Сергей Жоголь
Крестовский душегуб
г. Псков, послевоенные годы…
Когда дежурный по Управлению доложил Корневу о странном происшествии, произошедшем на площади Жертв Революции, начальник псковской милиции вздрогнул и тут же принялся энергично хлопать себя по карманам.
– Вы же бросили, товарищ подполковник, – осмелился подсказать дежурный.
– Что? – не понял Корнев.
Вытянувшись в струнку, старший лейтенант громко по-военному выкрикнул:
– Курить, говорю, бросили!!! Уже год как не курите! Сами же говорили, помните?
– Помню?.. – Корнев снова вздрогнул и вдруг разом пришёл в себя. Его брови сдвинулись, щёки стали надуваться. – Конечно, помню! Только вот в твоих комментариях, старлей, я не нуждаюсь. Тебе вообще кто позволил орать в моём кабинете?
Дежурный побледнел:
– Виноват! Не подумал…
– Очень плохо, что не подумал! Кто занимается этим делом?
– Шувалов! – отчеканил дежурный.
– Ко мне его! Срочно! И ещё… – Корнев снова резко поник, что-то пробубнил себе под нос, потом, налив из стоявшего на столе графина полный стакан воды, сделал несколько глотков. – Немедленно отыщите мне Зверя!
Пятью часами ранее на площади…
Несмотря на прошедший ночью дождь, на небе не осталось ни единой тучки, а солнце светило так ярко, что Дудукин, пройдя метров сто, уже пожалел, что не надел свою любимую серую панаму. До парка было рукой подать, поэтому Семён Семёнович не стал возвращаться, понадеявшись, что с лёгкостью найдёт себе местечко в тени. Выйдя так рано утром из дома, Дудукин пребывал в отличном расположении духа. Накануне он посетил своего лечащего врача, и тот заверил старика, что сердце у него работает как часы, на всякий случай прописал какую-то микстуру и порекомендовал больше бывать на свежем воздухе. Так что сегодня, несмотря на перенесённый недавно обширный инфаркт, Семён Семёнович был спокоен и бодр как никогда.
Тяжело опираясь на трость, Дудукин в течение пяти минут добрался до своего излюбленного сквера. Он прогулялся до газетного киоска, купил «Правду» и занял место на одной из свободных скамеек в теньке́. Водрузив на нос очки, Дудукин прочитал статейку о расстреле Миха́йловича
[1] и его сподвижников в Югославии и что-то ещё – про успехи тружеников страны в сельском хозяйстве и их новаторских методах по выращиванию сахарной свёклы. Когда глаза устали, Дудукин снял очки, отложил газету и отчего-то вдруг принялся вспоминать прошлое.
До революции здесь был обыкновенный базар. Площадь называлась Сенно́й, потому что здесь торговали углём, дровами и сеном. Днём тут всегда было многолюдно и суетно, а к вечеру площадь преображалась и скорее напоминала вытоптанный захламлённый пустырь. В двадцатом здесь высадили деревья, а спустя три года это место стали именовать площадью Жертв Революции.
В послевоенные годы площадь преобразилась. Деревья разрослись, а газоны в жаркое летнее время покрывались пышной и сочной зеленью. Однако Семён Семёнович любил это место вовсе не потому, что его как-то особо привлекали чистый воздух и восхитительные местные ландшафты. Он любил прогуливаться в этом сквере в первую очередь не потому, что тот находился в пяти минутах ходьбы от его дома, а из-за того, что Семён Семёнович считал своё присутствие здесь своеобразной данью памяти погибшим героям. Ведь именно здесь в годы Гражданской вояки батьки Балахо́вича
[2] проводили массовые казни большевиков, а Семён Семёнович вполне заслуженно считал себя настоящим революционером-ленинцем.
Он родился в семьдесят восьмом в крестьянской семье, в маленькой деревеньке под Псковом; в семнадцатом покинул родные места и без колебания вступил в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, но повоевал недолго и после ранения поселился в Пскове. Здесь он долгое время проработал технологом на швейной фабрике «Славянка», здесь же пережил и немецкую оккупацию.
Здесь, в восемнадцатом, Семён Семёнович встретил Варвару Ивановну Елисееву – единственную свою любовь. Спустя три месяца они поженились.
Брак Семёна Семёновича с Варварой Ивановной можно было бы назвать удачным, вот только он не принёс обоим особого счастья. Они и прожили душа в душу почти четверть века, но так и не заимели детей. И Варвара, и сам Семён Семёнович предполагали, что виной тому была его старая рана в живот, полученная им в Гражданскую, но в семье это не обсуждалось. Накануне захвата города гитлеровцами Дудукин отправил Вареньку к родственникам в Ленинград, а сам остался в городе.
В сорок третьем Варвара Ивановна вместе со своей младшей сестрой и всем её семейством погибла при очередной бомбёжке города на Неве.
В очередной раз отогнав грустные воспоминания и смахнув со щеки скупую мужскую слезу, Семён Семёнович огляделся.
Сегодня на площади было немноголюдно. Неподалёку в тени разросшегося клёна две молоденькие дамочки в ситцевых платьях и кружевных шляпках о чём-то увлечённо болтали, совсем не замечая того, что один из их детишек, толстенький карапуз лет четырёх, рвёт с газона траву и пытается накормить ей другого малыша – помладше, сидящего в коляске.
Напротив беспечных мамаш и их детей, тоже на лавочке сидели: очкастый парень в мешковатом костюме и хрупкая девушка в плиссированной юбке в горошек. Молодые люди тоже о чём-то оживлённо говорили, пили лимонад, не отрывая друг от друга глаз. Чуть дальше, за разросшимся кустом сирени, у лотка с мороженым, сидела на раздвижном стульчике довольно толстая продавщица и клевала носом. Вдалеке у фонтана пожилая парочка кормила голубей.
Семён Семёнович собрался уже было возвращаться домой, как вдруг его внимание привлёк мужчина в милицейской форме, который быстрым уверенным шагом шёл по дорожке от фонтана в его сторону. Синий китель и фуражка с бирюзовым околышем, почти новые яловые сапоги. Дудукин рассматривал идущего с почтением и лёгкой завистью. Среднего роста, подтянут, уверенная походка. Семён Семёнович водрузил на нос лежавшие на газете очки и смог чуть лучше рассмотреть мужчину в форме, и тут же обомлел: «Этого же не может быть!» Семён Семёнович сорвал очки, протёр их платком и снова надел.
Теперь у него уже не было сомнений – он узнал этого человека!
Семён Семёнович схватил лежащую рядом самшитовую трость и бросился наперерез идущему. Тот, увидав старика, немного замедлил ход.
Когда разъярённый и немного запыхавшийся от бега Семён Семёнович попытался треснуть милиционера тростью, тот ловко увернулся. Дудукин замахнулся снова, но мужчина перехватил руку старика, вырвал у него трость и отбросил её в кусты. Поняв, что самостоятельно победить в этой схватке он не сможет, Дудукин схватил милиционера за китель и заорал что есть мочи:
– Граждане, держите его! Держите этого мерзавца! Это же Крестовский душегуб! Это же он… Он – проклятый палач! Убийца!
– Успокойтесь! Успокойтесь же! – процедил сквозь зубы милиционер и попытался оторвать вцепившегося в него как клещ старика. – Вы меня с кем-то спутали.
Крики старика Дудукина лишь ненадолго привлекли внимание окружающих. Молодые мамаши прервали свою беседу и в этот же момент увидели, чем занимаются их ненаглядные чада. Мамаши тут же принялись орать, выковыривать изо рта сидевшего в коляске ребёнка траву. До этого момента малыш казался вполне довольным, но ощутив внезапную «материнскую заботу», тут же разревелся. Молодые люди, сидевшие напротив раскричавшихся женщин и их детей, бросили лишь беглый взгляд на Дудукина и его неприятеля и стали смотреть на так внезапно переполошившихся женщин и их детей. Тучная продавщица мороженого словно очнулась ото сна и энергично принялась пересчитывать свой слегка подтаявший на солнышке товар. Старичок и старушка, стоявшие у фонтана, продолжали кормить голубей. Криков Дудукина и перепуганных женщин они, скорее всего, просто не услышали.
Дудукин же всё ещё голосил и с поразительной для его размеров и возраста силой продолжал держать своего противника. Не на шутку встревоженный милиционер тщетно пытался оторваться и успокоить старика, уверяя, что не знает никакого «душегуба». Когда милиционеру всё же удалось оторвать от своего кителя одну руку Дудукина, тот вдруг пошатнулся и ослабил хватку. Пальцы старика разжались сами собой, он побелел, отшатнулся и стал медленно оседать на землю. Когда Семён Семёнович упал на колени, его лицо исказила гримаса боли. Теперь он уже не кричал, он шептал:
– Да как же так? Люди! Держите его! Держите же этого мерзавца, ведь это…
Не договорив, Семён Семёнович упал лицом вниз, а его недавний противник тут же опустил голову вниз и, не оглядываясь, поспешно покинул место разыгравшейся трагедии.
Часть первая
Зверь
Глава первая,
в которой мы познакомимся с капитаном Зверевым и узнаем о его своеобразных отношениях с представительницами прекрасного пола и с руководством
Крупный нос, толстые губы, глубоко посаженные глаза – никто на свете не назвал бы Пашу Зверева красавцем, однако тяжёлый, точно надгробная плита взгляд, выгнутые коромыслом брови и чуть выставленная вперёд мощная челюсть, которые порой заставляли его собеседников-мужчин чувствовать себя неуютно, для большинства женщин были точно магнит для канцелярских скрепок.
Зверев редко надевал форму и обычно одевался как герой иностранных кинолент. На службу он обычно носил пиджак с накладными карманами цвета кофе с молоком, широкие брюки и белую рубашку, которую дополнял тёмный галстук, завязанный виндзорским узлом. Сапог, которые носили большинство его современников в послевоенные годы, он тоже не признавал, предпочитая им ботинки из толстой поросячьей кожи. Однако если Паша Зверев одевался и выглядел как настоящий лондонский денди, манеры его не всегда соответствовали его облачению. Временами он был хамоват и даже откровенно груб, частенько распускал руки, причём не только тогда, когда имел дело с преступниками. Эта особенность Паши Зверева, разумеется, никак не способствовала его продвижению по служебной лестнице, однако его это заботило мало.
Как-то раз при задержании Павел Васильевич получил ножевое ранение в лицо. Шрам спустя какое-то время исчез, но лезвие повредило лицевой нерв, и с тех пор правая щека Зверева временами подёргивалась. Также из-за этого ранения Зверев, разговаривая, слегка поворачивал голову и смотрел на собеседника (или собеседницу) искоса, словно изучая собеседника. Возможно, именно из-за этой особенности его поведения некоторые женщины, увидев Зверева впервые, тут же начинали чувствовать себя напряжённо, а в итоге надолго теряли сон и покой. Короче говоря, приятели называли Павла Васильевича Зверем из-за его фамилии, недруги из-за его жёсткой манеры общения, что же касается женщин, то большинство из них считали этого грубияна «зверем» очаровательным и чертовски милым.
Когда посыльный, поднявшись на третий этаж дома номер пять по улице Гоголя, принялся усердно барабанить в дверь, Павел Васильевич ещё нежился в постели. Была пятница, часы показывали половину девятого, а Зверев приходил на работу вовремя только по вторникам, когда его старый друг и непосредственный начальник подполковник Корнев проводил еженедельные совещания с начальниками отделов.
Однушка с кухней и санузлом, где обитал Паша Зверев, была получена им сразу после войны. Квартира была маленькой, но выглядела довольно уютной. Здесь было всё необходимое: прочный стильный диван; шкаф, полностью забитый книгами, и комод, на котором стояли новенький патефон и настольные часы из дерева с латунной фурнитурой и маятником. Стены были увешаны картинами, на подоконнике стояли горшки с цветами. Впервые оказавшись здесь, незнающий человек никогда бы не подумал, что это квартира убеждённого холостяка.
Услышав стук, Зверев встал, на ходу заглянул в ванную и увидел там полуобнажённую Зиночку: на женщине были лишь кружевные трусики и бюстгальтер. Она стояла перед зеркалом и, что-то тихо напевая, расчёсывала волосы. На Зверева Зиночка даже не посмотрела. Тот почесал подбородок, покачал головой и не спеша направился к двери.
– Чего так грохочешь? Жить надоело? – резко распахнув дверь, прорычал Зверев молотящему дверь посыльному.
– Никак нет! Велено явиться!
– Велено? Словечко-то какое… – Зверев потянулся и протёр глаза. – Кем это велено?
– Подполковник Корнев приказал! Сказал, что срочно!
Зверев зевнул и бегло оглядел незваного гостя. Высокий, фуражка набок, ремни портупеи ослаблены. «Эх, видел бы тебя наш Стёпка, – подумал Зверев, глядя на парня. – Не помню этого субъекта, видать, новенький».
– Всё? – Зверев прочесал подбородок и попытался закрыть дверь.
Посыльный, совсем осмелев, тут же сунул в дверной проём ногу, вытянул шею и посмотрел вниз. У самого порога на плетёном коврике стояли лакированные женские туфли, тут же рядом на тумбочке красовалась изящная соломенная шляпка с бежевым бантом. Посыльный понимающе хмыкнул:
– Бурная ночка, товарищ капитан?
– А ты, я вижу, любопытный?
– В нашей работе без этого нельзя, сами же знаете! – сержант сдвинул на затылок фуражку.
– Откель же ты такой прыткий, детинушка?
Сержант не растерялся и ответил в том же стиле:
– Так ведомо откель – из Управления!
– Понял я, что из Управления. Подразделение какое?
– Так из дежурной части мы! Вот оно как.
Зверев снова почесал подбородок, сержант насторожился.
– Копыто убери! – прошептал Зверев и слегка подался вперёд.
– Так вы едете или нет? – парень чуть отступил, но ноги из прохода не убрал.
– Сейчас соберусь и приеду.
– Так я вас подожду?
– А на кой ляд ты мне сдался? – Зверев снова зевнул.
– Так я ж на машине!
– Вон оно как? Корневу так приспичило, что он даже машину выделил! Звать-то тебя как, чадушко?
– Не такое уж и чадушко. Четверть века надысь разменял!
– А звать-то тебя как?
Сержант продолжил в том же ключе:
– Зовусь я младшим сержантом Костиным. Честь имею, товарищ капитан! Костин Вениамин Петрович!
– Венечка, значит!
Брови парня выгнулись.
Джиллиан Френч
– Не Венечка, а Вениамин!
Не верь никому
– Ах, вон оно что… Наглый, но гордый! Запомни, паря, если прикажу, будешь не только Венечкой, но и Веником!
Посвящается Джереми
– Это мы ещё поглядим, – обиженно буркнул сержант.
1
– Ладно, жди!
Когда Гаррисоны последний раз посещали загородный клуб Тенни-Харбор, окна были припорошены снегом. Прогноз погоды обещал обильные осадки до самого утра, и западная лужайка уже покрылась пушистым белым одеялом. Мать-природа не смела разочаровывать Гаррисонов, намеревавшихся красиво встретить Рождество.
Перл Хаскинс ждала их с особенным интересом. Она была миниатюрной, худенькой брюнеткой с короткой стрижкой и странным выражением глаз, которые при ближайшем рассмотрении оказывались разными — один карий, другой голубой. Перл поздоровалась и вручила Гаррисонам винную карту, они же смотрели сквозь нее, не замечая официантку и не имея представления, что ее отец работал у них уже почти три года, а в данную минуту устроился около обогревателя в сторожке их дома и смотрел на планшете баскетбольный матч. Дэвид Гаррисон заказал скотч и минеральную воду, его жена Слоан — белое вино. Джозеф, десятилетний младший сын, покосился на меню и заявил:
Зверев захлопнул дверь и крикнул всё ещё сидевшей перед зеркалом Зиночке:
— Я буду пиво, — чем заслужил смех сестры, Кэссиди, и укоризненное «Я тебе покажу пиво» от матери.
– Визит окончен, солнце моё! Проваливай, меня начальство вызывает!
Отсутствие Тристана Гаррисона, без сомнения, заметила не только Перл, но и все остальные в зале. Уже неделю в клубе ходили слухи: Гаррисоны приехали на зимние праздники в Тенни-Харбор, впервые. Теперь любопытные недосчитались одного из их замечательных детей.
Зиночка, давно уже привычная к подобным выходкам Зверева, всё же принялась голосить:
Когда Перл вернулась с напитками и корзинкой хлеба, Лу Пуласки, который иногда играл с Дэвидом в гольф, подошел и хлопнул главу семьи по плечу:
– Что значит проваливай? Не видишь, мне нужно привести себя в порядок? Мне нужно ещё как минимум полчаса…
— Решили провести выходные в здешних снегах? Чертовски рад тебя видеть. А где ваш старший?
– У тебя пять минут! Если не уложишься, будешь приводить себя в порядок на лестничной площадке. И кстати, мне самому нужна ванная, так что ступай в комнату и продолжай свой туалет там! – Зверев ухватил женщину за плечи, чмокнул в темечко (Зиночка была невысокого роста) и, отстранив в сторону, вошёл в ванную.
Дэвид встряхнул салфетку и поиграл скулами.
— Остался дома.
– Что? Ах ты… Мерзавец! Хам! Со мной ещё никто так не поступал! Сволочь! Какая же ты сволочь, Зверев! Ноги моей у тебя больше не будет! – доносилось из-за двери, когда Зверев включил воду.
— В Гринвиче?
* * *
Молчание.
— Нет.
Кабинет начальника милиции был не просто просторным – он был огромным. Посредине стоял дубовый стол с витиеватыми ручками, на столе, помимо настольной лампы, печатной машинки и телефона, лежал лишь Уголовный кодекс и фотография темноволосой женщины с двумя детьми. На одной из стен висела карта СССР, у другой, как раз под портретом Сталина, стоял небольшой кожаный диван красного дерева. Над дверью висели массивные часы. Корнев сидел за столом, уткнувшись в бумаги.
Перл бросила быстрый взгляд на Слоан. Та не поднимала глаз. Дети тоже. Лу неловко похихикал и сменил тему, а Перл приняла заказ и с радостью удалилась.
Войдя в кабинет, Зверев, вместо более уместного «Здравия желаю!», буркнул лишь короткое: «Привет!» и развалился на диване:
Одна из дверей на кухню была чем-то подперта, и над проемом висел сверкающий хвойный шар, под которым полагается целоваться. Несколько помощников официантов стояли поблизости, ухмыляясь и ожидая, когда пройдет какая-нибудь девушка.
– Есть хочу, аж скулы сводит! У тебя там кусочка сала не завалялось?
Перл резко развернулась и врезалась в Риза, который удержал ее от падения. Глаза у него слегка покраснели после рождественской вечеринки, которую он обслуживал до начала смены.
– А тебя что же, краля твоя совсем не кормит?
— Смотри, куда идешь, Хаскинс, — сказал он.
Зверев ухмыльнулся:
— Сам смотри. — Она наблюдала за ним весь вечер — кто-то должен был это делать, — пока он точил лясы, балагурил, разливал пино-нуар на скатерти, складывал для детей гусей из бумажных салфеток и заигрывал с дамами, которые годились ему в бабушки. Пусть даже подшофе, он обошел ее в чаевых — как всегда.
– Вот же засранец! Уже успел настучать!
Позади них Индиго Коннер произнесла нараспев:
– Ты это о чём?
— Давайте, ребята, — и похлопала по шару, отчего тот закачался.
Все начали скандировать:
– Да о твоём посыльном. Вениамином Петровичем себя величает…
— По-це-луй! По-це-луй!
Перл выставила вперед свой поднос, как щит.
– Чего???
— За такое я могу и убить ненароком.
Риз улыбнулся, пожал плечами и отступил. Когда девушка повернулась, он взял в руки ее лицо и приложился к ее губам.
– Костин… Точно… Костин его фамилия! Любопытный такой гад, всюду нос суёт, а сам сразу же… – Зверев постучал по подлокотнику.
Перл закрыла глаза и склонилась к нему, чувствуя в его дыхании запах ромового гоголя-моголя. Кончики его пальцев скользнули к ее вискам и погрузились в волосы. Народ одобрительно свистел и улюлюкал. Когда Риз наконец отпустил Перл, девушка пошатнулась, словно только поцелуй и держал ее на ногах.
Риз, не оглядываясь, вошел в кухню; помощники официантов стали хлопать парня по спине и ерошить ему волосы. Перл вытерла рот, оправила клубную блузку и галстук и ощутила слабость и дрожь в коленях. Подняв взгляд, увидела, что за ней наблюдает Индиго.
– Ты про того парня, которого за тобой отправили? Он-то тут причём? Ничего он мне не докладывал! – хмуро ответил Корнев.
Проходя мимо, та чуть улыбнулась и дотронулась до руки Перл:
– А если не он доложил, то кто? – не унимался Зверев.
— Все, как ты мечтала, бедняжка?
– Да никто! Я ж тебя сколько лет знаю? Если ты спишь до обеда, значит, опять бабу к себе приводил! Тут и докладчиков никаких не требуется.
Перл покраснела как рак и уставилась на коллегу. Она так ясно видела, что сделает дальше: схватит Индиго за густой кудрявый хвост, подтащит к столику, и от ударов ее кулаков зазвенит фарфор-хрусталь.
– Вон как значит!
А на самом деле с пылающими щеками и со слезами в глазах она направилась к выходу во двор. Не хватало еще, чтобы Индиго видела, как она плачет.
Оказавшись на улице в темноте, Перл шарахнула кулаком по стене и сползла на землю, подставляя лицо пронзительному ветру. Всего лишь минутная слабость. Потом девушка встала и, гордо вскинув подбородок, вернулась к своим обязанностям, пока маленькая нацистка Меривезер — ей бы служить в концлагере надзирательницей — не высунулась во двор узнать, кто отлынивает от работы.
Зверев тоже жил в собственной отдельной квартире, но в отличие от Корнева, его постель постоянно кем-то подогревалась.
Через пятнадцать минут, умывшись и причесав вихор, Перл принесла Гаррисонам заказ. Ей показалось, что Кэссиди изучает ее разноцветные глаза. В этом не было ничего необычного — так все делали, — но Перл опасалась, что выглядит заплаканной. Со стороны кухни послышалось ликование: помощники официантов поймали новую жертву.
– Так ты дашь пожрать или нет?
— Что-нибудь еще?
– Обойдёшься! Да и нет у меня ничего…
— Нет, — отрывисто ответил Дэвид. Не глядя на девушку, он впился в жареного утенка.
Перл слегка склонила голову и отошла, старательно обходя Индиго и Риза на случай, если на нее снова накатит желание отомстить обидчице.
– С каких таких пор?
Гаррисоны ужинали. На сцене Стив Миллс, по выходным выступавший под аккомпанемент маленького рояля с традиционным коктейльным репертуаром, начал играть старый рождественский блюз «Merry Christmas, Baby». Как только Гаррисоны опустошили вазочки с крем-брюле, он сказал в микрофон:
– А с таких!.. Хватит уже в кабинете тараканов разводить!
— Приятно видеть, что наши перелетные птицы Гаррисоны присоединились к нам за два дня до Рождества. — Он пробежался пальцами по клавишам. — Давайте попробуем упросить Кэссиди подняться сюда и исполнить что-нибудь соответствующее сезону.
– Ну ты и жлобяра! Раз так, тогда говори быстрей, чего звал, да я обедать пойду!
Присутствующие дружно издали удивленный вздох и обернулись к Гаррисонам. Просить семнадцатилетнюю одаренную пианистку Кэссиди «исполнить что-нибудь» было все равно что пригласить Леонардо да Винчи принять участие в шарадах с рисунками. Раздались редкие аплодисменты.
Корнев отложил в сторону лежащее перед ним дело, достал из кармана платок и, вытерев лоб, заговорил:
Слоан что-то прошептала Кэссиди. Со своего места у наряженной ели Перл показалось, что мать под столом стиснула колено дочери. Кэссиди спокойно отодвинула стул и поднялась по ступенькам на сцену. Все с облегчением захлопали.
– Ты слышал когда-нибудь о «Крестовском душегубе»?
Зверев достал из наружного кармана зубочистку и принялся вычищать грязь из-под ногтей.
Прямая и тонкая Кэссиди движением головы откинула назад волосы и поставила пальцы на клавиши. Она словно была высечена из слоновой кости — невозмутимая и безупречная в свете потолочной лампы, длинные белесые волосы струились по спине на фоне темно-синего платья. Перл, которой только в прошлом месяце исполнилось восемнадцать, никогда не доводилось встречаться с такими уверенными в себе ровесниками.
– Слышал… и что? Ты же сам мне про него рассказывал, и не раз.
Из-под пальцев пианистки полились звуки «Gloria in excelsis Deo».
[1] Она пела по-латыни чистым, хрустальным голосом; слов Перл не понимала, но музыка ее тронула. Глаза у нее снова увлажнились, на этот раз от приятных переживаний, и она стояла возле елки с мерцающими фонариками и немецкими шарами, внимая, как потом оказалось, лебединой песне Кэссиди Гаррисон.
– В самом деле? – Корнев встал, подошёл к окну и снова принялся ощупывать собственные карманы.
Публика слушала затаив дыхание, пока последний звук не растаял под потолком. Тогда раздались громовые аплодисменты. Люди встали. Кэссиди тихо сказала в микрофон «спасибо» и вернулась к своей семье, невозмутимо воспринимавшей очередное выступление дочери и сестры, которая в восемь лет покорила Концертный зал Бостонского симфонического оркестра.
– Если хочешь курить, то меня не проси, – небрежно бросил Зверев. – Сам же сказал, что завязал – значит будь мужиком и терпи.
Вскоре после этого Гаррисоны отбыли, надев пальто из кашемира и превосходной шерсти. Джозеф один раз громко хохотнул, семья вышла в ночь, и двери за ними закрылись.
– А ты не оборзел? – всё-таки не выдержал Корнев, но тут же сник и вернулся на своё прежнее место.
Вечер постепенно заканчивался, члены клуба подписывали чеки и по пути в гардероб желали друг другу счастливого Рождества. Когда Перл пошла на кухню, чтобы отнести последний заказ на десерт, хвойный шар уже сняли, а двери были закрыты; помощники официантов ходили с пристыженным видом и отводили глаза. Меривезер тоже была там. Все веселье как ветром сдуло.
После закрытия Перл подождала у своей машины, чтобы убедиться, что Риз может сесть за руль. В вязаной шапке, сунув руки в карманы дешевенького пальтишки, она переминалась с ноги на ногу, наблюдая за дверью служебного входа.
– Табак курить – здоровье губить! – нравоучительным тоном продекламировал Зверев. – Сам же сказал, что медики строго-настрого запретили тебе притрагиваться к папиросам из-за твоей разбушевавшейся язвы.
Риз появился, навалившись на Индиго и зарывшись лицом в искусственный мех ее воротника. Он что-то шептал девушке на ухо, и та заливисто смеялась. Не замечая в темноте Перл, парочка прошла мимо его машины к «скайларку» Индиго.
– Плевал я на язву! – со злостью процедил Корнев. – Я Нине обещал, когда она меня на фронт провожала, что когда кончится война – брошу.
Перл, кусая губы, нырнула в свой автомобиль; знакомая обида снова стала снедать ее. Она завела мотор одновременно с Индиго и поехала вслед за ними по Харбор-роуд, где слева простирался массивный угрюмый океан. Перл выдерживала дистанцию, видя в свете фар очертания голов Риза и Индиго. «Скайларк» лениво вилял. Ну и пусть Индиго круглый год ездит на летней резине. Зато в девятнадцать лет она живет одна и делает все, что ей заблагорассудится.
– Вон оно что! А раньше ты мне этого не говорил. Но ведь пепельница у тебя есть! Я это точно знаю. – Зверев вынул из внутреннего кармана пиджака портсигар, закинул в рот папиросу и чиркнул спичкой. – Где она, кстати?
Дом Перл находился на Эббот-стрит, а берлога Риза на Оушен-авеню, но Перл была уверена, что эти двое не станут сворачивать туда. Она преследовала их до знака «Стоп», где зад «скайларка» медленно занесло, автомобиль вильнул на Мэйн-стрит и затормозил, встретившись со снегоуборочной машиной. Заревел гудок. Безмолвно раскрыв рот, Перл вытянула руку, словно чтобы подстраховать их.
«Скайларк» зарычал, запыхтел и отъехал на противоположную полосу, чуть не оцарапав борт о снегоуборочную машину, потом обалдело постоял несколько секунд, затем колеса закрутились, и он двинулся дальше.
Перл прерывисто вздохнула. Зная Риза и Индиго, она могла предположить, что они сейчас ржут до упаду: смотри, что мы отчебучили! чуть не врезались!
– Ну ты и сволочь, Зверев! – процедил Корнев и распахнул окно.
А может, они смеялись над ней. Вдруг догадались, что Перл все видела, что она преследует их в метель, с колотящимся сердцем, утирая нос, в одежде, пропахшей жареной уткой, только чтобы убедиться в своих подозрениях: да, парочка едет к Индиго, чтобы лечь в постель и проделать то, чего с Перл еще не случалось, потому что единственным человеком, к которому ее влекло, был Риз.
– Мне все такое говорят! – усмехнувшись, заявил Зверев и выпустил ртом несколько дымных колец. – Так мне что, на пол стряхивать?
Она вернулась домой, в безмолвный домик на Эббот-стрит. Приняла душ, оставила свет для отца, который вернется не раньше четырех часов утра, потом свернулась калачиком под одеялом и уставилась в стену. Никогда еще она так себя не презирала. Хотелось вылезти из кожи и выбросить ее, словно липкий купальник, стереть из памяти, как она, полная идиотка, у всех на глазах ответила на поцелуй Риза.
Корнев подошёл к столу, открыл ящик и поставил на стол небольшую хрустальную пепельницу.
Сон не шел почти до полночи. На улице по-прежнему падал снег.
А в это время на другом конце Тенни-Харбор Гаррисоны горели в своих постелях.
– Держи, мерзавец! Ты у нас хуже фашиста!
Зверев поднялся, ухватил один из стульев, стоявших у стены, и пересел за стол.
2
– Напрасно ты так. Забота о твоём здоровье не входит в мои обязанности, но как друг, я обязан тебя сдерживать, – Зверев снова выпустил колечко дыма. – Так чего звал-то? Говори быстрей про своего «душегуба», а то у меня своих дел по уши.
Полгода спустя
Корнев снова уселся за стол и принялся барабанить пальцами по столешнице.
Мальчишки пришли с солнца — может, играли в теннис или просто вернулись из яхт-клуба. Лбы у них были потные, позы расслабленные. Они расселись вокруг стола беспечной юношеской компанией, не обращая ни малейшего внимания на взгляды посетителей и официантов, и шепотом переговаривались.
– Может я тебе это всё уже и рассказывал, – возбуждённо продолжил Корнев. – Но не грех будет и повторить! «Крестовским душегубом» называли заместителя начальника зондеркоманды СС 11-д – Дитриха Фишера. Этот мерзавец повинен в гибели сотен невинных людей. Начальником зондеркоманды был некто Хьюго Зиверс, он проводил опыты над людьми и даже получил патент на изобретение какой-то дряни, которой смазывал губы детям, и они мгновенно умирали. Помимо всего прочего, в сорок третьем проводил он массовые казни в концентрационном лагере в местечке Кресты у нас под Псковом. В сорок пятом Зиверс был захвачен американцами, узнав о том, что будет передан русским, покончил с собой в камере, использовав свой препарат, секрет изготовления которого унёс с собой в могилу. Фишер же, после освобождения нашими Пскова, исчез из поля зрения органов. Ныне разыскивается как военный преступник.
Перл наблюдала за ними, часто дыша, чувствуя страх и приятное возбуждение. Он никогда не садился в ее секции. Теперь он был тут со своей свитой из приехавших на лето парней, чувствующих себя хозяевами жизни.
Перл взяла три экземпляра меню и пошла к ним, играя свою роль.
Зверев загасил окурок о пепельницу и вставил:
— Могу я предложить вам напитки? — Голос ее прозвучал принужденно и гораздо выше, чем обычно.
Тристан Гаррисон не подал виду, что знает ее. Отдыхающим так удобно: они не желают замечать местных жителей, которые готовят им пищу, меняют постельное белье, так же как и тех, кто тонет в подводных течениях их личной трагедии.
– Я слышал, что этот Фишер тоже не был паинькой.
— Воды, пожалуйста. — Голос тихий и пренебрежительный. На нее не смотрит.
– Всё верно. Дитрих Фишер – правая рука Зиверса, оберштурмфюрер СС! Не только отправлял людей в газовые камеры, но ещё и издевался над ними, перед тем как умертвить, – дополнил Корнев.
Июньское солнце оставило свой след на светлой коже Тристана, но с зимы он похудел, хотя благодаря ракетболу и многочасовым тренировкам на беговой дорожке по-прежнему был мускулистым и подтянутым. Перл хорошо знала жилку на его лбу, морщинку между бровями, которая не разглаживалась, даже когда он был в компании своих клевретов. Девушка изучала Тристана каждый раз, когда тот появлялся в ресторане, зачарованная исходившим от него духом горя, которое она, как и все, ощущала в его присутствии. Один. Он был совершенно одинок даже среди толпы, и, возможно, в этом они были схожи.
– Всё ясно, и что же ты мне жаждешь сообщить? Этот мерзавец где-то объявился?
— Холодный кофе: сливки, сахар, одинарный эспрессо. И не кладите слишком много льда. — Парень напротив нее сидел откинувшись на спинку стула; белая майка без рукавов контрастировала с темной кожей, бейсболка сдвинута набок. Клуб уже давным-давно не требовал от посетителей являться в пиджаках и галстуках, но существовал все же негласный дресс-код, и Акил Малхотра выглядел очень уж вызывающе. Перл знала его в лицо — кто же не помнил юного индийца, угнавшего прошлым летом гольф-мобиль?
Корнев снова вскочил и принялся, размахивая руками, ходить туда-сюда.
Парень слева был внуком Спенсеров. Привлекательный: взъерошенная белобрысая шевелюра, сильный загар, полученный в Северной Каролине, где он жил в семейной резиденции остальную часть года. Он улыбался Перл, взгляд его блуждал с ее лица на грудь и обратно.
– Сегодня в сквере на площади Жертв Революции на глазах у нескольких свидетелей один старик набросился на проходящего мимо милиционера. Завязалась потасовка, после чего у старичка стало плохо с сердцем, и он упал замертво.
— А вы что желаете?
– А что милиционер?
— Удиви меня. — Слабый южный акцент с повышением интонации в конце каждой фразы.
Перл заморгала.
– Оставил старика умирать и скрылся!
— Прекрасно. — И прежде чем уйти, снова бросила быстрый взгляд на Тристана.
Она приняла заказы еще от двух столиков и по пути на кухню встретилась глазами с Ризом; он ждал, когда рассядутся Мими Монтгомери-Хайнс и ее подруги, пожилые дамы в массивных бусах, широкополых шляпах и с яркой губной помадой, похожие на престарелых девочек, нарядившихся для игры в чаепитие. Мими обожала Риза; хостес всегда без напоминания сажала ее в третью секцию. Риз подмигнул Перл, не прекращая сыпать шутками, и освещенный солнцем зал огласился женским смехом.
– А старика точно не грохнули?
Бармена на месте не было, так что Перл сама взяла из холодильника бутылку «Сан-Пеллегрино». Тристан всегда пил эту воду. Чьи-то пальцы почесали ее по затылку, и девушка улыбнулась, зная, что это Риз.
— Приветик, торопыга. — Он обошел барную стойку, снял крышку с блендера, бросил в чашу лед и налил сок лайма, ликер «Трипл сек» и текилу.
– Все признаки указывают на остановку сердца, но результатов экспертизы пока ещё нет.
— Лучше уходи отсюда, пока Чес не вернулся.
Зверев почесал подбородок, уселся на стул и закурил новую папиросу:
— Он отошел пописать, а клиентам нужны напитки. Думаешь, я не знаю, как приготовить «Маргариту»? — Риз сунул в зубы палочку для помешивания коктейлей и начал ее жевать. — Давай, давай, что там у тебя?
— Холодный кофе: сливки, сахар, эспрессо. И еще один парень хочет, чтобы я его удивила.
– Лица милиционера конечно же никто не разглядел?
— Накидай на поднос пирожков и спой «С днем рождения, мистер президент». Срабатывает безотказно. — Он достал из холодильника кувшин с кофе и налил в чашу.
– Какой же ты догадливый! Свидетелей пятеро, четверо из них женщины: две ни черта не смыслят в знаках различия; третья говорит, что это был старшина; четвёртая вообще называет его капитаном. Запомнили только форму!
— А ты по собственному опыту знаешь, да? — Перл подождала, пока он прокрутит жидкость в блендере. — Не слишком ли рано для таких коктейлей?
Корнев хлопнул ладонью по столу, в отчаянии закусил губу. Зверев спросил:
— Хаскинс, что нам известно о богатых людях?
– А мужчина? Ты сказал, что был пятый свидетель, и это была не женщина!
Она вздохнула.
– Студент строительного института! У парня проблемы со зрением, и он, когда начался весь переполох, как назло, уронил очки!
— Что им не возбраняется выпить за день больше, чем мы пьем за неделю.
— Вот именно. И поскольку сейчас, — он сверился с невидимыми часами, — чуток за полдень, Мими и ее подружкам нужно тонизирующее средство, чтобы дотянуть до часа коктейлей. Посыпь, пожалуйста, края солью.
– Я всё понял, но при чём здесь Фишер?
– А притом! Хоть этот студент и слепой, но со слухом у него всё в порядке. Он один расслышал всё то, что выкрикивал умерший старикан. Тот называл нашего таинственного милиционера убийцей и несколько раз повторил фразу: «Крестовский душегуб!»
Оглядываясь через плечо (никогда не знаешь, когда Меривезер вздумается выйти в зал, чтобы с тупым рвением выполнять свои обязанности заместителя директора), Перл подошла к Ризу, провела ломтиком лайма по краям бокалов для «Маргариты» и окунула их в крупную соль. Стоять так близко к Ризу О’Шонесси было все равно что подступить к высоковольтной линии электропередачи. Девушка чувствовала, как энергия буквально гудит в его жилистом теле высотой сто восемьдесят сантиметров, однако, несмотря на порывистые и небрежные движения, он все же прекрасно справлялся со своей работой. Каштановая челка упала ему на глаза, и Перл спрятала руки в карманы, чтобы удержаться и не пригладить ее. Товарищи не гладят друг друга по голове — она была уверена, что этот пункт есть в какой-нибудь инструкции.
– А в госбезопасности что по этому поводу говорят?
— Кто выпустил Принца Тьмы? — Голос Индиго заставил Перл обернуться. Индиго, отставив бедро, оперлась о барную стойку и разглядывала Тристана. Даже в униформе из белой блузы, черных широких брюк и желто-зеленого полосатого галстука ей каким-то образом удавалось выглядеть сексуально, словно этот наряд сшили для нее на заказ. На Перл же блуза самого маленького размера висела, и ей приходилось носить ремень, чтобы брюки не соскользнули с худых бедер. — Похоже, теплая компания вернулась. — Индиго обратила свой холодный взгляд на Перл: — Везет тебе.
– Я не хочу, чтобы они лезли в это дело, да и что мы им предъявим? Старик, по всем признакам, умер собственной смертью. То, что милиционер не оказал помощи пострадавшему, их вряд ли заинтересует, а мы наживём себе проблемы! Только то, что наш слепой студент что-то там эдакое услышал и всё… Я хочу сам со всем разобраться, не привлекая лишних глаз и ушей. Поэтому я хочу, чтобы ты оставил все дела и занялся поисками этого таинственного милиционера.
Риз наполнил бокалы.
Зверев помрачнел, он прекрасно знал, что жена и два сына Корнева были казнены немцами в сорок третьем именно в Крестах. У Стёпки с этим Фишером личные счёты, а значит, плевал он на всех, в том числе и на чекистов. Теперь не уймётся, пока не достанет этого фрица.
— Держу пари, этот тип оставляет убойные чаевые. Пиф-паф! — Индиго и Перл, которым шутка Риза показалась циничной, разом скривились. — Девушки, где же ваше чувство юмора? Ладно, Инди, говори, что тебе нужно!
Догадка Зверева тут же подтвердилась. Корнев схватил Зверева за плечи:
— А как там мой сюрприз? — напомнила Перл, стараясь казаться беспечной.
– Паша, может всё это и бред, но это мой единственный шанс поквитаться за Ниночку и ребят! У госбезопасности и без нашего Фишера забот хватает. У них сейчас одни «лесные братья»
[3] на уме! Найди его, слышишь! Прошу тебя, найди!
Риз смешал колу с гренадином и украсил стакан коктейльной вишенкой.
Зверев высвободился из объятий, кивнул и спросил:
— Коктейль «Рой Роджерс». Если твоему парню меньше девятнадцати, он наверняка никогда не слышал про него.
Перл поставила напитки на поднос и ушла, пытаясь разобрать, что говорится ей вслед. Риз не успел ничего сказать — Индиго выпалила:
– То есть? Если что… – Зверев чиркнул ногтем большого пальца по горлу.
— Кувшин «Мимозы» и «Секс на пляже». Сделай, а?
– Я на этом не настаиваю, хотя… Или ты к такому не готов?
Вероятно, это хороший знак. Эти двое то сходились, то расходились, но никогда не были официальной парочкой, и если сейчас они снова разбежались, то никто не станет сообщать об этом Перл.
Она поставила бокалы на стол перед молодыми людьми. Внук Спенсеров тут же слопал вишенку. Тристан и не взглянул на официантку, он копался в своем телефоне.
– Перестань!
— Выбрали? — спросила Перл. Пока другие заказывали, Тристан продолжал водить пальцем по экрану. Что бы он ни выбрал, было ясно, что есть он это не будет.
– Мне не важно, кто поймает Фишера, мы или МГБ
[4], главное, чтобы Фишер понёс заслуженное наказание!
Перл повернулась, чтобы уйти, и пропустила вперед хостес, провожавшую к столику двух посетителей. Пара тихо переговаривалась, косясь на Тристана. Он, казалось, этого не замечал, а может быть, просто уже привык к своей новой роли парии.
– Всё ясно! Кто расследует дело?
Тристан и раньше привлекал всеобщее внимание — он происходил из семьи Гаррисонов, получал престижную национальную стипендию за особые достижения в учебе, уже на первом курсе в Йельском университете стал лучшим игроком в лакросс.
[2] Высокий, поразительно черноглазый, темные волосы всегда пострижены чуть выше воротника. Теперь волосы отросли, поскольку Тристан за ними не следил; кроме того, юноша стал носить готовую одежду, но он имел состояние гораздо крупнее, чем у большинства членов клуба, а это веское преимущество. Похоже, в его присутствии все испытывали восхищение, смешанное с отвращением, однако говорили: «Но ведь полиция его отпустила?» Правда, это почему-то никого не утешало. Нисколько.
Когда Перл принесла парням заказ и поставила перед внуком Спенсеров тарелку — сэндвич на поджаренной чиабатте с острой горчицей и веточками укропа по краям, — тот сказал:
– Шувалов! Он уже кое-что накопал, но с этого момента расследование должен возглавить ты!
— Слушай, ты меня поражаешь. Как ты все это запомнила?
— А еще я могу читать не двигая губами. Ты удивишься. — Перл прикусила щеку. Она почти услышала, как Риз произносит: «Хаскинс, у тебя полетели фильтры».
– Тьфу ты! – Зверев покачал головой. – Ты хочешь, чтобы я вырывал кусок мяса из зубов бешеной собаки?
Но Спенсер не смутился, а улыбнулся, кривовато и простодушно.
— Если это приглашение познакомиться с тобой поближе, то я не против.
– Ты о чём? – воскликнул Корнев. – Вообще-то Шувалов лучший следователь в Управлении!
Перл прочистила горло.
— Повторить напитки?
– Зануда и брюзга! Этот вечно недовольный индюк всех кроме себя считает идиотами. Этот умник взвоет, когда такого как я поставят ему в начальники. Я же простой опер.
Акил фыркнул:
– Хочешь, чтобы я передал это дело другому следователю?
— Спеклась.
— Она просто делает свою работу. — Спенсер не утратил непринужденности и поднял свой бокал. — Кстати, потрясный коктейль. Что это?
Зверев отмахнулся:
— «Рой Роджерс». — Перл сунула сервировочную подставку и поднос под мышку. — Приятного аппетита.
– Оставляй его! Не факт, что с другими мне будет легче. От Витьки я хотя бы знаю что ждать.