Так я думал. Это не особенно реалистично, потому что на самом деле я знал, что такое домашний ремонт. Он стоит вдвое больше, чем изначальная смета, и тянется вдвое больше времени, чем предполагалось. Но моя радость была гораздо больше связана с человеком, которого я сопровождал в магазине. Нравилось мне это или нет, но, стоило мне оказаться в обществе Лауры Хеланто, каждый раз что-то происходило. У меня в душе что-то сдвигалось; по телу пробегали мурашки; в воображении возникали непривычные образы, и я испытывал потребность о чем-то говорить. И, как я понял со временем, следствием из этого всего бывало что-то незапланированное.

— Пойдем сразу в отдел красок, — сказала Лаура, когда мы приблизились к длинной шеренге тележек и выдернули одну. — Давай попробуем выбрать побыстрее.

Я сказал ей, что не тороплюсь. И готов потратить столько времени, сколько необходимо. Главное, не опоздать завтра на работу. Лаура усмехнулась. Я оставался серьезным. Толкал пустую тележку, которая издавала знакомый скрип — нечто среднее между низким дребезжанием и высоким писком. Духи Лауры смешивались с запахами хозяйственного магазина, и я начинал забывать о событиях дня. Лаура посмотрела на меня, коротко улыбнулась. В ее очках отражался свет. Я думал, что с легкостью толкал бы эту тележку хоть тысячу километров, лишь бы Лаура была рядом. В то же время я вспомнил, что по дороге сюда мы почти не разговаривали. И что после того, как она попросила меня сегодня утром помочь ей с погрузкой, мы сталкивались взглядами только случайно.

Мы пришли в отдел красок, ухитрились дозваться консультанта, который сделал попытку пройти мимо нас, как будто мы не стояли прямо перед ним или вообще не имели физической формы. Лаура начала выбирать краски. Она прихватила с собой набор образцов и показала консультанту эскизы на своем айпеде, называя цветовые коды. Консультант — молодой парень с блестящими светлыми волосами — выглядел так, словно у него не хватило бы сил, чтобы поднять ведро краски; тем не менее, он успешно смешивал цвета в соответствии с требованиями Лауры. Тележка заполнялась ведрами с краской. Консультант смешал оттенок зеленого для стены О’Кифф, когда я услышал мужской голос:

— Лаура, привет!

Я повернул голову и увидел мужчину примерно моего возраста. Больше ничего общего между нами не было. Невысокого роста, атлетически сложенный; из-под черной футболки выпирали накачанные мышцы. Пронзительный взгляд темно-карих глаз; короткие темные волосы.

— Киммо! — сказала Лаура. — Привет.

Мы дружно переглянулись. Рядом с мужчиной по имени Киммо стояла женщина, гораздо моложе его, с крашеными угольно-черными волосами; явно беременная и явно смущенная. Ростом ниже Киммо и такая худая, что ее выпирающий живот казался какой-то оптической иллюзией. Каждый из нас, как минимум, один раз посмотрел на всех остальных: мы стояли по углам геометрически правильного квадрата, образованного нашими телами.

— Покупаешь краски? — спросил Киммо, обращаясь к Лауре. — Выставка скоро?

— Нет, — ответила она. — Ну да, вроде того.

— Это Суса, — сказал Киммо, указав на живот своей спутницы.

— Хенри, — представился я.

Киммо посмотрел на меня, ничего не сказал и снова обернулся к Лауре:

— Я, должно быть, пропустил новость о твоей выставке.

— У меня их не было, — сказала она. — Я занималась… другими вещами.

— Ясно, — сказал Киммо. — Как поживает Вийви?

— Ее зовут Туули, — сказала Лаура, и температура ее голоса явно опустилась ниже нуля. — У Туули все хорошо.

— В следующем месяце у меня большая выставка, — сообщил Киммо. — Мне нужна колючая проволока, пара металлических палок и металлическая сетка. Это новая работа на тему критики глобализации. Того, как она нас контролирует и как в конечном итоге уничтожит все, все раздавит под своей тяжестью. Природу, людей, искусство. Она загоняет нас в стойло, заставляет есть, срать, тратить деньги и умирать. Теперь только деньги имеют значение. Деньги, деньги, деньги. Потребляй, потребляй, потребляй. Я полностью это отвергаю. Моя работа пока закончена только наполовину. Ты меня знаешь.

Лаура промолчала. Возможно, она не знала Киммо так хорошо, как он надеялся.

— Хочу показать клаустрофобию этого полицейского государства, этого адского, ориентированного на рынок существования, которое стало нашей новой нормой, — продолжал Киммо.

Мне показалось, он даже не заметил, что Лаура ничего ему не ответила.

— То, как нас всех постоянно угнетают. Одну из моих работ купила галерея в Лондоне. Та, в которую мы ходили вместе. Потом еще одна отправилась в Малайзию, а еще одна — в Торонто.

Киммо покосился на Сусу.

— Мы только что переехали в квартиру побольше. Нам надо больше места — ждем малыша. Суса не будет возражать, если я скажу, что это мальчик. Киммо-младший.

Я не знал Киммо, но сомневался, что подобная болтовня дается ему без усилий. Зато я знал, что ему следовало бы более тщательно отнестись к выбору слов, поскольку в его речи напрочь отсутствовали смысл и логика. Я на секунду задумался, стоит ли сказать ему об этом, но тут заговорила Лаура.

— Нам пора, — сказала она, устанавливая в тележку последнее ведро краски.

Я взялся за ручку тележки.

— Эй, — сказал Киммо, когда мы протискивались мимо него и Сусы. — Что с тобой такое? Я пришлю тебе приглашение на открытие. Ты все еще живешь в Мунккивуори?

Только когда мы расплатились за краску, я спросил у Лауры, когда она жила в Мунккивуори.

— Я никогда там не жила, — ответила она.

— Почему тогда Киммо про это сказал?

— Потому что он самовлюбленный эгоцентричный тип, который думает только о себе и считает, что каждая идея, возникающая у него в голове, — это чистая неразбавленная гениальность. И мы, жалкие смертные, должны восхищаться им, как родители восхищаются светло-желтыми какашками младенца. Но, если вдуматься, большинство его идей — это и есть… Потому что он родился с серебряной ложкой во рту, которую вскоре заменили на платиновую — сразу после его первой выставки. Она была успешной, как и все остальные его выставки. Потому что Киммо — фальшивка. Он избалованный привилегированный узколобый тип, живущий в собственном зловонном пузыре. Он — большая рыба в очень маленьком и грязном пруду. Потому что никто никогда не говорил ему нет. Вот, наверное, почему.

Скользящие двери разъехались в стороны, и мы вышли на парковку. Тележка дребезжала колесами; ведра постукивали друг о друга.

— Откуда ты его знаешь? — вырвалось у меня.

— Да какая… Со студенческих времен.

Лаура остановилась и не столько произнесла, сколько выдохнула:

— Мы встречались несколько лет. Ничего хорошего из этого не вышло. Затея была изначально неправильная.

Я подумал, что температура на улице резко упала, но тут же понял, что снаружи ничего не изменилось. Сентябрьский вечер выдался относительно теплым, парковка была хорошо освещена, и до ночи было еще далеко. Не знаю, куда подевалась та легкость, что я чувствовал за минуту до того. Мое воображение тоже внезапно подсунуло мне совсем другие образы. Если раньше я видел в мыслях только Лауру, то теперь — Лауру вместе с Киммо. Это было новое и необычное ощущение, как будто кто-то ворошил граблями у меня в кишках.

Мы дошли до машины Лауры, она открыла багажник, и я принялся загружать в него ведра краски. Меня почти мутило, как будто в последние дни я перестал сам себя узнавать.

— Думаю, я тоже должна кое о чем тебя спросить, — сказала Лаура, когда я поставил в багажник последнее ведро. — Зачем сегодня приходил этот полицейский?

Я распрямился и захлопнул багажник. Вот что беспокоило ее весь день. Вот почему она была такой немногословной. И откуда она узнала о полицейском? Я никому о нем не говорил. Но мне не хотелось ей врать.

— Он спрашивал о возможной связи между Юхани и одним человеком, — сказал я, и это была чистая правда.

— Человеком с фотографии?

Точно. Старший констебль Осмала обошел весь холл, после того как я вернулся за кассу.

— Да.

— В чем там было дело?

Мы стояли по разные стороны машины, разговаривая через крышу.

— Полиция считает, что у Юхани были с этим человеком какие-то финансовые разногласия.

— С Парком все в порядке?

Я замялся на полсекунды:

— Похоже, что переходная фаза потребует больше расходов. Но я верю, что в итоге все образуется.

Лаура помолчала, а потом открыла дверцу со своей стороны.

— Рада слышать, — сказала она.

Атмосфера неуловимо изменилась, и вряд ли из-за того, что багажник машины был набит ведрами со свежесмешанными красками. Я затруднялся сформулировать мысли, которые крутились у меня в голове, пока не услышал собственный внутренний голос, повторивший: «Затея была изначально неправильная». Этими словами Лаура описала свои отношения с Киммо. Я задумался о природе этой затеи — о ее сути. Не знаю, почему меня одолевали эти мысли. Не знаю, почему меня должны волновать давние отношения Лауры с избалованным современным скульптором. И почему они вызывают у меня в мозгу образы, видеть которые я не хочу. Но поделать с этим я ничего не мог.

13

Маленькое жилистое тельце Шопенгауэра дрожало и тряслось, как кухонный комбайн. Он мяукал гораздо громче, чем обычно. Он съел свой завтрак, удивившись, что я не ушел на работу, хотя это был понедельник, а вместо этого сижу на диване и тоже завтракаю. Он подошел ко мне и устроился рядом. Его длинная черная шерсть переливалась в утреннем свете, пока он укладывался, намереваясь поспать после завтрака. Солнце еще пряталось за стоящим напротив зданием, но его сияние на безоблачно-голубом небе было таким ярким, что даже нескольких его лучей хватало, чтобы залить гостиную светом. Адвокат прислал мне электронное письмо со ссылкой внутри. Он просил выбрать для Юхани гроб и сообщить ему мое решение.

Шопенгауэр никогда не встречался с Юхани, поэтому его этот вопрос мало волновал. Я не стал утомлять его ненужными деталями, полагая, что ему хватает и собственных забот. Одно его качество я ценил больше всего — он всегда был реалистом. Он обладал этим свойством, еще когда был котенком, вот почему я так его назвал. Шопенгауэру семь лет. Если бы другой Шопенгауэр — философ и тезка моего кота — был еще жив, то ему сейчас исполнилось бы двести тридцать два года. Не знаю, какой вывод сделал бы из этого факта печально известный пессимист.

Выбор гробов поражал разнообразием. Сайт, на который я перешел по ссылке, подробно рассказывал о каждом, включая материал для внутренней и наружной отделки. Там было представлено больше двух десятков моделей — от базовых, без каких-либо украшений, до люксовых, предназначенных для тех, кому хочется уйти красиво. Мне подумалось, что желания покойников могут радикально отличаться от желаний живых. Есть люди, которые перед смертью говорят: «Возьмите самый дешевый гроб, какой только сможете найти; мне все равно, в каком отправляться в последний путь». Другие настаивают, чтобы провожающим предложили только по стакану воды и чтобы цветы они приносили только из собственного сада. Это представляет собой самое дешевое и самое разумное решение. Не больше, но и не меньше.

Я не знал, почему подобные мысли бурлят у меня в голове.

Шопенгауэр. «Мудрость пессимиста». Конкретнее — эссе «О ничтожестве и горестях жизни»:


«Поистине, человеческое бытие нисколько не имеет характера подарка: напротив, оно скорее представляет собою долг, который мы должны заплатить по условию. Взыскание по этому обязательству предъявляется нам в виде неотложных потребностей, мучительных желаний и бесконечной скорби, проникающих все наше бытие. На уплату этого долга уходит обыкновенно вся наша жизнь, но и она погашает только одни проценты. Уплата же капитала производится в момент смерти. Но когда же заключили мы само долговое обязательство? В момент рождения…»[2]


Впервые я прочитал эти строки, будучи юным студентом-математиком, примерно месяц спустя после смерти одного из моих родителей. В сочетании с бескомпромиссностью математики учение Шопенгауэра казалось мне единственным способом выживания в мире, жизнь в котором во всех остальных отношениях была абсолютно бессмысленной.

Произведения немецкого философа на долгие годы дали мне направление, помогающее адекватно относиться к людям и вещам. Шопенгауэр, на мой взгляд, говорил правду. Если Лейбниц утверждал, что наш мир — это лучший из всех возможных миров, то Шопенгауэр спокойно констатировал, что он — худший из возможных. И подкреплял свое заявление тем, что возможный мир — это не тот, какой мы можем себе вообразить, а тот, который реально существует и будет существовать. Иначе говоря, наш мир создан таким, что он едва остается на плаву; если бы он стал хоть чуточку хуже, он бы просто развалился. Но, поскольку худший мир не способен долго существовать, следовательно, такой мир невозможен. Следовательно, наш мир — это худший из всех возможных.

Я понимал, что сейчас мне стоит вернуться к этим мыслям. Это было бы самым логичным вариантом, основанным на признании фактов, неважно, с какой стороны я бы их рассматривал. У меня проблемы, и поиск их решения это вопрос жизни и смерти — в буквальном смысле слова. И хотя есть шанс, что мне удастся справиться с первой частью проблемы, то есть остаться в живых, моя жизнь уже никогда не будет простой и легкой. Разве не должен я прийти к выводу, что жизнь вообще — штука отвратительная, бесцельная и дурацкая? Что она ведет только к большим страданиям?

Я проматывал картинки с гробами, а сам без конца вспоминал события вечера пятницы.

Мы перенесли ведра краски из машины на склад Парка приключений. Напряжение, возникшее, когда мы садились в машину, начало спадать, едва мы вышли из ее замкнутого пространства, вызывающего чувство клаустрофобии. Место для краски мы нашли за Качелями Страшилища, которые временно не использовались. Лаура расставляла их в определенном порядке, а мое внимание привлекла лохматая метровая маска Страшилища, прикрепленная к одному концу качелей. Мы с Лаурой говорили о других вещах, не касаясь тем, затронутых возле хозяйственного магазина. Она рассказала мне о своих планах; я ответил, что буду рад предложить ей свою непрофессиональную помощь. Эти слова ее рассмешили, хотя я опять сказал чистую правду. Я ведь не обладаю никакими особенными талантами в сфере изобразительного искусства. Расставив ведра в нужном порядке, Лаура сказала, что должна ехать за дочерью, которую оставила у подруги. Хорошо, кивнул я; я сам закрою Парк. Мы прошли до задних дверей здания и вышли на погрузочную площадку. Вечер был прохладный и темный; мы стояли рядом, слыша доносившийся с шоссе гул машин. Лаура поблагодарила меня; несмотря на неприятную встречу с Киммо, сказала она, это был замечательный вечер. Я ничего не успел ответить, когда Лаура потянулась и нежно поцеловала меня в правую щеку. Спустилась с металлических ступеней, подошла к своей машине и, заворачивая за угол здания, помахала мне из окна.

Пусть Юхани получит самое лучшее. Я выбрал гроб, похожий не на место последнего упокоения, а на пятизвездочный отель. Отправил адвокату имейл и выключил компьютер.

14

Пока я ждал электричку на платформе Каннельмяки, у меня зазвонил телефон. Номер показался мне странным — то ли я его уже видел, то ли он напоминал мне другой, ранее виденный. В прошлом я всегда с готовностью отвечал на звонки с незнакомых номеров. Обычно звонящий пытался продать мне что-то, чего я не покупал и не стал бы покупать ни при каких обстоятельствах. Мне хотелось услышать в трубке стандартный набор фраз, маскирующийся под выгодное предложение, но на самом деле не являвшийся таковым в подлинном смысле слова. В ходе беседы я высчитывал реальную стоимость предлагаемых мне товаров, после чего сообщал, почему предложение не кажется мне выгодным и не соответствует определению выгодного, и объяснял, какое предложение могло бы теоретически заинтересовать потенциального покупателя — при условии, что ему вообще нужен этот товар. Иногда телефонный продавец пытался закончить разговор прежде, чем я успевал изложить свои соображения и достигнуть своей цели: описать диапазон математических вероятностей и подсказать способ привлечения покупателей. Я верил, что именно такие математические расчеты помогают сделать жизнь разумной и практичной — иными словами, приятной — насколько это возможно. Я искренне старался поделиться своими знаниями с этими несчастными, которые звонили мне, чтобы что-то мне продать. Но теперь все это ушло в прошлое. Туда, где осталась моя вроде бы безопасная жизнь актуария со стабильной ежемесячной зарплатой, предсказуемостью и чувством, что мои потребности всегда будут удовлетворены — в мире, где за А неизбежно следует Б.

Я ответил на звонок и не очень удивился тому, что произошло затем. Разговор только начался, но мы с Минтту уже поспорили.

— В каком смысле ты не хочешь привлекать к этому слишком много внимания? — спросила она.

Разумеется, я не мог ей сказать о подозрениях детектива Осмалы, усиливать которые ни в малейшей степени не входило в мои планы. Подошла электричка.

— Я просто настаиваю, что в данный момент нам не следует слишком афишировать наши банковские операции.

— Золотце, кто из нас двоих директор по маркетингу?

Электричка остановилась на платформе. Я ждал, пока откроются двери. Из вагона никто не вышел, а входящие пассажиры устроили в дверях небольшую давку. Делая шаг в тамбур, я смотрел себе под ноги.

— Ты, — признал я и, не оглядываясь по сторонам, двинулся в вагон. Мне не нравились пассажиры, которые громко информировали окружающих о последних новостях своей семейной жизни, своих политических убеждениях, не имеющих никакого отношения к статистической вероятности, и о своих проблемах с законом. Я нашел свободное местечко подальше от них. — Это не вопрос.

— Вопрос в том, что ковать железо надо, пока горячо. Хватать быка за рога, пока прилив высокий. И все такое. Юхани со мной соглашался.

— В этом я не уверен.

— Он умел смотреть вперед. У нас с ним не было расхождений.

Трагедия в том, что Юхани скоро положат в гроб за три тысячи евро, хотя я предпочел бы, чтобы он по-прежнему управлял Парком приключений, ковал вместе с тобой железо и занимался осуществлением всех твоих затей.

— Это мне известно, — сказал я. — Юхани был…

— Веселым и гибким.

— Да…

— У него было чувство юмора, и он все схватывал на лету.

— Да…

— Непосредственным, приятным в общении.

— Да…

Я заметил, что эпитеты, которыми она описывала Юхани, на самом деле характеризовали меня — но с обратным знаком. Сознавать это было не очень приятно, но я же не мог признаться ей, что всего-навсего пытаюсь избежать смерти на импровизированной виселице. Вместо этого я извинился за то, что не разделяю ее энтузиазма.

— А мы сейчас делаем все наоборот, — сказала Минтту К. — Я переговорила с остальными.

Интересно, с кем именно?

— Это переходная фаза, — сказал я. — Мы основали микрокредитную организацию, которая…

— О которой никому нельзя говорить? — перебила она меня. — Я думала запустить рекламную кампанию на радио. В столичном регионе, а может даже, во всей Южной Финляндии. У меня на столе сейчас лежит предложение, от которого мы не можем — и не должны — отказаться. Я уже нашла людей, готовых сделать нам рекламу. Офигительно смешные ребята. Я уже слышу джингл! Они могут придумать несколько слоганов насчет горок и банка. Помнишь, как Скрудж Макдак нырял в свое золото? «А теперь с горки — прямо в банк!» Что-нибудь в этом роде.

— Звучит забавно, — сказал я, понимая, что мой голос звучит сухо, хотя в этой идее и правда есть что-то слегка веселое. — Может быть, позже. В данный момент мы работаем исключительно как Парк приключений. Вот почему мы заказали постеры, флаеры и все остальное. То, что можно использовать только на территории Парка.

— Чего ты боишься?

Должен признать, такого вопроса я не ожидал. Мне казалось, я уже немного знаю Минтту К — подобная напористость была в ее характере. Тем не менее, я почуял в ее вопросе нечто, заставившее меня напрячься. С другой стороны, сейчас было не самое подходящее время и место для продолжения дискуссии. Я должен делать то что должен делать. Чтобы выжить. Чтобы Парк приключений выжил.

— Боюсь, что я боюсь юмора, веселья, непосредственности, схватывания на лету и приятности, — сказал я, замечая, что непроизвольно повысил голос. — На данный момент мы делаем то, чего требует ситуация. Как только она изменится, мы пересмотрим свои подходы.

Я нажал отбой и посмотрел в окно. Еще один золотой осенний день. Деревья полыхали яркими красками. Вначале я не столько заметил, сколько почувствовал чье-то присутствие на краю своего ряда. Тут же еще один человек сел напротив меня.

— Серьезные слова серьезного бизнесмена, — услышал я знакомый голос.

Я повернул голову. А. К. сидел на краю моей скамьи; Игуана — на скамье напротив. На весь вагон нас осталось всего три пассажира.

15

Электричка подошла к станции Малминкартано. На платформе стояло несколько человек. Насколько я помню, нечасто выпадают моменты, когда вокруг наступает такая тишина, какая бывает, когда останавливается поезд. Создается впечатление, что вся жизнь вокруг тоже остановилась и смолкла. В наш вагон никто не зашел.

— Мне говорили, что эта электричка ходит по кольцу, — сказал Игуана. Он посмотрел в окно на стены станции, покрытые граффити. — Вполне уместно. С учетом обстоятельств. Мы можем кататься кругами. Только мы трое.

Я хранил молчание. Надо было смотреть по сторонам, когда я разговаривал с Минтту К. С другой стороны, я прекрасно знал, что Игуана и его приятель поймали бы меня где-нибудь еще. Теперь вот мы сидели в вагоне электрички, но это была даже не половина проблемы. Проблема сидела напротив меня.

— Знаешь, что меня реально бесит? — спросил Игуана. Его изрытое оспинами лицо выглядело слегка опухшим.

Я помотал головой.

— Сегодня ты даже билет не можешь купить без кредитной или дебетовой карты. Попробуй запихнуть пятерку в свое приложение на телефоне. Видел надпись на стене вагона? Что в самой электричке теперь билеты не продают. Что дальше? Представь себе, что заходишь в пивную, а тебе говорят: «Да, у нас все так же, как раньше, только теперь мы не торгуем пивом. И вообще спиртным. Но кроме этого ничего не изменилось, так что добро пожаловать». Мы с А. К. едем без билетов. И на каждой остановке нервничаем: вдруг появятся контролеры? Мало того что оштрафуют, так еще высадят из электрички. Как ты думаешь, это честно, что нам приходится бояться такой фигни?

Игуана смотрел на меня так пристально, что я решил: лучше ответить ему хоть что-нибудь.

— Думаю, нет, — ответил я.

— А. К. тут от ужаса уже в штаны наложил.

Я посмотрел на А. К. Он глядел перед собой; в ушах у него торчали наушники; по его виду можно было предположить, что он вообще не сознает, что едет в электричке.

— Уверен, у тебя билет есть, — сказал Игуана.

— У меня месячный проездной.

— Дай его мне.

— Что?

— Дай мне свой проездной.

Мы смотрели друг на друга. Я был прав: лицо у него немного опухло. Но хуже было другое: он выглядел смертельно серьезным. А. К., похоже, не следил за нашим разговором. Но я знал из опыта, что его видимая пассивность способна по щелчку пальцев перейти в активность. Я достал из кармана куртки проездной и протянул его Игуане.

— Спасибо, — улыбнулся он змеиной улыбкой.

Я промолчал. Игуана сунул проездной себе в карман так спокойно и уверенно, словно это был его собственный проездной. Он откинул голову назад.

— Так я чувствую себя гораздо лучше. Честно говоря, не хотелось намочить штаны. А что насчет тебя?

Я ничего не ответил.

— Дело вот в чем. Ты садишься в электричку, как обычно, и думаешь, что твоя поездка будет такой же, как всегда, — спокойной и прекрасной. Но тут появляется какая-то сволочь и говорит тебе, что ты больше не можешь купить билет на электричку в самой электричке. Или еще какую-нибудь такую же хрень. И после этого тебе уже не кажется, что электричка едет так же, как ездила раньше. В ней стало малость холоднее.

Я знал, о чем он говорит. О своем боссе. О моем мини-банке. О том, что мое деловое предложение было принято всерьез, несмотря на ухмылки и смех Игуаны.

Он побарабанил пальцами по колену. А. К. достал из кармана своего черно-белого спортивного костюма телефон и развернул его экраном ко мне. На экране — фотография, на которой я лежу, зарывшись лицом в пах голой женщины. Обе мои руки подняты вверх, и одна из них показывает — случайное совпадение — знак победы. Маловероятно, что человек, впервые увидевший этот снимок, решит, что это постановка. Впечатление, что я запечатлен в момент полного довольства жизнью. Игуана кивнул А. К., тот вернул телефон в карман и продолжил то, что умел делать лучше всего — тупо смотреть перед собой.

— Небольшое напоминание, прежде чем мы перейдем к обсуждению графика. — Он наклонился вперед, вплотную приблизив ко мне лицо. — Что скажешь? Когда я могу прийти и забрать свои первые пятьдесят тысяч?

До меня доносилось его дыхание — смесь нечищеных зубов и плохо переваренной пищи.

— У меня нет пятидесяти тысяч евро, — честно сказал я. За одну неделю я выдал много займов и оплачивал долги Парка из возросших прибылей, в чем и состояла суть плана. В результате счет Парка практически опустел. Поступления начнутся со следующей недели, когда заемщики начнут возвращать кредиты с процентами.

— Когда? — спросил Игуана. — Это был вопрос. Мне плевать, сколько раз деньги должны прокрутиться через твою вонючую систему. Меня не волнует, что ты будешь проверять и перепроверять каждую сделку по шестьсот раз. Я спрашиваю: когда? Ты понимаешь, что означает этот вопрос? Так что доставай свой календарь, Эйнштейн.

Я ничего не ответил.

— Хорошо, — продолжил он. — Поскольку ты сегодня на удивление туп и у тебя нет никаких предложений, я сам скажу тебе когда. Можешь занести это в свой календарь.

Я молчал.

— Или мне попросить А. К., чтобы применил к тебе свои методы?

— Да, я могу это записать, — сказал я.

— Я отправляюсь в небольшую поездку. Так что в понедельник через две недели будет в самый раз. Времени тебе хватит. Двадцать пять тысяч за неделю. Уверен, это ты сосчитаешь. Ты умный мальчик. Две недели.

Наконец Игуана от меня отодвинулся. Температура возле моего лица сразу упала на несколько градусов, а воздух стал чище. Электричка замедлила ход. Мы прибыли в Мартинлааксо. Игуана уперся рукой в колено, встал, посмотрел на меня сверху и вниз, но ничего не сказал и молча направился к выходу. А. К. дождался полной остановки электрички и тоже поднялся со своего места. Меня в очередной раз поразила его способность быстро и беззвучно двигаться. Для такого громилы он ловок как лисичка. Он ступил на платформу, и я на секунду увидел их спины. Электричка снова тронулась.

В эту минуту я услышал с двух концов вагона голоса:

— Готовьте билеты, пожалуйста.

16

Эса сидел в своем большом кресле перед стеной мониторов, словно король, у которого отняли королевство. Эса не имел возможности ни на что влиять — его работа заключалась в том, чтобы просто наблюдать за происходящим в Парке. Воздух в его комнате был таким спертым, что его можно было резать ножом. Густой, с отчетливыми серными парами, происхождение которых я не хотел идентифицировать. Не в последнюю очередь из соображений самосохранения. Аппаратная производила впечатление едва освещенной студии жертвы клаустрофобии, потому что Эса выключил все лампы и светились только мониторы. Все вместе напоминало нечто среднее между декорацией научно-фантастического фильма и моими воспоминаниями об армейской казарме.

Я видел, что мой визит его удивил. Еще больше его удивила моя просьба.

— Что-то случилось? — спросил он. — У нас есть все видео, но я их не смотрел. Я же не знал, что что-то не в порядке.

Эса явно не понимал, что происходит. Неудивительно. Я сказал ему, что все в порядке, но я просто хочу кое-что проверить. Я назвал ему дату, примерное время и указал место за пределами Парка приключений, по идее попадающее в зону обзора камеры. Пальцы Эсы запорхали по клавиатуре. На экране монитора мгновенно появился знакомый мне внедорожник. Я посмотрел на время и запомнил его с точностью до секунды. После этого я поспешил попрощаться с Эсой. В едкой атмосфере его берлоги я едва не потерял сознание. Мне впервые в жизни пришла в голову мысль, что иногда имеет смысл дать человеку совет поменять диету. Но я сдержался. Поблагодарил его и сделал шаг назад.

— Я что-то упустил? — спросил он и развернулся на 180 градусов. На нем была та же самая футболка с принтом морской пехоты США.

Возможно, подумал я, ты питаешься исключительно гороховым супом и квашеной капустой. Вслух я этого не сказал, потому что заметил на лице Эсы выражение, похожее на панику.

Он продолжал сыпать вопросами:

— На территорию Парка кто-то проник? Надеюсь, никто ничего не украл?

— Нет, ничего подобного, — ответил я. Мне требовалось несколько секунд чтобы подумать. В любом случае Эса будет строить предположения, зачем мне понадобилось посмотреть записи с камеры. И в его распоряжении — все пленки, на которых зафиксированы тысячи и тысячи всевозможных событий. Я принял решение.

— Мне просто нужно было проверить время, — сказал я.

На лице Эсы отразилось непонимание, которое вскоре превратилось в кивок, а тот, в свою очередь, в дружелюбие. Если раньше он вел себя сдержанно, почти холодно, то теперь смотрел на меня с симпатией.

— Личные дела, — сказал он.

— Да. Очень.

— Хочешь найти владельца определенной машины? Я могу поискать.

— Нет, спасибо. Я уже знаю.

Мы оба посмотрели на изображение на экране. Внедорожник увеличился в размерах. Я почти ощутил себя внутри, почувствовал холодное дыхание кондиционера у себя в ногах. Почти. Вряд ли на протяжении последних лет в этой комнате дул хотя бы самый слабый ветерок.

— Я думаю, что оставил в этой машине свой проездной.

Проездной — не главная причина моего интереса к этой машине, но, безусловно, одна из причин. Об этом мне напоминала штрафная квитанция в кармане куртки. Три остановки на электричке обошлись мне в восемьдесят евро. Это слишком много, с какой стороны ни посмотри. Эса все еще размышлял над моими последними словами и правой рукой поглаживал свою геометрически безупречную бородку.

— Если я могу чем-то помочь… — наконец сказал он. — Я работаю на Парк приключений и готов оказать любое содействие.

Я ничего не ответил. Он разговаривал одновременно и как солдат, и как плюшевый мишка.

— Благодарю за службу, — сказал я. — Если что-то возникнет, обязательно обращусь к тебе.

Внезапно мне стало совестно за свои мысли о его пищеварении. Эти странные эмоциональные качели сопровождали меня уже какое-то время. Сильнее всего они проявлялись в обществе Лауры Хеланто. Естественно. Все выходные я ощущал след поцелуя, который она оставила у меня на щеке. А теперь — без всякой провокации — я думал, что все мы люди, никто из нас не совершенен, и что такого, если у одного из нас проблемы с газами. Покидая тело, они остаются витать в воздухе, но это не делает испускающего их человека парией, от которого надо бежать сломя голову.

— И взаимно, — добавил я. — Если я чем-то могу помочь, то обязательно помогу.

Через минуту я уже сидел в своем кабинете. Инстинктивно распахнул окно и вдохнул прохладный свежий воздух, словно, измученный жаждой, пил свежую воду. Затем сел за стол и принялся за вычисления, используя калькулятор, ручку и карты Гугл. Конкретно — опцию изображения со спутника. Когда я сидел в том внедорожнике, мы соблюдали скоростной режим, и я мог точно вспомнить все основные повороты, которые мы делали по пути. В то же самое время я примерно помнил участки пути, когда мы никуда не сворачивали и не сбавляли скорость. Я мог приблизительно прикинуть протяженность каждого такого участка пути. Повязка у меня на глазах позволяла мне смотреть вниз, и я мог проследить, как автомобиль ведет себя на дороге. Но, что еще более важно, теперь у меня были конкретное время отбытия и прибытия. Я рассчитывал параметры и расстояния, читал карту, десятки раз приближал и отдалял изображение, пока не свел число вариантов к трем. Я был относительно уверен насчет направления, с определенной степенью уверенности знал общее расстояние и с абсолютной — какого типа здание ищу.

Сорок минут спустя у меня было два сарая на выбор.

17

Парк приключений приносил неплохую прибыль. Разумеется, в отличие от банка — пока что. Со дня выдачи первого кредита продажа билетов выросла почти на 20 процентов. Многообещающий показатель. Я смогу заплатить зарплату сотрудникам, налоги и погасить часть долгов компании. Если эта тенденция сохранится, а банк постепенно — сначала в минимальном объеме, а затем с экспоненциальным ростом — станет прибыльным предприятием, то я начну разбираться с неофициальными долгами Юхани. А вот чего я сделать не мог, так это найти дополнительные пятьдесят тысяч евро для Игуаны.

И это была только часть проблемы. Пожалуй, я даже в мыслях ни на секунду не допускал, что заплачу ему хоть цент. Нет уж. Я принял решение в тот момент, когда он сунул себе в карман мой проездной. Я понимал, что такое решение могло прийти и гораздо раньше, но проездной стал последней каплей. Даже если не брать в расчет требование пятидесяти тысяч евро — так не поступают. Нельзя ездить по чужому проездному. Я просмотрел два банковских счета. Я ничего не подделывал, но экстраполировал данные одного на другой с тем, чтобы со временем оба счета слились в один. Эта операция требует пристального внимания к деталям. Я так погрузился в вычисления, что не сразу сообразил, что сам просил Лауру зайти ко мне, и вспомнил об этом, только когда она очутилась прямо перед моим столом. Свои буйные кудри она собрала в пучок, а очки подняла на лоб. Я впервые увидел все ее лицо целиком. Никогда его таким не видел. Я не мог бы сказать, что конкретно меня в нем поразило, а времени на раздумья не было — она о чем-то меня спросила. Точнее говоря, повторила мои собственные слова, сказанные ранее, и попросила следовать за ней.

Первый мурал был почти готов. Лаура провела все выходные, расписывая стену. Она начала с фрагмента холла, наименее заметного посетителям. Вполне логично. Я на ее месте поступил бы точно так же. Этим же объяснялось, почему я не заметил этой росписи сегодня утром, когда приехал на работу или когда, покинув аппаратную Эсы, шел к себе в кабинет. При мысли об Эсе я с надеждой подумал: хорошо бы, чтобы тропические ароматы аппаратной не впитались в мою одежду. Я едва сдерживался, чтобы не понюхать свой рукав. Вместо этого я слушал Лауру.

— Я сделала, как ты посоветовал. Начала с самой легкой части — с того, что лучше всего себе представляла. По-моему, получилось неплохо. Теперь…

Я смотрел на Лауру и видел ее профиль. Одновременно я видел то, о существовании чего раньше только догадывался. В ее лице была твердость. Я не имею в виду, что оно было угловатым, или резким, или жестким. Возможно, впечатление, которое производило это лицо, описывалось словом «опыт», подразумевая знания и навыки, которые его обладательница не желала публично демонстрировать. То, что обычно скрывали и смягчали ее очки и копна непослушных волос.

— Вот, — сказала она, поворачивая направо от тира Яростная рогатка.

Моим глазам предстала стена.

У меня перехватило дыхание. Вид стены проник внутрь меня, ухнув куда-то между сердцем и желудком. Узоры, постоянно меняя форму, переплетались в причудливом водовороте. Изображения появлялись, чтобы тут же исчезнуть и создать новые. Я чувствовал, что обратился в соляной столб.

— Франкенталер, — объяснила Лаура. — Разумеется, это адаптация. Моя версия. Моя интерпретация. Я бы сказала, граффити-версия.

Я смотрел на стену и не мог вымолвить ни слова. Мной владели непонятные чувства. Я вообще перестал что-либо понимать. Прошло несколько секунд. Я заметил, что все это время молчал. Я реагировал на творение Лауры всем своим телом и ничего не мог с собой поделать. Фреска как будто обволакивала мне ноги, хотя я точно знал, что с точки зрения логики это невозможно.

— Франкенталер или нет, — сказал я, — но это лучшее, что я видел в своей жизни.

Я говорил чистую правду.

Я повернулся к Лауре. Она распустила пучок на затылке, позволив волосам рассыпаться по плечам, и приобрела более знакомый вид. Но я не забыл про твердость ее лица и уже знал, что она существует. Хотя больше я об этом не думал. Меня охватило непреодолимое желание обнять Лауру и прижать ее к себе, но я решил, что это неуместно. Потом что-то произошло. Возможно, я, сам того не желая, сделал шаг ей навстречу, потому что секундой позже Лаура протянула руки и обвилась вокруг меня.

— Спасибо, — сказала она.

— Франкенталер или нет, — повторил я.

Лаура Хеланто обнимала меня; я стоял и смотрел на фреску, испытывая чувства, каких раньше никогда не испытывал. Я — это я. Мысли сплетались с чувствами, чувства — с мыслями; они сливались в одно, пронзая мой разум с такой капитальной глубиной, что их хватило бы для фундамента целого небоскреба или основания нового континента. Лаура отступила на шаг назад. Я все еще ощущал тепло ее руки и касание ее волос у себя на щеке. Я не знал, что произошло, но точно знал: что-то произошло.

— Значит, тебе нравится? — спросила она.

— Я в восторге.

18

Одно упоминание слова «свидание» всегда вызывало у меня чувство дискомфорта. Не говоря уже о том, что оно означало в реальности: что я по доброй воле соглашусь на встречу с кем-то, кого или совсем не знаю, или знаю недостаточно. Подобное поведение никогда не представлялось мне разумным. Существует множество рациональных аргументов против него, не последнее место в ряду которых занимает следующий: вероятность того, что встреча окажется стоящей затраченных на нее усилий, исчезающе мала. Нетрудно подсчитать число знакомых нам интересных людей и сравнить его с общим числом наших знакомых; это позволяет понять, насколько невысоки шансы выиграть в этой лотерее. Как актуарий, я, разумеется, никогда не покупал лотерейных билетов. И решил, что, даже если когда-нибудь пойду на свидание, вначале постараюсь оценить все факторы, чтобы убедиться, что не потрачу время впустую.

Я пригласил Лауру на свидание. Не проделав и малой части расчетов и полностью отмахнувшись от элементарного вероятностного прогноза. Похоже, все произошло независимо от моей воли. Мы стояли перед расписанной стеной, и я услышал свой голос, произносивший, что я хочу увидеться с ней. Как можно скорее. Наверное, она поняла, что я имею в виду, потому что сразу назвала эту грядущую встречу свиданием. В этот миг я утратил всякий контроль над своим математическим даром. Я на практике убедился в справедливости дурацкой метафоры про бабочек в животе, которые трепещут крылышками, когда с тобой происходит что-то волнующее.

Пока я ждал ее перед рестораном, у меня было то же странное, головокружительное ощущение, какое всегда охватывало меня при мыслях о Лауре и встрече с ней.

В этот вечер конца сентября центральный район Хельсинки выглядел как мокрая театральная декорация. Мерцали сквозь черно-серую пелену дождя фонари; здания напоминали плоские фасады, несмотря на освещенные окна; пешеходные переходы отсвечивали ледяным блеском. Повсюду посверкивали лужи.

Свидание, думал я, вздыхая и прячась под козырьком входа в ресторан. Полная бессмыслица.

Особенно сейчас, когда мне нужно искать сарай, где должники или вешаются, или решают основать собственный банк. В реальности я представления не имел, что будет, если я все-таки найду этот сарай. К чему это приведет. У меня не было плана. Даже если я разыщу это место, будет слишком…

— Поздно! — сказала Лаура. — Так я и знала. Извини.

Она нырнула под навес, приблизившись ко мне со спины. Я ждал ее со стороны автобусной остановки Камппи, потому что именно туда приходил ее автобус — при условии, что она ехала из дома и выбрала самый короткий маршрут до места нашей встречи. Я не понимал, как кому-нибудь взбрело бы в голову поступить иначе.

— Надеюсь, ты не очень долго ждешь?

— Я даже не знаю, который теперь час, — сказал я, удивляясь сам себе.

Она закрыла зонт, встряхнула головой, слегка ослабила узел шарфа и посмотрела мимо меня, внутрь ресторана.

— Выглядит неплохо, — сказала она.

Я повернулся и посмотрел в том же направлении. По залу шла официантка в сияющей белой блузке и облегающей черной юбке. Посетители больше напоминали персонажей американского сериала, чем клиентов Парка приключений, готовых занять у меня денег до зарплаты.

— Не знаю, — сказал я, — ни разу здесь не был.

— Почему тогда ты выбрал именно этот ресторан?

— Я учел рейтинг, расстояние от твоей и моей автобусных остановок, погоду, день недели, время года, твою любовь к острой пище и свою цель — произвести на тебя наилучшее впечатление. Этот ресторан оказался оптимальным вариантом.

— Оптимальным… — повторила Лаура и улыбнулась, как будто я сказал что-то смешное. Ее улыбка осветила темноту вечера, словно яркий фонарь. — Звучит романтично.

— Я тоже так думаю.

Нас провели к столику на двоих, зарезервированному на мое имя. Столик находился в дальнем конце зала, у окна, довольно низкого, потому что сам ресторан располагался чуть ниже уровня улицы. Спешащие мимо прохожие были видны нам только до пояса. Угадать, какое лицо принадлежит какой паре ног, невозможно. Если бы все мы были только парой ног, замаскироваться ничего не стоило бы. Вслух я эту мысль не озвучил. У меня до сих пор чуть кружилась голова; рот и язык как будто онемели. В то же самое время я чувствовал, что готов произносить все что взбредет в голову. Мне приходилось концентрироваться на том, чтобы, глядя Лауре в глаза, не утонуть в них. Чтобы я мог не только слушать, но и слышать ее. Ее волосы напоминали цветущий розовый куст. Ее лицо сияло. Она явно была довольна. На ней была белая блузка в черный горошек, застегнутая под горло.

Подошедший официант поинтересовался, не желаем ли мы что-нибудь выпить, пока изучаем меню. Лаура заказала джин с тоником. Я тоже. Я не люблю ни джин, ни тоник, но сейчас это не имело никакого значения. Более того, любой напиток, способный увлажнить мой пересохший рот, представлялся мне шажком из пустыни к оазису. Потому что мной владело именно это ощущение — как будто я брел сквозь пески. Меню оказалось милосердно коротким и, к моей радости, пронумерованным. Оно состояло из четырех разных наборов: на пять, восемь, одиннадцать и шестнадцать блюд. Мы остановили свой выбор на меню из восьми блюд. Мы, конечно, собирались устроить пирушку, но не намеревались провести здесь всю ночь. Официант удалился, а я поднял свой бокал.

— Поздравляю! — сказал я. Я долго размышлял, что именно сказать, но лучше ничего не придумал.

— Спасибо.

Мы чокнулись. Не успел я сделать первый глоток, как Лаура меня остановила:

— Если бы не ты… Не знаю… Выпьем за математику? — Она улыбнулась.

Мы выпили.

Нашим первым блюдом оказалась розовая скорлупка размером с половину шишки, наполненная соленой пенистой субстанцией с рыбным вкусом. Похоже, Лауре оно понравилось. Меня это обрадовало. Чего нельзя сказать о результатах моих вычислений по поводу соотношения стоимости исходных материалов и изготовления, с одной стороны, и цены, с другой. Я решил отложить подобные мысли. Но только на секунду.

— Я тоже взяла кредит, — ни с того ни с сего сказала Лаура.

Кажется, мой удивленный вид вполне соответствовал удивлению, которое я испытал.

— Как и все остальные, — продолжила она. — Остальные сотрудники. Но я взяла кредит не потому, что все брали.

Я начинал понимать, о чем она. Парк приключений. Банк, который я основал.

— Все? — я честно изумился.

— Да, — кивнула она.

— Всем внезапно понадобились дополнительные деньги?

— Ты сам сказал, что занимать деньги в нашем банке разумно.

— Это действительно разумно… — заикаясь, пробормотал я.

Это разумно, если ты не можешь получить ту же сумму на более выгодных условиях где-нибудь еще. В свою очередь, это означает, что они не понимают…

— Именно, — перебила меня Лаура. — Мне правда нужны эти деньги. Школьная поездка Туули во Францию. Я хочу, чтобы у нее было то, чего никогда не было у меня. К тому же мне все это обходится дороже, потому что надо учитывать ее проблемы со здоровьем. Она давно рассказывала мне об этой поездке и упрашивала ее отпустить. Я знаю, как она о ней мечтала. Все ее друзья едут, и мне было бы неприятно думать, что она не сможет поехать вместе со всеми. Но теперь она точно поедет. Я так за нее рада! Это гораздо важнее моей стены.

Официант принес нам следующее блюдо. На большой белой тарелке — две длинные темные полоски в полсантиметра высотой. Наверху — букетики микроскопических лесных цветов. Вокруг всего этого — кольцо густой ярко-красной жидкости толщиной с нитку.

— Где-нибудь еще мне кредит не дали бы, — сказала Лаура. — У меня были… Ну, я трачу зарплату на оплату жилья и на еду… Короче говоря, к концу месяца приходится… балансировать. И у меня нет ни цента сбережений. Я никогда не умела особенно ловко обращаться с деньгами. Эта наука дорого мне стоила. — Последние ее слова прорвались наружу, словно вода из трещины в плотине.

Лаура явно смутилась. Она сказала слишком много. На ее месте я чувствовал бы себя так же неуютно. Наверняка пытался бы мысленно прокрутить свой монолог назад и перепроверить, не ляпнул ли лишнего.

Она снова улыбнулась. Ее улыбка изменилась: в ней появился новый оттенок.

— Не знаю, зачем я все это тебе рассказываю… Может быть, все дело в замечательной компании, приятной обстановке и превосходной еде?

Она все еще выглядела смущенной. Во всяком случае так мне казалось, пока до меня не дошло, что причина ее смущения совсем в другом. Это понимание озарило мой разум словно вспышкой света. Я попытался сформулировать это для себя в словесной форме: возможно, она думает о моем обществе примерно так же, как я думаю о ее. Мое присутствие влияет на нее, на ее мысли и действия — и это влияние в каком-то смысле непредсказуемо. Неужели я действительно ей нравлюсь? Это соображение повлияло уже на меня — в еще более непредсказуемом направлении. Я старался не думать о любовных песнях, которые считал тошнотворно приторными, но смысл которых вдруг показался мне предельно конкретным и точным. Лаура похвалила блюдо. На мой вкус, это был обыкновенный финский гриб, и я старатель гнал от себя мысли о его цене за килограмм. Сейчас это было мне безразлично.

Замечательная компания.

Мы ели разные гастрономические конструкции, каждая из которых состояла примерно из одной ложки еды. Внешний вид блюд был выдержан в строгих геометрических формах, а их вес приблизительно равнялся весу тарелки. Самое легкое блюдо — едва заметный копченый заяц между островками щавеля — весило, по моим прикидкам, не больше одного усика этого лесного зверька. Но Лауре это все нравилось, а мне нравилось, что ей это нравится. Винные бокалы множились у нас на столе, поскольку каждое блюдо сопровождалось особым вином определенного года. Но довольно трудно пить вино за едой, если еда исчезает, едва ты к ней прикоснешься. В результате перед нами выстроилась целая шеренга бокалов. Вина не отличались одно от другого — во всяком случае, не настолько, как на то претендовал официант, излагавший нам историю происхождения каждого. Нас засыпали потоком прилагательных: терпкий, дубовый, сложный, дымчатый, землистый, плотный, пылкий — и десятками других, сдобренных щедрой дозой бессовестного вранья про маленькую органическую винодельню на северо-востоке Италии. Тем не менее, я понимал, что цель этого слишком дорогого вечера состояла не в том, чтобы находить изъяны в логике официанта и ловить его на лжи, а в том, чтобы просто сидеть друг напротив друга, забыв о времени.

— Я чувствую, как ко мне возвращается уверенность, — сказала Лаура после того, как мы проглотили по одинокой ложке мусса из раков, тем самым опустошив свои тарелки. — Я даже не представляла себе, насколько я была зажата. Не знала, что меня спасет живопись. Та же живопись, из-за которой я и потеряла веру в себя. Мне самой странно, но твоя математика и правда помогла мне взглянуть на дело под другим углом. Она открыла мне новую оптику.

В голосе Лауры звучало воодушевление. Она глотнула вина, глядя поверх кромки бокала прямо мне в глаза. Мягкий рассеянный свет не мог скрыть от меня ее лицо, в котором уже знакомая мне твердость сочеталась с ее всегдашними жизнерадостностью и оптимизмом. Все это выглядело так, как будто с ней и в самом деле произошла разительная перемена. Математика способна творить чудеса — это я знаю. Но по какой-то причине мне не верилось, что все сводилось только к цифрам. Не знаю почему. Возможно, мой жизненный опыт и десятки тысяч проведенных вычислений говорили мне, что подобное математическое пробуждение — привилегия единиц. Я улыбался, потому что Лаура давала мне для этого повод. Она тоже улыбалась.

— Похоже, все встает на свои места, — сказала она, чуть наклоняясь вперед. — Самые разные вещи.

Когда подали десерт номер два — три клубничины с каплей сиропа и крохотной пирамидкой ванильного мусса — мы обсуждали следующую стену под роспись. Лаура сказала, что на сей раз источником вдохновения ей послужит Туве Янссон.

— Но стена будет выполнена не в ее стиле. Она будет в моем стиле. Но под влиянием Туве и ее тем. Я помещу ее в центре, а вокруг расположу все то, о чем ее работы заставляют меня думать снова и снова. Свобода, красота, море… Любовь.

Последнее слово повисло в воздухе между нами, между рядами винных бокалов, там, где встретились наши глаза. Не ослабить ли мне узел галстука, задумался я. Вероятность того, что температура в ресторане с течением вечера повысилась, была ничтожно мала, но мне вдруг стало жарко.

— Это будет потрясающе, — сказал я. — Все, что ты делаешь, трогает мне душу. Я заметил это еще в «Атенеуме». Мне понравились кувшинки во французском пруду. Мне нравились финские мастера. Я не представлял себе, что есть столько способов изобразить смерть, горе и страдание с помощью таких печальных цветов. Но я их не любил. Но ты… Когда я увидел твои работы, то есть твои картины… Я полюбил… Я люблю… Тебя.

Вряд ли я выпил слишком много, но у меня кружилась голова. Я обливался потом и говорил то, чего не собирался говорить. Я уже поверил, что серьезные финансовые затраты на этот вечер и симптомы легкого отравления этанолом несравнимо меньше, чем радость, которую я испытал. Я чувствовал себя потерянным, хотя сидел на месте.

Возможно, Лаура это заметила. Она поставила локти на стол, и ее новое лицо — расшифровать которое мне было намного труднее, чем предыдущее, — приблизилось к моему. Когда она, в свою очередь, удивила меня вопросом, в ее голосе тоже звучало что-то новое и трудно определимое.

— Что ты планировал делать после ужина?

19

До этого я никогда никого не целовал в электричке. Поэтому мне показалось, что дорога заняла гораздо меньше времени, чем обычно.

Разумеется, это поверхностное наблюдение, которое я сделал постфактум. Когда мы брели сквозь ночь в Каннельмяки.

Странным образом мои губы горели. В то же время мое тело, легкое, как перышко, было напряжено, как тетива лука. Лаура шла рядом со мной — точнее, она шла со мной. Своим плечом она касалась меня. Мы направлялись к моему дому. Несмотря на самые невероятные ощущения, владевшие моим разумом и телом, я не забывал поглядывать по сторонам.

Я высматривал внедорожник. Внимательно обегал глазами парковки, обочины дороги и повороты и тратил секунду или две, изучая фигуру каждого попадавшегося нам навстречу человека. А. К. выделялся бы своими габаритами, Игуана — силуэтом без плеч. Но я не видел ни внедорожника, ни эту парочку, ни кого-либо еще, способного угрожать моей жизни. Я решил, что это хороший знак — особенно в условиях нашего свидания.

Я открыл дверь подъезда. Мы молча поднялись по лестнице. Подошли к дверям моей квартиры. Я пропустил Лауру вперед и зашел следом за ней. Помог ей снять пальто, показал, где ванная, зашел на кухню и предложил Шопенгауэру скромный ужин. До меня донесся шум спускаемой воды в унитазе, затем журчание воды в кране — Лаура мыла руки. Что делать дальше, я не знал, но у меня сложилось впечатление, что мое тело знает это лучше меня. В гостиной мы поцеловались, купаясь в лунном свете, прямо под уравнениями Гаусса. Конечно, я их видел, но не чувствовал такого почтительного восхищения, как раньше. Они превратились просто в символы, а секундой позже я вообще про них забыл.

В спальне мы разделись. Как минимум, для меня этот процесс выглядел совершенно неорганизованным, как будто я не помнил, в каком порядке следует снимать с себя предметы одежды. Самым последним я снял галстук. Все осложнялось тем, что я снова чувствовал себя натянутой тетивой лука, готовой выстрелить. Раздеваться и ложиться в постель оказалось особенно трудно потому, что наши губы были так плотно прижаты друг к другу, как будто их склеили и не существовало силы, способной их разделить. Наши поцелуи напоминали влажный борцовский поединок двух языков. Это совсем не так отвратительно, как звучит. На самом деле ощущения были очень приятные, но и они меркли по сравнению с ощущением прикосновения обнаженной кожи Лауры к моей.

Оно пьянило и в то же время освобождало от всех оков. Мои руки сами знали, где им следует быть, что находить и как действовать в данных обстоятельствах. Когда наши рты на секунду разъединялись, мы издавали звуки, которые я предпочел бы не воспроизводить при свете дня. Потом Лаура сдвинулась в сторону и нежно толкнула меня на спину. Ее дикая шевелюра щекотала мне грудь и живот. По позвоночнику пробежала дрожь. После этого рот Лауры нашел кое-что новое, и в этот миг я вообще забыл, что в мире существуют уравнения Гаусса. Все, что я видел, это потолок, озаренный узкой полоской света, пробивающегося из гостиной, но даже его я по сути не видел.

Чем быстрее мы приближались к черной дыре, тем медленнее текло время, а материя все больше уплотнялась. Прежде чем я рухнул в пропасть за горизонтом событий, готовый принять судьбу, ожидающую меня внутри черной дыры, где меня сожмет в точку меньше булавочной головки и я сольюсь с окружающей тьмой, я понял, что должен вырваться из этого неуправляемого состояния и вернуться под действие гравитации.

Я сказал Лауре, что единственно правильный путь — это полная взаимность. Не уверен, но не исключено, что она хихикнула. Или что-то сказала, но я не понял что, потому что часть меня все еще была соединена с ее языком. В любом случае мы поменялись ролями. В каком-то смысле мне захотелось, чтобы наш официант увидел это. Лаура на вкус была лучше, чем все блюда и вина, которые мы дегустировали в этот вечер. Судя по звукам, которые она издавала, и обрывкам произносимых ею фраз, я заключил, что она тоже чувствует некоторое удовлетворение от того, что мы не выбрали меню из шестнадцати блюд, потому что в этом случае мы до сих пор сидели бы в ресторане. Соотношение затрат и выгод приблизилось к уровню, который гарантировал нам счастье.

Потом мы снова прижались друг к другу, и напряжение моей тетивы стало нестерпимым. Я обрел способность действовать с удовлетворительной интенсивностью. Я не обладал особенно богатым опытом в том, чем мы занимались, но, возможно, это и не требовалось. Громкие стоны Лауры и сила, с какой она притянула меня к себе и обхватила пальцами, вонзая в мое тело ногти, указывали на достаточно высокую вероятность того, что я достаточно успешно справлялся со своим заданием.

Мы испробовали несколько способов познания друг друга. Изменения не были слишком радикальными и скорее напоминали коррекционные движения; примерно так вы добавляете количество знаков после запятой в зависимости от требуемой точности измерения. Лаура издала долгий и протяжный крик, в котором слились поражение и победа. Из моего горла вырвалось что-то вроде хриплого рыка, какого я прежде никогда от себя не слышал. По какой-то необъяснимой физиологической причине он длился гораздо дольше, чем позволял объем воздуха в моих легких.

Лаура громко дышала рядом со мной. Между нами произошло что-то настолько настоящее, настолько важное, что ничто не могло с ним сравниться. Я не знал, откуда взялись все эти новые чувства, эти специфические мысли и наблюдения. Моя кожа начала остывать. Одеяло сбилось в кучу у основания кровати. Я чуть присел, нащупал угол одеяла и потянул его к нам.

— Думаешь, пора начать храпеть? — спросила Лаура.

Ее вопрос звучал абсолютно разумно. Час стоял поздний, а между позой спящего и качеством сна существует прямая корреляция. Но прямо сейчас этот вопрос представлялся вторым по важности. Я сказал, что не хочу подхватить простуду, особенно с учетом нашей деловой активности.

— Этого я раньше не слышала, — сказала она, перекатилась на бок, приподнялась на локте и уставилась на меня. Ее лицо нависало надо мной так близко, что я ощущал его сияние. Она улыбалась. — Но как-то не похоже, что ты просишь меня остаться на ночь.

— Электрички уже не ходят, так что ты сэкономишь немало денег, если останешься здесь до утра, — сказал я, чувствуя, что говорю что-то не то. Разумеется, я сказал чистую правду, и поступить так было бы разумно, но мои слова ни в малейшей степени не отражали моих истинных чувств. Я посмотрел на Лауру. — Я больше всего на свете хочу, чтобы ты осталась со мной. Чтобы я мог тебя чувствовать.

Слова явились неизвестно откуда, не в результате процесса критического мышления или точных вычислений, но это было именно то, что я хотел сказать. Возможно, произносить такие слова лучше всего, лежа на спине, потому что они вызывали то же самое головокружение, которое в последнее время часто меня посещало. Лаура улыбнулась и придвинулась ко мне ближе.

— Просто я как раз попросила Йоханну посидеть с Туули, — прошептала она. — Я надеялась услышать от тебя что-то вроде этого.

20

Под безоблачным небом в безветренном сентябрьском воздухе веяло легкой прохладой. Утреннее солнце светило непривычно ярко для этого времени года. Пока я шел от автобусной остановки к Парку приключений, его нежные лучи согревали мою левую щеку. День, на первый взгляд, выдался безупречным во всех отношениях, как будто с ним тоже произошла радикальная — по сравнению со всеми остальными днями — перемена. Естественно, сегодня все виделось мне сквозь новую призму. Я словно наблюдал за собой со стороны, и это ощущение вызывало и восторг, и некоторое беспокойство. Моя грудь полнилась силой и чем-то еще, что я вполне мог бы назвать счастьем. В то же время я чувствовал, что во мне появилась новая уязвимость, хотя еще не совсем понимал, в чем она заключается; я словно протянул руку в темноту, понятия не имея, что меня там ждет.

Но в общем и целом мной владела радость, как после победы в тайном соревновании, о котором знали только те, кто получил на него особое приглашение. Что-то в этом роде. Мне было трудно управлять своими мыслями. Они отличались от моих обычных мыслей; вернее сказать, это были не совсем мысли, а скорее нечто вроде энергетических импульсов, похожих на нестрашные разряды молнии. Я шел быстрым легким шагом и думал о том, как фундаментально изменилась моя концепция свидания, хотя, надо добавить, только в некоторых аспектах. Да, мне хотелось пойти еще на одно свидание, но только с Лаурой Хеланто. Во всех других вариантах мое мнение о свиданиях осталось прежним. Я не собирался повторять опыт прошлой ночи с кем попало. Это было бы игрой с минимальным шансом на победу.

Я добрался до Парка приключений позже, чем обычно, но это не имело значения. Я обрел новый источник силы и теперь мог…

Порыв холодного ветра налетел на меня, проникая под куртку и рубашку.

Узел галстука затянулся туже, хотя я к нему не прикасался. Внезапно даже небесная синева утратила часть своей лазурной чистоты; единственное облако с удивительной точностью наползло на солнце и полностью его закрыло.

Ничто на свете не способно омрачить ваше утро так, как вид полицейского.

Осмала стоял почти посередине парковки, там, где в нормальное время развевался флаг с надписью «Заходи, здесь весело». Разумеется, сейчас он не развевался, потому что после инцидента с падением флагштока находился в стирке, а новый флагшток еще не доставили. Осмала меня заметил и помахал мне рукой. Я помахал ему в ответ и направился к нему.

Он был в сером блейзере и мешковатых светлых джинсах, сливаясь с окружающим пейзажем, примерно как статуя с острова Пасхи. При этом я не имею в виду, что никому не известно, откуда он взялся и кто вырубил его из камня, — просто в нем была характерная для статуй сдержанность и загадка. Утренняя прохлада успела пощипать его за нос и уши, которые приобрели окраску пожарной машины, что вносило освежающую ноту в его серые угловатые черты.

— Флагшток упал, — сказал он, когда я приблизился к нему на расстояние слышимости.

Совершенно излишняя информация: Осмала прекрасно знал, что именно я являюсь владельцем Парка приключений.

— Знаю, — ответил я. — Мы уже заказали новый.

Осмала уставился на остатки флагштока долгим изучающим взглядом. Затем медленно повернулся вокруг своей оси, обшаривая взглядом парковку.