Сонджу пропустила свою поездку в первое воскресенье октября, чтобы помочь госпоже Чхо с ежегодной выставкой. До прихода гостей мисс Им сказала ей, что госпожа Чхо известна своим намётанным глазом на многообещающих художников и уже многим помогла возвыситься и прославиться: благодаря этому она легко привлекала коллекционеров и инвесторов на свои выставки.
Многие гости были Сонджу не знакомы, но большинство из них знали друг друга. Один молодой художник покраснел, когда Сонджу сказала, что ей нравится его работа. К концу выставки девять картин за авторством семи художников были проданы. В их числе была работа стеснительного художника. Возможность однажды увидеть его картины в Национальном музее была невероятно волнующей: теперь Сонджу понимала, почему госпожа Чхо помогает этим людям. Сонджу сказала себе, что, возможно, тоже однажды сумеет сделать нечто подобное.
Признания
В пустом доме Сонджу перевернула календарь на следующую страницу, глядя на цифру «11» – месяц, когда умер Кунгу. Она медленно сжала ладонь. Она не помнила, когда в последний раз доставала свой мыслекамень. Вероятно, уже после его смерти.
Утром в первую годовщину смерти Кунгу она открыла ящик комода и потрогала кончиками пальцев два мыслекамня. Затем, закрыв ящик, она прошла в гостиную и встала перед стеклянной дверью. Несколько листьев гинкго слетели с дерева, спланировали на ветру мимо водяного насоса и осели в небольшой канаве. Сонджу вышла, подобрала их, смыла грязь и положила под камешек в саду.
Прибыв в Зал, она сразу отправилась в дальнюю комнату и нашла там госпожу Чхо.
– Ровно год назад умер Кунгу. Я хочу побыть с кем-то хотя бы несколько минут.
Она рассказала госпоже Чхо о трёх детях, которые поклялись в вечной дружбе на мыслекамнях, и о том, как она потеряла дружбу Мису.
– Я вам завидую, – сказала Сонджу. – У вас есть связи, друзья и места, куда можно пойти.
Слабая улыбка отразилась на лице у госпожи Чхо.
– Я никому здесь об этом не говорила, но… – госпожа Чхо показала в сторону. – Давайте присядем вот там.
Они сели рядом, лицом к японскому саду, где несколько воробьёв прыгали по камням в поисках еды. Деревья и кусты в саду весь год оставались зелёными, как будто время здесь остановилось.
Госпожа Чхо сказала:
– Замужество никогда меня не привлекало. Я так и сказала моим родителям, но они не желали об этом слышать. В свою первую брачную ночь я отказалась консумировать брак и продолжала отказывать день за днём. На двенадцатый день мой муж повесился.
Сонджу беззвучно ахнула.
Госпожа Чхо мрачно продолжила:
– Его родители нашли его дневник и, не дожидаясь похорон, отправили меня обратно к моим родителям. Мои родители умоляли их о прощении, но так его и не добились. Нет ничего важнее человеческой жизни, а я подтолкнула его к самоубийству, за что всегда буду испытывать вину. – Она помолчала. – Моя мать сказала: «Тебе нужно молить о прощении у каждого бога». Для моего раскаяния она водила меня в буддистский храм, в протестантскую церковь и в католическую. Каждому храму моя семья жертвовала большие суммы. – Ещё одна пауза. – Я сказала родителям, что хочу жить одна, и они купили мне дом, чтобы я жила как вдова. Моя служанка отправилась со мной.
Госпожа Чхо стряхнула с рубашки невидимую пылинку.
– Внезапно я впервые в жизни оказалась одна и не знала, что делать со своим временем. Но я хотела покончить с финансовой зависимостью от своих родителей. Я не рисую сама, но я люблю искусство. Я часто посещала галереи и подружилась с несколькими художниками. С их помощью я стала приглашать состоятельных покровителей на частные выставки у меня дома. Дела шли неплохо, и мне требовалось место побольше, так что я купила этот дом. По просьбам моих друзей-художников я добавила Чёрную Комнату, чем положила начало этому клубу.
Хотя Сонджу сказала служанке, что никто не должен знать о самоубийстве Кунгу, она рассказала об этом госпоже Чхо. Какое-то время они сидели неподвижно, глядя на сад, и тихо скорбели вместе о двух умерших молодых мужчинах. Поделившись этой правдой, которую они скрывали от других, они словно стали ближе. Тем утром между ними сформировалась особая связь.
Прежде чем уйти, госпожа Чхо сказала:
– Нам с вами – и всем женщинам в этом клубе – в равной мере досталось позора и страданий. Нам стоит быть добрее друг к другу.
Это была правда. Сонджу знала о ситуации дома у поварихи – давно безработный муж, не пропускающий ни одной юбки, и сыновья-подростки, винившие мать в частом отсутствии отца. Каждая женщина в Зале была травмирована тем или иным образом – как выросшая в бедности мисс Им, чей отец так позорно стал алкоголиком, а муж отказался от неё из-за бесплодия. Ёнги видела жестокость своего отца и не знала безопасности, пока росла. А Киджа – молодая, талантливая и умная девушка – передавалась из семьи в семью, как ненужная вещь. Сама Киджа не говорила об этом, но её тоже предали, и это нанесло ей глубокую душевную рану.
Сонджу осознала: ей стоило уделять им больше внимания. Киджа, Ёнги и мисс Им жили в Зале, и у них не было друзей или родных, которых они могли бы навещать. Всё, что у них было – это они сами и однообразная ежедневная рутина. Поэтому, начиная с этой недели, в некоторые субботы Сонджу оставалась в Зале и проводила время с ними, болтая, занимаясь вязанием, слушая песни по радио и подпевая им – так они забывали о холоде снаружи. Весной они отправились во дворец Чхандоккун, на вечерний фестиваль цветения вишни, и были очарованы ароматами весенних цветов под светом фонарей. Летом они клеили фотографии американских актрис в альбом, слушали по радио пьесы и ели дыни.
Осенью они гуляли по ковру из упавших листьев и смотрели на ярко-жёлтые, оранжевые и красные деревья. А зимой они ходили во дворец Кёнбоккун и играли в снежки, смеясь и игнорируя взгляды других посетителей.
Несмотря на эти субботние мероприятия, женщины в Зале знали, что воскресные поездки Сонджу приносили ей только разочарование. Они понимали, как сложно ей находиться в разлуке с дочерью так долго. Четырнадцать лет. Она сказала им однажды: это похоже на приговор. Страх нашёптывал ей: постепенно она может забыть лицо Чинджу. Или Чинджу изменится так сильно, что она не узнает свою дочь, даже если увидит. Ей так хотелось её увидеть.
В начале апреля она проезжала большие и маленькие станции по пути, и, увидев знакомую можжевеловую изгородь на высоком плато, наклонилась к окну. Под старым каштановым деревом она заметила двух мальчиков, оживлённо болтающих с девочкой, сидевшей на ветке. Чинджу! Чинджу! Сонджу едва не подпрыгнула на месте, не зная, смеяться ей или плакать. Её дочь, выросшая за два года в крепкую девочку, сидела на ветке, болтая ногами. Когда поезд промчался мимо, до конца маршрута Сонджу, не в силах успокоиться и усидеть на месте, ходила между рядами, улыбаясь во весь рот.
Больше Сонджу свою дочь не видела. Осенью она гуляла по тайному саду дворца Чхандоккун с женщинами Зала. Когда выпал снег, они вернулись во дворец Кёнбоккун для игры в снежки. В новогоднюю ночь они поприветствовали наступление 1955-го и поели рисовой похлёбки на удачу. На китайский Новый год они снова ели рисовую похлёбку, чтобы уж наверняка призвать удачу.
Снова пришла весна – небо было ясным и пронзительно-синим, и дни наступили такие чудесные, что сердце Сонджу трепетало, как птица в полёте. Когда прошли холодные ветра, в воздухе запахло невероятной свежестью.
В один из таких ясных дней она поехала на автобусе в центр города, как только клиенты ушли после субботнего обеда. Повсюду были люди. Автобусы гудели. Такси сигналили. Шаги Сонджу пружинили лёгкостью. Там, возле дворца Токсугун, стоял Кунгу в белой хлопковой рубашке и с синим пиджаком, перекинутым через руку. Он ждал её. Она побежала к нему и протянула руку, чтобы коснуться его плеча.
Мужчина повернулся. Она отступила в ужасе.
– Я думала… Извините.
Развернувшись, она в панике бросилась прочь, тяжело дыша. Во рту пересохло. Боль пронзила лёгкие, угрожая перекрыть кислород. Она не помнила, как заплатила водителю такси, но, добравшись домой, упала на пол прямо в гостиной и зарыдала, закрыв лицо руками.
Что заставило её вот так потерять рассудок? Она вспомнила тот день, когда Вторая Сестра просто сидела на улице, потеряв разум от бесконечных выстрелов и взрывов. Встревоженная, она вскочила на ноги. Вызвала в памяти свой последний день в Маари, когда она играла в «Я вижу» с дочерью. Она вспоминала улыбку Чинджу, её запах, её голосок и жесты. Хотелось бы ей сохранить щебетание и смех дочери в банке с плотной крышкой, чтобы слушать их каждый раз, когда разлука становилась невыносимой. Она скучала по деревне. Она скучала по запаху жжёной соломы и вкусу деревенской еды. Она скучала по людям и даже по коровам. Но больше всего она скучала по дочери. После всего этого потока воспоминаний она забыла об инциденте во Дворце Токсугун. Постепенно этот случай перестал казаться ей таким ужасным.
Она ухаживала за садом, когда почтальон доставил письмо. Сонджу вытерла руки полотенцем, чтобы открыть его. Сестра писала, что их отец, потеряв надежду вылечиться, настаивал, чтобы его сын женился, пока он жив. Он не хотел, чтобы его сын считался плохим женихом без отца и с овдовевшей матерью. Поспешно организовали женитьбу на женщине из семьи соответствующего класса. Сонджу не беспокоило, что её на свадьбу не пригласили. Она не ждала этого и не пошла бы туда, даже если получила бы приглашение. В июле, спустя три месяца после свадьбы брата, отец Сонджу скончался: так она потеряла отца во второй раз. После похорон сестра пришла к ней в дом без матери. С неловкими паузами между словами она сказала:
– Наш брат не хочет иметь с тобой ничего общего, чтобы не расстраивать мать ещё больше.
Не отводя взгляда и сохраняя идеальную осанку, Сонджу ответила:
– Не стоит беспокоиться. Передай ему, что я подчинюсь его воле. Он теперь глава семьи.
Её сестра вгляделась ей в лицо и, не найдя там злости, испытала, кажется, облегчение.
– От чего он умер? – спросила Сонджу.
– Когда он умирал, доктор сказал матери, что у отца был рак желудка.
Сонджу стало легче. Неважно, винила ли её семья в болезни отца. Важно было то, что на самом деле причиной его смерти была вовсе не она.
В апреле на следующий год госпожа Чхо собрала всех женщин в гостиной и сказала:
– Люди массово приезжают в Сеул ради работы и лучшего образования. Мне посоветовали вкладываться в недвижимость. Вам, возможно, тоже стоит задуматься над покупкой дома или участка земли. Я куплю землю к югу от реки Ханган на случай, если север снова устроит вторжение. Там земля намного дешевле – в основном фермерские угодья.
Когда госпожа Чхо ушла домой, мисс Им утянула Сонджу в дальнюю комнату.
– Могу поспорить, что это господин Ким посоветовал госпоже Чхо вложиться в недвижимость. Он её близкий друг.
– Ты будешь покупать дом? – спросила Сонджу.
– Нет, я хочу остаться здесь. Не хочу жить одна, а здесь ещё и проживание бесплатно. А ты?
Сонджу уже думала о доме для себя и Чинджу. Так что через три года после начала работы в Зале она купила дом на своё имя в районе Содэмунгу – рядом с работой. Ей нравились простые линии и солнечный интерьер своего дома: она представляла, как её дочь радостно ходит из одной комнаты в другую.
Дорогая Чинджу!
Я купила дом недалеко от работы. Он построен в японском стиле, в отличие от дома твоего дедушки. И он намного, намного меньше, но здесь есть настоящая ванная комната, что мне очень нравится. Мне бы очень хотелось, чтобы ты сейчас была рядом. Тебе бы понравилось здесь танцевать, петь или играть в принцессу на деревянном возвышении в одной комнате, которую семья японцев использовала как алтарь.
Один мой знакомый художник написал твой портрет с фотографии, на которой тебе два года. Он сказал, что портрет получился точно размером с «Мону Лизу» Леонардо да Винчи. Тебе бы понравилось. Портрет висит в моей спальне. Я смотрю на тебя и желаю тебе спокойной ночи перед сном.
25 мая 1956 года
Урок английского. 1957 год
Из окна поезда Сонджу видела то золотистые колосья, то заледеневшие поля, то посев риса. Она видела Чинджу на каштановом дереве в 1954 году, когда той было пять, и никогда больше. Однажды она увидела свою бывшую свекровь, которая спускалась по склону холма, покачивая своими широкими бёдрами. Сонджу хотелось побежать к ней и взять за руки, сказать, как ей жаль, что всё так получилось.
Одним июньским днём мисс Им пролистывала копию журнала Life и спросила Сонджу:
– Ты заметила, что наши клиенты используют всё больше фраз на английском в разговорах? Я хочу выучить английский, чтобы не казаться невежественной. Я уже забыла почти всё, что учила в школе, кроме алфавита.
Они купили учебник разговорного английского и попытались перевести статью Life с помощью словарей. В отличие от японского, английский давался Сонджу не слишком хорошо.
– Почему в английском алфавите всего двадцать шесть букв, но звуков при этом гораздо больше? – жаловалась мисс Им. – Стоит поблагодарить вана Седжона Великого за то, что по его приказу создали наш современный алфавит. На корейском так легко читать и писать. И правила понятны.
Когда они изучали существительные, мисс Им спросила, зачем добавлять «s» для множественного числа.
– Two apples: два яблока. В этой фразе уже есть слово «два», зачем ещё добавлять «s» в конце?
О неправильных глаголах она сказала:
– Английский – такой нелогичный. Разве не лучше для всех англоговорящих было бы просто добавлять к глаголам окончание «-ed»? Говорить goed и eated вместо went и ate?
– Хорошая идея, – ответила Сонджу. – Кому бы нам отправить эти рекомендации?
Мисс Им раздражённо на неё покосилась.
Услышав, как мисс Им рассказывает клиентам об изучении английского, профессор Син сказал:
– Я могу попросить своего американского коллегу научить вас английскому, если хотите.
В следующую субботу они увидели упомянутого американца, который неловко и явно непривычно поклонился в ответ на приветствие Сонджу и мисс Им. У входа в гостиную мисс Им показала на его обувь, и он снял её. Он был выше, чем все остальные их клиенты, и странно, инородно пах. Он выглядел экзотично со своими светло-русыми волосами, голубыми глазами и длинными ресницами. Глаза у него были такие прозрачные, что сквозь них почти можно было разглядеть, как работает его мозг. Сонджу впервые увидела человека с запада так близко.
Американец сказал, что его зовут Роджер Уильямсон, и, видя озадаченный взгляд Сонджу и мисс Им, медленно повторил своё имя. Затем написал его на бумажке. Мисс Им и Сонджу прочитали его вместе:
– Ро…джеру… Ви…ри…аму…сону…
Он несколько раз поправил их произношение. Затем мисс Им, показав себе на грудь, сказала на английском:
– Меня зовут Им Нари.
Она репетировала эту фразу до прихода мистера Уильямсона. Добавила:
– Нари, если по-американски.
Мистер Уильямсон кивнул и улыбнулся.
– Приятно познакомиться, Нари.
Сонджу показала ему статьи из журнала Life и англо-корейский словарь. Показала на слова и провела по строчкам в журнале указательным пальцев, кивая и глядя ему в глаза, чтобы убедиться, что он её понимает.
Когда американец ушёл, мисс Им сказала:
– В каждый его ботинок вместилась бы целая тарелка риса, – и обе женщины рассмеялись.
Он приходил каждую субботу, даже в сезон дождей.
Во время оккупации японцы учили корейцев британскому английскому с японским акцентом, и избавиться от закрепившихся в школе привычек было для Сонджу и мисс Им нелегко. Пока они учились произносить слова на американском английском, они смеялись над каждой своей ошибкой, а это случалось довольно часто. «Миста Вириамусону», кажется, вскоре привык к тому, как легко их было рассмешить, и тоже стал смеяться вместе с ними.
Через четыре месяца ежедневной учёбы и практики Сонджу и мисс Им уже понимали английский достаточно хорошо, чтобы спросить у мистера Уильямсона, почему он приехал в Корею. Они просили его записывать незнакомые им слова, чтобы они могли посмотреть их позже в словаре. Наконец они поняли суть того, что он им рассказал: он служил в американских войсках, стоявших в Японии после полной капитуляции японского императора. Затем он подружился с профессором университета Мэйдзи, корейским эмигрантом, который много лет учился в Японии. От этого профессора он узнал, что почти всей корейской диаспоре в Японии отказали как в гражданстве, так и в социальной и медицинской помощи. В результате многие трудились на низкооплачиваемой работе. Так он заинтересовался корейцами. Получив докторскую степень по политологии, – свои исследования он сосредоточил на японской оккупации Кореи, – он взялся за текущую работу.
– Теперь мы будем называть вас доктором, – сказала Сонджу на английском.
Мисс Им спросила:
– Расскажите о вашей семье, пожалуйста. Вы старший сын?
– Я единственный сын. У меня есть старшая и младшая сёстры.
– Америка большая, да? – спросила мисс Им. – Где в Америке вы живёте?
– Калифорния.
– А, Калифорния. Запад, – Сонджу кивнула. – Что американцы едят?
– Мы едим мясо, курицу, рыбу и овощи.
– Мы тоже, – сказала Сонджу.
– Да, но готовим мы по-другому, – возразил доктор Уильямсон. – Я отведу вас обеих в американский ресторан и покажу.
В следующий свой визит он принёс три набора столовых приборов и салфеток. Понаблюдав, как он использует вилку и нож, Сонджу и мисс Им попробовали повторить. Когда Сонджу пыталась разрезать пулькоги
[2] ножом и вилкой, один кусочек отлетел с блюда и попал мисс Им в щёку, отвалился и упал на салфетку. Сонджу хихикала, прикрыв рот и наблюдая, как мисс Им оправляется от внезапной пощёчины, салфеткой вытирая с лица коричневый маринад.
В следующую субботу Сонджу и мисс Им встретились с доктором Уильямсоном возле Восьмой армейской базы в Ёнсане. Пока доктор Уильямсон говорил с солдатом на пропускном пункте, Сонджу оглядывалась по сторонам, стараясь не глазеть на американцев в открытую – большинство было в форме, и лишь некоторые – в гражданском. Мужчина и женщина неспешно куда-то шли, обнимая друг друга за талию – прямо как на фотографиях в журнале. Ах, эти американцы, как она им завидовала!
В ресторане доктор Уильямсон объяснял каждое блюдо в меню. Когда еду принесли, Сонджу наблюдала за ним и повторяла его движения, с вежливой улыбкой на лице пытаясь спрятать нервную дрожь в пальцах.
После ресторана, в такси, мисс Им сказала ей:
– Тебе не кажется, что это варварство – резать кусок мяса и есть его миниатюрными фермерскими инструментами? По-моему, резать еду перед её приготовлением и использовать ложку и палочки – гораздо более цивилизованно.
– Десерт был слишком сладким, – добавила Сонджу. – Что это было? Нечищеная целая картофелина на блюде?
На пятую годовщину смерти Кунгу ветер выл и надрывался, как сердитый ребёнок, разметая по земле упавшие листья. Каждый год госпожа Чхо вспоминала о дате и сидела с Сонджу в тишине, глядя на закрытый сад. Сонджу написала Мису, когда переехала в новый дом, и Мису ответила, что однажды обязательно зайдёт в гости, но так и не зашла.
В декабре Сонджу заметила нехарактерную мягкость в голосе их с мисс Им учителя: тот хотел угодить мисс Им, поправляя её английский, и смотрел на неё с обожанием, когда она говорила.
Госпожа Чхо сказала мисс Им:
– У меня сложилось впечатление, что доктор Уильямсон к тебе весьма неравнодушен.
Мисс Им непринуждённо улыбнулась в ответ:
– Ах, в таком случае его чувства невзаимны.
Женщины в Зале находили эту неожиданную страсть со стороны мужчины невероятно увлекательной. В конце концов, он ведь был с запада. В первую неделю марта, девять месяцев спустя после начала занятий, мисс Им согласилась сходить с ним на воскресное свидание. В понедельник Сонджу спросила её, как всё прошло, но мисс Им отказывалась говорить. По крайней мере, она улыбалась.
Спустя ещё несколько свиданий мисс Им начала проводить больше времени в своей комнате. Однажды в июле мисс Им завела Сонджу в комнату и настояла, чтобы они куда-нибудь пошли: ей требовалось что-то Сонджу рассказать. Несмотря на ливень, они дошли до ближайшей чайной. Ожидая свой заказ, мисс Им сказала:
– В прошлое воскресенье доктор Уильямсон признался мне в любви. Я сказала, что не чувствую того же.
– Как он отреагировал? – спросила Сонджу.
– Сказал, что готов ждать, сколько потребуется. – Затем она спросила: – Как понять, когда эта штука… любовь, то есть… с тобой случается?
– Когда ты думаешь о нём всё время, хочешь быть с ним всегда и представляешь ваше совместное будущее. Так было со мной, – ответила Сонджу.
Мисс Им на несколько мгновений отвела взгляд.
– Когда я с Роджером, люди смотрят на меня, как на проститутку, хотя я веду себя исключительно прилично и одеваюсь так же, – она изобразила взгляд, полный отвращения. – Мне это не нравится. Мне это совсем не нравится. Я это ненавижу.
Похоже, её и правда очень это злило. Но Сонджу знала, что мисс Им была темпераментной женщиной: она быстро заводилась и быстро остывала. Сонджу задумчиво наклонила голову:
– «С Роджером»?
– Да, так его зовут, помнишь? – отозвалась та ворчливо.
Сонджу сказала:
– Люди смотрят, потому что он американец и отличается от нас. Только и всего.
С тех пор каждый раз, оказываясь с Сонджу наедине, мисс Им говорила о Роджере. Постоянно. Она говорила о его манерах, идеях и жестах, таких непривычных для Кореи. Эти отличия она называла «американствами».
Сонджу читала в дальней комнате, когда мисс Им сказала:
– Роджер очень внимательный. Он всегда спрашивает о моих предпочтениях. Он встаёт не передо мной, а за мной при разговоре. Ему тридцать шесть – на пять лет старше нас с тобой. Тебе не кажется странным, что он ещё не женат? В общем, я спросила его, не давят ли на него родители, чтобы он вернулся домой и женился поскорее, а он сказал, что уже взрослый человек и не им решать, что ему делать со своей жизнью.
Сонджу завидовала возможности Роджера жить так, как он хочет. В особенности потому, что он говорил об этом так буднично: будто личная свобода – это нечто естественное и очевидное.
– И что ты об этом думаешь? – спросила она.
– Это так необычно, – мисс Им слегка наклонила голову вбок, подняла руку и медленно пригладила волосы. – До него я думала, что никто из мужчин не захочет со мной связываться – с бесплодной женщиной, которая уже побывала замужем. Я рассказала ему всё. Его это совершенно не смутило.
Сердце Сонджу наполнилось нежной грустью. Под всей этой бравадой её подруга скрывала ранимость и неуверенность в себе. Сонджу взяла мисс Им за руку.
– Ты полна жизни и прекрасна. Нет ни одной причины тебя не полюбить.
– Спасибо, – поблагодарила мисс Им с нехарактерно застенчивой для неё улыбкой.
Больше года мисс Им являлась источником развлечения для женщин в Зале с её историями о том, что Роджер сказал или сделал или что она узнала об Америке. Сонджу видела, что мисс Им начинает привыкать к «американствам» – даже к еде, которую она критиковала всего два года назад. Однажды мисс Им вдруг выпалила беспричинно:
– Роджер поцеловал меня. – Не замечая шокированных взглядов женщин, она продолжила: – Какой странный обычай. Я не знала, что делать с его языком у меня во рту. Вам это странным не кажется?
Она посмотрела на Сонджу и на других женщин, которые еле-еле сдерживали смех, готовые лопнуть от напряжения.
– Забудьте, – сказала она. – Можете смеяться надо мной, сколько влезет.
Они и правда рассмеялись, и мисс Им, фыркнув, ушла в спальню.
Когда доктор Уильямсон пришёл в эту субботу для занятия английским, из кухни, хихикая, вышли Ёнги и Киджа. Мисс Им буравила их взглядом, пока те не сбежали обратно на кухню, задыхаясь от смеха. Больше о Роджере мисс Им не рассказывала.
Переворот и революция. 1960–1961 годы
На первой полосе газеты была фотография осколка гранаты, торчащей из черепа. В статье говорилось, что вчера, одиннадцатого апреля 1960 года, рыбак нашёл в заливе Масана раздувшееся тело старшеклассника, который числился пропавшим с пятнадцатого марта – со дня начала протестов. Череп школьника был расколот гранатой со слезоточивым газом, брошенной с близкого расстояния полицейским.
Сонджу до сих пор преследовал образ изувеченных тел, которые она видела во время войны, но что-то в этой фотографии пробуждало в ней животный ужас. Возможно, дело было в том, что в голове, с которой сняли мясо и кожу, всё ещё торчала граната, и это лучше всяких слов говорило о произошедшем.
Судя по её отсутствию в гостиной в обычное для них время для чтения, мисс Им уже прочитала новости. Она ходила в старшую школу в Масане и уже пребывала в ярости по поводу первых сообщений о том, что полиция открыла стрельбу, когда протест против фальсифицированных выборов президента вышел из-под контроля. Согласно свидетелям, там было около тысячи протестующих, включая старшеклассников.
Взяв себя в руки, Сонджу направилась в дальнюю комнату. Госпожа Чхо подняла взгляд от газеты. Сонджу кивнула и отошла к окну, рассматривая трещины и потёртости на вековых камнях в японском саду. Она почувствовала госпожу Чхо рядом. Та сказала:
– Только между нами: всё это плохо закончится.
Девятнадцатого числа погода была прекрасной, как и ожидалось в апреле – стоял ясный тёплый день. Сонджу прибыла в Зал раньше обычного, чтобы позавтракать с женщинами в честь дня рождения Ёнги. Мисс Им репетировала песенку «С днём рождения тебя» на английском. Сонджу собрала в саду цветы азалии, чтобы поставить их на стол. После завтрака, пока Ёнги сияла в своём новом платье, госпожа Чхо подала белый торт с розовыми украшениями. Мисс Им спела песенку. После чая с тортом повариха и Киджа вернулись на кухню.
Когда зазвонил телефон, госпожа Чхо встала, чтобы ответить.
– А, господин Ким. Как поживаете? Мы здесь празднуем день рождения Ёнги. Что?.. – госпожа Чхо ахнула. После долгой паузы она сказала: – Да. Спасибо, что позвонили.
Повесив трубку, она повернулась к Сонджу, мисс Им и Ёнги.
– По всей стране начались протесты учащихся. Господин Ким посоветовал нам не покидать сегодня Зал.
– Моя служанка… – у Сонджу не было способа с ней связаться.
Ёнги воскликнула:
– Ох, что же всё это значит?
Она прижала ладони к щекам, переводя взгляд с госпожи Чхо на Сонджу. Повариха выглянула в гостиную:
– Что случилось?
За ней вышла Киджа, бросила один взгляд на Ёнги и спросила:
– Что на этот раз, Ёнги?
Госпожа Чхо сказала:
– Прямо сейчас происходят массовые протесты. Господин Ким сказал мне вчера, что студенты корейских университетов протестовали перед зданием Национального собрания и что я прочитаю об этом утром в новостях.
Сонджу схватила утреннюю газету.
– Вчера студенты протестовали против полицейской жестокости и требовали новых выборов. Но сегодня…
Они услышали выстрелы. Все застыли.
Голос Ёнги дрогнул:
– Не может быть. Ни у кого нет оружия. Это незаконно.
Киджа, отмахнувшись от Ёнги, показала в окно:
– Я вижу там дым.
Над оградой где-то вдалеке в небо поднимался серый столб дыма.
– Я пойду посмотрю с крыши, – Киджа покинула гостиную.
Повариха ушла за ней.
– Я подержу лестницу.
Сонджу включила радио. Госпожа Чхо, мисс Им и Ёнги сгрудились вокруг неё. Они слышали крики, яростный рёв толпы, серии выстрелов. Вскоре слова диктора полились непрерывным потоком, как река после грозы: десятки тысяч студентов и старшеклассников требовали отставки президента, протесты набирали силу, на улицах лежали тела, раненых студентов уносят прочь. Ёнги испуганно вздрогнула от звука выстрелов по радио, зажмурилась и схватила Сонджу за руку. Госпожа Чхо выключила радио.
В комнату вернулись Киджа с поварихой.
– Дым поднимается от отделения полиции.
Повариха сцепила руки и сжала их.
– Мой сын может быть одним из протестующих.
Все притихли. Звуки выстрелов постепенно отдалялись.
С запертыми на замок воротами они все ночевали в Зале, беспокойно ворочаясь на йо.
Следующее утро выдалось очень тихим: ни шума автобусов, ни гудков такси, ни криков уличных торговцев, рекламирующих свои товары.
– Я пойду посмотрю, что происходит, – Киджа открыла ворота и, осторожно выглянув наружу, вышла, закрыв ворота за собой.
Ёнги ходила по двору взад-вперёд, ожидая её возвращения. Примерно пятнадцать минут спустя Киджа вернулась.
– На улицах пусто, за исключением вооружённых солдат, которые стоят перед баррикадами из мешков с песком.
Объявили военное положение. Из сотни тысяч протестующих сто восемьдесят человек были убиты и тысячи – ранены.
Утренние газеты доставили поздно. Там были фотографии окровавленных студентов в машинах и на них – студенты-медики наклонялись над ранеными на крыше такси, их белые халаты развевались на ветру.
После завтрака повариха ушла домой. Госпожа Чхо осталась. Сонджу беспокоилась о своей служанке. Она вышла из ворот и обнаружила, что на улицах царит жуткая тишина. Автобусы ходили почти пустые. Водитель такси сказал Сонджу:
– Мы весь день перевозили мёртвых и раненых. Когда стемнело, люди пытались попасть домой: они на весь день застряли в офисных зданиях и магазинах, стараясь избежать беспорядков.
Когда Сонджу открыла ворота, служанка выбежала к ней, с облегчением выдохнув:
– Я так рада, что вы дома!
– Я была в безопасности. А как ты добралась вчера домой? – спросила Сонджу, проходя со служанкой в гостиную.
– Я даже не знала, что происходит. Я вышла отсюда, и когда завернула за угол перед автобусной остановкой, увидела сомкнутые ряды полицейских, которые бежали с автоматами наперевес. Я бросилась в магазин. Почти столкнулась там с владельцем. Он позволил мне остаться там, пока полиция не покинет зону. Сегодня утром я не обнаружила вас дома, так что ждала вашего возвращения.
– Наверное, мне стоит установить телефон.
– Чтобы звонить мне? Нет, это слишком дорого. Даже в магазинах нет телефонов.
Тронутая беспокойством служанки о её финансах, Сонджу улыбнулась и сказала:
– Тогда пообещай мне, что останешься дома или здесь, если что-то подобное случится снова.
Не зная, когда вернутся клиенты, госпожа Чхо, Сонджу и повариха каждое утро, как и раньше, приходили в Зал. Они ели, разговаривали и играли в карты, чтобы убить время. Мисс Им оторвала все пуговицы со своего кардигана и пришила их обратно. Она сказала, что это помогает ей отвлечься от происходящего снаружи. Она бормотала что-то о Роджере.
Сын вице-президента убил свою семью и застрелился сам. Президент Ли Сын Ман подал в отставку через неделю после протестов, спустя двенадцать лет диктатуры, и на следующий день отправился в изгнание на Гавайи. Первая Республика рухнула.
Через две недели после восстания в Зал вернулись господин Ким, профессор Син и председатель Пак. За следующие несколько дней вернулись и другие дельцы, политики и чиновники. Все понимали, что некоторые их клиенты не вернутся уже никогда.
В последующие месяцы из газет у Сонджу складывалось впечатление, что она снова жила в стране на грани коллапса. За развалом Первой Республики последовал период временного правительства, пока в июле не провели новые выборы и не установили Вторую Республику. Под новой властью стало больше свободы, но с ней пришли также и массовые чистки среди коррумпированных чиновников, военных и полицейских. Недовольные тем, что их требования так и оставались невыполненными, студенты продолжили протестовать, подливая масла в огонь политической и экономической нестабильности.
Когда повариха вернулась с рынка, она пожаловалась:
– Цены на продукты опять поднялись.
– Не только на продукты, – Ёнги показала на свои кремовые туфли. – Я заплатила вдвое больше того, что платила раньше. – Наклонившись, она стёрла чёрное пятно с одной туфли. – Я хочу, чтобы протесты прекратились. От них я сильно нервничаю.
Ещё один год начался без каких-либо признаков стабильности под новой властью. После революции в прошлом году люди были полны надежды, но теперь, после отставки президента, они видели, как новое правительство становится всё слабее.
Преодолевая кусачий холод, Сонджу ходила по школам, начиная с лучших – Кёнги, Ихва, Сукмён и Чхандук. В каждой школе она присоединялась к толпе родителей у доски со списками распределения рядом со школьными воротами, где выставляли имена учеников, прошедших вступительные экзамены. Она не нашла имя дочери. Тогда она стала ходить по менее престижным школам. И ещё менее престижным, пока школы не закончились. Чинджу, наверное, переехала с отцом в другой город. В таком случае ездить на поезде мимо Маари было бессмысленно. Но где же тогда её дочь?
В следующее воскресенье она по привычке оделась, чтобы отправиться на вокзал. Потом медленно сняла шарф, перчатки и пальто и вздохнула, застонав от досады.
Шестнадцатого мая Сонджу, проснувшись, услышала репортаж по радио: танки пересекли Ханганский мост по направлению к Сеулу этим утром, и военные захватили все три ветви правительства.
Государственный переворот. Вооружённый захват власти. Одна мысль об этом заставляла сердце Сонджу заходиться паникой и беспомощностью. Прошёл всего год и месяц после Апрельской революции. Она обернулась трагедией – и всё же та революция была продиктована волей народа, а не волей военных.
Тот бескровный переворот закончился демократически избранным, но оказавшимся некомпетентным правительством Второй Республики. Теперь же объявили военное положение, продлившееся до двадцать седьмого мая, а в июне было создано Национальное агентство разведки. Под руководством двухзвёздного генерала Пака Чонхи свобода самовыражения и право на свободу собраний практически исчезли.
При военной власти всё стало ещё строже, чем при Ли Сын Мане. Сонджу видела это, наблюдая за клиентами Зала в успешные недели и месяцы. Они не говорили о перевороте, о генералах, об арестах и заключениях, о планомерном уничтожении гражданских институтов или о массовых зачистках среди правительственных чиновников. Они не упоминали вслух тех, кто больше не приходил в Зал – жертв зачистки. Большинство ключевых позиций в правительстве теперь занимали генералы, и, похоже, в ближайшее время ждать смены власти не следовало.
Было очевидно, что после Апрельской революции Зал утратил свою популярность, но после переворота ситуация стала ещё хуже. И всё же, несмотря на значительно уменьшившееся количество клиентов, платили Сонджу так же, как и раньше, и мисс Им тоже не упоминала понижение зарплаты.
В сентябре госпожа Чхо купила большой участок земли к югу от реки Ханган и наняла архитектора, чтобы спроектировать галерею и другие здания. Женщины всё чаще говорили о том, что через два года Зал закроется. Киджа уже два-три года как владела собственным небольшим домиком и сдавала его в аренду, пока сама жила в Зале. Сонджу приобрела ещё несколько объектов недвижимости. Мисс Им и Ёнги предпочитали копить деньги наличными.
В январе умерла жена господина Кима, и он перестал приходить в Зал на время траура. В его отсутствие госпожа Чхо, казалось, утратила свой обычный оптимизм и энергичность – не из-за того, что она говорила или делала, а из-за мелких, почти незаметных вещей, которые трудно было объяснить. Похоже, дружба с господином Кимом значительно помогала ей сохранять бодрость духа в эти трудные времена.
Спустя месяц после смерти жены господин Ким с траурной повязкой на рукаве пальто осматривал фасад будущей галереи, когда приехали Сонджу и госпожа Чхо.
– Это большой проект, – заметил он вслух. – Галерея откроется в апреле, а через год Зал уже будет закрыт. Как быстро всё меняется.
– Мы будем готовы. Но куда пойдёте вы, когда Зал закроется?
Он улыбнулся:
– Я надеюсь приходить сюда, чтобы видеться с вами обеими.
«Обеими»? Скорее уж, с госпожой Чхо, подумала Сонджу.
– Приходите в любое время, – улыбнулась госпожа Чхо в ответ. – С вами всё будет хорошо. Вы выжили в политическом хаосе, не скомпрометировав себя.
– Мне повезло представлять волю граждан Сеула. Большинство жителей хорошо проинформированы и согласны со мной, – он коротко взглянул на небо. – Когда я изучал юриспруденцию, я хотел сражаться против навязанных нам Японией правил. Так я и попал в политику.
Ободрённая этим откровением, Сонджу сказала:
– В юности я думала, что равенство между мужчиной и женщиной возможно. Теперь я не уверена, позволят ли подобному случиться.
– Общество должно быть готово к переменам, – ответил он. – Однажды это произойдёт.
Но когда? Сонджу хотела сказать: «Новое правительство, устроившее вооружённый переворот, затыкает всем неугодным рты». Но не сказала.
До завершения строительства галереи оставалось два месяца, когда молодой архитектор, получивший образование в Америке и руководивший всем проектом, порекомендовал для коттеджа мебель в западном стиле.
– Где и как мне достать западную мебель? – спросила госпожа Чхо, затем сама себе ответила: – Впрочем, я знаю, кто может с этим помочь.
На следующий день госпожа Чхо и Сонджу листали в дальней комнате Зала каталог Sears, который госпожа Чхо взяла на время у работника чёрного рынка, в свою очередь одолжившего его у жены одного американского военного.
– Придётся заплатить тройную цену, – сказала госпожа Чхо, глядя на фотографии мебели и показывая их Сонджу.
– Я бы хотела заказать несколько предметов и для себя. Это возможно?
Сонджу бережливо относилась к деньгам. Теперь, по мере приближения встречи с дочерью, она хотела, чтобы в доме были кровать, диван и стол с четырьмя стульями. Хотя бы раз она могла себе позволить побыть легкомысленной. Местный плотник сделал ей два столика – для лампы и для подноса с чаем. Она оглядела комнату, решая, где поставить диван и обеденный стол. Уже сейчас она видела, как новая мебель изменит облик её гостиной: внутри радостно пружинило предвкушение.
Мебель доставили в середине марта. Когда каждый предмет был поставлен на место, она провела пальцами по тёмно-коричневой ткани дивана, улыбаясь от вида преображённой комнаты. За окном в саду пестрели бутоны синих ирисов и краснодневов. Скоро они расцветут совсем. Её дочери здесь понравится.
За неделю до открытия новой галереи женщинам Зала пришлось проехать час на автобусе и пройти десять минут пешком, чтобы оказаться у широких железных ворот. В дальнем конце двора стояли два здания, расположенных перпендикулярно друг к другу – а из-за них выглядывал небольшой коттедж с остроконечной крышей, наполовину скрытый пышными кустами и деревьями. Госпожа Чхо показала на здание перед ними, где в центре фасада были выгравированы чёрные символы: «Г-62».
– Это значит «галерея» и год её открытия – 1962. Художники ещё не закончили развешивать свои работы. Следуйте за мной.
В коридоре за двойными дверями всё ещё пахло свежей краской. Они быстро прошли через небольшую комнату слева от входа и большой выставочный зал с картинами и набросками на стенах и скульптурами на пьедесталах. После госпожа Чхо привела женщин к коттеджу.
Мисс Им сказала:
– Он прямо как на тех фотографиях альпийских домов, которые я видела в книге по архитектуре.
Когда женщины прошли внутрь и увидели круглый деревянный стол со стульями у окна и диван в гостиной, они ахали и охали. Мисс Им, Киджа и повариха сели на диван, а Ёнги пришлось втиснуться на оставшееся место, наполовину сидя на коленях у поварихи. В спальне Киджа сказала:
– Какая трата пространства. Кровать занимает так много места. Мне больше нравится йо. Его можно свернуть и убрать, чтобы использовать комнату в других целях.
Мисс Им, проигнорировав это замечание, легла на кровать и мечтательно вздохнула.
В ванной госпожа Чхо сказала:
– Это унитаз. На него нужно сесть, а когда заканчиваешь свои дела, нажимаешь вот этот рычаг.
Когда вода в унитазе начала смываться, Ёнги отступила от унитаза. Киджа воскликнула:
– Как необычно!
– Не могу представить себя сидящей на стуле с водой внизу, вместо того чтобы просто присесть над отверстием в полу, – сказала Ёнги. – Это кажется неестественным.
Смеясь и болтая о туалете, женщины прошли в кухню.
– Смотрите.
Госпожа Чхо включила плиту. На конфорке вспыхнули оранжево-красные языки пламени, и от плиты тут же начал подниматься жар. Каждая женщина поднесла к горелке руку, чтобы ощутить этот жар. Выключив плиту, они вернулись в гостиную.
Ёнги скакала туда-сюда между гостиной и кухней.
– Кухня мне нравится больше всего! Даже не нужно выходить наружу и следить за прессованным углём.
– Это ещё не всё. Пойдёмте.
Госпожа Чхо вывела их из коттеджа, прошла мимо сада к банкетному залу, выглядевшему достаточно большим, чтобы вместить сотню человек, и показала за него:
– За той стеной большая кухня.
После этого женщины прошли за госпожой Чхо к дому садовника. Мужчина средних лет и его приземистая жена ожидали их на крыльце. Поклонившись женщинам, садовник сказал:
– Прошу, обращайтесь, если вам что-нибудь понадобится.
Пятнадцатого апреля «Г-62» открылась. На открытие пришли не только художники, но и коллекционеры, преподаватели и студенты из художественных вузов, а также большая часть клиентов Зала. Сонджу увидела, как несколько студентов вьются вокруг стеснительного художника, написавшего портрет Чинджу. Он становился популярным в художественных кругах.
Вскоре после поездки в «Г-62» Ёнги начала зачёсывать волосы набок. Над ухом сверкала заколка с фальшивым бриллиантом. Каждый день она надевала самые разные наряды, которые так и кричали о радости и надежде – блузки с оборками, узкие юбки-карандаши, и всё – только чтобы сходить на ближайший рынок.
Несколько дней спустя в перерыве между обедом и ужином Сонджу в коридоре увидела Ёнги через приоткрытую дверь в спальне. Девушка стояла перед зеркалом, примеряя один наряд за другим. Наконец Ёнги остановилась на своей любимой розовой нейлоновой блузке с жабо, которое подчёркивало её и без того немаленькую грудь, и серой полосатой юбке-карандаш из синтетической ткани. Затем она побрызгала себя духами – искусственный и резковатый цветочный запах чувствовался даже в гостиной. Сонджу была рада, что мисс Им этого не видит и не может отпустить какие-нибудь едкие комментарии на этот счёт.
– Как я выгляжу? – спросила Ёнги у Сонджу.
– Как весна, – ответила Сонджу, и Ёнги просияла.
Услышав, как вошла Киджа, Ёнги выскочила из спальни, покрутилась и улыбнулась. Запах её духов взметнулся вверх, как потревоженная пыль. Она подошла к Кидже:
– Пойдём на рынок. Нам нужны свежие овощи.
Обмахиваясь рукой, чтобы отогнать запах, Киджа сказала:
– Я не позволю, чтобы меня видели с тобой в публичном месте. Только посмотри на себя! А ещё ты позоришь меня своей чужеземной манерой флирта.
Ёнги отправилась на рынок одна – хихикая, вертясь и подпрыгивая от радости. Никакие ядовитые замечания не могли испортить ей настроения.
Вскоре после этого Ёнги начала говорить о парикмахере, которого встретила в тот день. Она постоянно передразнивала его манеру говорить, повторяла его быстрые жесты и движения. Она говорила о его наутюженных брюках и накрахмаленной рубашке.
– Он смотрится в отражение каждый раз, когда проходит мимо окна, и поправляет свои напомаженные волосы, – хихикала она.
Мисс Им осталась верна себе:
– Из вас двоих получится отличная пара. Только вам понадобятся два зеркала: одно для него, другое для тебя.
Сонджу поморщилась, но Ёнги только улыбнулась. Она была похожа на те растения, которые пробиваются даже через трещины в асфальте, полные надежды и стремления. Сонджу это в ней по-настоящему восхищало.
Свадьба мисс Им. 1962 год
Кухонный персонал прибирался в передней, а госпожа Чхо и Сонджу занимались меню, когда из спальни прогулочным шагом вышла мисс Им и объявила:
– Мне нужно вам кое-что сказать.
Все повернулись к ней. Её глаза сияли.