С этим она прижала ладони к сердцу, будто ее Русская Душа вот-вот выпрыгнет из груди и предстанет перед собравшимися за столом во всем своем великолепии.

Артур не умел управляться с чужими эмоциями. Когда Люси исполнилось тринадцать и подростковые гормоны в ней вовсю заиграли, он выработал оптимальную стратегию: уткнуться в газету и предоставить все это Мириам. Она в итоге и разбиралась с любовными страданиями, перекрашиванием волос в синий цвет, хлопаньем дверями, а иногда и со швырянием кофейными чашками. И Дэна, когда тот выходил из себя, тоже утихомиривала она, постоянно напоминая ему: «Нельзя так разговаривать с отцом».

Артур всегда считал, что если не обращать внимания на чужие эмоции, то все как-нибудь уляжется само собой. Но сейчас он видел, что его дочь что-то гложет. Как будто она проглотила целый рой пчел, и они бьются у нее внутри и не могут вырваться наружу.

Дискуссия о Русской Душе затянулась часа на два, не меньше, однако возобновлять разговор о Петронилле Эренберг Лидия не рискнула: как бы до той не дошло, что Лидия Эшер из Англии живо интересуется ею.

— Люси, у тебя все в порядке? — Артур положил ей руку на плечо. — Прости, что я тебе этого не рассказал раньше.

Люси сощурилась от яркого солнца и нахмурилась:

— У меня все хорошо.

«Джейми, – думала Лидия, наскоро записывая в памятную книжку: “лабиринт, подземелья, полицейская охрана”. – Обо всем этом нужно сообщить Джейми…»

Артур помолчал, решая, не стоит ли, как обычно, оставить все как есть. Но руку с плеча дочери не убрал.

— Нет, не отлично. Я же вижу.

Вернувшись в izba к ужину, письма от Джейми она там не нашла – как и вчера, и третьего дня. Все это время она старательно убеждала себя, что все это пустяки, что виной всему лишь какие-то неполадки в германской почтовой системе, однако, памятуя о прославленном немецком «орднунге»[65], понимала: все это самообман, попытки сохранить хорошую мину при плохой игре. Конечно же, письма, ежедневно приходившие от него из Варшавы, из Праги, из Берлина и из прочих германских городов, не содержали ничего информативного: писал он от имени вымышленной тетушки Каролины и явно старался изо всех сил, припоминая самые нелепые из мыслимых банальностей – о погоде, о достоинствах и недостатках местных гостиниц и об ослином упрямстве немецких и польских лавочников, упорно не желающих осваивать английскую речь.

Люси встала во весь рост и бросила совок на землю.

— Мне кажется, я этого не вынесу.

— Чего не вынесешь?

Главное заключалось в самом факте их получения. Приходящие письма означали, что он жив, здоров и достаточно бодр духом, чтоб сочинять для Лидии мелкотравчатые филиппики тетушки Каролины и, не скупясь на подчеркивания с многоточиями, выводить их на почтовой бумаге округлым почерком прилежной школьницы, столь непохожим на его собственный неровный, не слишком разборчивый почерк, что Лидия, читая их, не могла удержаться от смеха.

— Твоих безумных путешествий и странных рассказов. Жизни без Энтони. Того, что я потеряла… слушай, все это не важно. — Люси провела рукой по волосам и встряхнула головой.

Джейми… Он разъезжает по Европе вдвоем с вампиром в поисках других вампиров, созданий, готовых убивать направо и налево, лишь бы сохранить тайну, окружающую их жизнь – жизнь после смерти.

— Важно. Конечно, важно. Я не хотел тебя беспокоить. Сядь и поговори со мной. Я постараюсь тебя внимательно выслушать, обещаю. Расскажи, что случилось.

Долгое время Лидия сидела в крохотном кабинете, глядя на рощу в сгущающихся за окном сумерках.

Некоторое время Люси смотрела в пространство, прикусив губу.

Да, но ведь с ним Исидро…

— Хорошо, — наконец произнесла она.

Однако Лидия поспешила выкинуть образ призрачно-бледного, элегантного во всех отношениях вампира из головы.

Люси выволокла из сарая два складных кресла и, смахнув перчаткой пыль и грязь, поставила их рядом на траву. Отец и дочь сели, жмурясь, лицом к солнцу, чтобы можно было не глядеть друг другу в глаза. И чтобы все, что им предстояло сказать друг другу, говорили как будто не они.

— Так что случилось? — спросил Артур.

«Какая разница? У вампиров в обычае не оставлять в живых тех, кто им служит, – за то, что слуга узнал слишком много… или просто утратил для них интерес».

Люси глубоко вдохнула.

— Я хочу рассказать тебе, почему не пошла на похороны мамы. Ты должен это знать.

— Это дело прошлое. Ты переживала. Ты попрощалась с ней как могла. — Артур говорил это, уже простив Люси, хотя ее поступок причинил ему страшную боль и желание узнать, в чем же была причина, терзало его.

Возможно, Исидро и подружился с ними, и защищал до сих пор, но о вампирах, обитающих во всех этих городах с разноцветных почтовых марок, разнообразящих одностороннюю переписку с мужем, Лидия не знала ровным счетом ничего… кроме того, что они – вампиры.

— Я плохо себя чувствовала. Но дело было не только в этом. Прости, пожалуйста…

И тут Люси расплакалась. Артур застыл, не зная, что делать. Она ведь уже не маленькая девочка… надо ли обнять ее? Артур послушался сердца. Он выбрался из кресла, встал, на секунду превратившись в черный силуэт на фоне солнца, а затем встал на колени и крепко обнял дочь — как не делал никогда, пока она росла. На мгновение Люси замерла, а затем обмякла, как марионетка, у которой перерезали ниточки, и обняла отца в ответ, уткнулась ему в грудь. И так они сидели, не в силах оторваться друг от друга.

«Господи милостивый, спаси и сохрани его от беды…»

— Ну, расскажи, что произошло.

Люси изо всех сил попыталась сдержать рыдания. Звук, вырвавшийся из ее сжатых губ Артур слышал впервые в жизни — будто плакал котенок. Люси вытерла лицо и сделала вдох.

Лет с тринадцати Лидия относилась к Богу клинически беспристрастно, даже довольно-таки механистически, благоговея перед Его трудами, но слишком отчетливо сознавая, сколь тесны рамки плоти и судьбы, чтоб сохранить прежнюю веру в действенность индивидуальной молитвы. Затем, после Константинополя и более близкого знакомства с вампирами, ее взгляды вновь изменились – настолько, что теперь она уже не могла бы с уверенностью сказать, кому именно молится и отчего.

— У меня случился выкидыш, папа. На четвертом месяце. Я сделала УЗИ, и все было отлично. Я хотела сказать вам с мамой не по телефону, потому что это слишком важная новость. Я так готовилась… Помнишь, мы договорились, что я приду на чай? Вот в тот вечер я собиралась вам сказать, что беременна. — Люси печально вздохнула. — На следующий день после УЗИ у меня страшно скрутило живот. Я легла на полу в ванной, и тут все началось… Энтони вызвал скорую. Она приехала через несколько минут, но врачи ничего не смогли сделать. — Люси покачала головой. — Прости, я не хочу об этом вспоминать…

У нас Энтони дела пошли плохо еще до того, как я обнаружила, что беременна. А потом мама умерла. Я пыталась взять себя в руки. Заставляла себя просыпаться, умываться и одеваться, но в день маминых похорон сломалась. Я не смогла заставить себя пойти в церковь и смотреть на гроб и на то, как все плачут и молятся. Прости меня, пожалуйста, папа.

Молилась она незатейливо, словно в детстве.

Артур слушал дочь молча. Все встало на свои места. Вот почему она так отдалилась. Он в ужасе гнал от себя картину: Люси в одиночестве лежит на полу в ванной.

— Ты очень храбрая. Мама тебя поняла бы. Если бы я только знал…

«Сохрани его от беды…»

— Ты должен был заниматься похоронами. Тебе было тяжело.

— Нам надо было держаться вместе, мы же семья. На меня и правда много всего свалилось — все эти документы, разговоры с врачами, похоронные дела, цветы… Голова постоянно была чем-то занята, и от этого было легче. И я ничего не заметил, когда разговаривал с тобой.

«Пусть все кончится благополучно…»

Люси кивнула:

О том же самом молятся по всему миру.

— Мы постепенно отдалялись друг от друга. Я пыталась спасти свой брак… Дэн уехал… от всего этого я ушла в себя.

Артур протянул руку и смахнул слезу со щеки дочери.

Вот только услышит ли ее Господь? Как исступленно молила она полгода назад о чуде – чтоб кровотечение унялось, чтоб нерожденный младенец остался жив, но…

— Но теперь мы снова вместе.

Люси слабо улыбнулась и огляделась вокруг:

— Сад я совершенно запустила.

Непроглядная тьма за этой дверцей в памяти казалась куда страшнее подземелий обители, и Лидия, как накануне, мысленно подалась назад, отпрянула от воспоминаний о потерянном ребенке, захлопнула жуткую дверь.

— Всего-то дел — траву покосить.

Люси откинулась в кресле и подперла голову ладонью.

«Не суйся туда…»

— Ты часто думаешь о маме?

— Все время.

Точно так же она уж который раз старательно избегала шагов навстречу закрадывающимся в голову подозрениям, будто вновь зачала и носит под сердцем дитя.

— Я тоже. Иногда беру телефон и собираюсь ей позвонить. А потом вспоминаю, что ее уже нет. Но делаю вид, что она жива. Что вы сейчас оба дома, и она занимается по хозяйству или пишет письма. Иначе я не могу.

Артур понимающе кивнул. Он сорвал маргаритку и повертел ее между пальцев.

«Не тешься надеждами – не познаешь разочарований…»

— Как хорошо, что я зашел.

— Я тоже рада. Но мне надо позвонить Дэну, сказать ему, что все в порядке.

– Пардонне-муа[66], мадам.

— В порядке?

— Когда ты уехал вместе с Бернадетт, а потом оставил сообщение про тигра, я позвонила Дэну. Я подумала, что, может быть…

Не заметившая вошедшей в кабинет горничной, Алиссы, с лампой, Лидия едва не вздрогнула от неожиданности.

— Что?

— Что у тебя началась деменция или что-то вроде этого.

– Се не рьен[67].

__ Ох, Люси, прости, я не хотел тебя пугать. С головой у меня все нормально. Просто этот браслет что-то разбередил. Мне стало важно как можно больше узнать про маму.

Люси внимательно посмотрела на отца. Те же добрые глаза, красноватый нос… Похоже, с ним действительно все в порядке.

— Я рада, что с тобой ничего не случилось. — Люси облегченно вздохнула. — Неужели это все правда? Ну, про браслет, шармы, Индию?

Благодаря добросовестным, широкомасштабным стараниям правительства на ниве народного просвещения, начатым несколько десятилетий назад, немалая часть русской молодежи овладела французским, особенно ценившимся среди девиц, надеющихся подыскать место горничной. «Конечно, тут придется мириться со всевозможными мадам Муремскими», – подумалось Лидии, однако, наслушавшись от Ивана и Разумовского рассказов об обстановке, ожидающей юную девушку на заводах и фабриках, она вполне понимала возможную привлекательность подбирания разбросанных другими чулок и мытья за другими ночных горшков, если все это гарантирует достойный ужин в конце каждого дня.

— Да. — Артур достал браслет из кармана и протянул дочери.

– Прошу прощения.

Люси осмотрела каждый шарм и недоверчиво покачала головой:

Поднявшись, Лидия поняла, что у нее началась мигрень – ведь она позабыла об ужине, накрытом Риной… Бог ты мой, во сколько?!

— Не могу поверить, что он мамин.

Сумерки за окнами сменились непроглядной тьмой. Пропади пропадом эти бесконечные дни: никогда не поймешь, который на самом деле час…

— Я это точно знаю.

– Я совсем позабыла о времени. Пожалуйста, извинись за меня перед Риной…

— Тогда я хочу знать подробности. Расскажи мне о своих приключениях.

Горничная лукаво усмехнулась:

Артур объяснил Люси, как он нашел браслет. Описал встречу с тигром, закатал рукав рубашки и продемонстрировал шрамы. Рассказал о том, что тревожится за Себастьяна, который остался один на один с престарелым де Шофаном, и что собаку Майка зовут Люси. И пересказал разговор с Почтовой Верой.

– О, Рина не станет подавать ужин, пока мадам не села за стол… Нет, я не к тому. Вас хочет видеть юная дама. Говорит, дело спешное.

Люси покрутила изумруд в шарме-слоне.

– Юная дама?

Украдкой прихватив со стола очки, Лидия двинулась следом за горничной, в просторную переднюю. Кто же из адептов Круга Астрального Света Алиссе еще незнаком?..

— Просто не верится, что ты на такое решился.

Девушка в освещенной лампами гостиной склонилась перед вышедшей из спальни Лидией в реверансе. Не узнав ни суженного к подбородку, будто сердечко, лица, ни пышной волны темных волос, Лидия водрузила на нос очки. Карие глаза, полные губы, тонкие черты, свидетельствующие о некоторой примеси южных кровей…

— Надо было мне тебе рассказать, но все это выглядело настолько невероятным…

– Чем могу вам помочь? – спросила Лидия по-французски. – Я – мадам Эшер…

— Но теперь я все знаю. — Она вернула браслет Артуру. — Куда ты отправишься теперь?

– Да, мэм, я знаю.

Артур пожал плечами:

Стоило девушке поднять взгляд, глаза ее сверкнули, отражая свет ламп, словно желтые зеркальца.

— Не знаю. На шарме-палитре есть инициалы — С. Я. Владелец ювелирного магазина не знал, что они означают.

На миг Лидии почудилось, будто она шагнула из натопленной комнаты назад, в зиму, навстречу слепящему студеному ветру.

— Надо искать.

– Я слышала, как вы назвались там, в подземельях монастыря, когда звали Колю, – продолжила девушка. – А на улицах говорили, что ваш кучер был одет в ливрею князя Разумовского. А еще кто-то сказал, что у него гостит английская леди…

— А если я обнаружу еще что-то, чего лучше не знать? Находишь ответы на одни вопросы, и тут же возникают новые.

Несмотря на всю свою милую полноту, губы девушки даже в теплом, золотистом сиянии керосиновых ламп оказались бледны в той же мере, что и мраморно-белая кожа щек. Едва она заговорила, во рту мелькнули клыки.

— Жить в неведении — хуже. Помнишь, мама незадолго до смерти подарила мне коробку в бело-розовую полоску? Там была масса старых фотографий, но я не могла себя заставить их просмотреть. Сейчас принесу…

«О боже милостивый…»

Повисла тишина.

Девушка протянула к Лидии руку.

Артур совершенно забыл об этой полосатой коробке, которую Мириам хранила на полочке в изголовье кровати. Как-то она спросила, не будет ли Артур против, если она отдаст коробку Люси, и он не возражал. Свои воспоминания Артур держал в голове и к фотографиям, открыткам, железнодорожным билетам «на память о поездке» и прочим сувенирам нежных чувств не питал. Артур поднял глаза к небу, затем посмотрел на траву, испачканную землей.

– Мадам, прошу вас… меня зовут Евгенией, – зачастила она, очевидно вспомнив о приличиях. – Евгенией Греб. Живу я в Политовом дворе, возле железнодорожных мастерских… то есть раньше жила… то есть…

— Как знаешь, — сказал он.

Лицо ее исказилось от смертной тоски и ужаса, и девушке не сразу удалось совладать с собой. Возможно, за время паузы она успела бы дважды, а то и трижды перевести дух, однако Лидия уже заметила, что незваная гостья не дышит.

– Мадам, что со мной? Что с нами произошло? Вы говорили Коле, что можете помочь ему. Я… я знаю, покидать монастырь нам не велено, иначе Господь покарает нас смертью, но Коля…

Люси принесла коробку с фотографиями, и они уселись за стол на кухне. Когда Люси открыла коробку, он почувствовал запах старой бумаги, чернил и лавандовых духов.

– Коля – это тот мальчик у дверей в подземелья?

Артур смотрел, как Люси изучает содержимое коробки. Одну за другой она рассматривала фотографии, поворачивала их то так, то эдак и улыбалась. Показала одну фотографию Артуру — это был снимок, сделанный в день их с Мириам свадьбы. Его каштановые волосы растрепались и упали на лицо. Пиджак был ему великоват, рукава доставали до костяшек пальцев. Мириам была в свадебном платье своей матери. В ее семье оно передавалось по наследству. Бабушка Мириам выходила замуж в нем же. Мириам оно было широковато в талии.

Евгения кивнула. Все ее тело затряслось крупной дрожью, из карих, жутко мерцающих желтоватым огнем глаз хлынули слезы. Лидия смерила критическим взглядом ее наряд – линялое, унаследованное от матери либо старшей сестры платье, облагороженное дешевой тесьмой, тоже изрядно вылинявшей и обтрепавшейся. Точно такие же платья Лидии доводилось видеть из окна экипажа, проезжая через трущобы Петербурга, Парижа, Лондона, на сотнях девиц.

— Ты уверен, что не хочешь посмотреть? — спросила Люси.

Артур отрицательно покачал головой. Ему не хотелось глядеть на свое прошлое.

– Он… преобразился, – прошептала девушка. – А теперь начинаю преображаться и я. Смотрите.

Достав последнюю фотографию, Люси заглянула в коробку.

— Тут в углу что-то застряло, — сообщила она и попыталась достать находку двумя пальцами.

Сдернув с рук много раз штопанные перчатки, вытянув пальцы, она показала Лидии удлинившиеся, прибавившие в толщине ногти, обернувшиеся когтями – блестящими ярче стекла, тверже любой стали.

— Дай я попробую, — сказал Артур. Он извлек из коробки мятый кусочек бумаги и протянул Люси. Она разгладила находку. Бумажка была серая, с выцветшими буквами.

— Мне кажется, это обрывок то ли старой квитанции, то ли вкладыша с названием фирмы. — Она присмотрелась внимательнее. — Здесь название по-французски — Le Dé a Coudre d’Or. Еще были, по-моему, цифры, но эту часть почти всю оторвали.

– Мадам сказала…

Отец и дочь в растерянности уставились друг на Друга.

– Мадам кто?

— Мне это ни о чем не говорит. — Артур пожал плечами.

— Кажется, «d’Or» по-французски значит «золотой», — сказала Люси. — Сейчас посмотрю в телефоне.

Артур взял обрывок.

— Цифры, по-моему, — 1969. В этот год мы с мамой поженились.

Люси нажала несколько кнопок в телефоне в поисках перевода, нахмурилась, попробовала снова.

— Кажется, нашла, — объявила она. — Le Dé а Coudre d’Or значит «золотой наперсток». В Париже есть бутик с таким названием, он торгует свадебными принадлежностями.

— В Париже? — переспросил Артур. Он вспомнил карту на стене комнаты Мириам. Где были воткнуты булавки? Англия, Индия… и Франция. Был ли это именно Париж, Артур не помнил.

Люси показала отцу фотографию на экране телефона: со вкусом отделанный магазин, в витрине — элегантное облегающее белое платье.

Артур почувствовал, как его сердце пропустило удар. Это не могло быть совпадением. Золотой шарм-наперсток на браслете Мириам, обрывок чека из магазина с таким же названием, на нем — год, когда они поженились… Должна быть какая-то связь… Но готов ли он к новым открытиям? А вдруг он узнает про прошлое своей жены нечто такое, что причинит ему только боль и разочарование. Тем более что за отгадкой, очевидно, придется ехать в Париж?

— Ты полагаешь, надо туда съездить? — спросила Люси.

Артур думал о том же.

— Похоже, это след…

— Мама как-то дала мне денег, когда получила пенсию. И велела потратить на что-нибудь легкомысленное, но я не стала. Она сказала: «Потрать эти деньги на себя. Устрой себе праздник. Я запрещаю тебе покупать на них посуду или платить за воду и электричество». Я думала, что потрачу их на ребенка, но не вышло… Они так и лежат у меня в шкафу в банке из-под джема.

— Нет, надо сделать, как мама велела, — потратить их на себя.

— Я все решила — я потрачу их на нас обоих. Мы едем во Францию. И в Париже зайдем в этот бутик.

Раздумывал Артур недолго. Даже если он не узнает о браслете ничего нового, они с Люси побудут вдвоем. И это будет здорово.

— Отличная идея. Едем, — сказал он.



Наперсток

Если бы Артура спросили, как он представляет себе Париж, он ответил бы, что, честно говоря, никак его себе не представляет. Эйфелева башня была изображена у них на подставках под столовые приборы — Мириам купила их в «Сэйнсбери», а еще он видел по телевизору документальный фильм про капитана туристического корабля, курсировавшего по Сене: тот страдал от морской болезни и ненавидел помогать другим людям. В фильме вода в Сене показалась Артуру довольно мутной, и он решил, что если уж плавать на корабле, то пусть это будет белоснежный круизный лайнер с бассейном на борту, заходящий во все средиземноморские порты. Париж как город Артура не интересовал.

Мириам, напротив, питала пристрастие ко всему французскому. Она подписалась на журнал «Вива!!», в котором было множество фотографий элегантных женщин, танцующих с зонтиками под дождем, пьющих кофе из крошечных чашечек или везущих маленьких собак в багажнике велосипедов.

Но съездить в Париж Мириам, сколько Артур помнил, не просила. Она всегда говорила, что там все очень дорого. Артур полагал, что эти сведения она почерпнула из своего журнала. Сам он при слове «Париж» видел только шаблонную картинку: множество мужчин, одетых как Марсель Марсо, у каждого в руках корзинка, из которой торчат связки чеснока и длинные багеты.

Снова оказалось, что Артур ошибался. Вообще, в последнее время у него появилось ощущение, что все его представления о мироустройстве придется пересмотреть. Париж прекрасен.

Артур стоял на тротуаре будто посреди ожившей поздравительной открытки. Белый купол базилики Сакре-Кёр сверкал на солнце, как облитый сахарной глазурью торт. Из-за закрытых жалюзи над кафе неслись звуки скрипки. Куда-то кралась худая черная кошка.

Мимо, мелодично насвистывая красивую мелодию, проехал велосипедист. Из соседней булочной доносился аромат свежего хлеба. При виде горкой лежащих на витрине меренг и розовых как фламинго пирожных «макарон» текли слюнки.

Артур перешел улицу, прошел под отцветающими деревьями и оказался у дверей маленького свадебного бутика. Люси предпочла не заходить внутрь, опасаясь воспоминаний о свадьбе с Энтони. «Я выпью кофе и съем круассан вон в том кафе и буду тебя там ждать, — сказала Люси. И добавила: — Удачи».

В витрине магазина красовалось свадебное платье, небрежно брошенное на белый железный садовый стул. Оно было жемчужно-белого цвета, корсаж затейливо расшит перламутровыми бусинами в виде ракушек. По подолу струились вышитые волны. Одеяние русалки. Табличка на двери гласила: «Золотой наперсток». Ниже, буквами помельче было написано: «Propriétaire: Sylvie Bourdin»[2].

Артур взялся за большую медную ручку на двери, и тут взглянул на собственную руку — всю в синих венах. А ногти огрубели и пожелтели. Молодой человек, ставший когда-то мужем Мириам, исчез — вместо него в стекле двери отражался взлохмаченный седой старик с лицом, морщинистым, точно грецкий орех. Как быстро пролетело время. Артур с трудом узнавал себя. Он усмехнулся собственному отражению — хотя бы передние зубы на месте, чуть кривоватые, но такими они были всегда.

Дверь открылась, раздался звук колокольчика. В магазине было так прохладно, что Артур поежился. Огромная люстра размером с тракторную шину отражалась в белом мраморном полу. Вдоль стены на стойке висели свадебные платья. Тут же стояло выкрашенное в золотистый цвет и обитое голубым бархатом кресло, в котором устроился карликовый шпиц — в ошейнике под цвет обивки.

Из арки, ведущей в глубь магазина, появилась женщина. На ней был ярко-синий костюм с иголочки, на запястье — множество тонких золотых браслетов. Артуру показалось, что они примерно ровесники, но благодаря ухоженной коже, темной туши на ресницах и яркой помаде женщина выглядела лет на пятнадцать моложе. Волосы, выкрашенные в платиновый цвет, были забраны в высокий пучок, фигура — как у танцовщицы.

— Bonjour, monsieur, — весело сказала она. — Comment puis-je vous aider?[3]

Мучительно подбирая слова, Артур почувствовал себя, как на уроке французского в школе. Языки ему никогда не давались, но он оправдывал себя тем, что вряд ли они ему когда-нибудь пригодятся, поскольку уезжать далеко от Йорка никогда не собирался.

— Bonjour, — ответил Артур, но на этом его словарный запас оказался исчерпан. Он смущенно улыбнулся, чтобы как-то оправдать свое невежество, и продолжил разговор по-английски: — Я… э-э-э… ищу мадам Бурден, владелицу магазина.

— Это я, месье.

— Отлично. — Артур облегченно вздохнул. — Значит, вы говорите по-английски.

— Стараюсь. Comme ci, comme ca[4]. — Смех у нее был такой же звонкий, как колокольчик над входной дверью. — Правда, не всегда получается. Вы ищете что-то для своей свадьбы? — Она взмахнула рукой, словно направляя на костюм Артура невидимую волшебную палочку.

Артур невольно опустил глаза, проверяя, не превратился ли он, случаем, в прекрасного принца.

— Нет-нет, — сказал он. — Уж точно не для моей. Но мне нужно с вами поговорить.

— Moi?[5] — Женщина приложила руки к груди. — Как чудесно. Присаживайтесь. — Она уселась за белый стол, указав Артуру на другое кресло, тоже обитое голубой материей. — Чем я могу быть вам полезна?

Артур достал из кармана фотографию и положил перед ней. На снимке были они с Мириам и детьми на пляже в Скарборо.

— Вы давно владеете этим магазином?

— Oui[6]. Много, много лет. Я первый и единственный владелец.

— Тогда, возможно, вы знали мою жену.

Мадам Бурден недоверчиво взяла фотографию. Взглянула на нее — и подняла на Артура круглые от изумления глаза.

— Господи, это же Мириам, non[7]?

Артур кивнул.

Она снова посмотрела на снимок.

— Значит… значит, вы — Артур?

— Да. — Его сердце подпрыгнуло. — Вы слышали обо мне?

— Много лет назад Мириам мне писала. Не очень часто, но у меня тоже не получалось отвечать вовремя. Я хорошо умею шить платья, а вот письма удаются мне хуже. Она мне сообщала, что собирается выйти замуж за замечательного человека по имени Артур. Она приглашала меня на свадьбу, но я, к сожалению, не могла в то время уехать из Парижа, потому что моя мать болела. Я предложила ей на выбор любое платье из моего бутика, но она ответила, что наденет на свадьбу платье своей матери. Она так и сделала? И тогда я послала ей вместо платья подарок. Это был маленький шарм, который я нашла у антиквара, — золотой наперсток. Мой магазин называется так же.

— Мы с дочерью нашли обрывок бумаги с этим названием.

— К шарму я приложила записку.

Артур достал из кармана браслет и протянул его мадам Бурден.

— Это тот самый шарм! — воскликнула она. — Мириам всегда носила этот браслет. Когда я увидела этот шарм, то сразу решила, что должна его купить и подарить ей.

— Я пытаюсь узнать все, что связано с этим и другими шармами, мадам.

— Бросьте, зовите меня Сильви. А почему Мириам сама вам не расскажет? — в ее голосе зазвучала надежда. — Она приехала вместе с вами? Я так давно ее не видела.

Артур потупился.

— Она скончалась год назад.

— Мои соболезнования, Артур. C’est terrible[8]. За эти годы я часто вспоминала Мириам. И каждый раз говорила себе, что надо ее найти. Но магазин всегда занимал столько времени… или что-то другое отвлекало… Бывают такие люди, которые всегда с тобой. Их невозможно забыть.

— Как вы встретились?

— Нас познакомил один человек. Его звали Франсуа.

— Де Шофан?

— Да. Вы о нем слышали?

— Кое-что.

— Я была одной из девушек де Шофана, когда Мириам у него работала. Он с нами обеими вел себя не очень хорошо. Когда я опомнилась, то решила вернуться в Париж, и предложила Мириам поехать со мной. Мы бежали вместе! У нас не было никакого плана, и денег тоже не было. Это было приключение. — Мадам Бурден задумалась. — Что с ней случилось?

— Воспаление легких. Все было совершенно неожиданно.

Сильви покачала головой.

— Мириам была хорошим человеком. Когда мы познакомились, я только чуть-чуть говорила по-английски, а она только чуть-чуть по-французски, но мы друг друга понимали. А вы знаете, что Мириам помогла мне создать этот магазин? Мне всегда хотелось быть хозяйкой маленького свадебного бутика. Мы с Мириам часто сидели на скамейке на берегу Сены, кормили лебедей и рассказывали друг другу о своих мечтах. Точнее, рассказывала в основном я. Я всегда была… как правильно сказать — мечтательницей?

Артур кивнул.

— Однажды мы проходили мимо магазина оптовой торговли. Там была распродажа свадебных платьев, целыми коробками, по очень низким ценам. Двое мужчин грузили эти коробки с платьями в микроавтобус. Мы стояли и смотрели. Когда микроавтобус уехал, один из этих людей — владелец магазина — заметил, что мы наблюдаем, и спросил, не хотим ли мы купить оставшиеся платья. Мириам почти не поняла, что он говорит, и я ей перевела. Цены были очень низкие, но у меня и таких денег не было. Я тогда жила бедно, питалась хлебом и сыром. Но Мириам сказала, что сдаваться нельзя. И научила меня, что надо говорить. Я сказала владельцу магазина, что мечтаю торговать свадебными платьями и он может мне помочь изменить жизнь. Вдвоем мы его очаровали.

В конце концов я купила двадцать платьев за полцены. Платья теперь у меня были, но где ими торговать? Магазина у меня не было, а квартира моя находилась на четвертом этаже, над прачечной. Мириам покачала головой и сказала: «Как это негде?» Мы повесили эти платья на цветущее дерево и торговали ими прямо на улице. Они так красиво смотрелись на солнце, как тропические птицы! Мимо проходило много модно одетых женщин, и если они сами не собирались выходить замуж, то у них были подруги, и они им про нас рассказывали. К концу дня мы продали все, кроме двух платьев. Так начался мой бизнес. На следующее утро мы пошли в этот оптовый магазин и купили еще одну коробку, и так продолжалось три дня. Мы заработали денег, чтобы оплатить аренду магазина за три месяца. Со временем бизнес разросся. Теперь я сама шью платья. Но начиналось все с тех двадцати, которые мы с вашей женой вывесили на дереве.

— Какая замечательная история. — Артур слышал ее впервые, но живо представлял себе, как молодые Мириам и Сильви со смехом карабкаются на цветущее дерево, чтобы развесить свой товар.

— После того как она вернулась в Англию, мы какое-то время переписывались. Я занималась магазином, а у Мириам вскоре появились дети. Время идет так быстро…

Слушая Сильви, Артур начал вспоминать. Мириам рассказывала, что у нее есть подруга, которая владеет магазином одежды. Артур не мог припомнить, шла ли речь о Франции. Выходит, никакого секрета тут не было. Время от времени Мириам говорила «pourquoi»[9] или «merci»[10]. Сейчас Артур проклинал себя за невнимательность. Когда он возвращался с работы, единственное, чего ему хотелось, — спокойно выпить чаю. После того как дети укладывались спать, Артур с удовольствием проводил время в обществе Мириам. Но они обсуждали, как прошел день, а не свое прошлое. К сожалению.

— Я предлагаю в память о Мириам выпить по бокалу шампанского и чем-нибудь перекусить, — сказала Сильви. — Я вам расскажу подробнее, как мы встретились и чем занимались. Мы были знакомы всего несколько месяцев, но есть воспоминания, которые остаются с тобой навсегда. А вы мне расскажете, как вы жили вдвоем, о ваших детях. Я хочу знать больше о своей подруге.



Прошло больше часа, прежде чем Артур зашел за Люси в кафе.

— Я уже думала, что ты решил там заночевать, — со смехом сказала она.

Артур взглянул на часы.

— Черт, я не думал, что столько времени прошло. Ты все это время была здесь?

— Мне здесь нравится. А Энтони ничего кроме «Старбакса» не признавал.

— Мадам? — Рядом возник официант, одетый в черные брюки и рубашку, с небрежно повязанным вокруг пояса передником в бело-голубую полоску. У него был нос с горбинкой, как у героев немого кино двадцатых годов.

— Еще один кофе со сливками, пожалуйста, — попросила Люси.

— Месье?

Артур растерялся.

— Может быть, кофе? Что-нибудь поесть?

— Кофе, да. Это то, что надо. — Артур повернулся к дочери: — Ты голодна?

Люси похлопала рукой по животу:

— Я съела два круассана с шоколадом, мне нужна передышка. Но этот французский луковый суп выглядит восхитительно. Мимо меня тут пронесли пару тарелок.

— Вот его я и возьму.

Официант кивнул и удалился.

Артур положил салфетку на колени.

— Сильви подтвердила, что это она купила и прислала золотой наперсток. Твоя мать жила здесь какое-то время.

— Она жила в Париже и никогда потом нам об этом не рассказывала. Ты понимаешь почему?

Артур отрицательно покачал головой:

— Но теперь я знаю историю еще одного шарма.

Через несколько минут принесли кофе и заказанный Артуром луковый суп.

— Мне кажется, ты понравилась официанту, — дуя на полную ложку, сообщил Артур Люси. — Я видел с улицы, как он на тебя смотрел.

— Он просто ждет хороших чаевых, — ответила та, краснея.

— Не похоже.

— Не понимаю, зачем ему смотреть на меня.

Артур взглянул на Люси. Дочь выглядела отлично, и легкий загар ей был к лицу, и даже веснушки. С лица у Люси будто сдернули какую-то пелену, и вместе с ней — печаль и усталость. Артур хотел сказать об этом Люси, но не знал как. Вместо этого он снова заглянул в миску.

— Суп действительно очень вкусный, — констатировал он. — Не понимаю, как у них лук получается таким нежным.

Они сидели молча, пока Артур доедал суп. Люси взяла с соседнего стола газету, оставленную стариком с черным пуделем на поводке, и стала ее рассматривать.

Артур наклонил миску, чтобы зачерпнуть ложкой остатки супа. Вкусная еда, пробивающееся сквозь ветки деревьев солнце, — все это действовало на него умиротворяюще. Он расправил плечи. За время этой поездки с Люси у него было время обдумать события последних двух недель. Он посмотрел на бутик на противоположной стороне улицы.

— Ты знаешь, я вот езжу и встречаюсь с людьми, которые знали Мириам. И я понял: наши слова и поступки — это то, что от нас остается. Мамы с нами больше нет, но в сердцах и в памяти у людей она живет.

— Это очень верно.

— Не уверен, что обо мне будут так же хорошо вспоминать.

— Не говори глупости, папа.

— Это не глупости. Чем больше я узнаю о том, какой удивительной жизнью жила твоя мама до меня, тем больше понимаю, что сам-то я жил скучно, не путешествовал, ни с кем не встречался, никакого следа не оставил.

— Но ты этим занимаешься сейчас. Еще есть время.

Артур пожал плечами.

Люси покачала головой:

— Ты просто расчувствовался, папа. Это непростое путешествие, да еще ты столько нового узнаёшь про маму… Но поверь мне, из моей жизни ты никуда не денешься. И для меня ты всегда будешь удивительным человеком.

Артур кивнул, благодарный дочери за добрые слова.

— Спасибо. — Он чувствовал, что должен что-то сказать в ответ. Он хотел бы признаться Люси, как он любит ее — с той самой минуты, как она появилась на свет. Мириам это давалось легко. Но Артур так не умел. Когда маленькая Люси засыпала, он мог поцеловать ее в лоб и прошептать «Я люблю тебя», но сейчас, при людях, в кафе он ничего толком не мог сказать в ответ. — Я… э-э… тоже.

— Ох, папа. — Люси внезапно обняла отца.

— Люси, что с тобой? Ничего не случилось?

Люси шмыгнула носом.

— Просто скучаю по маме, вот и все. Как жаль, что ее сейчас нет с нами.

— Я знаю. — Артур погладил дочь по спине, не зная, какие слова тут могут помочь. Люси первой разомкнула объятия и начала рыться в своей сумочке в поисках носового платка.

— Мадам? — Официант вновь появился у их столика. Он удивленно поднял бровь: — Все в порядке? — Официант искоса взглянул на Артура, как будто заподозрив, что это он огорчил свою молодую спутницу.

— Да. Со мной все в порядке. Это мой отец. И мы счастливы.

— Вы счастливы?

— Да. Очень. Спасибо, что беспокоитесь. Мне просто нужна салфетка, — сказала Люси.

Официант исчез и сразу же вернулся с упаковкой салфеток:

— Прошу.

— Мерси, вы очень любезны.

— Клод, — представился официант. — Меня зовут Клод.

— Я плачу, — решительно сказала Люси, вытерев глаза и высморкавшись. — Это мои деньги, и я их трачу как хочу. Ты не забыл?

— Да, дорогая. — Артур улыбнулся, почувствовав себя подкаблучником.

Он отправился в туалет, а выйдя оттуда, увидел, что Клод разговаривает с его дочерью. Он держал под мышкой поднос, а Люси улыбалась и крутила между пальцами прядь волос. Артур нагнулся и перезавязал шнурки, а когда, поднявшись, обнаружил, что эти двое продолжают разговаривать, принялся пересчитывать деньги в бумажнике. Когда Клод отошел от столика, Артур вернулся на место.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да. Все хорошо, — ответила Люси. Щеки ее раскраснелись.

— Я видел, как ты разговаривала с официантом.

— А, ну да. Он… э-э… — Она откашлялась. — Он пригласил меня прогуляться с ним сегодня вечером. Это было несколько неожиданно.

— Вот так совпадение. А меня пригласила на ужин Сильви.

Отец и дочь поглядели друг на друга и расхохотались.

— Надеюсь, ты согласилась, — сказал Артур.

Парижский шик

Артур намылил подбородок и взялся за бритву. Он внимательно изучал свое отражение в зеркале ванной гостиничного номера. Прихорашиваться было непривычно. В пятницу вечером в Париже ему предстоял ужин с незнакомкой. Удивительно, что у такой эффектной женщины, как Сильви, не было на это время других планов.