Том изучал две пластиковые карточки, недоверчиво вертя их в руках и вчитываясь в каждое слово. Наконец он поднял глаза на Фаббри, но так ничего и не сказал.

– У нас две новости: хорошая и плохая, – продолжил Фаббри. – Хорошую я тебе уже сообщил: больше никаких допросов, никакой лжи – никакого этого дерьма. Я не коп. И лгать тебе на эту тему они не имеют права. Выдавать себя за адвоката противозаконно. Я твой адвокат. Понимаешь, что это значит? Все кончено. Я на твоей стороне, и только на твоей. Отныне тебя никто не тронет, и вопросов больше задавать не будут. Все позади.

Том выронил из пальцев карточку Ассоциации адвокатов Миссури; та упала на стол обратной стороной вверх. Он слегка откинул голову и дал волю слезам облегчения.

– Теперь плохая новость: тебя арестуют. Процедура следующая: тебя отведут в другую часть здания и сфотографируют в профиль и анфас. Затем против тебя выдвинут обвинение в двойном тяжком убийстве первой степени.

Том кивнул. Судя по его виду, он совершенно не испугался, даже не удивился – он просто внимательно слушал адвоката. Фаббри даже заподозрил, что у парня шок.

– Но это не так уж страшно. Теперь, когда я здесь, у них нет другого выхода. Тебя посадят в камеру – где-то в этом здании – и тебе придется в ней переночевать. Я хочу, чтобы ты понял: в этом нет ничего страшного. Это даже хорошо – это первый и необходимый шаг к тому, чтобы снять с тебя обвинения. Мы справимся, поверь. Вся твоя семья за тебя горой, – произнес он как можно более убедительным тоном.

Он разговаривал с Томом примерно так, как воспитательницы разговаривают с детьми в детском саду, но Том не возражал. Фаббри говорил то, что он так хотел слышать, и именно тем тоном, в каком он нуждался. От облегчения у Тома закружилась голова. Новость о том, что родные его поддерживают, вернула ему толику надежды и спасла из бездны отчаяния, но одновременно на него вновь накатил страх. На самом деле ему еще никогда в жизни не было так страшно. Он не решался заговорить – просидев некоторое время в молчании, он боялся, что голос его подведет и вместо нормальных звуков выдаст лишь жалкий писк. Но речь Фаббри вселила в него смелость.

– Я просто хочу знать, что вы мне верите, – тихо произнес Том. – Мне очень нужно знать, что хоть кто-то мне верит.

Слова Тома неожиданно растрогали Фаббри. Он давно перестал принимать близко к сердцу отчаяние своих подзащитных, но этот парнишка чем-то отличался от остальных. Он говорил так искренне, в его голосе было столько горя, и он с такой надеждой смотрел на адвоката…

– Том, – уверенно ответил Фаббри, – я тебе верю.

Эти четыре простых слова заставили Тома упасть лицом в стол и зарыдать. Он вцепился пальцами в волосы у себя на затылке и завыл. Фаббри с молчаливой грустью наблюдал за ним. Несколько минут он не трогал Тома. Когда тот немного успокоился, он дал ему носовой платок и подробно объяснил, к чему ему следует быть готовым в ближайшие часы.

– Сегодня вечером, пока ты в этом здании, ты ни с кем не должен разговаривать. Имей в виду: после того как тебя оформят и отведут в камеру, ты можешь столкнуться с новыми оскорблениями. Если полицейские явятся к тебе в камеру и будут задавать тебе вопросы, молчи. Не произноси ни слова. Даже имя свое не называй. Я вернусь утром.

Фаббри поднялся уходить, и Том едва не кинулся ему на шею. Ему хотелось крикнуть: «Не бросайте меня!» – хотелось обнять и расцеловать этого мужчину в дорогом костюме с шелковым галстуком. Но он сумел сдержать свой порыв, с достоинством встал и протянул своему спасителю руку.

– Спасибо, – просто сказал он.

Фаббри обменялся с ним крепким рукопожатием.

– Я пока не знаю всех подробностей, да мне пока это и не требуется, – добавил он, прощаясь. – Но я тебе верю. Мы вытащим тебя из этой передряги.

Том кивнул, сглотнув ком в горле. Фаббри вернул визитку на законное место в бумажнике, легко подхватил со стола дипломат, мягко улыбнулся Тому и покинул допросную.

Почти сразу в комнату вошли очередные двое детективов и повели Тома на регистрацию. Его немного удивило, что его никто не держал, – на него даже не надели наручники. Они просто открыли дверь и сказали: «Пошли».

Том и два офицера ждали лифт, когда из дверей убойного отдела показались Фаббри и Джин. Лицо Джина покрывала болезненная бледность. «Как будто его укачало в машине», – подумал Том. Прервав тихий разговор, который он вел с адвокатом, Джин быстро направился к Тому. Детективы не стали вмешиваться, и Джин обнял сына с такой безоглядной нежностью, какой никогда прежде себе не позволял. Отец и сын стояли, прижавшись друг к другу, и громко всхлипывали.

– Я этого не делал, пап, – сумел выдавить Том.

– Я знаю, сынок, – ответил Джин. – Я знаю.

Глава десятая

Кэй не знала, что сказать Тинк и Кэти. Сегодня она была с ними полностью откровенна, и девочки держались замечательно. Она не понимала, чем это объясняется – то ли их зрелостью, то ли гибкостью детской психики, но так или иначе это облегчало положение. Ей и без того хватало хлопот и переживаний, чтобы еще волноваться, как бы у одной из дочек не случился нервный срыв. Поэтому, повесив трубку и взглянув на Тинк и Кэти, жавшихся друг к другу в дверном проеме спальни бабушки Полли, Кэй решила, что расскажет им всю правду, какой бы горькой та ни была.

Она прошла мимо них и по узкому коридору направилась в гостиную; дочери, все так же не размыкая рук, последовали за ней. Раньше они никогда не держались за руки, удивилась Кэй, и всегда если не враждовали, то соперничали между собой. Как же им должно быть страшно, что они забыли о своих распрях и искали друг у друга поддержки.

Кэти с Тинк молча сели на синий диван. Дедушка Арт выключил телевизор; из кухни, вытирая о фартук руки, вышла бабушка Полли. В гостиной уже сидели два брата Кэй; на их лицах читалось беспокойство. Все молча ждали новостей от Кэй, которая оперлась о спинку отцовского кресла и прочистила горло. Она смотрела на них широко распахнутыми глазами, как будто страх и неверие не давали ей их закрыть. Ее брат, Арт-младший, встал было со стула, намереваясь подойти к ней, но потом испугался, как бы она не расплакалась, – тогда она ничего не сможет им рассказать, – и нехотя сел обратно, готовый в любую минуту вскочить и поддержать сестру. Кэй еще раз прочистила горло, но ком не уходил. Наконец она решилась.

– Тома арестовали, – начала она.

Тинк и Кэти тут же побежали в ванную. Они не хотели это слушать. Им и не надо было это слушать. Им требовалось одно – срочно извергнуть из себя те крохи еды, которые они запихнули в себя за ужином.

– Мы наняли адвоката, Фрэнка Фаббри, – продолжила Кэй. – Он съездил в участок и прекратил допросы. Он сказал, что Том слишком измотан… слишком измотан, чтобы хоть чем-то помочь расследованию, поэтому допрашивать его больше нельзя. В результате они… Они арестовали его по обвинению в двойном тяжком убийстве первой степени и… – Кэй прижала ко рту ладонь, и дальнейших ее слов было уже не разобрать.

Арт-младший встал, приблизился к Кэй и своими могучими ручищами крепко обнял зарыдавшую младшую сестру. Бабушка Полли и дедушка Арт молча взялись за руки, не сводя глаз с лица своей несчастной дочери. Скип тихонько выскользнул из гостиной и пошел искать племянниц.



Офис Фрэнка Фаббри располагался в изящном старинном доме в тихом спальном районе центра Сент-Луиса, неподалеку от полицейского участка. Широкое крыльцо вело к массивной входной двери вишневого дерева на толстых петлях. Джин вслед за Фаббри вырулил на маленькую пустующую парковку и криво, заняв сразу два места, припарковал свой фургон. Если бы Фаббри хоть немного знал Джина, он бы сразу понял, что с ним творится неладное. Но он не знал Джина, а потому решил, что тот просто неважно водит.

Джин так и не оправился от последних потрясений; его носовому платку срочно требовалась замена. В кабинете Фаббри любезно протянул ему пачку бумажных платков, и Джин с благодарностью ими воспользовался. Несмотря на старомодный вид дома, рабочее место Фаббри выглядело вполне современным. Кабинет был чисто убран и обставлен по-спартански; нигде ни пылинки, зато все поверхности заняты аккуратными стопками бумаг. О личных пристрастиях владельца говорили лишь висящий на стене флаг Кубы и настольный календарь с портретом Че Гевары. Фаббри сел за большой письменный стол, подключил к телефону микрофон и набрал номер дома на Фэйр-Эйкрес-Роуд, где жили родители Кэй.

Джин Камминс был человеком порядка и основательности. За долгие годы службы во флоте он снискал репутацию надежного товарища, который никогда не подведет. В его жизни почти не было эпизодов, когда он пасовал перед обстоятельствами, и домашние привыкли во всем на него полагаться. В детстве его сын и дочери верили, что папа может исправить что угодно. Кто-то забыл на заднем крыльце магнитофон, а тут началась гроза? Не беда – папа починит. Кукла лишилась волос в тот же день, когда Тинк водили к парикмахеру? Папа починит. Порвалось кресло-мешок, и по всей детской рассыпались шарики из пенополистирола? Папа соберет и починит. И он чинил. Вечерами, когда дети мирно посапывали в своих кроватках, он чинил все перечисленное и многое другое; жена улыбалась и в шутку называла его волшебником и мастером на все руки.

Но в тот вечер, сидя в кожаном кресле в кабинете Фаббри, Джин осознал, что столкнулся с проблемой, превосходящей его силы. Подобные трагедии часто сбивают с ног даже самых стойких бойцов. Его обычная решимость куда-то исчезла – он терял контроль над ситуацией. Исправить эту поломку он был не в состоянии. Его охватило новое для него чувство беспомощности, и он понятия не имел, как себя вести. Чем больше он об этом думал, тем быстрее росли в нем страх и подавленность. В конце концов Джин отбросил эти мысли, набрал в грудь воздуха и сосредоточился на вопросах, которые задавал ему Фаббри.

Пока что картина, собранная из обрывков информации, представлялась ему следующей. Племянницы пропали без вести и наверняка погибли, хоть их тел до сих пор не нашли. Его дочери сидели в доме деда и ждали, когда папа вернет им брата. Его сына разлучили с ним и посадили за решетку по обвинению в двойном убийстве первой степени. Джин потряс головой – это было слишком. Лучше он будет глубоко дышать и отвечать на вопросы.

Из микрофона на столе послышался голос Кэй. Она хотела присутствовать при беседе с адвокатом, но боялась оставить Тинк и Кэти одних. Благодаря технике они решили эту проблему. Разговор длился больше часа, но ни Джин, ни Кэй не могли позже точно воспроизвести его содержание. Фаббри сказал, что Тома зарегистрируют и на ночь отправят в следственный изолятор.

– Следственный изолятор? – перебила его шокированная Кэй. – Ради Христа, это еще что такое? Вы хотите сказать, что его будут держать в одной камере с уголовниками?

– Всего одну ночь, миссис Камминс. После завтрашнего слушания…

– Целую ночь? Должен же быть способ вызволить его оттуда! Он не выдержит – он обычный мальчик, не очень-то и сильный. Он в жизни ни с кем не дрался. А что, если одного из тех парней, которые были прошлой ночью на мосту, задержат за наркотики или за что-нибудь еще и посадят с ним в одну камеру? Они же его там убьют! Вы должны его вытащить!

Кэй была на грани истерики.

– Хорошо, Кэй, – мягко сказал Фаббри. – Пожалуй, вы правы. Как только мы здесь закончим, я позвоню в участок и потребую обеспечить Тому особый надзор с целью предотвращения самоубийства. Тогда им придется выделить ему отдельную камеру.

Это немного успокоило Кэй. Джин тоже согласился, что так будет лучше всего. Фаббри рассказал, что, по его мнению, произойдет завтра. С момента ареста Тома у полиции было двадцать часов, чтобы получить ордер по всем пунктам выдвинутых обвинений. В противном случае они будут обязаны его отпустить. Но если им удастся получить ордер, что Фаббри находил более вероятным, то они не выпустят Тома под залог, а это значит, что он останется за решеткой до суда, то есть от шести до восемнадцати месяцев. Кэй громко ахнула, и на сей раз Фаббри нечем было ее утешить.

– Мы сможем с ним увидеться? – спросила она. – Сестрам разрешат его навестить?

– Пока нет, – ответил адвокат. – С этим станет понятнее завтра, по истечении двадцатичасового лимита – тогда и будем разбираться.

Находившиеся на разных концах Сент-Луиса Кэй и Джин одновременно кивнули, явственно ощутив, как их прежняя жизнь в Гейтерсберге, такая реальная еще вчера, стремительно ускользает в небытие.



В камере следственного изолятора, куда поместили Тома, было не так уж плохо. Увидев ее своими глазами, Кэй, вероятно, чуть успокоилась бы. Выкрашенные в казенный зеленый цвет стены, металлические койки… Народу в камере хватало, но не сказать, что она была набита битком. Том видел сокамерников как в тумане, не различая лиц, не слыша имен и голосов, – они представлялись ему живыми подвижными пятнами в окружающем пространстве. Когда за ним пришли офицеры, производившие арест, он спал сидя.

– Вставай. Тебя переводят под надзор с целью предотвращения самоубийства, – сказал один из них. – Похоже, ночью ты решил себя прикончить. Вчера – двоюродных сестер, сегодня – себя. Прямо серийный маньяк, – хохотнул он.

Том сонно тащился за надзирателем к новой камере. Теперь, когда он понял, что может наконец поспать, ему было еще труднее держаться на ногах. Отвратительные шуточки офицера нисколько его не задевали. Веки у него слипались; он на автомате плелся за проводником, ориентируясь на звук его гулких шагов и бряцание висевших у того на поясе ключей.

Если общую камеру изолятора Том по своей сбитой чудовищным недосыпом шкале оценил как «неплохую», то новая явно попадала в категорию «шикарных». Меньше предыдущей, вместо коек она была оборудована двумя металлическими полками вдоль обеих стен, зато он был здесь один, в тишине и без яркого света. Том почувствовал себя чуть ли не в номере отеля «Ритц-Карлтон». В углу имелась раковина и унитаз без крышки и сиденья; со стен местами отслаивалась все та же зеленая краска. «Видать, в строительном супермаркете «Шервин-Вильямс» в тот день была распродажа», – подумал Том, падая на ближайшую полку. Он не слышал низкого жужжания и противного скрипа, с каким за ним закрылась дверь камеры. Он не чувствовал, как по нему ползают, прокусывая кожу, вши. Он спал. Сквозь сон до него доносились глухие удары в стену: в соседней камере метался в ломке подсевший на «ангельскую пыль» наркоман. Том спал как убитый.



Несмотря на кипучую деятельность, в доме Джинны на Петит-Драйв царила могильная атмосфера. После отъезда Кэй с дочками новостей почти не поступало. Все молча слонялись по комнатам, пытаясь заниматься какими-то делами. Лишь звуки включенного телевизора да короткие реплики, которыми изредка обменивались обитатели дома, нарушали тишину, отчего она только густела, затягивая пространство липкой пленкой.

В сумерках Шейла и Лайза обняли и поцеловали Джинну, пообещали за нее молиться и вернулись к собственным детям, которые сидели голодные и недоумевали, куда делась мама. До дома обеим было ехать больше часа.

С Джинной остался ее брат Кевин, но он чувствовал себя не на месте. Дом сестры всегда представлялся ему женской территорией, что было не так уж далеко от истины, а в тот день проявилось с особенной силой. Комнаты Джулии и Робин на глазах превращались в своего рода святилища – каждый, кто в них заходил, тихо садился на кровать и благоговейно осматривался, стараясь ничего не трогать, но все запомнить. С ними была подруга Джинны, Марианна; женщины, ласково воркуя, собирались вокруг несчастной матери и утешали ее, как это умеют делать только женщины.

Что касается Кевина, то его реакция на случившееся была типично мужской – в нем бушевала ярость. Думая о том, что четыре мерзавца сотворили с его племянницами и какой муке прямо сейчас подвергают его племянника, он так задыхался от гнева, что ему хотелось немедленно добраться до всех четверых и зубами оторвать им головы. Он бесцельно бродил по дому, стараясь хоть как-то привести мысли в порядок. Завтра от него будет больше пользы. Завтра со всех концов страны съедутся и слетятся остальные их родственники, и Кевин будет их встречать, развозить, устраивать на ночь и таскать чемоданы. Эти практичные размышления немного его успокаивали и отвлекали от женских перешептываний.

Когда за окном стемнело, Кевин поцеловал на прощанье Джинну и поехал домой в свой Южный округ, пообещав, что на рассвете вернется и будет помогать чем сможет.



К сожалению, одиннадцатичасовой выпуск новостей оказался содержательнее предыдущего. Тинк и Кэти устроились на той же дедушкиной органной скамье, сидя на которой прошлым вечером они всей компанией ужинали стир-фраем, – с нее был хорошо виден телевизионный экран. Взрослые заняли места на стульях рядом.

Выпуск открывала новость о происшествии на мосту Чейн-оф-Рокс, как успели окрестить трагедию. Ведущая, над правым плечом которой висели фотографии Джулии и Робин, с подчеркнуто печальным лицом принялась монотонно зачитывать с бумажки:

– Предполагаемый убийца Том Камминс уже задержан и в данный момент находится под арестом…

Девочкам хватило одной этой фразы. Тинк вскочила, толкнув сестру и опрокинув скамью. Не в состоянии вымолвить ни слова, она закрыла уши руками и принялась озираться по сторонам, переводя взгляд с двери на стены, со стен на лица родных и старательно избегая смотреть на экран телевизора. Как загнанный дикий зверь, ищущий выход из ловушки.

Скип встал и в два шага оказался перед ней. Он успокаивал племянницу, прижав ее голову к своей груди. Кэти сидела с широко раскрытыми глазами, словно оглушенная. Скип увел Тинк в коридор, подальше от сестры, чтобы та не заразилась ее истерикой. Он крепко обнимал ее, шепча ей на ухо:

– Тсс, тсс, тсс, мы все знаем, что это неправда, дорогая, все хорошо, все в порядке…

Истерика быстро кончилась, и Скип с Тинк вернулись в комнату. Тинк заняла прежнее место рядом с Кэти, у которой не сходило с лица выражение смятения, а по щекам катились и капали на сложенные на коленях ладони слезы.

– В жизни не слышал такой чуши, – со злостью пробормотал дедушка Арт, встал со стула и решительно выключил телевизор.

Тинк и Кэти продолжали молча таращиться в пустой черный экран. Дедушка Арт развернулся и уверенным шагом подошел ко все еще дрожащей Тинк. Склонившись над ней, он крепко взял ее за плечи и заглянул ей в глаза.

– Не верь ни единому слову! Ни единому, слышишь? – почти кричал он, едва не тряся ее. – Твой брат этого не делал. Он любил этих девочек. Он не убийца! Понимаешь?

Тинк слабо кивнула.

– Вот и молодчина, – вывел он, выпустил внучку и погладил по голове.

Дедушка Арт был сдержанным и тихим человеком. Он всегда стеснялся открыто выражать свои чувства. Тинк не помнила, чтобы хоть раз видела его раздраженным. Гнев деда на тех, кто оклеветал ее брата, согрел ей сердце, а его слова позволили ей не впасть в отчаяние – как будто чьи-то сильные руки подхватили ее и помогли устоять. После того как он погладил ее по голове, она почувствовала себя лучше и почти улыбнулась.

Весь тот день вдруг показался ей кошмарным сном. Она знала, что Том невиновен, но произнесенное дикторшей в костюме цвета фуксии выражение «предполагаемый убийца» подействовало на нее намного сильнее, чем можно было предположить. В один ужасный момент она даже задумалась: а что же на самом деле произошло на мосту? Где правда? Слова деда вернули ее в реальность и укрепили ее пошатнувшуюся веру. Она глубоко вздохнула, вытерла слезы, упрямо выдвинула челюсть и приказала себе быть сильной.

– Спасибо, дедушка, – прошептала она.



Но не все в Сент-Луисе в тот пятничный вечер горевали. В Уэнтзвилле, недалеко от дома сестры Джина и Джинны, Лайзы, была в самом разгаре вечеринка, устроенная другом Дэнни Уинфри. На ней в числе трех десятков молодых людей присутствовали, разумеется, и Уинфри, и три его приятеля, побывавшие в прошлую ночь на мосту. В доме было шумно – все болтали, шутили и смеялись, играла музыка, работал телевизор.

Грей, как обычно, охотно развлекал толпу гостей. Когда в вечерних новостях мелькнуло лицо Тома Камминса, он не придал этому особого значения. На долю секунды его лицо омрачила паника, тут же, впрочем, сменившись ухмылкой. Он ткнул пальцем в экран и, смеясь, провозгласил:

– Брехня! Этот жирдяй бы так не смог. Это моих рук дело! Я устроил все это дерьмо!

– Куда тебе, псих, – возразил один из его друзей. – Это был я!

– Нет, я! – воскликнул кто-то еще.

К веселью подключились еще трое или четверо парней, утверждая, что это они убили пропавших без вести сестер Керри. Смерть Джулии и Робин превратили в шутку. С экрана на хохочущих парней угрюмо смотрел Том – ему было совершенно не смешно. Но тут в одном из гостей заговорил голос рассудка.

– Эй, кончайте пороть чушь, – тихо предостерег он. – Кто-нибудь и поверить может.

Дэнни Уинфри и так слушал эти выкрики со скрытой тревогой, а после этих слов вскочил на ноги, опрокинув бутылку с пивом. Его девушка, Аманда Маршалл, подняла почти пустую бутылку, поставила ее на место и вышла из комнаты вслед за парнем. Внезапный уход Уинфри не укрылся от внимания Грея, который с еще большим усердием продолжил свое шоу.

В ванной на втором этаже Уинфри присел на бортик фарфоровой ванны и уставился себе под ноги. Аманда опустилась на закрытую крышку унитаза и, упершись локтями в колени, наклонилась к парню. На ее лице читалось беспокойство.

– Что с тобой, Дэнни? – спросила она.

Уинфри нервно кусал нижнюю губу и все так же неотрывно изучал свои кроссовки.

– Что бы ни случилось, ты же знаешь, что можешь все мне рассказать, – настаивала Аманда.

И тут Уинфри прорвало. Он рассказал ей все. Когда через пару минут в деревянную дверь ванной постучал Грей, Аманда все еще не могла осмыслить услышанное. Рассказ Дэнни не доходил до ее сознания. Он тем временем открыл дверь и впустил Грея.

– Нам надо поговорить, – рявкнул тот и, повернувшись к Аманде, добавил: – С глазу на глаз.

Аманда прошмыгнула мимо грозного высокого Грея и спустилась вниз, а Уинфри занял прежнее место на бортике ванны. Грей пинком закрыл дверь и резко развернулся к Уинфри.

– А ну собери яйца в кулак, – тихо произнес он в лицо пятнадцатилетнему подростку. – У тебя, сука, на морде все написано. Завязывай с нытьем – все будет хорошо. Этот жирный уже за решеткой. Они считают, что это сделал он. Нас они ни за что не найдут. А если кто-нибудь что-нибудь вякнет, я его урою.

Грей взял Уинфри за подбородок:

– Сечешь? Все путем. Держимся вместе, не очкуем, и все – нас не примут. Понял?

Уинфри глянул Грею в глаза, смутился и кивнул:

– Понял.



Оправившись после просмотра новостей, Кэти и Тинк устроились на своем любимом диване с колодой карт, чтобы хоть как-то отвлечься. Они играли в джин-рамми, но без азарта. Кэти первой заметила за оконной шторой свет фар. На Фэйр-Эйкрес-Роуд машин было немного. Фары приблизились к дому, затем чуть отдалились, но тут же включились огни заднего хода – это Джин парковал свой фургон.

– Папа приехал, – сообщила Кэти.

Прежде чем войти в дом, Джин несколько минут собирался с духом. Кэй уже хотела идти ему навстречу, когда наконец скрипнула дверь. Братья и родители Кэй деликатно разошлись кто куда, чтобы она могла побыть наедине с мужем. Бабушка Полли отправилась в подвал стирать несуществующую груду белья, а дедушка Арт внезапно вспомнил, что хотел показать сыновьям новую картину.

Только Кэти и Тинк видели, как медленно и нерешительно отец открывал дверь и как бросилась к нему мать. Кэй весь день ждала мужа и сейчас, упав в его распахнутые объятия, дала волю чувствам, которые с переменным успехом скрывала от дочерей, и забилась в беззвучных рыданиях.

Вид отца ужаснул Тинк и Кэти. Никогда еще они не видели на нем такой смеси отчаяния, страха и беспомощности. Они встали с дивана, но двигались медленно, как под водой или как при замедленной съемке в фильме ужасов. Ноги тонули в ковре, словно в зыбучих песках.

– Прости, – твердил Джин. – Прости меня. Прости.

Кэй молчала и лишь качала головой и сильнее прижималась к нему.

– Я пытался вернуть его домой. Прости, что не смог. Мне не дали его забрать.

Джин смотрел на жену и дочерей виноватым взглядом. Тинк с Кэти протиснулись между родителями и прижались к ним. Четверо остающихся на свободе Камминсов замерли, обняв друг друга, в комнате, где только вчера вечером стоял складной детский стол и шесть тарелок куриного стир-фрая, и всхлипывали.



Джинна появилась неожиданно, словно ниоткуда. Джин не успел ни принять душ, ни почистить зубы, ни побриться, и дочки, несмотря на царящий в доме мрак, не удержались от шуток по поводу его превращения в ежика. Встреча в офисе Фаббри далась Джину нелегко, и он сел за стол, надеясь собраться с мыслями, когда кто-то позвонил в дверь. Братья Кэй только что ушли, и Джин решил, что один из них вернулся за забытым бумажником или чем-то еще. Он услышал крик Кэти: «Я открою!» – и мгновение спустя она снова возникла в дверном проеме, но тут же посторонилась, давая дорогу Джинне. За ней шла Джейми, потерянная, но еще не до конца утратившая надежду.

– Джини, – прошептала Джинна, протягивая руки брату.

Кэти спешно увела Джейми на кухню. Джин поднял глаза на сестру и разрыдался.

– Прости меня, Джинна, – услышала Кэти голос отца.

– Тсс, все хорошо. Успокойся, тебе не за что просить прощения. Я пришла сказать, что никто из нас не верит в эту ерунду. Мы все прекрасно знаем, что Томми ни в чем не виноват.

Джин и Джинна понизили голоса, как делали в тот день все взрослые.

– Колу будешь? – спросила Кэти у Джейми.

Та кивнула.

На самом деле кола была всего лишь предлогом нарушить тишину дома. Кэти и не вспомнила, что раньше ни за что не позволила бы себе взять колу, не спросив разрешения у родителей. Эта мелочь, хоть и важная, как и многие другие, означала, что с того утра их жизнь необратимо изменилась. Они с Тинк за один день повзрослели, приобретя не только право сквернословить и без спросу пить колу, но и обязанности, в том числе обязанность защищать свою младшую кузину от самых тяжелых испытаний, связанных с ужасной гибелью ее сестер. Кэти достала из бабушкиного шкафчика два стакана и позволила Джейми самой насыпать себе льда. Они уже пили свою колу, когда на кухню пришли Джин и Джинна и предложили провести что-то вроде семейного собрания.

– Почему бы вам не пойти вниз, в игровую? – сказала бабушка Полли. – Там всем места хватит, и никто вас не побеспокоит. Там и телефон есть, если что.

И они направились в подвал, позвав с собой Тинк, Кэти и Джейми. Несмотря на то, что время от времени каждому хотелось побыть в одиночестве, все уже признали, что нет смысла что-либо скрывать от детей. Им предстояло учиться как-то жить с этим горем, а утаивая информацию, взрослые внесли бы в их души еще больше сумятицы. К чести девочек, держались они отлично, не считая дружного отказа от еды. Они так заботились друг о друге, что родители не могли не испытать гордость за них. Тинк, Кэти и Джейми сели за обтянутый зеленым сукном стол, за которым прошлым вечером вшестером играли в джин-рамми, стараясь не смотреть на те места, что занимали Робин, Джулия и Том. По просьбе Джейми решили играть в рыбу, и Тинк раздала карты, но все три не столько следили за игрой, сколько слушали, о чем негромко говорят взрослые.

Джинна, Джин и Кэй устроились на двух стоящих один напротив другого кожаных диванах за спинами девочек. Они обсудили, кто что успел сделать и как встретить родителей Джина, утром прилетающих из Флориды. Сообщить им о случившемся было, пожалуй, самым трудным делом, которое сразу после ареста Тома взял на себя Джин. Он всегда верил в силу духа своего отца, и реакция того вызвала у него шок. Джин-старший воспринял новость очень тяжело. Он записал номер телефона полицейского участка, по которому мог связаться с сыном, и повесил трубку, сказав, что перезвонит, потому что его душат слезы. Он перезвонил через двадцать минут, и его голос звучал уже иначе.

– Так, – сказал он сыну. – Мы с матерью успеваем на вечерний рейс, но утром мне нужно зайти в банк. Я привезу с собой документы на дом. Скажи Томми, чтобы ни о чем не волновался. Если потребуется залог – деньги будут, как и лучшие адвокаты, каких только можно нанять. Только матери – ни слова. Ты же знаешь, у меня в акциях достаточно сбережений, чтобы все оплатить. Ни к чему посвящать ее в подробности.

Дедушка Джин ни на миг не усомнился в невиновности Тома. Разумеется, про документы на дом Джин-младший матери не сказал. Он не сказал об этом никому – ни Тому, ни Кэй, ни Джинне. Он вообще выбросил эту мысль из головы. Щедрость отца и его непоколебимая вера в непричастность внука, особенно на фоне чудовищных событий того дня, превосходили понимание Джина.

Поэтому он не распространялся на эту тему, предпочитая обсудить более практичные вещи, например кто утром поедет в аэропорт встречать родителей. Пока он говорил, зазвонил телефон. Все уставились на аппарат – время было далеко за полночь. Девочки за столом замерли с картами в руках. Сверху послышались шаги, и раздался голос дедушки Арта:

– Джинна, это тебя!

Джинна поднялась и нетвердой походкой пошла к телефону – этот звонок ее явно встревожил. Она встала спиной к остальным и осторожно взяла трубку. Следующие несколько минут прошли в полном молчании, не считая периодически издаваемого ею «угу». Когда она положила трубку и повернулась к брату, ее лицо было искажено болью, а по щекам текли слезы.

– Мне надо… Нам надо идти… Джейми, пойдем, – выдавила она.

– Погоди, – не понял Джин. – Что случилось? Что…

– Это Рик, – ответила Джинна. – Он требует вернуть дочь домой. Говорит, что не хочет, чтобы Джейми оставалась в доме человека, убившего наших девочек.

Джинна разрыдалась. Девочки бросили карты и подошли к взрослым.

– Прости, Джини, – всхлипнула Джинна. – Он это сгоряча, просто… Просто ему сейчас очень плохо.

Джейми прижалась к плачущей матери, та в ответ обняла ее и прижала к себе. Этот жест заставил Тинк и Кэти вздрогнуть: они и забыли, какая Джейми еще маленькая. Такая смышленая и умненькая для своих лет, а ведь ей едва исполнилось девять. Несчастные мать и дочь медленно пошли по лестнице. У дверей Джинна замешкалась.

– Прости, – снова сказала она.

Джин вместо ответа просто крепко ее обнял. Кэй поцеловала Джинну в щеку и обняла Джейми. Тинк и Кэти, терпеливо дождавшись своей очереди, обняли тетку с таким пылом, словно боялись никогда больше ее не увидеть. Джинна прижимала их к себе и гладила по голове и плечам.

– Хорошие девочки… Ничего, мы справимся, правда ведь? – произнесла она.

Они кивнули в ответ, заставив ее улыбнуться сквозь слезы. Джинна взяла Джейми за руку и вышла за порог. Шагая с матерью к машине, Джейми обернулась и помахала на прощанье двоюродным сестрам, провожавшим ее взглядами.



Том спал на зеленой металлической лавке – без подушки, без одеяла и без сновидений. Его не разбудили ни приближающееся звяканье связки ключей, ни скрип открывающейся двери камеры, ни даже окрик тюремщика, которому пришлось войти в камеру и растолкать парня. В действительность Том вернулся мгновенно, вспомнив, где и почему он находится, как будто и не было этих часов забвения.

Правда, поднимаясь с лавки и следуя за надзирателем, Том отчаянно зевал. Ему показалось, что они целую вечность петляли по бесконечным длинным коридорам, пока не добрались наконец до небольшого кабинета, похожего на приемную. В дальней стене за плексигласовым окошком сидел сотрудник полиции. Тому указали на скамью, уже занятую двумя молодыми парнями. Немного пошелестев бумагами, полицейский назвал имя одного из парней; тот встал и подошел к окошку. Сотрудник за окошком уточнил полное имя, возраст и адрес парня и сказал, в чем его обвиняют.

– Угон автотранспорта, – громко объявил он, глядя поверх очков, после чего приступил к разъяснению юридических тонкостей обвинения.

– Счастливчик, блин, – едва слышно пробормотал Том.

Сидевший рядом с ним паренек опасливо покосился на Тома. Тот попытался ободряюще улыбнуться, но паренек отодвинулся от него на самый край узкой скамьи. Тома не мог не поразить абсурд ситуации: он, девятнадцатилетний пожарный, бойскаут, в жизни не имевший проблем с законом, завидует хулигану, обвиняемому в угоне. Том хмыкнул, заставив соседа по скамейке отсесть еще дальше, хотя дальше было некуда, прислонился затылком к холодной кирпичной стене и прикрыл глаза.

Примерно полчаса спустя он услышал свое имя, открыл глаза и обнаружил, что они с сотрудником в окошке остались в помещении одни. Снаружи наверняка дежурили охранники, но его товарищей-правонарушителей уже и след простыл. У Тома шевельнулась вялая мысль относительно их дальнейшей судьбы: интересно, они вернулись за решетку или их выпустили под залог? Он тяжело опустился на стул напротив явно недоброжелательно настроенного полицейского. Коп прочистил горло и начал задавать Тому вопросы. Парень отвечал, не особо задумываясь над тем, что говорит, а обвинение в двойном тяжком убийстве первой степени, в связи с которым ему, скорее всего, будет отказано в выпуске под залог, выслушал вполуха.

За Томом вернулся тот же тюремщик, что разбудил его и вывел из камеры, и при виде его Том едва ли не обрадовался. Он хотел спать, и ему не терпелось вновь очутиться в своей относительно тихой камере с соседом-наркоманом. Когда они проходили мимо пункта охраны в центре здания, Том удивился, что несмотря на поздний час там полно народу. Он не помнил, чтобы они шли тем же путем по дороге в кабинет, но его так одолевал сон, что он ничего не заметил бы, даже если бы они шагали через минное поле. Надзиратель задержался возле поста, где за двумя круглыми столами сидели четверо или пятеро его коллег. На одном столе лежали колода карт, несколько журналов и газета, но ночные дежурные все равно выглядели умирающими от скуки.

– Встань к той стене, – приказал Тому тюремщик.

Том развернулся и, чувствуя на себе взгляды охранников, сонно поплелся к густо закрашенной кирпичной стене, прислонился к ней спиной, для равновесия уперся в нее ногой, скрестил на груди руки и уставился на свою обувь. Он не хотел смотреть на копов, опасаясь разжечь их ненависть, но и закрыть глаза тоже не мог, иначе заснул бы стоя и упал. Поэтому он изучал свои ботинки, а когда это ему наскучило, начал считать плитки, которыми был выложен пол.

– Это не ты, часом, тот столичный хмырь, который почти задурил нам, деревенщине, головы своей брехней? И еще ночью помирать собрался? – с деланным акцентом глумливо поинтересовался один из офицеров.

Том лишь зевнул и продолжил считать плитки.

– Что такое, соня? – подключился другой полицейский. – Страшный сон приснился?

Том помимо воли усмехнулся. «Страшный, – подумал он. – Ты, сука, даже не представляешь себе, до чего страшный».

Том еще несколько минут подпирал собой стену, снося оскорбления, которые, впрочем, мало его задевали. Он помнил о наказе Фаббри не говорить ни слова, даже в свою защиту, и эта мысль наполняла его силой и достоинством. Молчать было легко, особенно когда он заметил, что в этом случае полицейские быстро теряли к нему интерес. Том успел пересчитать все плитки на полу и все кирпичи в стене напротив, а заодно вычистил всю скопившуюся под ногтями грязь. Наконец, «его» тюремщик направился к коридору, через плечо окликнув Тома и похлопав себя по бедру.

– Ко мне, – бросил он, будто подзывая собаку. – Пошли. Молодец, хороший мальчик.

Сидевшие за столами офицеры от души посмеялись над шуткой, а кто-то даже пожелал Тому «удачно самоубиться или что ты там решил».

Том едва не поблагодарил его, но благоразумно сдержался. Он прошел между двумя столами, не удостоив полицейских взглядом, словно их не существовало. И только вновь оказавшись взаперти в своей одиночной камере, дал волю слезам.



Пока Тома донимали тюремщики, Джейми по-турецки сидела на диване в гостиной, держа в руках моток розовой пряжи. С наступлением темноты тишина, весь день царившая в доме, стала особенно давящей. Рядом с Джейми с другим мотком розовых ниток сидела Джеки и слушала ее терпеливые объяснения – племянница учила тетку премудрости вязания на пальцах.

– Есть хоть что-нибудь, чего ты не умеешь? – с восхищением спросила Джеки.

Джейми улыбнулась и пожала плечами.

Джинна и ее подруга Марианна разговаривали за кухонным столом; они не вставали из-за него с той минуты, когда мать с дочерью вернулись из дома Джина. Джинна покачала головой – все случившееся казалось настолько нереальным, что до сих пор не укладывалось у нее в голове. В паре кварталов от нее в так же скудно освещенном доме сидел ее брат Джин, единственный сын которого был в тюрьме. Джинна, не покидавшая кухню, где горела всего лишь лампочка над плитой, думала только о том, что Джулии и Робин все еще нет дома.

Она мысленно строила все новые и новые версии происшедшего. «Может быть, они добрались до острова Мозентайн, посреди реки, но у них нет сил доплыть до берега? Или они стесняются средь бела дня показаться голышом и позвать на помощь? Хорошо, что уже стемнело – теперь они смогут добраться до телефона».

Но с каждым скачком секундной стрелки эти сценарии казались все менее правдоподобными. «Что, если они лежат где-нибудь на берегу без сознания или у них отшибло память? А может, упав с такой высоты, они переломали себе ноги и не в состоянии пойти за помощью…»

Любой из этих вариантов, даже самый невероятный и ужасный, был лучше печальной правды: Джулия и Робин погибли. Их изнасиловали и убили, и они никогда не вернутся домой.

– По крайней мере, они были вместе, – повторяла Джинна. – С ними все хорошо – они ведь были вместе.

В ту ночь никто в доме на Петит-Драйв не спал. Джейми в конце концов уснула на диване. Несколько раз она просыпалась и пыталась занять себя рукоделием или играми, но вскоре проваливалась в забытье. Джинна и Марианна так и не встали из-за кухонного стола. Посреди ночи Джеки ушла в подвал и попробовала прикорнуть на матрасе, где нередко ночевали гостившие в доме друзья Робин. Покрутившись час или два, Джеки бросила эту затею и поплелась наверх, даже не удивившись, увидев на кухне Джинну.

– И тебе не спится? – спросила та.

Джеки покачала головой. Джинна была старшей, а Джеки – младшей из детей Камминсов. Разница в возрасте между ними составляла почти двадцать лет, и Джинна была для Джеки скорее второй матерью, чем сестрой. Именно в этих взаимоотношениях они сейчас больше всего нуждались: Джинне хотелось кого-то опекать, а Джеки, измученная морально и физически, с готовностью принимала ее заботу.

– Печенье с молоком, – заявила Джинна. – Молоко плюс что-то сладкое – на меня эта комбинация всегда действует как снотворное. Как раз то, что тебе сейчас надо, – побольше молока и печенья.

Она встала, достала из шкафчика блюдце, насыпала в него печенья, поставила перед сестрой и налила ей в высокий стакан холодного молока.

– Спасибо, – сказала Джеки, постаравшись изобразить улыбку.



Обитатели дома на Фэйр-Эйкрес-Роуд спали или, по крайней мере, лежали в горизонтальном положении и ворочались, пытаясь уснуть. Задняя спальня, в которой Тинк и Кэти ночевали всю прошлую неделю, обернулась для них источником кошмаров. Ужасные события того дня начались именно с этой комнаты, и девочки категорически отказались там спать. Пришлось родителям постелить им на раскладном диване, и они легли валетом, а Джин и Кэй устроились на матрасах на полу. Бларни долго бродила по комнате, обнюхивая всех лежащих, а затем свернулась клубочком рядом с Джином. Но заснуть никто не мог. Время от времени каждый проваливался в тяжелый сон, но тут же просыпался в холодном поту, чтобы понять, что остальные тоже не спят.

Ближе к рассвету Тинк и Кэти в очередной раз пробудились и увидели, что мать сидит по-турецки на матрасе в своей шелковой ночной рубашке, закрыв лицо руками, и медленно раскачивается взад-вперед. Она плакала, но на такой высокой ноте, что ее рыданий почти не было слышно, и только воздух вокруг был наэлектризован ее придушенными всхлипами. Отец стоял рядом с ней на коленях и беспомощно обнимал жену за плечи, пытаясь ее успокоить. В окна комнаты, пропитанной горем, несмело заглядывал розоватый рассвет. Кончалась первая ночь их новой жизни.



Вид сверху на мосты Чейн-оф-Рокс через реку Миссисипи и на станцию водоснабжения Сент-Луиса к юго-западу от них (снимки получены от Геологической службы США, дата-центр ЭРОС, Су-Фолс, Южная Дакота)



Вид на Старый мост Чейн-оф-Рокс. Фотография сделана с берега Иллинойса. На заднем плане виден Новый мост Чейн-оф-Рокс (© 1997 Dr. Frank P. Maloney)



Один из открытых люков на настиле старого моста, апрель 1991 (из газеты St. Louis Post-Dispatch)



Младшие Камминсы, осень 1983 года.

Верхний ряд, слева направо: Келли Тэсс, Том Камминс.

Средний ряд, слева направо (все стоящие): Дэнни Тэсс, Бадди Тэсс, Кэти Камминс, Робин Керри, Тинк Камминс, Кристи Саузерленд. Второй ряд, слева направо (все сидящие): Кэти Керри, Джейкоб Саузерленд, Джулия Керри.

Передний ряд, слева направо (все сидящие): Керри Саузерленд, Дэниел Саузерленд, Джейми Керри (Olan Mills Portrait Studios)



Джулия и Том в Клируотере, штат Флорида. Лето 1990 года (Brandon Justice)



Кэти, Тинк и Том Камминсы, 1991 год (Olan Mills Portrait Studios)



Робин Керри, 1989 год (Prestige)



Джулия Керри, 1989 год (Prestige)



Робин и Джейми Керри, 2 апреля 1991 года (Ginna Kerry)



Тинк и Том Камминсы (Kathleen E. Lopez)



Дедушка Арт Мэттьюс осматривает то, что осталось от стихотворения Джулии на мосту после его реставрации (Kay Cummins)



Полотна, которые Кэй и Кэти сделали для коллажа на лоскутном одеяле, сшитом в память о Джулии и Робин (Kay Cummins)`

Глава одиннадцатая

Том проснулся от жажды. Над ним, низко склонившись, стоял незнакомый человек и держал в руках бумажный стаканчик с водой.

– Завтрак, – почти улыбаясь, объявил он.

Это был пожилой мужчина, внешне похожий на уборщика. Тому он показался добрым дедушкой с приветливым лицом. Он сел, опершись локтями о металлическую койку, и попытался оценить масштаб ущерба, причиненного его ноющим суставам этим ложем.

Мужчина отступил на шаг, давая Тому потянуться, а затем вручил ему бумажный стаканчик и обернутую в целлофан булочку в сахарной глазури и в ответ на «спасибо» Тома улыбнулся уже по-настоящему, кивнул ему, молча вышел из камеры и запер дверь.

Том понятия не имел, как долго он спал и который час, но чувствовал себя ощутимо лучше. Единственное в камере окошко располагалось под самым потолком, что не позволяло определить время суток, а наручных часов он лишился – их забрали те четверо негодяев, что должны были сейчас сидеть вместо него в камере и жевать клейкую булочку, запивая ее чуть теплой водой из-под крана. Впрочем, не отними они у него часы, вместо них это сделали бы полицейские, еще вечером отобрав у него ремень и шнурки, так что разница была невелика.

Прикончив булочку, Том оглядел камеру в поисках урны, не нашел и оставил смятую упаковку на койке. Риска, что ее сдует сквозняком, не существовало: упаковка прилипла к койке, как будто пустила в ней корни. Том скатал ее в шарик и кинул на пол.

Проглотив остатки теплой водички, он понял, что все еще хочет пить. Он позвал охранников, но никто не откликнулся. Он несколько раз повторил попытку с тем же нулевым результатом.

Том встал с зеленой металлической койки и подошел к такой же зеленой металлической раковине, прикрученной к задней стене камеры. Он повернул один из скрипучих вентилей, и из крана тонкой струйкой потекла мутная тепловатая вода. Том поставил стаканчик на край раковины и закрыл кран. «Такой водой даже руки мыть страшно», – подумал он.

Он справил нужду в зеленый металлический унитаз без крышки и направился было к своей койке, но вдруг решил пересесть на другую. Он как раз размышлял, как бы прожить еще несколько секунд, не потеряв рассудок от скуки, когда за стеной послышались шаги.

– К тебе адвокат, – гремя ключами, объявил надзиратель.

Не то чтобы он вел себя дружелюбно, но хотя бы не выказывал к нему той животной ненависти, с какой Том столкнулся накануне, поэтому на встречу с Фаббри он шел за ним по освещенному лампами дневного света коридору в слегка приподнятом настроении. «Как все может измениться всего за полтора дня, – думал он. – Господи, за какую мелочь я сейчас готов возблагодарить судьбу».

* * *

Атмосфера в доме на Фэйр-Эйкрес-Роуд была хуже некуда. Родные ничем не могли помочь Тому, и им оставалось лишь ждать. Тинк и Кэти давно пора было в душ, но их так пугала перспектива провести даже несколько минут наедине с собственными мыслями, что соображения гигиены отступили на второй план. Обе девочки, прихватив колоду карт, предпочли занять свое излюбленное место на диване. Джин и Кэй метались по комнатам, словно дикие звери в клетке; бабушка Полли звенела на кухне посудой в надежде, что хоть кто-то захочет поесть. Дедушка Арт то и дело переводил взгляд с наручных часов на настенные и обратно, но около половины девятого не выдержал.

– Я уехал, – уведомил он жену, кинул в карман куртки ключи и, шаркая, направился к выходу.

– Ты куда, Арт? – спросила та, выглянув из кухни со сковородкой в руке.

Но дед уже ушел и закрыл за собой дверь. Он вернулся примерно через час и привез с собой документ о передаче права собственности на дом. Как и Джин-старший, он не счел нужным об этом распространяться, но был готов оказать внуку необходимую финансовую помощь.

Передовица субботнего выпуска «Сент-Луис Пост-Диспэтч» за шестое апреля 1991 года вышла с заголовком: «В Северном округе пропали без вести две сестры: полиция задержала их двоюродного брата, рассказавшего о нападении». На первой странице были напечатаны красивые фотографии Джулии и Робин, но они терялись рядом с огромным снимком зияющего ржавого люка на мосту. Автор статьи ссылался на представителей полиции, утверждавших, что Том пытался склонить свою кузину Джулию к сексу и в результате последовавшей за этим борьбы та упала с моста. Ее сестра Робин, по их словам, прыгнула следом, пытаясь ее спасти.

Продолжение статьи, опубликованное на восьмой странице, сопровождалось большой живописной фотографией моста и моментальным снимком отряда спасателей на катере. В тексте говорилось, что девушек ищут береговая охрана США, отделение полиции Сент-Луиса и добровольцы с обоих берегов Миссисипи. Том, по словам автора, «дал уличающие показания», а Джулия с Робин были представлены «прекрасными девушками, которые отлично учились». Внизу страницы помещался еще один снимок: полицейский держит в руке найденный на мосту фонарик. Подпись гласила: «Полиция считает владельца фонарика потенциальным свидетелем преступления. На фонарике есть гравировка «Хорн 1».

Полицейские нашли фонарик Антонио Ричардсона.

На другом конце города, на Эджвуд-авеню, неподалеку от дома Ричардсона, газету с изумлением читал истинный владелец фонарика. Рон Уайтхорн, водитель автобуса и бывший полицейский, узнал в ключевой для следствия улике свой потерянный фонарик.

Как-то раз в марте, когда родителей не было дома, дочь Рона, Стефани, и ее брат пригласили гостей. Среди них был Антонио Ричардсон, который украл фонарик.

Рон Уайтхорн немедленно позвонил в полицию и сообщил имя и фамилию «свидетеля», которого они искали с пятницы.



Немытый Том сидел на привинченном к полу крутящемся стуле, какие встречаются в старых дешевых забегаловках, в крохотной комнатушке полицейского участка и, почесываясь, смотрел сквозь грязное и заляпанное стекло на своего одетого с иголочки адвоката. Никаких навороченных телефонов для переговоров через стекло, как в сериале «Полиция Майами», здесь не было, но Тома это даже обрадовало. Он и без того уже чувствовал себя преступником, чтобы, видя перед собой живого человека, вести с ним беседу через переговорное устройство.

– Доброе утро, – улыбнулся Фаббри.

– Доброе утро, – улыбнулся в ответ Том чуть вымученной улыбкой.

Фаббри благоразумно воздержался от вопроса о том, как у Тома дела, – это прозвучало бы издевательски. Адвокат прекрасно владел всеми тонкостями тюремного этикета, и поскольку он принес Тому не самые приятные новости, то решил не тратить время на бесполезные расшаркивания.

– Сейчас я расскажу, что с тобой сегодня будут делать, – начал Фаббри. – Вчера вечером я не вдавался в подробности, потому что ты был слишком измучен и нуждался в отдыхе. Теперь ты немного поспал, и тебе пора узнать, что вообще происходит.

Сидевший по другую сторону заплеванного стекла Том кивнул:

– Кстати, они действительно дергали меня ночью, как вы и говорили.

– В смысле, опять задавали вопросы, как и перед тем?

– Да. Издевались, хамили… Вели себя как козлы.

– Но ты ничего им не сказал? – Фаббри вскинул брови. В его широко раскрытых голубых глазах мелькнуло беспокойство.

– Ни слова, – с горделивой ноткой в голосе ответил Том.

– Отлично, – улыбнулся успокоенный Фаббри. – Молодчина.

Это небольшое отступление понадобилось Тому, чтобы выразить Фаббри благодарность. Все произошло именно так, как предсказывал адвокат, и Том в точности последовал его мудрому совету, за что был ему признателен. До того как они начнут обсуждать юридические аспекты дела и печальное будущее Тома, ему хотелось сказать Фаббри намного больше, но он не находил слов. Он за многое был благодарен адвокату: за то, что тот ему поверил и спас от вчерашнего кошмара. Ему хотелось убедить Фаббри, что он будет делать все, как тот ему скажет, потому что накануне адвокат буквально спас ему жизнь и теперь Том готов вручить ему свою судьбу. Но в ярком утреннем свете Фаббри в своем костюме от Армани напоминал адвоката из голливудского фильма, а Том в грязной одежде ерзал на неудобном стуле и ковырял уголок металлической рамы.

Фаббри тепло улыбнулся ему и покачал головой. «Бедный парень», – подумал он.

– Ну, начнем, пожалуй, – произнес Фаббри, вопросительно взглянув на Тома.

Тот кивнул, и Фаббри принялся излагать подробности предстоящей юридической процедуры. Он объяснил, что, согласно законодательству штата Миссури, с момента ареста у полиции было двадцать часов на получение ордера по обвинению Тома в двойном тяжком убийстве первой степени. Полиция должна была представить свои доказательства окружному прокурору Сент-Луиса, Нельсу Моссу, за которым оставалось право оценить, достаточно ли они веские. Мосс слыл в городе одним из лучших прокуроров и брался за самые громкие уголовные дела. Скорее всего, он захочет лично выступать на процессе, что, по мнению Фаббри, не сулило Тому ничего хорошего, – тот сумеет представить сторону обвинения в наиболее убедительном виде.

– Я понятия не имею, какие доказательства намерена представить ему полиция, но, если у них найдется хоть что-то существенное, мистер Мосс наверняка выпишет ордер, – сказал Фаббри.

– Ясно, – кивнул Том. – А что будет потом?

– Если полиция получит ордер, то тебя продержат здесь до понедельника. В понедельник ты предстанешь перед окружным младшим судьей – он зачитает тебе пункты обвинения и примет решение о возможности выпустить тебя под залог. Убийство первой степени – это тяжкое преступление, поэтому под залог тебя, вероятнее всего, не выпустят. Том, я хочу, чтобы ты понемногу привыкал к мысли, что тебе придется провести здесь некоторое время. Суд может состояться через год или даже позже, и до тех пор тебя вполне могут продержать в тюрьме. Понимаю, как трудно с этим смириться, но ты должен постараться. Только так мы сможем работать слаженно и двигаться вперед. Знаю – это нелегко.

Том положил руки на стол перед собой; спокойствие, подобие которого ему вернул сон, стремительно его покидало. От голоса Фаббри, доносившегося с той стороны стекла, вдруг пахнуло холодом. Ощущение спокойствия как будто вытекло из мозга и поползло по телу куда-то вниз, образовав под подошвами лужу и явно вознамерившись сбежать из тюрьмы, бросив его здесь. У него вдруг замерзли и затряслись руки; пальцев ног он вообще не чувствовал, словно они заледенели; одновременно его охватил жар.

– Как идут поиски? – отрывисто спросил он.

– Прошу прощения?

– Мои сестры – их нашли? Нашли хоть какие-то следы Джулии и Робин? – В голосе Тома сквозило отчаяние.

– Мне очень жаль, Том, – покачал головой Фаббри.

– Просто… – выдавил Том, заранее краснея от того, что будет выглядеть законченным эгоистом. – Просто если бы их нашли… Если бы хоть одна из них выжила, она бы им рассказала, и мне… – Он закрыл лицо руками. – О господи… – пробормотал он, чувствуя, как по щекам катятся первые за тот день слезы.



Тинк и Кэти хотели пойти к Джинне и отказывались понимать, почему их туда не пускают. Они не понимали также, почему так накалилась обстановка в семье, после того как против Тома выдвинули обвинение в убийстве Джулии и Робин. Джин и Кэй были единодушны в том, что их дочерям нечего делать в доме Джинны: из-за Рика и других родственников, которые недостаточно хорошо знали Тома, чтобы с недоверием отнестись к заявлениям полиции. В этой сложной ситуации Джин и Кэй решили не навязываться Джинне – ради ее же спокойствия. Зато в дом на Фэйр-Эйкрес-Роуд зачастили, сменяя друг друга, многочисленные дядюшки, тетушки и двоюродные братья и сестры.

Тинк и Кэти их регулярные, но краткие визиты мало утешали. Им хотелось быть рядом с Джейми и Джинной, особенно, когда девушек все же найдут. Надежда на это еще оставалась, тем более что дни стояли теплые и солнечные. На один из местных телеканалов позвонил неизвестный и сообщил, что видел посреди реки, чуть южнее моста Чейн-оф-Рокс, на острове Мозентайн, двух девушек. Полицейские сразу сказали родным, что радоваться рано: будь эти сведения надежными, они получили бы их раньше прессы. Но вся семья жила одной надеждой, и этот слух взволновал каждого. В то утро многие обитатели обоих домов разошлись по углам, встали на колени и, сложив руки, истово молились, чтобы слух оказался правдой.

Время тянулось медленно, словно липкий густой сироп. Родственники курсировали из дома в дом, обменивались какими-то репликами, но, по сути, не видели и не слышали друг друга. Все просто ждали. С Петит-Драйв – на Фэйр-Эйкрес-Роуд и обратно. От колоды карт на журнальном столике – до ванной, чтобы в очередной раз расстаться с содержимым желудка, и обратно. От Нинтендо – к часовым выпускам новостей и обратно.

И каждый старался не замечать отсутствия двух громких живых голосов – тех, что раньше смеялись, шутили, убеждали и порицали, отчего мир вокруг становился чище и правильнее.



На другом конце города, в главном управлении полиции, Нельс Мосс сидел, закинув ногу на ногу, и просматривал лежавшую перед ним папку с документами. Несмотря на седые волосы и зажатую в углу рта трубку, Мосс выглядел моложе своих сорока восьми лет. Хорошая физическая форма, аккуратно подстриженные борода и усы – он больше напоминал академика, чем прокурора, и пользовался безупречной репутацией. Ассоциация адвокатов Миссури считала Мосса талантливым юристом, придерживающимся строгих моральных принципов. В полицейском отделении Сент-Луиса его безмерно уважали и наградили прозвищем Босс Мосс. Сержант Николс и детектив Ричард Тревор молча сидели по другую сторону стола и ждали, что он скажет. Они не сомневались, что ордер он выпишет, но знали, что торопить этого человека не стоит.

– Ну хорошо, что конкретно у вас на него есть? – спросил наконец Мосс, глядя в глаза Николсу.

– Э-э… – начал тот. – Строго говоря, улик у нас пока нет, но есть признание.

– Что ж, этого вполне достаточно, – произнес Мосс. – Письменное или видеозапись?

– Э-э, вообще-то нет. Ни того, ни другого.

– Значит, есть аудиозапись, – подсказал Мосс.

Николс покачал головой и посмотрел на насупленного Тревора:

– Э-э-э… Не совсем так.

– Это значит, что признания у вас нет, – резко сказал Мосс. – Что точно он сказал?

– Ну… – Вспоминая разговор с Томом, в результате которого тот «признался», Николс понурил голову, как провинившийся школьник. – Он сказал: «Если вы считаете, что это сделал я, то на здоровье – это был я».

Мосс сидел, крепко сцепив на столе руки. Дослушав Николса, он захлопнул папку, оттолкнул ее от себя и встал, собираясь уходить.

– У вас нет улик, – сказал он. – Нет признательных показаний, нет тел, нет свидетелей… У вас нет ничего. Отпускайте парня. И бросьте все силы на поиск пропавших девушек. Вернетесь, когда у вас будет хоть что-то, с чем можно работать.

* * *

Красная бандана Джулии все еще была повязана на правом запястье Тинк. Она полулежала в глубоком дедушкином кресле и слушала на плеере Саймона и Гарфанкела, стараясь избавиться от чувства зияющей пустоты. В наушниках заиграла Bridge over Troubled Water[3] – что за злая ирония судьбы! – и Тинк потянулась ее выключить, но тут зазвонил телефон. Весь дом замер, и стало ясно, что до этого в нем бурлила жизнь. Казалось, даже птицы на деревьях за окном захлопнули клювы и затаили дыхание; остановились на ходу колеса детских велосипедов; зависли в воздухе капли воды из автоматической поливалки по соседству. Весь мир замер.

Тинк перевалилась через подлокотник кресла и помчалась к телефону, но обнаружила, что отец ее опередил – он уже держал возле уха трубку. Стояла оглушительная тишина. Губы отца шевелились, но Тинк не слышала ни звука. Кэти и Кэй тоже прибежали на звонок и остановились рядом, вцепившись друг в друга. Молитвы, возносимые в тот момент на кухне, были, наверное, самыми торопливыми, самыми искренними и самыми пламенными из всех, что когда-либо достигали небес.

Первым звуком, нарушившим сгустившуюся тишину, стал стук опущенной на аппарат трубки. Лицо Джина приобрело не поддающееся пониманию выражение. Он побледнел и выглядел испуганным и ошеломленным.

– Его выпускают! – наконец крикнул он, давая волю слезам радости и облегчения. Он потряс головой, словно не веря собственным словам. – Его отпускают. Прокурор рассмотрел запрос на ордер и сказал, что у них нет доказательств.

Джин сжал в ладонях лицо жены. Кэй не могла произнести ни звука – у нее дрожали губы. Тинк схватилась за голову и разрыдалась; подняв глаза к потолку, она всхлипывала: «Спасибо, спасибо!» Кэти бросилась к ней, и сестры от счастья упали на пол.



Том узнал о своем освобождении последним. Первый из многих, как он думал, дней в тюрьме казался ему вечностью. Он никогда не страдал клаустрофобией, но в зеленой камере со скудной металлической мебелью чувствовал себя сардиной в жестяной консервной банке. Он мерил ее ногами, тщетно пытаясь вообразить, что выберется отсюда не скоро. Он старался глубоко дышать и вытягивал руки и ноги, словно желал удостовериться, что места хватает хотя бы для этого. Помогало плохо.

К обеду он почти смирился с мыслью о том, что, как предупреждал утром Фаббри, застрянет в тюрьме надолго. Когда угрюмый тюремщик принес ему поднос, на котором стояли тарелка с сосисками и фасолью и неизменный бумажный стаканчик чуть теплой воды, Том остро пожалел, что вместо него не явился давешний уборщик. Тот хотя бы производил впечатление человека, с которым можно поболтать. Том с отвращением смотрел, как надзиратель неловко просовывает бумажный стаканчик через прутья решетки и ставит его на каменный пол камеры.