Марк

Как только убеждаюсь, что Джен уехала отвозить детей в школу, возвращаюсь и загоняю машину за дом, чтобы ее не было видно с улицы – на случай, если Джен проедет мимо по дороге в клинику. Я почти убежден, что она выезжает из деревни на противоположном ее конце, но кто знает, как она поступит при том, что в данный момент творится у нее в голове…

Сразу же поднимаюсь наверх и прохожу в спальню, чтобы обыскать ящики прикроватной тумбочки Джен. Порывшись в них минуту или около того, понимаю, что не найду ничего интересного – хотя вряд ли она стала бы держать там что-то, что хотела спрятать. Подхожу к шкафу, наступив при этом на расшатавшуюся половицу, и тянусь к верхней полке. Там тоже ничего нет. Сам не знаю, что ищу и что рассчитываю найти. Я уже едва не повредился умом от мысли, что Джен имеет какое-то отношение к похищению Оливии, и теперь пытаюсь найти то, чего нет. Тяжело на сердце. Дженни – хороший человек, она безумно любит наших детей, помогает животным, заботлива – в то время как я просто ужасный муж. Зачем я вообще этим занимаюсь?

Отступаю от шкафа и поворачиваюсь, чтобы выйти из спальни.

Но что-то непонятное все-таки царапается где-то в подсознании, не дает уйти. Останавливаюсь в дверном проеме, прислонившись к косяку. Я что-то упускаю.

Шаткая половица…

Бросившись обратно, опускаюсь на четвереньки и раскидываю руки по сторонам, шаря ими по ковру в том месте, где только что стоял. Где-то рядом с тумбочкой Джен – отставшая планка. Насколько я понимаю, такое могло быть с тех самых пор, как мы сюда переехали, но это была новая постройка, так что сомневаюсь. Сосредотачиваю внимание на краю ковра, и сердце у меня трепещет. Кромка обтрепанная, как будто ее не раз вытаскивали из-под прижимной планки на полу. Медленно тяну ковер, пока кромка не освобождается. Подтаскиваю его к себе, открывая половицы, и становлюсь на него коленями, чтобы он не откинулся обратно. У незакрепленной половицы чуть больший зазор между ней и соседними, чем у остальных. Ее определенно уже вынимали.

Осознав, что, как только я вытащу ее и открою то, что скрывается под ней, обратного пути уже не будет, на некоторое время замираю. Прикусив нижнюю губу, обдумываю все за и против того, чтобы вскрыть пол, вскрыть изнанку нашего брака, всей нашей жизни. Можно сейчас уложить ковер на место, никогда туда больше не заглядывать и продолжать жить, как прежде, в блаженном неведении о том, что Джен могла там прятать. Но все уже по-другому – все натянуто как струна. И сколько бы я ни пытался убедить себя, что пребываю в «блаженном неведении», это не совсем так. Меня довольно давно обуревают сомнения, вопросы, тревоги. Наверное, просто я опять веду себя трусливо. Потому что если я и вправду найду что-нибудь предосудительное, то мне придется что-то сделать – предпринять какие-то действия. А не уклоняться от ситуации, как я всегда поступал в таких случаях.

В порыве гнева на самого себя и собственную бесхарактерность наклоняюсь вперед и запускаю ногти в щель, подцепляя половицу кончиками пальцев, пока не удается слегка приподнять ее край. Надо было бы взять нож или ножницы, чтобы использовать их в качестве рычага, но я словно приклеился к месту, не в силах оторваться от этой половицы, пока не вытащу ее.

Где-то футовой длины дощечка наконец оказывается у меня в руках. Откладываю ее в сторону и всматриваюсь в темную полость, надеясь вопреки всему, что это просто пустое пространство. Что там ничего нет. Потом можно будет поставить половицу на место и хорошенько посмотреть на самого себя – и на то, почему я не доверяю своей жене.

Но там все-таки что-то есть.

Сделав вдох и затаив дыхание, засовываю руку в пространство под полом. Оно глубже, чем я себе представлял. Пальцы наталкиваются на нечто вроде плотного бумажного свертка, и через секунду я кладу рядом с собой стопку писем, перевязанных бечевкой. Вновь залезаю рукой в проем. Шарю там, надеясь, что это все, и собираюсь уже убрать руку, когда натыкаюсь на другой сверток. На сей раз под пальцами вроде полиэтилен. Вытаскиваю какой-то маленький предмет, завернутый в черный мешок для мусорного ведра.

Желудок стискивает, словно клещами, желчь подкатывает к горлу. Несколько раз сглатываю и сажусь на кровать, положив этот обернутый в черный пластик предмет себе на колени – смотрю на него, размышляя, что же мне делать. Охватывает страх. Чего я боюсь?

Наверное, сейчас я представляю собой довольно жалкое зрелище. И все же подсознательно понимаю, что дело и вправду плохо. Сейчас у меня нет времени обдумывать все последствия, предаваться ностальгии и позволять своей памяти подсовывать мне самые счастливые моменты нашего брака – или даже думать о том, что мой следующий шаг может означать для наших детей, для всей нашей семьи. На самом деле все просто. Я должен знать.

Разворачиваю мусорный мешок и поднимаю его так, чтобы его содержимое выпало на ковер.

Слышу приглушенный стук, когда это происходит.

Слышу свое собственное учащенное дыхание, воздух с силой вылетает через ноздри, слезы щиплют глаза. Упираюсь локтями в колени и опускаю голову на руки, сжатые в кулаки.

Откуда у Джен браслет Оливии?

Роюсь в памяти, пытаясь представить Оливию такой, какой я видел ее в последний раз. Был ли на ней тогда этот браслет? Она часто носила его, но, честно говоря, не взялся бы с уверенностью сказать, что постоянно. Моей находке должно найтись какое-то разумное объяснение. Наверняка.

«Он спрятан под половицами. Да какое разумное объяснение тут может быть, господи боже ты мой?»

Может, Джен украла его? Ничего хорошего в этом нет, но всяко лучше, чем возможная альтернатива. Она была обижена, расстроена, обозлена, когда впервые заподозрила, что у меня есть любовница. Есть вероятность, что тогда-то это и было проделано – что Джен хотела каким-то образом наказать Оливию.

Да, скорее всего, так оно и есть. Сверток немного запылился – похоже, он пролежал под полом какое-то время.

Успокоенный этой мыслью, слегка расслабляюсь. Хоть и понимаю, что мне придется поговорить об этом с Джен. Я не могу просто засунуть браслет обратно под пол и забыть о нем. Придется встретить эту ситуацию с открытым забралом, а не прятать голову в песок, как бы мне этого ни хотелось. Убираю браслет обратно в черный мешок, неосознанно ухватив его через полиэтилен и не прикасаясь к нему кончиками пальцев. Потом начинаю заниматься письмами.

Взявшись за край верхнего конверта, отделяю его от остальных и, нахмурившись, верчу в руках. Письма адресованы не Дженни. Я ошибался? Может, ничто из того, что я нашел, никак с ней не связано? Наверное, я поспешил с выводами – эта пачка писем и браслет уже были здесь, спрятанные под половицу предыдущим владельцем. Облегчение буквально захлестывает меня, и я смеюсь. Вот же болван! Только напрасно себя изводил.

Если письма не принадлежат Дженни и положила их туда не она, то браслет тоже вряд ли имеет к ней какое-то отношение. Наверное, он просто похож на браслет Оливии – это просто совпадение. Жутковатое, но все же совпадение. Однако, подстегиваемый любопытством, я вынимаю из конверта сложенный листок бумаги и начинаю читать…

Глава 38

Дженни

– Хейли заболела! – приветствует меня пронзительный, панический голос, едва только я переступаю порог приемной.

– О, доброе утро, Эби, – говорю я. – Жаль это слышать. Обострение артрита?

– Да, она оставила сообщение. – Эби указывает на телефон. – А значит, мне самой придется со всем управляться.

Теперь ее встревоженный тон обретает смысл. Ободряюще улыбаюсь.

– Все с тобой будет в полном порядке, Эби. Попробуй посмотреть на это, как на возможность применить на практике то, чему ты научилась. Все у тебя получится.

– Спасибо за доверие, – говорит она, широко раскрыв глаза. – Я просто подумала, что это может быть не совсем уместно. Раньше я ничего не делала без разрешения Хейли или без того, чтобы она не заглядывала мне через плечо.

– Дыши, Эби. Дыши. И помедленней – ты и вправду не сумеешь тут что-нибудь испортить. – Когда я произношу эти слова, то понимаю, что, скорее всего, именно мое появление заставило ее запаниковать – после того как я устроила ей выволочку за ту запись на рентген в самом конце рабочего дня. – А если ты вдруг в чем и ошибешься, обещаю на сей раз не орать. – Кладу ей руку на плечо. – Я тогда была малость не в себе, прости. Этому нет никаких оправданий, просто столько всего навалилось…

Не хочу делиться чем-то большим, так что умолкаю.

– Хорошо… Просто не хочу вас подвести. Я знаю, что иногда слишком нервничаю, когда на меня кричат. Мне нужно закалиться. Это просто напоминает мне о том, как моя мама обожает мне повторять, что я бестолочь – не то что моя сестра.

– Да ничем ты не хуже своей сестры…

– Ну, если честно, откуда вам знать? – Эби издает короткий смешок. – Я даже сравнивать не могу, по правде говоря. Поверьте, я всю жизнь постоянно пыталась…

Немного сжимаюсь внутри, слыша в голосе Эби нотки самоуничижения и неуверенности в себе – тут я и сама внесла свой вклад, поэтому чувствую себя просто ужасным человеком. Обычно я сдерживаю свои эмоции на работе. Быть работодателем означает соблюдать определенную дистанцию, но в данный момент мне кажется, что это будет правильно – обнимаю Эби за плечи и притягиваю к себе.

– Пожалуйста, прости меня, что я такой ужасный руководитель. Ты здесь очень хорошо справляешься, Эби, и я очень благодарна тебе за весь твой усердный труд. Уверена, что ты успешно поработаешь сегодня в регистратуре, и вообще я думаю, что тебе будет полезно отдохнуть от Хейли, дышащей тебе в затылок. У тебя есть все задатки. Хорошо?

– Ладно. Да. Поняла. Спасибо, Дженни. И вовсе вы не такой уж ужасный руководитель. Я была бы на седьмом небе от счастья, если б стала такой же популярной и успешной, как вы. Готова поспорить, что ваша мама гордится вами, – говорит она. Тут лицо ее заливается краской. – О, э-э… простите. Я… – бормочет Эби. – Я и забыла, что вы говорили…

– Все нормально, – отвечаю я. Разговор не продолжаю. Хотя не то чтобы я ожидала, что она вспомнит, как я как-то обмолвилась, что уже много лет не общаюсь со своей мамой. И тот факт, что моя мама вовсе не гордилась бы мной, остается невысказанным. С точки зрения Клэр, у меня не хватало умственных способностей, чтобы чего-то добиться, – она наверняка сказала бы, что дипломированным ветеринаром я стала чисто по счастливой случайности. Или же просто перевернула бы все с ног на голову и стала утверждать, что все это каким-то образом произошло только благодаря ей. Желудок у меня сжимается, когда вспоминаю тот момент, когда я решилась поделиться с ней профессией своей мечты. «У тебя для этого не хватает мозгов, Джейн», – сказала тогда она, сжав своими костлявыми пальцами мне плечи и глядя мне прямо в глаза. А когда я попыталась вякнуть, что тогда, наверное, ей следует отправить меня обратно в школу, ноздри ее раздулись, и она отскочила от меня, как будто я дернула ее электрическим током. «Джейн, ты же знаешь, что твоя мама оберегает тебя! Я пожертвовала всем, чтобы убедиться, что ты в полной безопасности, и делаю все, что сделал бы любой учитель. Не будь такой неблагодарной!» Потом полились слезы, и мне пришлось извиниться и обнять ее.

Моргаю, прогоняя это воспоминание прочь.

– Ладно, тогда приступим к работе, договорились?

Прежде чем направиться в свой консультационный кабинет, заскакиваю к остальным, чтобы проверить, все ли на месте, и быстро перебрасываюсь парой слов с Самиром – на завтра у нас назначено совещание с целью убедиться, что мы оба полностью в курсе текущей ситуации. По какому-то наитию вдруг решаю зайти в помещение для биологических отходов. Я не бывала здесь с тех пор, как оставила те черные мусорные мешки. С удивлением вижу там Нишу, которая приклеивает этикетку на желтый пластиковый контейнер.

– Доброе утро, Ниша. Операционная готова?

– Ой, блин! – Та резко оборачивается, прижав руки к груди. – Не слышала, как вы вошли.

– Извини. Не любишь, когда с утречка к тебе подкрадываются и гаркают на ухо?

– Господи, нет! Аж сердце зашлось, – со смехом отвечает она, после чего быстро отодвигает контейнер в сторону и берет следующий. – И да, все готово. Надо еще что-нибудь сделать?

– Я была бы не против, если б ты распечатала график плановых операций на следующую пару недель, будь добра, – говорю я, подступая ближе. Ниша кивает, пытаясь смотреть одновременно на меня и на надписи на этикетках для утилизации.

– Угу, сделаем… Насколько я понимаю, Хейли сегодня не вышла. Может, мне потом посидеть в регистратуре? Помочь Эби?

– Не стоит. Спасибо, но я думаю, что Эби будет полезно поработать сегодня без присмотра. Это немного повысит ее уверенность в себе.

Произнося эти слова, я понимаю, что Ниша только что наклеила на желтый контейнер ярлык высшего класса биологической опасности, но у нас не было животных с заболеваниями, классифицируемыми как опасные для человека.

– Эй, давай-ка повнимательней, это не тот, – быстро говорю я. – Прости, я мешаю тебе сосредоточиться.

– О, неужели? – Она опускает взгляд, смотрит на этикетку и опять на желтый контейнер. – Вот черт. И правда…

Ниша морщится и срывает этикетку, скомкав ее и отправив в мусорную корзину.

– Простите. Проблемы с многозадачностью, – говорит она, вычеркивая строку в журнале учета биологических отходов.

– Ладно, но желательно ничего здесь не перепутать. На этот счет есть куча правил и предписаний, сама знаешь.

Когда останки животного по ошибке помечаются как не особо опасные и не утилизируются должным образом, это может вызвать определенные проблемы, но и наоборот – если животное вдруг ошибочно помечено как погибшее от опасного для человека заболевания. В этом тоже нет ничего хорошего, поскольку горячо любимый домашний питомец не подвергнется той торжественной кремации, на которую рассчитывал безутешный владелец. Улыбаюсь, чтобы скрыть свое внезапное раздражение из-за ее невнимательности, и тут вдруг понимаю, что в холодильниках уже не должно оставаться ничего, что можно было бы пометить.

– А разве не все отходы животного происхождения уже вывезены?

– Пардон, этот я, наверное, пропустила, – говорит Ниша, кивая на контейнер перед собой. – Думаю, нужно выпить еще кофейку, чтоб окончательно проснуться, – добавляет она, наклеивая новую, правильную этикетку и убирая его в большой холодильник. – Не хватало еще во время операции накосячить, так ведь?

Поскольку в последнее время мыслями я была где-то далеко, не упускала ли я подобных нарушений существующих нормативов и раньше? Сама виновата, надо внимательней следить за происходящим. Пожалуй, стоит провести с сотрудниками дополнительный инструктаж. Напряжение стягивает мне плечи. Все мы сейчас немного рассеянны.

– Лучше уж нам обойтись сейчас без судебных исков о халатности или чего-нибудь в этом роде, это уж точно, – говорю я, потирая виски.

– Это да. Нашу деревню и без того слишком часто упоминают в новостях. – Плечи Ниши опускаются, когда она поворачивается ко мне лицом. – Мне так жаль маму и папу Оливии… Серьезно, они выглядят так, словно за последнюю неделю постарели еще лет на двадцать. Честно говоря, просто не могу поверить, что у полиции до сих пор нет ни единой хорошей зацепки.

– Мы можем этого не знать, даже если и есть.

– Верно. – Она пожимает плечами. – К ее родителям постоянно кто-нибудь заходит, наверное, даже совсем не знакомые им люди. Даже не знаю, как они справляются с таким огромным вниманием. Моя мама говорит, что миссис Эдвардс вообще не выходит из дома, а мистер Эдвардс, судя по всему, часами просиживает в сарае на заднем дворе.

Рассеянность Ниши моментально забывается, когда я задаюсь вопросом, знает ли она что-нибудь о камере наблюдения Кэролайн Брюер. Собираюсь уже спросить, но тут же понимаю, что время бежит, и если я начну отрабатывать свой список позже обычного, мне придется весь день играть в догонялки, поэтому заканчиваю разговор и наконец направляюсь в операционную. Ванесса ждет меня, животное уже на столе, капельница на месте. Когда я начинаю оперировать, в голову мне приходит одна мысль. Если полиция проверяет записи с известных им камер видеонаблюдения в деревне, то не заглянут ли они и сюда? Недавняя бурная деятельность на прилегающих полях наводит на мысль, что этот участок земли представляет для них интерес, так что, скорее всего, они будут искать все доступные точки обзора. Поскольку камеры клиники нацелены в сторону дороги и на поля справа от здания, то просто грех не просмотреть записи с такого ракурса.

Внезапная необходимость самой изучить записи с камер наблюдения буквально переполняет меня – если я попала на них, когда в четверг днем заносила те черные мешки, надо обязательно стереть их. Не то чтобы это делало меня в чем-то виновной, но никоим образом не хочу привлекать к себе внимание, а это то, о чем полиция вполне может меня расспросить. Не уверена, что смогу привести какую-то вескую причину, по которой я привезла что-то для сжигания неизвестно откуда, тогда как обычно все отходы животного происхождения образуются непосредственно в самой клинике. Как только закончу, оставлю Ванессу заниматься послеоперационными проверками и потихоньку проскользну в регистратуру.

* * *

Оказывается, очень хорошо, что Хейли здесь нет. Она сразу заподозрила бы неладное, если б увидела, как я просматриваю компьютерные файлы в поисках записей с камер наблюдения, но поскольку Эби – девочка неопытная и наивная, у нее вряд ли возникнут вопросы по поводу того, с какой это стати мне вздумалось просматривать отснятый видеоматериал. А даже если она и спросит меня об этом, то не сомневаюсь, что смогу предложить ей удовлетворительное объяснение.

– Эби, не хочешь пока что сделать мне чашечку чего-нибудь горяченького? – говорю я, усаживаясь за компьютер на дальней стороне стола – тот, что расположен экраном к ближней стене. Если вдруг кто-нибудь войдет, всегда можно быстро сбросить окно воспроизведения вниз, и никто не увидит, что я там смотрю.

– А вы не пойдете в комнату отдыха, сейчас ведь обеденный перерыв? – Она отодвигает свой стул и встает.

– Не сейчас. Сначала надо уладить кое-какие бумажные дела.

– О, может, помочь? Я совсем не против этим заняться, если только вы…

– Очень любезно с твоей стороны, но, к сожалению, это не то, что я могу кому-то перепоручить, – говорю я с преувеличенным раздражением.

– Конечно. Так вам чаю?

– Да, спасибо, – отзываюсь я, не задумываясь. Хотя не очень-то люблю чай.

Жду, пока она обойдет стол, после чего щелкаю на иконке камеры наблюдения. Я знаю, что конкретно надо искать, и почти сразу нахожу файл с нужной датой. Затем, после быстрой перемотки примерно к нужному времени, запускаю его с нормальной скоростью. Пальцы у меня дрожат. Около десяти секунд не свожу глаз с экрана, прежде чем замечаю какое-то движение. Отчетливо видна моя «Вольво», заруливающая на автостоянку. Несмотря на то что припарковалась я вне поля зрения камеры, но и тогда уже знала, что не смогу полностью избежать обнаружения. Потом наблюдаю, как иду к задней двери с мешком для мусора в руках. Вся съеживаюсь, когда вижу, как поднимаю глаза, чтобы глянуть на камеру, и подозрительно озираюсь по сторонам, прежде чем войти. Отмечаю эту часть отснятого материала и нажимаю на «удалить». Затем проделываю то же самое с тем куском, на котором выхожу обратно.

Если у кого-то будет причина присмотреться повнимательней, то несколько пропущенных минут вполне могут быть замечены. Но, надеюсь, поскольку это не тот день и время, которые особенно важны для их расследования, полиция вряд ли обратит на это внимание. С некоторым облегчением собираюсь закрыть файл, когда вдруг вижу иконку, относящуюся к записи прошедшей ночи – она идет с десяти часов вчерашнего вечера до десяти часов сегодняшнего утра. Слова Марка возвращаются ко мне, и любопытство заставляет меня щелкнуть на ней. Держу курсор на значке ускоренной перемотки вперед, но достаточно медленной – «Х2», чтобы ничего не пропустить. Кадр за кадром наблюдаю, как перед камерой проносятся темные тени, как мечутся лисы, кролики и прочие ночные обитатели, пока часы не показывают 02:55.

Сердце у меня падает.

Жму на «Стоп», затем немного отматываю назад.

Еще раз смотрю на отметку даты и времени.

02:55. Нынешняя ночь.

Такого просто не может быть… Уже по третьему разу пересматриваю запись, отматывая назад и останавливаясь в точности на той же временной отметке. Это не ошибка.

Подступившая от напряжения головная боль пульсирует у меня в висках, и я прижимаю к ним пальцы, пока в голове кружится беспорядочный вихрь. На этих кадрах вновь запечатлена моя машина, и в этом нет абсолютно никаких сомнений, поскольку на конце номерного знака хорошо видна серия «EZS». Тяжело откидываюсь на спинку стула. Я просто не могла находиться здесь посреди ночи: я проснулась в собственной постели без всяких признаков того, что совершила что-то предосудительное, – никаких странных воспоминаний, никакого тумана в голове, никаких необъяснимых синяков или отметин на теле, никакой мокрой или грязной одежды… Хотя это замечание Марка этим утром… Несмотря на явную путаницу с тем, в какие ночи, по его мнению, со мной случались отключки, он говорил о прошлой ночи, позапрошлой ночи…

Ну и как это оспоришь, когда доказательство прямо у меня перед носом? Озираюсь по сторонам, прежде чем продолжить просмотр, кадр за кадром – мое лицо теперь всего в нескольких дюймах от монитора; я прищуриваюсь, боясь пропустить что-нибудь жизненно важное. Что же я делаю здесь, в клинике? Не вижу никакого движения – видны лишь задние двери здания. Потом замечаю, как машина слегка качнулась, как будто кто-то вышел из нее – его вес заставляет «Вольво» слегка перевалиться с боку на бок. Смотрю во все глаза, но так и не вижу, как подхожу к зданию клиники.

Как это понимать? Я направилась куда-то в поля?

Спазматическая боль сдавливает живот. У меня нет никакой веской причины идти туда. Впрочем, у меня также нет и никак веских причин приезжать в клинику, так что все эти мысли бессмысленны. Мне нужно знать, зачем я приехала сюда и куда именно отсюда направилась.

Шестнадцать минут и тридцать три секунды спустя вижу, как машина опять вздрагивает. Должно быть, я наконец-то вернулась. Затем «Вольво» отъезжает.

С бешено колотящимся пульсом удаляю весь файл целиком. Теперь я полностью стерла уже две записи. Чувствуя дурноту, закрываю приложение камеры, откидываюсь назад и скрещиваю руки на груди. Мягко раскачиваюсь в кресле, в голове полный туман… и паника.

Чем я тут ночью занималась?

Эби возвращается к столу, ставит передо мной кружку.

– Дженни, как вы?

– О, э-э… спасибо, все нормально. Хотя нет, прости. Кое-что случилось. Мне нужно бежать.

– Надеюсь, ничего серьезного? – Лицо Эби полно тревоги.

– Пока… пока сама не знаю. Прости. Не могла бы ты сказать Самиру и девочкам, что я… – Лихорадочно пытаюсь придумать правдоподобную причину, по которой я так спешу уйти. В итоге выдаю вполне себе правдивую версию: – По личному делу.

Затем хватаю свою сумочку, выхожу через заднюю дверь и спешу к своей машине.

Выкатываю со стоянки, еду по улице, затем выезжаю из деревни. Все еду и еду.

Глава 39

Ты можешь не верить моим словам, но я всегда пытался уберечь тебя от всего этого.


«Например, когда разбудил меня глубокой ночью и попытался вытащить нас из дома, прежде чем полиция арестовала тебя? Похоже, в этом случае ты скорее хотел уберечь свою собственную шкуру».

Я тогда плохо рассудил, знаю. Но твои интересы и вправду всегда были для меня на первом месте. Я не хотел, чтобы тебе пришлось страдать из-за того, кто я такой. Ты – моя маленькая принцесса, и всегда ею будешь, сколько бы тебе ни было лет. Время, которое я провел с тобой, было самым драгоценным для меня – воспоминания о нем поддерживают меня здесь в самые тоскливые моменты.


«Жаль, что мои воспоминания о тебе – о нас – разрушены из-за того, что ты сделал, из-за того, кто ты такой. Они не поддерживают меня в самые мрачные дни – они тянут меня вниз, заставляют чувствовать себя еще хуже. Заставляют усомниться в том, кто я такая».

Я никогда не говорю о тебе, потому что не хочу, чтобы кто-нибудь каким-то образом использовал мои слова против тебя. Ты – единственное, что я держу в секрете, как бы ни старались психологи, сокамерники, журналисты и тому подобные вытянуть из меня все подробности. Они используют свою закулисную тактику, чтобы обманом заставить меня рассказать о том, чем мы занимались вместе – как мы проводили время. Они хотят, чтобы я сказал им, что ты что-то видела, что ты была каким-то образом замешана. Они вызывают у меня омерзение. Что бы я им ни говорил, они все переворачивают с ног на голову.


«Каким образом переворачивают? Я ничего не видела. Я и понятия не имела, чем ты занимался. Откуда я могла это знать?»

Неудивительно, что ты страдаешь от ночных кошмаров. Бедная ты моя принцесса… Мне очень, просто-таки очень жаль. Жаль, что я ничем не могу тебе помочь.


Глава 40

Марк

Уже десять часов, и все мое стремление поскорей приступить к работе бесследно испарилось. Сижу, прислонившись спиной к кровати и раскинув ноги среди разбросанных по полу писем; энергия у меня полностью иссякла. Несмотря на все проблемы, с которыми мы с Джен столкнулись в нашем браке за последний год, я и помыслить не могу о жизни без нее. Моя мимолетная причуда с Оливией была именно этим – не более чем мимолетной причудой. Я не дурак – знаю, что любой брак требует труда. И прекрасно понимаю, что только лишь потому, что вы обручились с одним человеком на всю оставшуюся жизнь, вряд ли уже не найдете другого человека достаточно привлекательным, не испытаете к нему влечение – физическое или эмоциональное. Оливия относилась к первой категории. Ну, или же это то, в чем я сам пытаюсь себя убедить.

Теперь, раздумывая, куда двинуть дальше – с этого этажа, со всеми моими заботами и подозрениями вокруг меня, – я чувствую себя совершенно опустошенным. Словно онемевшим. Голова переполнена сомнениями. Касательно меня, Джен, нашего будущего. Оливии…

– Боже, Оливия! Да где же ты сейчас, черт возьми? – Роняю голову на руки.

Что-то должно произойти – я должен предпринять какие-то действия, чтобы либо подтвердить, либо опровергнуть свои выводы. С неожиданной энергией вскакиваю с пола. Если эти письма – и браслет – принадлежат кому-то из предыдущих владельцев дома, то найти тех не составит большого труда. Или, по крайней мере, найти кого-то, кто знает их и куда они переехали. Не покопавшись в документах, которые могут валяться где угодно, сейчас я даже не могу припомнить их имена.

Деревенское почтовое отделение – лучший для меня вариант: почтальонша работает там уже много лет – думаю, даже всю свою жизнь. Бросаюсь вниз по лестнице, набрасываю куртку, хватаю ключи и выхожу. Кошусь на машину, но прохожу мимо, решив, что прогулка поможет мне прочистить голову. Кроме того, с парковкой в центре деревни всегда проблемы, не говоря уже о том, что сейчас там ведется вся эта бурная деятельность. Пока иду, обдумываю, какие вопросы собираюсь задать. А также о том, как бы ненавязчиво перевести разговор на Оливию. Если я смогу выяснить, в каком состоянии сейчас ее дело, это будет приятным бонусом.

Чтобы попасть на почту, нужно пройти мимо дома Оливии. Если я только в буквальном смысле не пойду окольным путем и не приближусь к отделению с противоположной стороны. Это будет выглядеть нелепо – и если кто-нибудь меня за этим застанет, то подумает, что я намеренно пытаюсь избежать ее улицы, что привлечет ко мне ненужное внимание. Итак, стал бы обычный человек – например, простой сельский житель, которому вообще нечего скрывать – смотреть на дом Оливии, проходя мимо? Поскольку это тема стала самой громкой новостью в деревне за долгие времена, большинству людей было бы любопытно взглянуть на него, так ведь? Если я пройду мимо, даже не удостоив его взглядом, не будет ли это выглядеть подозрительно? Чрезмерное обдумывание всяких мелочей теперь полностью завладело моими мыслями.

Хотя припоминаю один сюжет из телепрограммы про реальные преступления, в котором полиция выслеживала подозреваемого в убийстве – полицейский вертолет следил за ним, когда он шел по деревне. И отчетливо помню комментарий полицейского, когда этот подозреваемый не стал поднимать глаза в небо – просто продолжал идти, опустив голову. Тот полицейский сказал: «Большинство людей, услышав над головой вертолет, машинально поднимают взгляд, чтобы посмотреть на него». И то, что этот человек этого не сделал, навело их на мысль, что это определенно тот, кто им нужен. В общем, имея это в виду, бросаю взгляд на дом Оливии, когда прохожу мимо него, а затем слегка покачиваю головой. Если б кто-нибудь увидел меня, то просто подумал бы, что я сокрушаюсь из-за того, что ее до сих пор не нашли, как и все остальные в Колтон-Кум.

Интересно, не проходила ли здесь недавно и Дженни и не поступила ли она схожим образом…

– Доброе утро, Тереза, – говорю я, входя в почтовое отделение и снимая газету с полки. Бегло просматриваю ее, затем кладу на стол.

– Обычно не вижу вас в это время дня, – говорит она. – Выходной?

– Типа того. Решил сегодня поработать из дома.

– Хотя работы, видать, немного, – говорит она со смешком, указывая на газету.

– А-а, просто решил устроить небольшой перерывчик. Захотелось свежего воздуха и улыбки, поэтому и решил заглянуть к своей любимой почтальонше.

– Ах, лесть заведет вас куда угодно, – подмигивает Тереза. Ей уже под шестьдесят, и она будет здесь до тех пор, пока способна физически справляться с этой работой. Тереза унаследовала почтовое отделение от своего отца – сейчас это уже третье поколение наших деревенских почтальонов. Но, к сожалению, на Терезе все и заканчивается. У нее и ее покойного мужа детей так и не было. Она часто задумывается о том, что будет с этим местом, когда ее не станет, надеясь, что кто-нибудь из местных жителей перехватит у нее эстафету. Это почтовое отделение всегда было настоящим эпицентром Колтон-Кум – было бы просто ужасно потерять его. Хотя, если как следует подумать, то это может быть очень интересный проект…

Мои мысли потекли не в том направлении – надо вспомнить, зачем я здесь.

– Тереза, вы наверняка знаете… – начинаю я.

На ее лице появляется выражение радостного возбуждения.

– Возможно, – смеется она. – Я знаю абсолютно все.

Это ее заявление заставляет меня прикусить язык, холодная дрожь пробегает у меня по спине. Знает ли она обо мне и Оливии? О том, что об этом узнала Дженни? Избавляюсь от этого нехорошего чувства и продолжаю.

– Хоть убейте, никак не могу вспомнить фамилию пары, которая жила в нашем доме до нас. А вы?

Тереза подносит руку к губам, делая паузу, чтобы подумать. Жду в предвкушении того момента, когда ее нахмуренный лоб разгладится, давая знак, что она вспомнила.

– Знаете, – произносит наконец Тереза, – они держались особняком – никогда по-настоящему не участвовали в местной общественной жизни. А фамилия у них была какая-то странная, насколько я помню… что-то там связанное с едой.

Пристально наблюдаю за Терезой, пока в голове у нее крутятся шестеренки. Если она не сумеет помочь, то кто-то из местных адвокатов – наверняка. Несколько жителей деревни выступали против постройки нового дома. У юристов обязательно должны храниться их личные данные. Однако это не значит, что у них найдутся фамилии покупателей. Мне придется обратиться к адвокатам, которые занимались продажей, – попросить их показать передаточные документы. Хотя все-таки надеюсь, что Тереза – это более быстрый путь.

– Не берите в голову, Тереза. Это наверняка придет к вам как-нибудь посреди ночи – такое частенько случается.

– Так вот почему Дженни бродит по ночным улицам в пижаме! Потому что она что-то вспомнила? – Она подает это как шутку, но я не могу скрыть глубокое потрясение, отразившееся у меня на лице. Я и понятия не имел, что кто-то еще видел ее во время одного из этих «событий». Заикаюсь и путаюсь в словах в ответ, не в состоянии связать фразу воедино.

– О, да не переживайте вы так, лапочка. Мой Гарольд тоже этим страдал. Жуткое дело – иногда по ночам он вдруг начинал орать на весь дом, и я частенько ловила его на том, что он выходит из дома голым!

– О, да неужели? – Понятия не имею, как теперь себя вести. Я и представить себе не мог, что Дженни видели во время ее ночных вылазок.

Когда ухожу, Тереза кричит мне вслед:

– Баттернат![15] – Вид у нее торжествующий. – Говорила же, что это как-то связано с едой!

Возвращаюсь к столу.

– Какая вы молодец, – говорю. Однако это не та фамилия, что указана на конвертах. – У них были дети?

– Нет, насколько я помню, – говорит Тереза. – Жители деревни еще удивлялись, зачем им такой большой дом, если они будут жить только вдвоем.

– Может, как раз поэтому они в нем особо и не задержались… Наверное, купили недвижимость лишь для того, чтобы перепродать ее и как следует заработать.

– Ох уж эти пришлые… – бормочет Тереза. – Все мы были так рады, когда этот дом достался вам с Дженни! По крайней мере, у вас в этих краях есть своя история, с вашей сестрой и всем прочим.

– Я тоже доволен, – улыбаюсь я. – Не думаю, что вам пришло в голову и имя?

– По-моему, имя было короткое… какое-то расхожее, понимаете?

Не хочу забивать ей голову именами, в надежде на то, что случайно назову правильное, так что помалкиваю, пока она думает.

– Джоан… Нет, это не то. Может быть, Джин? Простите, Марк. Мне кажется, что я надорвала свои старые извилины этой фамилией.

– Ха! Без проблем. Вы мне очень помогли, спасибо. Хорошего дня, – говорю я, кивая ей и направляясь к двери. Фамилия, может, и не совпала, но, по крайней мере, предложенные Терезой варианты имен чем-то схожи. Вероятность того, что письма – и браслет – принадлежат предыдущим владельцам, все еще не снимается со счетов.

Прохожу уже полпути по улице Оливии, прежде чем остановиться как вкопанный. У ее дома стоит машина, припаркованная на двойной желтой полосе, запрещающей остановку и стоянку. Что-то подсказывает мне, что это полицейский автомобиль без опознавательных знаков. Стою и смотрю, как из дома Оливии выходят два человека. Женщина, одетая в серый брючный костюм, и мужчина в темной пиджачной паре медленно идут к припаркованной машине. Детективы. Женщина пару раз озирается по сторонам, прежде чем скользнуть на пассажирское сиденье, и на долю секунды наши взгляды встречаются. Натужно сглатываю, но не отворачиваюсь – это может вызвать у нее подозрения. Она поворачивается к своему напарнику, они вроде обмениваются несколькими словами, после чего он отстраняется. Готов поклясться, что буквально чувствую на себе ее взгляд, когда они проезжают мимо. Машина разворачивается и во второй раз проезжает мимо меня, прежде чем направиться вверх на подъем и исчезнуть из виду.

Может, они только что принесли партнеру Оливии дурные вести?

Может, сейчас они уже ищут убийцу?

Глава 41

Чтение показаний сотрудников полиции, проводивших расследование, и описание убийства Полом Слейтером его первой жертвы из стенограмм судебных заседаний не затрагивают эмоциональную сторону – психологию его действий. Просто указаны сухие подробности – основные моменты подготовки к похищению Харриет Дженнингс и способ убийства на основании отчета о вскрытии. Холодные неопровержимые факты. Сам же Пол Слейтер описывает это свое первое убийство совсем по-другому.

«Я наблюдал за ней некоторое время, – рассказывал он мне. – Я уже не раз слышал о ней – как она занималась проституцией, оставляя своего ребенка дома совсем одного, в то время как сама раздвигала ноги перед любым обладателем толстого кошелька. Она вызывала у меня отвращение. Ребенка нужно было спасать, такая мать не обеспечила бы ему хорошей жизни. Так что я забрал ее. Видите ли, в ней не было абсолютно ничего особенного – просто чрезмерно накрашенная женщина без чувства собственного достоинства. Вообще-то мне было жаль ее. Я сделал ее лучше. Когда я закончил с ней, она стала красивей. Чище. Непорочней. Я оказал ей услугу».

* * *

Пол вроде остался доволен новым отрывком, который я ему показала – я назвала его «РПИ», сокращенно от «работа в процессе исполнения». Я много чего прочла о писательском труде, поэтому стараюсь использовать правильный язык – то, что позволяет мне выглядеть маститым профессионалом. Однако предпочла выдать себя за новичка в этом деле, чтобы скрыть любые пробелы в моих знаниях – на случай, если он задаст мне какой-нибудь вопрос, на который я не смогу ответить. Пол спросил, не могу ли я подправить часть о его первой жертве. Я согласилась. Ясно, что я этого не сделаю. К тому времени, как он решит, что я закончила первый черновой вариант, я уже получу от него все, что мне нужно, так что это не будет иметь никакого значения.

Ушел целый год на исследования, планирование этой части, размышления о том, как я собираюсь заставить серийного убийцу открыться мне. Я не имею никакого отношения к средствам массовой информации, я не журналистка и не писательница. Однако я – привлекательная женщина, а Пол Слейтер просидел в тюрьме уже тридцать три года. Мне подумалось, что ему наверняка очень одиноко. Никто его не навещал – я достаточно легко это выяснила, так что он должен был сразу ухватиться за возможность узнать меня поближе.

Мой первоначальный путь к нему лежал через любовный интерес. Сама только мысль об этом вызывала у меня и отвращение, и возбуждение одновременно. Хотя, несомненно, в этом смысле этот человек никоим образом меня не интересовал; я была в полной безопасности, зная, что мне никогда не придется заниматься с ним «кое-чем». Вдруг выйти на волю ему не светило, и, к счастью, супружеские визиты в Великобритании не в моде. Все это вполне можно было изобразить в телефонных звонках и письмах, если б пришлось. И даже при личной встрече – кокетство было навыком, который я давным-давно отработала, чтобы получать то, чего мне хочется. Кроме того, и одеться можно было бы вызывающе – я не сомневалась, что это тоже оказало бы свое действие.

Психологи полагали, что, если б его не поймали, Пол Слейтер, скорее всего, продолжил бы убивать, но при этом считали, что его последняя жертва ознаменовала собой смену предпочтительной цели. Это был один из моментов, которые я особо хотела обсудить с ним – для «книги», естественно.

Однако, когда до этого дошло, сидеть лицом к лицу с этим человеком оказалось более нервирующим делом, чем я ожидала, и мне потребовалось целых два визита, прежде чем я обрела достаточную уверенность – убедилась, что на его лице нет ни тени узнавания, ни единого намека на недоверие, – чтобы начать задавать вопросы, ответы на которые мне требовались. Это довольно утомительно, когда приходится записывать от руки все в точности, как он говорит, – по понятным причинам я не могу принести с собой в тюрьму какое-либо оборудование для записи наших разговоров. Я знаю, что многого мне просто не удается записать. Сразу по возвращении домой я расшифровываю свои заметки и то, что отложилось в памяти, стараясь изложить все это на бумаге как можно ближе к его словам.

После сегодняшнего визита я смогла вычеркнуть один из ключевых вопросов из своего списка. Сегодняшний день был отмечен победой. Прорывом. Думаю, он начинает по-настоящему мне доверять. Надеюсь, уже совсем скоро я смогу спланировать свой следующий ход.

Глава 42

Дженни

Когда въезжаю на нашу подъездную дорожку, рядом с «Ауди» Марка припаркована еще одна машина, поэтому я паркуюсь позади «Ауди», чтобы у этой другой машины было где развернуться и не пришлось сдавать задним ходом. Улочка у нас довольно узкая, выезжать на нее задним ходом особо не рекомендуется. Синий «Воксхолл» мне незнаком, и на крыльце никого нет – а значит, его владелец наверняка сейчас находится в моем доме.

– Вылезайте, дети. Давайте заходите – и сразу по своим комнатам, чтобы сделать домашнее задание.

– Мне нужна помощь с математикой, – говорит Элфи.

– Сначала попробуй сам, лапочка. – Вытаскиваю рюкзачки и передаю их Элле и Элфи.

– А у меня сегодня нет никакой домашки, – упрямо говорит Элла.

– Вот и прекрасно. Тогда просто немного почитай. – Понимаю, что говорю коротко и отрывисто, но нервное чувство тяжести где-то внизу живота – это предупреждение о том, что что-то происходит. Внутреннее чутье обычно меня не обманывает. Медленно подхожу ко входной двери, почти боясь увидеть того, кто внутри. В данный момент я обрадовалась бы даже и Бретту. Неизвестность вызывает гораздо большую тревогу.

Едва ступив в прихожую, различаю несколько отчетливых голосов, доносящихся из кухни. Один – Марка, два остальных – один мужской, другой женский – мне незнакомы. Дети спешат на эти звуки, явно стремясь поскорей увидеть папу. Вздыхаю, недовольная немедленным пренебрежением моими распоряжениями, отданными всего несколько секунд назад. Не спешу вслед за ними – сначала пытаюсь разобрать, о чем идет речь. Но теперь, когда туда вбежали дети, разговор все равно прекратился.

Нерешительно колеблюсь; ноги не хотят сдвигаться с места, но у меня нет выбора. Мне нужно войти в кухню.

Женщина, одетая в серый брючный костюм, охряного цвета блузку под расстегнутым жакетом и туфли-лодочки на удобном каблуке, стоит прислонившись к кухонной стойке. Ее взгляд сразу перелетает на меня, когда я вхожу, и она отталкивается от стойки и встает прямо, словно в комнату только что вошел ее начальник. Ее рука мгновенно протягивается ко мне, когда она делает несколько уверенных шагов вперед.

– Детектив-сержант Дэвис. – От ее отрывистой манеры говорить у меня переворачивается желудок. Пожатие у нее крепкое, темно-карие глаза пристально смотрят на меня. Мы одного роста и телосложения, но она выглядит на добрых несколько лет моложе меня; ее оливкового оттенка лицо – располагающее и чистое, морщинки вокруг глаз едва заметны, в отличие от моих. – Мы только что сообщили вашему мужу, что пришли сюда по результатам подомового обхода, предпринятого нашей опергруппой в субботу, – говорит она, и ее широкая улыбка кажется слишком уж непринужденной, слишком уж заученной. Несомненно, это часть ее репертуара. Это такая же улыбка, какую я до сих пор помню еще с детства, и она вызывает у меня дрожь, поскольку мало чем отличается от тех, которые остались у меня в памяти. Бросаю на Марка нервный взгляд, но он лишь пожимает плечами.

– Дженнифер Джонсон, – говорю я с уверенностью, которой совсем не чувствую.

– А я детектив-констебль Бишоп, – представляется мужчина. Руки он мне не протягивает, просто остается сидеть за моим столом. Лицо у него совершенно гладкое, ни намека на щетину. Вероятно, он лишь недавно вышел из юношеского возраста, от силы лет двадцати с небольшим. Его костюм, вроде на размер больше, чем требуется, выглядит так, как будто куплен в «Некст»[16]. Тот факт, что Бишоп не встал, чтобы поприветствовать меня, наводит на мысль, что он либо относительный новичок в полиции, либо просто плохо воспитан.

– Чем мы можем помочь? – Снова смотрю на Марка, ища поддержки или успокоения, или просто каких-то слов в знак согласия, например: «Да, детективы, так мы можем чем-нибудь помочь?» Но он оставляет меня в замешательстве, просто глядя словно сквозь меня. Интересно, как долго они здесь находятся – насколько продолжительный разговор состоялся у них до моего прихода? От этой мысли у меня пересыхает во рту, и я с трудом сглатываю. Марк рассказал им о моих отключках? О том, что я вполне могла бродить по деревне в ту ночь, когда похитили Оливию?

– Да, я очень надеюсь, что сможете, – отвечает детектив-сержант Дэвис. Не могу точно определить акцент – выговор у нее определенно не местный. – Как вам известно, полиция проводила подомовые обходы, и один из таких визитов позволил выявить кое-что… интересное. Мы здесь для того, чтобы это прояснить.

Ее голос заглушается шумом крови у меня в ушах. Наверное, это как-то связано с камерой наблюдения Кэролайн Брюер.

– Ну конечно. Мой муж не предложил вам кофе или чаю, детективы? – Это попытка выиграть время, но также и то, что я считаю правильным в данной ситуации. Именно так поступила моя мать, когда к нам явилась полиция. О боже… Детективы уже в курсе, кто я такая?

– Не нужно, спасибо, – говорит сержант Дэвис. – Это не займет много времени.

На миг расцветает оптимизм. Улыбаюсь и жду вопроса.

– Где вы находились в… – Она делает паузу, доставая из кармана электронный блокнот, и в ходе этой паузы мой разум успевает заполнить все пробелы. Где я находилась в ночь похищения Оливии? Но они ведь и так это знают, поскольку я уже отчиталась перед их коллегами еще в субботу.

– …В ночь на пятницу, двенадцатого августа? – Детектив-сержант Дэвис вновь концентрирует свой взгляд на мне.

– О, даже не знаю, – отвечаю я, искренне озадаченная. Я была совершенно убеждена, что меня будут расспрашивать про тот временной промежуток, когда похитили Оливию, а не про ночь за несколько дней до этого. – Это же было две недели назад.

– Да, но может, вы ведете дневник? Или у вас что-то отмечено в мобильном телефоне? – услужливо подсказывает она, а потом ждет, пока я проверяю. На этот день или вечер ничего не записано, но у меня такое чувство, что мне не стоит признаваться в этом.

– В моем телефоне ничего такого нет, но, боюсь, я особо не пользуюсь приложением «Календарь». – Это чистая правда, так что записывать ей нечего.

– А как насчет вас, мистер Джонсон? – вступает в разговор детектив-констебль Бишоп. Он все еще сидит, но его блокнот уже лежит на столе, а выражение лица у него теперь более серьезное. – Может, у вас имеются какие-то записи за этот вечер?

После секундного колебания Марк дает свой ответ. В этот крохотный промежуток времени я сознаю, что он не собирается даже попробовать мне помочь. И он этого не делает. С убежденностью в голосе, от которой по спине у меня пробегают мурашки, просто заявляет:

– Нет. В моем календаре нет ничего насчет Дженни. Правда, эта дата отмечена, но я полагаю, что это связано с чем-то другим. С какой-нибудь встречей или чем-то в этом роде, я думаю.

– Встречей поздно вечером?

– И вправду не готов сказать, простите. Никак не могу припомнить. – Теперь он предпочитает практически уклоняться от ответа. Мое разочарование, судя по всему, ясно читается у меня на лице, поскольку Марк смотрит на меня, слегка прищурив свои голубые глаза. Чувствую, что он пытается безмолвно извиниться передо мной, но толку-то мне сейчас от этого? Мои внутренности словно в огне. Я сейчас совсем одна. А мой муж только что посадил меня прямо в дерьмо.

– Ну что ж, ладно – может, вам все-таки удастся это выяснить. Это было бы полезно для нашего расследования.

– Да, конечно, – говорит Марк.

Детектив-сержант Дэвис вновь переключает внимание на меня.

– Миссис Джонсон… Дженнифер. – Она приветливо улыбается. Прелюдия к болезненному укусу, который я вот-вот получу. – У нас есть кое-какие записи с камеры наблюдения, расположенной напротив дома Оливии Эдвардс, на которых женщина, подходящая под ваше описание, прячется у нее в саду.

В том, как она произносит «прячется», ощущается явная угроза, и мои ноги вдруг становятся ватными, словно больше уже не способны держать меня. Однако если я сейчас сяду, это будет выглядеть не лучшим образом, поэтому напрягаю колени в надежде, что не повалюсь кучей на кухонный пол. Отныне мне следует действовать осторожней и обдуманней. Молнией поражает осознание того, что мне, наверное, вообще не следовало ничего говорить. Надо вести подобный разговор в присутствии адвоката или типа того, потому что такое направление расспросов – это уже не просто сбор информации. Они пытаются привязать меня к дому жертвы незадолго до ее похищения. Пытаются надурить меня. Как они надурили моего отца. Я знаю, что тот рассказывал на суде, как копы охотились за ним, как пытались манипулировать им и моей матерью, вынуждая их говорить то, что выставляло его в невыгодном свете. Вроде уж хуже света серийных убийств, в котором его выставляли, ничего быть не может, но его адвокат все-таки сумел отвести часть улик из-за способа, которым они были получены, заявив, что с моего отца можно было бы снять обвинения в некоторых убийствах, если б полиция провела допросы честно и согласно существующим предписаниям.

Да, мой отец убил нескольких женщин – но часть этих эпизодов вполне могла бы сойти ему с рук, если б его адвокат присутствовал уже при первых допросах. И хоть он и вправду ответственен за каждое из убийств, в которых его обвиняли, факт в том, что по закону ему, скорее всего, не пришлось бы нести ответственность за все до единого.

Однако если я сейчас заявлю, что не стану разговаривать без адвоката, то сразу привлеку к себе внимание. С таким же успехом можно приделать к башке стрелку с надписью «виновна». «Отвечай неопределенно и расплывчато, не говори ничего конкретного!» Пока я не узнаю больше об отснятом камерой наблюдения материале, не хочу категорически утверждать, где я была или не была, и играть им на руку.

– Подходит под мое описание? – Я склоняю голову набок. – В каком это смысле?

Перехватываю взгляд, которым обмениваются оба детектива.

– Примерно вашего роста, худощавого телосложения, медно-русые волосы до плеч, – отвечает Дэвис. – Похоже на то, что сначала вы проходите мимо дома Оливии Эдвардс, а затем вдруг возвращаетесь и нерешительно стоите перед ним несколько секунд, прежде чем войти в сад.

– Вы, наверное, хотите сказать, что все это проделывал человек на записи. Откуда вам знать, что это была я, детектив? – Спокойствие у меня в голосе никак не отражается на моем теле. Пульс молотит как сумасшедший, легкие горят огнем. Как она посмела так это сформулировать? Хочу сказать им, чтобы они немедленно уходили.

– Да, конечно. Человек на записи, – повторяет она. – Итак, не можете ли вы припомнить, что находились возле дома Оливии в указанное время?

– Нет, ничего такого не припоминаю. Вообще не пойму, с какой это стати мне слоняться без дела возле ее дома, и понятия не имею, что я могла делать у нее в саду.

– Вы с потерпевшей не были подругами или хорошими знакомыми?

Пожимаю плечами.

– Да не сказала бы. Мы практически не общались. – Уже начинаю терять терпение. Собираюсь предложить им, если они хотят и дальше меня допрашивать, продолжить допрос у них в полиции. И что, наверное, им следует ознакомить меня с моими правами. Но они словно читают мои мысли. Детектив-констебль Бишоп отодвигает свой стул и встает.

– Спасибо, что уделили нам время, Дженнифер, – произносит он.

Открываю было рот, чтобы что-то ответить, но сразу передумываю. Надеюсь, их попытка что-то раскопать не удалась – я ни в чем случайно не проболталась и не дала им то, за чем они пришли. Придется им приложить больше усилий.

Когда они уходят, поворачиваюсь к Марку:

– Спасибо за поддержку!

– Послушай, я просто не знал, что сказать! Прости. Я мог бы только ухудшить ситуацию, если б что-нибудь брякнул.

– Каким образом ухудшить, Марк? Они явно считают, что это я была в саду Оливии за неделю до ее похищения. И думают, что я могла иметь к этому похищению какое-то отношение. То, что ты даже и не подумал поддержать меня, выглядит просто замечательно, не правда ли? Или ты тоже предположил, что это могла быть я? – Гнев насквозь пропитывает мои слова, когда я практически выплевываю их. – Давай посмотрим правде в глаза: как только полиция спросила нас об этом в субботу, ты сразу подумал, что это наверняка меня видели у Оливии.

– Это несправедливо, Джен. И вообще-то, хоть мы сейчас и в настроении разбрасываться обвинениями, может, я и вправду практически уверен, что это ты на той записи. Потому что это было бы далеко не впервые, и даже Тереза с почты видела, как ты поздно ночью бродила по деревне в одной пижаме во время твоих предполагаемых отключек.

– Предполагаемых отключек, говоришь? Вот оно что… Понимаю. Теперь все это выплывает наружу, не так ли?

– Ну, это ты мне сама скажи, Джен. Это ведь ты вроде как что-то утаиваешь на этот счет.

Вскипевшие в глазах горячие слезы текут по моему лицу. Гнев и страх – сильнодействующая смесь.

– Мамочка? – звучит позади меня тихий голосок, и, обернувшись, я вижу Элфи – его изумленное лицо с широко раскрытыми глазами. – Почему ты кричишь?

– Да уж, Джен, – шипит Марк. Он подходит вплотную и склоняется ко мне. – Почему ты кричишь? – Его жаркое дыхание обдает мне ухо. – Потому, что я задел тебя за живое?

Отстраняюсь, свирепо глядя на него.

– Да ничего-то ты обо мне не знаешь! – шиплю в ответ.

– На этом и сойдемся. – Марк протискивается мимо меня и берет Элфи за руку. Слышу, как он тихо разговаривает с нашим сыном, когда ведет его наверх, оставляя меня в полном одиночестве, вдруг охваченную чувством своей полной беззащитности.

Глава 43

Дженни

Его руки, хотя и большие, были нежными, когда он кропотливо расправлял и разделял крылышки, аккуратно и симметрично закрепляя их. Она наблюдала за этим, словно загипнотизированная, полная жутковатого благоговения перед тщанием отца и его вниманием к деталям. Ей нравилось выражение его лица, когда он работал, – спокойное, умиротворенное. И то, как он иногда посматривал на нее. Попятившись от двери, она случайно задела локтем за дверной косяк и непроизвольно охнула от боли. Быстро прикрыла рот рукой, но было уже слишком поздно. Выражение отцовского лица мгновенно переменилось. Он оскалился, как это делала соседская собака, проходя мимо ворот, а щеки его покраснели. Руки с силой хлопнули по столу, смахнув бабочку на пол.

– А теперь посмотри, что ты наделала!

Глаза Джейн тут же наполнились слезами, и она попятилась, боясь отвести взгляд от папы.

– Прости, прости, я просто хотела посмотреть…

Его лицо сразу же смягчилось – словно щелкнули выключателем.

– Думаю, в любопытстве нет ничего плохого, – произнес отец. – Иди-ка сюда. – Он улыбнулся и поманил ее к себе. Снова расслабившись, Джейн подошла ближе. – Хочешь посмотреть, как это делается?

– Да, очень хочу!

– Нам придется взять другой образец – этот уже испорчен. Сходи-ка за своим пальто. Но только не шуми. Постарайся, чтобы твоя мама не видела тебя и не слышала. Все ясно?

– Да, папа.

Вскоре она вернулась уже в пальто, застегнутом на все пуговицы.

– Это будет один из наших секретов?

– Да, моя принцесса. Именно так.

* * *

Холод просачивается сквозь тонкую ткань, понемногу приводя меня в чувство.

Я в садовом сарае.

Почему я здесь? Последние несколько раз я просыпалась на кухонном полу, но совершенно не помнила, где была во время своих отключек. Интересно, не забредала ли я всякий раз в этот сарай, едва выбравшись из дома? Оглядываюсь в тусклом свете луны. Насколько могу судить, все выглядит точно так же, как и обычно, – все на своих местах. Взгляд падает на черную керамическую фигурку кошки, торчащую из-под деревянной скамейки. Не сразу узнаю ее, но, наверное, это Марк засунул ее туда. Нахмурившись, подползаю к ней и беру в руки. И в этот момент меня словно встряхивает от промелькнувшего в голове воспоминания – тяжесть в руках кажется смутно знакомой. Собираю ли я первые подвернувшиеся под руку предметы из чужих садов во время своих провалов в памяти? Мой разум слишком устал, чтобы и дальше размышлять об этом, поэтому я заталкиваю фигурку на место и встаю.

Могу предположить, что этот последний эпизод стал следствием визита полиции и отнюдь не благосклонного настроя Марка. Его обидные слова, то, как ожесточилось его лицо, когда он тогда смотрел на меня, все не шли у меня из головы, пока я лежала без сна рядом с ним. Даже во время проблем, которые возникли у нас после его измены, Марк не вел себя так по отношению ко мне. Что-то треснуло – сломалось. Не уверена, что мы оправимся от этого. Положим, мы все еще и спим в одной постели, но не можем быть более далеки друг от друга. Готова поспорить, что и общая постель – это тоже ненадолго. Это худшее состояние, в котором когда-либо пребывал наш брак, и я не вижу никакого пути впереди. Даже если сейчас честно расскажу о причинах своего недавнего поведения, это ничего не изменит – возможно, лишь ухудшит ситуацию. Убьет наш дышащий на ладан брак насмерть.

Все тело кажется жутко тяжелым, словно меня в буквальном смысле придавило чем-то увесистым. Подхожу к окну. Вижу силуэт дома на фоне темно-синего неба. Значит, еще ночь – или, по крайней мере, очень раннее утро. Я полностью потеряла всякое представление о времени. Осмотрев себя, нахожу царапины на руках – они щиплются, когда провожу по ним кончиками пальцев. Свежие, обозначенные крошечными капельками крови, словно пунктиром, но поверхностные. И, насколько я могу судить, оставлены они не человеческими ногтями. Делаю медленный вдох. Это уже кое-что. Тем не менее, мне каким-то образом удалось получить их, и тот факт, что они оставлены не человеком, говорит о том, что нанесены они каким-то животным. Итак, теперь вопрос в том, что же я такого сделала, чтобы заслужить это, и что случилось в итоге с данным животным?

Нет никаких свидетельств того, чтобы в сарае побывала хоть какая-то живность. Еще раз осматриваюсь по сторонам и окончательно убеждаюсь в этом. Вообще-то все выглядит чистенько и опрятно, и я явно ничего не потревожила. Самое время прокрасться обратно в дом. С каждой новой отключкой проделывать это все сложней, поскольку они становятся все более частыми, и мне все чаще приходится сталкиваться с трудностями, которые в результате возникают. Надо, наверное, завести нечто вроде «тревожного чемоданчика», как у военных, и держать его наготове в сарае – с чистой пижамой, влажными салфетками, чтобы привести себя в порядок, и парой туфель, чтобы опять не перепачкать ноги в грязи. Это, по крайней мере, помогло бы сэкономить время, и не пришлось бы целую вечность торчать в ванной в необъяснимое ночное время. Делаю себе мысленную пометку озаботиться этим, когда на цыпочках иду по холодной, влажной траве и захожу в дверь со стороны заднего дворика. Она открыта, как это бывало всякий раз, когда я оказывалась снаружи, так что, должно быть, именно так я и выхожу из дома в таких случаях.

Пробираюсь к лестнице; мои босые ноги тихо шлепают по мраморному полу. Телефона при мне нет, поэтому посветить нечем – не могу позволить себе включить верхний свет, поэтому держусь рукой за стену, когда на ощупь возвращаюсь в спальню.

Едва только достигаю верхней ступеньки, как вспыхивает яркий свет, ослепляя меня.

– Ну и где ты была на сей раз? – Голос Марка, глухой и резкий, пугает меня.

– Черт, Марк… Что ты тут делаешь?

– Я первый спросил, – говорит он, направляя фонарик мобильного телефона мне прямо в лицо.

Поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза, быстро моргая.

– Можешь убрать эту штуку? – Прищурившись, прохожу мимо него, но он хватает меня за руку, разворачивая лицом к себе.

– Нам нужно поговорить. Прямо сейчас. – Марк тащит меня обратно к лестнице, и я неуклюже ковыляю за ним, путаясь в собственных ногах.

– Ты можешь остановиться? – Слезы щиплют мне глаза. Он никогда раньше не применял ко мне силу. Это пугает меня, его гнев чуть ли не осязаем. В этот момент мне и вправду кажется, что он просто ненавидит меня.

Марк выводит меня за руку в коридор и тянет в сторону гостиной.

– Ладно, сядь-ка сюда, – приказывает он, грубо толкнув меня так, что я падаю на диван. – И мы не двинемся с места, пока ты мне все не расскажешь.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Не прикидывайся дурочкой, Джен! Ты чертовски хорошо знаешь, что я имею в виду. У тебя была очередная отключка. Где ты проснулась?

Обдумываю свой ответ. Вроде можно вести себя честно, поскольку я знаю, что в сарае больше нет ничего компрометирующего. Мне нужно как следует взвесить возможные последствия любого ответа – я понимаю, что сейчас меня будут допрашивать почище, чем в полиции.

– В сарае, – попросту отвечаю я.

– Правда? – Тон у него недоверчивый. Качаю головой, глядя ему в лицо и не видя на нем ничего, кроме презрения.

– Да. Правда. Так что переживать не о чем, так ведь? – огрызаюсь я на него.

– Знаешь, тебя видели в деревне, а это значит, что ты уже зашла гораздо дальше, чем пытаешься меня уверить.

У меня отвисает челюсть, я пытаюсь скрыть свое изумление, уйдя в глухую оборону.

– Пытаюсь тебя уверить? Ты ведь знаешь, обычно я понятия не имею, где оказываюсь во время своих отключек, но я не лгу тебе, когда говорю, что была в сарае, – просто это все, что я могу сейчас припомнить.

– Нет. – Марк начинает расхаживать по гостиной. – Я так не думаю. Ты что-то скрываешь от меня, Джен. Я точно знаю. Почему ты не доверяешь мне настолько, чтобы рассказать?

– Ну, если ты собираешься поднять вопрос о доверии…

– Хватит! – Он бросается ко мне, крича мне прямо в лицо, капельки слюны попадают мне на щеки. – Прекрати! Перестань переваливать все на меня, из-за одного-единственного моего косяка, про который ты никак не можешь забыть! Сейчас речь идет про тебя. И про то, чувствую ли я, что мои дети в этом доме в полной безопасности.

Шок отбрасывает меня назад – с таким же успехом Марк мог бы ударить меня. О чем это он говорит?

– Наши дети сейчас, равно как и всегда, в полной безопасности, Марк, – медленно и тихо шиплю я эти слова. Как он смеет сомневаться в их безопасности?

– Увы, Джен. Я с этим не согласен. А поскольку ты, похоже, неспособна сказать правду, придется мне самому быть тем, кто их защитит.