— Теперь целуй пыль земли, — продолжал Петр, все более возвышая голос.

Стражник поцеловал пыль земли.

— Я еще поговорю с тобой, прислужник, — посулилПетр, уже не спеша и с достоинством поднимаясь по лестнице. Довольно было косого взгляда, чтоб убедиться — охранники на Дворе блаженства уже не ухмыляются скотски-наглой усмешкой, а таращат на него округлившиеся глаза изумленных телят и уже не слоняются по двору, а застыли на месте, словно пораженные нежданным явлением двухвостой кометы. Это были пустяки, абсолютная чепуха в сравнении с теми трудностями, которые — как он понимал — ему предстояло преодолеть, но Петр обрадовался, настроение его улучшилось, прибавилось уверенности в себе.

Однако его подстерегала новая неожиданность. Не освещенная сейчас парадная лестница подводила к сложному переплетению не менее темных коридорчиков и комнатушек, проходов, ступенек и ниш. Миновав четыре Залы Сокровищ, запертых на замок, ибо входить туда имел право лишь сам султан и высокопоставленные лица — все они теперь заседали на совещании, — Петр очутился в лабиринте бессмысленных архитектурных затей и просчетов, плодившихся, нагромождавшихся и видоизменявшихся, надо думать, в течение многих десятилетий, и, не найдя выхода, вскоре безнадежно заблудился. И вот, когда Петр шел, напрягая слух, и вроде бы уже заслышал людские голоса, — внезапно откуда-то справа, со стороны маленькой, строго квадратной комнатки, посредине которой стоял низкий, тоже безупречно квадратный стол, очевидно, византийской работы, ибо на его крышке, изукрашенной потрескавшейся инкрустацией, было выложено бледное и строгое лицо святой царицы Теодоры, обрамленное высоким нимбом, — кто-то потянул за кончик султанова халата, и, отшатнувшись, Петр увидел то, что меньше всего рассчитывал тут увидеть и что менее всего на свете увидеть желал, а именно: кошачий блеск огромных, устремленных на него глаз слабоумного брата султана Мустафы, который сидел на полу под столом, поджав под себя левую ногу и опираясь на вытянутую правую руку.

— Бак! — сказал Петр. — Вы испугали меня, принц.

— Я знал, что ты здесь пройдешь, потому что всякий заплутавший в этом обезьяньем доме избирает этот путь, — сказал Мустафа и протянул Петру небольшой граненый флакон, который держал в правой руке. — Это для тебя.

— Что это? — спросил Петр.

— Вода, — ответил слабоумный принц. — Чистая вода, и больше ничего. У вас ведь крестят водой, а? Ты сам говорил.

— Да, — подтвердил Петр с некоторым сомнением в голосе. — У нас крестят водой.

— Тогда окрести меня, — попросил Мустафа. Петр был так удивлен, что не смог выговорить даже чего-нибудь вроде «это вы серьезно, шахзаде?», и, держа флакон в руке, уставился на принца неподвижным взглядом, не зная, что и думать.

— Ну как, окрестишь или нет? — нетерпеливо проговорил Мустафа, выползая из-под стола на тощей заднице. — Окрести!

– О ком, простите?

— Наверное, это несерьезно, принц? — усомнился Петр.

– Бросьте, мадам, вы повсюду наводили справки об этой особе!

— Это очень серьезно, — ответил Мустафа. — Я ведь вовсе не сумасшедший, ты это понял?

— Конечно, не сумасшедший, принц, — учтиво ответил Петр, как ответил бы любому другому безумцу, который, разумеется, не считает себя больным.

– Ну, раз вы знаете так много о том, чем я занималась в Антананариву, то должны знать и об исчезновении Амели? Почему она вас интересует?

— Я только прикидываюсь безумцем, ведь если бы я не притворялся, брату не оставалось бы ничего другого, как повелеть меня казнить, и даже если бы он сам не хотел меня убить, Черногорец заставил бы его это сделать.

– Эта женщина встречалась с одним из наших сотрудников, после чего его обнаружили убитым.

— Какой еще Черногорец? — удивилсяПетр.

— Ну, Черногорец, мы все его так зовем, предводитель янычар, Исмаил-ага. Вчера, когда братец облачил тебя в свой халат, по сералю разнеслось, что в нашей империи объявился новый правитель, а именно — ты, я сказал себе: пустозвонство, ведь настоящий правитель у нас в империи — Черногорец, а он не любит, чтоб кто-нибудь совал нос в его дела, и не потерпит конкурента.

– Неужели вы полагаете, что это Амели Дегрэ его убила?!

— Я полагал, что самая могущественная личность в империи — султан, — сказал Петр.

— В зависимости от того, какой султан, насколько крепка у него рука, — сказал принц. — Конечно, о Мехмеде Завоевателе можно сказать, что он был самым могущественным человеком в государстве. Но не всякий султан — Мехмед Завоеватель. Наша история помнит и таких султанов, выше которых на голову был, скажем, Великий визирь, он-то и брал всю власть в свои руки. О нынешнем Великом визире этого не скажешь — вонючий старикашка, дрожит от страха, как бы брат не помер, — ведь после кончины султана Великого визиря, согласно обычаю, казнят. И поскольку мой братец — добряк и слабак, а Великий визирь — ничтожество, то властью, как ты сам понимаешь, Абдулла, подлинной властью обладают янычары, а Черногорец у них главный, и этим все сказано.

– Вы мне скажите.

— В могущественной турецкой империи власть в руках янычар? Но янычары — не турки, — заметил Петр. — В странном мире вы живете, принц.

– Да я впервые слышу об убийстве! Это на меня несколько раз покушались, и я, между прочим, едва избежала смерти – не благодаря вам или местной полиции, заметьте.

— Он, наш мир, мне опротивел, — сказал принц, — и поэтому я хочу принять крещение. Вчера, когда султан тебя так возвысил, ты еще небось до дома не дошел, а тут уже все было решено — и не в твою пользу. Черногорец заявил братцу, что не ручается за своих людей, если раб, только-только извлеченный из зловонной ямы, то есть ты, станет личным советником Его Величества, и этого было довольно: братец признал, что янычары для него важнее, чем твой разум и правдолюбие. Мне жаль тебя, потому что ты сразу мне приглянулся и у меня сложилось впечатление, что нам вместе предстоит еще кое-что сотворить на этом свете.

Он что, серьезно думает, Амели – убийца?!

— У меня возникло такое же ощущение, принц, — со вздохом проговорил Петр.

— Но ничего не попишешь, кол тебе уже уготован, — сказал Мустафа. — А предлог, если захочется, всегда легко найти. Черногорец вчера посылал к тебе своих людей изъять братнин халат, однако ты был настолько умен, что не отдал его; да это не важно, они придумают что-нибудь еще. Так что поторопись, окрести меня.

– Знаете, месье Шосс, – добавила я, поднимаясь на ноги, – я полагала, что «Биомедика» окажет реальную помощь в борьбе с эпидемией. По этой причине я согласилась встретиться со специалистами, своими коллегами. Я не давала согласия быть допрошенной представителем службы безопасности организации, которая находится здесь на птичьих правах и не имеет никакого отношения к местному здравоохранению…

— Даже если бы я хотел удовлетворить вашу странную прихоть, принц, я не могу этого сделать, ведь я не священник, — сказал Петр.

– Вы не понимаете, что сейчас делаете! – Голос Шосса поднялся на пару тонов, и я уловила в нем угрозу.

— Но ты христианин, — сказал Мустафа.

– Отнюдь, – возразила я. – Я не обязана отвечать на ваши вопросы и вообще не понимаю, что вы здесь делаете. Если у «Биомедики» есть что-то способное облегчить мою работу, – милости просим. Но предупреждаю: я буду разговаривать лишь с теми, кто имеет медицинское образование!

* * *

– Ты представляешь, они подослали ко мне какого-то солдафона! – возмущалась я, стоя у плиты в кухне небольшой, но уютной квартиры Ива, расположенной в районе рынка Зума. За окном было довольно оживленно, однако толстые стекла и двойные рамы обеспечивали относительную тишину. На одинокой конфорке варился кофе. Я настояла на том, чтобы самой его приготовить, так как Ив еще не вполне оправился от полученной травмы и испытывал дискомфорт, когда стоял.

– Ты была неосторожна, – с упреком заметил Ив. – Мы имеем дело с опасными людьми, с ними нельзя так разговаривать!

– Мне надоело, что какие-то ублюдки пытаются указывать мне, что делать… Я, разумеется, не тебя имею в виду!

– Разумеется.

– Этот Шосс вел себя так, словно на допросе в гестапо! Кстати, ты его проверил?

Ив кивнул:

– Он действительно числится начальником службы безопасности «Биомедики».

– Что он собой представляет?

– Никаких сведений о нем найти не удалось, как будто Шосс и не существовал вовсе до тех пор, пока несколько лет назад не «нарисовался» на Мадагаскаре!

– Кто бы сомневался! – пробормотала я.

– Зато мне удалось добыть дополнительную информацию о «Биомедике», – с гордостью добавил Ив. – Я использовал свои связи и подключил Селин… помнишь, я рассказывал тебе о подруге Амели?

– Да-да, конечно. Так что же ты узнал?

– Ты нигде не найдешь упоминания о том, что «Биомедика» является дочерней компанией огромной корпорации под названием «B and M Group».

— Вчера, — возразил Петр, — я твердо и, надеюсь, убедительно объяснил Его Величеству, что я не христианин, поскольку себяим не чувствую, а с христианским учением не согласен, и вы, принц, присутствовали при этом.

— Именно это и сделало христианство притягательным в моих глазах, — сказал Мустафа. — Ты христианин, поскольку крещен, и все же позволяешь себе вслух заявить: я не чувствую себя христианином, поскольку с христианским вероучением не согласен. Я слушал, как ты говорил, и в душе ликовал: вот то, что нужно, сказал я себе, это для меня самая правильная религия. Ты не боишься ада?

– Какое-то непонятное название, – заметила я.

— Не боюсь, потому что в него не верю, — ответил Петр.

— Вот видишь, а я боюсь, потому что я мусульманин, — сказал принц. — Но вот когда я перестану быть мусульманином и обращусь к религии, которая позволяет человеку сомневаться в существовании ада, тогда и я не буду бояться. Как там у вас в Европе скликают на молитву? У вас есть муэззины?

– Точно. На самом деле чем они только не занимаются: и строительством, и финансами… Но главным аспектом деятельности «B and M Group» являются операции в военной и разведывательной сфере.

— Нет, — сказал Петр. — Но у нас есть колокола, их звон слышен намного дальше, чем пенье муэззинов.

Принц огорчился.

– Это разве не частная компания?

— Странно и неприятно. А когда начинают звонить, все становятся на колени и молятся?

— Ничего подобного.

– Разумеется, частная, но не секрет, что в наше время крупные фирмы могут себе позволить собственные армии. Эти армии действуют там, где невозможно официальное вмешательство какого-либо государства. Их нанимают для того, чтобы потом сказать: наша страна не принимала участия в данном конфликте, и вы ни за что не найдете этому доказательств. И это будет правдой! Поставки оружия и разработка новейших видов вооружений по госзаказу – лишь небольшая часть того, чем занимается «B and M».

— Даже в Риме, где живет ваш папа?

– И какое отношение все это может иметь к тому, что здесь происходит?

Петр улыбнулся.

– Позволю себе пофантазировать. Допустим, правительство некой страны нанимает «B and M» для разработки бактериологического оружия. Естественно, это правительство не желает афишировать свое участие в исследовании и платит не только за него, но и за анонимность. Таким образом, частная компания начинает изыскания, так сказать, «по собственному почину», а на самом деле у нее имеется вполне определенный заказчик. Понятно, что недостаточно изобрести смертоносное оружие, надо еще знать, как защитить «своих» и дать умереть лишь тем, кто обречен – политически, экономически и вообще по желанию все того же заказчика.

— По-моему, если бы на римской улице кто-нибудь вдруг грохнулся на колени и стал молиться, это вызвало бы всеобщее любопытство.

– То, что ты говоришь…

— Зачем же тогда у вас звонят?

– Ужасно, подло, бесчеловечно – знаю, – перебил Ив. – Но мы же фантазируем, верно? Все это не имеет ничего общего с понятиями о гуманизме, демократии и всеобщем процветании, к которому, судя по заявлениям всех известных политических деятелей, стремится человечество под чутким руководством своих правительств!

— Собственно, цель колокольного звона, — сказал Петр, — созывать людей в костел.

Политика меня не интересует. До момента, как попала сюда, я даже не читала газет, ограничиваясь краткой сводкой новостей по одному из ведущих каналов. Мне и в голову не приходило сидеть в Интернете в поисках достоверной информации по тому или иному вопросу, а также изучать различные авторитетные мнения в попытке составить собственное. «Теории заговора» казались мне сказками, в большинстве случаев связанными с НЛО и тем, что правительство скрывает от нас имевшие место контакты с «зелеными человечками». Но, похоже, «зеленые человечки» – далеко не самая страшная из опасностей, грозящих населению земли!

— И каждый обязан туда идти, как только начинают звонить?

— Зачем же, — сказал Петр, — Посещение костела — дело, я бы сказал, добровольное. Хочешь — иди, не хочешь — сиди дома.

– Так как частная компания не имеет отношения к определенному правительству, – продолжал между тем Ив, – она не ограничена в своих действиях. Ей не нужно оправдывать их принципами, принятыми в «цивилизованном» обществе, и она не несет никакой моральной ответственности, только уголовную. И то лишь в том случае, если информация о ее деятельности выплывет наружу. Это невыгодно ни самой компании, ни нанявшему ее правительству, поэтому, совершенно очевидно, данное правительство, обладающее огромными ресурсами, будет всячески прикрывать компанию. Теперь к нашему вопросу. Селин нарыла информацию о том, что «B and M» в течение многих лет занимается разработкой вакцины против вируса эболы – в особенности заирского штамма.

Принц Мустафа захлопал в ладоши, захлебываясь от восторга.

– Заирский эболавирус имеет почти стопроцентную летальность! – пробормотала я.

– То есть это гарантированная возможность избавить территорию от нагрузки на почву?

— Вот это вера, вот это мне по душе! — воскликнул он, и на его маленьком бледном личике вспыхнул яркий румянец. — Хочешь — иди, хочешь — сиди дома. А кому захочется, тот может сказать, как ты: оставьте меня в покое, я не верю ни в ад, ни в рай, и даже в Бога не верю. А наши должны все вместе повторять изречения из Корана, читать Коран и даже, когда справляют малую нужду, должны следить, как бы не капнуть на себя, ведь это значит — совершить смертельный грех и не попасть на небеса, так что мусульманство преследует нас даже в отхожем месте. Абдулла, окрести меня.

– Точно. Однако эбола слишком опасна и высоко заразна. Естественно, есть выздоровевшие – благодаря собственному иммунитету, особенностям организма, сочетанию определенных антибиотиков и прочим факторам, определить которые до сего момента не представилось возможным, однако о конкретных способах лечения пока не известно.

— Но отчего вы настаиваете на этом, принц, отчего? — почти в отчаянье воскликнул Петр. — Если вы не чувствуете себя правоверным мусульманином, то почему хотите стать христианином? Почему не атеистом?

— Что это такое — атеист?

– Но это не значит, что их не существует! – возразил Ив. – Помнишь, недавно случилась очередная вспышка эболы в Западной Африке?

— Ну, это, к примеру, я, — сказал Петр.

— Но ты христианин, — торжественно произнес принц. — Так скорее, скорее окрести меня.

– Конечно, помню – это было во всех новостях.

— Я уже сказал вам, что я не священник.

Принц прищурил левый глаз, и лицу его сообщилось выражение пронырливого всезнайства и озорства.

– И некая фармкомпания из развитой страны тут же предложила свою, экспериментальную, вакцину. Она якобы давно занималась изучением вируса, но ты не задавалась вопросом, почему вакцина называлась «экспериментальной» и почему, несмотря на долгие годы разработки, все еще имела тот же статус? Да только потому, что проводить эксперименты на людях со столь опасным вирусом невозможно. Необходимы реальные больные, причем большое количество. Более того, желательно, чтобы эти больные были платежеспособны. Беднейшее население африканских стран, само собой, невозможно отнести к этой категории. Помнишь, когда заговорили об эболе и вакцине?

— Не думай, что я совершенно ничего не знаю о вашей вере, — сказал он. — Наш капудан-и дерья, Главный адмирал Мехмед Али-паша, перед тем как перейти в нашу веру, был христианином, а дефтердар-эфенди, Хранитель сокровищ Абеддин — иудеем, и если даже он чего-то не знает о христианстве, значит — того и вообще не стоит знать. Я их обо всем расспрашивал, потому что мысль сделаться тайным христианином родилась у меня в голове вовсе не на пустом месте и никак не в тот момент, когда ты стоял перед братцем и распускал павлиний хвост. Ты только утвердил меня в том, что мое намерение правильное, но думать об этом я начал уже давно, много раньше, с той поры, когда узнал невероятное, а именно то, что ваши женщины ходят голышом.

— Голышом? — удивился Петр.

– Когда появились первые заболевшие… европейцы.

— Да, — неуверенно подтвердил принц, явно обеспокоенный. — А что, разве не правда, что ваши женщины не закрывают себе лицо? Этим, Абдулла, ты бы очень меня огорчил.

— Да, наши женщины не закрывают себе лиц, — сказал Петр.

— Ну вот видишь! — торжествующе воскликнул принц.

– Верно. Сначала священник, потом парочка врачей. Они занимались эболой на общественных началах, не имея никакой государственной поддержки. Более того, в прессе звучали обвинения, что они, дескать, сами во всем виноваты, ведь полезли в Африку, отлично сознавая опасность! Потом возникли слухи о том, что заразившихся гораздо больше, чем сообщается. Проблемы большинства, как потом оказалось, не имели отношения к эболе, но поднятой волны оказалось достаточно для того, чтобы приступить к полномасштабным экспериментам на людях: если ты умираешь от смертельного вируса, и у тебя есть один шанс на спасение, ты им непременно воспользуешься! И в обстоятельствах всеобщей истерии никто и не подумал поинтересоваться, откуда взялась сама «вспышка».

— Но в остальном, кроме лица, — продолжал Петр, — тела наших женщин закрыты платьями.

— Это не важно! — сказал принц. — Главное, у них голые лица: а что у женщин более прекрасно и желанно — разве не их гладкое, чистое, безбородое лицо? Чем не устаешь любоваться, когда влюбляешься? Женскими ножками? Или животом? Ничего подобного! Женским лицом, а у нас никто не смеет на него взглянуть, только отец или супруг, и это очень противно. Вот, взгляни на эту даму: разве она не обворожительна? А ведь тебе открыто только ее лицо, одно лицо; но разве ты желал бы еще что-нибудь увидеть?

– Ты намекаешь на то, – медленно проговорила я, – что она могла быть вызвана искусственно?!

Принц, опираясь руками о край стола, с трудом поднялся и благоговейно посмотрел на растрескавшийся образ святой Теодоры. Только теперь Петр смог разглядеть, насколько уродлива его фигура: взгляд не находил в ней ни ровных прямых линий, ни симметрии; все было странным образом перекошено; правое плечо на полпяди выше левого, бедра искривлены дважды — правым боком вверх и вперед, о кривых ногах даже не скажешь, изогнуты они буквой «о» или буквой «х», ибо обе были словно надломлены в коленях слева направо, так что для равновесия Мустафе приходилось стоять враскорячку; кроме того, он был мал ростом, не выше двенадцатилетнего парнишки; макушкой едва доходил Петру до груди. Петр невольно подумал, что если принц считает лицо самым интересным, что у человека есть, а о человеческой фигуре отзывается пренебрежительно, как о чем-то скучном и постылом, попросту недостойном внимания, то для этого у него, бедняги, есть серьезные основания.

– Как я уже говорил, – пожал плечами Ив, – доказать это невозможно. Однако разве тебе не кажется странным, что в последнее время лечение от болезни порой появляется раньше, чем сама болезнь? Если речь идет о гриппе, то и бог с ним – в конце концов, этот вирус нельзя даже сравнить с эболой…

— Так вот, мы говорили, что от Мехмеда Али и Абеддина я поднабрался самых разных сведений, — продолжал принц; вытащив платочек, он принялся протирать им выцветшее пятнышко на лице святой Теодоры. — А кроме всего прочего, полюбопытствовал, что делать, если кому-то захочется принять крещение, а священника нет. Они ответили, что в таком случае обряд крещения может произвести любой взрослый христианин.

– Или менингитом, – закончила я за него.

— Но в Стамбуле есть христианские священники, — возразил Петр. — Ведь тут центр греко-православной патриархии.

Принц рассмеялся.

– Или менингитом, – согласно кивнул Ив. – А теперь представь, насколько изменился бы мир, если бы вирус или бактерия обладали избирательным действием! Но в любом случае для испытаний необходимо иметь в распоряжении большое количество пациентов.

— Можешь себе представить, какой поднялся бы переполох, если быя, брат султана Османской империи, отправился в греко-православную патриархию, чтобы там креститься? Тогда уже повсюду говорили бы, что я не тихий, но буйный maguge [18], и заперли бы меня в Черной башне, а Черногорец приказал бы меня задушить. Ты знаешь слово maguge? Я услышал его от Хранителя сокровищ, оно мне понравилось, потому что звучит прекрасно, по-европейски. Ты понял? Священники в Стамбуле, конечно, есть, но для меня они недоступны, а это все равно, как если бы их здесь не было, да я и не желаю стать греко-православным христианином, хочу стать вашим, римским, таким, как ты. Так скорей же, скорей, хватит болтать, окрести меня, а не то я закричу, будто ты на меня напал и пытался совратить; Черногорец и братец будут мне только благодарны, потому что, как ты знаешь, они ищут лишь предлога, чтобы посадить тебя на кол.

Петр рассердился.

– И мы их имеем, – вздохнула я. – А кому, кстати, принадлежит наша «B and M»?

— Вы все время угрожаете, что меня посадят на кол, и мне это уже наскучило, я устал. Вы просите, принц, о странной и деликатной услуге, меня это просто поразило, поэтому не удивляйтесь; я смущен и не знаю, могу я исполнить ее или нет. Но будьте уверены, я ни в коем случае не позволю заставить себя сделать это угрозами или шантажом.

Услышав эти слова, малорослый принц сделался еще меньше.

– Некоему акционерному обществу, но большинство лиц в списке «акционеров» явно подставные и не имеют отношения к реальным хозяевам. Им платят за представительство – и этим их деятельность в компании ограничивается.

— Ну, ну, ну, — произнес он успокаивающе и смиренно, погладив Петра по руке. — Не сердись, так вышло; конечно, я не сделал бы такой пакости, ты ведь знаешь, как я к тебе расположен. И все-таки окрести меня, ведь я страстно об этом мечтаю.

— Вот это звучит уже лучше, — сказал Петр. Открыв бутылочку, он понюхал содержимое, потом немножко налил на ладонь и лизнул. Сделал он это из предосторожности и по привычке, приобретенной за годы жизни, полной приключений и опасных поворотов. Он нисколько не удивился бы, обнаружив, что в бутылочке — по тем или иным соображениям — налита смертоносная щелочь или быстродействующий яд. Но ничего подобного там не оказалось. В бутылочке и в самом деле была обыкновенная вода.

– Ясно… Ты полагаешь, у «Биомедики» есть что предложить правительству Мадагаскара?

— Окрести меня, молю! — продолжал принц. — Окрестишь?

— Хорошо, — сказал Петр. — Снимите свой тюрбан и наклоните голову.

– Не зря же они вмешались! Но я вовсе не уверен, что их предложение окажется панацеей. Скорее всего, это лишь возможность проверить свои теории. Нет никаких гарантий, что люди поправятся и что подобное не повторится – только в еще более глобальном масштабе.

Принц положил свой маленький тюрбан на край стола и, зардевшись, как невеста, впервые переступающая порог общей спальни, опустил голову на свою впалую грудь. Петр пролил несколько капелек воды на его цыплячью головку, обросшую курчавыми, коротко остриженными волосами, и глухо проговорил на своем родном чешском языке:

Мы помолчали.

– Да, у меня тоже кое-что есть, – заговорила я, потянувшись за ноутбуком. – Это касается Амели.

— Совершаю это ради мира и покоя твоей души, несчастный принц, и если тебе хоть на единое мгновение станет легче, значит, это было не напрасно. Окрестить я тебя не могу и не хочу, да этого и не требуется, потому что тебе вполне достаточно иллюзии, будто твое немыслимое желание исполнено. Впрочем, не вполне даже ясно, бессмысленно ли это желание на самом деле, — просто ты веришь, что найдешь в этом спасение и покой, а любая вера — ненадежна и сомнительна; ведь не будь вера ненадежной и сомнительной, это была бы не вера, а уверенность; но мир людей, где во всем можно быть уверенным, пока еще не родился. Если есть доля правды в том, что вера целительна, то вода, чистая вода, которой я окропил твои волосы, освежит не только твое темя, но и твое сердце. Да будет так.

– Какие-то зацепки? – с надеждой спросил Ив.

И Петр, договорив, отошел от принца. Тот еще некоторое время стоял со склоненной головой, потом распрямился — если при его искривленности можно говорить о распрямлении — и поглядел на Петра блуждающим взглядом.

— И это все? — спросил он.

– Может быть. В деревне у меня не вышло «погуглить» надписи на снимке, но я сделала это в городе. Смотри, первая цитата принадлежит Паскалю Брюкнеру и взята из «Похитителей красоты».

— Да, принц, это все.

— И с этой минуты я христианин?

– Что?

— Да, с этой минуты вы христианин.

– Роман такой. Наверное, его и читала тебе Амели. А вторая фраза… Вот: Джонатан Коу, «Пока не выпал дождь»!

— А что за речь ты произнес надо мной?

– Ну? – недоуменно спросил Ив. – И как ты это объясняешь – с чего Амели вздумалось говорить со мной словами каких-то писателей?

— Церковная латынь, принц, весьма отличная от классической.

– Ничего в голову не приходит?

Принц некоторое время шарил по столу, словно слепой, прежде чем наткнулся на свой тюрбан и водрузил его на голову.

– Абсолютно!

— Теперь мне не страшен ад, — произнес он с улыбкой.

— Конечно, принц.

– Жаль…

— И у сердца ощущаешь такую приятную прохладу, как в жаркий день на траве под сенью смоковниц.

— Я счастлив это слышать, — сказал Петр.

– Надо съездить в деревню Тахира, – сказала я спустя некоторое время.

А теперь, прежде чем, действуя на собственный страх и риск, об этом спросит читатель, зададим сами себе вопрос: каким образом случилось, что Петр, человек правдолюбивый, смог так хладнокровно и спокойно обмануть несчастного принца?

– Зачем?

Так вот, будем придерживаться взгляда, что Петр не обманул принца, ибо абсурдность представлений последнего о христианстве невозможно было преодолеть; и если упорное, настойчивое желание принца креститься было не чем иным, как проявлением бунта жалкого, убогого, растоптанного и живущего под постоянной угрозой смерти созданья против удушливой и самодовольной автократии мусульманского мира, в котором он, принц, страдающий и презираемый, влачил жалкое существование, то Петр до конца и полностью исполнил его волю, и поэтому было бы несправедливым утверждать, будто он обманул его и одурачил, иными словами — обвел вокруг пальца. Петр, как мы знаем, был неверующим, однако не настолько черствым и циничным, чтобы обряд крещения, к чему принц его принудил, совершить согласно подлинному ритуалу: сколь бы ни были смелы его взгляды, он был слишком сыном своего времени, чтобы позволить себе пародию на слова, которым люди сотни и сотни лет доверяли больше, чем самим себе, разумеется, если и тут — как знать — не сыграл решающей роли тот довод разума, что несколько лет назад не позволил Петру принять известный принцип этикета, гласивший: «у королев не бывает ног», или, — совсем свежий пример — согласиться, что «нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк Его». Поэтому он предоставил принцу — что и высказал на своем родном языке — возможность поверить в иллюзию мистического посвящения, подобно тому как смертельно больному мы даем иллюзорную надежду на скорое выздоровление. Итак, в конечном счете, это было не что иное, как святая ложь — pia fraus, а в праве на святую ложь нельзя отказать даже самому рьяному защитнику правды.

– Надо с ним поболтать. Найди мне машину?

Принц стоял, опираясь на настольный портрет императрицы Теодоры, и улыбался.

– Я тебя отвезу.

— Я не верую уже ни в Аллаха, ни в какого другого Бога, — тихо произнес он. — Так же как и ты.

— Вот и чудесно, принц.

– Нет, тебе надо отлежаться.

— А только лишь в Пантарэя, который пронизывает все сущее, — продолжал принц.

— Если вам угодно, да будет так, принц.

– Я не могу лежать, когда кругом такое творится!

— А Коран буду читать одними губами…

– Не забывай, что там эпидемия и уже доказано, что и европейцы не застрахованы! Твой иммунитет сейчас не в лучшем состоянии…

— Это мудро, принц, — сказал Петр. — А теперь, когда я исполнил ваше желание, пожалуйста, проводите меня на заседание Совета.

– Вот именно: куда я спрячусь, если опасность повсюду? Если мне суждено заразиться, это все равно произойдет, но ведь ты обязательно найдешь лечение!

Принц был настолько погружен в себя, что понадобилось некоторое время, пока он осознал, что у других тоже могут быть какие-то желания.

– Ты возлагаешь на меня слишком большие надежды, – вздохнула я. – Боюсь не оправдать!

— А зачем тебе туда идти? — спросил он. — Ведь они тебя убьют.

– Ты очень похожа на Амели, – улыбнулся Ив, накрывая мою ладонь своей. – Вы обе чертовски целеустремленные, с вами тяжело иметь дело, и упаси бог встать на вашем пути! Я не сомневаюсь, у тебя все получится. Наверняка ты уже что-то придумала, но не желаешь делиться своими планами, так?

— Я иду защищать свою жизнь, — ответил Петр. — Ничего другого я никогда и не делал, и в этом для меня нет ничего непривычного.

— Но тебе, наверное, еще никогда не приходилось стоять одному против всех янычар, сколько их ни есть. А это — самое сильное войско в мире.

Я вынуждена была признать, что это правда.

— Что поделаешь, — сказал Петр.

— Ну, тогда иди, — сказал принц. — Я провожу тебя, коли ты на этом настаиваешь. Но, знаешь, когда тебя будут сажать на кол, я стану плакать.

– Знаешь, Тамара, – с тяжелым вздохом проговорил Ив, – ты вот устала оттого, что все учат тебя жить, а я – от твоих фокусов! Стоит потерять тебя из виду, как ты непременно во что-нибудь вляпаешься, причем обязательно с риском для жизни.

И взяв Петра за руку, он, с трудом переваливаясь на кривых ногах, повел его в глубь коридоров.

– Но до сих пор жива! – усмехнулась я. – В последний раз, правда, благодаря тебе, еще один раз меня спас Тахир… И все же я здесь!

БАК!

– Это какое-то чудесное везение, но оно не означает, что можно позволить тебе снова ввязаться в авантюру!

Дорога вела из полумрака во тьму, из тьмы — в полумрак, по ступенькам вверх-вниз, вправо-влево, а потом еще за угол; смутный звук людских голосов, который Петр расслышал уже давно, становился все отчетливее; хотя путь был не длинный, он занял много времени, ибо принц тащился медленно и с трудом, опираясь о стены и через каждые три шага останавливаясь отдохнуть. Наконец, они добрались до узких, низких дверей, про которые принц шепотом сказал, что это тайный вход в залу заседаний.

— Через него вхожу только я, — сказал он, осторожно нажимая старинную бронзовую ручку, чтоб она не скрипела. Двери полуотворились, и Петр различил голос султана, говорившего, что дольше терпеть уже невозможно и что пора со всей решительностью дать коварному персиянину по рукам.

– Уверяю тебя, я не намерена ни во что ввязываться, просто соскучилась по Тахиру.

— Бак! — завопили чауши.

— Владыка Двух Святых Городов пришел к ответственному решению, которое вся империя воспримет с удовлетворением, — проговорил другой голос. — И его с радостью воспримут мои храбрые полки, уже успокоенные известием, что дни презренной жизни того, кто вылез из вонючей канавы, уже сочтены.

– Почему я тебе не верю? – нахмурился Ив.

Ага, Черногорец, подумал Петр и прошмыгнул вслед за принцем в залу, на скользкую арену неведомой ему восточной политики.

Меж тем принц, как раненый паук, спрятался на своем потаенном месте, в углу за креслами брата-султана, его визирей и высокопоставленных сановников, которые, как уже сказано, восседали на почетных местах по всей ширине залы, отвернувшись от окон, выходивших на Босфор. Справа и слева у боковых стен, перпендикулярно к главным лицам, тремя или четырьмя густыми рядами, образуя каре, стояли чауши; за спиной этих чаушей и очутился Петр, когда, оставленный принцем, прикрыл за собой дверцу, обтянутую изнутри залы той же тканью, что и стены, — голубым бархатом с золотыми звездами, — и потому на их фоне почти незаметную. Посредине залы лежала по обыкновению внушительная куча мешков с деньгами для выплаты вознаграждения. Четвертая стена напротив трона — там был главный вход, теперь задрапированный серебристой тканью, пышными складками ниспадавшей с самого потолка, — была свободна, пуста.

– Наверное, потому, что считаешь себя единственным мужчиной, достойным обожания? – предположила я.

— Необходимо будет, — проговорил сиплый старческий голосок, — необходимо будет, будет необходимо…

Оратор смолк, явно раздумывая, что же «будет необходимо»; собрание учтиво ожидало.

Он неожиданно рассмеялся и, схватив меня за руку, усадил к себе на колени.

— Будет необходимо, — спустя некоторое время снова послышался голосок, — на сей раз уделить торжествам орду самое большое внимание, сделать их самыми пышными… чтобы неприятеля охватил страх прежде, чем султан двинется в поход.

Ого, подумал Петр. Когда я стану во главе ваших войск, я всем этим торжествам положу конец.

– Ты права. Хорошо, ты поедешь к Тахиру, но все равно – отвезу тебя я сам, лично! А там пусть он за тобой следит, я умою руки!

Эта мысль — если учесть, что родилась она в голове человека, дни презренной жизни которого были уже сочтены, — представляется очень смелой.

Торжествами орду — заметим для ясности — назывался традиционный военный парад с последующим народным гуляньем, отличавшимся грандиозным размахом и проводившимся перед началом любой военной кампании.

Но как раз слежка-то в мои планы и не входила – хоть со стороны Ива, хоть Тахира. Я собиралась предпринять нечто, что ни один из них бы не одобрил, именно поэтому мне хотелось напоследок встретиться с Тахиром: вдруг больше не удастся? Я сама не знала, что испытываю к кашмирцу, но впервые в жизни рядом с кем-то у меня возникало ощущение защищенности, словно Тахир принимал на себя все зло мира, дабы я оставалась для этого зла недосягаемой. Я отлично понимала, что все это – не более чем иллюзия, самообман, и все же до сих пор ни одному мужчине не удавалось стать для меня настолько важным, даже Ивану. Находясь в кольце сильных рук Тахира, я могла закрыть глаза и представить себя на вершине мира, словно под солнцем нет никого, только он и я, растворенные во вселенской благодати. Но глаза рано или поздно приходится открывать, и я точно знала, что Тахир, хоть он и готов встать под град пуль, закрывая меня собственным телом, всего лишь человек из плоти и крови и рано или поздно они прошьют его насквозь. А уж в борьбе с болезнью это вообще никак не поможет. Тут, скорее всего, только я смогу защитить и его, и себя, и, если повезет, многих других людей. Но чтобы решиться на этот шаг, мне требовалось еще раз увидеться с Тахиром.

Засим выступавший пустился в рассуждения насчет необходимости незамедлительного созыва вспомогательных отрядов изо всех западных провинций, включая Алжир, Тунис и Триполи, а также насчет того, где эти силы должны быть сосредоточены и объединены с постоянными и регулярными полками османской армии. Петр, скрытый за спинами внимательно слушавших чаушей, затосковал и сам себе казался уже лишним, нелепым и глупым; день был жаркий, и через распахнутые окна, за которыми полыхало южное небо, в залу заседаний лениво струился теплый ветерок; Петр раздумывал, как выпутаться из этой истории, для него оскорбительной, поскольку он привык находиться в центре внимания; тут какой-то незнакомый чауш, стоявший, перед ним, почувствовав, вероятно, за своей спиной волны нетерпения и беспокойства, оглянулся, скользнул по Петру равнодушным взглядом и отвернулся было — но что-то уже шевельнулось в его отюрбаненной голове, и, сообразив, кто это мог быть, он снова оглянулся, дабы убедиться, что не ошибся; а убедившись, что глаза его не подводят, он движением губ обозначил словечко «бак», хотя султан уже довольно давно не произносил ничего, достойного внимания. Вдруг разволновавшись, чауш толкнул локтем своего ближайшего соседа и что-то ему зашептал, после чего тот тоже оглянулся, и лицо его, сперва безучастное, удивленно вытянулось, а губы неслышно сложились в звук «ба», чтобы тут же разомкнуться, выпустив всего лишь «ак». Оглянулся на шепот и третий чауш и пожал плечами, давая понять, что чудной птенчик, дни презренной жизни которого, по заявлению генералиссимуса янычар, были уже сочтены, ему безразличен; однако четвертому из чаушей, оглянувшихся на Петра, передалось волнение приятелей, и он почти вслух произнес «бак». После чего раздался по-солдатски резкий голос, без сомнения, принадлежавший Черногорцу.

— Что там происходит и кто осмеливается мешать работе Высочайшего Собрания?

* * *

Вместо ответа Петр быстро устремился вперед по узкому проходу, образовавшемуся в трехрядье чаушей.

— Бак, — произнес султан.

И тогда визири, высокопоставленные государственные мужи и чауши повторили хором:

Крайне важно было соблюдать конспирацию. Ив подшучивал надо мной, но ему простительно; он ведь понятия не имел о том, что я намереваюсь предпринять. Ив не понимал, почему так важно избежать слежки, ведь если люди из «Биомедики» знают нас, то мы так и так у них под колпаком: что толку прикрываться красным зонтиком в надежде, что тебя примут за подосиновик? Но у меня имелись далекоидущие планы, и скрытности в этих планах было отведено далеко не последнее место. Поэтому мы поступили так, как действуют герои шпионских фильмов. До вечера я работала в лаборатории, после чего вернулась в номер, приняла душ и отправилась искать место для ужина. У меня на примете было вполне конкретное заведение – то самое, которое когда-то показал Тахир. В середине трапезы я вышла в туалет, а оттуда через заднюю дверь – во двор, где разгружали провизию и складывали мусор. Пройдя закоулками, я вышла на дорогу, где уже через пять минут поймала такси-бе. Проехав до конечной станции, вышла на улице, где располагался один из немногих торговых центров в Тане. Войдя в двери, я покрутилась по отделам, после чего добралась до противоположного конца галереи, вышла на узкую улочку и в сгущающейся тьме стала ждать. Ив приехал через полчаса на неприметной «Тойоте» серого цвета. Собственное авто он оставил у дома, как и я, воспользовавшись черным ходом. Будь мы настоящими шпионами, нас непременно бы вычислили, однако наши оппоненты не ожидали подобного поведения от тех, кто не оканчивал разведшколу и не служил на военной базе в Гуантанамо! Ив – рядовой работник посольства, один из «людей посла», из тех, что носят серые костюмы и держатся в тени официальных лиц на приемах и торжествах. Я – обычный врач, вовсе не представляющая опасности.

— Бак!

Бак, подумал Петр, ужаснувшись тому, сколько людей, приближенных ко дворцу султана, его знает; он не ведал, что с тех пор, как султан совершил свою славную ошибку, выдав доченьку ученого Хамди не за гнуснейшего из своих рабов, а за прелестного молодого авантюриста, особа Петра стала предметом насмешливого любопытства всех сплетников сераля, так что в те дни в целом Стамбуле не было уголка, за которым следили бы более пристально, чем улочка, где стоял дом Хамди. А вообще изумление, вызванное появлением Петра в зале Высочайшего собрания, объяснялось попросту тем, что стража, охранявшая снаружи главный вход в зал, несомненно, получила приказ задержать его при появлении, — что и пытался сделать первый стражник, карауливший вход в само здание, а может, даже и арестовать, поскольку, как мы знали, дни этой презренной жизни были уже сочтены; и вдруг он сваливается на них, как снег на голову, будто вынырнув из подполья, с султановым халатом, переброшенным через руку. Ни дать ни взять — портной, принесший заказчику готовое платье.

– Прыгай, – притормозив у обочины, крикнул Ив, и я, не дожидаясь повторного предложения, нырнула в тесный салон.

— Слава Аллаху, который ниспослал Пророку своему Писание и сотворил его не туманным, но точным, — донесся из угла голос слабоумного принца.

Теперь пришла пора вмешаться султану. В его распоряжении был богатый набор возможных вариантов решений, от самого миролюбивого и милосердного — просто по-человечески спросить Петра, чего он тут ищет, до самого жестокого — кликнуть стражу, велеть исхлестать Петра хлыстами из бегемотовых хвостов и бросить в темницу. Султан предпочел первое.

– Ну, Джеймс Бонд, ты довольна? – спросил он, когда мы вывернули на шоссе и влились в поток других машин и автобусов.

— Чего ты тут ищешь, Абдулла, и как сюда пробрался?

Избрав приличествующий случаю pas du courtisan [19], которому он выучился при дворе пражского императора, Петр приблизился к диванам главных лиц и склонился перед султаном в глубочайшем и изысканнейшем реверансе. Сдержанно улыбаясь в знак мужественной преданности, Петр глядел в лицо Повелителя, но при этом, обладая острым зрением и наблюдательностью, успел для общей ориентировки рассмотреть и разгадать главных высокопоставленных чиновников, среди которых восседал султан, и более того — с мгновенным легким умилением вспомнить, как ребенком ходил со своей маменькой, пани Афрой, по грибы в лесочек за городскими валами, — такой вот забавной грибной семейкой выглядели высокопоставленные особы со своими тюрбанами на головах.

– Буду довольна, когда доберемся, – ответила я.

Тщедушный старичок, сидевший в непосредственной близости от султана, не мог быть никем иным, как Великим визирем, кого принц Мустафа охарактеризовал как вонючего старикашку, — именно он предлагал обставить торжества орду с еще большей помпой, чем обычно. Человек с веселым, сытым лицом семитского типа и черными навыкате глазами, полными смеха, был, вне всякого сомнения, паша Абеддин, Хранитель сокровищ, иудей, превосходно, по мнению принца, разбиравшийся в вопросах христианского вероучения, а статный джентльмен с тонким лицом европейца не мог быть ни кем иным, как главным адмиралом Мехмед Алипашой. По правую руку от тестя, ученого Хамди, чье лицо исказилось от ужаса из-за очередной безрассудной выходки зятя, сидел муфтий — его Петр уже знал, а загорелый костлявый верзила, чья голова была покрыта не тюрбаном, а феской, не оставлял на свой счет ни малейшего сомнения, — вот он, его главный враг, генералиссимус янычар, кого принц Мустафа назвал Черногорцем.

Ибо этот грубый военный, глядя на Петра безучастным взглядом, большим и указательным пальцами правой руки нарочито держался за свой нос.

Оставшуюся часть пути мы проехали, лишь изредка перекидываясь ничего не значащими фразами и намеренно избегая разговоров об эпидемии. В деревне мы оказались около одиннадцати вечера. Там горели высокие костры, хотя большинство жителей сидели по домам, чтобы не распространять заразу. В свете костров я сразу заметила на окраине деревни тент для размещения пациентов. Там я встретила одного из коллег Тахира.

— Я имею честь уже довольно долго находиться в этом зале, — ответил Петр на вторую половину вопроса султана. — А пришел, чтобы Вашему Величеству, Неизменно Побеждающему, не имеющему равных среди владык этого мира, вернуть халат.

– Как у вас дела? – поинтересовалась я.

— Бак! — воскликнули чауши.

– Могло быть и лучше, – покачал головой тот. – За последние сутки тринадцать человек заболели, четверо умерли. Вы случайно не привезли нам хороших новостей или, может, волшебную микстуру?

— На mim! [20] — послышался голос слабоумного Мустафы, о котором еще никто, кроме Петра, не знал, что он распрощался с мусульманской верой. — Писание ниспослано Аллахом, могущественным и мудрым.

Петр положил халат к ногам султана, на край подушки, где тот сидел, скрестив ноги.

– Мне жаль, но нет, – ответила я. – Где Тахир Догра?

— Бак, — сказал султан. — Никогда еще с тех пор, как Аллах, направляющий наши деяния, соизволил основать и воздвигнуть эту империю и наделить ее несказанной мощью, не случалось, чтобы человеческий червь отказался принять дар, каковым Повелитель этой империи его одарил. Ты нанес оскорбление Моему Величеству, и способ смерти, которой ты за это злодейство будешь наказан, еще не определен. Поэтому вместо того, чтоб кликнуть моих янычар и тут же на месте казнить тебя, я желаю выслушать твои объяснения. Слушаю.

– Я отправил его отсыпаться.

— Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, и Неизменно Побеждающий снова удостаивает меня своею милостью, — сказал Петр, — ибо милостью он одарил меня уже вчера, когда наградил своим халатом. Хоть он и не объявил прямо «Дарю тебе свое одеянье», а только молча снял со своих плеч и возложил на мои, как мог поступить и в случае, если хотел лишь одолжить его, однако я исполнился сознания, что речь идет не об одолжении, а о даре, и был счастлив. Но — увы! — еще вечером того же дня к дому моего тестя Хамди-эфенди, где я живу, явился отряд янычар — возможно, тех самых, кому теперь, если бы преступление мое было не столь велико, Ваше Величество приказали бы казнить меня, не сходя с места, — и предводитель этих янычар вызвал меня с требованием отдать ему халат Вашего Величества, потому что Ваше Величество желают получить его обратно.

– Кстати, а где вы остановились?

— Неправда, этот пес лжет, — вмешался Черногорец.

– В доме старосты.

– Найдется койка для моего друга? – Я кивнула на Ива, скромно стоящего поодаль.

— Признаюсь, сердце мое в тот момент упало, — невозмутимо продолжал Петр, — мир померк, лишился улыбки и блеска, ибо я понял, что Владыка Владык падишах снова отвратил от меня свой светлый лик, оттененный бородой, достойной Завоевателей, и стало мне горько до слез. Я ответил предводителю, что халат Его Величества не отдам, поскольку речь идет о драгоценности непомерной, чтобы доверить ее рукам солдат, мне незнакомых, и что халат Его Величеству я отнесу самолично, что я и сделал, и теперь молю Властителя, чья справедливость неизмерима, поскольку не знает границ, рассудить, на самом ли деле я совершил преступление.

– Он тоже врач? Лишняя пара рук нам бы пригодилась!

— Повторяю, этот пес брешет и сказку о приходе моих янычар он выдумал, — прогундосил Черногорец, не переставая держать себя за нос.

– Ив вряд ли сможет быть вам полезным. Он нездоров, кроме того, ему нужно завтра возвращаться в Тану. Нет-нет, – в ответ на беспокойство во взгляде врача, тут же добавила я, – его болезнь не связана с «красной лихорадкой»: Ив получил травму, от которой еще не оправился. Ну, я, пожалуй, провожу его и пойду к Тахиру.

— Позволю себе добавить к своему рассказу небольшую, но, полагаю, небезынтересную подробность, — сказал Петр. — Янычары, нанесшие мне визит, держались за нос в точности так, как это изображает здесь господин в феске, который, кричит, что я лгу и все это выдумал.

Домик Тахира, стоявший на холме, показался мне таким знакомым и родным, словно мы прожили здесь вечность, а ведь на самом деле я провела в нем всего пару ночей! Толкнув дверь, я сразу же увидела кашмирца. Он стоял, склонившись над умывальником, и даже не обернулся на звук. Приблизившись, я осторожно коснулась его поникших плеч. При моем прикосновении он вздрогнул, и я ощутила, как под моими пальцами напряглись его мышцы.

По зале пронесся смешок. Черногорец побагровел и кулаком правой руки, которой до сих пор держался за нос, стукнул себя по колену.

– Вернулась? – проговорил он и повел плечом, сбросив мою руку. Это меня уязвило: что могло произойти с тех пор, как я уехала? Не он ли говорил, как много я для него значу? Или, может, Тахир обиделся на то, что я отказалась следовать за ним сюда и предпочла работу в лаборатории Таны? Но ведь очевидно же, что там от меня гораздо больше пользы, чем здесь!

— Я запрещаю тебе называть меня господином в феске. И у моих солдат была серьезная причина держаться за нос. От тебя воняло, помойная крыса.

— И по той же, причине схватили себя за нос и вы, господин, завидев меня?

Он медленно повернулся, поднял глаза, и я едва не взвизгнула от ужаса: белки его приобрели розовый оттенок.

— Еще бы, — сказал Черногорец.

— У господина в феске, — сказал Петр, — вероятно, более тонкий нюх, чем у всех здесь присутствующих сановников, включая и Ваше Величество, и то же самое отличает тех солдат, которых он послал отобрать у меня халат султана.

– Боже мой! – все же вырвалось у меня.

— Никого я к тебе не посылал, — буркнул Черногорец.

– Вот поэтому лучше не подходи близко. – Голос Тахира звучал тихо, как будто каждое слово давалось ему с трудом. – Мы ошиблись: вирус действует не только на малагасийцев.

– Я знаю.

— Тогда почему господин утверждает, что у его солдат были серьезные причины держаться за нос? — настаивал Петр, с удовлетворением отмечая, что султан, следивший за ходом стычки, снова — по его собственному выражению — воспрянул и взбодрился, как и вчера, притом очевидно и несомненно держит сторону Петра. Он дергался, сверкал глазами, учащенно дышал в явном восторге оттого, что впервые в его жизни появился человек, осмелившийся противостоять беспредельному могуществу Черногорца, ограниченного лишь необходимостью делать вид, будто истинным хозяином Османской империи является не он, а султан. Это ограничение, для Черногорца, бесспорно, неприятное, имело силу прежде всего здесь, в Зале Высочайшего Собрания, перед лицом всех сановников и членов сераля; и Петр рассудил, что если ему и светит хотя бы слабая надежда выпутатьсяиз сложившегося положения, то именно благодаря тому обстоятельству, что в данную минуту Черногорец вынужден укрощать свои страсти и делать вид, будто слово султана значит больше, чем его, Черногорца, воля.

– Знаешь? Как это?

– В Тане зафиксированы случаи заболевания европейских туристов. Я так много хотела тебе рассказать… Почему ты на ногах?

— Владыка Владык, — сказал Черногорец, — наверняка с неудовольствием терпит дерзости, которые позволяет себе в его присутствии самый низкий из рабов, и не допустит, чтобы кому-либо из членов Святого Дивана было нанесено оскорбление его гнусным языком.

– Боюсь, если лягу, больше не смогу подняться.

– Ты упадешь, если не ляжешь! – возразила я.

Не обращая внимания на слабые попытки сопротивления, я взяла Тахира за плечи и подтолкнула к койке, стоявшей у окна. Я могу потерять Тахира! Страх представлялся мне скользким чудовищем с холодными пупырчатыми щупальцами, и сейчас они залезали мне за шиворот и обвивали грудь и шею. Уложив кашмирца, я бегло его осмотрела. Помимо розовых белков налицо все признаки «красной лихорадки», включая увеличенные лимфоузлы, бледность и влажность кожных покровов и ригидность мышц. Мне не требовалось термометра, чтобы понять, насколько высока температура – никак не ниже тридцати восьми.

— Этого Мое Величество, разумеется, не потерпят, — торжественно молвил султан и принял величавую позу, приметив, что зарешеченные припотолочные оконца в последние минуты обрели иной оттенок, точнее, — явно порозовели, что могло иметь единственную видимую причину, а именно то, что за оконцами собралось не одно-два, а множество женских лиц. Недоступные взору светлицы под потолком, откуда, как нам известно, жены и наложницы султана могли наблюдать за ходом заседаний Высочайшего Совета и которые обычно пустовали, нынче были забиты до отказа.

– Сухость во рту чувствуешь? – спросила я. – Ломоту в суставах?

Тахир кивнул: каждое движение причиняло боль.

— Этого Мое Величество, разумеется, не желают и ничего подобного никогда не допустят. Я не заметил, однако, чтобы здесь прозвучали какие бы то ни было оскорбления. Знай, Абдулла, человек, которого ты, по незнанию наших дел, величал господином в феске, — Исмаил-ага, генералиссимус янычар. Впредь называя его так, продолжай защищаться.

— Прошу Ваше Величество принять мою искреннюю благодарность за эти сведения, — сказал Петр. — Однако, боюсь, что защищаться дальше уже нет нужды, поскольку мой рассказ о янычарах, приходивших вчера вечером ко мне отбирать халат Его Величества под вымышленным предлогом, будто Его Величество того желают, достопочтенный Исмаил-ага признает не выдуманным, как утверждал недавно, а всецело правдивым. Мне нечего к этому добавить.

– Голова раскалывается, – едва ворочая языком, сказал он.

– Тебе нужно отдохнуть, но постарайся не засыпать, хорошо?

— Кажется, тебе и впрямь нечего добавить, — сказал султан с оттенком удивления в голосе. — Я предоставил тебе возможность защиты, а ты уже защитил себя. Так…

– Может, подскажешь, как это сделать?

Я надеялась, что испытываемый мною ужас внешне никак не проявляется. Я привыкла видеть Тахира сильным – казалось, ничто не способно его свалить. То же было и с Иваном, однако маленькому кусочку свинца удалось уничтожить эту мощную, бьющую ключом жизнь. В случае Тахира враг был прямо-таки микроскопических размеров, но он убивал лишь немногим медленнее пули.

— …мы устроим над этим хулиганом небольшой суд. — рявкнул Черногорец, бестактно перебив султана; и Петр с ужасом убедился, что Повелитель сник и как бы уменьшился в размерах. Упомянутый слабый свет надежды, на который Петр уповал, вновь померк, как меркнет последняя искорка догорающего лагерного костра, если вылить на нее ведро воды. Воистину тот щит, которым Петр защищался или рассчитывал защититься, был соткан из тончайших паутинок слишком слабых упований. Черногорец, видя, что Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, склонен уступить, явно решил пренебречь ограничениями, которые накладывали на него правила этикета, и супротив султановой воле на глазах у всего двора поступить с Петром по своему разумению и желанию. И это означало конец.

– Я знаю как! – ответила я и выскочила на улицу. Короткая пробежка по вымершей улице показалась мне длиной с марафонскую дистанцию. Влетев в хижину, я закричала:

– Вуалау!

Султан съежился и, хотя окошечки под потолком все заметнее окрашивались в розовый цвет от прильнувших к решеткам женских лиц, откинулся расслабленной спиной на подушки; не оставалось никакой надежды, что он рискнет хотя бы пальцем шевельнуть в защиту молодого человека, который умел, как мы услышали из собственных правителевых уст, взбодрить и поднять его дух.

Мальчишка резво выскочил из-за стола, за которым сидела вся его семья.

А дурные события накатывали стремительно, как полая вода, прорвавшая плотину.

– Тумпуку? – сверкая глазенками, взволнованно отозвался он.

— Стража! — не унимаясь, ревел Черногорец. Еще не смолк рев предводителя янычар, как раздвинулась серебристая портьера у главного входа, и в залу ворвался отряд из десятка, а то и побольше янычар — мускулистых, ретивых, вращающих белками глаз молодцов.

– Ты не занят?

— Увести! — орал Черногорец, указывая своим бунчуком на Петра. — И посадить на кол прямо посреди двора, пускай все видят, как мы наказываем дерзость и развязность!

Мальчишка бросил взгляд через плечо. По напряженным лицам родителей я видела, что мой визит им отнюдь не в радость.

– Что-то случиться? – спросил Крысенок.