бейтлер будет вас сопровождать. – Полицейский-усач кивнул в сторону молодого напарника.
– Зачем? – удивился Томас.
– Поскольку подозреваемая – ваша жена, – ехидно оскалился служитель правопорядка, – есть риск, что вы попытаетесь убедить детей дать ложные показания!
По реакции отца Гретель поняла, что ничего подобного он делать не собирался. Похоже, Томас Блок понимал, что в этот раз Марта зашла слишком далеко, и не хотел рисковать жизнью собственных детей.
«А раз так, я могу рассказать все как есть, – решила Гретель. – И пусть в полиции решают, что делать с мамой».
Блоки в сопровождении молодого полицейского зашли в дом. Грязная, замерзшая и голодная, покрытая ушибами и царапинами, Гретель хотела одного – чтобы ее оставили в покое. Вот бы рухнуть на кровать, с головой накрыться одеялом и уснуть. Только бы не отвечать на вопросы о том, что случилось на кладбище и в лесу. Не сегодня, не сейчас! Но, как объяснил их отцу полицейский, следствие ждать не могло.
Пика на шлеме Бейтлера едва не царапала потолок. Сняв пикельхейм и без интереса оглядев нехитрое убранство «каминного зала», он уселся в единственное кресло. Томас принялся греть воду, а Гензель и Гретель пошли в свою спальню за чистыми вещами.
Через некоторое время брат и сестра были готовы ехать в полицейский участок. Гретель так намерзлась, что вытащила из сундука самые теплые вещи – шерстяные чулки, которые надевала только в лютые морозы, длинное вязаное платье и меховые ботинки.
До этого момента Гензелю и Гретель – простым детям с окраины – не приходилось ездить в автомобиле. А здесь – не просто какая-нибудь машина, а полицейская! Гензель был в полном восторге от происходящего, а вот Гретель, представляя встречу с врачами и следователями, не могла ни расслабиться, ни насладиться поездкой.
По дороге Бейтлер рассказал, что их ждет в участке: пока Гензель будет говорить со следователем, Гретель предстояло пройти медицинское обследование.
– Что, малявка, страшно? – спрашивал полицейский, вращая баранку служебной машины. – Не бойся. Наш доктор посмотрит на синяки и ссадины, и все.
До полицейского участка доехали за считаные минуты. Гретель не успела опомниться, как, в одном лишь нижнем белье, уже сидела в кабинете врача. Доктор – пожилой мужчина с аккуратной седой бородкой и моноклем на серебряной цепочке – добрался до шишки на ее затылке.
– Так-так… Ты говоришь, удар был нанесен… скалкой?
Он притронулся к месту удара, и девочка дернулась.
– Да. Мама принесла ее в мешке, вместе с вениками и совками…
Доктор повернулся к юной ассистентке и произнес:
– Запишите: ушибленная рана на затылке, семь сантиметров. По словам потерпевшей, нанесена тупым предметом, а именно скалкой. Далее… гематома на предплечье, пять сантиметров. Многочисленные кровоподтеки и ссадины на руках…
Доктор еще несколько минут осматривал и ощупывал Гретель.
– Так больно? Нет? А если вот так нажать? – спрашивал он, трогая синяки и шишки.
Мельком увидев исписанный лист на столе его помощницы, девочка подумала, что за такое ее маму точно упекут в тюрьму. Гретель долго боролась со смешанными чувствами, но в конце концов не выдержала:
– Не все, что вы увидели, из-за мамы. Исцарапалась я уже в лесу. Мы же заблудились с Гензелем и долго ходили в темноте…
– Может, и так, – пожал плечами доктор. – Но только одной травмы головы достаточно, чтобы квалифицировать вред, причиненный здоровью, как «средней тяжести»… Тем более что ты теряла сознание.
Не отрываясь от изучения ушибленных коленок пациентки, он продолжил:
– Да. Так и запишите!.. «Таким образом, мы можем говорить, что здоровью потерпевшей был нанесен вред средней тяжести. Гретель Блок рекомендуется постельный режим в течение одного месяца и местное лечение».
Наконец доктор разрешил девочке одеться и проводил ее к следователю. В маленьком прокуренном кабинете стояли письменный стол, заваленный бумагами, пара стульев и стеллаж, забитый папками. На стене висела доска, и к ней канцелярскими кнопками были пришпилены фотоснимки. Увидев, что на большинстве запечатлены полуразложившиеся трупы, черепа и части человеческих тел, девочка с содроганием отвела взгляд. За столом сидел молодой следователь в гражданском.
Отдав ему заключение, доктор сказал, что Гретель надо поскорее отпустить домой:
– У нее сотрясение мозга. Ни о каких допросах не может быть и речи!
Услышав это, Гретель мысленно поблагодарила доброго доктора. Теперь она могла с чистой совестью сослаться на плохое самочувствие и попроситься домой. Сказать по правде, Гретель и сама не понимала, как себя чувствует, хорошо или плохо. Она не спала больше суток, и теперь все казалось ей каким-то нереальным…
– Ответишь на несколько вопросов? – Следователь был аккуратно пострижен и гладко выбрит, однако его белая рубашка уже измялась, а в пепельнице возвышалась гора окурков. Гретель решила, что из-за исчезновения сразу троих детей он работал всю ночь.
– Это же недолго? – спросила Гретель. – Меня немного тошнит…
Последнее не было враньем – ее начало подташнивать еще во время осмотра. Да и реальность все больше напоминала странноватый спектакль, где реплики персонажей лишены смысла, а эпизоды плохо стыкуются один с другим. Гретель не знала, что именно тому виной – недосып и голод или же удары, которые в последнее время сыпались на ее бедную голову словно из рога изобилия.
– Конечно, – кивнул следователь. – Буквально пара-тройка простых вопросов. Марта Блок действительно истязала тебя на бабушкиной могиле?
Отпираться не имело смысла, и Гретель утвердительно кивнула.
– Она пыталась причинить тебе вред и раньше?
– Ну… – протянула Гретель, не зная, как лучше ответить.
Но следователь ей помог:
– Незадолго до этого фрау Блок пыталась утопить тебя в ванной, правильно?
Гретель не знала, кто доложил полиции об этом происшествии – отец или брат, но раз уж правда открылась, она вновь кивнула.
– И последний вопрос. В лесу вы с братом не встречали Нильса Дельбрука? Или, может, ты видела его незадолго до этого, на опушке?
– Нет, не видела, – произнесла Гретель. И после секундной паузы добавила: – Надеюсь, он найдется, – раньше мы с ним дружили.
– Мы все на это надеемся. – Следователь что-то записал в блокноте и откинулся на спинку стула. – В общем-то, это все. Можешь идти. Бейтлер сопроводит вашу семью обратно.
Это значило, что домой они снова поедут на машине. Гретель встала и направилась к двери. Так уж вышло, что, даже ничего не сказав, она все равно обвинила мать. Чем это закончится для семьи Блок?..
Уже взявшись за ручку двери, Гретель замешкалась.
– Мама просто болеет, – сказала она, повернувшись к следователю. – Не надо сажать ее в тюрьму. Дома ей будет лучше.
– А вам? – Детектив вопросительно вскинул бровь. – Вам с братом будет лучше?
Гретель пожала плечами и, не зная, что еще сказать, вышла из кабинета.
По пути домой Бейтлер по просьбе Томаса остановил машину возле аптеки «Хофманн и сыновья». Отец зашел в аптеку и вернулся с небольшим бумажным пакетом. Герр Хофманн проводил его до порога и помахал Гретель. Та улыбнулась и помахала в ответ.
Дома отец заставил Гретель выпить прописанное доктором лекарство, после чего занялся обедом. В обычные дни семья Блок не позволяла себе излишеств, но сейчас на столе возникли соленые грибы и вяленое мясо, которое прежде доставали из погреба только по праздникам. Гензель набросился на еду, а вот Гретель ела через силу – ее по-прежнему тошнило.
Отказавшись от чая, девочка отправились в спальню. Едва нырнув под одеяло, она тут же провалилась в глубокий сон.
Интерлюдия пятая
1920 год от Рождества Христова, январь
Оперный театр Риттердорфа
– Конрад, это просто невероятно! – Когда они подходили к оперному театру, Гретель едва не подпрыгивала от восхищения, а стоило им войти в зрительный зал, так просто не смогла сдержать эмоций: – Здесь так красиво! Потрясающе!
Если Конрад хотел произвести на нее впечатление, ему это определенно удалось. Он выглядел польщенным, но в то же время искренняя и бурная реакция Гретель немного его смущала. То и дело он говорил: «Гретель, чуть потише», «Не надо вертеть головой, здесь так не принято», «Не смотри так на эту фрау. Да, это бриллианты, но все же!» Бо́льшую часть этих комментариев Гретель пропускала мимо ушей и уже в следующую секунду снова радовалась увиденному, как ребенок.
Днем Конрад принес два билета и торжественно сообщил, что ему досталась контрамарка на «Фауста» Гуно. Он собирался туда по работе – «Королевские ведомости» отправили его написать рецензию на премьерный спектакль, к счастью для Гретель, предоставив возможность посетить мероприятие не в одиночку. По такому случаю Конрад презентовал своей спутнице «дамский театральный набор» – перчатки, веер из страусиных перьев и даже маленький перламутровый бинокль. Благодаря этому девушка чувствовала себя почти ровней остальным дамам, щеголявшим жемчугами, золотом и парчой.
Усевшись в обитое красным бархатом кресло, Гретель в сотый раз поблагодарила Конрада за приглашение.
– Милая фройляйн, хватит рассыпаться в благодарностях. Не оставлю же я тебя коротать вечер в одиночестве! Тем более что я хочу, чтобы ты немного развеялась. Возможно, это поможет нам в работе над книгой.
Радуясь возможности пойти в театр, Гретель на время забыла, что находится здесь по одной-единственной причине: Конрад Ленц ждет от нее портрет, а еще лучше – имя марбахского убийцы. К сожалению, пока сеансы с доктором Фонбергом не принесли ощутимого результата.
Гретель действительно старалась, но иногда змей-искуситель нашептывал ей: «Тяни время! Так ты дольше сможешь находиться рядом с Конрадом!» Но сегодня герр Ленц прямым текстом заявил, что сеансы скоро подойдут к концу и, если она хочет, чтобы книга была издана, надо поторопиться. Вспомнив этот разговор, Гретель вернулась к реальности и на минуту даже прекратила крутить головой направо и налево.
Конрад приобрел театральную программку и, пока Гретель разглядывала богато оформленный зал, углубился в чтение.
– Что пишут? – поинтересовалась Гретель.
– Самое главное, что меня здесь интересует, – это имена. – Конрад выразительно потряс программкой. – Никому не нравится, когда журналисты путают солиста с балетмейстером. А так здесь лишь краткое содержание.
– Дай взглянуть. – Гретель взяла программку у Конрада и пробежала глазами сюжет оперы. Она впервые была на подобном мероприятии и боялась, что ничего не поймет. История заинтриговала девушку – здесь присутствовали и Сатана, и любовь, и безумие. Если бы не обстоятельства, при которых Конрад получил билеты на «Фауста», Гретель могла бы подумать, что он выбрал эту оперу специально.
Прозвучали три коротких звонка, и зал погрузился во мрак. Сцена все еще была закрыта, и единственным источником света оставалась оркестровая яма. Несмотря на царящую вокруг тьму, Конрад достал блокнот и приготовился что-то записывать.
Оркестр заиграл чарующую мелодию, занавес поднялся, и на сцене появился главный герой. Фауст призывал Сатану, и его зов был услышан – к нему явился Мефистофель. Он предложил разные блага, но упрямому доктору требовалась лишь вечная молодость. Если Фауст подпишет договор, то до самой смерти Мефистофель будет ему помогать.
– Хорошие у него условия, однако! – не выдержала Гретель, повернувшись к Конраду. – Чего он вообще сомневается?..
– Потому что он понимает, что от дьявола ничего хорошего ждать нельзя. Все равно обманет.
– Зачем ему обманывать? Им тоже нужны души в аду! На одних праведниках далеко не уедешь.
– Не знаю, Гретель, давай смотреть, – не отрывая глаз от сцены, Конрад что-то записывал, всем своим видом показывая, что занят. Гретель подняла к глазам бинокль и продолжила следить за сюжетом.
Мефистофель запел куплеты («Они бы точно понравились регенту Пеймону!» – обрадовалась про себя Гретель), и вот он уже сходится в схватке с Валентином, братом прекрасной Маргариты. Дьявол очерчивает вокруг себя круг, но солдаты поднимают крестообразные рукоятки мечей, и Мефистофель теряет свою силу.
Не ожидая такого поворота, Гретель расхохоталась.
– Ты что? – шикнул на нее Конрад.
– Ну, ты сам это видел?.. – давясь от смеха, спросила девушка. – Это ж надо было такую глупость сочинить! Им бы там всем конец пришел, если б Мефистофель захотел. Кресты их спасли!.. Вот умора!..
Пожилая дама, занимавшая впередистоящее кресло, повернулась и строго посмотрела на Гретель:
– Тише, фройляйн!
– Да-да, простите, пожалуйста… – Чтобы немного успокоиться, Гретель несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.
Тем временем чары Мефистофеля подействовали на Маргариту, и она влюбляется в Фауста. Девушка принимает его ухаживания, но, получив желаемое, доктор оставляет ее.
– То есть он, очарованный невинностью и красотой Маргариты, просто решил ее бросить?.. – уточнила Гретель, повернувшись к своему спутнику. – Он ведь душу, считай, из-за нее продавал.
– Фауст сейчас во власти Сатаны, – нетерпеливо пояснил Конрад.
– И? Зачем ее сразу бросать? Смысл?
Конрад вздохнул, на секунду перестав конспектировать происходящее на сцене, и встретился с Гретель глазами:
– Все претензии к Гёте.
Понимая, что отвлекает Конрада от работы, Гретель промолчала, но снова не сдержалась, когда Валентин проклял свою сестру Маргариту:
– Да что они все, сговорились, что ли?! Он сам от Бога только что отрекся, а Маргарита в чем виновата?!
– Автор пытается донести мысль, что ни при каких обстоятельствах нельзя вступать в сделку с Сатаной и поддаваться его искушениям, – терпеливо объяснил Конрад.
Остаток представления Гретель досмотрела молча. Она безумно сочувствовала ни в чем не повинной Маргарите, которая пыталась покаяться, но в итоге убила своего ребенка и была осуждена. В финальной сцене, увидев дьявола, героиня прочла молитву и умерла. Так ее душа обрела спасение. Финальный хор ангелов отзвучал, и зал взорвался аплодисментами.
Гретель тоже аплодировала, опера пришлась ей по душе, несмотря на то что к сюжету у нее имелось множество претензий.
– Жалко, что Маргарита не попала в ад! – сказала Гретель, перекрикивая шум аплодисментов.
– Как это понимать? – удивился Конрад.
– Она бы убедилась, что Мефистофель не желал ей зла! И вообще, ей бы там очень понравилось! Но… не попробуешь – не узнаешь!
* * *
Рассказывая на прошлой встрече о черных мессах в Церкви Сатаны, Гретель вскользь упомянула, что пела в хоре. Как ни странно, доктор Фонберг решил посвятить этой теме сегодняшний сеанс. Его интересовало все: начиная с репертуара и заканчивая порядком репетиции.
– …И чем же вам не нравился ваш регент? – поинтересовался доктор после рассказа Гретель о том, как сильно ее наказали за единственный прогул.
– Он слишком жесткий и требовательный. Всегда любил повторять: «Не я руковожу вами, а сам дьявол управляет службой!..» А потом орал как сумасшедший!
– Возможно, он просто хотел, чтобы вы лучше пели?
Девушка усмехнулась – в ее голове тут же всплыла сцена первого знакомства с Пеймоном. В тот день ее псевдосемья приказала им с Гензелем идти на прослушивание в хор. Человеческих детей брали охотно, даже если они не имели голоса и слуха, – видимо, потому, что ими было проще командовать.
Зайдя в репетиционное помещение, на месте регента дети увидели великолепно одетого мужчину с короной на голове. В принципе, это могло выглядеть вполне нормально, если бы при этом он не сидел на одногорбом верблюде. Вокруг регента расположилась группа адских духов с различными музыкальными инструментами: от арфы до мандолины, а чуть дальше на стульях сидели певчие – взрослые рогатые бесы и человеческие дети.
– Здравствуйте, мы хотели бы прослушаться в хор, – сказала Гретель, но в ответ услышала нечто невнятное. Она посмотрела на брата, который, судя по всему, тоже не понял ни слова. К счастью, им на помощь пришел Нильс Дельбрук – он махнул Гензелю и Гретель, показывая, чтобы они садились рядом.
– Что он сказал?.. – шепотом спросила Гретель, присаживаясь на лавку к Нильсу. – Что-то я вообще его не поняла…
– Обычное дело, – пожал плечами Дельбрук-младший. – Сначала никто его не понимает, но со временем это меняется. Он сказал вам остаться на репетицию.
– А-а… Ну, хорошо.
Как и обещал их приятель, спустя несколько репетиций речь Пеймона действительно стала казаться более или менее внятной. Обычно все сводилось к ругани за плохое пение. Когда же регент был максимально недоволен, то, даже ничего не объясняя, просто опускал голову, закрывал глаза рукой и сидел так несколько минут. Видимо, он считал, что всем от этого должно стать очень стыдно, ведь они срывали репетицию. Впрочем, опытные хористы обычно не впечатлялись этим театром одного актера.
– Дьявольский хор – это не всегда про чистое пение, – объяснила Гретель доктору Фонбергу. – В отличие от обычного церковного пения, которое не должно отвлекать прихожанина от молитвы, здесь приветствуются разные эксперименты. Порою требовалось, чтобы музыка звучала столь мощно и грандиозно, что нам надо было кричать во все горло, лишь бы продемонстрировать весь размах. А иногда Пеймон приносил произведения, которые казались совершенно фальшивыми.
– Значит, можно было петь как попало? – спросил Фонберг, улыбаясь.
– Как бы не так! Если мы пытались петь мимо нот, Пеймон просто бесился! Ведь он прекрасно знал, как это должно звучать, и мог отличить правильную фальшь от неправильной!
– Но я так понимаю, что смысл вашего хора был в том же, что и церковного? Славить Бога… то есть дьявола?
– В общем-то да, – подтвердила Гретель. – Но просто хорошо спеть и попасть во все ноты – этого Пеймону было недостаточно. Он говорил, что через наше пение прихожане Церкви Сатаны должны чувствовать самого Хозяина преисподней! Ведь пение – это своего рода молитва.
– Вот как… – пробормотал Фонберг.
– Да, – покачала головой Гретель. – Поэтому на «Filii Diaboli» лежала особо важная миссия.
– Филии… что?
– «Filii Diaboli», в переводе – «Дети дьявола». Так назывался наш хор.
Фонберг тяжело вздохнул. Гретель заметила, что каждый раз, когда она рассказывала о дьявольском укладе жизни, доктор с трудом себя сдерживал.
– Позвольте задать вам вопрос? – осторожно попросила Гретель.
– Да, пожалуйста, – кивнул доктор.
– Вы, наверно, очень верующий? Каждый раз, когда я говорю что-то о дьяволе, бесах, вам это не нравится…
– Я не думаю, что нам стоит обсуждать вопрос веры, мы же не на исповеди. И дело не в том, нравится мне это или нет. А в том, откуда вообще в вашей голове взялись эти образы…
«Опять он за свое!» – подумала Гретель.
– А что, если я не просто беру это из своей головы, – с нажимом спросила она, – а рассказываю то, что было на самом деле?
Доктор помолчал, видимо собираясь с мыслями, а потом произнес:
– Что ж… Продолжим. Как строилась ваша типичная репетиция?
– Как правило, мы собирались раз в неделю, ночью, в дьявольский час. То есть в три часа тридцать три минуты…
– Почему именно во столько?
– Ну это же половина от числа шестьсот шестьдесят шесть, – пояснила Гретель. – Репетиция начиналась с распевки, затем мы пели дьявольскую мессу, затем наступало время завтрака, и после него снова была репетиция. В общем, можно сказать, что на это уходила вся ночь и день. Службы в Церкви Сатаны привязаны не к определенному дню, а к разным праздникам.
– Таким, как Праздник Урожая грешных душ? – устало предположил Фонберг.
– Да-да-да, – кивнула пациентка. – Чаще всего мы пели под аккомпанемент ансамбля, но порою под один орган. Тогда сам Пеймон, спустившись с верблюда, садился за инструмент. Знаете, как про него говорили? Мастер дьявольских пассажей!
– С верблюда… – застонал Фонберг, и Гретель сообразила, что, погрузившись в воспоминания о первой репетиции у Пеймона, совсем забыла подробнее рассказать доктору о верблюде.
– Да, это же отдельная история! Хоть Пеймон и представал перед хором в облике человека, это была лишь видимость…
– Стоп, – сказал Фонберг и через секунду добавил чуть мягче: – Это не важно, как он выглядел. В общем, я все понял. Предлагаю на сегодня закончить.
– Ну… ладно. – Гретель пожала плечами и поднялась с кресла.
Доктор продолжал что-то записывать и, когда девушка покинула кабинет, даже не поднял на нее взгляд.
Глава шестая
1909 год от Рождества Христова, 4 ноября
Гретель разбудило холодное осеннее солнце, бьющее в щель между занавесками. Она повернула голову и посмотрела на соседнюю кровать. Одеяло скомкано, подушка почти сползла на пол – Гензель уже поднялся и, как обычно, оставил постель незаправленной.
Интересно, который час?.. Судя по тому, под каким углом солнечные лучи проникали в комнату, сейчас утро. А значит, Гретель проспала почти сутки. «Постельный режим, все как доктор прописал», – подумала она, выползая из-под стеганого одеяла.
Тело казалось непослушным, суставы утратили гибкость, а позвоночник хрустел, как у пожилой фрау, но в остальном Гретель чувствовала себя не так уж плохо. По крайней мере, в голове прояснилось, и желудок уже не пытался избавиться от ужина.
Натянув платье и обувшись, девочка вышла в общую комнату. В очаге пылал огонь, над медной кастрюлей с деревянной ложкой в руке склонился Гензель. По «каминному залу» расползался аппетитный запах.
– Ого, – сказала Гретель. – Глаза меня не обманывают, и ты действительно готовишь?
Гензель столь увлекся процессом, что даже не заметил приближения сестры. Он дернулся, и на камнях очага зашипели капли густого варева.
– Зачем же так подкрадываться?! – Гензель с упреком посмотрел на сестру. – А я как раз собирался позвать тебя на завтрак!
– Вот так повезло… – Усаживаясь за стол, Гретель почувствовала, что не на шутку проголодалась.
– Сначала ты должна выпить лекарство, – сказал Гензель. – Порошок – в кружке, теплая вода – в чайнике.
Пока Гретель пила горьковатый раствор, Гензель снял с огня и поставил на стол кастрюлю, в которой бурлила вязкая похлебка.
– Ты особо не привыкай, – предупредил он. – Это только до тех пор, пока ты не поправишься. Готовка – не мужское занятие!
– Конечно. – Гретель выразительно закатила глаза. – Вы же в этом ничего не смыслите!
– Не смыслим. Именно поэтому я бросил сюда все, что мы не доели вчера. Мясо, грибы, сыр, даже немного хлеба. Выглядит не особо, но должно быть сытно…
– Меня устраивает, – произнесла Гретель.
– Такое странное утро, – сказал Гензель, раскладывая тягучую массу по тарелкам. – Слишком спокойно…
Гретель прекрасно понимала, о чем толкует младший брат. Сегодняшнее утро и вправду отличалось от обычных будней семьи Блок, причем в лучшую сторону. Обычно все зависело от настроения матери. Она могла как ни в чем не бывало заниматься хозяйством и готовкой, а могла, забыв про домашние дела, весь день просидеть у окна, бормоча что-то под нос. Тогда Гретель сама убирала в доме и стряпала, стараясь лишний раз не поворачиваться к матери спиной. Ведь апатия Марты в любую секунду могла обернуться вспышкой злости.
Более-менее нормально дела в доме обстояли лишь по вечерам. Ужинали Блоки всей семьей, и тогда атмосферу задавал отец. Он травил байки, рассказывал новости, шутил. В его присутствии Гензель и Гретель могли расслабиться, поскольку, сам того не замечая, Томас Блок контролировал обстановку в доме. К счастью, Марта привыкла слушаться мужа. Но стоило ему ступить за порог, она мрачнела и начинала смотреть на собственных детей, как другая хозяйка смотрит на тараканов или крыс, пробравшихся в дом.
Гретель смутно помнила, что когда-то они были нормальной, любящей семьей. Марта заботилась о своих детях, как любая другая мать, – стирала их одежду, играла с ними, лечила, когда они болели. Но в один прекрасный день все это закончилось. Фрау Блок резко переменилась к собственным детям, хотя продолжала кормить их, как хозяин кормит надоевшую собаку, – с грохотом ставила перед Гензелем и Гретель тарелки с едой и молча уходила в свою комнату. Иногда она говорила: «Отец просил покормить вас», как будто для этого требовалась отдельная инструкция. Марта не скрывала, что ненавидит своих детей. Но раньше хотя бы не хваталась за скалки и садовые ножницы…
«Может, без мамы нам и вправду будет лучше?» – размышляла Гретель, поглядывая на брата. По ее мнению, Гензелю повезло больше – днем он помогал отцу или находил подработки в городе. Он реже видел мать и реже получал от нее оплеухи.
– Как себя чувствуешь? – поинтересовался Гензель, вытирая тарелку куском хлеба.
– Если ты хочешь, чтобы я приготовила обед, то очень плохо… – сказала девочка. – На ногах не стою.
– А если серьезно?
– Гораздо лучше. – Гретель осторожно потрогала затылок, потом опухшую скулу и лоб. Шишка уменьшилась и стала не такой твердой, как вчера. – Ушибы болят, но это ерунда.
– Прекрасно, – кивнул Гензель. – Раз так, предлагаю прогуляться в центр и купить медовые пряники с миндалем!
Неделю назад, гуляя по Марбах-плац, Гензель и Гретель увидели, как хозяин «Марбахских сластей» убирает с витрины привычные коробки с леденцами и мармеладом. На их месте как по волшебству возникали рождественские декорации – еловые ветки, украшенные яблоками, конфетами и золочеными орехами; полосатые леденцовые трости, лакричные мишки и фигурки из песочного теста. И не важно, что еще осень, – в кондитерских лавках, как, впрочем, и в магазинах игрушек, Рождество наступало заранее.
– Медовые пряники? – мечтательно переспросила Гретель, мысленно переносясь в тот день, когда они с Гензелем стояли перед «Марбахскими сластями». – Ты что, ограбил банк, пока я спала?
Медовые пряники были не по карману семье дровосека. Единственное, что могли позволить себе Гензель и Гретель, – это поедать сладости глазами, стоя у витрины.
– Да ты и правда неслабо стукнулась головой, – хмыкнул Гензель. – А деньги, что дал нам герр Шварц? О них ты забыла?
– Ой, и правда… – Сейчас Гретель казалось, что это произошло давным-давно, много месяцев назад. Эрнст Шварц не поскупился, а значит, впервые в жизни Гензель и Гретель могли себе позволить по прянику, да еще и с имбирным чаем в придачу!
– Конечно, я согласна! – сказала Гретель. – Главное, не встретить доктора, а то он прописал мне постельный режим.
– Главное – не встретить Нильса. – Гензель сделал круглые глаза. – Представь – ходячий скелет, еще и пропеченный до корочки!
Остаток утра Гензель и Гретель провели дома. Они болтали обо всем на свете, пили травяной чай и грелись у камина. А ближе к полудню, проголодавшись, отправились в центр.
Над дверью звякнул колокольчик, и дети очутились в просторном помещении «Марбахских сластей». Гретель могла лишь догадываться, каковы на вкус пряники, штоллены и мятные помадки, которые лежали на витрине, хотя перед Рождеством отец всегда приносил из «Марбахских сластей» небольшой бумажный пакет с леденцами и засахаренными лимонными корками. Сейчас Гретель надеялась, что их с братом не прогонят из магазина, прежде чем они успеют что-то выбрать.
На полках, высившихся вдоль стен, стояли коробки с конфетами, печеньем, шоколадными плитками и медовыми орешками. В центре, на широком столе, располагались десятки корзинок с относительно дешевыми сахарными драже, сухофруктами и леденцами – их можно было самостоятельно набирать специальной лопаткой, складывая в вощеные бумажные пакеты. У витрины уютно расположились три столика, где посетители, не покидая магазина, могли выпить чая и отведать свежую выпечку. А уже в глубине, за специальной витриной, стояли рождественские лакомства, в том числе пряники, на которые положил глаз Гензель.
Заметив посетителей, хозяин – толстяк в полосатом переднике, чья лысина блестела почище сахарной головы, что красовалась на одной из полок, – вышел из-за стойки. Гретель не знала, как его зовут, но всегда его немного побаивалась. Сквозь витрину магазина она часто видела, как заискивающе тот улыбается состоятельным покупателям. Но едва они, забрав покупки, отворачивались, улыбка угасала. И вот уже толстяк-кондитер с криками выгоняет бедно одетых детей с окраин, из любопытства заглянувших в магазин. Гретель подозревала, что их с Гензелем тоже могут выставить, но хозяин лавки цепким взглядом изучил клиентов и спросил:
– Это, поди, про вас в «Марбахском вестнике» писали?
Такого поворота Гретель точно не ожидала. Попасть в газету – это вам не шуточки!
– Наверно, про нас, – быстро кивнула она.
– Блоки, значит… – сказал хозяин, не отрывая от детей внимательного взгляда. – Как же вы в лесу не сгинули-то?
– Повезло, – ответил Гензель. – Переночевали под деревом, в куче листьев. А утром сумели найти дорогу. Волки всю ночь завывали прямо у нас под ухом, но, думаю, их отпугнул запах моей сестры. – При этих словах Гретель возмущенно вытаращилась на брата, но тот как ни в чем не бывало продолжил: – А вообще мы хотели взять у вас пару медовых пряников, если можно.
– Пряников? – хохотнул хозяин, и его двойной подбородок подпрыгнул. – Думаете, я вам бесплатно их дам только потому, что вы знаменитостями стали?.. Вот что…
Толстяк подошел к центральной стойке, кинул в бумажный пакет несколько леденцов и сунул в руки Гензелю. Недолго думая, тот отправил пакетик в карман.
– Сегодня, так и быть, угощу вас. Но это один раз, больше без денег не суйтесь сюда.
– У нас есть деньги, – сказала Гретель, убедившись, что леденцы надежно осели в кармане брата. Она извлекла из кармана серебряную монету и, увидев, как округлились глаза хозяина, с гордостью произнесла: – Два медовых пряника, пожалуйста.
Она беспокоилась, что хозяин начнет интересоваться происхождением монеты, но тот предпочел обойтись без лишних вопросов. Звякнул кассовый аппарат, Гензель забрал сдачу, а Гретель получила два заветных пряника.
Хотя сейчас дети Томаса Блока были единственными посетителями «Марбахских сластей», Гретель прекрасно понимала, что им никто не позволит торчать за столиком. Забрав покупки, брат и сестра вышли на улицу.
В проулке между кондитерской лавкой и магазином тканей фрау Вайс, как и прежде, стояли ящики и пустые бочки. Именно здесь Нильс, Курт и Йозеф не так давно угощались конфетами. Поскольку сейчас закуток пустовал, Гензель и Гретель сами устроились на бочонках.
– Как же это вкусно… – протянул Гензель, откусывая здоровенный кусок пряника.
– Не торопись, – посоветовала Гретель. – А то быстро закончится!
– Купим еще, – отмахнулся Гензель так, словно мог каждый день покупать пакет пряников.
– Лучше не тратить все сразу. Следующий Праздник Урожая только через год!
Гензель пожал плечами, словно предлагая Гретель решать самой, но все-таки стал жевать медленнее. Некоторое время брат и сестра сидели в тишине.
– Эх, надо было наковырять пряников из стены… – начал Гензель, но Гретель тут же его оборвала:
– Стоп! Не продолжай. Я серьезно.
– А что такого? – проворчал Гензель. – Я съел кусок мармеладной ставни и не умер.
Пока он не успел сказать еще что-нибудь, Гретель поспешила сменить тему:
– Как думаешь, что сейчас с мамой?
– Утром отец сказал, что маму отправили в Альпенбах, в больницу. Правда, он не хотел, чтобы я тебе рассказывал. Боялся, что ты расстроишься…
– Надеюсь, лечение пойдет ей на пользу, – вздохнула Гретель после небольшой паузы. – Может, все плохое, что говорят об этой больнице, – выдумки?..
Когда у Марты Блок случался очередной приступ, Томас объяснял детям, что лечебница Альпенбаха – это крайняя мера. В конце концов, лекарства, которые готовил герр Хофманн, неплохо помогали. Теперь же, когда ситуация вышла из-под контроля, у Марты Блок оставалось два пути – в больницу или в тюрьму. Выбирая из двух зол, Гретель понимала, что лечение все-таки лучше тюремной камеры.
– Кстати… – проговорил Гензель, убедившись, что сестра восприняла новость спокойно. – Я рассказал следователю, как она пыталась тебя утопить. Знал, что ты не станешь ее выдавать…
На Гретель нахлынуло необъяснимое чувство вины. Чтобы скрыть замешательство, она откусила еще один кусок пряника.
– И я этого не стыжусь, – продолжил Гензель. – Помнишь старую поговорку – ничего еще не удалось так тонко спрясть, чтобы оно стало невидимым на солнце…
Доедали лакомства в молчании – каждый думал о своем, а к разговорам вернулись, только лишь когда от пряников не осталось и крошки.
– Домой? – спросила Гретель, облизав пальцы и спрыгнув с бочки.
– Ага, – кивнул брат, последовав ее примеру.
Они двинулись через площадь, направляясь в сторону Зальц-Ахена, когда Гретель заметила Керстин Хаген – жену начальника местной полиции и одну из «святой шестерки». Гретель схватила брата за руку и кивком указала вперед.
– Там Керстин. Видел?
– Да хоть весь церковный комитет! – отмахнулся Гензель. – Думаешь, они нам что-то сделают? В их же интересах помалкивать обо всем, что случилось в лесу!
– А ты в этом уверен? – спросила Гретель.
Керстин стояла на пороге отделения полиции – не иначе заходила проведать муженька. Но сейчас она явно кого-то поджидала… а может, и стерегла.
Хотя Керстин смотрела в другую сторону, девочка опасалась, что она оказалась здесь не случайно. Ведьмы могли засомневаться, станут ли Гензель и Гретель молчать о том, что видели на древнем капище. А если так, что они сделают? Заколдуют не в меру любопытных брата и сестру, наложат на них проклятие или наведут порчу? «Это еще надо уметь», – подумала Гретель. Нож и веревка куда надежнее любых заклинаний. А потом полиция обнаружит Гензеля и Гретель в каком-нибудь овраге…
Околачиваясь на пороге полицейского участка, Керстин могла одновременно следить за теми, кто покидает Марбах-плац через Торговую и Восточную улицы.
– Все-таки предлагаю не кидаться волку в пасть, – сказала Гретель. – Давай обойдем с другой стороны?
Добраться от Марбах-плац до дома можно было тремя способами. Первый и самый удобный – по Восточной улице и дальше вдоль Сырого Погоста. Второй, длиннее, – мимо пустырей и нового кладбища. Третий же путь был самым коротким и самым рискованным – напрямую через фермы. Самые отчаянные дети – те, что не боялись сторожевых собак и фермеров с ружьями, заряженными солью, – летом ходили именно так, через дырки в заборах. Но осенью, в сезон дождей, ты рисковал утонуть в грязи раньше, чем получишь заряд соли в мягкое место.
– Думаешь, на новом кладбище безопаснее, чем на Сыром Погосте? – поморщился Гензель. – Только время потеряем!
– Нет. Но я думаю, Керстин знает, как мы обычно ходим. Если «святая шестерка» решила нас выследить…
– Ой, – перебил сестру Гензель, – идем уже. Через кладбище так через кладбище.
Гензель определенно не разделял опасений сестры по поводу Керстин, но и долго спорить не желал. Дети прошли вдоль витрин, удаляясь от полицейского участка, и свернули на Западную улицу, которая вела к новому кладбищу. Ведьма наверняка осталась на Марбах-плац, но Гретель все равно шла, ускоряя шаг. В голове возник жутковатый образ – черноволосая Керстин превращается в ворону и кружит над площадью, над чумным столбом и горгульями собора Святого Генриха. Ее глаза-бусинки высматривают брата и сестру, которые, на свою беду, вышли из дома за пряниками…
– Куда мы так летим? – поинтересовался Гензель.
– Да никуда, просто… – пробормотала Гретель. Ссадина на затылке начала пульсировать, отдаваясь в черепе приглушенной болью. Вспомнив, что доктор прописал ей месяц постельного режима, Гретель замедлила шаг.
«Ладно уж, вернусь домой, лягу в кровать, – подумала она. – Хватит с меня приключений!»
Каменная брусчатка сменилась деревянной, двух-трехэтажные дома – низенькими лачугами. Гензель и Гретель вышли на западную окраину города. Левее протянулся пустырь, которому однажды предстояло стать очередным жилым или рабочим районом города. Впереди виднелось новое кладбище, а дальше, на горизонте, протянулась сизая полоска Либкухенвальда. Гретель не хотелось даже смотреть в его сторону.
Посреди пустыря между городскими окраинами и кладбищем стояла старая часовня. Ее единственная башня вонзалась в небо подобно узкому потемневшему кинжалу. Давным-давно, когда собор Святого Генриха только строился, там проводились службы. Потом часовню стали использовать как склеп для богачей и вельмож.
– А ты знал, что там, – Гретель указала на часовню, – похоронен Альфред Мебиус, наш прадед?
– Ага, мама когда-то рассказывала, – кивнул Гензель.
– Да. Он был героем Войны Десяти Королей и…
– И вы очень скоро с ним увидитесь!
Холодный высокий голос прозвучал чуть ли не над ухом у Гретель. Она вздрогнула и резко обернулась.
Ведьмы подобрались к детям со стороны домов, растянувшись подковой. Как им удалось подойти так близко, не выдав себя случайным звуком, оставалось лишь догадываться. Глядя на Фелицию Руппель, которая вечно топала, будто стадо слонов, Гретель готова была поверить, что здесь не обошлось без колдовства.
Если раньше фрау из церковного комитета внушали Гретель страх, то сейчас это чувство следовало умножить на тысячу. Керстин, Фелиция, Бри, Леонор, Урсула и Хулда – на сей раз хотя бы одетые – выглядели немногим добрее хищных птиц из Пятой книги пророков, тех самых, что выклевали глаза детям, наблюдавшим блуд. Но если ребятишки из душеспасительной притчи поплатились за любопытство, то Гензелю и Гретель просто «повезло» оказаться не в то время не в том месте…
– Оставьте нас в покое! – воскликнул Гензель. – Мы не собираемся никому докладывать о том, что видели в лесу! Нам вообще без разницы, чем вы там занимаетесь!
– Может, собираетесь, а может, и нет, – пробасила Фелиция. – Наша репутация слишком дорога, чтобы ею рисковать.
«Несвятая шестерка» стояла так, что Гензелю и Гретель оставался лишь один путь к отступлению – через пустырь. Как назло, рядом не было жилых домов, только обнесенные заборами огороды, сараи без окон и курятники. Ведьмы могли прямо сейчас разорвать детей на клочки, и никто бы этого не увидел.