– Я не хочу умирать! – истерически крикнул он и убежал в лес.

Надя побежала за матерью. Потом громыхнуло второй раз. Чуть тише. Якуб остался на поляне. Сел подальше от деревьев на песке. Рядом с ним сидел старший сын и его отец. Одной рукой мальчик держал отца, другой – крепко сжимал руку Якуба.

Непогода вскоре стихла. Ветер разогнал облака. Снова выглянуло солнце. После дождя пахло приятной свежестью. На озеро вернулись парусники, родители с мальчиками отплыли. На острове остались только они. Прямо на берегу разбили палатку. Обошли весь островок. В рощице Надя набрела на густые заросли малины, которые, казалось, сама судьба послала им в награду за проделанный путь.

Когда стало смеркаться, Надя достала из рюкзака свечку. Они сидели, обнявшись, и слушали звуки природы.

– Не представляю себе жизни без тебя, – прошептала она. – Даже не помню, как было до того, как ты появился…

Ночью они вылезли из своего первобытного убежища, палатки, и голышом искупались в озере. Вода была теплой. А когда они сидели на берегу и он вытирал ее волосы полотенцем, Надя неожиданно спросила:

– А потом мы спрячемся под деревом, да? Нам ведь не обязательно нужна ива…



В субботу утром во время завтрака настоятельница официально попрощалась с ними молитвой. На такси они добрались до Ручан-Ниды, оттуда на автобусе – до Щитно. Поезд на Ольштын пришлось подождать, но они времени не теряли – обошли весь город, осмотрели развалины замка.

В поезде Надя вытащила из рюкзака свой ноутбук. Он пытался вспомнить и не мог – был ли за последние пять лет такой случай, когда он не касался компьютера в течение пяти дней. Вот сейчас именно такой случай. И что? И ничего! У него не появились признаки синдрома абстинентного отчуждения, его не преследовал FOMO[24]. В целом он не чувствовал себя исключенным из так называемого мейнстрима, потому что в принципе не интересовался, чем именно в данный момент восхищаются его друзья. Витольд с удовольствием повторяет, что «легче отказаться от сахара, чем от Фейсбука». Теперь-то он точно знает, что это неправда, что и от Facebook’а тоже можно отказаться.

Надя внимательно просматривала почту. Иногда что-то писала в блокноте. Он сидел рядом, держа на коленях книгу – Умберто Эко, «Имя розы», которую он купил у букиниста, недалеко от вокзала в Ольштыне.

– А знаешь что… – сказала она вдруг, покусывая кончик карандаша и не переставая смотреть на монитор.

– Что?

– Я не еду в Мюнхен.

– Как это? – удивился он.

– Как говорится, нет худа без добра – у нас на одну ночь больше времени. Пойдем, выпьем кофе, и я тебе все расскажу.

Они добрались до вагона-ресторана, где уже не было сидячих мест. Пришлось встать за высоким круглым столиком.

– Мне Алекс написал, а если пишет он, значит, дело серьезное. Они решили с Кариной приобрести первую партию материалов и кое-какие инструменты в Польше. Просит, чтобы я сверила по накладным, все ли в порядке и правильно ли выставлены счета-фактуры. Деньги большие. Почти полмиллиона евро. Надо проследить за всем. Очень извинялся, что так в последний момент. Он знал, что я вне досягаемости. А настоятельнице на стационарный звонить не хотел. Кроме того, он помнил, что у меня с Кариной договор о том, что во время отпуска мы отключаем телефоны. Он отменил бронь в «Люфтганза». В качестве компенсации за все эти неудобства обещал устроить нам с Кариной уик-энд за счет компании, куда-то свозить нас. Пока не хочет рассказывать, куда, но обещает, что будет интересно. В результате в Мюнхен я еду в трейлере. В понедельник утром подъедет прямо к моему дому.



И действительно, в назначенный день в пять утра узкую улицу перед домом Нади полностью перекрыл огромный грузовик с прицепом.

– Алекс меня не предупредил, что мы вывозим половину Польши, – сказала стоявшему рядом с ее чемоданом Якубу испуганная Надя. – Если я стану проверять счета на весь груз, мы не уедем до полудня.

Вдруг непонятно откуда появилась стройная девушка в маечке, камуфляжных штанах и черных берцах. На голове у нее была бейсболка цвета хаки с козырьком назад, а в руках папка с бумагами. Вид, скажем прямо, оригинальный, а для отправлявшихся с ней в путь, скажем еще прямее – настораживающий.

– Это вы Надя… – взглянула та на листок, – …Надя Погребны?

– Да. Именно так меня зовут, – спокойно ответила Надя.

Девушка протянула ей руку, улыбнулась и сказала:

– Очень приятно. Я Кинга. Вместе поедем в Мюнхен. Не беспокойтесь, ваш груз занимает только половину прицепа. Остальное – товар, который я везу в Милан. Вы тоже едете с нами? – спросила она коротко, обращаясь к Якубу.

– К сожалению, нет, – ответил он.

Возможно, этот приятный разговор продолжился бы, если бы не какофония клаксонов. Девушка посмотрела в сторону прицепа.

– Сами видите – здесь не развернуться, предлагаю провести инвентаризацию на первой же стоянке. Потому что иначе через пару минут нас обязательно линчуют: или водители, которым мы перекрыли дорогу, или разбуженные жильцы из соседних домов.

Они быстро подошли к кабине. Девушка залезла и заняла водительское место. Якуб подал чемодан, потом обнял Надю, крепко прижал к себе, долго целовал в губы под не стихающий рев клаксонов.

– Уже скучаю… – прошептала она и мягко оттолкнула его. – А теперь иди и забаррикадируйся в доме, прежде чем «народные мстители» доберутся до тебя.

Он все же дождался, когда грузовик исчез за поворотом, и только тогда пошел к дому. Несколько минут просидел на краешке кровати, осматривая пустую комнату. Его взгляд скользил по кружке, придавливавшей чертежи и рисунки на столе, по желтым листочкам, прилепленным к монитору, по стакану с букетом увядающих ромашек, который он собрал для нее перед отъездом из монастыря, по их общей с Иоахимом фотографии, по перекинутому через спинку стула лифчику, по чашке с орехами. Его не отпускало ощущение, что еще секунда – и Надя позовет его из кухни или выйдет из соседней комнаты.

Он положил голову на подушку. Заснул. Его разбудило тиканье будильника. Надя терпеть не могла телефонный вариант, и чтобы наверняка не проспать утром, заводила старомодный бабушкин будильник и нарочно ставила его на письменный стол, подальше от кровати, чтобы, если захочешь выключить его, пришлось встать. Но здесь было другое дело: он проснулся не от звона будильника, а от его с позволения сказать тиканья, которое если и можно было с чем сравнить, так это с грохотом стучащих друг о друга листов жести.

Глянул в мобильник. Скоро девять. Встал и подошел к столу. Циферблат будильника был прикрыт конвертом. Он узнал почерк Нади. Сколько же таких конвертов он вскрыл…

Сел в кресло. Начал читать.


∞, пятница, 4 августа 2017 года
Любимый,
я знаю, что ты не любишь будильник бабули Сесилии. Но сам подумай, от скольких опозданий он избавил нас. И, кроме того, ты послушал голос истории, который будил в Красноярске поляков с Волыни. Возможно, стальные детали его механизма отлили и выточили передовики труда в Магнитогорске на Урале. То, что Сесилия хранила его как реликвию, тоже является историческим фактом. Из Красноярска ей удалось привезти только алюминиевую ложку, жестяную миску и вот этот будильник.
В кухне на столе, в миске бабушки Сесилии, я оставила тебе овсяные хлопья. В холодильнике на верхней полке – твой любимый кефир.
Если ты улыбаешься, это значит, что ты простил меня. Между тем, я уже должна быть за Сьвецком, в Германии.
Твое отсутствие настигает меня везде. Оказалось, что мне не нужно ехать в Мюнхен, чтобы узнать простую вещь – я не могу жить без тебя. Нет ни минуты, чтобы ты не пришел мне на ум…
Сегодня ночью мне не спалось. Я проснулась в четыре, зажгла лампу, хотела почитать, но не смогла. Почувствовала странное беспокойство. Смотрела на тебя. Ты спал с открытым ртом. Тогда я вспомнила свое любимое стихотворение Херберта. Шелк души. Это которое про чулки. Помнишь, я читала его тебе шепотом на ухо как-то раз ночью?
Жаль, что нельзя наглядеться досыта, про запас…


Дочитал, сложил письмо, спустился на кухню, сел за стол. Хлопья, насыпанные в жестяную миску, были уложены в форме сердца.

@12

ОНА: На первой же остановке за городом они приступили к проверке груза: Кинга читала вслух названия и коды на упаковке, а Надя проверяла их соответствие фактурам. Только в одном случае номера не совпали с накладными. Пришлось звонить Алексу.

– Можешь повторить последние восемь цифр? – спросил он спокойно. – Все в порядке. Это новая модель болгарок, – сказал он. – Ты сама такие хотела. Расхождение с компьютером говорит одно: они прислали лучшее. Позвони мне, когда будешь под Мюнхеном. Наш товар уже прошел досмотр и лежит у таможенников. Скажи это водителю. С нетерпением ждем вас. В смысле, Карина ждет. Я пока еще в Цюрихе.

Человек всегда что-нибудь делает в жизни в первый раз, вот и она впервые в жизни ехала на грузовике. В течение нескольких десятков километров она сидела, свернувшись в огромном кресле, сжимая свою сумку. Молчала, слушая дурацкие разговоры по дорожной рации, доносившиеся из динамика над головой. Через несколько километров перестала обращать внимание на раздававшиеся в кабине слова, из которых «шлюхи» и «придурки» были самыми приличными.

– Я слушаю эту болтовню, – сказала Кинга, указывая на небольшой черный ящичек, подвешенный к потолку над стеклом, – потому что иногда кто-то предупреждает о полицейских радарах на дороге или подсказывает какой-нибудь объездной путь. Вообще-то, если тебе мешает, я могу отключить рацию. В Германии разговоров будет гораздо меньше. Да и мата будет меньше, а может, и не меньше, но по-немецки, а по-немецки это вроде как бы уже и не мат.

В Сьвецке они были без нескольких минут девять. Когда возвращались в Германию из Польши, ее отец всегда там останавливался. На заправке. Последней перед границей. В ресторане заказывал журек, всегда с яйцом и всегда без хлеба. Съедал суп, даже если не был голоден, независимо от времени суток. Только после еды они ехали дальше. Такой вот странный ритуал. Журек на польско-немецкой границе в Сьвецко – обязательный «номер программы», и точка.

После смерти отца, когда однажды вечером они с бабушкой Сесилией сидели на террасе в саду, она напомнила об этом его странном обычае. Сесилия подумала и сказала:

– Знаешь, девочка, в Сьвецко твой отец встретил маму. Автобус, на котором она ехала в Берлин, остановился там, чтобы заправиться. Твоя мать присела за его столик в ресторане, когда он ел журек…



– Съешь со мной журек? – спросила она Кингу, когда они въехали на заправку.

Девушка только улыбнулась в ответ, а когда остановила машину на заправке, объяснила:

– Сегодня не смогу. Здесь нужно заправиться и сразу уезжать. Сама видишь, какое столпотворение на площадке. Здесь все останавливаются, потому что тут последнее место, где можно купить курево по сносным ценам. Но прежде чем я заправлюсь, ты успеешь спокойно поесть. У меня ведь не скутер. Я закачиваю восемьсот литров. А на это нужно времени чуть побольше, – говорила она, надевая перчатки. – Мне возьми кофе. Большой, черный, три ложки сахара, без молока. Но за приглашение спасибо.

Она не смогла вспомнить, когда была в этом ресторане в последний раз. Но наверняка уже после эпического возвращения из Гамбурга в Польшу. За один раз такое возвращение провернуть не удалось. После нескольких лет жизни в другой стране не получится так просто все упаковать, закрыть за собой дверь и уехать. Ее отец возил вещи из Гамбурга почти год. Если было место в машине, брал и ее. Она любила эти поездки. Папка был тогда на время поездки только для нее. Рассказывал разные истории, придумывал для нее викторины, иногда они слушали аудиокниги, иногда останавливались в лесу и собирали ягоды. «А сейчас, пока еще мы в Польше, куда мы с тобой поедем, Надюся?» – спрашивал он. И она отвечала с заднего сиденья: «Как это куда? На журек, папулечка».

Но сегодня за Сьвецком они застряли в жуткой пробке. Кинга пила кофе. Она отключила водительскую рацию, потянулась за телефоном и сказала:

– Трудолюбивые немцы вот уже три года строят здесь дорогу. Если они будут продолжать такими темпами, то еще до того, как закончат, шоссе придется ремонтировать. Автострада номер двенадцать – худшая дорога в Германии! Тоже мне «Автострада Свободы». Иногда я думаю, что это делается с какой-то целью. Может, они не хотят облегчать собственному народу эмиграцию в Польшу. – Она засмеялась. – Навигатор сообщает, что мы уже больше часа как на месте, – сказала она, глядя на мобильный. – Я могу включить музыку, или предпочитаешь скучать в тишине? Ты скучаешь по нему? Мне это знакомо. Самая большая тоска в первые часы, – неожиданно сказала она.

Надя посмотрела на попутчицу, отбросила волосы и водрузила солнцезащитные очки на лоб.

– Я не грустная. Просто задумчивая, – ответила она.

– Он так красиво целовал тебя на прощание. Я смотрела на вас. Как его зовут? Расскажи что-нибудь о нем. Вот я, например, всегда любила говорить о своих парнях. Мне это было приятно. Хотя чаще всего, – и здесь она усмехнулась, – мне приходилось врать.

– Если включишь какую-нибудь тихую музыку, расскажу. И не буду врать.

Кинга полезла в бардачок, достала черный альбом для компакт-дисков, перелистнула прозрачные пакетики-странички, наконец, остановилась на одном.

– Это же «Однажды» и этот ирландец с чешкой. Боже, как же я рыдала на том фильме, – воскликнула Надя, узнав музыку уже после нескольких первых тактов.

– Я тоже! Я недавно ночевала в Цюрихе и была на их концерте. Тоже плакала, – призналась Кинга. – А теперь рассказывай…

Она начала с конца, с прощания несколько часов назад. А когда они проехали Берлин и повернули к Лейпцигу, рассказала о первой встрече на мостке над озером и о том, как она лифчиком перевязывала рану, останавливая кровь, хлеставшую из его пробитой гвоздем ноги.

Кинга не обронила за все это время ни слова. Только когда Надя закончила свой рассказ, тихо сказала:

– Я бы не бросила его. На твоем месте я никогда бы не поехала в Мюнхен. Никогда!

Перед Йеной остановились на огромной стоянке, полной грузовиков. Надя указала на застекленный ресторан рядом с заправочной станцией и сказала:

– Здесь нам журек не дадут, но у них лучшие колбаски на трассе. Я знаю, что говорю. Приглашаю тебя.

Приглашение было принято. Когда сидели за столом и пили чай, Надя спросила:

– Но ты все время в разъездах, все время оставляешь кого-то. Тяжело, должно быть, да?

Кинга, посмотрела на нее грустно:

– Никого не оставляю. Некого мне оставлять. Никто меня не ждет. А уезжаю, чтобы со мной такого не случалось. По крайней мере, в течение нескольких следующих лет.

Когда вернулись в машину и двинулись дальше, Кинга рассказала, как она дошла «до жизни такой бродяжьей».

– До того, как сесть за руль, я была косметологом. Сидела спокойно в чистом, уютном, ароматном кабинете. Делала пилинги, мезотерапию, подтяжки лица, эпиляцию и другие подобные штучки…

Потом в один прекрасный день она яростно хлопнула дверью уютного кабинета и перевернула свою жизнь вверх ногами. Потому что решила исполнить мечту, к которой ее родители с самого начала относились как к капризам «неблагодарной зажравшейся девчонки». Она хотела, как и ее старший брат, водить грузовики, а не бороться с чьими-то прыщами и заниматься эпиляцией подмышек и промежностей.

Мечта сбылась, но вскоре оказалось, что новая работа – это не только путешествия по миру, свобода и приключения. Рассказывала, что случается иногда с женщинами-дальнобойщицами. Особенно, если этой женщине только двадцать пять, если она миниатюрная, да еще с детским лицом. Она также рассказала, что сбежала в этот шовинистический мужской мир, чтобы, как ни парадоксально, больше никогда не причинить боль какому-нибудь мужчине. Кинга рассказала свою историю, а потом они долго ехали молча.

Надя решила достать книгу, от которой все еще исходил тот волшебный аромат, который может быть только у новой книги, прямо из типографии. Ей нравилось нюхать недавно купленные издания. Один запах был у романов, другой – у просто толстых томов, и совсем по-другому пахли сборники рассказов. По-разному пахли книги, купленные ею в книжных магазинах Берлина, и книги из Польши.

На эту она наткнулась в небольшом книжном магазинчике на вокзале в Ольштыне. Якуб, как всегда, отправился на поиски раритетов по букинистическим, а она незаметно ускользнула и вернулась к вокзальному книжному прилавку. Пожилой пан уверенно подвел ее к нужной полке.

– Пани повезло, наш последний экземпляр, пани успела, – прокомментировал он ее покупку.

Спрятала приобретение в сумочку и вернулась в букинистический к Якубу, который даже не заметил, что ее не было какое-то время.

И вот только сейчас, в дороге, она начала читать, вернее перечитывать. Она читала книгу и раньше, но тогда прочла ее запоем и многое успела подзабыть. Дошла до описания ужасной трагедии, которая произошла под эстакадой, когда молодой парень, избегая наезда на коляску с младенцем, врезался в мост и сгорел на месте.

Так ведь это ж было здесь, в Мюнхене! А в начале главы было указано точное место происшествия. Виадук находился недалеко от института, в котором работал тот несчастный Якуб, герой книги, и неизвестно зачем, не иначе как знак свыше, там было приведено подробное описание, как туда добраться.

На «Гугл-картах» она нашла эту точку и скоро на спутниковой фотографии увидела въезд на виадук. Потом на немецких сайтах искала информацию по ключевым словам: «29 января 1996 года, румынская проститутка, пожар автомобиля, смерть студента». Поисковик выдал ссылку на архив мюнхенского таблоида. Кстати, тот факт, что вы можете добраться до такой информации двадцать лет спустя, и при этом летя в грузовике по шоссе, показался ей чем-то запредельным. В сухой, репортерской статье было краткое описание трагического события. Полностью совпадавшее с фрагментом в книге! Никогда раньше не думала об этом романе как об описании реальной истории.

– Что ты читаешь? – услышала вдруг голос Кинги.

Надя показала обложку книги.

– Мать честная! Что за день. Сначала «Однажды», а теперь это! – воскликнула Кинга. – Помню, как однажды на парковке в Болгарии я читала эту книгу с фонариком. И остановилась лишь тогда, когда сдохли батарейки. Это мне тогда вышло боком. Связалась с каким-то придурком из Варшавы. Не имел ничего общего с Якубом из этой книги. Постой-ка! А твоего парня вроде тоже Якуб зовут?!

– Абсолютно случайно, бывают совпадения, – ответила она.

– На свете нет ничего случайного – это тебе каждый дальнобойщик скажет, – заметила Кинга, снова глянула на обложку и добавила: – С недавнего времени я перестала верить в случайности. Ладно, читай себе спокойно, слова не скажу до самого Нюрнберга. Обещаю. Завидую тебе, что у тебя еще столько страниц впереди…

Надя читала. Неспешно. Внимательно. Теперь уже не так, как в первый раз. В книге было много фактов, много дат, многочисленные описания мест, иногда с массой подробностей. Когда она дошла до кульминации, до событий в Париже, заметила, что появляется название конкретного отеля: отель «Релэ Боске» на улице Шан де Мар, рядом с Эйфелевой башней, в пяти минутах ходьбы от станции метро «Военная школа». Она зашла на сайт отеля. Все совпадало: фотографии из интернета, дата. Самолет TWA, летевший из Нью-Йорка в Париж, на самом деле упал в Атлантический океан 18 июля 1996 года. Соответствовало также расположение отеля «Марриотт Маркиз» на Манхэттене, недалеко от Таймс-сквер. Именно из этого отеля герой книги Якуб отправился на такси, которое застряло в пробках, и он не успел в аэропорт.

А может, это не вымысел? Может быть, здесь описаны реальные события, всколыхнувшие эмоции и воспоминания автора? Или, может быть, этот Вишневский из Франкфурта, ученый с кучей званий, по профессиональной, навязчивой скрупулезности заботился обо всех мельчайших деталях, потому что такой зануда и иначе писать не умеет? Ведь в научных работах должна присутствовать истина и только истина. Возможно, написанию предшествовали детальные и глубокие исследования. А может, он вообще ничего не исследовал, потому что все это произошло с ним самим? Может быть, писателю достаточно хорошей памяти? – думала она, глядя на шоссе.

Она отложила книгу, как только заметила указатель на центр Нюрнберга, и сразу позвонила Карине.

– Надя? Наконец-то! Ты почему не отвечаешь? Я волновалась.

– Зачиталась. Прости… – ответила она тихо.

– Дорогая, попроси водителя, чтобы съехал на стоянку на Растштетте Фюрхольцен Ост – сказала она. – Алекс сказал, что ты едешь на каком-то монстре, которому не въехать на парковку перед Президиумом. Пожалуйста, не рискуй, а то еще чего доброго телевидение объявит это нападением Польши на Германию. Я пришлю на парковку двух перевозчиков, поменьше. Они примут наш товар. У нас есть разрешение на автомобили до трех с половиной тонн.

– Кари, сама объясни это водителю, потому что я могу что-то не так передать, – сказала она и вручила трубку Кинге.



Когда они заехали на стоянку, там уже стояла Карина перед своим мерседесом с букетом белых роз. Надя выскочила из кабины и бросилась к ней. Обнялись, да так крепко, что Надя почувствовала шипы роз у себя на спине.

– Ты даже не представляешь, как я скучала по тебе, – шептала она.

Через некоторое время Карина вырвалась из ее объятий и подошла к Кинге. Перебросились парой фраз, Кинга открыла дверь прицепа. Через минуту подъехали два белых малотоннажных грузовичка. Карина с открытым ноутбуком в руках стояла между машинами, контролируя перегрузку. Кинга была внутри прицепа. Несколько мужчин переносили поддоны из трейлера в грузовички.

Когда машины отъехали, Кинга припарковала свой TIR рядом, выскочила из кабины и побежала к ним, пожала руку Нади и бросила на прощанье:

– Если что нужно будет, типа сделать пилинг или перевезти TIR-ом, звони. – Потом подошла к Карине, подала открытую в нужном месте папку и сказала: – Мне здесь только ваша подпись нужна, и я поеду.

Карина полезла в сумочку. Надела очки и внимательно прочитала.

– Я не подпишу этого. Ни в коем случае, – решительно заявила она.

Кинга посмотрела на нее тревожно.

– Но ведь все сходится… – начала неуверенно.

– Не все, – спокойно ответила Карина. – В этом разделе о получении груза в указанном получателем месте в радиусе пятидесяти километров от адреса предоставления, ничего не написано, что вы будете делать после передачи груза. Мы получили груз в этом радиусе. Что вы собираетесь сейчас делать? – спросила она строго.

– Как что? Вернусь к своей фуре и лягу спать, койка в машине имеется.

– Может быть и имеется, да только не придется вам, отмахавшей почти девятьсот километров, спать на узкой койке в машине. Не допустим… Из солидарности… Из какой? Женской, шоферской или общечеловеческой – вам выбирать. Сейчас мы все вместе поедем в отель, а завтра утром наш водитель доставит вас на парковку.

По пути Карина рассказывала о плане «Президиум». Алекс снял целый этаж отеля. На три месяца. Большая часть команды уже там. В принципе, отель мог бы быть и получше, но главное его достоинство – он близко находится от здания Президиума.

– Завтра мы принимаем объект. Можешь себе представить?! Мы! Не немцы, не швейцарцы, – воскликнула она гордо. – Без тебя этого бы не случилось. И Алекс, и я это знаем, – тихо сказала она и пожала ей руку. – Хорошо, что ты, наконец, приехала. А эти розы – от Алекса. Прислал из Цюриха. Не какой-то цветочной почтой. Действительно из Швейцарии. Сегодня утром прилетели. В этом весь Алекс…

– Что это за Президиум? – спросила вдруг Кинга, вмешиваясь в разговор.

– Куча камней, кирпичей, досок, горы цемента. А если серьезно, то красивое здание в центре Мюнхена, – пояснила Надя. – Мы делаем ему, если можно так выразиться, пилинг.

Карина взорвалась громким смехом и, кивая головой, заметила:

– Ну ты скажешь так скажешь! С сегодняшнего дня буду цитировать тебя в своих лекциях…

Небольшая стойка регистрации в трехэтажном отеле граничила с уютной столовой с черно-белыми фотографиями довоенного Мюнхена. Массивные деревянные столы, высокие стулья. На столешнице напротив входа стояла тарелка с легкой закуской, две бутылки вина и несколько бокалов. Кинга попрощалась и пошла в свой номер.

Надя подошла к стойке регистрации. Молодой портье начал говорить с ней по-английски с заметным славянским акцентом.

– Мадам Погребны, сердечно приветствуем вас в нашем отеле. Не слишком ли я нарушу ваше личное пространство, если спрошу: это русская фамилия?

Подписав регистрационную карточку, она сказала по-русски:

– Украинская. Хотя бабушка утверждала, что молдавская. Однако, когда я проверяла ее происхождение, выяснила, что большинство Погребных живет в Польше. Так что я полька.

Портье улыбнулся, и, отдав ей паспорт, он ответил также по-русски:

– Полька? Тогда вдвойне странно, потому что у вас немецкий паспорт.

– Паспорт? Ну да, есть у меня паспорт. Германия – единственная страна, которая допускает второе гражданство. Однако на территории Германии нельзя предъявлять никаких других – кроме немецких – документов, если у тебя есть немецкое гражданство. Это сложная история, – спокойно резюмировала она. Гражданство – дело официальное, национальность – дело сугубо личное, как бы интимное. Я пробуду здесь три месяца, так что у нас, возможно, будет время прояснить этот вопрос. А, может, и не придется делать этого, потому что, судя по вашему акценту, вы прекрасно понимаете разницу.

– Не уверен… Вряд ли… Ведь я здесь родился, – ответил удивленный портье.

– Können Sie sich vorstellen, dass ich auch?[25] – сказала она, намеренно перейдя на немецкий.

В этот момент к стойке подошла Карина с бокалами.

– Надя, сколько еще тебя ждать? Давай выпьем, наконец. Целый день ни капельки во рту, и вот теперь, когда я, наконец, могу, ты переключилась на нашего Сергея.…

Они сели за столиком в углу обеденного зала и начали разговаривать.

– Тебе идет этот загар, особенно к соломенному цвету волос, – сказала Карина. – Кстати, я разговаривала вчера по телефону с настоятельницей. Не знаю, как насчет твоего Якуба, но ты влюбила в себя несколько монашек. Она мне жаловалась, что две уже хотят покинуть монастырь и уехать помогать в Африку.

– Я думаю, что даже знаю, о ком речь, – ответила Надя. – Приходили ко мне в келью, и мне пришлось им рассказывать о наших детишках в Кигали. А теперь быстро говори, какой план на завтра? – спросила она.

– До полудня можешь спать. Всю команду я собираю в час дня. Алекс прилетает в одиннадцать, так что спокойно успеет. Хочет обязательно быть. Кроме того, появится этот чиновник из магистрата. Когда он узнал, что ты будешь, лично мне это подтвердил. Немного волнуюсь, потому что он думает, что ты моя начальница. Ты же знаешь немцев, – засмеялась она.

Разговор затянулся до полуночи. На Надю накатила усталость – долгая дорога, а теперь вино… Карина заметила это. Она оставила ее за столиком и пошла к стойке регистрации. Через некоторое время появился Сергей с ее чемоданом. Надя посмотрела на него и сказала по-немецки:

– Пожалуйста, оставьте. Я сама справлюсь.

Ее номер находился в самом конце узкого коридора на втором этаже, рядом с апартаментами Карины. Она бросила чемодан на кровать, включила ноутбук. Хотела написать Якубу, что все в порядке, что постоянно думает о нем, и что немного выпила…

Квадратное решетчатое окно выходило на небольшую уложенную тротуарной плиткой площадку, закрытую с правой стороны белой стеной, за которой была рощица с высокими, раскидистыми деревьями. Ветви одного дерева почти входили в ее комнату. На площадке она узнала машину Карины. Прямо под окном находилась прямоугольная дощатая конструкция, напоминавшая танцпол. Окруженный высокими каменными горшками с анютиными глазками, посередине стоял круглый деревянный стол, над которым был раскрыт ресторанный зонтик. По сравнению с шумом на оживленной улице, на которой находился главный вход, здесь царила удивительная тишина.

Она приняла горячий душ, завернулась в полотенце и даже не легла, а всего лишь немножечко прилегла на кровать рядом с нераспакованным чемоданом, «на минуточку… только дух переведу и сразу напишу…» – промелькнуло у нее в голове, и она вырубилась.

@13

ОН: Осторожно, кончиками пальцев потрогал овсяные хлопья в жестяной миске. Внезапно услышал стук в дверь. Глянул на часы. Это не мог быть почтальон. Слишком рано. Кроме того, пан Ксаверий в забавной ленинской кепке с красной звездой никогда не стучал. Он сразу шел в прихожую и кричал: «Пани Надя, у меня для вас кое-что есть». Если Надя не появлялась, он заходил на кухню и оставлял почту на столе. Иногда, особенно летом, когда было очень жарко, Надя наливала ему холодной пахты[26], которую пан Ксаверий просто обожал.

На пороге стояла женщина. Она держала за руку двух мальчиков. Младший рыдал.

– Вы плачете? Почему? – спросила она Якуба. – Что за беда стряслась?

Он узнал женщину – это была хозяйка Дейзи.

– Нет, все в порядке. Вам показалось… – ответил он, отводя взгляд.

Малыш затих. Он сделал шаг вперед и сунул руку в дыру над коленом в его джинсах.

– У вас нет денег на новые штаны? – спросил он, поднимая голову.

– Матеуш, что ты несешь? Посмотри лучше на свои кроссовки. У тебя вон тоже дырки, – сказала женщина.

Малыш снова расплакался, вырвался из рук женщины, изо всех сил ударил старшего мальчика, после чего крикнул:

– Это все из-за тебя. Это ты наступил ей на лапку и она сбежала!

– Заткнись, идиот! Это ты отобрал у нее мячик!

Женщина энергично встряхнула руку старшего.

– Михал, как ты можешь так разговаривать с братом?!

Собачка снова сбежала из дома. Они искали ее целый час: два раза обошли весь парк. Перед магазином ее тоже не было.

– Может, собачка забралась в сад пани Нади? Она раньше часто сюда прибегала. Через забор ничего не видно, вот мы и пришли убедиться, – сказала она.

Он сразу же отвел их в сад. Мальчики побежали к кустам со смородиной. Внезапно из-под цветника выскочила Дейзи, радостно помахивая хвостиком. В пасти держала огромную кость. Мальчишки бросились к ней. Обнимали, ласкали, целовали ее длинные ушки. Но радость встречи закончилась – во всяком случае для Дейзи – когда младший начал вырывать кость у нее из пасти. Дейзи не отпускала, тихо рычала. Тогда старший схватил добычу с обеих сторон и приподнял собачонку. Дейзи вонзила зубы в трофей, висела, но не сдавалась.

– Скорее всего, нашла ее на помойке, рядом с супермаркетом. Интересно, однако, что сожрать ее решила все-таки здесь. Видимо, чувствует себя здесь в полной безопасности, – говорила женщина, наблюдая за этой сценой. – Простите за вторжение. Пожалуйста, крепко обнимите пани Надю, – сказала она, надевая ошейник на собачку.

Когда они оказались у калитки, младший мальчик оторвался от матери. Он встал перед Якубом в воинственной позе, взял себя в руки и объявил решительно:

– А мой папа тоже любит грызть кости. Но не такие большие. А еще Дейзи мне сказала, что вас любит, – добавил он, пристыженный, и поспешил к двери.

Якуб полил грядки, подстриг самшиты в горшках на террасе. Он вспомнил радость Нади, когда однажды утром она ворвалась в кухню с криком:

– Кубусь, ты не поверишь! Кто-то подбросил нам три больших самшита ночью! Представляешь, сферические! В каменных горшках!

Он помнит, что спокойно ел овсянку с кефиром и, притворившись равнодушным, парировал:

– Поверю.

– Да нет, Кубусь, ты лучше иди скорее и посмотри!

Когда она потянула его за собой, он прекрасно знал, что увидит. Накануне вечером они с Витольдом подъехали к дому на фиате службы доставки и перенесли самшит в сад.

– Интересно, а как я объясню Марике грыжу? – жаловался Витольд, когда они, задыхаясь и кряхтя, тащили вторую кадку. – Ведь у меня уже на третьем растении оба яйца оторвутся и член сломается. И какая польза тогда ей будет от меня? Ну, какая? Марика радуется даже купленному в сетевом магазине тюльпанчику, а тебе сразу весь ботанический сад подавай…

– Вит, кончай трепаться. Неси тихо, – прошипел он.



Он думал об этом, попивая кофе на террасе. Завибрировал телефон. Он увидел напоминание из календаря: «Мама, 4 августа, Нью-Йорк», и ощутил беспокойство. Он не разговаривал с ней несколько дней, но был уверен, что она вылетает через день после Нади. Забыл только, что Надя вовсе не полетела. Он набрал номер матери.

– Ты уже в Нью-Йорке, мама? Даже со своим единственным сыном не попрощалась. Ты, наверное, больше меня не любишь, – сказал он, силясь изобразить спокойствие.

– Пока что я в восьми трамвайных остановках от тебя. Я угадала? Я лечу поздно вечером, через Франкфурт. Там ночую и только утром «Люфтганзой» в Нью-Йорк. А почему ты спрашиваешь, сынок?

– Потому что я хочу поехать с тобой в аэропорт.…

Он никогда не провожал ее в аэропорт. На вокзал тоже. Он не знал, был ли это сознательный выбор его матери или просто так у них в семье сложилось. От отца он знал, что мама не любит, когда ее провожают, такая уж она.

– Я все еще люблю тебя, и не перестала бы тебя любить, даже если бы ты не попрощался со мной. Это всего на пару дней. Дай угадаю, – добавила она. – Тебе понравился аэропорт? Ты был там вчера вечером и хочешь снова сегодня, да? – иронично спросила.

– Представляешь, не был. Кроме того, не все любят аэропорты так, как любишь их ты, – ответил он.

– Я их не люблю, сынок. Особенно один, есть такой, – призналась она. – А почему ты не был? Отменили ее рейс? – спросила она.

Он рассказал ей о внезапном изменении планов и огромном трейлере с прицепом, который утром перекрыл улицу перед Надиным домом.

– Бедная девочка. Это долгий путь, и такие молохи быстро не ездят. Супер, что ведет ее подруга. Женщины водят безопаснее. Отдал свою Надю в хорошие руки. Давай, приезжай к маме домой, а то давно тебя не видела. Может, если одна женщина уехала, ты навестишь другую, которая любит тебя не меньше? Кроме того, я приготовила для тебя рассольник! Если не любовь к матери, то, возможно, аппетит приведет тебя сюда. – Она засмеялась в трубку. – В аэропорту я должна быть к семи вечера. У нас будет много времени. Только ты и я. Папа на работе, отрабатывает поездку в монастырь. Так что будем вдвоем, посплетничаем о жизни в монастыре. А может быть, и о монашках. Твой папа говорит только об одной. О настоятельнице. Он ею очарован. Впрочем, твоей Надей еще больше… Приходи. Я соскучилась по тебе. Я вызову такси. Скажи только, куда прислать.

– Конечно, приеду. Вот только улажу кое-что в городе и приеду.

– Буду ждать.

Подошел к кустам смородины. Нашел место, в котором Дейзи сделала подкоп под забором, засыпал его землей, а сверху положил несколько камней. Потом вернулся на кухню. Из холодильника достал кефир, а из хлебницы – пшеничную булочку. Положил все в полиэтиленовый пакет и вместе с книгой запихнул в рюкзак. На улице он вдруг представил маленькую Дейзи, пытающуюся пересечь проезжую часть между несущимися на бешеной скорости автомобилями, быстро развернулся, побежал в сад, убрал только что положенные им камни, расчистил от земли проход, отогнул прутья ограды в том месте, где пролезала собачка.

Пусть приходит сюда, когда ей вздумается.

На площади перед магазином он пытался найти Искру. На скамейке перед винным отделом сидело несколько мужиков, но Искры среди них не было, не было и того типа в полосатой майке. Он вошел в магазин и подошел к холодильникам с мясом. Увидел толстую продавщицу, которая в свое время так жестоко прогнала Искру из магазина.

– Пан Искра был здесь в последнее время? – спросил он вежливо.

Женщина посмотрела на него исподлобья и крикнула в подсобку:

– Мариола! Иди-ка сюда!

Через некоторое время на пороге появилась Мариола с окровавленным ножом в руке.

– Ты, Мариолка, совсем спятила? С ножом в торговый зал выходишь? – грозно прикрикнула она на продавщицу.

Испуганная девушка тотчас же скрылась за дверью.

Внезапно он почувствовал сильный толчок в спину, повернулся: за ним стоял Зигусь, который, вертя печатку на пальце, прошептал:

– Выйдем отсюда, перетереть кое-что надо.

Когда они оказались перед супермаркетом, Зигусь достал из заднего кармана армейских штанов мятый замусоленный конверт.

– Связь уважаемый пан прервал. Что касается известного запроса, то ответ уже был готов еще две недели назад. Искра все еще зализывает раны. Сильно покоцали мужика, но рана затягивается. Господь Бог его не забыл, – говорил он тонким детским голоском. – Здесь записано нынешнее местоположение Искры. И возмещение расходов, – добавил он, незаметно суя конверт в руки.

– Мы так не договаривались, уважаемый пан…

– В случае чего, я Иероним, – прервал его Зигусь, – хотя в этом районе полосатый бодягу развел, что я, дескать, Зигмунт. Был Зигмунт, да весь вышел. Это погоняло времен давно прошедшего преступного прошлого.

Якуб с трудом сдержал смех. Откровенное и совершенно серьезное признание в наличии преступного прошлого, произнесенное невинным голоском татуированного с ног до головы качка из супермаркета, прозвучало гротескно. Он жалел, что с ним не было Вита, который непременно поддержал бы этот разговор.

– Пане Иероним, мы ведь договорились с паном о вознаграждении. Разве не так?

– Да, но не за халтуру, – ответил Зигусь. – Либо стопроцентно качественная услуга, либо возврат за билеты.

– Но ведь это не ваша вина, что пан Искра был…

Зигусь, не давая ему закончить, твердо сказал:

– Я работаю по другим понятиям, уважаемый пане. А если деньги вам так жгут карман из-за ваших принципов, то, пожалуйста, приобретите какие-нибудь фантики для пана Искры. И тогда мы будем квиты.

Якуб проводил бугая взглядом до самой скамейки, к которой слетелись голуби.

Он вернулся в супермаркет, купил фрукты, несколько помидоров, большую упаковку печенья, пиво, кило коровок, несколько бутылок томатного сока. А ко всему прессу – «Газету Выборчу» и «Политику». Подумал, что не пойдет же он в больницу с пустыми руками. Он знал, что Искра пьет только портер, причем холодный. Если нет денег, чтобы купить это дорогущее пиво, то предпочтет томатный сок, потому что калий полезен для сердца. А если ему даже на «калий» не хватает, то садится на экстремальную диету, ноль калорий, и, будто зверь какой, пьет воду. Якуб купил дешевую сумку для покупок. Он не хотел, чтобы в больнице заметили, что, кроме витаминов он принес еще и выпивку.

Затем он отправился в «Жемчужинку», где на каменных ступеньках на солнце, не обращая ни малейшего внимания на проходящих мимо него людей, грелся кот Бегемот. Якуб достал из кармана мобильник и сфотографировал его. Потом достал из рюкзака книгу Эко и между страниц засунул пятидесятизлотовую купюру.

Клиника находилась недалеко от института. Часто встречался там на обеде с Витольдом в больничной кафешке, где, если верить Виту, продавали лучшие, субсидируемые ВФЗ (Всепольским фондом здоровья) ядовитые хот-доги. Вход в бар был напротив входа в приемное отделение. Большинство медсестер знали Витольда, потому что каждый раз тот подходил к небольшой регистрационной стойке и либо соблазнял молодых сестричек, либо в витиеватых речах солидаризировался с пожилым контингентом в их боли из-за никем не ценимой и низкооплачиваемой работы. Якуба они, возможно, не знали, но уж точно узнавали.

Он подошел к стойке регистрации. Спросил про Искру. Молодая девушка улыбнулась и начала проверять что-то в компьютере.

– Пан Леон Бартломей Искра? – спросила она.

– Да. Он самый.

– Четвертый этаж. Палата триста восемнадцать. Из лифта направо. Не перепутайте, потому что слева – родильное отделение, – засмеялась она.

Палата № 318 находилась в конце широкого коридора без окон, по которому он прошел под гул висевших под потолком люминесцентных ламп. Он глянул на часы. Приближался полдень. По коридору бегали медсестры, возили каталки, разносили еду. Он вспомнил, что в больницах людей кормят в очень странное время.

Он тихо постучал в дверь из матового стекла. Когда никто не отозвался, он осторожно приоткрыл дверь и просунул голову. На кровати, стоящей параллельно подоконнику из темного терразита, он увидел Искру. И так не толстый, он сильно похудел за эти дни, с отросшей бородой, с замазанными зеленкой синяками на лице, в не по размеру большой полосатой пижаме из застиранной фланели, он сидел в изголовье белой кровати и смотрел в открытое окно.

Якуб вошел в палату. Прошел мимо двух пустых, застланных белой простыней кроватей и подошел к подоконнику. Искра, не поворачивая головы, скосил на него глаза и смотрел внимательно в течение нескольких секунд. Потом поднял всю в шинах фиксаторов руку и пальчиками утирал слезы с щек. Тихо спросил:

– Как же это так, пан Якуб, в полицию, поди, записались?

– В полицию? Почему в полицию? В детстве пожарным хотел быть, а вот полицейским никогда. А что это вы спрашиваете?

– Потому что с тех пор, как я здесь, ко мне зачастили полицейские. Но они это по службе. Как и медсестры, как няньки. Иногда приходит врач, а вчера священник был. С последним помазанием для друга с первой кровати. Он умер сегодня утром. В мой день рождения… как вы узнали, что у меня сегодня день рождения?

– Я не знал. Но все к лучшему: оказывается, не зря подарочки принес.

Поставил сумку на подоконник и сел на край кровати. Искра расспрашивал, что «на районе». Как, отремонтировали лестницу перед «Жемчужинкой»? Починили скамейку на лужайке напротив входа в оптику?

А вот про людей он почему-то вообще не спрашивал, наверное, не хотел возвращаться к событию перед супермаркетом. Подытожил происшедшее тремя короткими фразами:

– Женщину ударил, сволочь. Все предохранители у меня враз сгорели. Как затмение какое нашло.

А потом рассказал, что легкие у него срослись, что дышит он спокойно и что «сердцу повезло, потому что даже не поцарапано, а вот с ребрами хуже». Два ребра сломаны.

– А ребра – это последняя дрянь: их не пересадишь, гипс не наложишь. Встанешь – болят, ляжешь – болят, пукнешь – болят, чихнешь – болят, смеешься – болят, плачешь – болят. И даже когда спишь, снится, что ребра у тебя болят.

Якуб заглянул в сумку с подарками. Высыпал апельсины и помидоры на одеяло, томатный сок поставил на металлический столик, пакет с коровками отдал ему в руки.

– У меня есть портер. Он все еще холодный. И желтый кэмел, – сказал он.

– Кэмел мне приносит нянечка, украинка из Харькова, подкупленная, – сказал Искра. – А вот портер я не решился у нее заказать. Да и заплатить все равно нечем, на курево только хватает, а курево важнее.

– Скажете тоже! Что это за день рождения без выпивки?! – Якуб засмеялся, взял с тумбочки чайную ложку и ловко открыл бутылку. Искра, взяв бутылку, сказал:

– Как же я соскучился по этому запаху! Только у Живца есть такая рецептура. Уфф, как же хорошо. Это мое любимое пиво. А я уже боялся, что буду трезвым в свой день рождения. Не дождетесь, боги и врачи! – Усмехнулся, и тут же его лицо исказилось от боли, и он прижал руку к телу. – А вы знаете, что Бегемот тоже только портер пьет? Однажды я налил ему в миску. Вылакал как молоко. А нальешь чего-нибудь бюджетного, из серии Татра, так даже морду от миски воротит.

Якуб достал телефон, показал Искре фото кота и сказал:

– Кстати, насчет Бегемота. Этому фото не больше получаса. Я подумал, вы могли соскучиться по нему.

Искра скользнул взглядом по экрану мобильника, тихо кашлянул, опустил руку с перевязкой на простыню и уставился куда-то вдаль.

– Надо же, нашелся человек, который подумал, что я могу по чему-то скучать? – прошептал он. – Чем обязан такому вашему отношению ко мне… В смысле хорошему?

Якуб не ожидал такого вопроса. Он не считал, что проявлял какую-то особую доброту. Просто всегда старался стоять на стороне потерпевших. Так поступали его родители. Так его учила прабабушка Леокадия. Надя, которая несколько лет своей жизни посвятила помощи обездоленным, так та вообще полагала, что творить добро – обязанность человека.

Якуб не мог знать наверняка, но предполагал, что кто-то слишком круто обошелся с Искрой, потому что не мог представить, что Искра стал бездомным из-за своей небрежности, лени, неприспособленности к жизни или невежества. Якуб не считал себя в праве судить завсегдатаев винного отдела, сидевших на скамейке перед супермаркетом, но он явно видел разницу между ними и «паном Искрой», как того называли собутыльники. Совершенная случайность сделала его свидетелем доброго дела Искры, когда тот склонился над голодным котом. Потом ему выпала возможность поговорить с Искрой и увидеть его необычный перформанс с «Мастером и Маргаритой», а потом и необычайный героизм Искры, когда тот встал на защиту избиваемой женщины.

Завсегдатаи мирка вокруг супермаркета, вероятно, были очень одиноки еще до того, как туда попали. Он не представлял себе, что могло быть иначе. Забытые всеми, они нашли такое место, где встретили подобных себе. Странное сообщество, но для них единственное. Его членов тесно связывает вовсе не чувство близости в разделенной бедности или в трагедии бездомности. Их теснее всего объединяет убеждение, что их существование будет замечено другими людьми, что для кого-то это важно. Только в группе будет замечено, что кто-то прибыл, кто-то убыл или давно не появляется. «В супермаркет приходят в основном для того, чтобы понизить свой уровень одиночества», как однажды заметила Надя. А потом рассказала ему, что когда в приюте в Бирме появлялся новый ребенок, то в первые дни другие дети отдавали ему свои игрушки, а некоторые – и часть еды. В свою очередь, когда кого-нибудь из детишек забирали в приемную семью дальние родственники, приемные родители или ребенок умирал, те, кто оставался, долго скучали.

Якуб поднес бутылку ко рту, улыбнулся и, пытаясь превратить все в шутку, ответил:

– Да ладно. Какой я хороший? Я подумал, что я тоже хотел бы, чтобы кто-нибудь принес мне выпить в больницу. Хотя лично я предпочел бы вино, – добавил он. – Ваше здоровье, пан Леон. С днем рождения! – сказал он, когда они стукнулись бутылками за здоровье. – Когда вас выписывают домой?

Искра вдруг посерьезнел. Поставил пиво на подоконник и нервно закусил губы.

– Вы спрашиваете, когда я приду домой, – сказал он тихо. – Я думаю, что у вас это речевой штамп, не так ли? Потому что вроде так и надо. Из больницы люди домой выписываются. Да, так говорят. Вот только я и дом в этой фразе не можем оказаться вместе. К сожалению. – Он взял апельсин и сжал его. – Нет у меня дома. А когда был, то там меня никто не хотел видеть, – сказал он, отрешенно глядя в окно. – Это было так давно, что иногда мне кажется, я был тогда какой-то старой версией себя.

А потом стал рассказывать… О деревне под Влоцлавеком, где он родился. О Торуньском университете, где против воли отца изучал философию. О работе трубочистом, позволявшей ему содержать себя и сестру. О том, как бедствовал после колледжа, потому что в службу чистки дымоходов принимали только тех, кому по закону можно было платить меньше, то есть студентов. О работе в школе, где он преподавал на полставки, которых ему едва хватало на обеды в столовой и на оплату небольшой съемной комнаты в многоэтажке. О том, как он начал подрабатывать у сестры, которая открыла массажный салон, и о кандидатской, которую писал в нерабочее время. О том, как однажды в театре им. Вильяма Хожицы в Торуни во время антракта познакомился с Эмилией и без памяти влюбился в нее. А потом уехал за ней в Берлин и с тех пор реально лишился дома.

Его многоумная философия не помогла ему в жизни. Совсем наоборот: чем больше он читал Шопенгауэра, тем более с ним не соглашался: «Не могут же люди быть настолько плохими, как о них пишут в книгах. Особенно те, кого ты так сильно любишь». Он упустил момент и не очнулся вовремя, чтобы убедиться в правоте Шопенгауэра.

Много месяцев он был взрослым ребенком с железнодорожной станции «Зоологический сад». Однажды сел на поезд Берлин – Москва. Кондуктор вызвал полицию, которая в Познани вывела его силой на перрон. У него не было никаких документов, он притворился, что не понимает по-польски, и его оставили там. В другой раз на улице было ужасно холодно, и он сел в трамвай, чтобы согреться. На кольце перед супермаркетом его выбросил вагоновожатый. Там Искра и остался.

Приходилось спать в подъездах, иногда с другом под одним плащом. Пан доктор не сильно возражал, когда люди называли его жульем и лахудрой, потому что со временем превратился в бомжа, становившегося все более и более смиренным.

Перед тем, как покинуть палату, Якуб оставил ему на одеяле газеты, а на тумбочке – «Имя розы».

– Вы наверняка уже читали это и знаете, но, возможно, пока еще не наизусть. У вас как раз сейчас есть время вернуться к чтению, – сказал он, улыбаясь.

– А газетки, я вижу, вы покупаете левацкие, да? Я так и думал, что нас и это тоже роднит. Хотя лично я за прессу не плачу – беру ее на помойке. И детектив вы мне подсунули, – сказал он, взяв книгу с тумбочки. – Я их как правило, не читаю. Разве что Ларссона, а из наших – Краевского и с недавних пор Милошевского. Во всех остальных случаях практически сразу могу сказать, кто убил. Эко – другое дело. Втянулся в него. Я не подозревал, что философию можно представить как триллер. В первый раз мне пришлось не спать ночью из-за детективного романа. Вроде как должно было быть о бедности Христа, а на самом деле получилось о Шерлоке Холмсе четырнадцатого века в монашеской рясе. Но философия тоже была, и самую нежную струну во мне задела. Когда в Берлине… – он сделал паузу и посмотрел на обложку. – Когда в Берлине еще не началась эта драма, хотя, возможно, она уже продолжалась, только я еще ничего не подозревал, забрал Эмилию и детей и однажды поехал в монастырь цистерцианцев в Эбербахе. Там, где снимали этот фильм. Чудесное место. Книгу Эко я тоже тогда взял с собой… – тихо добавил он, положив «Имя розы» на тумбочку.



Трамвай тащился со скоростью, позволявшей и что-то увидеть и о чем-то подумать. Якуб смотрел в окно и думал, что хотел бы теперь к Наде. Он хотел рассказать ей все. Он выслушал потрясающую историю Искры и хотел ею поделиться. Только с ней. Конечно, ему сейчас очень не хватает прикосновений, поцелуев и нежности, но больше всего – разговоров, без слов сейчас труднее всего. К тому же, все, что с ним происходило в последнее время, приобретало реальный смысл только тогда, когда он рассказывал об этом ей.

Он пожалел, что оставил Искре «все эти левацкие газетенки». К тому же, у него разрядился телефон. Он чувствовал, как бессмысленно тратит свое время, когда в минуты незапланированного бездействия в какой-нибудь очереди, в такси или, как сейчас, в трамвае, он ничего не мог почитать.

Мама сначала долго его обнимала. Потом, сидя на кухне за столом, напротив него, умиленно смотрела, как он ел ее рассольник. А он рассказывал ей о Мазурах, о разговорах с отцом во время поездки, о своей келье в монастыре, о непогоде на озере, о грузовике, «за рулем которого сидит девчонка». Когда он спросил, зачем она летит в Нью-Йорк, мать ответила, что «в сущности, это несколько таблиц в «Экселе», смысл которых я могу объяснить лучше других». Потом говорили о планах на отпуск. Упомянула, что в сентябре летит на Джерси, «на свадьбу Магды».

– Помнишь Магду? Дочку тети Ани? – спросила она.

Конечно, он помнил. Иногда, когда тетя Аня с дочкой их навещали, он и Магда ужасно скучали, слушая разговоры матерей на кухне или в гостиной, и он приглашал ее в свою комнату поиграть в шахматы. Магда всегда выигрывала. Практически не разговаривали. Иногда она кратко отвечала на его вопросы. Помнит, что ужасно стыдился проигрыша девчонке и переживал его как драму. Тогда он установил на компьютер «шахматную школу» и стал тренироваться. Не помогло. Магда продолжала побеждать. Ей тогда было лет десять, может, одиннадцать. Потом он потерял ее из виду. Она училась в другом районе. Позже услышал от матери, что Магда выигрывает математические олимпиады. Одну за другой. Знал, что она поступила на математический факультет в его университете. Но они так никогда там и не пересеклись.

– Да, конечно, помню Магду. Гениальная шахматистка. У отца тоже выигрывала. – Он засмеялся. – Джерси, вау! Красивый островок. Свадьба? Почему именно там? – полюбопытствовал он.

– Чтобы будущей жене Магды, канадке, не пришлось подавать тонны документов, и…

– Жене?! – прервал.

– Ну да. Магда – лесбиянка.

– Я не знал. Главное, чтобы в свой медовый месяц они не забрели в наш польский Темноград.

Потом говорили о Наде. Мама очень удивилась, когда он не смог ответить, как проходит ее путешествие.

– Так ты что, не позвонил ей, не написал? У вас ведь есть все эти мессенджеры, Ватсапы и что там еще?

Он не знал, как ответить на этот вопрос. В их отношениях пока еще не случалось постоянного «зависания на линии». Он не думал, что Надя этого ожидает. Они договорились, что она даст знать, когда устроится на месте. Надя редко использовала все эти «что там еще» и, если они были далеко друг от друга и она хотела передать ему что-то важное, писала обычные письма. Только в случае какой-то чрезвычайной, срочной ситуации отправляла эсэмэску или в крайнем случае звонила.

– О боже, что ты за парень? Ты не думаешь, что твоя женщина ждет этого? А ты сам? Неужели не скучаешь?

Не думал. И то, что он скучал, ничего не меняло. Он знал Надю.

– В мое время был только один мессенджер, ICQ, который все называли «Аськой», – говорила мать. – Электронная почта, конечно, тоже была. И я помню, было что-то, что называется чат. Но доступ в интернет нужно было искать, как черную кошку в темной комнате. У меня, к счастью, такой доступ был, потому что моя компания нуждалась в этом. А вот, например, у твоего отца не было.

– ICQ и сейчас существует, – заметил он.

– Правда?! С ромашкой с зелененькими листиками и одним красным и писком, когда приходит сообщение?! – воскликнула она.

– Все как прежде. Вероятно, специально не меняли, чтобы держать при себе целевую аудиторию пожилых людей. Если хочешь, я могу установить тебе этот памятник, – рассмеялся он.

– Памятник? Для пожилых людей? Хорошего же ты мнения о своей родной матери. Вы, нынешние, даже не представляете, насколько в свое время важен был для меня этот «памятник». Будь добр, сделай это, когда я вернусь из Нью-Йорка. Интересно, мой профиль все еще там?

В этот момент зазвонил домофон. Таксист сообщил, что ждет у подъезда. Якуб вместе с матерью спустился на лифте и помог уложить чемодан в багажник такси.

– Дашь знать, когда прилетишь? Можно мейлом. И иногда все-таки звони отцу. Ты, наверное, понятия не имеешь, как он ждет, – прошептал он, заключая мать в объятия.

Вернулся наверх, позвонил отцу, заказал Uber. Когда подъезжал к Надиному дому, заметил, что на кухне горит свет. Выскочил, как сумасшедший из автомобиля, перемахнул через забор, ворвался в дом, влетел на кухню. Нади не было. Видимо, просто забыл выключить свет, когда уходил.

В списке контактов нашел адрес ее электронной почты. Он не помнит, когда писал ей в последний раз…


∞, пятница, 4 августа 2017 года
Надин,
с этим стальным будильником из Магнитогорска ты права. Разбудит даже Спящую красавицу от сна. И превратит ее в злую ведьму, когда она узнает, что ее разбудила сигнализация, а не принц.
Разбудил меня, и я сразу же начал искать тебя рядом. Я хотел выгнать тебя из постели, чтобы ты, как всегда, приглушила этот гул. Но потом вспомнил, что ты уехала. Сердце из овсяных хлопьев на тарелке Сесилии не слишком удачно у тебя получилось: какое-то несимметричное и неровные края сверху. Должно быть, у тебя дрожали руки. Я прав?
Мы скучаем по тебе. В множественном числе. Должно быть, вся округа узнала, что ты уехала, потому что сегодня маленькая Дейзи пробралась через дыру под забором и грызла косточку размером с голень динозавра в твоем дворе. Почти вся семья Дейзи вышла на ее поиски. На мой взгляд, это не случайно, что она грызла кость именно сегодня.
Дейзи такая сладкая crazy[27]. Хочу, чтобы у нас тоже такая всегда была в садике.
Когда семья Дейзи ушла, я полил клумбы и подстриг самшиты. Теперь они такие круглые, что можно по ним изучать формулу объема шара.
А потом я нашел клинику, где лежит Искра. Как он сам говорит, ему уже хорошо. Швы пока еще не сняли, но дыры в легком почти заросли. Жалуется только на два сломанных ребра. Выходит на финишную прямую. Скоро вернется «домой», к супермаркету. Я пронес в больницу пару бутылок пива. И правильно сделал, потому что, оказалось, у него был день рождения, а у нас было что выпить за его здоровье.