Брызги полетели ей в лицо. Вмиг ступени стали красными и скользкими. Куски ли это разбитого арбуза или кровь, Леля еще не знала – разбираться было некогда. Осторожно ступая по скользкому, красному, она обошла распростертое на ступеньках тело – там, в лестничном пролете у колонны лежали еще два тела, к ним и устремилась Леля Шварц.

Глава 37. Весь этот день

Ночь после поминок Ира плохо спала. Конечно, она переживала смерть подруги, ведь они как сестры были, с первого класса вместе! Но за девять прошедших дней она уже почти притерпелась, смирилась с мыслью: жить ей теперь без Даши. А вчера, когда поминали у Дашиной мамы и пришла эта истеричка, жена соседа, Иру больно царапнула новость, которую, похоже, все присутствующие знали – все, кроме нее: Дашины пропавшие ноты имели огромную ценность. Глинка – это, конечно, не Бер…

Теперь Ирине стало понятно, почему все так зациклились на этих нотах: и Елена Семеновна, и мама Дашина, и частный старикан-сыщик. Она раньше удивлялась, что всех эти ноты после Дашиной смерти заинтересовали. А теперь понятно стало: цена-то их огромная. Из-за такой суммы и убить могли. Бедная Дашка – лучше б не было у нее этих нот! И зачем она стала про них узнавать?

Когда Ира думала об этом, у нее сердце холодело. Как Денис мог так ошибиться? Он ведь такой умный, все знает, а история музыки вообще его конек… И еще одно обстоятельство мучило. Денис был у Даши вечером накануне ее смерти.

Последнее знала только Ирина. Они с Дашкой каждый вечер перезванивались. В тот вечер Ира позвонила подруге и услышала в трубке: «Ирка, извини, я позже перезвоню или завтра. У меня сейчас Денис сидит, а я на кухне кофе готовлю. Некогда. Потом расскажу». Ира ничуть не расстроилась. Значит, дело какое-то. Денис к Даше только по делу может прийти, теперь она это уже хорошо понимала. Но так было не всегда.

Ира Ардон влюбилась в Дениса Борисова в восемнадцать лет, еще на первом курсе. В феврале состоялся отчетный концерт старшекурсников, Денис играл, конечно. Первокурсница Ардон тоже по-настоящему любила музыку – ее еще с дошкольного возраста отец научил музыку понимать, в семье был культ музыки. И девочка почувствовала в высоком светловолосом юноше, исполнявшем на отчетном концерте этюды Шопена, родственную душу. Как он играл!

Она уговорила Дашку подойти к нему после концерта – поблагодарить за замечательное выступление. Ира с детства отличалась излишней чувствительностью и застенчивостью. Одна она стеснялась подходить, а Даша была более смелая. Так они с Денисом и познакомились. Поначалу романа не вышло. Денис с первокурсницами приветливо здоровался, иногда перекидывался парой слов, но полноценного общения не было. А когда он окончил училище, встречаться случайно стали еще реже.

Дружить начали только нынешней зимой. Тридцать первого декабря в Смоленской филармонии всегда дается праздничный концерт. Денис Борисов участвовал в нем в качестве солиста. После концерта девушки дождались его возле выхода и пригласили в гости, встречать Новый год вместе. Видимо, ему было некуда пойти, и он согласился. Оказалось, он живет с бабушкой и мамой. Он позвонил им, сказал, что не придет.

Встречали у Иры – у нее елка была. Веселились, пели, на фортепьяно играли. Уже глубокой ночью, часа в три, проводили до дома Дашу. А Денису было далеко домой, и он вернулся к Ире. Так возникла между ними любовь.

Поначалу Ира его к Даше ревновала, особенно ревность усилилась весной, потому что он стал чаще с Дашей общаться. Из-за нот, конечно. Даша спросила его про ноты, он заинтересовался, и у них возникло какое-то общение между собой, без Иры. Заметив Ирину ревность, Даша с ней поговорила, объяснила, что ценит их дружбу много выше общения с Денисом. Что Борисов ей, если говорить честно, даже не нравится. Особенно внешне: худой, вытянутый как шкелетина… Кадык торчит, мямлит вечно.

– Ну, тебе никто не нравится! – обиделась Ира за Дениса.

– Ирка, да тебе не угодишь! – вылупила глаза Даша. – Нравится Денис – плохо. Не нравится – еще хуже!

И они стали вместе хохотать.

С тех пор Ира больше не ревновала: и впрямь, чего она к подруге привязалась?!

В последнее время, после того как насчет нот Денис все узнал и объяснил, он с Дашей вообще не общался. Поэтому Иру не расстроило, что он пришел к Даше так поздно. «Утром она мне расскажет зачем, – подумала девушка. – Наверно, дело у него какое-то». Но утром Даши уже не было.

Денис ходил хмурый после Дашиных похорон. И неудивительно – его все время по допросам таскают, то есть он подозреваемый, что ли? При встрече он Ире жаловался:

– Каждое доброе дело наказуемо! Вот узнал для твоей подруги про ноты, что тридцатник она на них заработать может, так теперь меня затаскали следователи. Не удивлюсь, если и в подозреваемые перейду.

Ира молча гладила его по голове. Это еще никто не знает, что Денис был у Даши в вечер накануне ее смерти! И он сам про ее звонок и про то, что она в курсе, не знает. Она его и спрашивать не стала: он ведь ранимый, нервный, а сейчас особенно остро на все реагирует – совсем его эти полицейские замучили допросами. Денис – талантливый музыкант, он более чувствителен, чем обычный человек.

И разумеется, Ира ни полицейским, ни Елене Семеновне с этим простоватым стариком, которого Шварц назвала частным детективом, но который больше на каменщика со стройки был похож, не сказала, что в вечер убийства Денис приходил к Даше. Если узнают, он сразу в подозреваемые перейдет. А он и без того измучен. Таких переживаний крепкий мужик не выдержит, не то что ранимый музыкант.

Однако в день после поминок Ира и сама начала сильно переживать, не могла успокоиться, ночью почти не спала. Вызвано это волнение было, конечно, шокирующей новостью: Дашины ноты записаны не малоизвестным Николаем Бером, а великим Глинкой, и, соответственно, лет на тридцать-сорок раньше, чем предполагал Денис. Потому что (Ира это хорошо помнила) Глинка в 1849 году уехал из России и в дальнейшем лишь ненадолго приезжал в Петербург – а умер через семь лет в Германии. Значит, эти ноты записаны композитором в 1847 или в 1848 годах, когда он бывал в Починке.

Ирина не понимала, как Денис мог столь сильно ошибиться. Он ведь и в архиве московском проверял… Но всего мучительнее было не оформившееся еще подозрение.

Два подозрительных обстоятельства – это уже много. Борисов провел у Даши вечер, когда она приняла убивший ее клофелин, и он, возможно, знал о настоящей цене нот. Неприятные мысли начинали роиться в голове, потом уходили. Что за чушь! Ну не убийца же Денис! И вообще, если б он хотел отобрать ноты, он бы просто их не вернул еще весной. И все же мелкая тень сомнения мучила. Что же все-таки произошло? Во сколько он ушел? Кто мог прийти к Даше после Дениса и подсыпать ей клофелин? Потому что сама Дашка никогда бы принимать опасное лекарство не стала – это Ира понимала хорошо. И знал ли Денис, что ноты написаны рукой Глинки?

Девушка решила спросить его самого.

Она ожидала, что он придет часа в четыре, после репетиции: он играл в камерном оркестре. Ира жила неподалеку от филармонии, и он в промежуток между репетицией и концертом нередко заходил к ней. Ирина даже стала регулярно готовить, потому что он приходил голодный.

Обедать сели, как обычно, в кухне.

Ира разливала борщ в тарелки, когда зазвонил телефон. Девушка, придерживая горячую кастрюлю, нажала кнопу «отключить» – подождут, она потом перезвонит. «Как же лучше спросить?..» – думала она. Помог сам Денис.

– Много народу было вчера на поминках? – спросил он, осторожно размешивая ложкой сметану.

– Мало, почти никого: мать, Елена Семеновна да я. Потом еще соседка, жена компьютерщика этого зашла с воплями, что мужа арестовали. Оказывается, это он Дашины ноты спер!

– Что-о? – Денис побледнел, ложка шмякнулась в тарелку. – Так они были у компьютерщика?! Вот тварь!

Ира испугалась: почему он так заволновался, ругаться даже начал. Но музыкант уже взял себя в руки: он всегда хорошо владел собой.

– Ирочка, передай хлеб, – попросил он как ни в чем не бывало. И усмехнувшись, спросил: – Арестовали компьютерщика, говоришь? Ну и правильно! Зачем же он спер эти копеечные ноты?

Ира тоже почти успокоилась, поставила на стол второе – у нее рыба жареная была с картошкой. И решила, раз уж начала, продолжить разговор.

– Они не копеечные! Они Глинкой записаны, а не Бером!

Эту новость Денис воспринял на удивление спокойно.

– Да слышал я уже эту версию… Не стал пока тебе говорить, потому что сомневаюсь в ней.

– Тебе в полиции сказали?

– Нет, эта старушенция сказала, которая очень много о себе мнит. Приятельница твоей бабушки, кажется? Как ее… Семеновна!

– Да, Елена Семеновна. Только не бабушки приятельница, а папы. Она с ним в музыкальной школе училась – у меня ж папа много старше мамы был…

– Ну вот… Папа твой давно уже умер, а эта старушка-попрыгушка все лезет не в свои дела.

– Да ладно тебе, Денис! Бог с ней! Скучно ей на пенсии! Пусть развлекается. Они там, на поминках, все уже знали, что это Глинки ноты. Неужели ты и впрямь ошибся?

Денис пожал плечами.

– Не знаю. Мне казалось, что верно определил. Однако им в полиции видней. Спасибо, Ира! Мне пора, у меня еще концерт, надо пораньше прийти.

Она вышла с ним в прихожую – всегда его провожала. Хорошо, что поговорила, эта жуткая тень с души ушла, когда он так спокойно воспринял версию об авторстве Глинки. А она, дура, мучилась! Как могла она, идиотка, Дениса подозревать! Надо и про другое спросить!

И уже в прихожей, когда он открывал замок, а она нежно обнимала его, Ира тихо, на ушко, спросила:

– Денис, ты, наверно, ушел от Даши вскоре после моего звонка? А этот компьютерщик пришел позже и убил ее! А ноты взял себе! Во сколько ты от нее ушел?

– Что-о? – Денис резко отстранился, придерживая ее за руку.

– Нет-нет, я не ревную… я знаю, что ты у нее был по делу. Просто звонила Даше в девятом часу, она готовила кофе, сказала, что ты у нее сидишь…

Лицо его исказилось, по-прежнему придерживая девушку одной рукой, он обнял ее другой и начал суетливо подталкивать к раскрытой двери.

Ира была растерянна, она не понимала его ажитации. Денис очень нервный, ведь он музыкант! Не надо было спрашивать, конечно! Она попыталась осторожно освободиться, но он держал крепко. На площадке он поднял ее, ноги цеплялись за решетку. Девушка от ужаса ничего не понимала, она вцепилась в решетку одной рукой – той, что была свободна от железного пожатия Дениса. Она закричала, но от сильного волнения горло сдавил спазм – крик получился слабый, хрип, а не крик… Сильные руки пианиста вытолкнули ее, наконец, за решетку и отпустили, в полете она ударилась о колонну…

Очнулась Ирина от шумной суеты рядом. Люди в белых халатах поднимали ее на носилки. Врач с озабоченным лицом осматривал кого-то на цементном полу… Какая-то женщина, измазанная красным, со страшными глазами, сидела рядом с распростертым телом. Позже, уже в больнице, Ира догадалась, что это была Елена Семеновна.

Эпилог

– Леля, что, мы вдвоем встречать будем? Больше никто не придет?! – Вера Фогельсон резала картошку на салат «Оливье».

– Помельче надо, ты крупно режешь! – Леля мельком взглянула на разделочную доску и ответила встречным вопросом: – А ты что, не хочешь со мной вдвоем встречать? Школьные годы вспомним, поговорим! – Сощурившись, согнувшись, она вынимала из духовки горячую утятницу. – Смотри, как пахнет! Сейчас Сэнсэй прибежит.

Кот действительно вошел в кухню (но солидно, без торопливости) и стал виться возле ног. Вера дала ему кусочек мяса из приготовленного на салат. Леля понесла красивое блюдо с уткой в комнату. Зазвонил телефон, лежащий на кухонном столе, и Леля прибежала, вытирая руки.

– Да! Юленька, ты где? Уже дома? Приехала все же? И правильно! Приходи, как соберешься, мы тебя ждем!

– Это моя младшая подруга, – обратилась она к Вере, – собственно, дочь подругина. Да я ж тебе рассказывала – это та самая Дашина мама. Прилетела все же, не выдержала. В начале января будет полгода Дашиной смерти. Она собиралась на год приехать, летом. Но вот не выдержала, значит.

Юля пришла через час, когда уже и салат стоял на столе, и приборы были расставлены.

– Извините, задержалась, – сказала она. – Соседка сверху, Олеся Зайцева, заходила, «Наполеон» принесла. Она сама испекла. Я ее звала к вам, но они семьей встречать будут, детей-то не оставишь. Славик тоже привет передавал. А это вот, рыбка сахалинская и икра – к Новому году!

Пришлось Леле опять идти в кухню, делать бутерброды, выкладывать на блюдо торт. Юля и Вера пока знакомились.

– Что ж, начнем, может, старый год провожать? – спросила Леля, вернувшись. – Без шампанского, да он не заслужил. – Все вздохнули и посмотрели на Юлю.

В это время раздался звонок в дверь. Елена Семеновна пошла открывать. Послышались какие-то восклицания, потом стук палки по полу. Наконец в комнату вошла девушка. Молодая, но с палочкой – прихрамывала сильно.

– Ирочка! – встала ей навстречу Юля. – Здоровье-то как?

– Ничего, нормально, – махнула рукой девушка. – Главное, руки не пострадали – играть могу. Спасибо Порфирию Петровичу. Без палки еще вот только ходить не научилась. Может, к лету пройдет. Можно я глинтвейн сварю? Я все для глинтвейна принесла.

Пришлось провожать старый год с глинтвейном. А Леля опять отвлеклась на телефон. Звонил из Пржевальского Юрка, племянник.

– А у нас гость, – сказал он. – Порфирий Петрович с нами встречает!

– Потапов?! – изумилась Леля.

– Он здесь в санатории проходит реабилитацию. Надеемся, что поправится. Вот к нам пришел Новый год встречать. Погоди, он сам тебя поздравить хочет.

Леля включила громкую связь, все выслушали поздравление Потапова.

– Не знаете, как он себя чувствует? – спросила Ира, когда телефон был выключен. – Мы вначале вместе в областной больнице лежали, а потом его в Москву повезли, в нейрохирургию.

Елена Семеновна положила ладонь на ее руку.

– Операция хорошо прошла, теперь в санатории восстанавливается. Даст бог, вернется здоровье.

– А Борисов всего двадцать лет получил. Мне кажется, что мало, – сказала Юля.

– Адвокат напирал на то, что он не хотел Дашиной смерти, – пояснила Шварц. – Хотел только ее усыпить, чтобы в нотах порыться. Мол, не знал, что у Даши больное сердце, что ей клофелин противопоказан. Его бабушка клофелин как снотворное принимает, вот он и взял у нее – Дашу усыпить. Подсыпал в кофе. И ему б поверили, ему б совсем малый срок присудили: за убийство по неосторожности и покушение на убийство. Но тут дала показания Ира!

– Да! – подтвердила Ира. – Я пришла в суд как свидетельница обвинения и сказала, что он знал про Дашину болезнь. Я ему рассказывала раньше, он знал. А пошел он к ней, чтобы забрать ноты. Он вначале правда думал, что это Бер. А в июне, когда в Москву опять поехал, все ж проверил рукопись в архиве – сверил почерк. У него ксерокс был. И увидел, что это Глинка! Цена ей больше миллиона. Страшно пожалел, что вернул – мог бы сразу сказать, что потерял, и себе оставить. Он вначале предложил Даше продать ноты – нашел, мол, покупателя за тридцать пять тысяч. А она ответила, что рукопись пропала. Он не поверил. И поскольку клофелин на такой случай при себе имел, его использовал. Ой, Новый год уже скоро! Включите телевизор!

– Шампанское, шампанское надо открыть! – загалдели все. Поручили ответственное дело, конечно, Елене Семеновне. И она справилась на «отлично» – не впервой ей шампанское открывать. Умение «достигается упражнениями», как сказал некогда ее любимый герой Мышлаевский.

Сэнсэй, который, конечно, встречал со всеми, сидел на коленях у Юли, – даже ухом не повел, такой тихий был хлопок.

Сидели не очень долго, часов до трех. Говорили о разном. Юля сказала, что приняла решение доработать на Сахалине учебный год и вернуться в Смоленск: как раз нужный стаж для пенсии заработала.

– Вот приедешь, летом Новоспасское посетим, посмотрим, как там наши ноты, «Цыганская фантазия» Михаила Глинки, лежат! Может, зря ты, Юля, вознаграждение не взяла? Большая ведь сумма…

– Нет-нет, – железная леди Юля даже жест отрицательный рукой сделала. – Я ни за что не возьму. У меня и пенсия будет хорошая, и вообще… Вот Вера могла бы взять, это ведь ее фамильная ценность.

Вера удивленно вскинула брови.

– Что вы! Не для того мне дед Матвей, умирая, ноты дал, и не для того крестьянская семья Зябриных эту загадку полтора столетия хранила, чтоб в деньги ее перевести. Какое у него было лицо! Это разве сравнишь с деньгами… – Она задумалась, вспоминая крестьянскую избу, лежащего на кровати старика… – Деньги здесь ни при чем, здесь память дорога. Хорошо, что ноты теперь в музее, на родине Глинки – там, где композитор родился.

– И, между прочим, исполнители нашлись! Уже играют «Цыганскую фантазию», я по телевизору слышала, – воскликнула Ирина. – И я ее тоже разучила. Я ведь устроилась на работу в Смоленскую филармонию – буду на концертах исполнять. Папа был бы рад. – Она задумалась.

– А сыграй-ка нам, Ира, сейчас, – попросила Елена Семеновна. – Честно сказать, я тоже разучила, но ведь ты играешь много лучше. И твой папа на этом пианино один раз играл…

– Да, Ирина, сыграй, пожалуйста! – присоединились Вера и Юля.

Невысокая девушка не без напряжения поднялась, поправила пушистые светлые волосы, подошла, опираясь на трость, к пианино, и начала играть.

…То ли это табор шумит на лугу, то ли табун пасется, то ли человек бредет по лесной дороге и вся жизнь перед ним. Яростная, прекрасная, полная испытаний, побед, поражений и даже гибели. И ничего человек в этой жизни не боится, лишь бы правда была.