– Я подумал, ты не хочешь со мной обниматься. Но видимо, дело в другом.

– Что ты несешь? – бормочу я, напрягшись.

– Не волнуйся, ты справа, а не слева.

– Митч.

– Еще минуточку, – бормочет он и проводит рукой по ткани моей туники, по ребрам, лопатке, предплечью. Чувствую, как от его прикосновений по коже пробегает мелкая дрожь. – Спасибо, – внезапно говорит он, и я заставляю себя расслабиться.

– За то, что я тебя еще не прикончила?

– И за это тоже, – отзывается Митч.

Горло сжимается, сердце бьется быстрее, словно хочет сбежать. От чего?

– Но прежде всего за то, что нашла меня.

Глава 14. Митч

Держать Сьерру в объятиях – это похоже на сон. Чертовски хороший сон, который не ожидал увидеть.

Сегодня мой последний день в «Уайтстоуне» в качестве пациента. Утром меня осмотрели, все вроде бы в порядке. Когда я зашел в ванную умыться, не ожидал, вернувшись, найти в палате Сьерру. Но она была там, стояла посреди комнаты и смотрела на меня так удивленно, что я подумал, случилось что-нибудь страшное или у меня что-то на лице. А потом понял: для Сьерры наша встреча стала такой же неожиданностью, как и для меня.

Потом все произошло само собой. Я захотел обнять ее и поблагодарить за все, что она для меня сделала. Возможно, это мелочь, но те, кто хоть немного знает Сьерру, понимают: некоторые мелочи имеют для нее чертовски большое значение.

– Спасибо, – повторяю я, а Сьерра не двигается с места и не отвечает. Я хочу подарить ей немного положительных эмоций, даже если и не могу изменить того, что она была там, на месте взрыва. Не могу изменить того, что она увидела мои раны. Единственное, что в моих силах, – попытаться облегчить ее бремя.

Миерда.

Возможно, для нее это слишком тяжело – морально. Поначалу я думал, Сьерра избегает меня, чтобы никто не подумал, будто я ей нравлюсь. Сьерра – это Сьерра, поэтому, даже вытаскивая меня из лифта, она наверняка отрицала, что беспокоится. Но после нашего короткого разговора с Лорой я стал думать, что Сьерра избегает меня потому, что случившееся не дает ей покоя. Не знаю, мучают ли ее все еще кошмары, но уверен: с тех пор как меня поместили в палату, она навещала меня почти каждый день. Вопреки всему. Иногда она оставалась стоять за дверью, иногда – заходила внутрь. Я видел ее – если жалюзи не были опущены или я не спал слишком крепко.

– Не могу сказать, что произошло после взрыва, но… точно помню, что чувствовал в тот миг. Он мне снится. А еще мне снится, будто я умираю или уже умер, – признаюсь ей. – Благодаря тебе и остальным этого не произошло. – Мне ужасно повезло. Я благодарен Сьерре за помощь, пусть даже больше всего на свете мне бы хотелось уберечь ее от этого ужаса.

Осторожно отпускаю Сьерру и заставляю посмотреть на меня, с тревогой вглядываясь в ее лицо и опасаясь, что сказал лишнего. Глядя на нее, трудно что-то понять: она всегда старается скрыть чувства.

– Мне очень жаль.

Прикладываю руку к ее щеке и перестаю дышать, потому что Сьерра не отстраняется. Она выжидающе смотрит на меня своими прекрасными карими глазами, не пытаясь отвести взгляд. Не убегает. Не закрывается.

– Мне очень жаль, что тебе пришлось увидеть этот кошмар. Надеюсь, он не сильно на тебя повлиял.

Тихо фыркнув, она закатывает глаза – видимо, наш разговор становится для нее слишком волнующим. Ничего страшного.

– Я в полном порядке, Митч. Я оказалась поблизости, и я врач, поэтому не могла не позаботиться о раненом.

– Конечно, – с улыбкой отвечаю я. – Кстати, моя мама просила передать тебе привет. Спасибо, что не стала меня будить и ответила на звонок.

От удивления Сьерра приоткрывает рот и широко раскрывает глаза. Она выглядит так же мило, как когда злится.

– Что? – переспрашивает она и резко отстраняется.

Жалею, что вообще об этом упомянул.

– Откуда… – Она замолкает, слишком поздно осознав ошибку, прищуривается и сжимает губы. – Не знаю, что ты себе надумал, но это ничего не значит. Понял, Ривера?

Ну вот, теперь я снова Ривера. Bien.

Я одним шагом сокращаю расстояние, которое только что создала между нами Сьерра, и обнимаю ее за талию так быстро, что она не успевает увернуться. Dios mío, она пахнет чудесно: ее духи не слишком цветочные или сладкие, не слишком навязчивые. Они напоминают… запах летнего дождя.

– Да, знаю, ты меня навещала. Что в этом ужасного?

У Сьерры на лбу написано, что она и сама не знает, и я вижу, как она пытается придумать ответ.

Я подвигаюсь ближе, хотя понимаю, что должен остановиться. Сьерра амбициозная, шумная, умная и веселая, но в то же время гордая и не уверенная в себе. Сколько бы я с ней ни заигрывал, она заставляет меня чувствовать себя так, будто я не знаю, что делаю.

– А теперь слушай меня внимательно, – шипит она, и я ощущаю ее дыхание на лице. – Я тебя не навещала. Когда люди навещают больных, то приносят гостинцы – а я никогда тебе ничего не приносила. А значит, не навещала. И знаешь, что еще? Без тебя было очень здорово. Никто не называл меня «дорогая», поигрывая бровями, и не подходил ко мне слишком близко. Никто не бесил меня болтовней о несуществующем «притяжении», не отпускал дурацкие шуточки и не умничал. До чего же было здорово! – заканчивает Сьерра, сверкая глазами. Она и правда в ярости.

– Значит, ты скучала по мне.

– Ривера, я…

– Я по тебе тоже скучал, – перебиваю, наслаждаясь ее удивленным и в то же время гневным выражением лица.

– Мне пора в отделение неотложки, хотя и хочется сейчас не спасать людей, а убивать. Если я сегодня кому-нибудь наврежу, виноват в этом будешь ты.

Сьерра вырывается из моих объятий, поворачивается и уходит, а я остаюсь стоять с глупой улыбкой на лице.

Кожу покалывает от прикосновения к ней, и я мечтаю, как однажды повторю это. Обязательно.

К сожалению, опьяняющие эмоции длятся недолго. Когда Сьерра исчезает за поворотом, меня захватывает другое чувство. Менее приятное.

Оглядываюсь на ванную, где был до прихода Сьерры, и стискиваю зубы.

Кого я обманываю? Я хотел не просто «умыться», а, собрав мужество в кулак, впервые взглянуть на себя в зеркало. На свое тело. На шрамы, которые никогда не исчезнут и до конца жизни будут напоминать о том проклятом дне.

Впрочем, шрамы – это ерунда. Что меня действительно беспокоит, так это то, что я был в шаге от смерти. Если бы я стоял немного ближе к баллону или под другим углом, если бы каталка упала на меня как-то иначе, если бы ожоги оказались серьезнее, сейчас меня бы здесь не было.

Проведя рукой по волосам, запрокидываю голову и ненадолго закрываю глаза.

Все хорошо. Я жив и здоров.

Становится легче, если произнести эти слова вслух.

Хотя иногда даже они не спасают. Как бы то ни было, я не могу убегать вечно. Рано или поздно придется посмотреть на себя в зеркало. Да я и сам этого хочу. Как-никак это мое тело, а мое тело – мой храм, и все такое… Я должен научиться с этим жить.

– Que desastre, – бормочу, открыв глаза, и опускаю голову, потому что кожа на шее начинает ныть.

Завтра будет новый день. Подумаю об этом завтра…



Дверь с громким щелчком захлопывается, и меня окутывает тишина квартиры, в которой я не был около месяца. Вдыхаю спертый воздух и вглядываюсь в темноту, потом щелкаю переключателем и несколько раз моргаю, чтобы привыкнуть к свету. Квартира кажется чужой, а атмосфера – давящей и неуютной.

Положив сумку в угол, делаю несколько неуверенных шагов по коридору. Все так, как я оставил. У входной двери беспорядочно валяется обувь, по комнате, которая служит мне одновременно и спальней, и гостиной, разбросана одежда. На кухне грязные стаканы и тарелки, открытая упаковка хлеба, уже покрывшегося плесенью. Ставни опущены, и я не собираюсь поднимать их, впускать внутрь солнце и мир. Я стою на пороге, разделяющем две комнаты, и чувствую: квартира изменилась, хотя и выглядит как прежде.

Фыркнув, потираю лоб. Нет, не так. Это я изменился. Сегодняшний я – не тот человек, который уходил отсюда в последний раз.

Чувствуя, как за висками стучит головная боль, медленно иду в крошечную ванную и бросаю взгляд на зеркало над раковиной. Обожженная кожа остается чувствительной и побаливает. А может, это фантомная боль – да, скорее всего, так и есть, потому что я на сто процентов уверен, что мои обезболивающие действуют.

Завтра. Завтра я посмотрю на свои шрамы. На каждый. Подойду к зеркалу и осмотрю свое тело.

Выйдя из ванной, понимаю, что у меня в квартире атмосфера хуже, чем в больничной палате. Сьерры здесь нет. Она не придет навестить меня тайком. Я один. Засыпая по вечерам, можно не надеяться, что утром она окажется у моей кровати. Какое разочарование.

Ничего не делать – подавляет. У меня вынужденный отпуск, я не могу пойти на работу, и не хочется ни читать, ни смотреть телик, ни валяться в кровати – последние несколько недель я только это и делал. Но царящая здесь тишина невыносима.

– Проклятье!

Хватаю бумажник и ключи и выхожу из квартиры, собираясь пройтись по магазинам. Неподалеку находится хорошая овощная лавка, а через две улицы – супермаркет. Прибраться я еще успею, спешить некуда. В конце концов, дома меня никто не ждет, и спать я не хочу. Из-за кошмаров. Я не всегда помню, что мне снилось, но просыпаюсь в поту и тяжело дыша – с гнетущим чувством, которое не хочет отпускать. Кошмар остается кошмаром независимо от того, помнит его разум или только тело.

Светит солнце, но сейчас, в октябре, не так обжигающе жарко. Хоть что-то.

Я решаю провести время с пользой и звоню маме. В последний раз мы созванивались несколько дней назад.

– Митч? – с надеждой спрашивает она, и я улыбаюсь.

– Sí.

– Рада слышать твой голос, – говорит мама и резко замолкает. – Почему у тебя так громко? ¿Todo bien?

– Меня сегодня выписали.

Ее счастливый возглас отдается у меня в ушах. Она рада, она смеется. Но недолго.

– Почему ты плачешь? Все хорошо.

Услышав на другом конце линии тяжкий вздох, сглатываю подступившие слезы.

– Как хорошо, что все наладилось.

Я тоже. Пусть и понимаю, что далеко не все…

– Твой отец на работе. Lo siento, – говорит мама. Я знаю, что ему тоже хотелось бы поговорить со мной.

– Передавай ему привет от меня.

– ¡Claro! Твои братья и сестры живы и здоровы и жаждут с тобой увидеться.

– Скоро вернусь домой.

– С тобой точно все в порядке? – настойчиво спрашивает она.

– Да.

Но это только половина правды, и, как бы больно мне ни было, я не могу ей рассказать – сначала нужно все обдумать.

– Созвонимся на днях?

– До скорой встречи, cariño. Дай знать, если тебе что-нибудь понадобится. ¡Te quiero!

– Я тебя тоже. – Завершаю звонок.

Мне требуется некоторое время, чтобы избавиться от тяжелого чувства, которому не могу дать названия. Так странно, что я больше не на больничной койке. И что меня прежнего больше нет…

Чуть позже, прогулочным шагом возвращаясь домой с покупками, я стараюсь не думать о Сьерре – но безуспешно, потому что на каждом углу мне встречаются влюбленные парочки. Смотрю, как они заигрывают друг с другом, улыбаются, целуются. Ужасно. Неужели их всегда было так много?

Mierda! До чего утомительно.

Опустив голову, добираюсь до квартиры и, войдя внутрь, обессиленно приваливаюсь к двери. Несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю, а потом иду на кухню и приступаю к работе. Готовка пойдет мне на пользу – всегда так было. Готовить и потом собираться за столом – это лучший способ справиться с тревожностью и себя «заземлить». Уж если приготовление мексиканской еды не сможет меня отвлечь, ничто не сможет.

У меня есть все, чтобы приготовить вкусные домашние энчилады и тако, и я без промедления принимаюсь за дело.

Сначала чищу, а потом жарю сальса-роху, которая понадобится для энчилад. Когда соус готов, режу лук. Нож у меня ужасно тупой, поэтому я плачу так, словно отрубил себе палец. Затем наступает очередь чеснока и куриной грудки. Обжариваю их с луком, приправляю солью, перцем, порошком паприки и щепоткой перца чили. Смазываю кукурузные тортильи сальсой, сверху кладу халапеньо, сушеные бобы, кукурузу и курицу и посыпаю все тертым сыром. Оценив результат, решаю, что сыра маловато, и добавляю еще. Аккуратно сворачиваю тортилью и выкладываю ее в форму для запекания, потом повторяю то же с остальными. В конце заливаю их остатками соуса и сыра и ставлю в духовку на полчаса. У меня осталось много продуктов, поэтому я готовлю еще одну партию тортилий, на этот раз – с добавлением домашнего гуакамоле. Готово. Теперь очередь тако.

Прогулка по магазинам и готовка пошли мне на пользу – пусть и оказались утомительными. Мои конечности тяжелеют, и зеваю я все чаще. Я едва держусь на ногах, пусть и всего несколько часов, как поднялся с постели. Неприятно признавать, но, видимо, мое утро было слишком активным для человека, который только что выписался из больницы.

«Пожалуй, надо передохнуть», – думаю после уборки на кухне и, присев к столу, утыкаюсь лицом в руки. Чувствую усталость, но это приятная усталость. В голове становится пусто, и я вдыхаю запах мексиканской еды, которую приготовил в таком количестве, что хватит на несколько дней. Но внезапно запах меняется, становится более резким, щекочет ноздри. Накатывает тошнота. Повсюду дым и огонь. Больше ничего. Дым, огонь, жара. Я не могу сдвинуться с места, уйти, закричать. Я в ловушке и вынужден смотреть, как пламя подбирается ближе. Поднимается по моим штанам, и мне кажется, словно оно хочет поздороваться. По-дружески. Но потом огненные языки перекидываются на меня, я тону в них, беззвучно крича… и просыпаюсь.

Задыхаясь, открываю глаза и торопливо вскакиваю. Я мокрый от пота. Мне требуется время, чтобы понять: я на своей кухне, а не горю в лифте. Не умираю.

Нервно потирая лицо, пытаюсь отделаться от неприятного послевкусия, которое оставил кошмар. Надо успокоиться. Сердце стучит, как сумасшедшее, ноги дрожат.

Это всего лишь страшный сон. Один из многих. Одного я не понимаю. После взрыва я потерял сознание, поэтому не помню ни дыма, ни огня. Так почему это мне снится? Почему преследует меня?

Нужно выбраться из квартиры, глотнуть свежего воздуха. Я хотел бы поговорить о случившемся с Сьеррой, но она наверняка еще не готова к этому разговору.

Сьерра… она находилась рядом, поддерживала, хотя, судя по всему, страдала не меньше моего. Я буду подбадривать ее, смешить, действовать на нервы, пока она не забудет о произошедшем. Буду помогать ей – по-своему. Хотя бы некоторое время.

Глава 15. Сьерра

– Мистер Шоу, пожалуйста, посмотрите на меня. Все будет хорошо, но сначала вам нужно прилечь. Иначе я не доберусь до вашего живота.

Мужчина, около тридцати пяти лет, поступил в отделение неотложки с жалобами на спазмы в желудке, вздутие и постоянную тошноту.

Он мой последний пациент. Моя смена уже час как закончилась.

– Не могу! Слишком больно! – Он сидит, его скручивает новый спазм, и он сгибается. Естественная реакция, но не лучшая.

– Нет, можете. Мы окажем вам помощь.

Когда пациенту становится легче дышать, мы с Фрейей помогаем ему лечь на спину.

– Где Гарри? – напряженно спрашивает он. Видно, что разговор отнимает у него много сил. Его лоб покрылся испариной, кожа побледнела.

– Ваш партнер уже в пути, – успокаивает Фрейя, держа пациента за руку. Я задираю его рубашку, чтобы осмотреть живот.

– Вот так, хорошо. Дышите спокойно. Сейчас я вас послушаю и ощупаю. – Я ничего не слышу. Это совсем не хорошо. Живот раздут, на ощупь твердый. Слишком твердый. – Когда у вас в последний раз была дефекация? – спрашиваю, пока мистер Шоу морщится. За последние минуты он заметно побледнел.

– Давно, – напряженно выдавливает он.

Подхожу ближе, наклоняюсь, чтобы меня было лучше слышно, и объясняю:

– Предполагаю, что вы страдаете запором. Сейчас мы… – мне не удается закончить фразу. Закашлявшись, я резко поднимаю руки.

Пациента только что стошнило. Прямо на меня. Прекрасно. Я ненавижу запах рвоты и стараюсь не вдыхать его.

Мужчина пытается вытереть подбородок, и Фрейя протягивает ему салфетки. Я осматриваю себя, оценивая масштаб катастрофы.

Это ведь… Проклятье! Подавляю рвотные позывы.

– Фрейя, сообщи врачам наверху, у нас здесь пациент с коликами и острой кишечной непроходимостью.

– Ты уверена? – уточняет она, но я не обижаюсь на этот вопрос. Илеус[4] встречается довольно редко, однако я не могу игнорировать симптомы. Повернувшись к Фрейе, указываю на свою тунику. – Мизерере, – поморщившись, поясняю я.

– Ой.

– Да, «ой».

Мистера Шоу стошнило какашками. Прямо на меня. Это называется «мизерере» или, говоря простыми словами, каловой рвотой. Существует не очень много вещей, которые кажутся мне отвратительными, но это одна из них.

– Мне очень жаль, – снова и снова повторяет он в смущении, но извинения излишни. Больной человек – это больной человек, и я здесь, чтобы помочь ему. Но из-за вони мне трудно подобрать подходящие слова.

– Не волнуйтесь. Сосредоточьтесь на себе. Сейчас мы вас обследуем, потом назначим лечение. Есть высокая вероятность кишечной непроходимости, отсюда боль и колики. Мы вам поможем, – говорю я, пытаясь его успокоить.

– С минуты на минуту прибудет ваш партнер, и мы сразу проводим его к вам, – добавляет Фрейя, и пациент благодарно кивает.

После того как УЗИ подтверждает кишечную непроходимость, мистеру Шоу проводят КТ и немедленно отправляют в хирургическое отделение на операцию. К счастью, меня не вырвало у него на глазах. Закончив смену, я насколько возможно привожу себя в порядок, чтобы не подниматься наверх в таком виде. Впрочем, у меня мало что получается. Пятна остались, и я отчетливо чувствую запах фекалий и рвоты. Думаю, пройдет немало времени, прежде чем я смогу забыть его. Не помню, когда в последний раз так мечтала о горячем душе…

– Сегодня просто не мой день, – бормочу я и прислоняюсь к стене, чтобы перевести дыхание, пока не приехал лифт. – Сегодня дерьмовый день. Буквально.

Начиная с утреннего визита к Митчу, когда ситуация вышла из-под контроля.

Какая же я наивная! Как могла подумать, что Митч меня не заметит? Не узнает, что я его навещаю? И как не поняла, что в тот день он не спал и все слышал? Я пока не решила, как себя вести, смущаться или злиться – на Митча или, может, на саму себя.

Чувствуя себя выжатой как лимон, захожу в открывшиеся двери лифта. Внезапно следом входит появившийся словно из ниоткуда доктор Ортис. Надо отдать ему должное: он даже не морщится.

– Дерьмовый день? – спрашивает он, избегая смотреть мне в глаза.

– Как смешно, – бормочу я.

Доктор Ортис из последних сил сдерживается, чтобы не расхохотаться.

К счастью, через несколько секунд лифт останавливается на этаже отделения кардиохирургии. Мне выходить. Я поднимаю руку в знак прощания и слышу, как доктор Ортис кричит мне вслед:

– Не переживайте, доктор Харрис. Дерьмо случается.

Боже, он такой же забавный, как кактус в пустыне.

Злая и вонючая, направляюсь в комнату отдыха. Когда прохожу мимо Гранта и Беллы, Грант открывает рот, но я его опережаю:

– Только попробуй пошутить или что-нибудь сказать.

– Мне бы и в голову не пришло! Я не такой дерьмовый человек, каким ты меня считаешь, – отзывается Грант, и я невольно улыбаюсь. Думаю, будь Митч здесь, он бы сказал что-то вроде: «Каждый может вляпаться в дерьмо». Или «Все мы бываем засранцами». Какую-нибудь нелогичную чушь.

Черт, почему я снова о нем думаю? Зайдя в комнату, собираюсь взять из шкафчика вещи и пойти в душ, но замечаю стоящий на скамье контейнер. На крышке простым, но красивым почерком выведено мое имя.

Как странно.

«Это от Лоры? – думаю я. – Или, может, от Мэйси? Или Зины?» Джейн не стала бы мне ничего передавать – мы плохо друг друга знаем. Грант съел бы все сам.

Терзаемая любопытном, открываю контейнер. Восхитительный запах, который бьет в нос, заставляет мой желудок громко заурчать. Я знаю этот запах, и знаю очень хорошо.

– Энчилады, – произношу я, а потом ругаюсь.

Это дело рук Митча. Неужели он приехал домой, приготовил энчилады, а потом вернулся, чтобы угостить меня? О чем он только думал?! Он должен отдыхать, а не заниматься глупостями! Почему он такой зануда?

Вместо того чтобы отправиться в душ, я несу контейнер в стационар и с грохотом ставлю на стойку перед Грантом:

– Держи.

Грант принюхивается и сужает глаза.

– В чем подвох?

– Никаких подвохов. Бери уже.

Он пододвигает контейнер к себе, снова нюхает и усмехается:

– Это ведь энчилады? Митч принес?

Раздраженно прижимаю руки к щекам, отчего мой рот, наверное, похож на воздушный шарик, который вот-вот лопнет, а потом тянусь к контейнеру.

– Не хочешь? Ладно. Белла! – зову я, но Грант останавливает меня и забирает энчилады.

– Хочу.

Отворачиваюсь, не говоря ни слова, но Грант не может удержаться от комментария:

– Не волнуйся, я обязательно скажу Митчу, что еда, которую он приготовил специально для тебя в день выписки, была очень вкусной!

– Делай что хочешь! – отвечаю я.

А что мне еще остается? Я сама загнала себя в угол. Не могу же я отобрать у Гранта контейнер, который минуту назад заставила взять? Пусть и очень хочется…

Почему я все усложняю? Когда моя жизнь стала такой запутанной? Будто из нее во все стороны торчат нитки, которые мне рано или поздно придется вшить обратно.

Я вытаскиваю из кармана телефон и пишу Мэйси:

«Привет. Прости, выдались напряженные деньки. Не хочешь в ближайшее время посмотреть несколько квартир? У тебя есть что-нибудь на примете?»


Отправляю сообщение. Проблема не решена, но я по крайней мере сделала шаг в нужном направлении и мне стало легче. Я постепенно разберусь со всем, что мешает мне сосредоточиться. Мои отношения с мамой становятся все более сложными. Я долгое время думала, что это такая форма любви. Форма заботы. Но нет. У моей мамы проблемы, ей надо обратиться за помощью. Она переживает за себя, но не за меня. Не знаю, любит она меня или ненавидит, но уверена: она ненавидит свою жизнь, какой она стала из-за меня. Пусть даже я и не виновата. Давно это понимаю, но не хотела смотреть правде в глаза.

Больше терпеть невозможно. Интересно, почему вообще считала себя обязанной это делать? Это моя жизнь. Я страдала достаточно.

Теперь я съезжаю. Найду спокойное место. Мама мне не нужна, ее любовь и одобрение – тоже. В любом случае от нее я не дождусь ни того ни другого.

Этим решением будто подвожу черту. Я чувствую себя лучше, чем ожидала, поэтому хватаюсь за другую торчащую из моей жизни ниточку и пишу еще одно сообщение:

«Ты что, спятил? Тебя только что выписали. Таскаться с едой в больницу? Лежи и не докучай мне».


Через несколько секунд телефон вибрирует. Новое сообщение от Митча. Как предсказуемо.

«Не за что, querida».


– А-а-а-а! – с раздражением рычу, швырнув телефон в шкафчик и собираюсь наконец пойти в душ. Возможно, от этой торчащей нитки легче всего избавиться. Чистый разрез. Простая операция.

Чик! – и все.

Прижимаюсь лбом к шкафчику и тихо чертыхаюсь.

Как объяснить Митчу, что мне даже смотреть на него больно?

Глава 16. Митч

Уже вечер. Первый за долгое время, который провожу в своей квартире. Те же четыре стены, только я другой.

Я сходил за покупками, приготовил еду, тайком принес ее Сьерре, поговорил по телефону с мамой и прибрался. Правда, ничто из этого не смогло меня надолго отвлечь или приободрить.

Мои глаза кажутся темнее обычного, лицо – уже, линия рта – напряженнее. Я стою в ванной целую вечность и смотрю в зеркало, напоминая себе, что не собирался делать этого до завтра. Однако я здесь, изучаю свое отражение, пытаюсь собраться, чтобы снять рубашку, джинсы и компрессионную одежду и осмотреть себя. С головы до ног. Каждый шрам, каждое покраснение, каждый участок кожи.

В конце концов, я больше не в больничной палате со специальной вентиляцией и температурой, не прикован к кровати. Мне больше не надо менять бинты каждые один-два часа. Со временем повязок станет меньше, раны заживут. Пусть я с трудом в это верю.

– Давай, начни уже, – говорю себе и, стиснув зубы, отстраняюсь от раковины, на которую опираюсь. Снимаю рубашку, медленно и неловко. Хотя раны заживают хорошо, состояние моей кожи оставляет желать лучшего. Чем дольше я тут стою, тем больше сомневаюсь. Не думай об этом… и продолжай.

Рубашка падает на пол, и на меня из зеркала смотрит парень в бежевом компрессионном белье. Грудь вздымается как после марафона.

Меня бросает в пот. Желудок сворачивается в узел. Пальцы дрожат, расстегивая белье. Взгляд падает на покрасневшую кожу. Я могу с этим справиться. Наблюдаю за своими движениями в зеркале – представляя, что вижу не себя, а кого-то другого. Сдвинув ткань до локтя, опускаю взгляд на полностью обнаженное плечо.

Чувствую, как бьется сердце. Дрожь усиливается.

Как мне сказали при выписке, во многих местах краснота уже сошла, а участки, на которых были ожоги первой степени, зажили. А вот те места, где ожоги серьезнее, – еще нет, и там остались шрамы. На плече, на груди слева, особенно много на бедре.

Но до них я не доберусь. Стоит мне увидеть первый шрам, легкую выпуклость, которую он образует, я зажмуриваюсь и не могу продолжать.

Больше всего мне хочется снова надеть компрессионное белье и обо всем забыть, но это невозможно. Завтра нужно принять душ и нанести крем. И тогда мне придется переодеться.

Я проглатываю тошноту и раздеваюсь. Никуда не смотрю. Двигаюсь как в трансе. И когда стою голый в ванной, чувствую себя как никогда уязвимым.

Умываюсь и, глядя на светлую плитку на стене, касаюсь левого плеча. Медленно, едва касаясь кожи, веду рукой вниз.

Даже не видя шрамы, знаю, что они есть.

Что они никогда не исчезнут.

Я чувствую их.

Каждый шрам.

Каждую неровность.

Десятки ночных кошмаров, увековеченных у меня на коже…

Глава 17. Сьерра

На следующий день перед моим шкафчиком стоял контейнер с тако и кесадильями, потом – тортильи с сыром и сальсой, чили, фахитас, буррито… Это продолжалось почти неделю. Я все раздала. Ладно, признаюсь: кое-что попробовала. Оказалось очень вкусно.

Как бы то ни было, сегодня среда и перед шкафчиком ничего нет. Это беспокоит меня больше, чем ожидала. Но… разве это не странно? Может, контейнер появится позже? Или Митч решил, что с него хватит? Голова раскалывается от вопросов.

– Вы хорошо себя чувствуете, доктор Харрис? – интересуется миссис Декер, обеспокоенно глядя на меня с больничной койки. Миссис Декер уже шестьдесят, она выглядит не старше сорока. Как ей только удается?

– У вас что-то случилось? – с любопытством спрашивает миссис Боттом, садясь в постели.

Я со вздохом опускаю медицинскую карту и поджимаю губы.

– Миссис Боттом, завтра утром у вас операция по установке стента. Операцию проведет доктор Пайн. Она еще зайдет, чтобы вас осмотреть, – объясняю я, игнорируя вопросы. – Миссис Декер, ваша операция прошла отлично. Швы выглядят хорошо, кардиостимулятор делает свою работу. – Преувеличенно бодро улыбаюсь, но моих пациенток это не успокаивает. Тогда я добавляю: – У меня все отлично!

Миссис Декер жалостливо вздыхает, а миссис Боттом закатывает глаза.

Эта парочка неисправима.

– Дорогуша, я стара, но еще не умерла.

– И что это значит? – озадаченно спрашивает миссис Декер, пока я потираю лоб.

– Что я вижу, когда мне лгут.

– Ах, конечно-конечно.

– Если вам станет плохо, без колебаний вызывайте медперсонал. К сожалению, мне придется вас оставить.

– Неужели все настолько серьезно?

– Нет, миссис Боттом, – шиплю я, пытаясь сохранить самообладание.

– Вы раздражительны, рассеянны и погружены в свои мысли. К тому же у вас на лбу появилась морщинка. – Миссис Боттом неопределенным жестом указывает на мое лицо и цокает языком: – Это любовные дела, верно?

Мне хочется кричать и плакать одновременно, но вместо этого у меня вырывается вздох. Супер.

– Хорошо, вы правы. Дело в мужчине. Он меня раздражает. А теперь мне пора идти.

– Значит, он вам не нравится? – почти застенчиво спрашивает миссис Декер, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Не знаю, – отвечаю честно, а в следующее мгновение зажимаю рот рукой. Черт возьми, до чего же это тяжело и странно…

– Мужайтесь, доктор Харрис, – говорит миссис Декер. – Влюбленным не нужны ни ум, ни гордость. В первую очередь им нужна смелость. Вспомните мои слова, когда не будете знать, что делать.

Я не хочу грубить – обе женщины наверняка желают мне только добра. Вместо того чтобы возразить и сказать, что придерживаюсь другого мнения, благодарю и выхожу из палаты. Разве это настоящая любовь, если для нее нужна смелость?

Не собираюсь об этом думать. Чертыхаясь, вставляю медкарту в крепление. Я скорее уволюсь из «Уайтстоуна» и стану адвокатом, чем буду думать о Митче как о потенциальном возлюбленном. Иначе говоря: этому никогда не бывать!

– Сьерра? – Софи подходит ко мне, протягивая документы. – Новый пациент в отделении ортопедии.

– Ты сегодня на замене?

– Ага. Дел невпроворот. Жду не дождусь, когда вернется Лиша с остальными. И надеюсь, в ближайшее время доктор Гарднер наймет новых людей. Пока у нас только Даки, и вряд ли он сможет взять на себя всю сверхурочную работу.

Я киваю, и мы с Софи обмениваемся грустными улыбками, думая об одном: Джорджа больше нет с нами.

Я листаю медкарту и, закончив, засовываю ее под мышку.

– Пойду к нему. Или он еще на обследовании?

– Нет. Несмотря на сильные боли, он хотел пообщаться с «настоящим врачом, а не с простой медсестрой», – наморщив нос, говорит Софи. Ее взгляд… многозначительный.

Не знала, что врачи бывают «настоящими» и «ненастоящими». А еще ненавижу, когда неуважительно относятся к медперсоналу. М-да. Желания помогать этому пациенту у меня поубавилось.

– Хорошо, спасибо.

– Не за что. Кстати, ты уже пересекалась с Йеном?

– Нет, но теперь провожу большую часть времени в неотложке и почти не бываю в стационаре. В отделении торакальной хирургии у меня сейчас всего один пациент. Да и потом, Йен ходит там, где ему заблагорассудится.

– Что есть, то есть, – смеется Софи. – Похоже, он снова в седле. Ладно, мне надо бежать. Увидимся позже. – Помахав на прощание, она торопливо уходит прежде, чем я успеваю попрощаться.

Мой следующий пациент – мистер Уотт. Его направил сюда терапевт после жалоб на сильную боль в правом тазобедренном суставе.

«Палата 502», – читаю я.

Оказавшись на месте, коротко стучу в дверь, потом вхожу и дезинфицирую руки. Мистер Уотт в палате один. Вторая койка пустует. Скорее всего, другой пациент вышел прогуляться или находится на обследовании.

– Мистер Уотт? Здравствуйте. Меня зовут доктор Сьерра Харрис, я ваш лечащий врач.

– Здравствуйте, – говорит он, держась за бок. – Наконец-то кто-то пришел.

– Почему вы не прошли обследование? Или не обратились к своему терапевту за предварительным диагнозом и объяснением симптомов? – спокойно спрашиваю я, подходя к пациенту и читая его медкарту.

– Мой терапевт… – начинает он и заходится хохотом. – Чудо, что он умеет считать до десяти. Он сказал, что у меня перелом. Но я не падал, не попадал в аварию и нигде не ударялся. Откуда бы у меня взялся перелом? – ворчит он, отчего морщины вокруг его глаз и на лбу становятся глубже. – Мне пришлось сменить врача, потому что с тех пор, как доктор Барнс ушел на пенсию, дела пошли под откос.

– Ясно. – Не очень понимаю, как на это реагировать. – Значит, вы ниоткуда не падали. Вам не приходят в голову другие причины возникновения боли? В вашей медкарте ничего не записано.

– Нет. Зачем я здесь, как по-вашему? – возмущается мистер Уотт.

Я тоже возмущена. Я не виновата, что он попал к плохому врачу, не виновата в его болях, в его паршивом настроении. Кроме того, тазобедренные суставы – это не мой конек. Тем не менее я остаюсь профессионалом.

– Ясно. Для начала сделаем рентгеновский снимок, чтобы определить причину. Скоро кто-нибудь проводит вас на процедуру.

Мистер Уотт только кивает, и я выхожу из палаты. За дверью встречаю медсестру. У нее на бейджике написано «Батлер».

– Здравствуйте, – здороваюсь я и представляюсь.

– А, вы одна из интернов! Приятно познакомиться. Я Лилия Батлер.

– Взаимно. – Я улыбаюсь настолько приветливо, насколько позволяет мое настроение, параллельно записывая заключения, которые сделала из разговора с пациентом, и следующие этапы обследования. – Пусть кто-нибудь отведет мистера Уотта на рентгенографию в двух проекциях. Направление я выписала.

– Я этим займусь, – говорит медсестра, протягивая руку. Передаю ей медкарту.

– Спасибо. Сообщите, как только появятся результаты, будьте так добры. А еще лучше сразу сделать общий анализ крови. Это поможет нам сэкономить немного времени.

– Поняла.

Я киваю и, направляясь в кардиохирургию, слышу сигнал пейджера.

«Срочная операция на сердце».

Что? Я устала как собака, но от этой новости ощущаю прилив адреналина. Я давно не оперировала на сердце, но только об этом и мечтала. Вот почему я здесь. Вот почему хочу стать хирургом.

Я убираю пейджер в карман и срываюсь с места.

Глава 18. Сьерра

– Доктор Харрис, вы пришли. Хорошо. Тогда можем начинать, – говорит доктор Пайн, пока медсестры одевают меня в стерильную одежду.

Здороваясь, подхожу к операционному столу, на котором под простыней лежит пациент. Он уже подготовлен к операции, и его грудь аккуратно выбрита.

– У нас пациент с острой легочной эмболией. Из-за длительной окклюзии сосудов и противопоказаний к тромболизису я проведу тромбэктомию легочной артерии. Вы будете мне ассистировать.

Иначе говоря, мы имеем дело с закупоркой кровеносного сосуда – легочной артерии, по которой кровь переносится от сердца к легким, и малоинвазивная процедура невозможна из-за перенесенных заболеваний, внутреннего кровотечения или других показаний.

– Поняла.

– Показатели? – спрашивает доктор Пайн, берясь за скальпель.

– Стабильные, – отзывается анестезиолог, чью роль в операции ужасно недооценивают.

Без анестезии мы бы не смогли нормально работать.

Доктор Пайн кивает и, оглядев присутствующих, тихо произносит:

– Готовы?

– Готовы, – в один голос отвечаем мы.

– Я делаю разрез, – начиная операцию, комментирует доктор Пайн.

Первый разрез всегда завораживает. Под скальпелем бьется чье-то сердце, перекачивая кровь по сосудам, легкие всасывают воздух. Первый разрез столь же особенный, как и пугающий.

– Тампон.

Доктору Пайн протягивают тампон, а мне – пилу для распиловки грудины. В замешательстве смотрю на доктора Пайн. Она молчит, и я беру инструмент, чувствуя, как мое сердце начинает биться чуточку быстрее. Как волнительно. Прежде мне разрешали только наблюдать или ассистировать по мелочам. Я никогда не выполняла стернотомию самостоятельно.

Мое колебание длится недолго. Доктор Пайн говорит мне, что делать, после чего я прикладываю пилу к грудине и, сосредоточившись, начинаю распиливать ее. Разрезать, зашить и перевязать – все это не идет ни в какое сравнение с ощущением распиливания костей и уж тем более – вскрытием грудной клетки. Внезапно у меня в руках оказывается целый мир, собственная маленькая вселенная, которая развалится, если я допущу ошибку.

Одна ошибка – и этот мир рассыплется в прах.

Я приказываю себе не думать об этом, чтобы не отвлекаться, и, сосредоточившись, завершаю работу.

Фух. Готово.

Теперь, когда все позади, моя рука начинает дрожать. Передаю пилу медсестре, надеясь, что этого никто не заметит.

Используя расширитель, мы раздвигаем две половинки грудины, чтобы облегчить доступ к сердцу и кровеносным сосудам.

Доктор Пайн снова принимает на себя руководство операцией. Внимательно наблюдаю, изучая каждое ее движение. Я благодарна, что мне позволили здесь находиться. Особенно с учетом того, что во время прошлых операций доктора Пайн я допустила несколько оплошностей. Амбиции затуманили мне разум, я считала, что с легкостью справлюсь, и позволила себе отвлечься и допустить ошибку. Случившееся научило меня, что ни к одному хирургическому вмешательству нельзя относиться легкомысленно, каким бы простым оно ни казалось. Неважно, насколько ты хорош, неважно, насколько много знаешь, в любой момент все может пойти под откос.

Доктор Пайн открывает перикард, чтобы обнажить сердце. После подготовки и согласования действий с анестезиологом следует подключение к аппарату искусственного кровообращения. Все идет хорошо, состояние пациента остается стабильным.

Я делаю несколько глубоких вдохов. Мы проводим продольное вскрытие правой и левой легочных артерий и удаляем тромботический материал.