– Зачем вы это сделали?
– Я еду в Баию на днях, сразу же после выходных. Получил приглашение от губернатора на праздник Второго июля, на прием во дворец. Губернатор – мой друг.
Наступила пауза, которая длилась, казалось, целую жизнь.
– И сколько пробудете там? Кто знает, может, я еще вас там застану?
– Я хотел преподать ему урок.
– Не знаю, всё зависит от судьи, у меня спорное дело. Потом навещу друзей в правительственных кругах, я знаю в Баии многих и, минуя Гедесов, там решаю здешние дела. Скорее всего, пробуду дней пятнадцать.
– Урок?
– Нет, тогда я вас не застану, я обещал отцу пробыть здесь весь месяц. Не говоря уже о том, что хочу довести дело с Теодорой до конца и узнать, девственница она или нет. Для меня это дело чести. Но мы сделаем так: я дам вам письмо к Розалии, вы от моего имени её найдете в «Табарисе».
– Да, урок, – сказал Смит, его голос неуклонно повышался. – Чертов урок, который он никогда не забудет.
– В кабаре «Табарис»? Я знаю, я там бывал.
Люди толпились в коридоре рядом с нами.
«Заканчивай встречу, Бен, хватит».
Но я снова проигнорировал свой внутренний голос и продолжил.
– Да, там она поет все вечера.
– В заявлении потерпевшего говорилось, что мистер Патель думал, что вы сожжете его заживо.
– Так договорились, вы даете мне письмо, и я узнаю, что такое арабское buchй. Но предупредите её, чтобы меня уважала, а не то схлопочет плетки.
Смит улыбнулся и стал менее возбужденным и более сосредоточенным, что меня пугало.
– Я бы хотел, мать вашу, чтобы так и было. Ему не следовало жениться на ней.
– И всё же я предлагаю пари, уверяю, Розалия перевернет вас.
– Вы знали жену мистера Пателя? – спросил я, удивленный новым поворотом событий.
– Не родилась еще женщина, которая сможет приказывать капитану Жусто и тем более сделать из него французскую собачку. Настоящий мужчина – самец этого не допустит.
Смит кивнул.
– Тысяча рейсов моих против ста тысяч рейсов ваших, капитан сдаст свои позиции и подчинится Розалии.
– Мы вместе ходили в школу.
– Даже шутя, не повторяйте этого, и вашего пари я не принимаю. Пишите этой доне записку, скажите, что я плачу сразу, но чтоб меня уважала, иначе пусть пеняет на себя.
«Осторожно».
Какое самомнение, индюк надутый, заключил про себя Даниэл. Да и чего можно ожидать от того, кто вешает на шею ожерелье из золотых колец, напоминающих ему об обесчещенных девушках?
– Она вам нравилась?
– Да.
Даниэл соблазняет Терезу. Сама не зная почему, помимо своей воли она отвечает на его взгляды. Какие у него печальные голубые глаза, рот красный, волосы вьются кольцами – ангел, сошедший с неба. Когда капитан и Даниэл вышли из магазина, Тереза спрятала на груди принесенный Даном цветок. За спиной капитана он показал ей увядшую розу и поцеловал её, положил на прилавок. Это для неё он сорвал цветок и поцеловал его, на засаленном прилавке красная роза – поцелуй любви.
– Вы думаете, ей не следовало выходить за него замуж?
28
Смит промолчал, и, возможно, наступил краткий момент, когда у него был выбор стать кем-то другим. Он мог бы обдумать свой поступок. Он мог бы отказаться от убеждений о превосходстве белой расы, которые прикрывали его собственную ревность и неуверенность.
В конце недели нервная и неуверенная Магда по праву старшей подняла за столом весьма серьезный вопрос:
Я бы желал, чтобы он упал в мои объятия и попросил прощения.
– Дан должен определиться. Будь что будет, но невеста должна быть избрана, мы будем согласны с любым его выбором и будем готовить приданое. Четырех нас он взять в жены не может, он один, и ему нужна одна.
Но этого не произошло.
– Хорошо бы, он выбрал двух… Он такой большой! – отважилась вставить Амалия, готовая к любому решению.
Он слишком далеко продвинулся по избранному пути, чтобы повернуть назад. Пути назад не было, в этот момент точно. Он потратил слишком много времени и вложил слишком много самого себя в эту извращенную философию. Я задумался, привлекала ли мистера Смита будущая жена мистера Пателя.
– Не говори глупостей, не будь смешной.
– Вы ревновали? – спросил я.
– Смешна та, что старше него, а за ним бегает.
Это был плохо продуманный вопрос. Хотя нет, позвольте мне быть честным, это был идеально продуманный вопрос. Он требовал от заключенного сделать выбор. Считайте, что я дал ему заряженный пистолет, и он мог либо направить его на меня и остаться жестоким разъяренным расистом, либо приставить к собственному виску и стать неуверенным в себе человеком, у которого не получилось завоевать девушку.
Магда оскорбилась и разразилась плачем:
– Я за ним не бегаю, это он бегает за мной, и я не старая, мне тоже двадцать, как и вам. – Слова прерывали всхлипывания. – Амалия, сестра, прости меня, у меня плохое настроение. – Они обнимаются и плачут вместе.
– Ревновал, – начал он тихим голосом, а затем повторил это слово громче, так, что, достигнув пика, оно превратилось в вопрос. – РЕВНОВАЛ? – крикнул он.
– Но почему он должен кого-нибудь выбрать, если и так хорошо? – начинает Берта; менее симпатичная, она довольствуется малым, ведь даже малое лучше, чем ничто, она счастлива уже тем, что видит его на тротуаре возле их дома. Ведь, если он выберет одну из них, он больше не будет ходить под их окнами.
Люди в коридоре теперь открыто пялились на нас.
Ах! Это будет конец надежде – скука, горечь, беспричинные слезы, молчание, обмороки, маленькие неприятности, лицемерие, придирки, задумчивость, заурядное существование незамужних женщин. Да, Берта права, нет нужды принуждать его быть смелым, принять решение, определить срок. Магда даёт обет Святому Антонию, покровителю вступающих в брак, Амалия прибегает к помощи ворожеи Ауреа Виденте – ей нет равных в этих вопросах – и оплачивает её труды вперед, Берта предпочитает негритянку Лукайу, что зарабатывает свой хлеб на углу улицы, продает травы, готовит приворотное снадобье, что действует безотказно.
Теодора спокойно улыбается, у неё есть опыт, и она уверена. В этот раз, любимые и ненавистные сестры, будет совсем иначе, чем в прошлый. Тео не даст ему ускользнуть, она уедет вместе с ним, даже если для того потребуется принадлежащая ей часть наследства, даже если придется продать акции и доходные дома. Разве не говорят, что он принимает деньги от женщин, как замужних, так и свободных? Как утверждает дона Понсиана, которая была свидетельницей, одна девица устроила Дану скандал на улице в столице штата, объявив о данной ему сумме и дне, когда он взял её. Что ж, Тео и на это согласна: у неё есть сбережения и рента, но, если потребуется, она украдет сэкономленное сёстрами, и с большим удовольствием, Дан.
– РЕВНОВАЛ К ЭТОМУ ГАДСКОМУ ЧУРКЕ? Неужели ты такой глупый! Он – кусок говна. Они все такие. Я должен был, мать вашу, с этим покончить. Он женился на белой девушке. Он женился на моей девушке. Я УБЬЮ ЕГО! – закричал он.
Кружа вокруг лавки и беседуя с приказчиками, Даниэл установил идеальное время для осуществления своих планов – это поддень. В полдень Шико Полподметки и приказчики обедают, а Тереза остается одна в магазине на случай, если вдруг придет покупатель. Для безопасности задуманного необходимо одно условие: отсутствие капитана, его не должно быть в городе, он может быть где угодно – на ферме, в столице штата, но не здесь. И Даниэл выжидал.
Как ни странно, я не чувствовал угрозы. Ни в малейшей степени. Но я все-таки прервал встречу. Произошедшее казалось вполне закономерным. Я подозвал одного из зрителей. Смита отвели обратно в камеру, и одна из надзирательниц пришла, чтобы проводить меня обратно в приемную тюрьмы.
И вот несколько дней спустя нетерпеливому ожиданию Даниэла пришел конец. Он с радостью отклонил приглашение капитана составить ему компанию для короткой поездки, всего на один день, в Сержипе на петушиный бой, вечером они будут обратно! Десять легуа плохой дороги, размытой дождями, но Терто Щенок – шофер хороший, берется доехать за два часа; свирепые бойцовые петухи капитана заслуживали этой жертвы. Это ведь и хорошая возможность выиграть деньги, поставив на петухов капитана. Но Дан, к сожалению, не может, у него назначена встреча в укромнейшем месте, нельзя упустить представляющуюся возможность заключить наконец в объятия красивую соседку и установить истину, какая досада, капитан!
– Что ты ему сказал? – спросила она.
– Причина серьезная, не настаиваю, тогда в другой раз. Так выясняйте и потом скажите, прав я, что Теодора – девственница, или нет, но по походке вижу – девственница. – Капитан простился, сел рядом с Терто Щенком в машину. – Поехали, мне еще надо заглянуть на ферму, до скорого.
Она была мусульманкой. Я хотел спросить ее кое о чем. Мне хотелось знать, как она справлялась с расизмом, как она справлялась с работой в тюрьме. Мне хотелось знать, чувствует ли она себя британкой, чувствует ли она себя преданной своей собственной страной и думает ли, почему люди используют расу для разжигания гнева.
В предобеденное время Даниэл на своём посту перед домом четырех сестер, из рук Теодоры он берет стакан холодной воды, налитой из глиняного кувшина, декольте девицы открывает взору Дана её груди – тысяча благодарностей за утоление жажды влюбленного, теперь он пойдет домой утолять голод, до скорого, прекрасная русалка.
– Я спросил о его поступке, – ответил я.
– А не хотите ли пообедать с нами, попробовать еду бедняков? – Теодора ломается, стоя у двери, предлагает себя всю целиком.
– Что он сделал? – спросила она. Я почему-то думал, что она должна это знать.
– Он напал на человека много лет назад.
В следующий раз с удовольствием приму приглашение, но сегодня меня ждут родители, а я уже опаздываю; как-нибудь в другой раз, Теодора, попозже, может быть, на будущих каникулах? Сегодня я хочу отведать божественное блюдо, манну небесную, как сказал капитан, который считает тебя девственницей, а я из страха перед последствиями не трону тебя именно поэтому.
Мы добрались до приемной, и я поблагодарил ее за то, что она проводила меня обратно.
Опустели окна особняка, пустынна улица, Дан, огибая угол, входит в магазин. Увидев его, Тереза потеряла дар речи, стоит, не двигаясь, не способная ни ступить, ни молвить слово, никогда она не испытывала ничего подобного. Сердце замирает, но это не страх и не отвращение, а что? Тереза не знает.
– Он сумасшедший? Так вот почему он ходит к психиатру?
Они не обменялись ни единым словом. Дан обнял её, прижался пылающей щекой к холодной щеке Терезы; от аромата, исходящего от волос, кожи рук, полуоткрытого рта молодого человека, у Терезы закружилась голова. От капитана всегда разит тяжелым потом и перегаром кашасы, мужчина-самец, по его мнению, духов не употребляет. Не отстраняясь от неё, Даниэл берет лицо Терезы в руки, легонько мнет его, пристально глядит ей в глаза и прикасается своими губами к её губам. Почему Тереза не отворачивает голову, ведь она питает к поцелуям отвращение, отвращение ко рту капитана, который впивается в её губы и кусает? Да потому, что страх сильнее отвращения. Молодой человек страха не внушает, и всё-таки почему она не отстраняется, не гонит его прочь?
– Нет, он не сумасшедший, – сказал я. – К сожалению. Я бы предпочел, чтобы он был им.
Рот Дана, губы, язык длинный, нежная ласка; рот Терезы, сдаваясь, отвечает. И вдруг внутри неё что-то взрывается и прикованные к небесно-голубым глазам юноши глаза Терезы увлажняются – оказывается, можно плакать по другим причинам, кроме боли от побоев, бессильной ненависти, непобедимого страха? Выходит, кроме этих, есть и другие причины для слез? Она не знала, что ответить, поскольку ничего, кроме чумы, голода и войны, в жизни не видела.
В тот вечер я вернулся домой поздно и сразу направился в свой кабинет. Вошла Либби, мачеха девочек, или belle-mère
[63], как мы предпочитаем ее называть.
От звона посуды и столовых приборов Тереза вздрагивает. Оба выпускают друг друга из объятий, прерывают поцелуй. На прощание Дан прикасается губами к влажным глазам Терезы и выходит на улицу, умытую дождем. Под зимними ливнями прорастают семена, дают всходы, и суровая, сухая и дикая земля родит цветы и плоды.
– Ты какой-то притихший.
Когда приказчик Помпеу вошел в магазин, а следом за ним Мухолов, Тереза продолжала сидеть на том же месте, не двигаясь, с отрешенным видом, такая странная и необычная, что в эту дождливую ночь и Помпеу на своей железной кровати, и Мухолов на деревянной койке, изменив Теодоре, спали с воображаемой Терезой.
– Я не могу это написать, – пожаловался я. – Он был таким…
29
Я обнаружил, что не могу выразить свои чувства. Я хотел, чтобы она сказала мне, что поскольку я так злюсь на мистера Смита, то не могу больше участвовать в деле и что мне придется взять самоотвод. Я хотел, чтобы она заставила меня отказаться от дела, но Либби этого не сделала.
Дан поцеловал её в глаза, потом в губы, правая рука скользнула от спины к бедру, левой он гладил её волосы. Четыре дня прошло с того первого поцелуя, но Тереза хранила его вкус на своих губах до второго. Его жаркий шепот разжег пожар в её груди.
– Напиши отчет, – сказала она. – Придерживайся фактов. Никаких эмоций. Что бы там ни было.
– Завтра ночь Святого Жоана, – говорил Даниэл, – и капитан сказал мне, что поедет на праздник, а праздник всю ночь, до рассвета…
Я провел субботний день за компьютером, лишь изредка ворча про себя. Я поймал себя на том, что размышляю о двух своих детях-метисах, ранней индуистской церемонии бракосочетания с Джо и о ее родственниках, которые переняли все хорошие британские ценности, какие только существуют.
– Я знаю, он ездит каждый год на ферму сеу Мундиньо Аликате.
В тот вечер девочки пришли от матери и ворвались в мой кабинет. Они спросили, чем я занимался.
– Завтра в девять вечера жди меня у задних ворот, ровно в девять. У нас тоже будет праздник.
– Отчетом, – сказал я, пытаясь сохранить и закрыть документ на экране как можно быстрее.
И опять он поцеловал её, Тереза со страхом дотронулась до мягких волос Дана. Завтра наш праздник, обязательно завтра.
– Ты неправильно написал «женоненавистник», папа, – сказала старшая, слишком юная, как мне показалось, чтобы знать, что значит это слово.
Даже Дорис, законной супруге, а тем более Терезе – простой девчонке, капитан не имел привычки сообщать ни о своих отъездах и возвращениях, ни о ночных времяпрепровождениях, планах и принимаемых решениях, ни одной женщине не позволял он просить отчета в том, где собирается провести ночь, дома с нею или в заведении Гади за пивом, опробывая новую обитательницу пансиона, или где-нибудь поблизости, занятый разными делами или петушиными боями, – уважающий себя мужчина, считал он, держит женщину на должном расстоянии.
– Нельзя говорить «чурка», папа, – вмешалась младшая.
О более далеких путешествиях, скажем, в Баию или Аракажу, Тереза узнавала лишь перед отъездом капитана, только успевая уложить в чемодан прекрасно накрахмаленные и выглаженные рубашки и белые отутюженные костюмы. Случайно же, из обрывков разговора капитана с Шико Полподметки она узнавала, что хозяин задержится на ферме, чтобы подогнать работы, о поездке в Кристину, где он собирался проверить дела в винном погребке негра Баптиста – погребок носил имя негра, но все товары и деньги принадлежали Жустиниано, о ночах, проводимых то в одном, то в другом доме, то на плантациях, то в поселках, где танцевали всю ночь напролет фанданго, а он, будучи хорошим танцором, всегда готов был потанцевать, тем более что на танцах капитан приглядывал и выбирал для себя девочек. Эти ночи для Терезы были ночами отдыха.
Я заявил о своей невиновности, сказав, что это прямая цитата.
– Вы когда-нибудь подвергались расизму? – спросил я, когда наконец выгнал их из кабинета.
О празднике у Раймундо Аликате, на далекой плантации в ночь на Святого Жоана, Тереза, конечно, знала: капитан никогда не пропускал его, считая свое присутствие обязательным каждый год. Мундиньо Аликате, которому покровительствовали Гедесы, был известным человеком в округе и сводником Жустиниано. Славился он не только тем, что выращивал сахарный тростник, продавал кашасу и другие местные, весьма любопытные напитки, способные поднять на ноги мертвого, но и тем, что собирал у себя рабочих, возглавляемых кабокло, прозванным Прокладыватель дорог в зарослях, а потому Раймундо Аликате звали или Раймундо Прокладыватель дорог в зарослях, или Мундиньо де Обатуала – именем святого, которое было получено в Баии после смерти бабалориша Бернардино до Бате-Фолья. Славился он и девицами, которых собирал у себя, а потом поставлял капитану, другим уважаемым особам города (оставляя Гедесам самых привлекательных), а также пансиону Габи и злачным местам в Куйа-Дагуа. Не имевший себе равных праздник длился весь месяц июнь с танцами в доме для приглашенных, а под навесом – для кабокло во славу Святого Антонио, Святого Жоана, Святого Педро. Самый большой праздник был на Святого Жоана; разжигали большой костер, готовили горы кукурузы, устраивали фейерверк, палили из ружей и танцевали до упаду. На праздник съезжались люди со всей округи на лошадях, в повозках, запряженных волами, пешком, на грузовиках и «фордах». Раймундо Аликате закалывал борова, козленка, барана, резал кур и цыплят, устраивал пир горой. Кавакиньо, гармоники и гитары, вальсы, польки, мазурки, фокстроты и самбы – всю ночь напролет. Капитан начинал кадриль, он был мастак танцевать, любил хорошо выпить и закусить, ну, и выбрать из собравшихся здесь девиц приходящуюся ему по вкусу; когда же выбор был сделан, льстивый и корыстный Раймундо брался договариваться с девушкой. С этого праздника капитан с пустыми руками не уезжал никогда.
Они обе остановились у двери.
Тереза накрахмалила белый костюм, голубую рубашку. Выстиранное и выглаженное белье разложено на постели, голый капитан сидит на краю, Тереза моет и вытирает ему ноги, потом выходит вылить воду из таза, дрожа от страха. Но сегодня это не обычный её страх перед грубостью и побоями, сегодня она боится, что он прикажет ей лечь и повалится на неё, прежде чем начнет одеваться на праздник. Боже, сегодня нет! Ужасная, тяжелая обязанность, которую Тереза выполняет почти каждый день, опасаясь наказания. Но сегодня, о Боже, не надо! Хоть бы капитан забыл!
– Нет, – просто сказала старшая.
Когда капитан приказывает, она должна повиноваться, нет возможности этого избежать. И бесполезно врать, говоря, что она нездорова, что у неё месячные. Капитан Жусто очень любит это время, кровь возбуждает его: это – война! (Еще одно выражение Венеранды.) Да здравствует война!
Младшая покачала головой.
И это происходит каждый раз с тех пор, как у неё начались месячные. Война, грязная, отвратительная, делающая её обязанность еще тяжелее и ужаснее. Но сегодня это будет ужаснее всего. Сегодня не надо, Боже праведный!
– Я тоже. Вчера мы ходили в магазин и приготовили тебе карри. Хочешь немного?
Она возвращается в комнату. Ах, Боже! Капитан уже переложил белье с постели на стул и лег, тело сильное, откормленное, ждет, на груди ожерелье из золотых колец. Тереза знает, что должна делать, если капитан лег, – должна тут же лечь, не дожидаясь приказа. Ослушаться невозможно. Мертвая от страха, постоянного страха быть битой, Тереза вроде бы, не видя его, ищет белье.
– Что ты там ходишь? Почему не ложишься?
Тем же вечером, после лучшего в мире карри с бараниной, я снова открыл отчет. Перед отправкой я изменил одно или два слова, но по сути это оставался негативный отчет, и я знал, что он окажется бесполезен для заказчика. Стоит ли говорить, что я не поддерживал ходатайство заключенного в комиссию по условно-досрочному освобождению?
Несколько дней спустя, как только я вернулся домой с работы, раздался звонок от адвоката.
Тяжело ступая, точно ноги налились свинцом, она подходит к постели, испытывая куда большее отвращение, чем в запретные дни месячных, но она ничего не может поделать и раздевается.
– Да, я получил ваш отчет, доктор Кейв, – сказал он. Я жду продолжения. – Не думаю, что это точная оценка очевидного прогресса мистера Смита. Вы читали о его работе по управлению гневом?
– Скорее. Давай!
– Управление гневом? – пролепетал я, думая, может быть, мне тоже нужно пройти этот курс. – Очевидный прогресс? Вы, должно быть…
Она ложится, тяжелая рука берет её за бедро, раздвигает ей ноги. Тереза сжимается, в горле стоит ком, всегда ей это противно, но сегодня особенно; сегодня совсем иное, иное страдание – болит сердце. Когда капитан уже на Терезе, внутреннее сопротивление усиливается, не дает возможности в нее проникнуть, вроде бы два года назад он и не лишил её девственности.
Я продолжал указывать на то, что отчеты о его успехах были всего лишь свидетельствами о посещении занятий, и совершенно очевидно, что эти занятия ему никак не помогли. Я упомянул о расистских взглядах мистера Смита и его активных и непрекращающихся угрозах мистеру Пателю, но адвоката это не поколебало ни на йоту.
– Да ты опять девственница или пользовалась квасцами? – Так делала Венеранда с уже использованными девочками: прикладывала им квасцы, чтобы обмануть мужчин-растяп.
Затем настал решающий момент.
Для капитана это одно удовольствие. Тереза напряжена, неподатлива. Это уже не аморфное, вялое тело, оно сопротивляется, трудно дается, но капитан, чувствуя в очередной раз победу над мятежной природой девицы, побеждает её, нет равного ему самца.
– Вы не собираетесь представлять комиссии мой отчет, не так ли?
От удовольствия он завладевает её ртом. Рот горек, как желчь.
– Это дело мистера Смита, доктор, но я бы не советовал этого делать – это совсем не в его интересах.
Торопясь одеться, капитан даже не моется, когда Тереза приходит с тазом, он уже, вытеревшись концом простыни, надел трусы. Тереза надевает нижнее белье, ей бы помыться, хотя она это сделала, закончив работу по дому и магазину. Теперь, стоя на коленях, Тереза натягивает носки и ботинки на ноги капитана; потом подает ему рубашку, брюки, галстук, пиджак и, наконец, кинжал и револьвер.
Несколько лет назад психиатр по имени доктор Эгделл оказался в подобном положении. Его попросили осмотреть пациента В. в охраняемой больнице и сообщить, можно ли его выписать или, по крайней мере, лечить в другом, не так строго охраняемом месте. Пациент примерно десятью годами ранее выстрелил в четырех членов соседней семьи, выстрелил в другого соседа, который пришел на шум, а позже в тот же день выстрелил в еще двух незнакомцев. Пятеро из его жертв погибли.
Терто Щенок ждет его, сидя за рулем, шофер и наёмный убийца, компаньон по танцам и игрок на гармонике. Шико Полподметки уже начал праздновать ночь на Святого Жоана, ходя из дома в дом, накачиваясь кашасой, коньяком, ликерами из плодов женипато, кажу, питанги, журубебы, для него безразлично, что он пьет. К утру он дотащится до своей раскладушки в подсобном помещении магазина, забитого сушеным мясом, мешками с соленой рыбой, грязного, облюбованного всеми мухами города, если, конечно, не останется в комнате проститутки в одном из худших борделей Куйа-Дагуа.
Доктор Эгделл тщательно изучил историю болезни и обнаружил, что В., даже будучи ребенком, химичил с самодельными взрывчатыми веществами, набивал химикаты в трубку и поджигал их с помощью фитиля. Преступник не понимал, что болен, и рассказал, что всегда возил в своей машине несколько бомб, которые он называл «фейерверками».
В белом костюме, как с картинки журнала мод, капитан выглядит важной персоной, политическим боссом. Поправляя узел галстука, капитан раздумывает, а не взять ли ему с собой Терезу, она наденет платье Дорис, которое та редко носила: девчонка красивая, картинка, вполне достойна, чтобы показать её. Находясь на заводе, когда наступал праздник Святого Жоана, Эмилиано Гедес всегда заезжал за своими родственниками, приглашенными на фанданго к Аликате, чтобы показать столичным гостям «типично деревенский праздник на ферме!». Задерживался он там недолго: выпивал бокал вина, танцевал одну кадриль и возвращался в свой роскошный дом при заводе, но прежде, чем отбыть, он, подкрутив усы, оценивал присутствовавших женщин опытным глазом. Раймундо внимательно следил за Эмилиано Гедесом и малейший интерес в его глазах расценивал как сигнал к действию и тут же договаривался с избранницей хозяина земель и отдавал её в его распоряжение.
Неудивительно, что в результате беседы с ним доктора Эгделла обеспокоило понимание, насколько опасным может быть В., и врач сделал вывод, что пациент не готов к переводу в больницу с легким режимом.
Капитану очень хотелось подразнить Терезой старшего из Гедесов, сеньора Кажазейраса-до-Норте. Но доктор Эмилиано Гедес сейчас в отъезде и вернется только через несколько месяцев. И всё же, смерив оценивающим взглядом Терезу, капитан было уже открыл рот, чтобы приказать ей одеться для праздника.
По-моему, звучит вполне логично.
Угадавшую его намерения Терезу охватил страх, но не страх перед грубостью капитана и его желанием, которым она обязана подчиняться, а совсем иной, еще больший, ведь, если капитан возьмет её с собой, молодой человек будет напрасно ждать её под дождем у ворот магазина и обещанный им праздник не состоится, никогда она не испытает этого возникшего к нему чувства, не тронет его шелковистых волос, не прильнет к его щекочущим губам.
Адвокаты отозвали отчет для комиссии, но не сообщили об этом доктору Эгделлу, который, будучи прилежным человеком, позвонил в офис комиссии по УДО, чтобы убедиться, что его отчет получили.
– Какой отчет? – последовал ответ.
Эмилиано Гедес развлекается во Франции, а на празднике капитану может приглянуться что-нибудь лакомое, новое, какая-нибудь зеленая девочка, и он захочет увезти её на ферму, что тогда делать с Терезой? Отослать её на грузовике с Терто Щенком? Женщина, принадлежащая Жустиниано Дуарте да Роза, не ездит ночью с другими мужчинами, хотя этот охранник и верный человек, но ведь он не кастрат и его тоже искушает дьявол. Даже если ничего не случится, всё равно могут пойти слухи, и кто тогда докажет ему обратное? Жустиниано Дуарте да Роза не рожден быть рогоносцем. О нём можно говорить всякое и всякое говорят. Говорят, что он жестокий бандит, соблазнитель несовершеннолетних, насильник, умалишенный, мошенник как в магазине, так и на петушиных боях, преступный убийца, и всё за спиной. Да достанет ли кому мужества выложить это ему в лицо? Но вот рогоносцем или лизуном женских прелестей его никто не называл. Вот Даниэл с кукольным лицом, своей манерой говорить, сладким взглядом, славой жиголо, он, конечно, способен на все эти штучки-дрючки с женщинами, капитан не ошибается. Человек уважаемый до такого не опускается. Они же, подобные Даниэлу, столичные мальчишки – тряпки в руках женщин. Этот Даниэл, как он говорит сам, прежде должен узнать, девственница ли Теодора или нет, чтобы не попасть в сложное положение. А всё остальное в порядке. Что в порядке-то? Что за вопрос, капитан, есть выпуклости и выемки, есть пальцы и язык. Естественно, французская собачка! Что же касается его, Жустиниано Дуарте да Роза, то если на празднике он найдет девственницу по своему вкусу, никаких сложностей у него не будет, и уж, во всяком случае, он не будет ничего никому вылизывать. Незачем брать с собой Терезу, сегодня она права.
Затем доктор Эгделл позвонил в больницу, в которой тоже отчета не видели, но сказали, что будут рады любой новой информации. Затем он позвонил адвокатам, чтобы попросить разрешения отправить отчет, но сторона защиты отказалась. В этот момент я хотел бы думать, что доктор Эгделл воскликнул: «К черту все!». Но он отправил свой отчет в больницу, а больница отправил его в Министерство внутренних дел. Затем, когда дело В. в конечном счете дошло до суда, В. и его адвокату стало ясно, что почти все видели отчет доктора Эгделла.
– Когда я уеду, гаси свет и ложись спать.
Вот тогда-то и взорвался пресловутый фейерверк. В. решил подать в суд на всех, кто находился в радиусе километра от него, и все это дошло до апелляционного суда.
– Хорошо, сеньор. – Тереза вздыхает: ах, сколько натерпелась она страха накануне ночи на Святого Жоана!
С самого начала было очевидно, что доктор Эгделл нарушил врачебную тайну, поделившись отчетом, но вопрос заключался в том, было ли это неправильно с точки зрения закона.
Капитан направляется к магазину, открывает дверь. На улице идет дождь.
Как и в случае с Тарасовой, судья пришел к выводу, что доктор Эгделл в долгу не только перед своим пациентом, но и перед всем обществом.
30
В. проиграл дело. Было установлено, что доктор Эгделл действовал в рамках закона. Его действия были «…необходимы и предпринимались в интересах общественной безопасности, а также для предотвращения преступлений», – заявил суд.
Двор выходил в узкий переулок, на зады всех стоящих особняков; здесь с грузовика и повозок сгружались товары, потом их складывали в доме, чтобы не загромождать лавку. Разъезжая по штату и за его пределами, капитан скупал по дешевке или с большой скидкой черную фасоль, кофе, маис и все остальное и, располагая наличными, тут же расплачивался. Зарабатывать на покупке и на продаже – его девиз, может, не столь уж оригинальный, но действенный.
Неделю спустя, тщательно ознакомившись с делом Эгделла, я перезвонил адвокату, который представлял интересы мистера Смита.
Дождь гасит костры на улицах, в переулке уже стоят лужи воды, появляется грязь. В непромокаемом плаще во дворе дома на противоположном углу улицы стоит Даниэл и всматривается в черноту ночи, внимательно прислушиваясь к каждому шуму.
– Послушайте, – сказал я, – я тут кое о чем подумал и обсудил это с парой коллег. Я действительно думаю, что мой отчет должны заслушать на комиссии по условно-досрочному освобождению.
Днем после обеда Даниэл спросил дону Беатрис:
И снова адвокат настоял на том, чтобы я соблюдал свой долг по сохранению врачебной тайны.
– Нет ли у тебя, старуха, какой-нибудь безделушки, дешевой, но красивой, которую ты бы могла мне дать для подарка одной диве? Здешние магазины – дрянь, смотреть противно.
– Мне кажется, что тут есть много общего с делом Эгделла, – начал я, выкладывая свои карты на стол, – и что мистер Смит находится в тюрьме за насильственное преступление. Мой отчет касается причин его преступления. Комиссия по условно-досрочному освобождению должна принять обоснованное решение о риске, а эксперты не смогут этого сделать без моего отчета.
– Я не люблю, когда ты меня называешь старухой, Дан, ты это хорошо знаешь. Не такая уж я старая и дряхлая.
Я хотел бы, чтобы все было именно так и я бы под присягой сказал, что разговор продолжался около часа, мой собеседник вел себя крайне раздражительно и у меня в ушах звенело слово «судебный процесс».
– Извини, мама, это же ласковое обращение. Ты женщина бальзаковского возраста и еще в форме, и если бы я был на месте отца, то не позволял бы тебе резвиться в Баии. – Он даже рассмеялся своему остроумию.
Потом я позвонил Милтону.
– Твой отец, сын, на меня не обращает внимания. Подожди, я посмотрю, что может подойти тебе.
– Эгделл, – сказал он прежде, чем я закончил рассказывать ему историю.
В гостиной отец и сын. Судья обращается к Даниэлу:
– Это дело я и привел в пример.
– Я знаю, что ты кружишь вокруг дома сестер Мораэс, не за Теодорой ли увиваешься? До тебя, конечно же, дошли глупые сплетни, но это – выдумки, она хорошая девушка, и ничего, кроме флирта, у неё не было. Но мне хотелось бы тебя предупредить: будь осторожен, она из хорошей семьи, как бы не вышло какого скандала, это было бы самое худшее. К тому же, как тебе известно, в городе много самых разных девиц, которым наплевать на интриги и сплетни.
– Не беспокойся, отец, я не мальчик и в мышеловку не угожу, мне не нужна головная боль. Эти сестры симпатичные, я с ними дружу, и всё. К тому же ни одна мне не нравится.
– Что ж, ты прав, – сказал он, – это было легко.
– Для кого же тогда подарок?
И, поскольку я лишь ненамного превосходил его в искусстве светской беседы, разговор закончился вскоре после того, как мы спланировали наш следующий велосипедный маршрут. Я перезвонил адвокату.
– Для другой, совершенно свободной, которой как раз ничто не угрожает, в том числе интриги и сплетни, будь спокоен.
– Я подумал, что должен сообщить вам, что отправляю свой отчет в комиссию по условно-досрочному освобождению.
– И еще: твоя мать живет в Баии из-за всех вас. Мне было бы приятней, если бы она жила здесь, но она не может оставить твою сестру без присмотра.
Просто для пущей убедительности я отправил его еще и в тюрьму.
– Веринью? – рассмеялся Даниэл. – Отец, поверь тому, что я скажу: Веринья – самая светлая голова в семье. Она решила, что выйдет замуж только за миллионера, а раз она решила, то так тому и быть. Так что за Веринью не беспокойся.
Я встретился с адвокатом примерно год спустя, когда он представлял моего пациента, которого я считал слишком опасным, чтобы отпускать на свободу.
По мнению почтеннейшего судьи, Даниэл – большой циник. Дона Беатрис вернулась в гостиную, неся маленькую фигу, оправленную в золото. Сгодится? Отлично, мерси.
– Как поживает мистер Смит? – спросил я.
– Он все еще в тюрьме, – сказал он без всякого выражения.
Стоя против магазина, он играет фигой в кармане плаща. Закуривает еще одну сигарету, дождь хлещет ему в лицо. У дома сестер Мораэс гаснет большой костер и от бросаемых в него слугами новых поленьев не загорается. В ночь чудес на Святого Жоана у сестер накрыт стол, на столе маисовая каша, мануэ и ликеры. Все четыре сестры сидят в ожидании. Дождь не дает никому выйти из дома, кроме кумушек, каких-то родственников и знакомых, у них никого нет. А Даниэл? Сегодня во всех домах праздник, где же, в каком танцует Даниэл? А может, он получил приглашение от Раймундо Аликате? Даниэл думает о сестрах, они симпатичные и все четыре на грани своих возможностей, последней надежды, но самая молодая привлекательнее всех, и эти её пышные груди, завтра он пойдет навестить их, полакомится маисовой кашей, пофлиртует с Магдой, Амалией, Бертой и Теодорой – они для него прекрасное прикрытие. Дождь течет по лицу юноши, если бы не вкус поцелуя Терезы, не трепет её тела в его объятиях, не блеск влажных глаз, он бы уже ушел.
Я посмотрел на него, ожидая большего, – он знал, чего я добивался, и пожал плечами.
Наконец до его слуха долетает шум грузовика, подъехавшего к лавке, сейчас капитан уедет, что этот сукин сын задерживается! Затем на углу вспыхивают фары и, пронзая темноту, скрываются в плотной пелене дождя. Даниэл закуривает еще одну американскую сигарету. Покидает укрытие, подходит ближе к дому, отсюда лучше наблюдать; дождь продолжает лить, мокнут его кудри. В появившейся узкой полоске света Даниэл различает распущенные волосы и мокрое от дождя лицо Терезы Батисты.
– Мне не всегда нравится моя работа. Вы можете действовать в интересах пациентов. А я должен действовать по указаниям своих клиентов.
– М-м-м, это, должно быть, тяжело…
31
Адвокат посмотрел вниз, и на его лице появилось встревоженное выражение.
Если кто-то в чудеса и не верит, то только не я. А верите ли вы или нет, это дело ваше, как считаете нужным. Вы, ваша милость, заходите издали, задаете вопрос за вопросом, и каждый следующий хитрее предыдущего, а такие, как вы, с ласковым подходом и жизненным опытом, обводят простых людей вокруг пальца, добиваются откровенности и даже свидетельства. Я знал одного комиссара, точь-в-точь как ваша милость; никто о нем не мог сказать ничего плохого, он никогда не кричал, никого не бил и не арестовывал, он только разговаривал так мягко, спокойно: расскажите мне, скажите, сделайте любезность, мягко стлал, да жестко спать было. Ваша милость не из полиции, я знаю, сеньор, знаю и не хочу вас обидеть, конечно, вы все спрашиваете не ради зла, но так много спрашиваете о Терезе Батисте, что начинаешь подозревать, ведь дыма-то без огня не бывает: кто спрашивает, тот хочет знать, а зачем вам всё это знать? Чтобы, вернувшись домой, обо всём этом рассказывать во всех подробностях? Так вот, если все знать о ней хотите, имейте в виду, что только здесь, на ярмарке, ваша милость получит больше тридцати записей, рассказывающих о Терезе Батисте, и все рассказы в стихах и с сюжетами. Триста рейсов не деньги, дешевка, да в этом дорогом мире самая высокая цена – жизнь, но ваша милость, прикоснувшись к бедности народа, найдет поэзию жизни. За сущий пустяк вы узнаете, чего стоит Тереза.
– Что с вами? – спросил я.
Но раньше, чем вам всё расскажут и поручатся, что это чистая правда, я скажу, что чудеса случаются, иначе бы не существовали все блаженные святые и чудотворцы, да и что бы было с народом? Падре Сисеро Роман, блаженная Мелания из Пернамбуко, Афонсина Девственница, святой прокаженный по имени Арлиндо, Покрытый язвами, сеньор Бон Жесус да Лапа, который также блаженный, но лечит любую болезнь, разве не они останавливают засуху, чуму, наводнения, не они сдерживают голод, отгоняют болезни и помогают в коатинге
[29]кангасейро мстить за несчастье народное. Ах! Если бы не они, скажите, уважаемый сеньор, что бы было с людьми? Надеяться на помощь доктора, полковника или правительства? Да если бы мы ждали помощи от правительства, от власть имущих лордов, голод и болезни давно бы покончили с жителями сертана, и если народ еще жив, то только благодаря чуду.
– Как вы думаете, откуда я родом?
Говорят, что архангел Гавриил, будучи свидетелем всех бед Терезы, которую увели силой, обесчестили, лишив девственности, совершил чудо, вернув ей невинность, но ваша милость пусть не удивляется, если обнаружит, что замешана в этом деле и блаженная Афонсина Девственница, у которой по этой части большой опыт: над ней надругались восемнадцать жагунсо, последним был Берило Лима, прозванный из-за его мужских способностей Берило Железный Засов, так вот, Берило тут же умер от болей в желудке, а блаженная после того, как он ее оставил в покое, сделалась опять девственной и совершенной, как раньше. Архангел ли, блаженная или оба сразу совершили это чудо, но только все знают, что, когда Тереза Батиста меняет мужчину, она опять девушка, опять девственница, и слава об этой её способности идет по свету.
– Я не знаю, – сказал я. – Из Греции?
Удивительное чудо, ваша милость, так любящий спрашивать, и очень ценное, как поет в своих куплетах на всех дорогах, ведущих в Сержипе, Симан из Ларанжейраса.
– Все так думают. Моя мама из Гуджарата. Ее фамилия Патель – очень частая в наших кругах. Она такая же распространенная, как и Смит – в Великобритании.
Это несложное чудо,
Простое и настоящее,
Хомяки и убийство
Произошло с Терезой,
Если мне станет плохо и я почувствую, что «безумные хомячки» крадут мой мозг, то я отправлюсь в больницу в отделение общей психиатрии. Может быть, меня и закроют на замок. Но уровень безопасности там немногим выше, чем в домах большинства людей.
Только ей даровано.
Если я ударю медсестру в этом отделении, потому что решу, что это гигантский хомяк, меня отправят в психиатрическое отделение интенсивной терапии, где будут давать много лекарств, пока я не признаю, что хомяки ненастоящие, а если и настоящие, то меня они больше не очень-то беспокоят.
Ночью была обесчещена,
Утром проснулась девственной.
Если я ворвусь в местный зоомагазин, чтобы убить хомяка-злодея, который пытается украсть мой мозг, то я попаду под арест и окажусь в малозащищенном отделении судебной психиатрии.
Хоть бы одно это чудо
Если в процессе я ударю владельца зоомагазина и это приведет к травме головы, когда он попытается остановить меня, я отправлюсь в отделение средней степени безопасности. А если я убью его, то отправлюсь в больницу повышенной безопасности, такую как Брэмворт.
Случилось с моей старухой.
На самом деле это не совсем так. Становится все труднее и труднее попасть в учреждения высокой степени безопасности, и в наши дни подразделения со средней степенью безопасности имеют дело с очень опасными людьми. У вас было бы больше шансов попасть в больницу с высоким уровнем безопасности, если бы хомяк, которого вы пытались убить, являлся знаменитостью или у вас были политические или религиозные мотивы.
Если кто-то в чудеса и не верит, то только не я.
За последние двадцать лет в Англии и Уэльсе ежегодно совершалось в среднем 672 убийства. В Шотландии – около 60, а в Северной Ирландии – около 25. Могло быть и хуже. В Южной Африке ежегодно происходит 20 000 убийств, а в Мексике – ошеломляющие 35 000.
32
Из числа убийств в Англии и Уэльсе около 11 % совершаются людьми с психическими расстройствами. Мне стоит акцентировать это особенной интонацией.
Эта короткая ночь, длившаяся век, началась, когда Тереза вышла во двор и очутилась в объятиях Дана. Дан целует ей лицо, щеки, лоб, губы. И как такое могло случиться, чтобы за несколько минут то, что всегда было для неё плохим, превратилось в хорошее, несчастье обернулось счастьем? Ведь совсем недавно в постели с капитаном она была натянута, как струна, в горле стоял комок, в животе кол, тошнота и отвращение ко всему, что в ней и вне её. Выйдя из комнаты, когда капитан наконец её отпустил, за тазом с водой, Тереза почувствовала, что её вырвет, и её вырвало.
ТОЛЬКО 11 % УБИЙСТВ В АНГЛИИ И УЭЛЬСЕ СОВЕРШАЮТ ЛЮДИ С ПСИХИЧЕСКИМИ РАССТРОЙСТВАМИ. ЭТО ОЗНАЧАЕТ, ЧТО ПОДАВЛЯЮЩЕЕ БОЛЬШИНСТВО ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ КОГО-ТО УБИВАЮТ, НЕ СТРАДАЮТ ПСИХИЧЕСКИМИ РАССТРОЙСТВАМИ.
Сейчас же, в мокром от дождя ситцевом платье, она жмется к груди Даниэла, который трогает её грудь, губы, омытое дождем лицо. Терезой овладевают доныне неведомые ей чувства и ощущения: ноги её подкашиваются, где-то внизу живота она чувствует холод, но щеки пылают от жара, ею завладевает неожиданная грусть, желание плакать и в то же время смеяться, радость, очень похожая на ту, когда она на ферме взяла в руки куклу внучки доны Брижиды – оставь куклу, чума! – жажда чего-то и хорошее самочувствие – всё сразу, вперемешку, ах, как хорошо!
Если вы решите убить своего мужа, потому что он забыл о вашей годовщине, тогда большинство здравомыслящих людей поверят, что тюрьма для вас – вполне подходящее место. Вас приговорят к пожизненному заключению, и судья установит срок, который вы должны отбыть, прежде чем можно будет обратиться в комиссию по условно-досрочному освобождению.
Как только Тереза услышала шум удаляющегося грузовика, она побежала мыться той самой водой, что принесла было капитану и которой он не воспользовался, торопясь уехать на праздник. Тереза запаздывала; когда зазвонил церковный колокол, было уже девять часов – в девять ровно, сказал ангел, – она еще была не одета и не успевала вымыться вся целиком. В тазу, в котором по вечерам Тереза мыла ноги капитану, она постаралась смыть всю грязь, оставленную на её теле, но текущую по ногам сперму смыть не смогла, как и оставшуюся внутри, что пачкала её внутренности.
Однако если вы убьете своего мужа после многих лет жестокого домашнего насилия, то ситуация может оказаться не такой однозначной. А если в момент убийства своего мужа вы находитесь в бредовом состоянии и считаете его инопланетянином, намеревающимся уничтожить человечество, тогда большинство людей могут подумать, что тюрьма – совершенно неподходящее место для вас.
Там, за порогом, дождь, он её отмоет и сделает чистой; сердце Терезы бьется рядом с сердцем Дана, она всматривается в лицо ангела, спустившегося с неба; его губы завладевают её ртом, язык пытается в него проникнуть. Тереза не сопротивляется, позволяет Дану целовать себя, но не отвечает, она еще во власти страха и отвращения. Здесь, во дворе, когда наступила эта не знающая конца ночь и Даниэл приоткрыл ей рот и кончик его языка проник в него, в Терезе вновь закипела ненависть, то самое чувство, которое помогало ей сопротивляться капитану целых два месяца, пока не возник у нее панический страх, сделавший её рабыней. Страх отступил, но ненависть вернулась, и какое-то время она торжествует над возникшей было грустью и радостью Терезы, она скована, напряжена, и это не ускользает от опытного Даниэла, который смиряет свой натиск. Непрекращающийся дождь помешал Дану увидеть вспышку гнева в глазах Терезы, но способен ли он был понять этот гнев, если бы увидел?
В таких ситуациях можно обоснованно сказать, что есть сильное смягчающее обстоятельство: нарушение психики влияет на восприятие, суждения или самоконтроль.
Ничего не знающий Даниэл поборол страх и ненависть Терезы, он опять целует её, целует губы, глаза, лицо; Тереза слабеет, она уже не думает о капитане, приходит успокоение. Когда Дан на мгновение оставляет её губы, она улыбается и говорит:
– До рассвета он не вернется. Если хочешь, мы можем войти в дом.
Питеру Сатклиффу («Йоркширскому потрошителю») предъявили обвинение в убийстве, но он все отрицал, заявив, что виновен в непредумышленном убийстве
[64] и что у него есть смягчающее обстоятельство. Четыре психиатра сказали, что у него шизофрения. Но судья не хотел ничего слушать. Он отклонил заявление о смягчающем обстоятельстве, и судебный процесс продолжился. В конце концов его признали виновным в убийстве и приговорили к двадцати пожизненным срокам.
Через три года после начала тюремного срока его перевели в больницу Бродмур, он провел там следующие тридцать два года, и его отправили обратно в тюрьму только в 2016 году
[65]. Он умер там четыре года спустя. Таким образом, если хомяки придут на зов пациента во время тюремного заключения, вполне возможно, что человека переведут в больницу на лечение.
Тогда Дан берет её на руки и, прижав к груди, несет под дождем к двери – так в старых журналах Помпеу и Мухолова новобрачный из какого-нибудь кинофильма несет невесту в брачную ночь.
Если бы Сатклифф заявил, что хомяки заставили его совершить убийства, его, вероятно, признали бы виновным в непредумышленном убийстве с учетом смягчающего обстоятельства. В этой ситуации судья мог бы поместить его в больницу с ограничением свободы (статьи 37, 41), и тогда он с самого начала отправился бы в Бродмур.
У входа он опускает её, не зная, куда идти. Взяв его за руку, Тереза проводит через гостиную и коридор до двери в маленькую комнату, заставленную лотками с фасолью, маисом, каким-то банками, тюками вяленого мяса и свиного сала, к топчану из жердей. В темноте Даниэл наткнулся на что-то острое.
Но это односторонний процесс. Это также означает, что его нельзя отправить обратно в тюрьму, если психиатры сочтут, что ему лучше. Единственное, что они могут сделать, – это поддержать его выписку, даже если это произойдет всего через год или два. В общем, вы поняли, какая дилемма. Это вынужденная дихотомия между ответственностью за свои действия и отправкой в тюрьму и отсутствием ответственности за свои действия и отправкой в больницу.
– Мы останемся здесь?
Тереза кивнула головой. Даниэл почувствовал, что она дрожит всем телом, должно быть, боится?
Теперь есть третий путь, но, к сожалению, психиатры не спешат им пользоваться. Он позволяет судье отправить человека в больницу на лечение, все еще назначая тюремный срок. Это молчаливое признание того, что, даже если у вас психическое расстройство, вы все равно можете нести определенную ответственность за свое преступление
[66].
– А здесь есть свет?
Тереза зажгла подвешенную к потолку лампу. При тусклом свете Даниэл увидел её виноватую и грустную улыбку. Даниэл принимает её за извинение. Да она совсем девочка.
Джарвис идеально подошел бы для иллюстрации этого пути, если бы такой вариант тогда был доступен. Психиатры, рассматривавшие его дело двадцатью пятью годами ранее, поставили ему диагноз шизофрения и, в отличие от дела Сатклиффа, убедили суд в том, что он не осознавал свои действия, когда пытался убить жену и убил ее друга. Его поместили в больницу с ограничением свободы (статьи 37, 41), а затем отправили в Брэмворт. Когда вы слышите в новостях, что человека «отправили в психиатрическую больницу строгого режима без ограничения срока», это именно случай Джарвиса. Раздел 37 – это больничный приказ, а раздел 41 лишает меня полномочий (как ответственного врача) выписывать пациента – это может сделать только комиссия по психическому здоровью или Государственный секретарь юстиции.
– Сколько тебе лет, моя милая?
Примерно через двадцать два года консультант в Брэмворте почувствовала, что Джарвис готов перейти на более низкий уровень безопасности. Я пошел к пациенту, согласился с ее оценкой и поддержал его перевод на более низкий уровень безопасности – ко мне в больницу Святого Иуды.
– Пятнадцать исполнилось позавчера.
Моя работа состояла в том, чтобы лечить его, смотреть, как он справляется, и, если все пойдет хорошо, постепенно строить планы относительно его жизни в обществе. Он попал в больницу Святого Иуды с двумя картотечными шкафами для заметок.
– Позавчера? И сколько лет ты с капитаном?
– Больше двух.
Год спустя я получил письмо от одного из администраторов в Брэмворте с просьбой вернуть шкафы, но они так и остались у меня. Прочитав все их содержимое, я почувствовал, что заслужил, чтобы они остались. Это не психиатрический термин, но Джарвис был «своенравным» ребенком. Особой причины для этого не было – судя по всему, его детство было достаточно нормальным. Его родители были счастливы потакать раннему интересу ребенка к зоологии и лишь слегка возмущались тем, что большинство образцов, которые он приносил домой, в конечном счете кремировались в дровяной печи. Они немного больше беспокоились из-за его поведения в школе. Все началось с того, что в начальной школе он кусал других детей, а в средней он начал драться.
Зачем он спрашивает? Вода стекает с плаща Даниэла и платья Терезы, облепившего её тело, на полу образуется лужа. Тереза не хочет говорить о капитане, вспоминать прошлое. Как хорошо было в темноте двора, она чувствовала его губы и руки. Зачем этот ангел спрашивает о капитане – первый он у неё и единственный ли? – почему спрашивает, когда и она, и он насквозь промокли и им холодно? Первый и единственный, другого не было, тому свидетель архангел, что на картинке. Она не вслушивается в его вопрос, она во власти музыки его голоса, еще более завораживающего, чем взгляд, голос спокойный, размеренный (когда я слышу твой голос, я скорее хочу лечь в постель, говорила ему дама высшего общества Баии мадам Салгейро), не отвечает, как попала к капитану, где её родственники, родители, братья и сестры. Убаюканная голосом, она берет в руки лицо Даниэла – так сделал он в первый день их встречи – и целует его в губы. Дан принимает этот неопытный поцелуй Терезы Батисты и длит его.
Учителя знали, что он трудный ребенок; они всегда знают. «Джарвис – смышленый ребенок, но он проявляет себя не с лучшей стороны. Меня беспокоит его разрушительное влияние на других детей и заметная чувствительность к любым негативным комментариям. Я надеюсь, что школьный психолог поможет справиться с его проблемами и с гневом».
– Я угадал день твоего рождения и принес подарок. – Он дает ей фигу, оправленную в золото.
К сожалению, школьный психолог не смог помочь, и его исключили из трех школ, а потом он и вовсе оставил очное обучение.
– Как ты мог узнать? Это знаю только я. – Тереза мягко улыбается, глядя на безделушку. – Милая вещь, только я не могу принять её, мне негде спрятать.
– Ну хоть куда-нибудь, придет время, и ты сможешь приколоть её. – Запах вяленого мяса и свинины вынуждает Дана спросить: – А нет ли другого места?
К этому времени он уже регулярно появлялся в судах за магазинные кражи и «взятие без согласия» чужих вещей: он угонял автомобили, гонял на них ради забавы и оставлял сгоревшими на тихой дороге.
– Его комната, но я боюсь.
Школьная система расписалась в собственной беспомощности и фактически умыла руки, после того как он ударил ножкой стула учительницу, которая пыталась остановить затеянную им драку с одноклассником. Он был хулиганом, импульсивным и злым подростком. А это не очень хорошая комбинация.
– Чего, если он вернется поздно? Я уйду раньше, чем он вернется.
СТРАННО, Я ВСТРЕЧАЛ МНОГО ПСИХОПАТОВ, НАСТОЯЩИХ ПСИХОПАТОВ, КОТОРЫМ НАПЛЕВАТЬ НА ДРУГИХ ЛЮДЕЙ, И НИКОГДА НЕ ВСТРЕЧАЛ НИ ОДНОГО ИЗ НИХ, КТО СЧИТАЛ БЫ СЕБЯ ХУЛИГАНОМ.
– Боюсь, что он обнаружит, что кто-то был в его комнате.
– Ты попал в плохую компанию? – недоверчиво повторил я при нашей первой встрече.
– А может, есть другая?
– Есть, такая же, как эта, полная товаров, там спит Шико, там его постель и вещи. А! Есть еще матрац.
– Да, – искренне ответил он, – они издевались надо мной с десяти лет. Я просто должен был постоять за себя.
– Матрац?
– Да, один здесь, другой на ферме. Где он…
Игры с клеем и растворителями в школе вскоре сменились марихуаной и МДМА, а к пятнадцати годам он употреблял кокаин и героин.
– Я уже слышал, пойдем туда, здесь невозможно.
Сколько на этом матраце перебывало девиц, капитан брал их силой, если они не сдавались; как правило, это были девочки, сколько здесь они хлебнули горя, стонали, отбивались ногами, но он их брал кричащими, давал пощечины, зуботычины и бил плеткой (плётка длинная, из кожи, не такая, как там, на ферме); на бесцветной ткани матраца до сих пор видны пятна крови, а грудь капитана украшает ожерелье из золотых колец. Простыня еще хранит запах пота последней девчонки, которая здесь лежала дней двадцать назад, несчастная сумасшедшая, увидев Жустиниано Дуарте да Роза нагим и во всеоружии, принялась громко молиться Пресвятой Деве и всем Святым, воскликнув в экстазе: «Это же Святой Себастьян!», чем вызвала дикий хохот капитана. Капитан взял ее молящейся; молитвы, обращенные к Деве Марии, крики, хохот, плач – ничто не спасло её, – Святой Себастьян или Дьявол из Преисподней. Тереза в тот день своего отдыха не могла сомкнуть глаз, лежа одна на кровати на другом конце дома. Больше четырех дней капитан не выдержал молитв этой несчастной и, так как в пансионе Габи не нашлось места для безумной, вернул её родителям, вручив им банкноту на две тысячи рейсов и кое-какие продукты.
33
Но здесь по крайней мере они не вдыхали запахов соленой рыбы, свинины и вяленого мяса. На один из гвоздей Даниэл повесил плащ, пиджак и галстук. И, увидев плеть, присвистнул, вздрогнув при воображаемой боли от удара.
Затем последовали обвинительные приговоры и общественные работы, однако преступления становились все более и более серьезными. Он перешел от марихуаны к наркотикам класса А – непристойное поведение сменилось обвинением в изнасиловании (вердикт: невиновен), а умышленное причинение тяжкого вреда здоровью сменилось умышленным причинением особо тяжкого вреда здоровью (жертва не явилась в суд).
– Снимай, дорогая, платье, иначе ты простудишься.
– Я не виновен ни в чем, – сказал он мне.
Но снял с неё платье он, платье и бюстгальтер, оставив Терезу в ситцевых трусах в цветочек, цветы на красном выцветшем фоне. Тереза опять молчит, ждет. Груди подняты, смотрят вперед, она их не прикрывает руками. «Бог мой, – думает Даниэл, – возможно ли, что она осталась нетронутой девочкой?» Держится так, будто никогда не была наедине с мужчиной, не знает, что в таких случаях ложатся и занимаются любовью. Да нет, должна знать, конечно, должна, ведь она живет с капитаном более двух лет, иначе что же за животное этот Жустиниано Дуарте да Роза, владелец этой плети? Даниэл – угодник старушек, дам из высшего общества, жиголо девушек, но случалось ему переспать и с замужними женщинами (многие с многолетним супружеским стажем, матери детей, но девственницы… Понятие «удовольствие» им не ведомо, они просто взяты и сделаны беременными). Ведь дома с супругой муж полон уважения, понимания стыда, знает, что их супружеская постель предназначена для воспроизведения рода, а на улице, с любовницей или девицей – удовольствие, шикарная постель, – таково поведение большинства мужчин высокой семейной морали. Сгорающие от желания женщины при первой встрече с любовником начинают стыдиться, испытывать угрызения совести, плачут от совершенного грехопадения: «Ах, мой бедный муж, я сумасшедшая, жалкая, несчастная, что я теперь буду делать? Ах, моя честь замужней женщины!» Но Дан, профессионал в своем деле, в первую очередь успокаивал даму, осушал её слезы. Ему доставляло удовольствие обучать добродетельных жен, этих жертв строгой морали, всей гамме удовольствий. Потрясенные, они мгновенно обучались, были благодарны, ненасытные, они тут же освобождались от какой-либо вины, очищались от греха, отбрасывали угрызения совести и находили много доводов в пользу адюльтера. Как относиться к мужу, который из мужских предрассудков или особого уважения к супруге смотрит на нее как на инертное тело, сосуд, вещь или кусок мяса? Только наставить ему рога, великолепные ветвистые рога на благородном лбу.
Его слова звучали очень убедительно, и я полагаю, что он прошел бы любой тест на детекторе лжи.
С Терезой, между тем, совсем иное. Не супруга, не мать детей и даже не сожительница или любовница, а просто девчонка, какое уважение мог иметь к ней капитан? Но и она стоит, не двигаясь, и молча ждет.
Его брак оказался трудным. Он познакомился со своей женой в офисе адвоката и убедил ее, что работает на конкурирующую фирму, – их отношения с самого начала строились на лжи. Она оставила его на некоторое время, когда выяснила, что он сидит в тюрьме, а не проводит финансовый аудит в Манчестере, но он просочился обратно в ее жизнь.
Она даже не умеет целоваться, губы нерешительны, осторожны. Она не плачет, не говорит об угрызениях совести, не отказывается, не жалуется; стоит и ждет. Девочка пятнадцати лет, с еще формирующейся фигурой, с признаками красоты и в то же время зрелая, хоть и не достигла еще возраста зрелости, но способен ли кто-нибудь считать возраст по календарю страданий? Только не Даниэл, не столичный молодой человек, легкомысленный и дерзкий в доступной любви; для красавца Дана, угодника старух, девочка Тереза – непонятная, трудно разгадываемая тайна.
Вот тогда-то он и начал ее бить. Он сказал, что подозревал ее в изменах. Сначала ситуация не была такой уж страшной, но становилась все более и более серьезной. Он контролировал ее, следил за тем, с кем она виделась, и говорил ей, что делать. Он принуждал ее к сексу, но, несмотря на все это, у них было двое общих детей, и она воспитывала их в значительной степени самостоятельно.
Но она красива и лицом, и фигурой, и это уже доставляет удовольствие. Тереза вся из меди и угля, угольного цвета и глаза, и распущенные волосы. Груди – два речных, отшлифованных водой камешка, длинные ноги и ляжки, живот лоснящийся, бедра округлые, ягодицы подростка, обещающие быть пышными. Под цветными трусиками в долине, поросшей медного цвета растительностью, цветет роза, раньше времени Даниэл не хочет к ней прикасаться. Он завладеет ею, когда придет время. И что же Даниэл? Молча Тереза ждет.
Спустя несколько лет – его подозрения росли, а избиения становились все чаще и интенсивнее – она решила порвать с ним. Примечательно, что ей удавалось поговорить с психологом так, чтобы Джарвис ничего не узнал, и ей предоставили возможность найти убежище. Неделю спустя, ударив ее ремнем по лицу, он выбежал из дома и в ту ночь не вернулся. Она встала затемно, собрала кое-какие пожитки, упаковала одежду и игрушки и вывела детей из дома.
Единственный раз в жизни Даниэл не знает, что сказать.
Младшему было пять лет.
Он снимает рубашку и брюки, взгляд черных глаз Терезы становится нежным при виде тела ангела с волосами до плеч, живот гладкий, мускулистые ноги; когда Даниэл снял ботинки и носки, она увидела худые ноги с ухоженными ногтями, наверное, мыть их и целовать – одно удовольствие.
Мое уважение!
Она отправилась в приют для жертв домашнего насилия, не опустила руки, нашла новый дом на другом конце города, проконсультировалась с адвокатом по поводу развода и продолжила жить дальше. Она была выжившей.
Когда я просмотрел карту Джарвиса, стало ясно: психиатрическая служба посещала его до совершения преступления. Его обследовали в Службе охраны психического здоровья детей и подростков, но старые записи так и не удалось найти. Но я смог обнаружить медицинские данные, относящиеся к трем кратковременным госпитализациям в отделение неотложной психиатрии. Все случаи были похожи тем, что пациент был сильно возбужден, разгневан и кричал на представителей общественности. Он сказал, что огонь поглотит заговорщиков и его преследователей.