– Ленту-то вижу, да только не попасть больше никуда. К тому же ленты-то наша и их движутся… друг относительно друга… очень уж странно! Наша словно медленнее, если и Пушкина спасти в 1837-м успели. Это ж не в 1902-м по нашему счёту было!
– Умная ты, Маслакова, стала не по годам, – ухмыльнулся Игорёк, но тотчас посерьезнел. – Я чего тебя пытаю-то. Уж больно хочется узнать, чего там случится, и с нашим потоком, и с ихним – Ленина-то кадеты в нашем прошлом того, грохнули! А дед с ба, они, похоже, просто решили про это не думать…
– И что же? При чём тут «в какой год ты попасть можешь»?
– Так, может, ты оттуда в наше «неслучившееся» сможешь заглянуть?
– Ты что?! – Юлька аж замахала руками. – «Неслучившееся» – его ж нет? Оно не случилось!
– А в кого тогда кадеты в нашем 17-м стреляли и попадали? Оно ж тоже «не случившееся», выходит?
– Тьфу на тебя, Игорюха! У меня и так голова болит! Вот лягу, отвернусь к стенке и не буду с тобой разговаривать, тогда узнаешь!
Игорёк, конечно, отстал. Но слова его Юльке запали в голову; в самом деле, можно ли увидеть «неслучившееся»? И если перед ней сплошные ленты потоков, то что там, в «неслучившемся» будущем?
Вопросов и впрямь оставалось множество. А в какой-нибудь другой поток она может попасть? А в поток, который опережает тот, в котором они сейчас?
Тут у Юльки голова совсем пошла кругом, и она призвала Игорька обратно; и он, конечно, тотчас явился, как верный рыцарь; явился и принялся рассказывать дальше, что хотел, конечно, повидать и Петю, и Фёдора, и Ирину Ивановну с Константином Сергеевичем, но поскольку она, Юлька, пребывала во сне и даже пиналась, не желая просыпаться, то оставлять её одну было нельзя, и вот из-за этого…
– То есть ты из-за меня письмо даже им не смог послать?
– Ну, не смог. Так это ж не страшно, Юльк! Не последний раз мы там. Ещё и пошлём, и увидимся!
Юлька пожала плечами. Она, как могла, рассказала о случившемся, о том, как тяжело оказалось пробиваться сквозь пространство с таким «грузом». И сумеет ли она это повторить? Может, лучше как встарь, машиной?
– Машиной нельзя, – покачал головой Игорёк. – Ба же объясняла. Они могут не выдержать с дедом…
– А я? Если я не выдержу? – в упор врубила Юлька. И осеклась – на пороге её комнатки застыла Мария Владимировна собственной персоной.
– Ты всё верно говоришь, милая, – бабушка подошла, присела рядом на кровати. – Мы уж с дедом тут судили, рядили… И впрямь – куда это годится, тебя эксплуатируем, словно кулаки какие батрачку. Права ты, Юленька. Кругом права. Прости нас, дураков старых, прости, коль сможешь. Потеряли мы голову, да… так хотелось в молодости оказаться, в том мире, что мы помним… хотя сами-то мы не помолодеем, нет…
У Юльки защипало глаза.
– Ба, да я ж не…
– Права ты, милая. Нельзя тебя так гонять. В общем, пока что все экспедиции отменяются, тебе надо сил набраться. А нам – понять, что же это такое было…
Вновь потекли дни, до ужаса обыкновенные. Школа, вторая четверть, самая короткая. Полугодовые контрольные. Новый год приближался, зимние каникулы. Юлька, как ни странно, никогда их особенно не любила. На улице холодно, а сидеть в огромной коммуналке – тоже мало радости. Для всяких там «ёлок», с непременным их «раз, два, три – ёлочка, гори!», она была уже слишком большой. Это для малышни несознательной.
Профессор, однако, угрозу свою исполнил. Подал заявление об уходе с поста завлаба, но тут в институт вдруг пришло Откуда-то Сверху очень грозное письмо, и директор с замом по науке чуть ли не на коленях умолили Николай Михайловича «немного погодить с уходом».
Все чего-то ждали. Точнее, ждали, когда она, Юлька, скажет, что «пора».
Глава 13
Россия, лето – осень 1915 года. Переплетение путей
Эшелоны александровцев подошли к столице по линии от станции Дно к Витебскому вокзалу. По левую руку осталось Гатчино, и Федя Солонов только проводил убегавшие туда рельсы тоскливым взглядом. Не время.
Но теперь никто не пытался их остановить. Напротив – народ выбегал к станциям, махал руками, кто-то выносил иконы; а Фёдору только и хотелось спросить – где ж вы раньше были, девять месяцев назад? В ноябре 14-го? Где отсиживались? Чего ждали? А теперь, значит, с образами встречаете?
Петя Ниткин, уже почти исписавший свою книжку-дневник, словно подслушал его, Фёдора, мысли.
– Они не виноваты, Федь. Люди всегда такие – власть есть власть, ей подчиняются. Могут не любить, даже ненавидеть могут, но – подчиняются, слушаются…
– То-то они государя тогда слушались…
– Иногда перестают, да, – согласился Петя. – Когда в прельщение впадают. Но это всегда ведь меньшинство, Федя. И там, и тут. Меньшинство брало власть, а большинство молчало да приспосабливалось. И теперь так же будет.
Они старались говорить о чём угодно, только не о семьях, не о близких, оставшихся под большевиками. Всё, казалось им, заколебалось в неустойчивом равновесии. Добровольцы заняли Москву, это большая победа, но огромная Россия оставалась большей частью под властью красных. Всё Поволжье, весь Урал, весь Север, вся Сибирь, Дальний Восток, Камчатка… А на западе правобережье Днепра цепко заняли германцы с австрияками, и даже в Одессе – уж сущий позор! – орудовали какие-то ничтожные румыны. Те самые, о которых принято говорить, что «румын – это профессия». Братушки-болгары, и те постарались оттяпать себе кусочек Бессарабии, самое южное её окончание.
Занимали немцы и Прибалтику, объявив независимость тамошних губерний и «ассоциацию» с германской короной. Но сидели тихо, словно выжидая, чем всё это кончится. Высадились и в Гельсингфорсе, «поддерживая стремление финского народа к независимости», и – тоже ассоциация с германским рейхом.
Англия и Франция глядели на всё это со всевозрастающим недовольством, но – пока лишь только глядели.
Казалось, вот так же вкатятся они, как по ровному, и в саму столицу; но если кто и собирался сдаваться, так это не питерские рабочие дивизии, не успевшие попасть на фронт из-за стремительного его обрушения.
К московской заварухе они опоздали, а вот когда война пришла к ним домой – оказались готовы встретить.
Спасли их только осторожность и предусмотрительность Константина Сергеевича. Все уже уверовали в победу (ну, или почти все), решили, что войдут в северную столицу торжественным маршем, а Две Мишени по-прежнему гнал перед «Единой Россiей» тяжело гружённые платформы – бутовый камень да мешки с песком.
Грохнуло так, что все без исключения оглохли, платформы встали дыбом, разлетаясь в щепки. Задрались в небо рельсы, а прямо поперёк полотна появилась воронка в человеческий рост глубиной.
Оставшиеся платформы валились под откос, и хорошо, что как раз на этот случай перед локомотивом имелась аварийная сцепка, успевшая сработать, – паровоз остался на рельсах.
…И сразу же вокруг головного броневагона начали ложиться снаряды. Разрыв слева, разрыв справа, перелёт, недолёт, накрытие – стреляли настоящие специалисты, видно сразу.
Две Мишени вжал кнопку общей тревоги. «Все наружу!»
На сей раз красные всё сделали как положено. Укрытые, хорошо замаскированные батареи, ведущие огонь по заранее пристрелянным ориентирам с закрытых позиций. Не одну болванку небось потратили, пока не добились требуемой меткости. И там, за лесополосами, в деревеньках вдоль железной дороги, александровцев ждёт пехота, хорошо окопавшаяся и решительная.
Лучше всего рассчитывать именно на такое, чем на противника деморализованного и готового вот-вот обратиться в бегство.
По «Единой Россiи» били с двух сторон, вражьи батареи аккуратно чередовали залпы, не мешая друг другу вносить поправки. У них явно имелись и полевые телефоны, и спрятанные где-то поблизости корректировщики.
Александровцы горохом сыпались под насыпь. Бронепоезд начал отползать, послав первые снаряды куда-то «в направлении батарей неприятеля».
Фёдор Солонов быстро собрал вокруг себя взвод – первая рота первого батальона знала свой манёвр. Им сейчас предстояло отыскать неприятеля: до вечера ещё далеко, а июльские вечера под Петербургом – это не ноябрь там же.
Величайшей глупостью было бы сейчас построиться «в ряды» и двинуть вперёд на скрытые пулемёты. Пулемёты эти предстояло отыскать ему, Фёдору.
«Сейчас ведь подпустят поближе, – билось в голове, – и в упор… как мы их под Зосимовым…»
Но видать, питерский пролетариат и впрямь ненавидел «золотопогонников», явившихся душить «оплот мировой революции»; огонь они открыли, едва завидев редкие цепи александровцев, приближавшихся короткими перебежками.
Зная порядок, добровольцы залегли. Начиналось то, что Севка Воротников называл «скрадыванием» – медленное, скрытное, но неуклонное движение ко вражеским окопам.
Стрелки-отличники – уже давно новая команда – выцеливали, выжидали; нелегко из винтовки заставить замолчать вражеский пулемёт, однако александровцы всё равно ждали, ждали с величайшим терпением, ловя в сильную оптику прицелов любое движение на той стороне смертного поля.
«Единая Россiя», отступив, посылала теперь снаряд за снарядом туда, где таились полиции красных. Корректировать огонь сейчас – сущее мучение, если только Две Мишени не протянул оперативно полевой телефон.
А он, судя по всему, протянул, потому что после пяти попыток залпы стали ложиться точно у траншей. Ещё спустя небольшое время точно подобрали длину запальной трубки, и шрапнели начали рваться в воздухе, осыпая красных настоящим свинцовым ливнем.
Однако те держались. Никто не бросился очертя голову в тыл. Никто не ринулся и вперёд, в самоубийственную атаку, – такое тоже случалось на фронте, хоть и редко.
Немного погодя ответный огонь открыли и батареи красных – и тоже шрапнелью. Быстро перенацеливаются, молодцы. Похоже, и впрямь каждую сажень здесь пристреляли…
Шрапнель над залегшими цепями – это плохо, очень плохо. Из-под разрывов надо выходить, и чем скорее, тем лучше.
Фёдор приподнялся, махнул рукой.
Встали, побежали, упали снова, прижимаясь к земле и молясь, чтобы шрапнельные пули прошли мимо. И вражьи траншеи уже кажутся настоящей Землёй Обетованной, которую непременно надо достичь, потому что любая рукопашная куда лучше вот этого ожидания слепой и равнодушной смерти.
И они добрались.
Вот они, брустверы наспех набросанной земли, в полутора десятках саженей!..
Где-то в рядах александровцев рождается рёв, утробный, низкий рёв зверя, наконец-то растянувшегося в прыжке.
Артиллерия бронепоезда прекращает огонь, добровольцы врываются в траншеи и начинается работа, когда голову надо держать холодной, когда всё решают мгновения.
Когда прикрываешь друга, а в следующий миг друг уже прикрывает тебя, и его меткая пуля валит тех, кто пытается зайти тебе со спины.
Фёдор прикрывал Севку, Петя Ниткин – Льва Бобровского. Они работали так не в первый раз, не жалея гранат. Как говорится, побольше на себя навесишь перед операцией – скорее жив останешься. Себя не жалей, тогда и другим тебя жалеть не придётся.
И они сумели – зубами вцепились в изгиб траншеи с блиндажом, очистили его, заняли позиции; на второй линии ожил пулемёт, не давая поднять голову.
Артиллерия красных била теперь через головы, пытаясь затруднить подход подкреплений к александровцам. «Единая Россiя» замолчала совсем, за отсутствием достоверно разведанных целей.
По железной дороге должны сейчас были подходить эшелоны дроздовцев – но пока ещё они развернутся!..
Дело оборачивалось новым окопным сидением. Помог бы рывок свежих сил на Гатчино, но откуда их взять, свежие силы?..
…Приказа продолжать атаку так и не поступило. И понятно почему – оборона красных оказалась выстроена очень грамотно, глубоко, с перекрёстным огнём, за первой линией траншей – вторая, а там и третья, похоже. Прогрызать это можно неделю и с тяжёлыми потерями.
Где там Келлер со своими «кентаврами», когда они так нужны?
…А потом и вовсе приполз вестовой.
– Отходим.
– То есть как это «отходим»?! – возмутился Севка. – Мы зачем эту долбаную траншею брали?!
– Чего ты на меня-то прыгаешь, Ворот? – огрызнулся вестовой. – Две Мишени сказал «отходим», значит, отходим. Ему виднее.
…Отходили, когда уже сгустилась ночь. Уставшие, злые и голодные – сухари в полевых сумках кончились, фляги показывали дно.
Однако кое-кто и оставался. Наутро ожидалась контратака, добровольцам было приказано «прикрывать отход». Не в смысле «защищать отступающих», а чтобы замаскировать отсутствие главных сил.
– Тут и наступать-то некуда, – шёпотом успокаивал расстроенного Севку Петя Ниткин. – Ну, сам-то смотри, раз шагнём, два – и куда упрёмся?
– Ну, куда? – С географией у Севки всегда дело обстояло неважно.
– В речку Ижору, вот куда! Смотри, на северном берегу у красных шоссейка – плохонькая, но лучше, чем ничего. Цепочка деревень – опорные пункты. Пути взорваны. Штурмовать это в лоб – весь полк положим. Только обходить. Это и ежу понятно!
– Но я-то не ёж! – продолжал возмущаться Севка, вызвав просто гомерический хохот.
Ночь александровцы провели кое-как, в отошедшем бронепоезде и вокруг оного; и, задолго до зари, Две Мишени повёл весь полк вперёд.
Места были знакомые – здесь, в ближних пригородах Гатчино, в кадетские времена обшарена каждая кочка, знакома каждая тропинка. По правую руку – речка Ижора. Её множество раз «форсировали» на учениях, всеми мыслимыми и немыслимыми способами, но сейчас упираться в оборону красных нет смысла.
– Нет, и останавливаться нельзя, – объяснял Петя на ходу слушавшим его александровцам. – Под красными огромные территории, что там народ думает?.. Замрём, время потеряем, кто знает, как оно обернётся? Нет, столицу надо брать. Брать, пока не опомнились.
– Уже опомнились, судя по обороне, – буркнул Лев.
– Тем более. Так что придётся в обход.
…Пути на соединительной ветке Гатчино-Тосно были взорваны заранее. Бронепоезд остался далеко позади, пока не починят рельсы. Значит, Гатчино брать без тяжёлой артиллерии, «на одиннадцатом номере», как говорится.
Марш занял у них четыре часа – продвигались осторожно, краем лесов, примыкавших к широким лугам, что тянулись к югу от Ижоры.
Поднялось солнце, жара расплескалась кругом; александровцы шли, тащили на себе патроны и гранаты, почти опустошив запасы «Единой Россiи».
Противник благоразумно оставался на северном берегу Ижоры.
– В Гатчино засели, я не я буду. – Фёдор глядел в бинокль на поднимавшиеся невдалеке купола собора в самом сердце города.
– Где оно началось, там и кончается, – философски откликнулся Петя.
Вот оно, Гатчино. Вот виднеется острый шпиль башенки над Приоратским дворцом, тонет в облаках зелени императорский дворец; и всё так тихо и мирно…
А корпус? Что с корпусом?..
Потом. Всё потом.
– Кто пойдёт в разведку?
Две Мишени и Ирина Ивановна стояли перед первой ротой. Ротой, что собрала, наверное, всех оставшихся в живых кадетов «старшего возраста», вступивших в бой осенью 14-го…
Вперёд шагнули все как один.
Две Мишени слабо улыбнулся. Ирина Ивановна отвернулась и, кажется, смахнула слезу.
– Отставить! Пойдут… Фёдор! Петя! Лев! И…
– И я! И я!
– Ну как же без тебя, Сева. Задачу, полагаю, вам уже ставить не надо, сами поставите кому угодно.
Всё-таки хорошо придумал Петя с этими «камуфляжами». А всё почему? Потому что успел в 1972 году просмотреть у Игорька дома целую кучу книг и журналов. И в самом деле, что может быть проще? Серо-оливковую форму сделать пятнистой, подмешать коричневого, тёмно-зелёного, и вот пожалуйста – в пяти шагах пройдёшь и не заметишь.
Малая и Большая Загвоздки заняты неприятелем, так же, как и Малая Гатчина. Пришлось обходить; теперь они подобрались к окраинам Александровской слободы, рабочего района, где когда-то им, мальчишкам, пришлось пробиваться силой. По левую руку оставался корпус – там всё тихо.
– Стал бы ты его занимать, Петь?
– Не-а. Он ничего не прикрывает, ни на одной дороге не стоит, вокруг деревья. Что там оборонять?
– Вот и я так думаю. Поэтому идём вперёд…
Вперёд они пошли и почти сразу же заметили свежеоткопанные траншеи красных. Они заняли позиции вдоль домов, укрепились по линиям железной дороги – и можно было только дивиться, откуда их столько? Вроде бы красные проводили мобилизацию за мобилизацией, всё бросали на фронт, а тут на подступах к столице, оказывается, ждала своего часа сплошная полоса обороны!
Они уже хотели возвращаться, но Фёдор вдруг решительно потянул их в сторону корпуса:
– Проверим!
– Да чего там проверять? – подал плечами Севка. – В худшем случае напоремся на краснюков. И что?
– Увидишь!
…Ограда корпуса стояла по-прежнему, и даже дырка оказалась на том же месте, правда, теперь, чтобы пролезть, пришлось попыхтеть.
А затем – затем они увидели.
Стены корпуса стояли, все закопчённые, все покрытые гарью. Крыша провалилась, внутренности выгорели. Однако огонь, пожрав верхние этажи, не добрался до нижних – там кое-где в окнах даже уцелели отдельные стёкла.
– Ах, твари!.. – вырвалось у Бобровского.
– Потом скорбеть станем. – Фёдор тащил их внутрь. – Ну, все поняли, куда идём?
Ему никто не ответил. Все понимали.
Внутри их встретил полный разгром и разорение. Тут и там стены с потолком пятнали чёрные следы огня, словно кто-то пытался поджечь то одно, то другое, но здание, построенное без деревянных перекрытий – специально так, чтобы как можно лучше противостоять пожарам, – выдержало.
Фёдору Солонову не потребовалось много времени, чтобы отыскать дорогу в подвалы. Замки были сбиты, двери выломаны – разграбившие корпус, похоже, искали «ценности».
Подвалы, конечно, тоже очищены, однако глубоко погромщики не полезли. Не потребовалось много времени, чтобы понять – пройти можно. Ну, с некоторой помощью взрывчатых веществ.
– Значит, пройти можно… – кивнул Две Мишени, выслушав доклад. – Дерзко. Но… иначе нам не прорваться.
…Был уже вечер, когда длинная цепочка александровцев втянулась в разграбленные мёртвые останки корпуса. У них был один шанс сломать оборону красных, открыть дорогу на Питер, и тем самым – верили они – положить конец войне.
– Удивительно, конечно, – заметила Ирина Ивановна. Несмотря ни на какие возражения, она облачилась в галифе, китель, подпоясалась ремнём и шла вместе со своими учениками. – Красные окопались совсем рядом, а корпус бросили. Даже секрет не оставили.
Петя принялся вновь объяснять, что позиция, дескать, невыгодная, кругом деревья и так далее, но Ирина Ивановна только отмахнулась.
– Не нравится это мне. Вот не нравится, и всё тут.
– Да нет там никого, Ирина Ивановна!.. Мы проверили!
– Не сомневаюсь, Сева, что вы сделали всё возможное. Но это не изменит моего мнения.
Шли подземным коридором, тем самым, каким некогда пробиралась группа «бомбистов». После известных событий его должны были перекрыть, замуровать, завалить и так далее, но, как обычно и бывает, дело начали, а до конца не довели. Замки, какие оставались, александровцы аккуратно взрывали – и так добрались до самого подвала в сердце старого Гатчино…
Вылезали, аккуратно рассредотачиваясь по окрестным дворам. Городок, некогда чистый и аккуратный, сейчас казался таким же мертвецом, что и разорённый и наполовину выгоревший корпус.
Ни единого огонька в окнах. Не горят и уличные фонари, и ни единой живой души на улицах.
Провести полк – конечно, не тот полк старого состава, три с половиной тысячи штыков, но всё-таки – через игольное ушко старого подземного хода непросто, требуется время. Уже совсем стемнело, когда александровцы полностью втянулись в Гатчино; высыпали звёзды, а вокруг всё оставалось по-прежнему тихо, даже собаки не брехали, словно ни одной не осталось.
– Неужто так облажались красные?.. – прошептал Фёдор. В мысли настойчиво лез такой близкий дом, где была их квартира, где счастливо и мирно жила его семья (ну, не совсем мирно, если вспомнить все их приключения); и ещё один, старая дача на Бомбардирской…
– Они не первый раз облажались, – так же шёпотом отозвался Петя Ниткин (не мог удержаться, конечно же). – Они и там ошибались, просто на сей раз мы этим воспользовались.
Петя есть Петя, где бы он ни был, а поговорить на отвлечённые темы, невзирая на близость и боя, и смерти, – это святое.
– Тихо ты! – шикнул Фёдор.
Тишина ему донельзя не нравилась. Так не бывает. И куда делись все обитатели Гатчино? Неужто разбежались? Нет, от чекистских чрезвычаек не разбегались, всё надеялись пересидеть да переждать. Во многих местах уже дождались.
Теперь скопившиеся в тылу врага александровцы могли ударить красным в тыл, несмотря на все сложности ночного боя. С фронта должны были поддержать дроздовцы, остальные идущие на Питер эшелоны надо было разворачивать по соединительной ветке (Фёдор надеялся, что её таки починили).
– Пошли! – прошелестело по рядам.
Тени в гимнастёрках с винтовками наперевес (далеко не у всех оставались верные «фёдоровки», куда больше за время войны стало простых трёхлинеек) потекли мимо тёмных домов (иные, оказывается, выгорели, оставив только закопчённые коробки кирпичных стен) – туда, к окраинам, к траншеям и пулемётным гнёздам красных.
Две Мишени приготовил ракетницу.
Александровцы из бывших кадетов знали тут каждый поворот и каждый перекрёсток. И наверное, только потому уцелели, когда Левка Бобровский вдруг вскинул руку, а Федя Солонов выстрелил, не дожидаясь команды.
И разом со всех сторон загрохотало, вспышки выстрелов, крики, стоны, проклятия…
…Фёдор заметил неосторожно высунувшегося из-за печной трубы пулемётчика, тёмный силуэт осветила луна. Солонов не промахнулся, и, наверное, только это спасло его взвод от полного истребления.
Первый номер в пулемётном расчёте завалился набок, покатился по крыше, нелепо колотя руками по кровельному железу.
Второй номер дёрнулся было заменить товарища, но промедлил, александровцы уже ворвались в мёртвую зону под самыми стенами, ударили прикладами в двери – заперто! Севка Воротников нажал на спуск, очередь вырвала целый кусок створки, дорога открыта – вверх по узкой деревянной лесенке. Фёдор почти физически ощутил, как ударит ему сейчас в грудь раскалённый металл, однако тень наверху опоздала – пуля «фёдоровки» оттолкнула врага к стене.
Ночной бой распадается на множество схваток, управление теряется, и побеждает тот, кто лучше знает «свой манёвр».
Бывшие кадеты знали его очень хорошо.
Две Мишени выпалил из ракетницы. Красная вспышка, и алая звезда закачалась над головами александровцев.
Они таки выманили на себя оборонявших Гатчино. И потому, когда в атаку поднялись дроздовцы, они, бешеным своим натиском, сумели прорваться в Александровскую слободу и к Балтийскому вокзалу, однако дальше не продвинулись – красные держались в окраинных домах, и александровцы не успели их оттуда выбить. И сами пятились, медленно отходя к северу, к проспекту Павла Первого.
– Бомбардирская! – оказавшийся рядом Петя Ниткин дёрнул Фёдора за рукав.
Да, Бомбардирская, 11. Тёмный дом, окна наглухо заколочены. Крыльцо с фигурными балясинами наполовину снесено, словно тараном.
Господи, только бы они успели уйти, только бы укрылись… ну хотя бы в подвале!..
Со стороны императорского дворца слышалась частая стрельба, однако она не приближалась, а прорваться навстречу дроздовцам не выходило – пулемёты на крышах далеко не всегда удавалось сбить так же, как первый.
Красные надвигались с обеих сторон Бомбардирской – и это лишний раз говорило Фёдору, что александровцев тут ждали.
Добровольцы рассыпались по тёмным дворам; прорыв явно не удался, и теперь приходилось самим пробиваться на соединение с дроздовцами; но пока что красные приближались со всех сторон, и Фёдор Солонов вдруг осознал, что их осталось только четверо. Четверо, которых словно хранил Господь, не позволяя разлучиться или потеряться.
Севка спокойно менял ленту в своём «гочкисе». Петя Ниткин следовал его примеру, торопливо набивая магазины «фёдоровки», недовольно фыркнул – подсумок показывал дно.
Левка Бобровский дёрнул Фёдора за рукав – смотри, мол. И точно – от Соборной улицы по Бомбардирской приближались фигуры в долгополых шинелях, явно подражая самим александровцам: короткие перебежки, другие прикрывают, хотя, конечно, прижавшихся к штакетнику александровцев они не видели.
Фёдор и остальные медленно пятились, дожидаясь момента, чтобы накрыть противника – всех и сразу, пока их не видят.
А для этого – затаиться, пропустить врага, ударить с тыла, может, даже пленить.
И наверное, им бы это удалось, если бы с дюжину красных вдруг не замерли как раз подле дома номер 11. Один махнул рукой, словно что-то заметив в тёмном проёме выбитого окна, кое-как прикрытого полуоторванными ставнями, и сразу ринулись к дверям – потому что прямо в них из-за ставень грянул выстрел, громкий выстрел «маузера».
Выстрелы били теперь часто-часто, и их мало что не перекрывал отчаянный девичий визг.
Фёдора словно незримая рука сорвала с места, швырнула вперёд. Вскинута «фёдоровка», выстрел – по смутной фигуре в шинели на разбитом крыльце.
Том самом крыльце.
Крики, выстрелы. Распахнутая дверь, сломанные створки. Фёдор перепрыгнул через тело на пороге, пальнул по разворачивающемуся ему навстречу противнику, в последнюю секунду отвёл штыковой выпад; а в пытавшегося его заколоть всадил короткую очередь Севка.
Совсем рядом снова выстрелили, где-то в глубине дома, и это была не винтовка.
– Бросай оружие! – заорал Воротников, подтверждая слова очередью. Непонятно было, к кому он обращается, – обширная гостиная была пуста.
Фёдор указал на закрытую дверь – за ней, он знал, располагалось что-то вроде малой диванной, ещё дальше – кабинет.
Дверь пинком раскрыл Севка, Бобровский хотел, по доброй традиции, швырнуть туда гранату, Петя Ниткин успел перехватить его руку в последний момент – пока Фёдор стремительно жал на спуск.
Двое красных упали, ещё двое ринулись к окнам. Одного срезал Лев, остальные спаслись, повыбрасывавшись с завидной ловкостью во двор. Ещё одного зацепил Севка, кинувшийся следом.
Выстрелы стихли. С сгустившейся тишине слышалось только тяжёлое дыхание александровцев.
– Господи, хоть бы они живы были!..
У Пети и Фёдора это вырвалось разом.
И тут из глубины тёмной комнаты, где первозданным хаосом громоздилась перевёрнутая и разбитая мебель, раздалось тихое и неуверенное:
– Ф-федя? Петя?.. М-мальчики?..
– Мы! – кто завопил первым, понять было нельзя.
А в следующий миг Лиза Корабельникова уже повисла на шее у Фёдора, А застенчивая, робкая Зина не просто обняла Петю Ниткина, но и поцеловала – по-настоящему, прямо в губы.
– Ух ты! – искренне восхитился обычно циничный Левка.
А Сева широко перекрестился.
– Слава богу!
А и Лиза, и Зина уже пытались что-то начать рассказывать, у Лизы потекли слёзы, она, всхлипывая, прижималась к Фёдору, и, честное слово, даже самые строгие ревнители приличий не увидели бы в этом сейчас ничего предосудительного.
– Это я, я виновата, дура такая, – лепетала тем временем Лиза. – Зина мне сказала «сиди», а я полезла смотреть, а они меня заметили, а я давай стрелять…
Фёдор обнимал её и несколько мгновений был совершенно счастлив – ровно до того момента, пока не включился в дело прапорщик Солонов, командир взвода первой роты первого батальона Государя Александра Третьего полка, и не приказал: «Продолжать выполнение боевой задачи!»
– Идёмте, господа. Лиза, Зина, вам нельзя тут оставаться. Бой вокруг, прячьтесь в подвале!
– Нет! Ни за что! Мы с вами!
– Куда «с нами», под пули?!
– Лучше с вами под пули, чем в подвале сидеть и ждать, когда до нес доберутся! – топнула ногой Лиза, и Зина, всегда мягкая и сговорчивая, закивала, соглашаясь.
Однако уйти им удалось не сразу. Красные опомнились, со стороны центра города приближался их новый отряд, благо ночь выдалась лунная.
Александровцы подпустили противника поближе и открыли огонь в упор. Атакующие легко рассыпались и отступили, залегли, беспорядочно паля «в примерном направлении».
На самом деле оставаться тут и впрямь не стоило. Если у красных найдётся толковый командир, он сумеет по ночному времени обойти внезапно возникший у него под носом «опорный пункт» противника или даже вызвать артиллерию, особенно если будет хороший корректировщик в первой линии.
Девушки горячо одобрили.
Только теперь Федя смог рассмотреть, что на Лизе с Зиной: ушитые, укороченные мужские френчи, ниже – широченные галифе, и только обувь осталась прежней – изящные женские ботики, а не армейские сапоги или ботинки.
Выбрались на улицу. Красные, раз встретив отпор на Бомбардирской, похоже, и впрямь решили обойти внезапно возникшее препятствие, а не пытаться штурмовать его в лоб.
Александровцы и Лиза с Зиной пробирались ближе к окраине Гатчино, где вовсю гремели выстрелы – Две Мишени упорно пробивался из окружения на соединение с дроздовским полком.
Девушек встретили галантно, как и положено, словно вновь они все – кадеты, блестит начищенный паркет главного зала, а разрумянившиеся гимназистки-тальминки сбрасывают шубки на руки своим кавалерам.
Полк дошёл до крайней гатчинской улицы и остановился. Совсем рядом, за железной дорогой, бились дроздовцы, но к ним ещё предстояло прорваться.
Александровцы сгруппировались на углу Люцевской и Ксенинской улиц; впереди, в парке между Чёрным и Филькиным озёрами, окопались красные. Позади тоже наступали их отряды; однако добровольцев они потеряли.
Две Мишени и Ирина Ивановна укрылись в углу меж сходящимися стенами двухэтажного кирпичного дома, некогда бывшего генеральской дачей; сейчас поверху торчали только обугленные стропила, крыша рухнула, верх выгорел.
Полковник в свете полной луны казался настоящим мертвецом.
– Завёл в ловушку… – услыхал Фёдор покаянный шёпот полковника. Ирина Ивановна тотчас нахмурилась, сердито дёрнула Аристова за рукав. Федя понимал почему – сейчас нельзя, чтобы твои солдаты узнали о твоей неуверенности.
Две Мишени резко выдохнул, вскинул голову. Федя догадывался, что он сейчас скажет: что надо прорываться навстречу дроздовцам, выходить из окружения. Но вместо этого Аристов лишь махнул рукой:
– Братцы-александровцы. Сами видите, какое дело. Враг ждёт, что мы пойдём на прорыв. И мы пойдём, только в другую сторону. Опрокинуть тех, что давят на нас с тыла. Тогда и с теми, что перед нами, говорить по-иному станем.
Фёдор заметил, как пожал плечами Лев Бобровский, как сдвинул брови Петя Ниткин и как вздохнул даже самый бесшабашный из них, Севка Воротников.
Куда? Почему? Что там делать, во вражеском тылу? Что с ранеными? Что с погибшими? Александровцы не оставляют своих, ни живых, ни мёртвых. А огнеприпас? Хватит того, что в подсумках и заплечных мешках?
Фёдор уже готов был, забыв о субординации, начать спорить, однако Аристов все эти поползновения пресёк сразу:
– Прапорщик Солонов, вам поручается остаться здесь и имитировать нашу атаку – чего от нас и ждут красные. Шумите побольше. Пускайте ракеты. Две зелёных – так дроздовццы узнают, что тут только наша демонстрация.
– А вы, господин полковник? – не сдержался Фёдор.
– А мы опрокинем остальных. Они-то, эвон, осторожничают, вперёд уже не лезут. Задача – выбить их за Ингебургскую улицу и старое кладбище, выйти к железной дороге. Маршруты движения…
…Ирина Ивановна стояла в обнимку с Лизой и Зиной, о чём-то с ними шепталась. Ну конечно, она их прекрасно знала – столько раз тальминки танцевали с кадетами её роты на корпусных балах за эти годы!.. Но вот резко отстранилась, перекрестила сперва одну, затем другую:
– Берегите их!..
И – повернулась, слилась с уходившими александровцами, её серый френч, почти такой же, что и на девушках, мигом затерялся среди спин добровольцев.
Ночь быстро поглотила их.
Фёдор оглянулся на свой оставшийся взвод. Приказ есть приказ, и его надо выполнять.
– Господа, слушай мою команду!..
Полковник Михаил Гордеевич Дроздовский был человек отчаянной отваги и столь же отчаянного риска. Нервный и желчный в тылу и в общении с командованием, он совершенно преображался, едва вокруг начинали свистеть пули. Вот и сейчас, уперевшись со своим полком в прочную и хорошо организованную оборону красных, он немедля прекратил лобовые атаки, велел окапываться и укрепляться, елико возможно; на фланги отправились лучшие разведчики, несмотря на ночное время.
Две зелёные ракеты, взлетевшие над позициями красных, он увидел сам.
– Аристов, рисковая голова… Капитан, поддержите эту демонстрацию. Начинайте обстрел…
Дома на Люцевской улице добротные, частью каменные, но большинство – из бруса. Тот неведомый красный командир, что подготовил эту ловушку для александровцев, всё рассчитал правильно: с его точки зрения, «белякам» будет некуда деваться, только идти на прорыв и пытаться соединиться с дроздовцами.
И потому взвод Солонова встретил ураганную пальбу из всего, что могло стрелять. Другое дело, что летело это всё мимо, впиваясь в стены и изгороди, асфальт и деревья. Изображали наступление александровцы усердно, правда, стараясь не тратить драгоценные патроны. Перебежки – рискованно, настоящая игра со смертью, но что поделать!
Красные усердно осыпали пулями всё пространство перед собой. Фёдору удалось достать ещё одного пулемётчика, они с налёту захватили целый дом, дальше начинался уже Приоратский парк.
Зина с Лизой держались молодцами, не хныкали, не дрожали, не замирали в ужасе и, самое главное, ни в чём не противоречили его, Фёдора, командам. Надо – бежали. Надо – падали. Надо – ползли.
С той стороны, со стороны дроздовцев, тоже раздалась стрельба, шум, кто-то даже крикнул «ура». Перестрелка ширилась, хотя кто тут в кого мог попасть – вопрос крайне сложный.
Пользуясь моментом, взвод Солонова укрепился в доме, сноровисто заваливая окна всем, что попалось под руку.
Красные сейчас разберутся и пойдут в атаку. С их точки зрения, окружённые точно пытаются вырваться из кольца, а этого допустить нельзя.
Однако минута текла за минутой, а штурма так и не начиналось. Зато глубоко в улицах Гатчино, за собором, вдруг вспыхнула яростная пальба, перемежаемая глухими взрывами.
Лиза тихонечко подобралась к Фёдору, пристроившему свою винтовку на краю импровизированной бойницы. Девушка осторожно потянула его за рукав:
– Федя… Феденька… Я хотела сказать…
Ох, не время же сейчас для подобного, совсем не время!..
Но александровец не ждёт благоприятных обстоятельств, не ждёт, что препятствие исчезнет само, нет, – он «предпринимает все меры к устранению оного»!
Даже если это означает обнять Лизу прямо на боевом посту – деяние, запрещённое всеми и всяческими уставами, начиная с легендарного «Артикула» государя-императора Петра Алексеевича.
И он обнял Лизу, крепко прижал, чувствуя, как она замирает, ну точь-в-точь как птичка, которую достаёшь из клетки; как птичка, ещё не знающая, что миг спустя её отпустят в родную стихию.
– Ты мне всё скажешь, чуть позже, и я тебе скажу тоже.
– Нет-нет! – упиралась Лиза. – Я сейчас… я, чтобы ты знал… я не тургеневская девушка…
– Потом. Всё потом. – Фёдор поднялся.
– Нет! А вдруг мы эту ночь не переживём?! А я тебе так и не сказала!..
– Переживём, – с каменной уверенностью отрезал Фёдор. – Не отлиты пули наши.
Лиза улыбнулась:
– Да. Не отлиты. Конечно!..
– Вот именно, – вдруг вмешалась Зина. – Оставь, Лизок. Нам до утра продержаться надо. Давай сюда иди, как раз бойница свободна!
Тот, кто командовал силами красных, сообразил, что дело тут нечисто. Александровцы поднялись в атаку, да только совсем не в ту сторону, как ожидалось и как, казалось бы, она уже пошла. Пришлось разворачивать фронт, реагировать на новую угрозу; Фёдор Солонов словно читал сейчас его мысли.
А это значило, что отсиживаться им никак нельзя. Пусть атакуют их, а не тыл остального полка.
…Девушек оставили на втором этаже, сами спустились вниз. Севка не пожалел одной из остававшихся гранат, несколько метких выстрелов – и вот противник опять поворачивает, опять начинает штурмовать; совсем как тогда, прошлой осенью, когда трое «стрелков-отличников» держали мельничный домик в дворцовом парке.
Господи, это вчера было – или сто лет назад?
…Выстрел, отход, снова выстрел, снова отход – они возвращались обратно на позиции, увлекая за собой неприятеля. Красные, видать, обозлились – им бы обойти этот дом, однако они почему-то решили взять его «во что бы то ни стало» и, как водится, «любой ценой».
– Работаем, господа. – Федя приложился к тёплому дереву приклада.
Конечно, сильно помогала лунная ночь. Противник же далеко не сразу смог даже точно установить, где именно в его спине засела эта заноза; и когда начал обкладывать солоновский взвод по-серьёзному, выстрелы на севере Гатчино полностью стихли.
Наверное, это хорошо, убеждал себя Фёдор. Наверное, Две Мишени знает, что делает. Вот только как теперь выбираться отсюда ему с его командой, да ещё и с девушками?
Меж тем дом, где они засели, оказался уже в сплошном кольце. Красные не жалели патронов, кто-то из них попытался забросить гранату в окно – неудачно, в узкую бойницу не попал, граната откатилась и взорвалась, никому не причинив вреда, а самого гранатомётчика подстрелил кто-то из Фединых товарищей.
Но Две Мишени!.. Что с ним, что с полком, что делать, куда прорываться? Назад, вперёд? «Боже, помоги мне!» – горячо взмолился Фёдор.
Следующая атака оказалась злее всех. Красные бойцы вскочили дружно, разом кинулись к стенам дома из-за всех углов и укрытий, кто-то падал, но кому-то удалось-таки подорвать связкой гранат входную дверь. Баррикада рухнула, в проём метнулись фигуры – и тут же повалились, потому что сверху, с лестничной площадки второго этажа, ударили два «маузера»: Лиза с Зиной с азартом неофитов палили вниз, и промахнуться тут было просто невозможно.
Подоспел Севка с пятком александровцев, навалившись, забросали пролом изломанной мебелью. Но долго продолжаться это, конечно же, не могло.
– Уходим!..
Теперь их атаковали уже со всех сторон. Взрыв гранаты, кто-то стонет, ранен; надо прорываться, прапорщик Солонов, всё, время вышло!..
Казалось, ночь тянется уже целую вечность.
И тут со стороны Варшавской железной дороги грянуло, да так, что осветилось всё небо, ввысь устремился столб огня. Со звоном полетели стёкла, где они ещё оставались; оглохшие александровцы попадали где стояли.
А за первым взрывом последовали второй и третий, не менее мощные. И сразу же – крики «ура!», треск пулемётных очередей и взлетевшие во вновь потемневшее небо три красные ракеты.
Им мгновенно отозвалось ещё одно «ура!» – со стороны дроздовцев. Пальба вновь вспыхнула и справа, и слева, и спереди, а вот только что штурмовавшие дом красные бойцы заколебались, кто-то из них махнул рукой, и атакующие отступили.
– Наши! Наши! – заорал Севка Воротников.
И точно – по Ксенинской молча, словно ночные призраки, появились фигуры с «фёдоровками». «Ура» дроздовцев раздалось вновь, и было оно теперь куда ближе.
…А ещё миг спустя всё побежало. Замелькали бросившиеся в тыл фигуры, многие даже без винтовок. Слитный и хриплый рёв атакующей пехоты раздался совсем рядом, а затем на открытом месте, пренебрегая опасностью и нарушая все писаные и неписаные уставы, внезапно возникли Две Мишени с Ириной Ивановной.
– Солонов! Федя, господа, вы живы?!
Две Мишени не скрывался.
– Так точно! – откликнулся Фёдор и увидел, как Аристов с Ириной Ивановной разом и широко перекрестились.
– Слава Богу!..