Возможно, из-за того, что меня разбудили посреди крепкого сна, и из-за того, что у меня не было времени подумать, я ответила ему с излишней откровенностью, которая часто является результатом сильного удивления. Я решила, что настало время взглянуть правде в лицо.

  – Тед, – начала я. – Прошло много времени, и, может быть, пора все выложить начистоту. Мне кажется, тебе следует кому-то рассказать обо всем… кому-то, кто поймет тебя, кому-то, кто является твоим другом. Ты хочешь этого?

  – Да, да… ты можешь приехать? Мне нужна помощь.

  В каком-то смысле это был звонок, которого я ждала много лет, с тех самых пор, как я узнала, что Тед, чем-то сильно встревоженный, звонил мне в полночь в ноябре 1974 года. Это было вскоре после того, как последняя жертва, Дебби Кент, пропала в Юте. С того момента я постоянно чувствовала, что Тед сознавал, что может рассказать мне все те жуткие вещи, которые накопились у него в голове, и что я смогу это понять. Был ли его нынешний звонок попыткой такой исповеди?

  Я сказала ему, что, по-видимому, смогу приехать, но что у меня нет денег на перелет до Флориды и что я даже не знаю, какие самолеты летают из Лос-Анджелеса во Флориду.

  – Я смогу раздобыть деньги… где-нибудь… и прилечу, как только смогу.

  – Мне кажется, здесь тебе оплатят обратный билет, – заметил он. –Думаю, здесь они тоже хотят твоего приезда.

  – Хорошо. Позволь мне выпить кофе и привести в порядок мысли.Я наведу справки о рейсах и перезвоню тебе через несколько минут. Дай мне свой номер.

  Он дал мне номер, номер телефона капитана полиции в Департаменте полиции Пенсаколы, после чего повесил трубку. Я сразу же позвонила в аэропорт, узнала, что смогу вылететь рано утром и прилечу в Пенсаколу через Атланту в полдень. У меня было ощущение, что детектив Чэпмен хочет моего приезда. Зачем в противном случае он стал бы мне звонить? Позднее я узнала, что он связался по моему домашнему телефону с работавшей у меня няней в Сиэтле и с помощью капитана полиции добился, чтобы няня дала мой лос-анджелесский номер телефона. Они приложили очень большие усилия, чтобы найти меня.

  Однако когда я попыталась дозвониться до них несколько минут спустя, дежурный сержант сказал мне, что никакие звонки не принимаются! Я объяснила, что только что беседовала с Нормом Чэпменом и Тедом Банди и что они ждут моего звонка, однако ответ остался отрицательным.

  Я пребывала в полном недоумении до тех пор, пока тридцать часов спустя до меня не дозвонился Рон Джонсон, генеральный прокурор штата Флорида.

  – Я хотел бы, чтобы вы приехали. Мне кажется, вы должны приехать – здешние детективы уже три дня пытаются получить признание от Теда Банди. Если им это не удастся, они пошлют за вами.

  Им не удалось. И я увидела всех причастных к описываемому эпизоду, только когда вошла в зал суда на процессе над Тедом в Майами в июле 1979 года. И лишь тогда я узнала, что произошло в течение той долгой ночи 16–17 февраля 1978 года и нескольких последующих дней. Часть тогдашнего допроса была записана на пленку, продолжительностью около часа, и представлена на предварительных слушаниях в Майами. Кое-что рассказали сами допрашивавшие, проведшие очень много часов в одной комнате с Тедом: Норм Чэпмен, Стив Бодифорд, Дон Пэтчен и капитан Джек Пойтинджер.

  Сложилось бы все иначе, если бы мне разрешили побеседовать с Тедом в первые дни после его ареста? Было бы больше ответов? Или же я прилетела бы во Флориду только для того, чтобы услышать те же уклончивые и туманные заявления, которые Тед выдавал своим следователям?

Я не узнаю никогда.

Глава 36

  Детектив Норм Чэпмен из Департамента полиции Пенсаколы – очень приятный человек. Есть много свидетельств того, что он нравился Теду. К нему сложно было не проникнуться самыми теплыми чувствами. Я думаю, что его искренность и открытость – абсолютно неподдельные проявления его личности. Я уверена, что он очень хотел выяснить, что же на самом деле случилось с Кимберли Лич, ради ее родителей. И что он хотел прояснить вопрос с убийствами и избиениями в Таллахасси. Конечно, я не исключаю, что у него, как и у всех нас, были и честолюбивые устремления. Для полицейского с шестилетним стажем работы, застрявшего на задворках Флориды, добиться признания от одного из самых разыскиваемых преступников Америки было бы огромным профессиональным достижением. И решение детектива заблокировать мой телефонный звонок и помешать моему приезду во Флориду, возможно, было вполне оправданным. С другой стороны, оно могло быть и трагической ошибкой.

  В июле 1979 года Норм Чэпмен сидел на месте свидетеля в зале судебных заседаний судьи Эдварда Кауарта в округе Дейд, его плечи и живот едва умещались в спортивной куртке, белые носки выглядывали из-под слаксов. Он был не хвастун – просто улыбчивый словоохотливый человек, обладатель пленки, которая потрясет всех присутствующих.

  Поздно вечером 16 февраля Тед сообщил Норму Чэпмену, что он хочет поговорить, и поговорить без адвоката. Запись этого долгого разговора с Чэпменом, Бодифордом и Пэтченом началась в 1:29 ночи 17 февраля.

Голос Теда звучит громко и уверенно.

  – Ну, так… День был длинный, но я хорошо выспался и неплохо соображаю. Я встречался с врачом, вызвал адвоката.

  Если Тед ожидал громких аплодисментов в ответ на признание в том, что он – Теодор Роберт Банди, то он заблуждался. Три детектива никогда ничего о нем не слышали. Это было страшное разочарование. Какой прок тебе от того, что ты являешься одним из самых разыскиваемых сбежавших преступников Америки, если, назвав свое имя, ты встречаешь такую равнодушную реакцию? И только когда офицер Ли вошел с распечаткой ФБР списка десяти наиболее разыскиваемых преступников (чтобы получить подпись Теда), они поверили ему.

  – Мы выслушаем все, что вы хотите нам сказать, – заметил Чэпмен.

Тед рассмеялся.

  – Звучит как-то слишком официально.

  – Как только вы устанете от наших изможденных физиономий,просто скажите, – продолжил Чэпмен.

  – Я – организатор развлечений… – начал Тед.

  – У вас хватает сигарет?

  – Да… Было важно не сообщать мое имя.

  – Думаю, мы все поняли, как только вы нам сказали. Нам понятно ваше нежелание. Должен признать, вы продемонстрировали немалое хладнокровие, стоя перед судьей и отказываясь назвать свое имя. Я бы так не смог.

  – Вам известна моя история?

  – Только то, что вы мне рассказали. Мы готовы вас выслушать.

  – Имя – это хорошее начало. Я знал такой вид славы… если бы я был арестован в Омахе, в Небраске… Я знал, что вы рано или поздно обнаружите мою фотографию. Я приложил столько усилий, чтобы освободиться в первый раз. И после всего этого так быстро сдаться слишком досадно.

  Чэпмен сказал, что ему было бы интересно услышать о побегах Теда. Да и Теду тоже очень хотелось о них поведать. «Так хитро, так ловко все продумано, и он не может никому об этом рассказать!» Печальная ирония ситуации заключалась в том, что после столь долгого ожидания рассказывать пришлось полицейским – «тупым копам».

  На пленке слышны частые взрывы смеха, когда он начинает со своего побега из здания суда округа Питкин и продолжает до момента прибытия в Таллахасси. Голос Теда становится тише, и слышны его глубокие вздохи, когда он ругает себя за неспособность найти работу. Он рассказывает, как ему нравилось играть в ракетбол и как он предлагал написать разрешение на обыск похищенной машины. И тут его голос срывается.

  – В некоторых местах вы начинаете плакать, как, например, там,где говорите про ракетбол, – прокомментировал Чэпмен.

  – Так хорошо было находиться среди людей, быть их частью. Уменя есть привычка: я люблю приобретать вещи, всякие мелкие вещи. У меня была очень милая квартира на юридическом факультете, и у меня все отобрали. Я говорил себе, что смогу жить без машин, велосипедов и всего остального. Достаточно быть просто свободным. Но мне нужны были всякие вещи.

  Тед подробно рассказал о лавине совершенных им краж и вновь начал проклинать себя за глупость.

  – Мне так и не удалось получить работу. Это очень глупо. Мне нравится работать, но я очень не люблю искать работу. Но без работы очень тяжело.

Чэпмен спросил Теда, был ли он в «Шерродс» в Таллахасси.

  – Я впервые попал туда полторы недели назад. Там невыносимый шум. Это дискотека.

  – Вы когда-нибудь наведывались на вечеринки в братства или сестричества ради бесплатного пива и еды?

  – Нет, у меня был очень неприятный опыт подобного рода много лет назад. Я зашел туда с другом, и там началась пьяная драка. Мне удалось сбежать оттуда.

  – Вы помните Неделю набора новичков? С пивными пирушками на лужайках в январе.

  – Да, я слышал шум из некоторых братств неподалеку от того места, где я жил.

  – А что вы делали по вечерам? Гуляли?

  – Ходил в библиотеку. И вообще я взял себе за привычку рано ложиться спать. А как только у меня появился телевизор, я оставался у себя в комнате, поскольку теперь у меня было занятие.

  Когда Теда попросили описать его субботние вечера, он уклонился от ответа. Он ничего не помнил о краже номерного знака машины 12 или 13 января, но он помнил о похищении номерного знака с бело-оранжевого фургона через шесть дней после приезда в Таллахасси.

  На вопрос, стирал ли он свои отпечатки с угнанных машин, он с удивлением ответил:

  – Но я же ношу перчатки, кожаные перчатки. – Глаза его наполнились слезами, из-за чего его речь стала хуже слышна.

  – На что-нибудь еще из происшедшего в Таллахасси вы можете пролить нам свет?

  Он говорил явно с трудом, описывая похищение брошенного велосипеда «Рэлей». Казалось, что речь идет о живом спутнике. – Я спросил вас о белом фургоне, который угнали из кампуса… – Я не могу говорить об этом.

  – Почему?

  – Просто потому, что не могу. – Тед заплакал.– Потому что вы его не угоняли или…

Голос Теда заглушался всхлипываниями.

  – Я просто не могу… это – ситуация…

  Чэпман быстро переключился на другую тему – арест Теда в Юте. Тед сказал, что ему предъявлялось обвинение в похищении и угрожал срок от года до пятнадцати лет.

  – В похищении мужчины или женщины?

  – О… это так сложно. Я думал, что у вас уже есть вся информация.Я находился в тюрьме с марта по конец ноября 1975 года в Юте, когда из Колорадо поступило обвинение в убийстве.

Детектив сделал снимок, и кто-то спросил:

  – Какой ваш лучший профиль? Черт, вы попали в верхнюю десятку на прошлой неделе… – Они будут гордиться моим арестом.

  – Вам не нравится ФБР?

  – Переоцененные придурки.

Чэпмен спросил Теда о том, что произошло в Колорадо.

  – Я на самом деле не понимаю, как это произошло. О да… Я купил бензин в Гленвуд-Спрингс, и в тот же день Кэрин Кэмпбелл исчезла из Аспена на расстоянии примерно пятидесяти миль оттуда. После ситуации в Вашингтоне дела стали вообще никуда не годными. У меня были большие связи в Вашингтоне… в офисе губернатора и тому подобное. Оказывалось давление.

  – И что это было за убийство?

  – Ну, я знаю только потому, что мне об этом рассказали. Это были молодые женщины. На капитана в отделе тяжких преступлений в округе Кинг оказывалось серьезное давление, но меня не допрашивали. У них не было никаких улик.

  – А что это были за убийства?

  – Никто не знает, потому что части тела были разбросаны.

  – А как насчет Колорадо?

  – Я видел фотографии со вскрытия. Раны от удара тупым предметом и удушение… – Каким способом?

  – Не знаю.

  Чэпмен вновь переключился на другую тему и спросил Теда, бывал ли он когда-либо в домах сестричеств с целью похищения кошельков.

  – Нет… слишком большой риск. Слишком хорошая охрана. Полагаю, что у них там хорошие замки, запорные устройства, сигнализация…

  В этот момент Тед попросил, чтобы магнитофон выключили. Он попросил также, чтобы не делали никаких записей.

  Как сообщил в своих показаниях детектив Чэпмен, в комнате было включено подслушивающее устройство, которое, однако, ничего не записало.

  В штате Вашингтон подобная сделанная тайком запись бросила бы тень на весь допрос в целом, однако во Флориде такая разновидность следствия вполне допускалась.

  Допрос продолжался всю ночь, и Бодифорд, Пэтчен и Чэпмен настаивают, что Тед делал заявления, которые были гораздо более откровенны, чем те, что записаны на пленках. Со временем судья Кауарт вынесет постановление, что ни одно из заявлений, сделанных Тедом Банди в ночь с 16 на 17 февраля 1978 года, не должно приниматься к рассмотрению в ходе процесса в Майами, однако от содержания разговора, который предположительно продолжался после того, как магнитофон был выключен, холодеет кровь.

  По словам трех детективов, Тед признался им, что является «ночным человеком», «вампиром» и что он всегда любил подсматривать. Он сказал, что никогда «ничего не делал», но что страсть к подсматриванию имеет отношение к его фантазиям.

  Он явно описал им одну из девушек – ту, которая шла по улицам Сиэтла много лет назад, когда он учился на юридическом факультете в Такоме.

  – Я почувствовал, что она должна стать моей любой ценой. Однако я ничего не сделал.

  Предположительно он обсуждал некую «проблему», которая вышла на поверхность после того, как он выпил и стал разъезжать на автомобиле, проблему, которая имела отношение к его фантазиям.

  – Послушайте, – сказал Тед, когда выключили магнитофон. – Мне очень хочется поговорить с вами, но у меня внутри сформировалась такая преграда, что я сам никогда не смогу выговориться. Поэтому вы говорите со мной.

  – Вы хотите говорить об убийствах в «Хи Омега»?

  – Улики там налицо. Продолжайте их искать.

  – Вы убили тех девушек?

  – Я не хочу вам лгать, но если вы будете настаивать на ответе на этот вопрос, я отвечу: нет.

  – Вы когда-нибудь реализовывали свои фантазии?

  – Эти фантазии подчинили себе всю мою жизнь.

Бодифорд повторил свой вопрос:

  – Вы когда-нибудь реализовывали свои фантазии?

  – Само по себе действие только вызывает депрессию…

  – Вы когда-нибудь посещали дом «Хи Омега»? Вы убили девушек?

  – Мне не хочется быть вынужденным лгать вам…

  Было много других заявлений, которые предположительно были высказаны Тедом в ту ночь и в следующую. Каждый сам должен сделать выбор, кому верить относительно их достоверности – детективам или Теду Банди.

  По информации ФБР и нескольких репортеров, которые атаковали пенсакольских детективов звонками, они поймали человека, подозреваемого в тридцати шести убийствах – цифра, в которую они сами не могли поверить.

  Когда Чэпмен задал ему подобный вопрос во время разговора после записи, Тед, по его словам, ответил:

  – Добавьте к этому еще единицу, и вы будете знать правду.

  Что он имел в виду? Это просто сарказм? Или он имел в виду тридцать семь убийств? Или нет, подобное невозможно… он имел в виду сотню и более убийств?

  Цифра ФБР подразумевала несколько нераскрытых дел, включая ряд в северной Калифорнии, – дел, которые детективы, шедшие по следу Теда, не относили на его счет. Однако совершенно очевидно, что в частном разговоре Тед намекал детективам из Флориды, что в нем очень заинтересованы шесть штатов. Шесть? Они говорят, что он хотел заключить сделку, собирался предоставить им информацию в обмен на сохранение жизни – он полагал, что является носителем бесценных сведений для психиатрической науки. Ничего из этого нет на пленке. И как только Тед подходил к деталям, он, по словам следователей, мгновенно шел на попятную, дразня их, соблазняя всякого рода приманками, лишь бы ускользнуть от прямого ответа.

  Когда слова «Добавьте к этому еще единицу, и вы узнаете правду» дошли до вашингтонских детективов, они сразу же вспомнили два давних нераскрытых убийства в своем штате.

  В августе 1961 года, когда Теду Банди было пятнадцать лет, девятилетняя Энн Мэри Берр навсегда исчезла из своего дома в Такоме – который располагался совсем неподалеку от жилища Банди. Энн Мэри проснулась среди ночи и сказала родителям, что ее маленькая сестричка заболела. После чего, как полагали родители, их веснушчатая светловолосая девочка снова легла спать. Однако утром Энн Мэри не было в ее кровати, а окно, выходившее на улицу, было широко распахнуто. Когда она исчезла, на ней была только ночная рубашка.

  Несмотря на тщательные поиски, возглавляемые детективом полиции Такомы Тони Затковичем, никаких следов Энн Мэри не было обнаружено. Бывший детектив из Такомы вспомнил, что асфальт на улице перед домом девочки был вскрыт накануне ее исчезновения из-за ремонта улицы, и задался вопросом, не было ли ее маленькое тело поспешно закопано в одной из образовавшихся глубоких ям, а в течение следующих нескольких дней покрыто тоннами земли и бетона. Однако вышедший в отставку детектив Заткович заявил, что имя Теда Банди никогда не числилось в длинном списке подозреваемых.

  23 июня 1966 года детективы Сиэтла, расследовавшие особо тяжкие преступления, столкнулись с преступлением, которое очень напомнило другие преступления, в которых подозревался Тед. Лиза Вик и Лонни Трамбулл, обеим было по двадцать лет, жили в квартирке на первом этаже на Квин Энн Хилл вместе с еще одной девушкой. Они втроем работали стюардессами на «Юнайтед Эрлайнз» и были очень привлекательными. Третьей девушки в среду 23 июня не было дома, поскольку она ночевала у другой стюардессы. Лонни Трамбулл встречалась с помощником шерифа из округа Кинг. Он видел ее в середине дня и звонил ей в десять вечера. Хорошенькая брюнетка, дочь лейтенанта пожарной охраны из Портланда, штат Орегон, сказала своему знакомому, что все в порядке и что она и Лиза собираются ложиться спать.

  Когда соседка по комнате Лонни и Лизы вернулась на следующее утро в 9:30, она обнаружила, что дверь открыта – очень необычно – и горит свет. Когда она вошла в спальню, то увидела, что они еще лежат в постелях, но на ее приветствие не отвечают. Озадаченная этим, она включила свет в спальне.

  – Я взглянула на Лонни и не поверила своим глазам. После чего я начала будить Лизу… но и она была в том же состоянии, – рассказывала девушка детективам Джону Лейчу, Дику Риду и Уэйну Дорману.

  Лонни Трамбулл была мертва, ее голова и лицо залиты кровью, череп расколот каким-то тупым инструментом. Лиза Вик была в коме. Ее тоже били по голове, но врачи из больницы Харборвью предположили, что она выжила благодаря тому, что бигуди, которые были у нее на голове, смягчили силу ударов. Никто из девушек не был изнасилован и не сопротивлялся маньяку. Нападение на них было совершено во сне. Не было никаких признаков взлома и ничего не было похищено.

  Джойс Джонсон просидел у больничной кровати Лизы Вик несколько дней в ожидании показаний, которые могла дать девушка, когда выйдет из комы. Лиза пришла в себя, но абсолютно ничего не помнила о происшедшем. Ей казалось, что она просто легла спать, а проснулась спустя несколько дней в больнице.

  Детективы Сиэтла нашли орудие преступления на пустыре к югу от жилого дома, в котором жили девушки. Это была доска сорок сантиметров длиной и десять шириной, вся в крови и волосах. Это дело и по сей день считается нераскрытым.

  В то лето Теду Банди было двадцать лет, и именно летом 1966 года он переехал в Сиэтл, чтобы начать учебу в Университете штата Вашингтон. Год спустя он работал в магазине «Сейфвей» на Квин Энн Хилл.

  Других пересечений с Банди найти не удалось. Однако когда до следователей дошло замечание, мимоходом брошенное Тедом 17 февраля 1978 года, у них в памяти сразу же всплыли дела Берр и Вик-Трамбулл.

  Начальник отдела расследований округа Леон Джек Пойтинджер, давая показания группе защиты, сказал, что помнит, как Тед на следующий день заметил в разговоре, что испытывает желание причинять женщинам тяжкие телесные повреждения. Пойтинджер спросил его, откуда у него взялась склонность к угону «Фольксвагенов», и Тед ответил, что у этих машин хорошие характеристики расхода топлива.

  – Продолжайте, Тед. Что еще вы можете сказать?

  – Ну, потом, у них переднее сиденье вынимается.

Тед некоторое время колебался, и Пойтинджер подсказал:

  – Возможно, благодаря этому в автомобиль легко кого-нибудь внести.

  – Мне не хотелось бы говорить в таких выражениях.

  Детективы и подозреваемый искали подходящее слово и остановились на слове «груз».

  – Легче перевозить в них груз.

  – А почему груз перевозить легче?

  – Его легче контролировать…

  Судя по показаниям Пойтинджера, Тед намекнул, что ему хотелось бы оказаться в какой-нибудь психиатрической лечебнице в штате Вашингтон. В таком месте, где его могли бы «исследовать».

  – Исследовать для чего?

  Пойтинджер, позднее отвечая на вопросы защитника Банди Майка Минервы, сказал:

  – Я полагаю, что суть этого разговора сводилась к тому, что его главная проблема заключалась в непреодолимом желании причинять женщинам тяжелые телесные увечья.

  Чэпмен, к которому Тед, как казалось, относился лучше, чем к остальным, спросил:

  – Тед, если ты скажешь мне, где находится тело [39], я пойду и найду его и сообщу ее родителям, что их ребенок мертв.

  – Я не могу этого сделать, потому что оно слишком страшно, чтобы на него можно было смотреть.

  Когда Теда позднее перевозили в тюрьму округа Леон в Таллахасси караваном самым серьезным образом охраняемых машин, детектив Дон Парчен снова спросил его:

  – Девочка мертва?

  – Вам, джентльмены, было известно, что вы имеете дело с очень странным созданием, и вам известно это уже несколько дней.

  – Нам необходима ваша помощь в поисках тела Ким, чтобы ее родители, по крайней мере, могли похоронить ее и продолжить жить.

  По словам Патчена, Тед приподнялся на стуле, смял пачку сигарет и бросил ее на пол, проговорив:

  – Но я же самый хладнокровный сукин сын из всех, кого вы когда-либо встречали.

  Если бы все не записанные на пленку высказывания Теда Банди воспринимались бы как абсолютно достоверные, тогда в личности этого человека проявилась бы сторона, не известная никому, кроме его предполагаемых жертв – а они уже ничего не скажут.

  Норм Чэпмен клянется, что Тед говорил именно эти слова и что однажды, когда Чэпмен сопровождал его в ванную 17 февраля, Тед признался ему, что не хочет говорить со своими государственными защитниками Терри Тарреллом и Элизабет Николас.

  – Он сказал: «Норман, ты должен избавить меня от них, потому что они пытаются убедить меня не говорить тебе то, что я хочу тебе сказать». Он говорил, что хочет рассказать нам о себе, своей личности, своей «проблеме», поскольку его фантазии подчинили себе его жизнь. Он работал с людьми, у которых были эмоциональные проблемы, но ни с кем не может поделиться собственными проблемами. Он пояснил, что из-за своих фантазий вынужден совершать антиобщественные поступки. Мы предположили, что его «проблема» имеет отношение к смерти. Он сказал, что, когда войдет в свою «юридическую» роль, будет говорить с государственными защитниками, и мы должны понять, какой большой уступкой с его стороны является такой способ общения. Он то и дело повторял, что не хочет лгать нам, но если мы будем давить на него, ему ничего другого не останется. Он говорил это много раз. Я сказал ему, что не могу удалить его государственных защитников. Он должен сделать это сам.

  Было 6:15 утра (по флоридскому времени) 17 февраля, когда Тед позвонил мне, заявив, что хочет все рассказать. Его государственные защитники ждали за дверью комнаты для допросов и сказали, что им не позволили увидеть его до десяти часов утра. Когда они встретились с ним, они увидели его плачущим, подавленным, говорящим сбивчиво и непонятно.

  В тот вечер Элизабет Николас пошла в тюрьму округа Эскамбия и снова потребовала разрешения на встречу с Тедом, сказав, что у нее есть разрешение на передачу ему снотворного. Охранник преградил ей путь, и она позвала судью, на что тюремщик был вне себя от злости и заявил, что у него есть право обыскать ее.

  – Надеюсь, у вас для этого есть женщины, – сказала она.

  – Послушайте, леди, там голые мужчины, – попытался увильнуть от ответа охранник.

  – Я просто не буду смотреть на них, – парировала она.

  Ее пропустили на территорию тюрьмы, где она обнаружила, что Тед спокойно спит. На предварительных слушаниях восемнадцать месяцев спустя Тед Банди заявил, что он очень смутно помнит ту ночь и утро и что он, конечно, встретился бы со своими адвокатами, знай он, что они у дверей комнаты для допросов.

  Между следователями и государственными защитниками шла скрытая война за заключенного. С кем из них на самом деле хотел говорить Тед – еще один вопрос, ответ на который по сей день остается весьма туманным.

Глава 37

  Почти всю пятницу 17 февраля 1978 года я пыталась связаться с Тедом и, разумеется, неизменно наталкивалась на непробиваемую стену. Тот вечер должен был стать для меня радостным. Это был вечер моей первой голливудской премьеры – я была гостьей режиссера фильма, который также был моим коллегой по написанию сценария. Со всех сторон нас окружали кинозвезды. Вот на основе чего можно было бы написать кучу писем моим разочаровавшимся в жизни друзьям в Сиэтл, которые представляли мою жизнь в ЛосАнджелесе как нечто значительно более экзотическое, чем она на самом деле была. И все пошло насмарку. У меня в ушах звенел испуганный голос Теда, зов о помощи на расстоянии трех тысяч миль от меня.

  Я знала, чего он хочет, хотя он никогда не говорил об этом прямо. Он хотел вернуться домой. В тот момент он готов был во всем сознаться, если бы он мог просто вернуться в штат Вашингтон, где его положили бы в какую-нибудь психиатрическую лечебницу. Он позвонил мне, потому что ему не к кому было больше обратиться и некуда было больше бежать. У него в голове не осталось уголков, в которых он мог бы укрыться, чтобы забыть обо всем, и он был по-настоящему напуган.

  В самом буквальном смысле слова я попыталась спасти ему жизнь. Я начала звонить в различные официальные органы штата Вашингтон, чтобы они помогли мне организовать признание Теда и затем посредством согласованного признания вины возвратить его в Вашингтон для содержания в психиатрической лечебнице. Всю субботу я провела у телефона. Прежде всего я позвонила Нику Макки домой с вопросом, не сможет ли он вмешаться и позвонить Чэпмену или Пойтинджеру и объяснить им, что Тед согласен мне во всем признаться, а это именно то, чего так хотели все следователи штата Вашингтон. Макки ответил, что он свяжется с председателем суда Филом Киллиеном и затем мне перезвонит. По поводу денег на мой перелет во Флориду и на мое проживание там он ничего сказать не мог.

  Потом я позвонила в отдел тяжких уголовных преступлений полиции Сиэтла и вышла на лейтенанта Эми Биссета, заместителя руководителя отдела. Эми согласился, что, если есть хоть малейшая возможность, я должна лететь в Пенсаколу. У полиции Сиэтла есть деньги на расследования, и он заверил меня, что постарается получить разрешение на покупку мне билета.

  Через полчаса он перезвонил. Он получил согласие, но я должна была сама добиться от властей Флориды разрешения на разговор с Тедом. Полиция Сиэтла не имела никаких механизмов влияния на следователей Флориды.

  Через короткое время позвонил и Фил Киллиен. Я объяснила ему, что Тед, по-видимому, очень хочет побеседовать со мной, но я никак не могу дозвониться до него с вечера четверга.

  – Фил, – спросила я, – в чьей юрисдикции находится Тед? ШтатаВашингтон? Ведь первые преступления были совершены в Сиэтле.

Или в юрисдикции Флориды?

  – Тех, кому принадлежит тело, – ответил он.

  Я на мгновение опешила. Какое тело? В штате Вашингтон было полдюжины тел, свои тела были и в Юте, и в Колорадо, во Флориде было два, если не считать все еще не найденную Ким Лич. И я спросила Фил Киллиена:

  – Какое тело?

  – Его тело. Тело Теда Банди. Оно у них, поэтому главная подсудность принадлежит им. Они могут делать все что пожелают.

  Это означало, что если власти Флориды не захотят, чтобы я говорила с Тедом, я не смогу с ним поговорить. И было совершенно ясно, что тамошние следователи не желают меня видеть, а желание Теда не имело для них ни малейшего значения.

Глава 38

  И хотя Тед был главным подозреваемым в делах об убийствах в «Хи Омега», нападении на Данвуди-стрит и похищения Кимберли Лич, на данный момент ему было предъявлено только обвинение в угонах и ограблении автомобилей, похищении кредитных карт, подлоге и использовании фальшивых документов. Признание его виновным даже только по этим обвинениям – равно как и по обвинениям после первого побега в Колорадо – могло стоить ему более чем пожизненного тюремного срока – семьдесят пять лет. Однако власти Флориды стремились к большему и решили сделать все от них зависящее, чтобы этот «тюремный Гудини» в очередной раз не сбежал.

  Всякий раз при выходе из камеры на Теда надевали наручники, кандалы и громоздкий ортопедический фиксатор на левую ногу от ступни до бедра, отчего он двигался, хромая. Когда репортер спросил его во время одного из слушаний, зачем ему фиксатор, Тед широко улыбнулся и ответил:

– У меня проблема с ногами – я слишком быстро бегаю.

Как минимум перед прессой он сохранил былую браваду.

  Одновременно с расследованием по поводу двух похищенных автомобилей шел и поиск Кимберли. Никто уже не верил в то, что им удастся найти что-нибудь, кроме разложившегося тела. Детективы также вели расследование по поводу похищенных кредитных карт, находившихся в собственности Теда на момент ареста.

  18 февраля, когда я по своей наивности пыталась подготовить для него сделку о признании вины, Теда увезли из его камеры в Пенсаколе в Талахасси, город, который он явно не намеревался посещать снова. На протяжении всего того времени, когда он имел дело с судебной системой, всегда находились юристы и прокуроры, до крайности раздражавшие Теда: Ник Макки, Боб Кеппель, Пит Хейворд, Джерри Томпсон и Фрэнк Такер. Вскоре ему предстояло встретиться еще с одной мрачной фигурой – шерифом Кеном Катсарисом из офиса шерифа округа Леон.

  Катсарис был привлекательным брюнетом тридцати пяти лет, который мог в шутку сказать на политическом собрании, что Тед Банди – «его любимый заключенный». Со временем Катсарис стал вызывать в Теде откровенное презрение, и Тед начал все больше зависеть от Милларда Фармера, адвоката из Атланты, основателя организации «Команда защиты», осуществлявшую юридическую помощь заключенным, которым грозила высшая мера наказания и которые не имели возможности оплатить услуги хороших адвокатов. Тед беседовал с Фармером по телефону, даже когда находился в тюрьме в Колорадо, и теперь он хотел, чтобы Фармер был рядом с ним. Это не устраивало юридические власти Флориды, которые считали Фармера разрушительной силой в суде, склонной к показушным трюкам.

  После ареста Теда Фармер дал интервью, в котором он охарактеризовал Теда как человека психически и эмоционально крайне неустойчивого. «Ему интересно внимание, которое к нему проявляют. Ему нравится играть в игру. Он получает особое удовольствие, наблюдая за тем, как сотрудники органов правопорядка запутываются в собственном невежестве».

  При этом Фармер заявил, что его команда будет защищать Банди, если тому предъявят обвинения в убийствах во Флориде.

  В течение первой недели марта 1978 года Тед дважды появился в зале судебных заседаний судьи Джона Радда: выслушать обвинения и с целью протеста против требования прокуратуры представить образцы волос, крови и слюны. Казалось, он вновь вернулся к своему обычному нормальному состоянию, отличавшемуся ироничной уверенностью в себе, несмотря на тяжелый фиксатор на ноге и то, что на нем все еще были грязный лыжный свитер и мятые брюки.

  На фоне всего того, в чем его подозревали, тридцать девять обвинений в подлоге, использовании фальшивых документов и покупок по краденым кредитным картам стоимостью в 29 082 доллара – было просто мелочевкой. Его гораздо больше уязвляло удовольствие оказавшегося в центре внимания Кена Катсариса, чем намеки, направленные в его адрес.

  Я написала Теду сразу же, как только узнала, что мне не разрешат поговорить с ним по телефону и приехать во Флориду, однако ответ я получила только 9 марта. На письме, отправленном в Лос-Анджелес, стоит дата 9 февраля 1978 года. И снова он утрачивал чувство времени, что было совершенно неудивительно. Это письмо было одним из самых мрачных посланий, которые я когда-либо получала от него, и, как мне кажется, в нем есть ключевые слова, которые объясняют, что же все-таки случилось.

  Тед начинает свое письмо со слов о февральском телефонном звонке – ему кажется, что с того момента прошло уже очень много времени, хотя он так отчетливо его помнит. Он признается, что в тот момент был в «плохой форме», но замечает, что смог дня за два прийти в себя. Он благодарил меня за заботу о нем и желание приехать во Флориду, но признавал, что неудачно складывающиеся обстоятельства сделали подобное путешествие «одновременно невозможным и ненужным».

  Он писал, что каждый новый период его существования становится невыносимее предыдущего и что ему все труднее выражать свои эмоции и мысли письменно. Очень много событий произошло со времени его декабрьского побега из тюрьмы округа Гарфилд, но его постигло настолько сильное разочарование из-за того, что шанс, предоставленный ему судьбой, закончился неудачей, что он не может да и не хочет обсуждать события предшествующих двух месяцев. «Всего два месяца. А кажется, что прошло гораздо больше времени…»

Почерк его был очень неуверенный, и читать было крайне трудно.

Во все времена он очень зависел от его эмоционального состояния. «Я стараюсь не думать о будущем. Я стараюсь мысленно возвращаться к тем немногим счастливым дням, когда я еще был свободным человеком. Я стараюсь жить сегодняшним днем, как я делал всегда в прошлом, когда оказывался в заключении. Такой подход хорошо действовал в прошлом, но он не совсем действует сейчас. Я устал и разочарован в себе. Два года я мечтал о свободе. Я получил ее и утратил из-за сочетания навязчивых стремлений и глупости. Это такая неудача, которую трудно себе простить и еще труднее забыть. С любовью

Тед.

P. S. Спасибо за десять долларов».

  Сколько раз он включал в свои письма один и тот же постскриптум? Сколько чеков на десять долларов выслала я ему за многие годы? Тридцать… сорок, наверное. И вот он снова в тюрьме, бесконечно далеко от французских ресторанов, шипучих вин, даже просто от бутылок пива и молока, которые он выпивал в своей комнате в «Оук», и все что у него осталось – это десять долларов на сигареты.

  Тед винит в своей неудаче и новом тюремном заключении свои «навязчивые стремления» и говорит о немногих счастливых днях, когда он еще был свободным человеком. Можно ли сорок четыре с половиной дня назвать «немногими днями» или он имел в виду дни между своим побегом и первыми убийствами? Прилагал ли он какие-то усилия, чтобы побороть свои «навязчивые стремления», или слишком скоро понял, что он не в силах их контролировать?

  С той ночи ужаса в «Хи Омега» – 14–15 января – по сути, Тед не был свободен. Он пребывал в темнице своей психики, из которой сбежать было невозможно. Его неудача с поиском достойной честной работы может, конечно, рассматриваться как глупость, но я все-таки думаю, что главной фразой в письме является фраза «навязчивые стремления».

  После этого послания я не имела от него вестей в течение следующих четырех месяцев, хотя сама писала ему несколько раз. Он был очень занят, вновь и вновь повторяя одни и те же модели поведения, словно белка в колесе.

  1 апреля Тед попросил о судебном решении, позволяющем ему защищать себя в деле о кредитных картах и угоне автомобилей. Точно так же, как он это делал в Колорадо, он требовал для себя три свободных дня в неделю для посещения юридической библиотеки, требовал лучшего освещения в камере, пишущую машинку, бумагу, канцелярские принадлежности, он настаивал на том, чтобы персоналу тюрьмы запретили вмешиваться в его юридическую переписку, как исходящую, так и входящую, и перлюстрировать ее. Кроме того, он требовал уменьшения залога. Слушания были назначены на 13 апреля.

  7 апреля поисковым группам наконец удалось найти останки двенадцатилетней Кимберли Лич. Когда был проведен обыск фургона, криминалисты взяли на анализ образцы почвы, листьев и коры, обнаруженной внутри и снаружи. Ботаники и почвоведы установили, что грязь попала в него из мест, близких к реке в северной Флориде. Конечно, характеристика слишком расплывчатая для поисков тела Ким, но это было начало.

  Округ Колумбия ограничен рекой Суванни на северо-западе и Санта-Фе на юге. Соседний округ Суванни ограничен рекой Суванни с трех сторон. Уитлакучи соединяется с Суванни напротив Национального парка реки Суванни. Берега названных рек представлялись наиболее вероятной территорией, хотя поиски проводились там и ранее.

  В конце февраля на берегу Суванни неподалеку от Брэнфорда в двадцати пяти милях от Лейк-Сити поисковики обнаружили большую теннисную туфлю и пряди человеческих волос. Они собрали все возможные улики, представив их для анализа, который почти ничего не дал.

  Шел слух о какой-то «исключительной находке», сделанной у входа в Национальный парк реки Суванни в марте, но никаких подробностей общественность не узнала, и никаких официальных заявлений также не было. Находкой оказались окурки той же марки сигарет, что в пепельнице «Фольксвагена-жук», за рулем которого Теда задержали, – «Винстон». В Национальном парке реки Суванни тот же тип почвы и растительности, как и обнаруженные на внутренней стороне задних дверей угнанного фургона.

  7 апреля полицейский патрульной службы Кеннет Робинсон работал вместе с поисковой группой из сорока человек неподалеку от парка у шоссе № 10. Стоял изнуряюще жаркий июльский день, температура приближалась к тридцати пяти градусам. Пробираясь сквозь заросли и отгоняя тучи москитов, поисковики проверяли ямы с помощью шестов, а в более глубокие даже ныряли водолазы.

  Утренние поиски ничего не дали, и группа сделала перерыв на обед. Если бы их поиски не были связаны с такой жуткой трагедией, они бы, наверное, могли насладиться красотой кизиловых зарослей и цветущим багряником. Но перед их мысленным взором постоянно всплывал образ тела маленькой девочки, так давно пропавшей.

  После обеда группа Робинсона распределилась по радиусам поиска, расходившимся от большой ямы. Конные поисковики уже проходили по этому региону, но пешей группой поиск проводился впервые. Робинсон в одиночку ходил по подлеску минут пятнадцать. Впереди он заметил что-то вроде небольшого шалаша, сделанного из металлических листов – заброшенный импровизированный сарайчик для опороса – для свиньи и поросят. Вокруг него был забор из проволоки.

  Высокому и худому Робисону пришлось присесть на корточки, чтобы заглянуть внутрь. Когда его глаза немного привыкли к темноте, первое, что он увидел, была теннисная туфля… а затем что-то, на первый взгляд казавшееся задранной курткой с номером 83.

  В кроссовке не было ноги, только голая кость. Ему стало дурно. Конечно, все они прекрасно понимали, что могут найти, но сам унизительный характер места, то, что несчастную Ким Лич просто так швырнули в свинарник в безлюдной местности, вызвало у полицейского приступ тошноты.

  Робинсон встал и начал медленно отступать. Он окликнул людей из своей группы, и они сразу же обнесли канатом свинарник, ставший гробницей для несчастной жертвы. Было 12:37 пополудни.

  Прибыл медицинский эксперт из Джексонвиля доктор Питер Липкович, и провалившуюся крышу сарайчика осторожно сняли. Ни у кого не возникло сомнения, что там находилась именно Ким. На ней были только теннисные туфли и белая водолазка. Однако ее длинное пальто с воротником из искусственного меха, джинсы, куртка, нижнее белье и сумочка – все лежало рядом, сложенное с какой-то маниакальной аккуратностью.

  Вскоре в ходе осмотра зубов было с абсолютной точностью установлено, что найденные останки принадлежат именно Кимберли Лич.

  Доктор Липкович провел вскрытие и обнаружил ровно то, «что и ожидаешь обнаружить по прошествии восьми недель». Из-за того, что февраль, март и апрель были необычно жаркими и сухими, большая часть тела не разложилась, а практически мумифицировалась. Все внутренние органы сохранились, но были обезвожены. Физиологические жидкости отсутствовали. Группу крови пришлось определять по образцам тканей.

  Причина смерти оставалась сомнительной – как и всегда при обнаружении тела по прошествии столь длительного времени. Официально Липкович заявил следующее: «Она стала жертвой насильственного преступления. Удар был нанесен в районе шеи. Было применено значительное усилие, следствием чего стал разрыв кожи. Однако я не могу с достоверностью констатировать, было ли это сделано тупым или острым орудием».

  Он также не мог с уверенностью утверждать, что девочка была задушена, но не исключал такой возможности. Кости не были сломаны, но каким-то предметом явно был нанесен удар в шею. Подобные проникающие раны обычно бывают от удара ножом или пистолетом. Никаких следов от пуль не обнаружили.

  В отличие от девушек в Талахасси у Ким не было переломов черепа, то есть преступник не бил ее по голове никакими тяжелыми предметами. Имелись признаки сексуального насилия. Однако подтвердить это с абсолютной достоверностью не представлялось возможным ни с помощью вскрытия, ни с помощью каких-либо тестов. Доктор Липкович заметил, не уточняя, что поврежденные участки тела разложились быстрее неповрежденных участков. Он намекал на то, что сохранилось недостаточно вагинальной ткани, чтобы можно было уверенно говорить о сексуальном насилии.

  А в Национальном парке продолжались поиски вещественных доказательств. На расстоянии примерно тридцати метров от свинарника они нашли мужскую куртку цвета хаки военного образца с пятнами крови.

  Скорее всего, Ким была уже мертва, когда ее тело перевезли в Национальный парк Суванни. Следов крови на самом месте ее обнаружения было совсем мало, и выраженные борозды на почве свидетельствовали о том, что тело тащили из фургона.

  Родители Ким восприняли известие о том, что ее тело наконец найдено, с печалью, но без явного шока. Они уже прекрасно понимали, что она никогда не вернется. Теперь у них оставался только один ребенок – младший сын.

  – Лучше не стало, – мрачно заметила Фрида Лич. – И теперь уже никогда не будет по-настоящему хорошо.

  Когда Теду сказали, что нашли тело Ким, он не выказал ни малейших эмоций.

Глава 39

  Фургон «Додж» уже послужил источником вещественных доказательств. Образцы почвы и листьев привели следователей на берега Суванни. Счетчик показал, что фургон проехал 789 миль после угона и до того момента, как был брошен. Теперь у Мэри Линн Хинсон и Ричарда Стивенса были образцы для сравнения с уликами, которыми они располагали ранее.

  У Кимберли Лич была третья группа крови – та же, что и у запекшейся крови в фургоне. Состояние ее совершенно высохшего тела тем не менее не позволило выявить энзимные характеристики крови. Возможные, но вовсе не абсолютные улики. Пятна спермы на детских трусиках, обнаруженных рядом с телом, были оставлены мужчиной с первой группой крови. Группа крови Теда Банди. И вновь возможная, но не абсолютно убедительная улика.

  В распоряжении мисс Хинсон были пара мокасин и пара спортивных туфель, которые принадлежали Теду на момент задержания офицером Ли. Она сравнила подошвы обеих пар обуви и обнаружила, что они идентичны следам, оставленным на земле возле фургона. Более чем возможное, более чем вероятное, но всетаки не абсолютно бесспорное вещественное доказательство.

  Сложный дизайн ковров в фургоне с его четырьмя цветами – зеленым, синим, бирюзовым и черным – стал очень важным фактором в проверке сотен обнаруженных в фургоне волокон тканей. Многие волокна были переплетены. Обрывки одного синего волокна, необычной полиэстеровой ткани с тридцатью одной ниткой на ярд, оказались обрывком футбольной формы Кимберли.

  Такие же волокна были обнаружены на голубом блейзере Теда в момент ареста. Волокна с голубой куртки были под микроскопом сопоставлены с теми, что обнаружены в белых носках Кимберли. Снова и снова Хинсон обнаруживала молчаливые свидетельства того, что одежда Ким находилась в тесном контакте с обивкой фургона (или с коврами, идентичными данной обивке на микроскопическом уровне) и с одеждой Теда (или с одеждой, на микроскопическом уровне идентичной его одежде). Вывод эксперта был, что контакт крайне вероятен. «Весьма и весьма вероятно», что одежда Ким находилась в тесном контакте с обивкой фургона и голубым блейзером Теда Банди.

Весьма и весьма вероятно, но не наверняка.

  Хинсон не пыталась найти соответствие найденным в фургоне волокнам, за исключением тех, что совпали с обивкой и одеждой Теда и Ким. Патриция Ласко, эксперт из лаборатории Департамента уголовной полиции Флориды, не обнаружила среди сотни образцов никаких соответствий ни волосам Ким, ни волосам Теда.

  Отпечатков пальцев Теда найдено не было. Относительно отпечатков Ким нельзя было сказать ничего определенного. Отпечатки двенадцатилетних детей редко встречаются в архивах полиции, а ее тело уже успело до такой степени разложиться, что о снятии полных отпечатков не могло быть и речи.

  Исходя из наличия переплетения волокон с одежды обоих лиц и положения, в котором было обнаружено тело Ким, медицинской эксперт Липкович высказал предположение, что ребенок был убит во время нападения с целью изнасилования. Совершенно очевидно, что ее тело было оставлено в таком положении в тот момент, когда уже началось посмертное окоченение, и затем перевезено в свиной загон, где его и обнаружили.

  Этикетки с указанием цены из спортивного магазина «Грин Акр», найденные в фургоне, происходили из Джексонвиля. Владелец магазина Джон Фархат вспомнил, что продал большой охотничий нож где-то в начале февраля. «Стоил он от 24 до 26 долларов». Нож был продан за наличные. Купил его мужчина-шатен, на вид лет тридцати с небольшим. Однако, просматривая фотографии, Фархад первоначально выбрал фотографию другого мужчины, не Теда. Только увидев позже снимок Теда в газете, он позвонил следователю и сказал, что теперь абсолютно уверен, что человек, купивший у него десятидюймовый нож, был Тед Банди.

В оранжевом «Жуке», на котором ехал Тед, когда его задержали в

Пенсаколе, была пара очков в темной оправе, с простыми стеклами. И пара клетчатых слаксов. Принадлежали ли эта одежда и очки «Ричарду Бартону из пожарной охраны»?

  И как всегда, вызывали проблемы покупки Теда по кредитной карте, особенно заправка автомобиля. Среди двадцати одной кредитной карты, обнаруженных у него при аресте офицером Ли, были карты, похищенные у Кэтлин Лоры Эванс, Томаса Н. Эванса III и Уильяма Р. Эванса, карты, до исчезновения лежавшие в сумочке у мисс Эванс в Таллахасси.

  В ходе многолетних наблюдений следователям удалось установить, что Теда отличала специфическая фобия – страх остаться без горючего. Частенько он покупал бензин небольшими порциями много раз за день. 7 и 8 февраля карты «Галф» и «Мастер Чардж» были использованы для покупки бензина в Джексонвиле. Один раз было истрачено 9,67 долларов, во второй раз – 4,56. Номер машины? 13-D-11300.

  Рэнди Джоунз, портье в гостинице в Лейк-Сити, вспомнил, что вечером 8 февраля заносил в список постояльцев мужчину, которого он охарактеризовал как «довольно потрепанного, с трехдневной щетиной». Джоунз также отметил, что глаза этого человека производили впечатление «стеклянных», а другой сотрудник предположил, что этот человек был либо пьян, либо «под дозой». В гостинице он зарегистрировался под именем «Эванс», воспользовавшись одной из карт, похищенных в Таллахасси. В баре гостиницы он заказал еду и несколько напитков.

  Следующим утром «Эванс» выехал из гостиницы, не заплатив за проживание, хотя одна ночь в этом мотеле стоила бы ему ничтожную сумму, учитывая, что у него на руках были похищенные кредитные карты. Однако в восемь утра он просто ушел из своего номера.

  Менее чем через полчаса свидетели видели, как Кимберли Лич вел в белый фургон «рассерженный отец». Пожарный Энди Андерсон продолжил идти домой и ничего не сказал об этом инциденте. Позже он заявит, что «опасался устраивать переполох… и направлять полицию на поиски ветра в поле». И он даже не подумал, что та девочка, которую он видел с «отцом», может иметь какое-то отношение к пропавшему ребенку. Когда Андерсон все-таки пошел в полицию полгода спустя, он позволил ввести себя в гипнотический транс, чтобы восстановить в деталях все происшествие, свидетелем которого он стал утром 9 февраля, и смог описать одежду Кимберли и уводившего ее мужчину.

  – Мужчина был гладко выбрит… возраст 29–31, довольно привлекательный, вес 72–74 килограмма.

  Джеки Мур, жена хирурга, пришла в полицию, но она не смогла точно опознать Теда, пока два года спустя во время просмотра телевизионной трансляции суда над ним не стала свидетельницей вспышки гнева Теда в зале суда в Орландо. Только увидев профиль разгневанного обвиняемого, она смогла сопоставить его с лицом, маячившим на задворках ее памяти.

  Еще один свидетель, школьный охранник Клинч Эденфилд, оказался совершенно никудышным наблюдателем. Два года спустя, вспоминая 9 февраля 1978 года, он охарактеризовал его как «теплый, почти летний день», хотя на самом деле это был очень холодный, почти морозный день с ледяным ливнем и сильными порывами ветра.

Глава 40

  В течение следующих полутора лет вряд ли была неделя, когда во флоридских газетах не писали бы о Теде Банди. Однако ему не разрешили проводить пресс-конференции в тюрьме, на которых он настаивал. Как только его анонимность осталась в прошлом, Тед сразу решил высказать в прессе свое отношение к характеру освещения его дела в СМИ, в которых его представляли как подозреваемого номер один в деле Таллахасси и в деле Лейк-Сити. Ему удалось тайно передать несколько писем газетчикам в Колорадо и Вашингтоне, где он резко порицал отношение к нему флоридской прессы.

  Прокуратура Флориды гораздо больше была заинтересована в получении образцов его волос и крови, которые в конце концов были ей предоставлены. Однако Тед отказался представить образцы своего почерка. Судья Чарльз Майнер заявил, что если Тед будет и дальше упорствовать, он будет лишен права на предоставление информации в делах о подлоге.

  10 апреля 1978 года ему было предъявлено еще два обвинения в подлоге. Одно из них гласило, что 9 февраля в Лейк-Сити он воспользовался украденной кредитной картой «Gulf Oil», чтобы приобрести бензин. Второе касалось использования украденной карты «Master Charge» в том же городе. Теперь на него начал претендовать Лейк-Сити. Но Лейк-Сити пришлось долго ждать. В округе Леон против Банди было выдвинуто шестьдесят два обвинения. И конечно, он все еще находился в розыске в Колорадо по обвинению в убийстве и побеге из заключения.

  Юридические проблемы Теда продолжали накапливаться. 27 апреля в тюрьме в округе Леон был выдан ордер на доставку Теда к стоматологу для снятия слепка с его зубов. Этот слепок затем сравнят с отметинами зубов, обнаруженными на теле Лизы Леви.

Цитировали шерифа Катсариса, сказавшего:

  – Не исключено, что в самое ближайшее время кому-то будет предъявлено обвинение в убийствах в «Хи Омега».

  В то же самое время судья Майнор отменил назначенный на 9 мая суд над Тедом по обвинению в угоне автомобиля и ограблении со взломом и заявил, что новая дата не будет назначена до тех пор, пока подозреваемый не предоставит образцы почерка. Внезапная поездка к стоматологу, как кажется, также была намеренно запланированным сюрпризом для Теда. Ходил слух, что власти не хотят давать ему возможность «сточить зубы» до получения одонтологических образцов.

  Много говорилось и о том, что обвинения в убийстве последуют практически сразу же. Однако Катсарис положил конец подобным слухам, сказав:

  – Они, возможно, будут предъявлены через пару месяцев… либо не будут предъявлены вовсе.

  Пока тянулся месяц за месяцем, а обвинения так и не предъявлялись, начинало складываться впечатление, что дело с убийствами во Флориде может закончиться так же, как и подобные дела в Вашингтоне и Юте. Возможно, следствие не располагало достаточным количеством вещественных доказательств, чтобы рисковать выходом на процесс.

  Тем временем Тед начал потихоньку привыкать к своему пребыванию в тюрьме. Тюрьма округа Леон – белое кирпичное четырехэтажное здание, не новое, но отнюдь не какая-нибудь зловонная развалина с крысами, как часто описываются южные тюрьмы в литературе.

  Его содержали в полной изоляции в особо охраняемой четырехместной камере в центре тюрьмы на третьем этаже. Он не имел никаких контактов с другими 250 заключенными, и его единственными посетителями были местные государственные адвокаты. Ему нравились его охранники, в особенности Арт Голден, массивного сложения, грубоватый, но, в общем, довольно привлекательный, отвечавший за порядок во всей тюрьме. Но Тед в принципе редко критиковал своих охранников. Наибольшее его раздражение вызывали следователи и прокуроры.

  Камера его была чистая и с кондиционером. Ему разрешили слушать радио и приносили газеты. Он знал, что большое жюри склоняется к передаче дела в суд с предъявлением обвинения в убийстве.

  Памятуя о предыдущих побегах Теда, его охранники были крайне внимательны. Лампочка у него в камере висела слишком высоко, чтобы он мог до нее дотянуться. Внешняя дверь была обеспечена двумя дополнительными замками, и только у одного охранника были ключи, открывавшие оба замка. И, как обычно, Тед постоянно жаловался на недостаток движения, плохую еду и освещение. Он не мог видеть внешний мир. В камере не было окон, даже зарешеченных.

  Миллард Фармер, в ту пору официально не адвокат Теда, предложил подать жалобу федеральным властям, поскольку условия содержания Теда в тюрьме нарушают его права. Это была знакомая песня.

  Хотя я писала Теду несколько раз весной 1978 года, я не получила от него никаких известий до июля. К тому времени я наконец вырвалась из собственной душной камеры – комнаты восемь на десять метров, где я семь месяцев писала сценарий для фильма. В моей комнате тоже не было окон, но в ней не было и кондиционера. Только сквозь щели в дверях туда мог проникать самый страшный за двадцать лет лос-анджелесский смог, и температура в моем «писательском кабинете» достигала сорока градусов.

  Письмо Теда от 6 июля было примером сардонического юмора, на который он частенько бывал способен, и совершенно не похоже на то отчаянное письмо, которое он отправил после ареста. Оно было отпечатано на машинке. Помимо того, что охранники называли Теда «складом канцелярских принадлежностей», ему также предоставили пишущую машинку для подготовки к защите.

  Он извинялся за то, что не смог ответить на мое последнее письмо, посланное из Калифорнии 21 мая, и вновь благодарил за вложенный чек. Денег ему хватило надолго. Он бросил курить. Его удивило, что я все еще продолжаю работать над киносценарием для Голливуда, и он предположил, что, подписывая контракт, я была наивна и мне следовало потребовать дополнительных денег за четыре лишних месяца, на которые затянулась работа.

  «По крайней мере, они могли бы дать тебе «бандитские деньги», чтобы этим придуркам не пришлось уходить с пустыми руками. Ты говорила, что живешь в «фриковской» квартире»? Извини, но я не очень хорошо разбираюсь в лос-анджелесском диалекте, или это какое-то разговорное словечко? Возможно, оно означает, что там вокруг ходят фокусники, у которых из шляп выскакивают кролики? Или ты хочешь сказать… ты намекаешь… хмм… что люди там познают друг друга телесно, легко сговорившись о цене? Если дело обстоит именно так и если это приносит лучший доход, чем литература, а скорее всего, тут не может быть никаких сомнений, ты должна подумать о том, чтобы войти в руководство. Ты могла бы подать заявку на кредит для малого бизнеса, чтобы начать дело».

  Что касается его собственной жизни, Тед писал, что с ним не происходит ничего такого, что не могла бы исправить реинкарнация. Над этим он особенно не задумывался и рассматривал свой мир с точки зрения наблюдателя, вовлеченного зрителя.

  В тот день он должен был предстать перед судом по четырнадцати пунктам обвинения, включавшим использование кредитных карт. Но как он говорил мне за несколько лет до того, мелкие проблемы его не волновали, Отношение у него ко всему этому было «легкое, как утиное перышко». Кредитные карты он называл «досадными штуками».

  «Самое время воспользоваться психиатрической тактикой защиты, – размышлял он. – Я видел по телевизору, как это делается и, честно говоря, у меня возникал соблазн».

  Теду было хорошо известно, что происходило с другими знаменитыми подозреваемыми – он внимательно следил за делом Дэвида Берковица и пришел к выводу, что если бы его признали вменяемым, то больше ни один обвиняемый в убийстве человек в стране не мог бы быть признан судом невменяемым.

  «Я использую прямую тактику защиты, основанную на полном отрицании вины, и пишу здесь для истории и цензоров, которые будут читать это письмо, что невиновен в предъявляемых мне обвинениях юридически и фактически.

  Bon chance, bon voyage, bon appetite, настигну тебя позже, не разговаривай с незнакомцами, если только они первыми не заговорят с тобой. И выпей немного шабли за меня. БСЗ[40]. Тед».

  Все это уже стало зловеще безнадежными шутками. Меня немного повеселили кривляния Теда по поводу «защиты». Он украл телевизор, обвинив его в том, что тот промыл ему мозги и внушил идею похитить кредитные карты. Его жизнь действительно представляла собой порочный круг. А заключительное предупреждение мне «не разговаривай с незнакомцами» в данных обстоятельствах звучало как черный юмор.

  Я отвечала в том же духе: «Ну, конечно, тебе легко бросить курить… ведь ты не находишься под таким давлением, как я».

  Я писала Теду еще несколько раз, но то письмо было последним, которое я от него получила. У нас с ним будут еще телефонные разговоры, иногда по целому часу, но писем больше не будет.

  Клетка Теда закрылась 27 июля в ходе того, что позднее называли «цирком» или «зоопарком». Последний эпизод затянувшегося фарса, который Тед окрестил «шоу Теда и Кена», произошел душной и жаркой ночью в Таллахасси.

  Шериф Кен Катсаури, имея на руках запечатанный обвинительный акт, собрал репортеров на пресс-конференцию вечером того дня в 09:30. Тед же целый день находился в Пенсаколе на слушаниях. В три часа дня большое жюри издало обвинительный акт.

  Перед тем как его привели к Катсарису, Тед находился в своей камере всего час. Шериф выглядел безупречно в черном костюме, белой рубашке и галстуке с диагональными полосками. На Теде, когда он вышел из лифта, со всех сторон окруженный охранниками, была мешковатая зеленая тюремная униформа. Когда он шел по коридору, вспышки фотоаппаратов ослепили его, и он мгновенно понял, что происходит. Он быстро вернулся в лифт, бормоча, что не позволит «выставлять себя напоказ» по прихоти Катсариса.

  От длительного пребывания в тюрьме Теда сделался болезненно бледным, лицо осунулось, отчего выглядел он крайне изможденно. Наконец, осознав, что ему нигде не спрятаться, он вышел из лифта почти вприпрыжку.

Катсарис вскрыл обвинительный акт и начал его зачитывать.

  – «Именем штата Флорида и по его законам…»

  Теду явно стало не по себе. Он подошел к шерифу и саркастически спросил:

  – Что у нас здесь такое, Кен? Посмотрим. Ах, обвинительный акт!Но зачем ты мне его зачитываешь? Начал предвыборную кампанию?

  После чего Тед повернулся спиной к Катсарису, поднял правую руку, оперся ею о стену и ничего не выражающим взглядом уставился прямо перед собой, сжав челюсти и высоко подняв голову. Он решил играть роль незаконно преследуемого гражданина. Его жалкая тюремная одежда совсем не портила величественного впечатления поруганной справедливости, которое он пытался произвести. Глаза его сверкали гневом в объективы камер.

  Все камеры были направлены на Банди. Но Катсарис как ни в чем не бывало продолжал зачитывать обвинительное заключение:

  – «…названный Теодор Роберт Банди совершил нападение на

Карен Чэндлер и/или Кэти Кляйнер…»

Тед обратился к представителям прессы:

  – Он говорил мне, что так или иначе доберется до меня.

И обратившись к шерифу, добавил:

  – Отлично, у тебя теперь есть обвинительное заключение. Но и только.

  Катсарис не обратил ни малейшего внимания на его слова и продолжал монотонно читать юридический документ, смысл которого сводился к тому, что Тед Банди обвиняется в убийстве.