В такие дни сидеть в гамаке между яблонями было некомфортно, к тому же Катька стыдилась пьяного отца, который мог появиться на крыльце в одних трусах – семейных и крайне несвежих – и нести какой-то пьяный бред, щедро перемежаемый матом.

Находясь внутри своих воспоминаний, яблоко Лика съела с семечками и хвостиком, потянулась, чтобы сорвать следующее.

Взгляд ее скользнул чуть в сторону, к кустам черной смородины у самого забора. Там что-то белело. Закончив операцию с яблоком, которое она тут же надкусила, Лика сделала шаг, второй и присела, разглядывая неожиданную находку. Не веря собственным глазам, она протянула руку, раздвинула давно не кошенную траву, взяла в руки предмет, оказавшийся… африканской маской.

Точно такую же она видела совсем недавно в доме доктора Ермолаева. Лика голову бы дала на отсечение, что сейчас держала в руке маску народа Lega. Вогнутое сердцевидное лицо со слегка выступающим лбом, узким носом и щелевидными глазами и приоткрытым ртом было щедро натерто каолином, то есть белой глиной. Это была небольшая маска, предназначенная для ношения на руке в качестве иерархического знака, фактически заменяющего документ. И уронить или просто оставить ее здесь мог только один человек – доктор Ермолаев.

Красные кеды… Маска… Все эти факты прочно увязывались в единую логическую цепочку, подтверждавшую, что именно Дмитрий Владимирович и есть тот самый человек, который прятался за воротами и ударил Лику по голове. Но зачем он маску-то оставил? В этих действиях не было никакого смысла. Ни малейшего.

– Луша, иди сюда, – услышала она голос Антона.

Голос был какой-то странный. Не выпуская свою находку из рук, она пошла к противоположной части забора, слева от входа, где в напряженной позе стоял Таланов и смотрел куда-то вниз. Тоже что-то нашел? Еще одна маска? Подойдя ближе, Лика увидела, на что именно он смотрит.

Женское тело в розовом купальнике лежало лицом вниз, как тогда, когда Лика видела его в прошлый раз – в ночном бассейне. Белокурые волосы, тогда распластанные, словно водоросли, по поверхности воды, теперь беспорядочно рассыпаны по разросшейся из-за отсутствия хозяйского пригляда траве. Неестественно вывернутые ноги и руки никак не могли принадлежать живому человеку. Лике пришлось вдохнуть-выдохнуть, еще раз и еще, прежде чем она поняла, что у забора бывшего участка Батуриных лежит резиновая кукла.

– Вот он, твой второй «труп», – с удовлетворением в голосе заявил Антон. – Теперь понятно, что тело в бассейне тебе не привиделось, просто из-за большого расстояния ты не поняла, что это секс-игрушка, приняла ее за человека. Я в первое мгновение, кстати, тоже так решил. Это кукла очень высокого качества.

– Но зачем? – Лика не высказала, а скорее простонала свой вопрос. – Зачем подкидывать куклу в бассейн? Для того чтобы я приняла ее за тело? Зачем быстро вытаскивать ее из воды, пока я бегаю за помощью?

– Чтобы выставить тебя эмоционально нестабильной и подорвать доверие к твоим показаниям, – серьезно ответил Таланов. – Наш убийца, спрятав тело Панфиловой, видимо, надеялся, что его не сразу найдут. Мальчишек, которые будут играть в прятки на заброшенной даче, он не взял в расчет. Это вряд ли кто-то вообще мог предвидеть. Если человек две ночи подряд сообщает о найденном трупе, который потом исчезает, то его начинают считать неадекватным. А, значит, все, что ты скажешь после этого, обязательно будет подвергнуто сомнению.

– Но твой Вадим уже понял, что я говорила правду. И женщина-следователь, которая протоколировала мои показания в морге сегодня ночью, тоже.

– Да, но это результат случайности. Просто Панфилов сообщил об исчезновении жены, ее тело нашли, и в результате твоя правота стала очевидна. Но могло быть и иначе. Особенно если бы ты никуда не лезла, не поднимала материалы старого дела, не встречалась с вышедшим на свободу преступником из той четверки и Марлицким, через столько лет наконец-то решившим сказать правду. Если бы не твой приезд сюда и не твое активное желание выяснить, как все было на самом деле двадцать лет назад, преступник был бы в гораздо большей безопасности. И это наводит меня на тревожные мысли.

– Какие?

– Не понимаешь? О том, что теперь в реальной опасности находишься ты.

– Да брось ты! – Лика даже засмеялась от такого нелепого предположения. – Все в округе знают, что я совершенно ничего не помню о событиях той ночи, когда погибла Регина. Да, я нашла тело Кати и действительно видела в бассейне тело, оказавшееся резиновой куклой, но это ни на шаг не приближает нас к разгадке обоих преступлений. Кстати, посмотри, что нашла я.

Она протянула Антону каолиновую маску, при виде которой он длинно присвистнул.

– Дела-а-а. Что ж, давай звонить Вадьке.

О чае, пирогах и крыжовенном варенье пришлось забыть. Приехавшая оперативная группа изъяла найденные Ликой и Антоном резиновую куклу и каолиновую маску, записала их объяснения, пожурила за то, что они залезли без спросу на чужой участок. Объяснение про алтайку вызвало у капитана Спиридонова скептическую усмешку, впрочем, как и у следователя по делу об убийстве Екатерины Панфиловой.

Следователем была женщина лет тридцати, может быть с небольшими «копейками», но точно моложе Лики. И не скрывала, что заезжая любопытная фифа ее раздражает. Впрочем, на профессионализме это не сказывалось. Ликино сообщение о том, что двумя днями раньше она получила здесь удар по голове, восприняла со всей серьезностью. О красных кедах и коллекции африканских масок доктора Ермолаева следователь Мария Олеговна тоже послушала с интересом, признав, что, пожалуй, к доктору у нее появились некоторые вопросы, которые она ему обязательно задаст.

Когда все оперативные действия закончились и Антон запер ворота снаружи, оперативники уехали, а Мария Олеговна прошла вместе с Ликой и Талановым обратно во двор к Светлане и Николаю, чтобы поговорить о том, что они видели или слышали из-за соседского забора.

Разумеется, все гости, включая Ермолаева, к этому часу уже разошлись. Светлана убирала со стола.

– Ой, а я уж решила, что вы не придете, – сказала она. – Сейчас чайник подогрею и пироги достану.

– Спасибо, Света, не беспокойтесь. Мы по делу, – сказала Лика. – Вот, это следователь, которая ведет дело об убийстве Кати.

– Следователь Снегова. – Мария Олеговна зыркнула на слишком болтливую свидетельницу, призывая ее не лезть поперек «мамки» в пекло. – Мне нужно с вами поговорить.

– Да чего ж не поговорить-то? – доброжелательно проговорила Светлана. – Вот сейчас за чайком с пирогами и поговорим.

– Вас, гражданин Таланов и гражданка Ковалева, я не задерживаю. – В голосе следователя появился металл. – Ваши показания у меня записаны. Когда вы мне понадобитесь, я вас найду. Можете быть свободны.

– Да-а-а, не будет нам яблочного пирога, – с сожалением в голосе, кажется искренним, сказал Антон.

– Да ладно. Я вам сейчас с собой соберу, – тут же откликнулась Светлана.

Она скрылась в доме, попутно выкликая мужа, чтобы вышел во двор. Тут же появилась снова, неся тарелку с несколькими кусками пирога. От янтарной поверхности шел такой дух, что у Лики голова закружилась, и даже суровая Снегова слегка покачнулась, понимая, что будет не в силах отказаться от подобного совершенства.

Взяв положенную им порцию угощения, Лика и Антон поблагодарили хозяйку и пошли к воротам. Им было что обсудить за чаем у Антона дома.

– Ой, я фотоальбом забыла, – вспомнила вдруг Лика и уже от самой калитки вернулась к качелям, где несколько часов назад оставила вновь обретенную семейную реликвию.

Альбом лежал там же, куда она его положила, вот только как будто стал тоньше, не таким пухлым, да и весил чуть меньше, чем прежде. Нехорошее подозрение возникло в голове, но раньше, чем оно оформилось в четкую мысль, Лика подняла обложку, перелистала страницы и обнаружила, что часть фотографий исчезла. Не хватало перехваченной резинкой стопки полароидных снимков, сделанных в тот вечер, когда Батурины отмечали с соседями помолвку своей старшей дочери Регины.

* * *

Разумеется, ни Светлана, ни Николай не заметили, кто из гостей трогал альбом. Во время перемены блюд все ходили туда-сюда по двору, но занятой хлопотами хозяйке было некогда наблюдать за каждым.

– Что было на тех фотографиях? – устало спросила следователь Снегова.

Похоже, все новые повороты в этом запутанном деле она связывала с Гликерией Ковалевой лично.

– Ничего. Гости вечеринки, которую устраивали Батурины в честь того, что их старшая дочь выходила замуж. Я видела их впервые, потому что за всеми событиями тогда просто не успела. А сейчас разглядывала не очень внимательно, просто перелистала, потому что Светлана позвала к столу.

– А вы эти фотографии смотрели? – повернулась следователь к хозяевам дома.

– Нет, – вздохнула Светлана. – Чужой альбом смотреть – все равно что в замочную скважину подглядывать. Да и неинтересно мне это. Мы же никого из этих людей тогда не знали, только купили дом и переехали. Чем меня мог заинтересовать чужой праздник?

– А позже? Когда вы уже познакомились с соседями?

– А позже я уже про этот альбом и не вспоминала. Выкинуть рука не поднялась, все-таки чья-то память. Вот и унесла на чердак. И достала только сейчас, когда Лика неожиданно приехала.

– Да уж, про неожиданный приезд Лики мы наслышаны. – Мария Олеговна скептически поджала губы. – Равно как и про его последствия.

– Следователь должен более четко и критично выстраивать причинно-следственные связи, – огрызнулась Лика. – Произошедшее убийство Кати никак не связано с моим приездом, а вот взаимосвязь с преступлением двадцатилетней давности выстраивается благодаря тому, что я здесь. Как говорится, почувствуйте разницу.

Снегова предпочла пропустить ее слова мимо ушей.

– И все-таки пусть пару мгновений, но вы же видели, что изображено на этих фотографиях. Раз их кто-то забрал, значит, там могло быть что-то важное. Постарайтесь вспомнить. – Немного помолчав, она решила добавить: – Пожалуйста. Откуда вообще взялись эти фотографии?

– Их снимал мой дед.

– Тот самый, которого Марлицкий подозревал в убийстве, да настолько серьезно, что затер все улики?

– Да. Тот самый. Я вижу, Валентин Михайлович успел с вами поговорить.

– Да. Полковник в нашей среде пользуется настолько абсолютным уважением, что никому и в голову не придет отказывать, если он приглашает к себе. Признаюсь, я была потрясена тем, что услышала. Если бы кто-то другой сказал мне, что Марлицкий может уничтожить улики и повесить преступление на кого-то другого, выгораживая своего друга, я бы ни за что не поверила. Но Валентин Михайлович настаивает, что все было именно так. Однако вернемся к фотографиям.

Лика закрыла глаза, вызывая в памяти картинку. Вот она поднимает тяжелую крышку, обтянутую бархатом. Рассматривает фотографии прабабушек и прадедов, потом смотрит на любимые родные лица… Бабушка, дед, мама с папой. Она сама. Вот пачка глянцевых квадратиков из полароида. Мода на него давно отошла, но дед нашел завалявшуюся кассету и пришел с аппаратом на праздник.

Регина. Красивая, веселая, улыбающаяся, с нежностью глядящая на жениха. И совсем другая Регина, испуганная, зажатая, смотрящая на кого-то в толпе гостей с ужасом в глазах. На кого? Как теперь узнаешь? Еще на одной фотографии те самые гости, соседи и друзья, которых позвали порадоваться за молодых. Кажется, когда она смотрела на эту фотографию, то подумала, что все выглядят какими-то невеселыми. Кто показался ей наиболее мрачным?

Пятнадцатилетняя Катька? Ну не она же зарезала сестру из ревности и зависти? Да и себе в грудь, спустя двадцать лет, нож вогнала не она. Бабушка? Да, та смотрела прямо на снимающего ее деда, и губы ее были сжаты в тонкую-тонкую линию, как бывало всегда, когда бабуля о чем-то напряженно думала. Она уже тогда подозревала, что ее любимый муж крутит роман с юной соседкой? Анна Марлицкая, знающая, что Регина выдала ее страшный секрет? Ермолаев, принявший трудное решение уволиться и уехать в Африку? Благушин? Его болезненная жена? Влад Панфилов, счастливый жених, которому, казалось бы, было совсем не о чем грустить. Или он узнал, что его будущая жена ждет ребенка от другого?

– Регина кого-то боялась, – наконец проговорила Лика. – Но кого именно, по тем фотографиям сказать было невозможно. Я убеждена, что их украли не поэтому.

– А почему?

– Тому, кто это сделал, было очень важно, чтобы фото не увидел кто-то другой. Не я.

– С чего вы это взяли?

– С того, что я их уже видела и ничего важного не заметила. А вот кто-то другой, попадись они ему на глаза, мог и заметить.

– Яснее не стало, – заметила следователь. – Ладно, попробую попрощаться с вами еще раз. До завтра. И напомню, чтобы вы оба никуда не уезжали из Сестрорецка.

– Да мы и не собираемся, – заверил Снегову Антон.

Попрощавшись с хозяевами, они вышли на улицу и остановились у калитки.

– Куда теперь?

– Тош, я, наверное, в отель пойду, – начала Лика поспешно. Отчего-то ей вдруг показалось, что ее присутствие утомило Антона. – Ты и так целый день со мной провозился. А у тебя ведь, наверное, дела, работа, девушки.

– Последнее можно считать ревностью или это простое женское любопытство? – В его глазах плясали чертенята.

Ревностью? Вот еще глупости! Как она может ревновать этого чужого мальчишку, которого помнит сидящим на горшке? Легким движением бровей Лика дала понять, что вопрос неуместен.

– Если можно, проводи меня, – попросила она, оставив его без ответа. – Стыдно признаваться, что я такая трусиха, но мне как-то не по себе.

– Отлично, – с воодушевлением ответил Антон и пояснил, видя ее недоумение: – По крайней мере, я могу быть спокоен, что тебя не понесет ночью на пляж.

Не спеша они дошли до входа в «Зеландию» и остановились перед стеклянной дверью.

– Спасибо, – сказала Лика, которую вдруг сковала невесть откуда взявшаяся неловкость.

– Не за что.

– Тогда до завтра?

– До завтра.

Она шагнула к двери и тут же с готовностью остановилась, услышав за спиной нежное:

– Луша!

– Что? – повернулась она к Антону.

Вместо ответа он притянул ее к себе и поцеловал. Лицо у него при этом было такое решительное, что она, пожалуй, засмеялась бы даже, если бы не опешила от самого факта неожиданного поцелуя. Мысли в голове пришли в полное смятение. Она не может целоваться с человеком, который на восемь лет младше. Ей никогда не нравились мальчишки. Ее идеал – мужчина от сорока до пятидесяти, с седыми висками и уставшими глазами. Так было всегда. И так будет всегда. Он не может ее целовать, она для него старая.

Высвободиться? Решительно пресечь попытку поцелуя? Впрочем, это уже не попытка. Поцелуй длился, становясь самым настоящим, и самое странное, что она отвечала на него со всем не очень-то богатым женским опытом, а главное – с нежностью, которой никогда не замечала в себе раньше.

У Антона Таланова, которого она когда-то кормила кашей, оказались мягкие, но очень настойчивые губы, а еще решительность, которой отчего-то хотелось подчиняться. Как странно… Этот небритый по последней моде мальчик вызывал у нее совершенно конкретный физиологический отклик, которого тот же Викентий добивался долго, умело, настойчиво и иногда безрезультатно.

Лика всегда считала себя холодной женщиной, равнодушно относящейся к сексу и всему, что с ним связано. Обычно она лишь отвечала на желания мужчины, потому что так принято и правильно, а сама страстного влечения не испытывала, считая секс довольно скучным занятием. Гораздо интереснее вместе смотреть фильм или гулять по парижским улочкам. Викентий иногда, пусть нечасто, устраивал ей такие мини-путешествия. Когда мог выскользнуть из-под бдительного ока жены, разумеется.

У Антона Таланова не было жены, седых висков, усталого взгляда и уверенности опытного соблазнителя. И при этом Лика так отчаянно его хотела, что начала дрожать. Электрические разряды неведомых ранее молний этого желания пронзали все ее тело. Она понятия не имела, понимает ли он, что с ней творится. Куда-то исчез стыд, который, наверное, должен был впиваться в нее своим ядовитым жалом. Она не чувствовала стыда, единственное ее желание сейчас – это немедленно утолить пожирающее ее пламя.

Дверь «Зеландии» открылась, и на пороге появился Константин Благушин. При виде целующейся парочки он застыл как вкопанный, а потом смущенно рассмеялся.

– Простите. Не знал, что я не вовремя.

– Это вы простите, – откликнулась Лика. – Вы к Ирине приходили?

– Да, отнес знаменитых Светланиных пирогов. Все пытаюсь доказать дочери, что они гораздо лучше, чем у Эльмиры Степановны.

В голосе его засквозило лукавство. Историк прекрасно знал, что напарница дочери имеет на него виды, но относился к этому с доброй насмешкой. Лике вдруг стало жалко незадачливую Эльмиру, которой явно ничего не светило. И дело, наверное, не только в том, что Благушин, по его собственному признанию, однолюб. Видела же его Светлана в Питере с какой-то молодой женщиной. Дело в самой Эльмире Степановне с ее отросшими корнями волос, слишком облегающей одеждой и выставленным напоказ бюстом. Такие – из дешевой категории женщин. Мужчины со вкусом на них клюнуть не могут.

– Константин Ливерьевич, а вы действительно не знали, что у Иры роман с Владом Панфиловым?

Лика никак не могла остановиться в своем расследовании. Неведомая сила несла ее куда-то, словно она очутилась посреди бурного потока, из которого нет выхода, пока сам поток не вынесет ее на пологий берег. Ну, или не выбросит на скалы.

– Понятия не имел, – сокрушенно признался Благушин. – Если бы знал, то постарался бы отговорить.

– Из-за того, что роман с женатым человеком на двадцать лет старше – сомнительное удовольствие для молодой девушки?

Задав этот вопрос, Лика тут же смутилась. Сама она только что целовалась с человеком на восемь лет младше, и удовольствие оказалось не сомнительным, а очень даже острым.

– Нет, не поэтому, – резко ответил учитель. – Возраст не имеет значения. Значение имеет только та любовь, которую мужчина способен подарить женщине. Панфилов вряд ли любит мою дочь так, как она того заслуживает.

Отцовский взгляд на вещи был естественным. Разумеется, любой мужчина будет любить его обожаемую Иринку недостаточно сильно. Как интересно! Счастье всегда зависит от любви, но и все беды в этой жизни случаются от нее же. От ее наличия или, наоборот, отсутствия. Валентин Марлицкий всю жизнь любил бабушку. А та – деда.

Кого любил дед? Вдруг все-таки Регину Батурину, и именно от него она ждала ребенка? А кого любила Регина? Влада, спустя годы женившегося на ее младшей сестре? Врач Ермолаев любил и любит Анну Марлицкую, которая всю жизнь провела с нелюбимым мужем. Эльмира Степановна влюблена в стоящего сейчас перед Ликой Благушина, а он к ней равнодушен.

У нее, Лики, есть Викентий, но любят ли они друг друга? Панфилов и Катя или Панфилов и Ирина. Светлана и Николай, прожившие вместе всю жизнь и выглядящие гармоничной парой. Смотрящий на нее Антон Таланов, обмолвившийся, что не женат, потому что не нашел такую, как Лика. Господи, как же все сложно. «Бремя страстей человеческих»… Прав был Сомерсет Моэм, ой как прав.

– Ладно, молодежь, я пойду, – вздохнул Благушин. – Хотите – заходите в гости. Завтра Иринка отоспится с суток и приготовит что-нибудь вкусненькое. Антон, она будет рада тебя видеть. Нелегко ей сейчас, сам понимаешь. Панфилова под домашний арест посадили, на работе все судачат об их романе, который они старались в тайне держать, злых языков остерегаясь. Эх…

– Понимаю, – согласно кивнул Таланов. – Мы постараемся зайти, Константин Ливерьевич. А во всем остальном… Если это Панфилов жену убил, так Иришке это просто как-то надо пережить. Отрезать и выбросить. А если он не виноват, то все разъяснится и его отпустят. Может, тогда у них и сложится так, как вы говорите. Чтобы настоящая любовь.

– Кто ж знает, – со вздохом сказал Благушин и, попрощавшись, ушел.

– Я зайду? – Антон смотрел на Лику внимательно и с надеждой.

Она покачала головой. Нельзя идти на поводу у краткосрочных порывов. Нельзя, и все. Они ничем не помогают, только еще больше все запутывают. Если Антон сейчас зайдет в ее номер, то останется в нем до утра. Это Лика знала со всей определенностью. А у нее Викентий. И вообще, это мальчишка, а она взрослая женщина и должна быть умнее и рассудительнее.

– Нет, Тошик, – сказала Лика ласково. – Мы оба устали за сегодня. День был длинный и слишком давно начался. Нужно отдохнуть.

– Хорошо, – покладисто согласился Антон. – Какие у нас планы на завтра?

– Я хочу погулять на территории инструментального завода. Я любила там бывать, когда дед еще работал. Мне интересно увидеть, как там сейчас.

– Обычно. Где-то стройка, где-то производство, где-то пустырь. Но если хочешь, то поедем, конечно.

– Мне неудобно тебя напрягать. Ты же наверняка должен работать.

– Поработать я успею. За это не переживай. И ты совершенно меня не напрягаешь. Мне в радость. Так что я в десять часов за тобой заеду. Как обычно.

Да, у них уже появились свои собственные обычаи. Как странно. Помахав Антону на прощание, Лика зашла в отель. На стойке ресепшена горько плакала Ирина. Перед ней стояла тарелка с нетронутыми кусками яблочного пирога. Жалость к девушке сдавила горло.

– Ира, не плачьте, пожалуйста, – начала Лика тихо. – Поверьте, все образуется. Если Влад не виноват, то его скоро выпустят из-под ареста.

– Он не виноват! – закричала девушка на весь холл. Осеклась, потому что проходящие мимо отдыхающие – муж с женой, шествующие в халатах к выходу к бассейну, – шарахнулись от ее крика. Заговорила тише: – Он не виноват. Он просто собирался с ней развестись. Оставить квартиру и вообще все.

– И где бы вы жили?

– Для начала у папы.

Лика вспомнила непреклонное лицо Благушина и покачала головой.

– А папа был согласен?

– Папа не знал. Я не успела ему рассказать, но я уверена, что он не был бы против. Правда, Влад говорил, что мы снимем квартиру. Он хорошо зарабатывал здесь, плюс у него еще есть военная пенсия. Но я не хотела оставлять папу совсем одного. Я и теперь не хочу, хотя папа очень сердится, что я за его спиной встречалась с Владом.

На Ликин взгляд, если бы папа «очень сердился», то вряд ли носил бы своей кровиночке пироги на работу. Несомненно, после смерти жены Ирина стала для Константина Ливерьевича самым близким человеком, дороже которого было трудно кого-то представить.

– Все устаканится, – сказала она. – Поверьте, Ира. Все встанет на свои места, и вы потом будете вспоминать эти события не с улыбкой, конечно, но с легкой грустью. Полиция во всем разберется.

Оставив девушку наедине с ее печалью, Лика прошла в номер и, как была в одежде, легла на кровать. От всех событий и впечатлений дня ее не держали ноги. Позвонив родителям, она выключила звук на телефоне, закрыла глаза и незаметно для себя самой уснула.

Ей снова снился ночной пляж, на который она прибежала босиком, потому что вдруг испугалась за деда. Песок неприятно холодил ступни. Лика переступала с ноги на ногу, чтобы согреться, пытаясь высмотреть что-то в сгустившейся тьме, и вдруг почувствовала под стопой что-то непривычное, тоже прохладное, но гладкое и мягкое. Наклонилась, чтобы рассмотреть получше, подняла с земли какой-то кусок ткани, оказавшийся шелковым платком в бежево-бордовую клетку, всемирно известного бренда, очень дорогого. Катька Батурина говорила, как он называется. Она, как и Регина, тщательно следила за новостями моды, хотя денег на покупку чего-то подобного у них в семье, разумеется, не хватало. Внутри сна Луша подумала о том, что хозяйка платка наверняка расстроится, что его потеряла. Вещь действительно дорогая, статусная. Она хотела положить ее в карман, чтобы потом отдать, но тут луна вышла из-за туч, и Луша увидела лежащее на песке тело с ножом в груди. Дедовым ножом.

– Беги, Луша, беги! – голос, так похожий на дедов, погнал ее прочь с того места, где она стояла.

Платок прошелестел сквозь пальцы и упал на песок. Поднимать его девочка не стала.

Она бежала и бежала, чувствуя нарастающий стук в голове. Он не прекращался, становился все настойчивее. Лика проснулась и, тяжело дыша, села на постели. В дверь стучали.

– Сейчас. Кто там?

Она спрыгнула с кровати, подбежала к двери и распахнула ее, будучи уверенной, что в коридоре стоит Антон. Однако за дверью оказался Викентий с дорожной сумкой в руках. Лика попятилась, не ожидая его увидеть.

– Ты чего не открываешь? Я уж решил, что ты тут не одна.

Он шагнул в комнату, решительно закрыл дверь, кинул сумку на диван и прижал к себе Лику.

– Я заснула. Ты откуда взялся?

– Приехал к тебе на выходные. Мы же договаривались. Ты забыла?

– Мы не договаривались. Ты сказал, что пока не можешь приехать, – опешила Лика.

В виске у нее билась какая-то очень важная мысль, которую нужно было додумать, а присутствие Викентия этому мешало. Лика прижала висок пальцами.

– Ну вот я постарался. Ты не рада, что ли? Или у тебя голова болит?

– Ага, болит, – согласилась она. – Я не высыпаюсь уже три ночи.

– Это была плохая затея – ехать сюда с твоей нервной системой. Если хочешь, то послезавтра можем уехать отсюда вместе.

– Почему послезавтра? – не поняла Лика.

– Потому что я могу пробыть здесь до утра субботы. Сказал жене, что еду в командировку. Увезу тебя домой, чтобы ты тут одна не кисла.

Давно Лика не проводила время так интересно, как сейчас. Но рассказывать об этом Викентию категорически нельзя. Если он узнает про труп на пляже, резиновую куклу в бассейне, красные кеды и пропавший альбом, то затолкает ее в машину, даже не дожидаясь утра. Хотя нет, не затолкает. Следователь же попросила Лику не покидать Сестрорецк. От этой мысли она слегка взбодрилась.

– Я не кисну, – сказала Лика Викентию. – Ладно, проходи. Я дойду до ресепшена, чтобы сообщить, что у меня остается ночевать гость. Наверное, надо будет что-то доплатить, если не за номер, который и так двухместный, так за завтрак.

– Возьми мою карту, а я пока в душ. Двенадцать часов за рулем. Устал как собака. И жрать хочу. Тут можно еду в номер заказать?

– Можно. Вон, на тумбочку перед телевизором QR-код рум-сервиса наклеен. Разберешься.

Взяв платежную карту, паспорт Викентия и ключ от номера, Лика вышла в коридор и дошла до стойки, за которой должна была находиться Ирина, однако девушки там не увидела. Дверь в комнату для персонала оказалась открыта, и Лика, зайдя за стойку, прошла туда, заглянула внутрь. Никого. Взгляд скользнул по закрытой двери, ведущей прямо на улицу. Понятно, запасной выход. Она пошла обратно, не понимая, куда могла подеваться находящаяся на дежурстве Ирина.

Взгляд упал на длинную поверхность, служившую администраторам столом. На ней лежал платок из искусственного шелка, розовый в белый горох. Точно. Вот от чего ее отвлек приезд Викентия. В ее сне появились новые детали – шелковый платок, который она, кажется, нашла на пляже рядом с телом. Где-то она совсем недавно видела точно такой же. Вот бы еще вспомнить, где.

Если платок действительно был и Лика его вспомнила, а не придумала, значит, он должен попасть в протокол осмотра места происшествия. Конечно, многие улики подчистил полковник Марлицкий, но платок никак не мог принадлежать Андрею Ковалеву, так что забирать его Валентину Михайловичу незачем. Так, это надо срочно выяснить. Неизвестно отчего, Лике казалось это очень важным.

– Вы что-то хотели? – из подсобки показалась Ирина, видимо зашедшая через запасную дверь. Выглядела она получше. Глаза уже не такие заплаканные, хотя и грустные.

– Да, ко мне приехал друг. Что я должна сделать, чтобы оставить его на ночь и накормить завтраком?

– Мне нужно отксерокопировать его паспорт, а завтрак стоит две тысячи рублей. Вы будете бронировать одни сутки или больше?

Ответа на этот вопрос у Лики не было. Она, конечно, не против, чтобы Викентий с самого утра позавтракал и уехал еще до того, как появится Антон, чтобы отвезти Лику на инструментальный завод. Однако он сказал, что собирается уехать только в субботу, а завтра пятница.

– Пока одни, – сказала она решительно. – А дальше видно будет.

– Тогда паспорт и две тысячи.

– Вот, пожалуйста.

Движения Лики были суетливыми. Больше всего ей хотелось вернуться в номер, где она оставила телефон, позвонить Антону и попросить его посмотреть в материалах дела про шелковый английский платок. И где же она его видела? Вот ведь дырявая память! С трудом дождавшись, пока Ирина произведет все необходимые манипуляции, она чуть ли не бегом вернулась в номер, услышала звук льющейся в душе воды, выдохнула. Так, Викентий не помешает. Надо успеть, пока он в ванной.

Быстро набрав телефон Антона, она свистящим шепотом дала тому важное и ответственное поручение.

– Ты чего так странно разговариваешь? – не преминул отметить Таланов. – Что-то случилось? Ты простудилась?

– Нет-нет, все хорошо, – заверила его Лика. – Просто не хочу, чтобы меня слышали. Из коридора…

Почему-то она не хотела говорить Антону про приезд Викентия. Хотя все равно же придется.

– Конспирация – наше все, – засмеялся он. – Ладно, я понял. Сейчас посмотрю и перезвоню.

– Спасибо, – сказала Лика и отключилась, потому что из ванной комнаты вышел Викентий.

Вокруг бедер он обмотал полотенце. От влажного тела шел пар. Мокрые завитки на груди кучерявились, создавая сложный узор. Когда-то Лике нравилась его волосатость – признак повышенного тестостерона, но сейчас при виде торса возлюбленного ее вдруг замутило.

– Я заказал пельмени в горшочке, чай и какую-то выпечку, – поведал он. – Выбор у них не то чтобы очень большой. За такие деньги могло бы быть и лучше.

Лика вдруг поймала себя на мысли, что кроме завтраков была в ресторане «Зеландии» всего один раз, все остальное время ее кормили либо Светлана, либо Антон.

– Меня устраивает, – коротко сказала она.

Чувство сожаления, что Викентий приехал, вторгся в ее воспоминания, ее расследование, всю ее новую кипучую жизнь, в которой куда-то подевались панические атаки, оставив лишь странные сны, оказалось таким острым, что она тяжело вздохнула. Ее гость (да, теперь она думала о начальнике и любовнике как о госте) решил, что вздох относится к несовершенствам загородного клуба, который она выбрала для отпуска. И ведь он с самого начала говорил, что это целиком и полностью дурацкая затея.

– Сейчас пожрем и в койку, – деловито сообщил он. – Давно не валялись. Я соскучился.

От перспективы койки у Лики разом заныли зубы. Она даже застонала тихонько, так, чтобы Викентий все-таки не услышал. Ну зачем он приехал? Все же было так хорошо! В ее прошлой сестрорецкой жизни нет никакого Викентия, и в нынешней он ей здесь тоже не нужен. Вот только как об этом сказать, она понятия не имела.

В дверь постучали. Это был официант из ресторана, принесший заказ: два горшочка, исходившие пельменным духом, маленькие мисочки сметаны и хрена, чайник с чаем, две чашки, два миндальных круассана и бутылку розового шампанского. Шампанское, значит. При виде пельменей ее замутило еще больше.

– Садись, чего ждешь? – удивился Викентий, деловито открывая бутылку.

– Ты ешь. Я не хочу, – сказала Лика, открывая окно, чтобы выветрить из номера пельменный дух. – Я была в гостях и до сих пор сыта.

– Ну как хочешь, я тогда и твою порцию съем тоже. Голодный как волк. А ты пока в душ сходи быстренько. У меня на тебя большие планы.

– Я жду звонка.

– Какого звонка?

– Делового.

Если она и кривила сейчас душой, то самую малость.

– Че-то я ничего не понял, – признался Викентий, энергично работая челюстями. – Ты же в отпуске. Какие деловые звонки? Ты приработок какой взяла за моей спиной, что ли?

– Викеша, какой приработок? – Лика вдруг почувствовала себя бесконечно усталой. – У меня тут в Сестрорецке есть дела, связанные с бабушкой и дедом. Я приехала для того, чтобы их решить. Ты же знаешь. И сейчас жду звонка. Что тут непонятного?

– Странная ты какая-то. – Викентий отодвинул первый горшочек и принялся с аппетитом поедать содержимое второго. – Я тебя вообще не узнаю. И у меня возникает чувство, что ты не очень-то мне и рада.

Лика не успела ответить, потому что у нее зазвонил телефон.

– Да, Тош, – выпалила она, нажав на кнопку ответа, повернувшись спиной к Викентию и тут же о нем забыв. – Что ты нашел? Что? Странно. Этого не может быть. Я не знаю, точно ли я вспомнила. Возможно, мне это просто приснилось. Но все, что мне снится, кажется совершенно реальным. К примеру, дедов нож с берестяной ручкой. Валентин Михайлович же подтвердил, что он действительно был орудием убийства. Значит, и платок я тогда видела тоже. Просто не сразу об этом вспомнила.

– Лика! Ты что несешь? Ты что, проводишь какое-то расследование?

Голос Викентия за ее спиной прогремел как гром среди ясного неба. Лика испуганно замолчала. Вот же незадача, она же собиралась соблюдать конспирацию и ни о чем ему не рассказывать!

– Ты не одна? – тут же спросил голос Антона в трубке. – У тебя все хорошо?

– Нет, у меня не все хорошо, потому что я совершенно запуталась с этим чертовым платком. А в остальном все в порядке. Ой…

– Что? Луша? Что случилось?

– Я вспомнила, где я видела точно такой же платок. На одной из пропавших из альбома фотографий, тех самых, что снимал мой дед на праздновании помолвки, он был повязан на шее у Анны Марлицкой.

– Лика! – Голос Викентия наливался яростью.

Она повернулась и сделала нетерпеливый жест, призывающий его замолчать.

– Луша, а может, ты увидела платок на фотографии и именно поэтому он тебе приснился? Марлицкий, конечно, уничтожал улики на месте преступления, но этот платок никак не мог навредить твоему деду, но в то же время в материалах дела он не значится…

Он вдруг оборвал себя на полуслове. Вспышка, пронзившая мозг Лики, была такой яркой, что она на мгновение перестала дышать. Похоже, они одновременно подумали об одном и том же.

– Старый полковник сказал, что уничтожил все улики, которые могли указать на вину деда, – выпалила она, кое-как восстановив дыхание. – Он затер все следы на песке, потому что, по его словам, там имелись только отпечатки подошвы с дубовым листом. Он вытер ручку ножа, чтобы потом оставить на ней отпечатки пальцев кого-то из пойманной четверки малолеток. Мы знаем об этом только с его слов. Он вполне мог это сделать не потому, что выгораживал своего старого друга, а потому, что знал, что перед смертью Регины на пляже была его родная дочь. Это ее следы он уничтожал, а не деда. И косынку, очень характерную, дорогого английского бренда, подобрал с песка тоже он. И в материалах дела, разумеется, не отобразил.

– Лика, черт тебя подери! – Викентий за ее спиной ревел как раненый медведь.

– Кто там у тебя? – В голосе Антона слышалась тревога, и Лика решилась.

– Вот что, – сказала она в трубку, – прямо сейчас приезжай за мной. Мы поедем к Марлицкому и зададим ему прямой вопрос. Он, конечно, рано ложится спать, но, во‐первых, до этого времени еще час, а во‐вторых, в крайнем случае мы его разбудим. Да, хорошо, я буду ждать тебя у шлагбаума.

Отключившись, она быстро заходила по комнате, собираясь. Хорошо, что она не успела переодеться. Сейчас бы пришлось потратить гораздо больше времени. Так, кроссовки, куртка, телефон, ключ от номера.

– Ты что делаешь? – спросил у нее Викентий, еле сдерживаясь.

– Разве ты не видишь? Собираюсь уходить. У меня появилось срочное дело. И, отвечая на твой вопрос, да, я веду расследование. Я приехала сюда узнать, что такого произошло двадцать лет назад с моим дедом, которого я горячо любила, и почему я потеряла память. Она возвращается, так что мой приезд сюда не был напрасным. Поешь и ложись спать. Ты голоден и устал с дороги. Я освобожусь и приду.

– С кем ты разговаривала?

– С другом своего детства. Его зовут Антон Таланов, и он мне помогает.

– Друг детства? И сколько ему лет?

– Двадцать восемь.

Ей показалось, или лицо Викентия чуть разгладилось? Успешный, состоявшийся, привлекательный мужчина, в свои сорок пять он явно не видел угрозы в мальчишке. Вот и хорошо. Меньше проблем. Ее сейчас интересует исключительно расследование.

– Все, пока.

Лика подошла к Викентию, чмокнула его в щеку и вышла из номера, захлопнув за собой дверь. Ее приехавший издалека любовник оторопело смотрел ей вслед.

* * *

К чему Лика оказалась не готова, так это к тому, что дверь им откроет Анна Марлицкая собственной персоной. Признаться, она рассчитывала поговорить со старым полковником наедине.

– Луша, Антон? – Анна сделала шаг назад, чуть отступила в глубь коридора, давая гостям зайти.

– Мы понимаем, что уже поздно, но у нас появилось еще несколько вопросов к Валентину Михайловичу.

– Да, пожалуйста, папа еще не спит. Сегодня я у него ночую, так что мы чаевничаем на ночь глядя. Проходите. Чаю?

– Нет, спасибо. Анна, раз уж вы тут, то, возможно, наш вопрос скорее адресован вам, а не вашему отцу.

– Не в коридоре же его задавать. – Анна коротко усмехнулась. – Пойдемте в кухню. Мы там расположились.

Они прошли в старую, но чистую кухню, в которой поддерживался стерильный порядок, практически как в операционной. Ну да, Анна же врач, хирург. За столом, в удобном кресле у окна, сидел старый полковник. Увидев Лику, улыбнулся ласково, но тревожные морщинки, побежавшие от глаз к вискам, она успела отметить. Волнуется старик.

Лика тоже заметно волновалась. Клетчатый платок из ее сна мог быть химерой, выдумкой, игрой разума. А если он все-таки существовал на самом деле, то, вздумай эти двое ей солгать, она не сможет понять, что ей действительно не привиделось. Антон слегка пожал ей руку чуть выше локтя. Поддержал. Как же хорошо, что он рядом!

Они оба присели к столу, машинально взяли в руки чашки с налитым Анной чаем. От него поднимался ароматный пар. Напиток был хорошим, качественным. Другого в этом доме не держали. Антон сделал глоток, Лика погрела о свою чашку руки и со стуком поставила ее на стол. Она пришла не чаи распивать.

– Анна, вы ведь были на пляже в ту ночь, когда убили Регину Батурину? – в лоб спросила Лика.

Анна поперхнулась и расплескала чай на колени. Судорожно отставила чашку, начала стряхивать горячие капли, шипя от боли. Ее отец тоже отставил свою кружку, большую, на пол-литра, не меньше. Лика вдруг вспомнила, что полковник всегда пил чай именно из таких вот больших, и у бабушки с дедом дома была специальная, которую доставали из серванта только тогда, когда в гости приходил Валентин.

– Ты вспомнила, что видела Аню той ночью? – напряженно, но с интересом спросил он.

Лика выдохнула. Все оказалось гораздо проще, чем она предполагала. Марлицкий даже не собирался ничего отрицать. Что ж, она тоже не будет врать.

– Только ее платок, – призналась она. – На фотографиях, которые сегодня отдала мне Светлана, у Анны на шее приметная косынка, и я вспомнила, что видела ее рядом с телом Регины. В материалах дела ее нет, а чистили их и место преступления только вы, Валентин Михайлович. Значит, и косынку, принадлежащую вашей дочери, могли забрать только вы. То есть, подчищая улики и договариваясь с малолетками о том, что они возьмут вину на себя, вы выгораживали не моего деда, а свою дочь?

Марлицкий растер лицо руками.

– Я спасал их обоих. – Голос его из-за ладоней звучал глухо. – Я защищал и мою Аню от пересудов, и честное имя моего друга Андрея, и спокойствие твоей бабушки, много чего… Оттого и решился на подлог, чего никогда в жизни не делал.

– Расскажите, как все было, – потребовала Лика, глядя на Анну.

Та взяла свою чашку, сделала несколько больших жадных глотков. Зубы застучали о край – раз, второй. Она вздохнула, поставила чашку обратно, взяв себя в руки.

– Как вы уже знаете, Регина шантажировала Диму, Дмитрия Ермолаева, что если он не сделает ей подпольный аборт, то она расскажет моему отцу о моей измене мужу. Разумеется, он не пошел на поводу у шантажистки, и она действительно отправилась к папе и все ему поведала. Отец велел мне приехать домой. Он ужасно кричал, требовал, чтобы я рассталась с Димой и не разрушала семью. Говорил, что мои дети не должны расти без отца, что я дала клятву супружеской верности и что долг значит гораздо больше, чем любовь. Я была крайне расстроена этим разговором, наговорила отцу дерзостей и убежала из дома. Я поехала к Регине, чтобы, глядя ей в глаза, понять, зачем она это сделала. Ее не было дома. Они с Владом отправились покупать обручальные кольца и застряли в Питере. Младшая сестра Регины рассказала мне об этом.

Ну да… Без вездесущей Катьки не обошлось. Интересно, кому она еще что-то рассказала?

– Я ушла от их дома, но меня так трясло, что я не могла возвращаться к себе в таком состоянии. Я пошла к заливу, на пляж. Уже темнело. В августе вечера уже довольно ранние. Я сняла косынку с шеи, постелила ее на песок и села. Мне нужно было подумать. Может, это и к лучшему, что Регина все разболтала? Может, нужно воспользоваться случаем и, раз отец и мама все знают, признаться мужу, подать на развод, попытаться объяснить все детям и стать наконец счастливой? Я сидела и в деталях продумывала этот разговор. Не помню, сколько времени прошло, уже совсем стемнело. Меня никто не искал, муж думал, что я на дежурстве, а меня Дима подменил, и я сидела и смотрела на море.

– А потом пришла Регина? С кем она была?

– Одна. Она была одна. Я издалека ее заметила и очень удивилась, откуда она знает, что я здесь? Решила, что Катя сказала, что я приходила, и эта мерзавка каким-то шестым чувством догадалась, что я жду ее на пляже. Уже потом, когда она ужасно удивилась при виде меня, я поняла, что она просто пришла на встречу, назначенную кем-то другим. Но этого другого я не видела.

– Вы поговорили?

– Да, я встала с песка и спросила, зачем она так подло поступила? И не боится ли она бумеранга, который всегда возвращается?

– Что вы имели в виду? Вы ей угрожали?

– Только то, что она раскрыла мою личную тайну, и теперь я считала себя вправе выдать ее секрет. Ее тайная нежелательная беременность никуда не делась, и я спросила у нее, готова ли она к тому, что завтра я расскажу об этом ее родителям, жениху, соседям? Я кричала, что пусть я потаскуха, которая изменяет своему мужу, но и она не лучше, потому что изменяет жениху, ждет ребенка от другого и готова убить малыша, лишь бы правда не выплыла наружу.

– Кричали?

– Да. Я плохо контролировала себя и говорила очень громко.

– То есть тот, с кем у Регины была назначена встреча, мог слышать ваши слова, в том числе и про аборт?

– Да.

Анна лихорадочно облизала сухие губы и снова торопливо глотнула чаю.

– И что было дальше?

– Она зашептала, что я не посмею, что она всего лишь защищала свое право на счастье, что я не понимаю, каково это – оказаться в заложниках, что-то еще, какой-то бред, которого я не понимала. Мне стало противно, потому что я – не она, и совершить подлость вряд ли смогла бы. Она упала на колени, умоляя меня об аборте. Ведь я тоже врач и могла ей помочь. В какой-то момент я оттолкнула ее и ушла. Она упала, а я уходила прочь, не оборачиваясь. Про оставшийся лежать на песке платок я, разумеется, не вспомнила.

– И вы, Валентин Михайлович, его нашли? – Лика повернулась к полковнику.

– Разумеется. Все было так, как я тебе рассказывал. Твоя бабушка позвонила мне, я сразу приехал, нашел мертвых Регину и Андрея, но и платок увидел тоже. Я знал, что это Анин, я сам ей его купил, потому что она очень такой хотела. Я подобрал его с песка и засунул в карман, а потом осмотрелся. Вокруг были следы. Отпечатки туфелек, в которых была Регина, следы от сапог Андрея, те самые, с дубком, я тебе говорил, и рельефные узоры подошвы Аниных кроссовок. Я затер их все. У меня в голове мутилось. Я понимал, что Анна сердита на Регину за то, что девчонка все мне рассказала. И боялся, что сгоряча она совершила непоправимое, а Андрей их застукал и просто не пережил увиденного. Он к Ане относился как к дочери, а Регину всегда жалел. Впрочем, виновата ли Аня, или верна версия, которая возникла в одурманенном горем мозгу твоей бабушки, для меня это ничего не меняло. Нужно было скрыть следы возможного преступления, кто бы из них его ни совершил. Я и скрыл.

– Но вы оставили мою бабушку жить с огромным грузом на душе. Она оставшиеся двадцать лет считала горячо любимого мужа изменником и убийцей, в то время как вы подозревали, что виновен не он, а ваша собственная дочь! – воскликнула Лика.

– Я не мог зародить даже тень сомнения, что Аня могла совершить такое! – воскликнул в ответ Марлицкий. – Кроме того, она категорически отрицала свою вину, и у меня не было оснований ей не верить.

– Анна, это вы убили Регину, а сейчас Катю? – спросила Лика строго, понимая, как наивно выглядит в глазах этой сильной женщины.

– Нет, – покачала головой та. – Разумеется, вы можете мне не верить, но я никого не убивала. Ни тогда, ни сейчас. Когда я уходила, Регина Батурина была жива. И если я не мстила за раскрытие своего секрета двадцать лет назад, то сейчас это уж совсем не имело бы смысла. Моему мужу осталось совсем недолго, он смертельно болен, и наши с Димой отношения никому не причинят зла, даже если наконец перестанут быть тайной.

– Ермолаев согласился уехать не просто так, а из-за найденного вами платка? – спросил молчавший до этого Антон. – Я все никак не мог понять, почему он согласился оставить вашу дочь и отправиться в Африку почти на десять лет, после того, как правда выплыла наружу. Почему не боролся за любимую женщину?

– Да, я сказал ему, что Аня взяла на себя страшный грех. Что я закрыл дело, но не могу быть уверенным в том, что она не всадила девчонке нож в грудь, и что после того, что я сделал, он мне должен. Это была его часть платы за совершенное мной должностное преступление.

– Анна, когда вы уходили с пляжа, вы кого-нибудь видели? – спросила Лика.

– Да, – кивнула Марлицкая. – Я его видела.

– Кого?

– Твоего деда. Он вышел из переулка и зашагал в сторону пляжа. Мы с ним столкнулись практически лоб в лоб. Я машинально поздоровалась, а он на мгновение остановился, видимо удивился, что я тут делаю в такой неподходящий час, а потом строго велел мне быстро уходить.

Дед велел Анне Марлицкой уходить. Это означало, что, собираясь тихонько на ночной пляж, он знал, что там должно что-то произойти. Что-то такое, чему Анна не должна стать свидетелем. Его разговор с Региной? Ее встреча с кем-то другим, кого она боялась и от кого дед решил ее защитить? Или Анна лжет, все эти годы лжет, и на самом деле дед обнаружил на пляже убитую Регину, а над ее телом дочь своего лучшего друга? И от этого у него сдало сердце? Как теперь узнать? Деда уже не спросишь, а Анна…

– Вы забрали фотографии из альбома, который я оставила на качелях у Светланы во дворе?

– Нет, – удивленно ответила Анна. – Я видела там какой-то альбом, но мне и в голову не приходило его открывать и что-то забирать оттуда.

– Фотография, на которой вы в той самой косынке, пропала.

– Но я же вообще не знала, что она там была! – воскликнула Анна. – И о том, что ты, Луша, могла видеть на пляже косынку, тоже не догадывалась. А что там еще было, на этих фотографиях?

– В том-то и дело, что все, – мрачно сказала Лика. – Все важное, из-за чего их и украли. Вот только я понятия не имею, что это. Я думала, ваш платок… А получается, что-то еще. Что, я не успела понять.

Распрощавшись с Марлицкими, Лика и Антон вышли на улицу. Воздух уже был по-ночному свеж, сгустились августовские сумерки, размывающие контуры предметов и создающие дымку, стирающую границу между вымыслом и явью. Лика зажмурилась, пытаясь заставить свой мозг вспомнить что-то еще.

Ну почему воспоминания приходят к ней в основном во сне? И почему так медленно? Что еще прячется в глубинах ее сознания, кроме дорогого английского платка в клеточку? Что еще она видела или слышала тогда на пустынном пляже? Как узнать? Почему-то в этот момент Лика почувствовала, что совершенно пала духом.

– В отель? – спросил у нее Антон, мягко обнимая за плечи и выводя из неожиданного транса.

Она хотела кивнуть и тут вспомнила, что в отеле остался Викентий. Нет, она не переживет ни его прикосновений, ни объяснения причин отказа и неминуемого выяснения отношений. Она так устала за последние три бессонные ночи, что четвертую, чреватую скандалом, просто не перенесет.

– Нет, – решилась она и посмотрела Антону Таланову прямо в глаза. – Я не хочу в отель, Тоша. Если можно, давай поедем к тебе.

– Нужно, – коротко ответил он.

Старый дом Талановых встретил их тишиной и какой-то легкой воздушной прохладой. Лика разулась в прихожей, даже носки сняла, прошлась босыми ногами по деревянным половицам, едва слышно поскрипывающим под ее весом. Хорошо здесь, спокойно.

– Хочешь, я камин затоплю? – произнес у нее за спиной Антон.

– Камин?

– Ну да, я обустроил, когда дом ремонтировал. Нет ничего лучше, чем зимой сидеть перед камином на полу и смотреть, как трещит огонь. За окном мороз, снег, с залива ветер воет, а ты сидишь, смотришь на россыпь искр, чувствуешь тепло от камина и понимаешь, как выглядит счастье.

– Как россыпь искр?

– Как возможность сидеть перед камином вдвоем, – серьезно ответил он. – Я никогда этого не делал. А ты?

– А у меня не было камина, – рассмеялась Лика. – Мои родители – сугубо городские жители. Папа всю жизнь наотрез отказывался строить дачу. Да и бабушка слышать о загородной жизни не хотела.

– Почему ты не вышла замуж?

– Не звал никто, – отшутилась она.

– Я серьезно.

– Сначала у меня были достаточно серьезные проблемы со здоровьем, – призналась Лика. – Все эти провалы в памяти, панические атаки… Это отвратительно выглядело со стороны, однокурсники считали меня ненормальной, и парни предпочитали обходить стороной. Да и родительская гиперопека… Они очень за меня испугались, старались оберегать от сильных эмоций, а любовь ведь сильная эмоция, правда?

– Правда, – подтвердил Антон.

– Ну вот. Невозможно ходить на свидания с мамой и бабушкой. Папа, конечно, всегда был на моей стороне, но нам с ним это не очень помогало. Потом я устроилась на работу, начала делать карьеру, мне нравилось, что у меня это получается. Когда я купила квартиру и переехала от родителей, то наслаждалась этой самостоятельностью. Одиночество ведь обратная сторона свободы. Вот я и была одна, зато свободна. Потом появился Викентий.