– Та же Людмила сказала еще, что Зинаида хотела отдать свои кольца на ризу для иконы святого Георгия, – сообщила я. – Она, правда, не поняла, о каких кольцах речь, подумала, что о тех, что у бабки на пальцах. Но может подтвердить, что Колобова имела намерение пожертвовать свое золото церкви.

– Да? Это хорошо! – Отец Александр обрадовался, но тут же сник. – Хотя какой в этом смысл, если само золото не найдено.

Я развела руками, заодно отодвинув на край стола – подальше от батюшки-сладкоежки – остатки шоколадки:

– Мы сделали что смогли.

– Вернее, делаем что можем, – поправила меня подруга и вернула на место в центре стола недоеденную «Аленку». – Мы же еще не оставили попыток отыскать бабкины кольца. Не в наших правилах бросать дела на полпути.

– Вот это правильно, – одобрил отец Александр и широким жестом перекрестил нас всех, включая «Аленку». – Благословляю на поиски… Домик на месяц арендован, время у вас еще есть.

– Успеем найти все золото мира, – самоуверенно заявила Ирка.

– То есть вы ищете не только кольца Зинаиды? – смекнул батюшка и требовательно посмотрел на меня.

Я разломила бублик на две части и отдала ему большую.

– Не только кольца, – подтвердила Ирка. – В этом деле как в пословице: чем дальше в лес, тем больше дров. В смысле, пропавшего золота. У бабки свистнули кольца, у ее деда было какое-то свое золотишко…

– Техническое, он его из старых компьютерных плат добывал, – быстро пояснила я отцу Александру.

– И куда оно делось – тоже неизвестно, – продолжила подруга. – Наконец, пропал золотой шлем Ахиллеса, и все это не кажется нам простым совпадением.

– Почему? – Батюшка заинтересовался. – Что общего между кольцами Зинаиды и шлемом Ахиллеса, кроме того, что они из золота?

– Вот как раз золото в них разное: кольца сделаны из металла 585-й пробы, а на шлем пошли банковские слитки 999-й, – отметила я. – И у бабки было четыреста с чем-то граммов золота, а шлем весит три кило.

– Ого! Тяжелая панамка! – впечатлился батюшка. – Не каждый сможет такую носить.

– Носить его Шишов и не планировал, – рассудила Ирка. – Так, надевал бы иногда, чтобы покрасоваться на таких вот карнавальных мероприятиях, а в остальное время держал бы дома в запертой витрине, если не в сейфе.

– То есть украсть шлем проще всего было именно здесь, на фестивале, – сделал правильный вывод отец Александр. – Нет никаких предположений, кто это мог сделать?

– Напротив, полиции уже известна личность похитителя шлема. – Я допила кофе и промокнула губы салфеткой. – Проблема в том, что это его вчера убили тут в массовой драке землян с пришельцами.

– Даже так? – Батюшка нахмурился, поразмыслил. – Тогда я беру назад свои слова: не нужно вам продолжать поиски золота. Раз это так опасно, пусть делом занимается полиция.

– Мы ни во что опасное не лезем, не волнуйся, шлемом Ахиллеса вообще не интересуемся. – Ногой под столом я подпихнула Ирку, чтобы она не вздумала мне возразить. – Хотим тут просто погулять, поглазеть, так что, если ты не возражаешь, пойдем уже. Авось успеем еще увидеть какие-то фестивальные шоу.

– В раю в 15:00 сотворение мира представляют, – подсказал батюшка и хмыкнул, по-видимому, невысоко оценивая это шоу. – Очень вольная трактовка библейской истории, но Змей там хорош.

– Не ваш, который в 12:30 князя Олега угробил? – Я поспешила увести разговор подальше.

– Нет, что ты, у нас вообще не змея была – безвредный желтопузик, безногая ящерица! А в раю настоящий удав.

– Да что ты?!

Я не стала говорить, что уже видела того удавчика и он не произвел на меня сокрушительного впечатления. Да меня резиновый шланг на бабушкином огороде больше пугал! Хоть и не потому, что был очень уж страшным, просто ненавижу любые сельскохозяйственные работы.

Специально для отца Александра я в меру своего скромного актерского таланта изобразила горячее желание как можно скорее увидеть прославленного библейского Змея, и мы с Иркой удалились в направлении райских кущ.

Но прямиком в рай, разумеется, не пошли: за ближайшим кустом резко сменили направление и потопали к шатру Ахиллеса. Вчера нам не дали как следует осмотреться на месте преступления, а ведь именно с этого следует начинать расследование.

– Блин, опоздали! – расстроилась Ирка, когда мы прибыли.

Греческий флаг в небесах горделиво не реял, шатра и след простыл, а деревянный помост был разобран – остались только пунктир фундамента из блоков и куча досок поодаль.

– Этого следовало ожидать, – запоздало сообразила я. – Дублера у Шишова нет, а сам он травмирован физически и морально – Ахиллеса изображать некому.

– Или дело совсем не в этом. – Ирка подобрала юбку и полезла внутрь бетонного квадрата.

С минуту я наблюдала, как подруга, согнувшись, как старая бабка, обходит периметр, по пути пытливо пиная кочки. Потом поинтересовалась:

– Что ищем?

– А как ты думаешь? – Ирка разогнулась, сердито сдула со лба упавший локон. – Шлем, конечно же! Я полагаю, помост разобрали с той же целью.

– И почему ты так думаешь? – Я присела на бетонный бортик.

– Да потому, что грабитель вылез из-под помоста с пустыми руками! А из шатра он шлем забрал! Значит, припрятал его где-то здесь, – она топнула ногой по земле. – Логично?

– Логично, – согласилась я. – Но неверно. Я думаю, грабитель вынес шлем, спрятав его на себе.

– Как?! Шлем большой и округлый, а Чужой – мелкий и тощий, не в карман же он его запихнул? И не под обтягивающую одежду сунул, это же была бы уже самка Чужого, причем беременная…

– Присядь, – я похлопала по бетону. Тот нагрелся на солнышке и превратился в подходящее посадочное место. – Успокойся, сосредоточься, подумай. Чужой был мелкий, тощий, в обтягивающем костюме. Но кое-что у него было большое. Что?

– Наглость! И жадность.

– А еще? В чем была диспропорция? Почему он выглядел пугающим уродом?

– Да кто бы им не выглядел с такой огромной зубастой башкой!

Я беззвучно совместила ладоши, имитируя аплодисменты.

– Что? Погоди… – Взгляд подруги расфокусировался и, вновь обретя остроту, победно блеснул: – Ну конечно! Как я сразу не догадалась?! Он спрятал шлем в свою башку! Постой… но как? Типа, сожрал его?

– У меня есть предположение, но его нужно проверить.

– Давай проверять! – Ирка встала.

– Нужно вернуться в город. – Я тоже поднялась, поправила перекрутившуюся сумку. – Ты со мной?

– Я еще здесь не закончила, мне же нужно вернуть викингам костюм их богини, – подруга похлопала по своей торбе. – Давай разделимся. Вечером созвонимся. Или приезжай ко мне, мои мужики на рыбалке, посидим спокойно вдвоем…

– Мои-то дома, – напомнила я со вздохом. – И очень недовольны моим постоянным отсутствием. Так что до связи!

И мы разбежались в разные стороны.

– У себя? – спросила я у секретарши Анечки, кивнув на дверь кабинета, отгороженного от общего пространства офиса в модном стиле open space сверкающим витринным стеклом.

За пределами этого оазиса имела место бурная деятельность. Телевизионное закулисье – это, я вам скажу, не пыльные малолюдные закоулки, а продуваемый всеми ветрами штормовой простор, где выживают только чокнутые буревестники.

Дизайнер умудрился совместить концепцию открытого офисного пространства с трогательной заботой о психике руководителя, предусмотрев возможность оставить стеклянные стены кабинета полностью прозрачными или комфортно их затемнить. В настоящее время толстое стекло было цвета кофе, и смутно угадывающийся за ним силуэт с равной долей вероятности мог принадлежать как погрузившемуся в думы хозяину кабинета, так и чучелу медведя или ростовому костюму Чебурашки на вешалке. В телевизионном закулисье полно самых странных вещей.

– У себя и сам с собой. Один. Без ансамбля, – пробурчала Анечка, яростно тюкая по клавиатуре глянцевыми ногтями – те аж трещали, протестуя против нещадной эксплуатации.

– Лютует? – догадалась я.

– Уже нет. – Анечка так стиснула мышку, что живая на нее месте мигом бы стала дохлой. – Но орал, будто раненый слон.

– А повод?

– Да когда ему нужен был повод? – Секретарша подняла на меня взгляд, полный вековечного страдания. – Уволюсь я. Пойду работать в архив, вот где спокойно и тихо…

– Ты там умрешь от скуки, и твою пыльную мумию обнаружат лишь сто лет спустя! – напророчил обиженный голос из приоткрывшейся двери кабинета. – Хорош уже дуться, Анюта! Виноват, был неправ, извиняюсь. Сделай кофе, а?

– Два, – уточнила я, направляясь в кабинет.

– Что? Ты?! – Слава отскочил от двери, словно в нее вошла не я, а сама Смерть-с-косой. – Опять? Ты была здесь каких-то два часа назад, я отдал тебе твои деньги, зачем ты вернулась?

– Кол с минусом по пятибалльной шкале за гостеприимство, – констатировала я, опускаясь в удобное кресло. – У вас какие-то проблемы, господин главред?

– Какие-то?! – Слава бухнулся на свой кожаный трон с подогревом и встроенным массажером, как на скамью подсудимых, схватился за голову, запричитал: – Новый видеоинженер запорол на монтаже интервью губернатора – подложил под него музычку из пиратской коллекции, нелицензированную! Съемочная группа, отправленная на пожар, застряла в пробке и приехала уже на пепелище! Ведущий итоговых новостей явился с таким фингалом под глазом, что у гримеров запасов тона не хватит его ликвидировать, хоть штукатуров вызывай! Вечерний эфир ток-шоу срывается, потому что героя программы перекупили конкуренты!

– То есть все как обычно. – Я благодарно кивнула Анечке, поставившей передо мной чашку на блюдце. – Почему же ты так нервничаешь?

– Иди уже, спасибо. – Главред мрачно зыркнул на секретаршу и, дождавшись, пока она выйдет за дверь, схватил пульт и затемнил стеклянные стены до непроглядной черноты рубероида. Он понизил голос: – Ко мне приходила полиция.

– Участковый или следователь? – Я поудобнее устроилась в кресле, попробовала кофе, добавила кубик сахара и под звон ложечки воззрилась на Славу.

– Блин, я не разбираюсь! – Он взъерошил волосы и замер, бессильно свесив руки и ссутулясь.

Реально стал похож на чучело медведя!

Я хихикнула.

– Тебе смешно?! – медведь ожил, взревел. – А мне сейчас только обвинения в организованном ограблении не хватает! С задержанием и препровождением в застенки! – Тут взгляд его неожиданно просветлел, черты смягчились, с губ сорвалось отчетливо мечтательное: – А там же тихо, да? Спокойно…

– Спокойно, Маша, я Дубровский. – Я покачала в воздухе ложечкой, и взгляд моего собеседника прилип к ней, как к маятнику гипнотизера. – Насчет застенков у тебя нереалистичное представление, они со времен тюремного заключения графа Монте-Кристо сильно изменились, для мирного отдыха лучше выбирать какое-нибудь другое место… Сядь, Слава. Слушай мой голос, дыши ровно, отвечай честно. Чего хотела от тебя полиция?

– Мне показалось, что признательных показаний. – Главред расслабил узел галстука и обмахнулся ладошкой.

– Драматизируешь. Давай без фантазий, только факты. О чем тебя спрашивали?

– Да обо всем! Потребовали полный список всех, кто работал над заказом, сметы, счета… Учти, мне пришлось сказать, что тебе я заплатил черным налом, с этим будут проблемы…

– Проблем не будет, я уже указала эти деньги в своих доходах как самозанятая, а заказ мы с тобой сейчас оформим задним числом. – Я вынула из кармана флешку. – И договор подготовила.

– Анюта! – гаркнул Слава.

– Что, барин? Я тута, – заглянула к нам секретарша.

– Папочка «На печать», сделай два экземпляра, пожалуйста, – я протянула ей флешку.

– И тут же на подпись! – повелел барин.

– Будет исполнено, не извольте беспокоиться. – Анечка удалилась.

– Значит, тебе пришлось назвать всех, кто был задействован в проекте. – Я вернулась к теме. – И длинный вышел список?

– Считай сама. – Слава растопырил пятерню и стал загибать пальцы. – Я взял заказ и курировал его на всех стадиях, включая съемку и монтаж ролика. Ты сочинила концепцию. Ленька Холодов, театральный художник из Драмы, делал всю сценографию – нарисовал помост этот чертов, шатер снаружи и внутри, декоратора своего привлек, застройщика мне посоветовал. Рекламное агентство «Топ-10» все на площадке собрало, укомплектовало. И клининг тоже на них был. Кастинг снова мой, девицу я сам подбирал…

– А костюмы?

– Брисеиду в театре одели, это Ленька обеспечил, а Ахиллес наш снаряжался самостоятельно, слава богу. – Главред широко перекрестился. – К его наряду и амуниции я никакого отношения не имел, он все сам заказывал!

– Ну и чего ты в таком случае переживаешь? Полиция ищет пропавший золотой шлем, а ты к нему сбоку припека. Никто тебя не привлечет.

– Думаешь? – Слава заметно успокоился, даже галстук опять затянул. – Так чего ты вернулась-то? Что-то забыла?

– Рабочку попросить.

– А зачем она тебе? – Слава подозрительно прищурился. – Хочешь из нашего видео какую-то свою шабашку выкроить?

– Пять с плюсом за недоверчивость, два – за знание психологии давнего боевого товарища. – Я укоризненно поцокала. – Слава, Слава… Как ты мог подумать, что я – я! – стану руководствоваться корыстным личным интересом? В данном случае исключительно ради общего блага стараюсь. Ищу следы пропавшего шлема! Но это я тебе по секрету говорю, не для передачи.

– Серьезно, ты ищешь шлем? – Мой собеседник приободрился. – Интересно… А наша рабочка тебе чем поможет? Полиция, кстати, тоже ее запросила.

– Похоже, у меня есть то, чего нет у полиции: реальный след. – Я выложила на стол пакетик с подзаборной какой. – Фрагмент пера, предположительно, со шлема нашего Ахиллеса!

– Он был не единственным чудом в перьях на фестивале, – справедливо заметил Слава. – Я видел там индейцев, мушкетеров и ангелов с крыльями.

– Ангелы же вроде белые? – удивилась я.

– Ошибаешься, там были и черные, и красные!

– Вот поэтому я и хочу внимательно просмотреть весь материал, отснятый на фестивале. – Я вздохнула, предвидя море работы.

– Можешь взять у Жеки, я скажу, чтобы согнал. – Слава при виде моих страданий повеселел. – Но наше видео тебе никакого преимущества перед полицией не даст, они его тоже посмотрят. Я бы на твоем месте разузнал, кто из газетных фотокоров работал в тот день на площадке…

– А это мысль! – Я встала и признательно поклонилась. – Мерси за бесценную помощь! До новых встреч в эфире.

– Пока-пока. И держи меня в курсе!

Выйдя из кабинета, я подмахнула распечатанный Анечкой договор, забрала свою флешку и покинула телевизионные рудники, в которых год работы надо засчитывать за два. Да и платить побольше не помешало бы, чтобы честные труженики не искали шабашки – источник не только денег, но и порой неприятностей…

Покинув телекомпанию, я спустилась на два этажа и свернула в закуток, который по исторически сложившейся традиции является общей курилкой для всех СМИшников, работающих в многоэтажном здании.

Конечно, у таких богатеньких медиа, как поддерживаемая региональной властью телекомпания и главная краевая радиостанция, имеются собственные помещения для предосудительного занятия, о вреде которого без устали предупреждает Минздрав, но журналисты и иже с ними – люди общительные. В отсутствии цейтнота многие предпочитают пользоваться общей курилкой – это позволяет быть в курсе всех событий.

Если бы составители рейтинга самых осведомленных и влиятельных СМИ учитывали эту курилку, никто другой не пробился бы на первое место.

Мне повезло: в клубах сизого дыма я углядела Никиту Шахова – фотографа глянцевого журнала, в котором я когда-то работала, а теперь иногда подшабашиваю при наличии интересных заказов.

– Кого я вижу! – обрадовался мне Шахов. – Что, и тебя жизнь довела до фильтра? Тоже куришь теперь?

– Нет, поэтому коротко: кто у вас работал на фестивале «Фан-фэнтези» в парке? – Выпалив свой вопрос, я прикрыла рот и нос рукой и уставилась на экс-коллегу слезящимися глазами.

– Я у нас там работал, а что?

– Дашь фотки посмотреть?

– Какие именно?

– Все. – Долго разговаривать я не могла, не хотелось задохнуться.

– Все?! – Шахов так удивился, что даже не спросил, зачем мне это нужно.

И то сказать, когда я работала в журнале, все время ругалась с Никитой из-за его невыносимой манеры щелкать все подряд, а потом вываливать журналисту «на выбор» сто мильенов снимков без сортировки.

– Все-превсе, без предварительного отбора? Господи, слава тебе, я дожил до этого дня! – Шахов закатил глаза к потолку, совершенно невидимому за сизой тучей сигаретного дыма.

Я укоризненно кашлянула и протянула флешку.

– Не-ет, это несерьезно, – плотоядно улыбнулся фотограф. – Сюда и половина не влезет. Я пришлю тебе ссылку на облако.

Странное дело: раньше за эту фразу я попыталась бы убить его на месте, а теперь она меня даже порадовала!

– Спасибиссимо! – я послала Никите воздушный поцелуй, не имеющий ни единого шанса пробиться сквозь задымление, и выскочила из газовой камеры.

Мессенджер оповестил меня о приходе сообщения со ссылкой на фото в облаке уже через четверть часа. Я еще не добралась до дома, стояла у витрины с мясом в магазине и решала гамлетовский вопрос: быть иль не быть полноценному ужину из натуральных продуктов?

После многотрудного дня возиться с приготовлением вкусной и здоровой пищи не хотелось, но уколы совести уже превращались в укусы, и чувствовалось: фабричными пельменями эту заразу – я про совесть – умилостивить не получится.

Пришлось пойти на компромисс. Он выразился в покупке уже нарезанных стейков, которые требовалось лишь совместить с раскаленной сковородой, посолить и посыпать специями.

А картошку я сварю в мундирах. И не потому, что лентяйка: молодой картофель чистить – только портить, вот!

Глава 7

– Мне приснилось слово, – сказала я своим любимым за завтраком. – Отчетливо видела его, оно было написано черным по белому. Шрифт Arial, кегль четырнадцать, капслок.

Подробности произвели впечатление: любимые прекратили жевать.

– И какое это было слово? – с легкой опаской спросил муж, вернув на тарелку надкушенный оладушек.

– Непонятное. – Я сделала большие глаза: – СЭЙРИМЁРКТ! – И щедро полила оладьи в своей тарелке медом.

– Какое-то непоправимое проклятье? – опаски в мужнем голосе прибавилось.

– Похоже на название из ИКЕА, – вмешался сын.

Коляна это вовсе не успокоило, наоборот:

– Если ты это к тому, чтобы купить еще какую-то мебель, то я против! Только неделю назад собрал шкаф!

– При чем тут шкаф, что за проза? – я закатила глаза. – Я пытаюсь понять скрытый смысл! Может, это было какое-то откровение?

– СЭЙРИМЁРКТ – откровение? – усомнился супруг. – Вот Менделееву, я понимаю, формула водки приснилась.

– В формуле должны быть цифры, не только буквы, – напомнил сын.

– А каким черным по какому белому они были написаны? – спросил муж. – Типографской краской по бумаге или углем по свежей побелке?

– Какая разница? – не поняла я.

– Огромная! Можно было бы понять, печатное это слово или неприличное.

Я задумалась, и остаток завтрака прошел в тишине, нарушаемой только сладким чавканьем.

В момент жеребьевки, призванной решить, кому сегодня мыть тарелки и чашки, зазвонил мой мобильный, и я умчалась с ним в комнату, радуясь, что удачно выбыла из кандидатов в посудомойки.

Звонил отец Александр.

– Что-то стряслось у вас в Древней Руси? – Я глянула на часы: всего девять утра! – Гробовая змея тяпнула князя с опережением графика?

– Я сегодня в храме. – Батюшка не отреагировал на шутку, он был не то опечален, не то озабочен. – Подумал, надо с тобой поделиться, такая странная история…

– Какая? – вежливо уточнила я и скрыла зевок, не ожидая услышать что-то действительно интересное.

Какие, в самом деле, истории в храме? Может, икона замироточила. Может, очередной случай благодатной помощи отмечен или знамение какое случилось.

Последней историей с действительно интересным динамичным сюжетом, случившейся в храме, было, мне кажется, изгнание Христом из оного фарисеев. Как он их тогда, а? Живо сплел из веревок бич и погнал им всех подряд – самих фарисеев, их волов и овец, а потом еще деньги у менял рассыпал, столы их опрокинул. Представьте: бич свистит, волы мычат, овцы блеют, фарисеи ропщут, столы с грохотом валятся, монеты сверкают в воздухе и звенят под ногами и копытами, менялы ползают, собирая свое добро, волы наступают им на руки, стоны, вопли, пыль столбом! Такой экшн!

– Мне Людмила, соседка покойной Колобовой Зинаиды, вчера под вечер исповедовалась, – задумчиво молвил батюшка, не подозревая, что тихим голосом и скучным повествованием разительно контрастирует с библейским боевиком в моем воображении. – Ну, о содержании ее исповеди я говорить не вправе, но тебе бы поговорить с ней, может, она сама расскажет…

– О чем? Нельзя ли поконкретнее?

– О том, почему вчера она мучилась чувством вины, не знала, как снискать прощение, и я ей говорил – Господь все управит. – Отец Александр помолчал, подбирая слова. – А нынче спозаранку она снова в храм примчалась, но уже счастливая. Управил, говорит, Господь все идеально, лучше просто не придумаешь!

– Так, погоди. – Я зачем-то снова посмотрела на часы. – Она приходила утром и вечером, а в промежутке что было?

– У меня – ничего особенного, я спал…

– У нее! У Людмилы что случилось, что ее от горя к радости швырнуло?

– А! Это она узнала, что сосед ее, Анатолий Ефимович, в больнице очнулся и вроде как теперь врачи уверены: жить будет.

– И в самом деле отличная новость, – оценила я. – И за деда порадоваться можно, и за полицию. Расспросят Ефимыча, разузнают про его компьютерное золото, а то и про бабкино…

– Не разузнают, – перебил меня батюшка. – Очнуться-то он очнулся, а память потерял!

– Всю?!

– Нет, но последние годы не помнит вовсе, как отрезало. Зато события давних лет для него свежи как никогда.

В голосе собеседника мне почудился какой-то намек.

– Ты хочешь дать понять, что события давних лет представляют интерес не только для Анатолия Ефимовича?

– Соображаешь! – похвалил меня батюшка.

– А прямо сказать, в чем там дело, не можешь? Но это как-то связано с Людмилой и ее вчерашней исповедью?

– Ну-у-у… Строго говоря, о тех давних событиях я не вчера узнал и не от Людмилы. Мне Зинаида рассказала, когда совета просила – соглашаться на предложение Анатолия или нет…

– В смысле, выходить ли за него замуж на старости лет?

– Нет, на первое его предложение.

– Мне из тебя по слову клещами тянуть? – Я рассердилась. – Рассказывай все толком. Про исповедь Людмилы не надо, раз это тайна, а все остальное выкладывай уже, раз сам позвонил.

– Хорошо, тогда слушай. Давно это было, лет тридцать назад…

– А что я тебе сейчас расскажу! – оживленно сказала я Ирке в трубку. – История в твоем вкусе – натуральная «Санта-Барбара».

– Что, тоже на две тысячи серий? – устрашилась подруга. – У меня не так много времени, я через час…

– Уложусь в пять минут, – пообещала я. – Слушай краткий пересказ. Тридцать лет назад или около того у Анатолия Ефимовича и нашей соседки Людмилы был роман! Сначала тайный, но потом жена Ефимыча все узнала, случился скандал, однако герой-любовник как-то вымолил прощение и от супруги не ушел. А Людмила, чтоб досадить ему, вышла замуж за первого встречного и вскоре родила дочь…

– Настоящий отец которой – Ефимыч? – перебила меня Ирка.

– Как ты догадалась?!

– Так «Санта-Барбара» же, какие варианты. Рассказывай дальше, только побыстрее.

– Бедняга Ефимыч долгие годы не знал, что у него есть дочь, Людмила ему ничего не сказала. Он сам догадался – по своему внуку Петьке. Тот оказался очень похож на деда, причем не только внешне, но и по характеру.

– Ага, такой же хозяйственный и прижимистый. Дальше давай.

– Чтобы почаще видеть внука и общаться с ним, Ефимыч схитрил: уговорил Зинаиду Колобову сдать ему мансарду, это было его первое ей предложение.

– Второе – руки и сердца?

– Все так предсказуемо? – Я даже расстроилась, хотя сценарий был не мой.

– «Санта-Барбара», что ты хочешь. Продолжай.

– Да, ты правильно угадала. Пожив какое-то время рядом с Зинаидой, Анатолий Ефимович проникся к ней теплыми чувствами, и два одиноких пожилых человека вступили в законный брак…

– Давай попроще, это слишком пафосно.

– Поженились они!

– Я поняла уже. И что?

– И то, что у этой давней истории есть свежее продолжение, с которым Людмила вчера вечером бегала в храм на исповедь, но батюшка хранит честь мундира…

– Рясы.

– Честь рясы – странно звучит, – запнулась я.

– Почему? Если образ жизни священника непорочный и целомудренный…

– Ой, не сбивай меня! Это уже будет не «Санта-Барбара», а совсем другой сериал. Короче: вчера Людмила убивалась и молила о прощении, а сегодня примчалась в церковь счастливая донельзя и сказала, что Господь все управил в лучшем виде.

– Когда же он успел?

– Видимо, ночью!

– А что случилось этой ночью?

– В мире – куча всего, а с героями этой истории вот что: Ефимыч вышел из комы, хоть и не без потерь.

– Что потерял?

– Частично память. Не помнит, хоть убейте, последний год-два.

– То есть свое переселение к Колобовой и брак с ней?

– Соображаешь, – похвалила я подругу, как меня недавно батюшка.

– Но тогда это Людмилино «Господь управил все наилучшим образом» говорит нам об одном…

– Не об одном, – не согласилась я. – Первое, о чем это говорит: Людмила очень переживала за Ефимыча и обрадовалась, что он будет жить. Второе: без памяти о недавном прошлом Ефимыч нравится ей гораздо больше, чем с таковой. Ваш вывод, Ватсон?

– Она его все еще любит! И ревновала к Колобовой!

– Ревнует! – поправила я. – И не только к покойной Зинаиде. К нам тоже.

– К кому?!

– Ты забыла про камеру, которую дед пристраивал у нас в комнате, когда стол под ним почему-то опрокинулся?

– А как это связано с ревностью?

– Элементарно, Ватсон! Людмила, стоя за окном, толкнула стол, взбешенная тем, что ее любимый собирается подглядывать за другими бабами!

– Ух ты, какие страсти! Тебе это батюшка сказал, она ему призналась?

– Он не сказал, в чем она призналась, потому как, повторюсь, хранит тайну исповеди. Но я высказала это свое предположение, и он его не опроверг, хоть и не подтвердил.

– Я не сказала «да», милорд, – вы не сказали «нет», – понятливо хмыкнула подруга. – Что ж, это кое-что объясняет.

– В том числе и пятно на полу, – подсказала я. – Теперь мне понятно его происхождение. Это Петька по просьбе своего старшего друга, а на самом деле деда Ефимыча плеснул нам в прихожую краски, чтобы мы занялись устранением вонючей лужи и не совались в комнату, пока старик там камеру пристраивал. Раньше-то он это сделать не мог, ставни были закрыты. А звезда на калитке ветерана, которого опекает тимуровец Петька, точь-в-точь такой же красной краской намалевана…

– Что ж, ситуация проясняется.

– Но не с золотом, – вздохнула я. – Про него, как ты понимаешь, беспамятный Ефимыч ни сном ни духом.

– Еще не все потеряно. Я тебе тоже кое-что расскажу, но позже, при встрече, сейчас мне нужно бежать.

Ирка отключилась, я отложила трубку на край стола и решительно придвинула к себе макбук. Надо было поработать.

Очень надо!

Через неделю я должна сдать издателю очередной роман, который написала всего на три четверти. Закончить никак не получалось, потому что события в новом бессмертном произведении вышли из-под контроля автора: убийца, личность которого я сама еще не выяснила, разошелся и валил всех вокруг без разбору, как спятившая газонокосилка у Стивена Кинга, а у меня все не находилось времени призвать его к порядку.

Мысли были заняты историей с золотом. Или историями – во множественном числе? Не исключено ведь, что они никак не связаны, просто случайно произошли почти одновременно.

Я открыла макбук… закрыла и снова отодвинула.

Подперла подбородок кулаком и задумалась, как роденовский Мыслитель.

Посидела так с минуту, потом снова потянулась за мобильным и позвонила полковнику Лазарчуку.

– Сегодня ты опоздала, – с удовлетворением на грани злорадства сообщил Серега, – я уже позавтракал!

– Успешного переваривания, – пожелала я. – Ответишь на один вопрос?

– Смотря какой.

– Для полиции – простейший: где прописан Анатолий Ефимович?

– А тебе зачем это? Я же сказал, не надо продолжать поиски золота.

– При чем тут золото? Это обыкновенное человеческое неравнодушие. Старик очнулся, но частично потерял память, последний год или два не помнит, значит, из больницы отправится по своему прежнему адресу, а на чердаке в доме бабки Колобовой целая куча его вещей. Как я их верну хозяину, если не знаю, где он живет?

– А при чем тут ты? Пусть этим бабкины наследники занимаются.

– Если бы ты видел бабкину наследницу, дочь Татьяну, понял бы, что эта особа никому ничего не вернет, все бессовестно присвоит. Это не в интересах полиции! Потом дед все вспомнит, придет за своим добром, а тому уже ножки приделали. И понесет он вам заявление о краже, и будет у вас лишнее дело, оно вам нужно?

– Аргумент. – Полковник чем-то пошуршал. – Но этой информации у меня сейчас нет, узнаю – пришлю тебе дедов адрес регистрации эсэмэской.

– Договорились.

Закончив разговор с Лазарчуком, я снова придвинула и открыла макбук, но файл с недописанным романом опять не дождался моего внимания. Я прошла по ссылке на фото в облаке и стала просматривать снимки, сделанные на фестивале Никитой Шаховым.

Очень скоро мне стало понятно, что это сизифов труд. Невозможно найти что-то в огромной массе данных, не понимая толком, что вообще является предметом поиска.

Если честно, меня интересовали не красные перья, а сам золотой шлем Ахиллеса.

Если совсем честно, то подсознательно я надеялась увидеть этот приметный головной убор на фото и по снимкам, которые Никита делал с частотой моргания глаза, отследить его путь.

Не вышло.

Хотя шлем действительно попал в кадр, и не один раз: Ахиллеса Шишова в процессе его триумфального выступления фотокор отщелкал во всех возможных позах и ракурсах.

Это навело меня на мысль, которую опять же следовало проверить.

Прощай, недописанная рукопись! Боюсь, сегодня мы с тобой уже не свидимся, но жди меня, и я вернусь…

Я встала из-за стола, маршевым шагом проследовала в прихожую, сдернула с тумбочки сумку, с вешалки – жакет, сунула ноги в кроссовки и, громко объявив любимым, сидящим каждый за своим компьютером:

– Я ненадолго, к обеду постараюсь вернуться! – выскочила за дверь, пока меня не остановили уточняющими вопросами.



В Краснодаре, по официальной статистике, миллион жителей. Минимум треть из них – новоселы, относительно недавно перебравшиеся в свежевыстроенные человейники кубанской столицы из холодных дальних краев. А я живу в Краснодаре тридцать лет и почти все эти годы работала в разных СМИ, поэтому лично или через пару условных рукопожатий знаю всех известных горожан.

С Леонидом Холодовым, художником из академического театра драмы, я познакомилась еще в бытность свою корреспондентом теленовостей. У Леонида тогда намечалась персональная выставка, я делала сюжет о подготовке к ней, и съемки велись не только в галерее, но и в мастерской Холодова, так что мне было прекрасно известно, где художник проводит большую часть времени. С недавних пор – буквально днюет и ночует, потому что развелся с женой, которая по суду оттяпала себе их общую квартиру… Впрочем, это уже совсем другая история.

Мастерская у Холодова скромная – одна комната в полуподвале старого купеческого дома, где еще лет двадцать назад были квартиры, но потом по губернаторской программе их обитателям дали новое жилье. Правда, уже не в центре, а на окраинах, зато сухое, теплое и светлое. Впрочем, Леня свою каморку умудрился благоустроить: стесал со стен вековую плесень, сделал гидроизоляцию, настелил новый пол с подогревом и оснастил два подслеповатых окна-колодца хитрой системой зеркал, благодаря которой помещение сделалось достаточно светлым.

Мне доводилось бывать в обители Холодова на разных творческих посиделках, до которых Леня большой охотник, и место запомнилось мне как интересное и приятное.

Тем сильнее удивили произошедшие с мастерской перемены.

Начать с того, что входная дверь – красивая, деревянная, стилизованная под старину, – болталась на одной чугунной петле. Бронзовая голова слона с выгнутым дугой хоботом, заменявшая дверную ручку, блистала своим отстутствием: на ее месте светлело пятно, в центре которого кто-то уже написал обычной шариковой ручкой короткое неприличное слово. От сигнального колокольчика, оповещавшего о приходе гостей, остались только три звена оборванной цепочки.

– Леонид, вы здесь? – позвала я и прислушалась, приблизив ухо к треугольной щели между косяком и перекошенной дверью.

Леонид или не Леонид, но кто-то внутри точно был: из ароматизированной смеси малоприятных запахов темноты доносился не то храп, не то хрип. Я достала мобильный, включила его в режим фонарика, толкнула дверь, противно проскрипевшую по каменному порогу, и стала спускаться по ступенькам, подсвечивая себе под ноги.

Мимоходом отметила, что из плафона под потолком вывернута лампочка, а в горшке фикуса в углу лестничной площадки полно окурков. Фикус не выглядел довольным этим обстоятельством, его листья печально обвисли и покрылись слоем пыли. И, кажется, их кто-то погрыз.

Храп или хрип, усиленный эхом от каменных стен, сделался громче.

Дверь внизу тоже была не заперта, более того – распахнута настежь, и из нее тянуло вонючим сквозняком, хотя окна были задернуты плотными шторами. Я поискала выключатель на стене, хлопнула по нему – зажглась вычурная люстра под потолком. Оригинальности ей добавил повисший на гирлянде хрустальных бусин одинокий носок – длинный, как у Пеппи, красный, с ярко-зеленой надписью «Я пережил карантин» под резинкой.

Высокохудожественный носок меня заворожил, и я не сразу увидела второй – он торчал из-под замызганного клетчатого пледа. Не сам по себе, а натянутый на стопу примерно сорок пятого размера. Носочек стопы был вытянут как у балерины и ориентирован четко на север, как стрелка компаса. Все остальные части организма обладателя прекрасного носка скрывались под наслоениями несвежего тряпья: помимо пледа, его укрывали какие-то коврики, попонки и безобразно помятый твидовый пиджак превосходного качества.

Осторожно разгребая ногами перекатывающиеся по полу пустые бутылки, коробки, лоточки, обрывки бумаги и полиэтилена, я пробралась к изголовью ложа храпящего обладателя красно-зеленого носка и присмотрелась к его южной оконечности. Там обнаружились спутанные кудри цвета соли с перцем.

Холодов, поняла я. Собственной персоной, судя по всему, пребывающей в глубоком запое.

Вообще говоря, запой и художник – они, если честно, совсем не дельфин и русалка. Это я по своему собственному родителю знаю, он был большой мастер кисти и такой же не дурак выпить.

Но Холодов в склонности к алкоголизму прежде замечен не был, наоборот, о нем говорили, что он мужик во всех смыслах положительный и здравомыслящий. Наверное, это трудный развод с женой сбил его с пути истинного.

Я оглядела голые стены, на которых в прошлый мой визит в мастерскую во множестве висели картины, рисунки, какие-то поделки. Понятно, собутыльники все вынесли.

– Пи-и-ить, – донеслось с дивана.

Я присела на корточки, разглядывая батарею бутылок на полу. Положительный мужик Холодов не утратил здравомыслия и загодя приготовил себе питье на момент неизбежного похмелья: три поллитровки зеленого стекла, по виду – с минералкой, были предусмотрительно лишены крышек. На моих глазах из-под пледа высунулась рука, безошибочно нащупала первое бутылочное горлышко и потащила сосуд под покровы, откуда донеслось жадное бульканье, завершившееся шумной отрыжкой.

Я поморщилась и наклонилась понюхать вторую бутылку, дожидающуюся стыковки с пересохшей глоткой страдальца.

В нос ударил едкий запах уксуса!

– Еще пи-и-ить, – жадная длань снова высунулась, цапнула вторую бутылку.

Я не сразу сообразила, что надо было выбить ее из руки пинком ноги. Замешкалась! Спохватилась, когда навстречу бутылке из-под пледа, как черепаха из панциря, полезла всклокоченная голова. Ударила ладонью по руке, но не остановила ее, только расплескала содержимое! Схватила бутылку за горлышко, мешая жаждущему присосаться к ней, рявкнула:

– Отдай!

– Последняя, что ли? – проснувшийся Холодов крепче вцепился в свою добычу.

– Не пей!

– А то козленочком стану? – пьяный дурень упорно тянул бутылку в рот.

Тогда я резко перевернула ее, и уксус вылился на уже вонючую постель.

– И сам не гам, и другому не дам! – обиженно констатировал Холодов и обессиленно откинулся на подушку.

Я выдернула из его разжавшейся руки бутылку и отнесла ее подальше – на стол в углу. Подрагивающими руками снова вытянула из кармана мобильный и позвонила Лазарчуку.

– В чем дело, до обеда же еще далеко? – бодрячком отозвался полковник, явно не ожидая ничего плохого.

– До поминального – два шага было, но я его спасла.

– Кого? – Лазарчук подобрался.

– Леонида Холодова, театрального художника, – объяснила я. – Он сейчас у себя в мастерской и в запое, я удачно застала его в момент борьбы с жестоким похмельем – он собирался махом выдуть бутылку столового уксуса. Думал, это вода. Одинаковые зеленые бутылки, открытые, рядком стояли у него под рукой. В одной была вода, во второй – уксус, в третьей… – я сбегала и понюхала. – … снова вода. Сомневаюсь, что он сам приготовил такой набор, хотя вы, конечно, так и подумали бы: допился мужик, перепутал воду с уксусом, несчастный случай…

– А какие основания думать иначе?