Само собой разумеется, что жертва мошенничества, совершенного при таких условиях, так мало симпатична, что правосудие очень редко делает ход жалобам этого сорта случайных мошенников, которые, будучи уверены, что завладели огромным сокровищем, придя домой, с лихорадочной поспешностью взламывают замок чемодана и находят там только свертки медяков и пачки акций и облигаций обанкротившихся обществ, имеющих цену десять — двадцать сантимов.

В шайке Катюсса или, вернее, среди великого множества всевозможных воров, которые время от времени обращались к Виктору Шевалье или Менегану, чтобы ликвидировать добычу воровства, я встречал, как уже говорил выше, людей, употреблявших все известные и малоизвестные способы присвоений чужой собственности; это было нечто вроде калейдоскопа всевозможных мошенничеств и всех видов воровства.

Были субъекты, выманивавшие по нескольку сот франков у простодушных людей обещаниями достать хорошее место. Это очень распространенный, но в то же время самый вульгарный способ мошенничества.

Другие продавали поддельные процентные бумаги неопытным служанкам, скопившим маленькие деньжонки. Были и профессиональные карманники.

Наконец, были и такие, которые спекулировали кладами; это классическое мошенничество, известное еще в начале нынешнего столетия. Тысячи тысяч газетных статей уже оповещали о нем мир, но оно все-таки удается, так как основано на бесчестной эксплуатации охотников нажить много денег, рискуя пустяками, в таких случаях люди готовы заключить договор даже с ворами, лишь бы получить крупный куш.

Первое мошенничество на почве легенд о кладах относится к началу нынешнего века, то есть ко времени испанских войн. Следовательно, это уже давно известная история о несчастном узнике, томящемся на гнилой соломе в темницах Мадрида, Барселоны или Валенсии и знающем от друзей, что лицо, к которому он обращается, честно и сострадательно, желает поделиться с ним скрытым сокровищем, так как сам он не может им воспользоваться.

Письмо обязательно оканчивается просьбой высылки нескольких сот франков на первые расходы.

С тех пор этот способ воровства варьировался на всевозможные злободневные мотивы.

После войны была сочинена легенда о бриллиантах императрицы, зарытых в Испании и стоящих от трех до четырех миллионов франков. Автор письма назывался слугой маркиза де Бассано, который поручил ему спрятать драгоценности императрицы, и он зарыл их в землю, а потом бежал.

Позднее появилась история о юной миллионерше-сиротке и недобросовестном опекуне.

Наконец, уже сравнительно недавно говорилось, будто банкир Масе-Берне признался, что до бегства зарыл в землю два или три миллиона…

Все письма такого рода неизбежно кончались так:

«Обладатель сокровища или тот, кто знает, где оно скрыто, находится в тюрьме и рассчитывает на благосклонное содействие лица, к кому обращается, чтобы отыскать это сокровище… Для этого необходимы лишь самые незначительные расходы…»

Всего курьезнее то, что эти письма с просьбами денег адресуются наудачу и имена адресатов просто выбираются из адресной книги.

Для этого рода операций так же, как и для американского воровства, необходимо располагать значительным оборотом капиталов, так как может случиться, что множество отправляемых писем останется без результата. Но, к счастью для мошенников, на свете еще много дураков.

В самом деле, первый долг всякого рассудительного человека, получив подобное послание, идти и передать его комиссару местного квартала, начальнику сыскной полиции или прямо судебному следователю.

Те, которые не желают иметь лишних хлопот, могут просто-напросто бросить в корзину письмо с маркой из Севильи или Барселоны.

Однако среди адресатов всегда находится два или три процента легковерных субъектов, которые, почуяв крупную добычу, посылают 400 и 500 франков по указанному адресу.

Мне случилось даже познакомиться с несколькими экземплярами таких простофиль, которые, попавшись на удочку этого классического мошенничества, приходили потом просить моего совета.

Я уже до такой степени привык к таким консультациям, что как только видел входившую в мой кабинет особу с письмом, на котором замечал испанскую марку, то тотчас же говорил:

— Я уже знаю, в чем дело, вы пришли по поводу «испанских похорон»? На своем жаргоне мошенники называют так все истории об испанских кладах… Чтобы избавиться от труда читать ваше письмо, я наперед скажу вам его содержание.

Потом, позвонив, я требовал, чтобы секретарь подал мне папку «с делами об испанских похоронах». Мне приносили даже не всю папку, так как это были такие увесистые пакеты, что потребовалось бы несколько человек, чтобы донести их.

В большинстве случаев посетитель оставлял мне письмо и благодарил, что я открыл ему глаза на мошенническую проделку. Однако обаяние наживы на наивные души иногда так сильно, что некоторые простаки, рассыпаясь передо мной в благодарностях, все-таки уносили с собой свои письма. Эти субъекты уже, наверное, становились жертвами мошенничества.

Небезынтересно заметить, что воры, организующие этого сорта проделки, напав на доверчивых субъектов, не ограничиваются первой получкой денег. Они отвечают, и переговоры завязываются. Жертву уверяют, что высланных четырехсот или пятисот франков мало и нужно еще немножко денег.

Наконец, его уведомляют, что решительный день наступил, он уезжает в Испанию, где должен получить подробный план местности и начать раскопки.

Сообщник таинственно встречает несчастного обманутого и ведет до дверей тюрьмы, где тот с замирающим сердцем остается ждать.

Проходит час, наконец сообщник появляется с пакетом в руках.

Он просто-напросто заходит в тюрьму, чтобы ее осмотреть, поговорить с директором или со сторожем и, натурально, еще до этого визита имел в кармане заготовленный пакет со знаменитыми планами, которые держит в руках при выходе из тюрьмы.

Само собой разумеется, он уступает планы недаром, иногда гонорар доходит до кругленькой суммы в 10 000 франков.

С наступлением ночи бедняга приступает к раскопкам в указанном месте. Он роет землю с усердием, достойным лучшей участи, и, понятно, ничего не находит.

Потом, когда он обращается к испанской полиции с просьбой разыскать вероломного сообщника, тот давным-давно уже успел скрыться, и несчастному не остается ничего больше, как возвратиться в Париж и рассказать о своих неудачах начальнику сыскной полиции.

Дела шайки Катюсса, вследствие многочисленности участников и совершенных преступлений, не могли быть сконцентрированы в один процесс.

Очень многие обвиняемые были разосланы по различным провинциальным судам.

Однако почтенный судебный следователь господин Понсе, с неутомимым усердием распутывавший нити этих хитросплетенных интриг и, как говорится, поседевший на этом деле, все-таки посадил на скамью подсудимых в сенском окружном суде восемнадцать человек, не считая тех, которые были судимы заочно.

Глава 11

Побег Менегана

Дело, выполненное господином Понсе, представлялось чрезвычайно трудным, так как все обвиняемые, само собой разумеется, лгали и увертывались напропалую. Они оперировали повсюду, и повсюду у них имелись сообщники — в Италии, в Англии, в Швейцарии, в Америке, одним словом, на всем земном шаре. Я знал одного из участников, который в настоящее время находился в Чили, а другого — на Яве.

Вот почему было крайне трудно точно определить ответственность каждого.

Быть может, только я один мог бы разграничить перед присяжными ответственность каждого участника, так как, благодаря моим бесчисленным путешествиям и подробным справкам моих агентов, я обстоятельно познакомился со всеми деталями дела, но, к сожалению, во время одной поездки в Лондон у меня очень серьезно разболелись глаза, и доктора предписали мне в продолжение нескольких недель не выходить из темной комнаты. Вот почему мне было решительно невозможно явиться в суд по вызову председателя, и ему пришлось ограничиться прочтением моих рапортов, а также рапортов моих агентов.

Впрочем, чуть было не случился один инцидент гораздо более серьезный, чем мое отсутствие, дело в том, что от суда мог ускользнуть один из главных персонажей этого исключительно интересного судебного представления. Керио, он же Менеган, был настоящим главарем шайки, так сказать, рычагом мошеннической ассоциации, хотя названа она была по имени Катюсса, — честь, вовсе им не заслуженная.

Впрочем, ведь и Америка, открытая Христофором Колумбом, называется не Колумбией, а в честь Америго Веспучио.

Керио, он же Менеган, был арестован в Англии сыщиком Гулье при обстоятельствах, о которых я говорил уже выше, и выдача этого преступника была обставлена немалыми затруднениями. Итак, Керио решительно не желал познакомиться с присяжными и предпочитал значиться на суде отсутствующим.

Это был один из тех энергичных и ловких людей, для которых тюрьмы не имеют тайн, он знал все те маленькие уловки, к которым прибегают заключенные для сношений между собой.

Между тем нынешние тюрьмы, как, например, Мазас, при всем их благоустройстве, имеют одно неудобство. Ватерклозеты, устроенные при каждой камере, служат всем тем, у которых не особенно деликатное обоняние, акустическими трубами.

Таким образом, Керио удалось вступить в переговоры с неким Мариусом Прево, которого он не знал и которому предстояло быть переведенным из Мазаса в Консьержери, так как оба должны были одновременно предстать перед судом присяжных.

В 10 часов утра тюремная карета, или «panier a Salade» — как их называют, — въехала на двор Мазаса, и сержант муниципальной гвардии, снабженный соответственными инструкциями, принял под расписку Менегана, Прево, о котором я уже упомянул, и еще несколько других, менее важных преступников.

Устройство этих «салатниц» всем известно: каждого узника запирают в узенькую клетушку, и посередине между двумя рядами этих одиночных камер оставлен длинный коридор.

В конце этого коридора становится сторож, который отвечает за сохранность своих узников.

Менеган и Прево занимали два смежных отделения, разделенные только узенькой перегородкой, и обвиняемые, повысив немного голос, могут обмениваться всевозможными признаниями, нисколько не опасаясь быть услышанными сержантом.

По всей вероятности, Менеган в сообщничестве с Прево уже давно обдумал все детали побега.

Он запасся нюхательным табаком, чтобы ослепить стража, кроме того, ему удалось, бог весть каким образом, добыть нож с длинным и крепким лезвием.

Было приблизительно половина одиннадцатого, когда тюремная карета выехала со двора и завернула за угол улицы Берси и Траверсьер; Менеган и Прево по предварительному уговору одновременно выбили тоненькие двери их камер и появились в проходе.

Сержант Люциони не успел опомниться от изумления, как был ослеплен горстью нюхательного табака, кинутого ему прямо в глаза. Тем временем как он ощупью искал сигнальную веревку, которая служит для сношения между кондуктором и кучером, точно в омнибусах, Менегану удалось с помощью ножа открыть дверцу экипажа.

Оба узника выпрыгнули на улицу, между тем как кондуктор продолжал протирать глаза, и кучер бесполезно терял время, тяжело спускаясь с козел. Тем временем Менеган и его товарищ бросились бежать по улице Траверсьер по направлению к Сене.

Однако тревога была поднята довольно быстро; полисмены и некоторые прохожие побежали догонять беглецов, которые значительно их опередили, в особенности Менеган, скоро совершенно скрывшийся из виду.

После четвертичасовой погони Прево был настигнут и снова водворен в Мазас.

В то время моя болезнь не совсем еще выяснилась, и хотя я сильно страдал глазами, но все-таки мог выйти в кабинет.

Первой моей догадкой, когда я узнал о побеге Менегана, было предположение, что он поспешил уехать в Остенде или в Лондон, где у него есть сообщники и, по всей вероятности, припрятаны деньги. Вот почему я решился послать двух агентов за границу, желая непременно, чтобы лучшее украшение шайки Катюсса не отсутствовало в коллекции.

Я уже собирался дать приказание Гулье ехать в Лондон, как вдруг ко мне вошел один из агентов и сказал:

— Господин начальник, что вы дадите тому, который укажет вам, где находится беглец?

Хотя ресурсы сыскной полиции очень ограниченны, но в таких случаях я бывал насколько возможно щедр. Я назначил сумму, и агент привел ко мне доносчика, утверждавшего, будто он знает из достоверного источника, что на следующее утро в одиннадцать часов Менеган придет в одну из улиц квартала Сен-Жорж, к винному торговцу, чтобы взять у него брюки.

Признаюсь, я едва мог верить, чтобы человек, преследуемый со всех сторон так, как этот Менеган, и которому стоило открыть первую попавшуюся газету, чтобы убедиться, сколько шума наделало его бегство, мог глупейших образом замешкаться из-за каких-то ничтожных брюк в том городе, где его знают почти все агенты.

Но так как в большинстве случаев действия преступников идут вразрез с логикой и здравым смыслом, я позаботился принять необходимые меры. По моему приказанию Жом, Гербен и еще третий агент, по имени Боб, отправились в место, указанное доносчиком.

Но улица была довольно пустынна, и Жом сделал следующее остроумное соображение: «Мы не можем оставаться здесь втроем, нам нельзя сделать и десяти шагов, не будучи замеченными… С какого бы конца улицы Менеган ни подошел, он увидит нас и улизнет».

По обыкновению, в экспедициях такого рода агенты скрываются под гостеприимную сень классических винных погребов, но на этой злополучной улице была только одна винная лавка, именно та, куда должен был прийти Менеган. К счастью, Жом, озираясь по сторонам, заметил парикмахерскую.

— Зайдем сюда, — сказал он, — и в ожидании станем бриться.

Один из агентов стал бриться, тем временем Жом и его товарищ не спускали глаз с винного погребка. Разумеется, Жом и его спутник находили массу предлогов уступать свою очередь другим клиентам парикмахера, которому все это показалось очень подозрительным, и он шепнул пару слов своему подмастерью, побежавшему за полисменами.

В ту минуту, когда в парикмахерскую входили два блюстителя порядка, Жом заметил Менегана, который шел, осторожно озираясь кругом. Нужен был опытный глаз Жома, чтобы узнать ловкого мошенника, который успел до неузнаваемости переменить свой внешний вид. Он остригся, выбрился, и лицо его было наполовину скрыто приподнятым воротником пальто.

Жом, расталкивая полисменов, бросился к Менегану, Вербен и Боб последовали за ним.

Со своей стороны, полисмены кинулись догонять моих агентов. Произошла невообразимая свалка, которой Менеган, наверное, воспользовался бы, если бы Жом, никогда не терявший присутствия духа, не догадался бы быстрым движением оборвать пояс панталон беглеца.

Менеган должен был остаться на месте, употребляя все свои усилия, чтобы остановить падение необходимой части костюма.

Наконец, дело разъяснилось, агенты назвались полисменам и обменялись рукопожатиями, только бедняга Менеган не разделял общего торжества. Его усадили в фиакр и торжественно привезли ко мне в сыскное отделение. Только тогда приунывший мошенник понял свою ошибку и объявил мне, что, в сущности, получил по заслугам, так как действительно с его стороны было слишком глупо оставаться в Париже из-за каких-то панталон, не стоивших и 15 франков, тогда как в его кармане было 50–60 франков, то есть сумма совершенно достаточная на поездку в Лондон. Он был заключен в тюрьму Консьержери и не мог уже уклониться от суда.

Несмотря на огромное число обвиняемых, которых пришлось разместить даже на скамье для представителей печати, процесс был очень банален и не представлял ожидавшегося интереса.

Подсудимые единодушно отрицали все факты, в которых их обвиняли. Всем хотелось разыгрывать роль невинных жертв, что, впрочем, было довольно трудно, ввиду их прошлого. Процесс прошел без всяких инцидентов.

Катюсс и Керио (он же Менеган) были приговорены к восьмилетней каторге.

Шамбон (он же Виктор Шевалье) и Прево, сообщник Менегана, за попытки к побегу были приговорены к шестилетней каторге. Большинство же подсудимых отделалось более или менее продолжительными сроками тюремного заключения.

Для философа, располагающего досугом и необходимым терпением для размышлений, участь многих из этих подсудимых могла бы представить бесспорный интерес. Например, Катюсс происходил из хорошей буржуазной семьи, оставившей ему небольшое состояние.

Менеган был удивительно типичным интернациональным авантюристом. Чтобы окончательно одурачить английское правосудие, ему не хватало только немножко более обстоятельного знания географии.

Глава 12

Шайка «черных фраков»

Бальзак, угадавший так много современных типов и наметивший их силуэты во многих своих бессмертных произведениях, Бальзак в своих «Тринадцати» как будто пророчески предсказал шайку чернофрачников и даже изобразил Жаноля де Вальнеза, моего клиента, обладавшего после Альмейера наиболее значительным дарованием к побегам.

Этот Жаноль также был до некоторой степени причастен к шайке Катюсса или, вернее, к масонскому обществу преступного мира, хотя он принадлежал к совсем особой категории бандитов.

Высокий, стройный, с тонкими черными бакенбардами, это был изящный молодой человек, немного томный и вялый на вид.

Впоследствии, когда мне пришлось делать обыск в его квартире, которую он занимал на бульваре Бюжо, то я нашел там что-то около 25 жилетов, 23 пар ботинок и 5 или 6 высоких серых шляп, которые начинали тогда входить в моду.

Жаноль посещал салоны в предместье Сент-Оноре и даже проник или, вернее, протерся в некоторые аристократические дома Сен-Жерменского предместья. Он разыгрывал светского молодого человека, а так как был недурен собой, очень любезен и всегда прекрасно одет, то ему удавалось внушать доверие, и его действительно считали, как он выдавал себя, графом де Марсан, виконтом де Вальнезом и пр. и пр.

Впрочем, не следует думать, что он становился завсегдатаем этих салонов, тем более что его образ действий редко позволял ему по несколько раз посещать один и тот же дом, так как после каждого вечера или обеда, на котором он присутствовал, хозяева неизбежно замечали исчезновение какой-нибудь ценной вещи. Иногда обнаруживался даже искусно сделанный взлом витрины.

Этот проходимец ловко обкрадывал богатые квартиры, и, когда ему случалось оставаться одному в комнате, он тотчас же пускал в ход маленькую никелированную отмычку, — настоящий шедевр изящества, — которую всегда носил в кармане фрака.

Этот Жаноль изобрел новый вид воровства, именно: опустошение свадебных корзин, то есть он крал бриллианты и драгоценности, которые по обыкновению выставляются напоказ в свадебной корзине в день заключения брачного контракта. Разумеется, у него нашлась масса подражателей, так что теперь на каждой богатой свадьбе присутствует агент сыскной полиции, одетый как один из приглашенных, и зорко наблюдает за выставленными напоказ драгоценностями.

Еще одна оригинальная подробность об этом элегантном мошеннике: его всегда видели не иначе как в перчатках и очень часто, будучи именно в белых перчатках, он работал своей отмычкой.

История этого светского вора очень проста. Еще в полку он был приговорен военным советником за воровство к тюремному заключению на год, потом, как только был выпущен на свободу, отправился в Руан и там опять попался в каком-то мошенничестве.

20 ноября 1885 г. руанский окружной суд приговорил его на полтора года в тюрьму. Отбыв наказание, он приехал в Париж, где ему удалось получить должность в одном банке, но, поступая на службу, он имел в виду не честный заработок, а легкий способ сбыта краденых процентных бумаг.

Он еще не знал тогда Менегана, но знал о существовании воровских банков в Лондоне, но его система обманывать бдительность патрона была очень курьезна. Чтобы подсунуть ему краденую бумагу, он всегда выбирал именно тот момент, когда банкир читал таблицы ценностей, подвергнутых запрещению.

Натурально хозяин, не сомневавшийся в своем служащем, вместо того чтобы дочитать таблицу до конца, прерывал чтение, брал бумагу, платил деньги и клал ее в кассу.

Однако эти проделки не могли долго продолжаться, и Жаноль исчез из банкирского дома, как только первая акция, проданная им и отнесенная на биржу, была объявлена подвергнутой запрещению.

С этого времени он начинает дебютировать на поприще взламывания замков, но это ремесло имеет много неудобств, а главное, те, которые им занимаются, часто подвергаются нескромному любопытству полиции.

В одну прекрасную ночь наш приятель Жаноль был задержан блюстителями порядка, так как его заметили пробиравшимся с большим подозрительным пакетом. Должно быть, в тот раз он оперировал не в белых перчатках, так как не ограничился несколькими ценными вещами, которые можно положить в карман.

Объяснения, данные им агентам, показались настолько неудовлетворительными, что его отправили в арестный дом, и скоро он предстал перед судебным следователем Донфером, которого поразил своей наглостью, объявив, что у него не было никакого пакета, когда его арестовали. Однако потом он прибег к избитой и давно известной версии, и это доказывает, что самые ловкие мошенники, когда попадаются, не всегда бывают блестящими и остроумными:

— Это некто Поль, ни фамилии, ни адреса которого я не знаю, передал мне этот пакет и попросил подержать его несколько минут.

Но если Жаноль не был очень красноречив в своих способах защиты, он отличился перед всеми своими коллегами высшего и низшего слоев преступного мира самым отважным побегом, какой только был на моей памяти.

Приведенный на допрос господина Донфера под конвоем традиционного стража из муниципальной гвардии, он вдруг сослался на сильную боль желудка и попросил позволения удалиться на минуту в отхожее место.

В то время кабинет следователя выходил окнами во внутренний двор Дворца правосудия.

Господин Донфер терпеливо ожидал своего клиента, когда случайно заметил пару человеческих ног, шагавших по кровельному желобу перед его окном.

— Гм, — сказал он своему письмоводителю, — эти кровельщики удивительно отважный народ!

Между тем время шло, и господин Донфер начал недоумевать, почему обвиняемый так долго не показывается. Письмо-водитель отправился навести справки и нашел муниципального стража, меланхолически караулившего у дверей кабинета уединения.

— Ну, что же ваш Жаноль? — спросил письмоводитель.

— Он там… — ответил страж. Потом, постучавшись в дверь, он крикнул: — Эй, любезный, нужно немножко поторопиться, господин следователь ждет вас.

Само собой разумеется, ответа не последовало.

Заподозрив недоброе, он опять принялся стучать, но дверь была заперта с внутренней стороны, тогда гвардеец приналег могучим плечом и вышиб дверь.

Понятно, там никого не оказалось, зато форточка была открыта. Через это отверстие Жаноль давно уже пробрался на кровлю Дворца правосудия, и это его ноги видел судебный следователь из своего окна.

Господин Донфер получил известие о своем клиенте только на следующий день, когда, придя в суд, нашел на письменном столе письмо следующего содержания:

«Господину Донферу, судебному следователю.

Милостивый государь.

Я спокойно провел ночь в одном из лучших парижских отелей, но покидаю этот город, воздух которого может быть для меня неблагоприятным, и передаю это письмо одному моему другу, который отправит его на почту, когда я буду уже в безопасности. Когда вы получите эти строки, мне уже нечего будет опасаться ваших самых пронырливых ищеек.

Однако прежде, чем покинуть Францию, быть может надолго, позвольте мне объяснить вам все подробности моего побега с такой же точностью, как если бы я находился в вашем кабинете, сопровождаемый несчастным Пондором, который выпустил меня из окна. Прежде всего, я должен сказать вам по этому поводу, что, когда вылез из форточки, мне пришлось пройти по наружному карнизу расстояние приблизительно 50 метров.

Отсюда я спустился в квартиру главного сторожа, жена которого находилась в соседней комнате, с этой почтенной особой я играл несколько минут в прятки, однако в конце концов мне удалось достичь двери на лестницу. Там, не зная, в какую сторону пойти, я спросил сторожа и благополучно достиг выхода. Потом я нанял фиакр, кстати сказать, за пять франков в один конец, тогда как в моем кармане было только сорок сантимов, и четверть часа спустя после моего побега я находился уже в безопасном месте.

Мне очень жаль, что я лишил вас удовольствия заниматься моими частными делами, но что делать — каждый сам за себя, а Бог за всех…

Надеюсь, что мне не придется больше подписываться под вашими протоколами, которые так пахнут плесенью.

В надежде никогда не встретиться с вами при исполнении ваших служебных обязанностей, прошу принять уверения в моей неизменной преданности.

Жаноль де Вальнез де Жолли, граф де Мерсан, он же Родерер, виконт де Жоншери, предводитель шайки „черных фраков“».

Конечно, сыскной полиции было поручено разыскать беглеца, но в этих розысках ей не так везло, как при розысках Менегана, и Жаноль де Вальнез подал о себе весть только год спустя, прислав в редакцию газеты «Фигаро» кожаный футляр из-под шляпы, заключающий несколько старых монет, портсигар и кусочки золота от сломанных оправ. Под этим хламом была найдена записка следующего содержания:

«Просят передать эти вещи их бывшим владельцам: графине В., улица…, графу F., бульвар…, виконту Z., улица…» и др.

Действительно, у всех этих лиц были совершены кражи.

Розыски анонимного автора записки привели лишь к заочному осуждению одного мелкого мошенника только на том основании, что в его прошлом имелись аналогичные поступки.

Но впоследствии, когда ему пришлось искупать заочный приговор, выяснилось, что в то время, когда были совершены все эти кражи, он находился в Австрии и был арестован за другие преступления.

Спустя несколько недель господин Маньяр, издатель «Фигаро», получил письмо, написанное тем же почерком и заключающее духовное завещание, похищенное у графини Р. Впрочем, кроме этого завещания у нее было похищено драгоценностей на 50 000 франков. Вот это странное послание:

«Господин редактор!

Месяц тому назад вы были так предупредительны, что передали законным владельцам вещи, находившиеся в достопамятной картонке и врученные вам одним почтенным овернцем.

Теперь я опять прибегаю к вашему содействию и покорнейше прошу передать графине Р. мой нижайший поклон и это духовное завещание.

Шайка „черных фраков\" будет существовать вечно, так как среда, в которой вращаются ее участники, недоступна для грубых вульгарных полицейских сыщиков, которые вербуются из низшего класса общества и могут задерживать только тех, кто глупее или трусливее их.

Если эти факты интересуют вас, я с удовольствием уведомлю вас о других моих приключениях».

Хотя письмо это не было подписано, я без труда угадал, кто его автор. Слова «шайка „черных фраков\"» тотчас же напомнили мне беглеца Жаноля. Я сличил почерк этого письма с тем, которым было написано письмо Донферу. Оказалось, что эти письма написаны одной и той же рукой. Итак, Жаноль был виновником всех тех краж, которыми он так необдуманно хвастал в корреспонденциях к издателю «Фигаро».

Однако нужна была дьявольская ловкость, чтобы отыскать Жаноля. Напрасно мои агенты рыскали по всему Парижу, они нигде не могли его найти. На это была вполне уважительная причина, потому что в то время Жаноль, подобно Альмейеру, благодушенствовал на нормандском берегу в обществе одной хорошенькой женщины, которую обворожил своими аристократическими манерами и титулом граф де Марсан. Эта несчастная дамочка ни за что не поверила бы, что щедрый влюбленный, который дарил ей такие роскошные драгоценности, украл их у графини Р.

Одиссея Жаноля в Трувиле и в Канне могла бы дать неисчерпаемый материал для современных водевилистов, если бы они пожелали взять труд заняться немножко ее изучением.

Этот авантюрист так же, как и Альмейер, раздавал щедрые подачки «на чаек» во всех городах, которые он посещал, но мнимый вельможа в один прекрасный день самым глупейшим образом попался на кровле одного дома в Канне. В нем было очень много общего с его достойным предком Картушем. Этот светский элегантный мошенник, возвращавший через «Фигаро» маркизам и герцогиням фамильные завещания, умел карабкаться по крышам, как истый акробат.

Жаноль был преисполнен доброжелательства к Сен-Жерменскому предместью. Когда он оперировал в аристократических домах, он брал только деньги и возвращал фамильные бумаги. Картуш питал такие же почтительные чувства к привилегированному классу. Однажды, ограбив кардинала, он жестоко наказал одного из участников шайки, дерзнувшего заподозрить, что молоденький секретарь кардинала — девица, переодетая в рясу. «Вот тебе наука, чтобы ты не забывал относиться с уважением к нашему высокочтимому духовенству», — сказал он, награждая здоровенным подзатыльником неосторожного товарища. Жаноль принадлежал к той же школе воров, и если он не выказывал по отношению к епископам такого же уважения, как Картуш, то только потому, что ему ни разу не представилось случая ограбить кого-нибудь из особ клерикального мира.

Однако вот каким образом нам удалось его задержать.

В августе 1888 года одна очень богатая обитательница Канн, возвратясь к себе, увидела какого-то субъекта с отмычкой в руках.

Госпожа Ж. подняла тревогу, злоумышленник убежал, полицейские агенты бросились за ним в погоню и после долгих поисков заметили беглеца, спрятавшегося за трубой соседнего дома.

Тогда вытребовали пожарную команду с насосами и в течение нескольких часов продолжалась чисто эпическая облава на кровлях мирного городка Канн. Жаноль, так как это был он, бегал по карнизам с ловкостью белки, перепрыгивал с крыши на крышу, с искусством, которому позавидовал бы любой акробат, и во время этих гимнастических упражнений рассеивал по крышам свою знаменитую отмычку, связку поддельных ключей, маленькие ножницы, револьвер и открытый нож…

Отсюда следует, что между светским вором и вором-убийцей нет большой разницы. Часто все зависит только от случая и от настроения злоумышленника.

Если бы Жаноль вместо того, чтобы затратить столько энергии на свою фантастическую прогулку по крышам, встретил бы агентов и жандармов в доме ограбленной дамы, то весьма вероятно, что он не выбросил бы нож и револьвер в окно, а, наверное, воспользовался бы ими. Вот таким-то образом воры становятся убийцами, и этот переход совершается с удивительной легкостью.

Наконец, Жаноль, перепрыгивая с одной крыши на другую, оступился и упал на мостовую с высоты двенадцати метров. Честный человек от такого падения расшибся бы насмерть, Жаноля же нашли немножко ошеломленным и даже не контуженным.

Пюмещенный в каннскую тюрьму, Жаноль очень скоро оправился от этого сильного потрясения, и когда предстал на допросе перед прокурором республики, то назвался Жоли и заявил, что сделался жертвой возмутительнейшей юридической ошибки:

— Я зашел к госпоже Ж. только для того, чтобы спросить, не отдаст ли она внаем своей квартиры, а она подняла тревогу и закричала: «Воры! Воры!» — я испугался и убежал на крышу.

Таково было объяснение, данное этим беззастенчивым мошенником.

— Извините, — заметил прокурор, — таким способом может убежать только человек, у которого нечиста совесть.

— О, — непринужденно возразил наш герой, — неужели судьи не знают известной народной поговорки: «Когда вас обвинят в похищении башни с собора Нотр-Дам, то самое лучшее — поскорей убежать».

Жаноль с удивительной настойчивостью утверждал, что все предметы, рассеянные им на крышах, не принадлежали ему.

В его чемодане было найдено метрическое свидетельство на имя Жоли, но когда местные газеты заговорили о его сенсационном аресте, нашелся некий Жоли из Лезие, который уведомил суд, что воры, ограбившие его дом, унесли не только деньги и драгоценности, но и метрическое свидетельство.

Тогда мошенник имел неосторожность заявить, что настоящее его имя — граф Родольф де Марсан, а так как в каннский суд поступило множество жалоб на некоего субъекта, называвшего себя графом де Марсан, то таким образом удалось открыть бесчисленные кражи и дерзкие взломы, совершенные Жанолем во всех отелях южного побережья.

Но узник, томившийся на соломе каннской темницы, не был вульгарным мошенником, покорно склоняющимся перед судьбой и принимающим то, что ей заблагорассудится послать. Тот, кто рискнул на отважный побег по кровельным карнизам, должен был вторично попытать счастье.

Необходимо заметить, что каннская тюрьма находится под солидной охраной, а следователи, ввиду гимнастических способностей узника, решились сами приезжать в тюрьму и допрашивать его в его же камере, вот почему Жаноль стал придумывать новое средство.

Среди сторожей, поочередно дежуривших в его отделении, был один очень честный человек, имевший простоватый, почти глупый вид. Жаноль сосредоточил на нем все свои упования.

— Вот человек, которого нетрудно будет подкупить… — думал он.

Тогда он начал с ним заговаривать и в один прекрасный день спросил, не хочет ли он получить большую сумму денег за то, чтобы помочь его побегу.

В обществе почти не знают, как много профессиональной честности, прямоты и преданности долгу у этих скромных слуг родины, простых тюремных сторожей, которые в провинции получают от восьмисот до девятисот франков в год и которых никакие денежные посулы не могут соблазнить.

Теперь так много говорят о современной продажности, что, мне кажется, не мешает отметить профессиональную честность этих скромных тружеников.

Итак, сторож с негодованием отверг предложение Жаноля и поспешил предупредить следователя и тюремного надзирателя.

Последние сочли необходимым воспользоваться случаем, чтобы узнать о личности узника, а также его сообщников. Сторожу были даны особые инструкции. На следующее утро Жаноль был в восторге, когда увидел, что тюремный сторож приветливо ему улыбается и, точно совершенно забыв о вчерашнем рассказе, осведомляется об его здоровье и спрашивает, нет ли у него друзей, которые захотели бы о нем позаботиться.

Жаноль уже сообразил, что выиграл партию.

— О, да, — сказал он, — кстати, вот письмо, которое я написал к господину Т., одному старьевщику в Париже. Я прошу его передать вам три тысячи франков. Это все, что я имею в настоящее время.

— Хорошо, сударь, — сказал сторож, — я отправлю это письмо на почту, а потом мы увидим…

Понятно, он отнес письмо к своему начальнику, а тот передал его судебному следователю, что привело просто-напросто к аресту старьевщика.

Газеты заговорили обо всем этом, я прочел подробности ареста и попытки бегства неизвестного узника, и мне было вовсе не трудно узнать старого знакомца.

— Ба! Это мой Жаноль! — тотчас же решил я.

Я отправился в Канн, и когда тюремный надзиратель показал мне письмо заключенного к парижскому старьевщику, я сразу узнал знакомый почерк, которым были написаны дерзкое письмо беглеца Жаноля к своему судебному следователю, а также послания к редактору «Фигаро».

— Полно, не отрицайте, вы Жаноль, — сказал я мнимому графу де Марсан, — и вот доказательство: вы подписались в письме к Донферу — «Жаноль, граф де Марсан и пр.»…

— Я решительно не понимаю, что вы хотите сказать, — очень спокойно возразил заключенный, — я в жизнь свою никого не обокрал…

Однако этот апломб нисколько не поколебал моей уверенности.

Со всеми предосторожностями, приличными случаю, я повез узника в Париж.

Дорогой Жаноль вел себя почти нахально, он все время подсмеивался надо мной и говорил:

— Ах, господин начальник полиции, вы попали пальцем в небо, я вовсе не Жаноль.

— Полно, милейший, — возражал я, — к чему вам послужат все эти отпирательства? Ведь вы отлично знаете, что, по приезде в Париж, вам не миновать антропометрического отделения.

Но Жаноль продолжал улыбаться и пожимать плечами.

— Мне совершенно безразлично, так как раньше я никогда не был арестован!

Потом он продолжал тоном светского человека, который очень рад, что нашел тему для разговора:

— В самом деле, какое удивительное изобретение — антропометрическое измерение. Несколько дней тому назад я читал в какой-то газете, в «Тан» или в «Фигаро», не помню хорошенько, превосходную статью о господине Бертильоне. Бесспорно, это замечательный человек, который оказывает незаменимые услуги обществу и правосудию.

Можно только недоумевать, как люди интеллигентные, вроде этого Жаноля, осмеливаются так нагло отпираться вплоть до последней минуты, отлично зная, что их ложь будет изобличена. Впрочем, я, кажется, уже указывал на эту живучесть надежды в сердцах обвиняемых.

— Что делать, господин Горон, — говорил мне Гатин, которого я арестовал в Анжере, — всегда надеешься, что как-нибудь удастся вывернуться.

Да, все мошенники, воры и убийцы надеются до последней минуты на наивность полиции, судей, а также на помощь случая.

— Это правда, господин Горон, — говорил мне впоследствии Жанон, когда я напомнил ему ту маленькую комедию, которую он разыгрывал в поезде железной дороги, — всегда можно надеяться на какое-нибудь неожиданное событие, которое изменит положение вещей; например, поезд может сойти с рельсов… Случится какая-нибудь катастрофа, наконец, светопреставление…

Впрочем, весь апломб Жаноля совершенно исчез на лестнице, ведущей в антропометрическое отделение…

— Право, не стоит измерять меня вторично, — сказал он, — признаюсь — это я!

Сколько раз мне приходилось видеть, как самые смелые мошенники робели на этой винтовой лестнице в башню Пуантю. Почему же они сдавались, именно здесь, не дождавшись, пока антропометрия разобьет их уверения? Это очень просто. Вопрос самолюбия. Они не хотят доставить торжества полиции, не хотят, чтобы господин Бертильон победоносно изобличил их, представить предательские измерения.

Однако Жаноля вторично измерили и вторично сняли его фотографию. Измерения и фотография были признаны во всех отношениях соответствующими снятым с некоего Жаноля, бежавшего в 1887 году.

Само собой разумеется, столь важный пленник был подвергнут исключительно строгому надзору. При нем постоянно находились четыре агента, приставленные к его особе и сопровождавшие его в сыскное отделение, где я лично снимал с него допросы, нуждаясь в точном восстановлении всех деталей фантастических похождений этого мошенника.

В один прекрасный день Жаноль с тремя своими телохранителями ожидал очереди в большой зал, находившийся в первом этаже сыскного отделения и выходивший окнами на площадь Дофин. Дело происходило летом, день был очень жаркий, и окна были открыты.

Никто не обращал на это внимания, тем более что окна были на высоте нескольких метров над землей, и, несмотря на прошлое Жаноля, никто из агентов не считал его способным на столь опасный прыжок. Жаноль спокойно разговаривал, обмахиваясь платком и утирая пот со лба, с видом человека, совершенно изнемогавшего от жары.

Вдруг, поразительно ловким прыжком, какие редко удаются даже самым знаменитым акробатам, он перепрыгнул через агента и выскочил в окно на площадь Дофин, где твердо встал на ноги как ни в чем не бывало.

Однако, на его несчастье, в числе агентов находился один, почти столь же ловкий и, наверное, столь же смелый, который, недолго думая, последовал за пленником тою же дорогой…

Его поймали около памятника Генриху IV, после ожесточенной погони или, вернее, настоящей облавы, в которой приняли участие даже посторонние лица, проходившие в то время по Новому Мосту.

Жаноля привели ко мне в довольно плачевном виде.

Агент, бросившийся за ним из окна, до того вспылил, что, настигнув беглеца, порядком поколотил его. По приказанию префекта я должен был наложить дисциплинарное взыскание на этого несчастного, который провинился лишь тем, что поддался чувству гнева, вполне понятному во всяком другом человеке, но непростительному в полицейском агенте.

Я постарался также объяснить ему, что, в сущности, если его долг состоял в том, чтобы хорошенько охранять узника, то естественное право последнего было стараться всеми силами ускользнуть из-под его надзора.

Жаноль заявил себя еще одним подвигом, но только уже в ином роде.

Однажды, когда он находился в кабинете судебного следователя для очной ставки с другим заключенным, на столе лежало опечатанное портмоне с 85 франками. После очной ставки хватились портмоне, но оно исчезло бесследно. В кабинете следователя находились еще оба заключенных, их обыскали, кошелек оказался в кармане Жаноля, но он был пуст! Что сталось с 85 франками — никто никогда не узнал, осталось также тайной, в какой потайной уголок своего существа этот престидижитатор сумел их спрятать.

Эта маленькая кража была просто шалостью. Жаноль еще раз пытался бежать, но над ним тяготел злой рок, и только самые пустяки помешали осуществлению его плана.

По заведенному обыкновению, незадолго до разбора дела на суде, обвиняемого перевели в тюрьму Консьержери, где, кстати сказать, побеги очень нелегки, как и сношения с внешним миром. К тому же за ним был назначен строгий надзор, и в его камеру поместили еще двух других заключенных…

Между тем в один прекрасный вечер Жанолю удалось выйти из камеры, и его застали в ту минуту, когда он пытался открыть прекрасно сделанным деревянным ключом маленькую калитку, выходившую из Консьержери на двор арестного дома.

Как он раздобыл ключ — осталось тайной. Сначала заподозрили сторожей, но, насколько я помню, следствие выяснило их полную невиновность.

Этот удивительный человек, обладавший гениальными престидижитаторскими способностями и, без сомнения, значительно опередивший знаменитого Лятуда, умудрялся лучше, чем кто-либо из заключенных, поддерживать переписку с друзьями.

Бесспорно, что они были его таинственными покровителями, влияние которых можно проследить во всех его попытках бегства.

Итак, Жаноль один предстал перед судом присяжных и в течение трех дней, пока длился его процесс, вел себя несносно, он, с редким нахальством, заводил бессмысленные споры и пререкания, однако от этого он ничего не выиграл и его процесс сделался ничуть не интереснее.

Я припоминаю только один удачный его ответ. Когда Шарье, преемник Фише, вызванный в качестве эксперта на суд, высказал, что знаменитая отмычка Жаноля, — эта прелестная игрушка из закаленной стали, прочная, легонькая, удобная, — вполне приходится ко всем взломам в дверях, комодах и конторках, сделанным вором, оперировавшим в белых перчатках.

— О! — воскликнул Жаноль. — Господа эксперты воображают себя очень проницательными, а потому беспрестанно вводят правосудие в заблуждение.

Вот и все. Прения закончились скучной болтовней свидетелей. Но когда присяжные после совещания возвратились в залу и прочли обвинительный вердикт, в Жаноле вдруг проявился светский человек.

Он поднялся со своей скамьи, корректно поклонился и, обращаясь к присяжным, сказал:

— Я намерен поблагодарить господ присяжных заседателей за то, что они не нашли смягчающих вину обстоятельств. Меня приговорили бы к тюремному заключению, а я именно этого не хотел, я предпочитаю идти на каторгу. Вот почему, господа присяжные, я бесконечно вам признателен.

Затем, когда суд, на основании вердикта присяжных, формулировал приговор, — двадцать лет каторги, — и когда председатель обратился к подсудимому с традиционной фразой: «Обвиняемый, вам предоставляется трехдневный срок на подачу кассационной жалобы», Жаноль пожал плечами с чисто бульварной непринужденностью.

— Обжаловать ваше решение? — воскликнул он. — Что за вздор! Я сам положу резолюцию…

Он громко хохотал тем временем, как жандармы уводили его, а на следующий день газеты, передавая отчет судебного заседания, добавляли:

«Очевидно, у него уже готов план бегства; за ним нужно очень и очень наблюдать, так как теперь он вполне способен привести свой план в исполнение».

Однако осуждение, разразившись над Жанолем, по-видимому, прервало линию его удач; он, так же как и другие, спокойно отправился на каторгу, а суровая дисциплина, наверное, укоротила его страсть к побегам.

Жаноль сделался обыкновенным каторжником.

Глава 13

Разбойники больших дорог

Шайка Катюсса имела своих представителей во всех слоях общества; Жаноль, этот элегантный вор в белых перчатках и черном фраке, был, так сказать, представителем светского элемента; Гризон, о котором я намерен теперь поговорить, принадлежал к низшим слоям преступной среды и вполне олицетворял тип бандита с больших дорог.

Этот Гризон во главе шайки отчаянных головорезов в продолжение нескольких месяцев терроризировал Понтмонское предместье; специальностью шайки были ночные грабежи и вооруженные нападения.

Вся северо-западная окраина Парижа долгое время страдала от этих опасных бандитов.

С револьверами в руках они врывались в дома мирных граждан, останавливали среди белого дня прохожих на дороге и встречали жандармов дружными залпами выстрелов.

Гризон, которому едва исполнилось двадцать два года, был наделен замечательной физической силой, а также редкой энергией.

У него была дуэль, оставшаяся памятной в Монмартре и в Шанель. Он дрался с не менее известным Алорто, отейльским убийцей и сообщником Селлера. Ссора вспыхнула между ними из-за первенства; оба претендовали на титул главаря шапельских воров; однажды в каком-то кабаке они выхватили ножи и на глазах товарищей устроили кровавый поединок. На рассвете Алорто был поднят агентами в бесчувственном состоянии. На его теле оказалось восемь глубоких ран, нанесенных ножом.

Можно представить себе, каким авторитетом пользовался такой субъект, как Гризон, среди преступного мира и как ему повиновались.

Арест этого человека стоил невероятных усилий агентам сыскной полиции. Инспектор Гальярд с револьвером в руках и с помощью нескольких агентов только после отчаянной схватки мог задержать его.

Гризон предстал перед судом присяжных и был приговорен к пожизненной каторге за вооруженные грабежи, за покушения на убийства и прочее и прочее, всех его громких подвигов не перечтешь! Однако ему не пришлось отправиться в одиночное заключение, где он должен был ожидать отъезда в Гвиану, — его счеты с правосудием не совсем еще были покончены. Он оказался скомпрометированным в одном новом деле, и его оставили, чтобы добиться хотя бы некоторых разъяснений насчет его сообщников. Вот почему его раза два в неделю возили из тюрьмы Гранд-Рокет, где он был помещен, во Дворец правосудия на допросы к следователю, господину Бедоре. В один прекрасный день его привезли и, по обыкновению, оставили ждать в знаменитой «мышеловке». Он был необычайно тих и спокоен; надзор за ним поручили одному молодому и неопытному жандарму, которого он скоро подкупил прочувствованными речами о своем раскаянии и о злой судьбе, преследующей его.

Около пяти часов страж, получив приказание, повел его в коридор, и они сели против кабинета следователя и в ожидании продолжали мирно беседовать.

— Ах, — со вздохом сказал Гризон, — сегодня мне придется поститься. Когда меня привезут назад, часть обеда уже пройдет, и я останусь не евши. Вот если бы вы были так добры, господин жандарм, и поторопили немножко господина следователя, напомнив ему о моем существовании и…

До наивности добродушный страж поднялся, приоткрыл дверь в кабинет господина Бедоре и несколько секунд совещался с ним насчет узника.

— Ну, хорошо, — сказал следователь, — введите его сейчас.

Жандарм обернулся к Гризону, но того уже и след простыл.

— Господин следователь, он ушел, — пролепетал несчастный, рыдая, опускаясь на опустевшую скамейку.

Тем временем Гризон быстро достиг лестницы, бегом спустился с нее, миновал двор и вышел из больших ворот Дворца правосудия.

Очутившись на бульваре, он сбил с ног какого-то старика, тот поднял крик, на шум собралась толпа и окружила их обоих, но Гризон, понимая опасность положения, своими здоровенными кулаками расчистил себе путь и со всех ног бросился бежать к Цветочной набережной. Жандарм, оправившись от первого потрясения, поспешил уведомить дежурных постовых при Дворце правосудия, и вот все имевшиеся налицо муниципальные гвардейцы бросились в погоню за беглецом, обыскали все соседние улицы, но старания их остались тщетны. Гризон точно в воду канул.

Сыскной полиции еще раз пришлось ловить этого молодца.

Гризон был одним из тех упрямцев, которые никогда не покидают Париж, он принадлежал к тем интернациональным мошенникам, подобно Менегану, для которых всегда готово убежище в Лондоне или в Брюсселе.

Я призвал трех агентов — Треарта, Латриля и Бланше, которые могли в случае надобности отправиться на поиски в самые мрачные трущобы шпаны. Латриль был один из тех агентов, которым удалось задержать Рибо и Жантру, убийц с улицы Бонапарта, никто лучше его не умел ассимилироваться с профессиональными ворами и грабителями.

Спустя несколько дней после побега Гризона ночные нападения и вооруженные грабежи снова возобновлялись в Понтийском округе, было очевидно, что этот Фра-Дьаволо организовал в местности его прежних подвигов новую шайку, столь же отважную и опасную, как прежняя. По справкам моих агентов, бандиты главным образом сосредоточили свою деятельность в Монмартре, Шанели, Понтие и Сент-Уен. После двухнедельного терпеливого выслеживания удалось напасть на след Гризона, его видели во всех подозрительных кабачках по соседству с укреплениями. В продолжение трех дней за ним следили шаг за шагом по всем притонам и кабакам.

Наконец, в один прекрасный июньский день три моих агента узнали главаря понтийской шайки, пьянствовавшего в компании семи или восьми таких же, как и он, негодяев, в одном подозрительном кабаке, за укреплениями в военном районе, поблизости от Сент-Уен.

Этот кабак, хорошо известный полиции, носит на жаргоне мошенников оригинальное прозвище «Коробка вора». Три агента колебались с минуту относительно решения, которое им следует предпринять, они знали, с какими отчаянными негодяями имеют дело, эти люди никогда не поцеремонятся пустить в ход оружие, а трое против восьмерых была слишком неравная партия; наконец, если бы им не удалось сразу задержать Гризона, то разбойник, наверное, убежал бы в поле, а о погоне по деревенским дебрям нечего было и думать. Вот почему было решено послать за подкреплением. Тем временем как Треарт и Латриль остались на страже, наблюдая за всеми выходами из кабака, Бланше побежал в ближайший полицейский пост на улице Моркаде и скоро вернулся с четырьмя полисменами, которые, обнажив сабли, стали у дверей дома.

Тогда произошла сцена, ужаснее которой не придумал бы ни один сочинитель мелодрам.

Тем временем как полисмены становятся на стражу, три моих агента быстро входят в «Коробку вора» и моментально бросаются на Гризона, но тот уже заметил агентов и, отскочив в сторону, хватает из кармана револьвер и стреляет почти в упор. Со своей стороны его товарищи, оправившись от первого изумления, также берутся за оружие. И вот, в грязной и узенькой каморке в продолжение нескольких минут происходит ожесточенная перестрелка.

Один из моих агентов был ранен в руку, у другого пуля сорвала шляпу с головы.

Тем временем Гризон, уже истративший все шесть зарядов своего револьвера, схватил нож с широким лезвием и длиной в двадцать сантиметров. С помощью этого ножа он расчистил себе дорогу до окна, из которого выпрыгнул и скрылся среди пустырей.

Но агент Треарт выпрыгнул вслед за ним и, видя, что не может догнать беглеца, послал ему вслед меткую пулю.

Гризон упал, так как пуля попала ему в правую икру. Агент подбежал и хотел уже схватить бандита, но тот приподнялся, и в руке его сверкнул нож.

— Брось нож! — крикнул Треарт, направляя на него дуло револьвера. — Или я раздроблю тебе башку!

Агент сказал это с такой угрозой и так авторитетно, что Гризон, поколебавшись с минуту, бросил нож и сам протянул руки, чтобы их связали.

Тем временем как происходила эта сцена, полисмены ловили остальных участников шайки.

Гризона крепко связали и привели ко мне в сыскное отделение.

— Ну, — сказал он, входя, — где этот Горон? Пустите меня к нему, я исколочу его до полусмерти!

Однако всем этим угрозам и фанфаронству скоро наступил конец. Гризон сильно страдал от раны, так как пуля застряла у него в ноге. Хотели послать за доктором, но он воспротивился.

— Это вы меня начинили, — сказал он, обращаясь к Треарту, — так вы и вынимайте начинку…

Тогда Треарт взял перочинный нож и довольно ловко извлек пулю. Гризон остался вполне удовлетворенным и только тогда позволил полицейскому врачу перевязать рану.

Кстати сказать, он и одного дня не был болен и вскоре затем вновь предстал на суд, где был вторично осужден на пожизненную каторгу. Кажется, это единственный случай, когда в течение одной сессии на одного и того же человека обрушилось два приговора на пожизненную каторгу.

Гризон также не убежал с каторги.

Замечательно, что большинство преступников, наделавших много шума и стяжавших громкую славу своими похождениями, становятся самыми заурядными каторжниками, и ни одному из тех, которые приехали в Каэнцу с легендарным прошлым, не удалось оттуда бежать.

Я присутствовал еще при другом столь же бурном аресте, и бандит, которого задержали мои агенты и я, был такой же смелый и опасный молодец, как и Гризон.

После тщательно наведенных моими агентами справок, я узнал, что некий Годар и его шайка опасных грабителей, недавно обокравших один ювелирный магазин в Сент-Антуанском предместье, скрывается в маленьком отеле на улице Траверсьер.

Я лично знал, что пять или шесть негодяев, сообщники Годара, живущие вместе с ним, спят не иначе как имея под рукой заряженный револьвер или нож. Вот почему, ввиду возможной кровавой битвы, я принял все предосторожности.

На рассвете, в пятом часу утра, я прибыл с достаточным числом вооруженных агентов, причем мы вышли из экипажей, не доезжая до указанного дома, чтобы шумом не привлечь внимания бандитов.

На улице я оставил агента Жироде и еще нескольких его товарищей со строгим приказанием, в случае если преступники будут вынуждены взяться за оружие, то чтобы они стреляли не иначе как в воздух.

Потом, вместе с Росиньолем и остальным отрядом агентов, я вошел в отель и постучал в дверь комнаты, в которой находились Годар и его товарищи.

— Именем закона откройте! — крикнул я изо всех сил.

Так как в ответе мы услышали только проклятие, агенты выбили дверь, но, к счастью, не особенно быстро, потому что первый залп револьверных выстрелов в нас не попал.

Все первые пули Годара и его товарищей впились в деревянную доску двери.

Наконец, дверь поддалась нашим усилиям, и мы вошли. И вот, разбойники, за минуту перед тем хорохорившиеся, вдруг побросали оружие и сдались.

Только Годар выскочил из окна и каким-то чудом ухватился за водосточную трубу, по которой стал взбираться на крышу.

В эту минуту Жироде и его товарищи, увидя человека, взбиравшегося на крышу, вспомнили о моем приказании стрелять в воздух… И Годар получил две пули в мягкие задние части!

Однако это, по-видимому, не особенно его стесняло, потому что на все приглашения сдаться он отвечал шаловливонахальным жестом парижского гимена.

Тогда Росиньоль, с отвагой бывшего зуава, идущего на приступ, взобрался на крышу и бросился на бандита, который, заметив открытое слуховое окно, вскочил на чердак.