— Простите, — пробормотал он, — не стоило мне этого делать.

— Нет-нет, ничего, — сказала Молли. — Просто я… мне еще никто… мне нужно идти! — Она внезапно вернулась к своей роли сестры милосердия. — И вам тоже, — твердо сказала она. — Ни к чему вам тут стоять на холоде. У сестры Элоизы припадок случится, если она узнает. У вас же температура поднимется!

С этими словами она взяла его за руку и повела обратно в ворота, через двор — к палате и к сестре Элоизе.

Когда они проскользнули внутрь, сестры Элоизы в палате не было, а к тому времени, когда монахиня вернулась, Молли уже преспокойно занималась своими делами, а Том крепко спал в своей кровати. Сестра подозвала Молли и сказала, что мать-настоятельница хочет видеть ее перед обедом.

— Здесь вы мне больше не нужны сегодня, Молли, — коротко сказала сестра Элоиза. — У вас был тяжелый день. Поговорите с матушкой и можете не возвращаться до завтрашнего утра. Вы ведь пойдете на похороны, да?

Не уверенная, все ли верно поняла, Молли уточнила на всякий случай у сестры Мари-Поль, стоявшей рядом, и та подтвердила: сестра Элоиза дает ей отдых до конца дня и она может пойти на кладбище при лагере на похороны Гарри.

Мать-настоятельница, как всегда, сидела за столом. Пригласив Молли войти, она не предложила ей сесть, и по выражению ее лица Молли поняла, что ее ждут какие-то неприятности.

— А, Молли, — только и сказала мать-настоятельница вместо приветствия и продолжила по-английски со своим обычным акцентом: — Посмотрите в окно, Молли, и скажите мне, что вы там видите.

Молли послушно подошла к окну и посмотрела вниз, в зимний сад. Мгновение она была в растерянности, а потом узнала и каменную скамью, вырезанную в стене, и маленькую круглую клумбу и наконец догадалась, в чем дело: мать-настоятельница видела их с Томом в саду утром. Чувствуя, как заливает щеки румянец, она смотрела вниз, в сад, не решаясь повернуться, чтобы не встретиться взглядом с матерью-настоятельницей. Но монахиня заметила румянец и резко сказала:

— Да, вам есть за что краснеть, мисс Дэй. Вы были сегодня утром в моем саду. — Молчание. — С пациентом. — Снова молчание. — Это не comme il faut.

Молли по-прежнему не говорила ни слова, и мать-настоятельница спросила:

— Вам нечего сказать, мисс Дэй?

Молли отвернулась от окна и, вскинув подбородок, ответила:

— Он был очень расстроен, матушка. Только что умер его лучший друг, и я пыталась его утешить.

— Так я и поняла со слов сестры Элоизы. Он ведь был и вашим другом, hein? Тот человек, который умер.

— Мой кузен. Мы живем… жили в одной деревне. Вместе росли.

— Можно понять, что вы были расстроены, и все же вы не должны иметь личных дел с пациентами. Сколько вы пробыли в моем саду, Молли?

Молли почувствовала некоторое облегчение от того, что она снова Молли, а не мисс Дэй, однако сомневалась — не кроется ли в этом вопросе ловушка? Как долго мать-настоятельница наблюдала за ней? Видела ли, как она обнимала Тома? Как они сидели на скамейке и разговаривали? Как Том поцеловал ей руку? Что она видела, и чем это грозит? Молли вздохнула и решила рискнуть.

— Всего пару минут, матушка, пока он не успокоился.

Мать-настоятельница, кажется, приняла это объяснение. Она кивнула и сказала:

— Вам больше нельзя ухаживать за этим раненым. Сегодня после обеда его переведут в палату для выздоравливающих.

— Но ему еще рано туда, матушка! — воскликнула Молли. — У него же и рука еще не зажила, и жар к ночи поднимается. И доктор еще ничего такого не говорил.

— И тем не менее, — перебила ее мать-настоятельница, — его переведут сегодня же. Сестра Элоиза говорит, что его и так собирались отправить туда через несколько дней, чтобы подготовить к переводу в лагерь.

Молли пришла в ужас. Палата для выздоравливающих располагалась в главном корпусе монастыря — там лежали те, кому нужно было еще немного окрепнуть, прежде чем отправиться в лагерь, на свежий воздух. Но тех, у кого еще не прошла лихорадка, туда обычно не переводили. Разве что в случаях внезапного наплыва раненых, как в самую первую ночь Молли и Сары в Сен-Круа.

— Мы не можем рисковать вашей репутацией, Молли, — объяснила мать-настоятельница. — А кроме того, не стоит подавать ему ложных надежд.

— Надежд! — воскликнула Молли, и глаза у нее вспыхнули внезапным гневом. — Какие у него могут быть надежды, когда он вот-вот вернется в эти вонючие окопы на верную гибель? Я не подавала ему никаких надежд, я просто пыталась утешить его после смерти друга… нашего друга Гарри. Разве это не по-христиански, матушка? Разве мы, христиане, не должны быть милосердными?

— Молли! Не говорите со мной таким тоном. Вы забываетесь, дитя. Вы расстроены, и я прощаю вам эту вспышку, но прошу, чтобы это больше не повторялось. Вы можете пойти на похороны вашего кузена, упокой, Господи, его душу, и, несомненно, этот молодой человек тоже будет там, но после этого вы его больше не увидите, вам ясно? Вы не будете навещать его в палате для выздоравливающих. Вы вернетесь к своим обязанностям. Мне бы не хотелось, чтобы пришлось отправлять вас домой.

Молли прикусила язык и больше ничего не сказала. Она молча стояла перед маленькой монахиней.

— Вам ясно, Молли? Я не допущу никаких личных дел между вами и пациентами, помимо ухода за ними. — Она пристально посмотрела на Молли и повторила: — Вам ясно?

— Да, матушка, — покорно ответила Молли. Но в душе у нее не было покорности. Она не давала никаких обещаний, не брала обязательств вести себя «comme il faut» — она всего лишь сказала, что поняла приказ матери-настоятельницы. Пока та говорила, что-то сверкнуло в мозгу у Молли, и она внезапно осознала то, о чем раньше не задумывалась. Том Картер. Он был дорог ей не как друг Гарри, не как пациент, а просто как Том Картер, с его усталыми глазами и редкой улыбкой, озаряющей светом лицо. Молли вдруг ясно поняла: она не готова расстаться с ним. Она мысленно поблагодарила Бога за то, что мать-настоятельница выглянула в сад, когда они уже уходили, и видела только то, как она положила руку Тому на плечо, а не то, как они сидели рядом в тишине, как она, Молли, бережно держала его в объятиях, а главное — не видела, как Том целовал ей пальцы и как они смотрели при этом друг на друга.

Боясь, как бы ее лицо не выдало это неожиданное открытие, Молли опустила глаза и уперлась неподвижным взглядом в пол, с показной кротостью принимая распоряжения монахини. Та, кажется, удовлетворилась и велела ей пойти поесть чего-нибудь, прежде чем идти на похороны.

— Я предупредила падре Роберта, что вы придете, он попросит кого-нибудь встретить вас у ворот в половине четвертого. А с утра вы снова приступите к своим обязанностям в первой палате.

С этим ее отпустили.

Том стоял у могилы, когда ее засыпали землей. Мокрые тяжелые комья с глухим стуком падали на деревянную крышку гроба. Солдаты, которые несли гроб, вернулись в лагерь, и падре Кингстон сказал, что будет в церкви, если они захотят побеседовать с ним перед тем, как возвращаться в госпиталь.

— Только не нужно слишком долгих прощаний, Картер, — серьезно сказал он. — Вам вредно стоять на ветру в такую сырую погоду, правда ведь, мисс Дэй?

Молли подтвердила, что пастор прав, тот улыбнулся им обоим и ушел по своим делам.

— Меня перевели в другую палату, — сказал Том Молли, как только они остались вдвоем. — Куда-то в главное здание.

— Я знаю, — сказала Молли. — Мать-настоятельница сказала. Так что я уже больше не буду ухаживать за вами. — Она невесело улыбнулась. — Она видела нас утром в саду и теперь думает, что я завожу личные дела с пациентом.

Том потянулся к ее руке, прячущейся в шерстяной перчатке от ноябрьского холода. Его глаза глядели прямо ей в лицо.

— А это не так?

— Ну… — Молли отвела взгляд вдаль, на ряды деревянных крестов, — мы оба друзья… были друзьями Гарри.

— Но она же не это имела в виду, правда?

— Это я ей так объяснила, почему мы были вдвоем в саду.

— Я бы хотел, чтобы мы действительно стали друзьями, — неловко сказал Том. — Ну, знаете, не только из-за Гарри. — Его глаза снова пристально вгляделись в ее лицо, и на этот раз она не отвела взгляд. Он продолжал: — Я еще никогда не встречал такой девушки, как вы, Молли. Вы такая нежная. Понимающая. — Он подумал и добавил: — Заботливая.

— Сестры всегда заботливые, — почти оправдываясь, сказала Молли.

— Но не такие, как вы.

— Том, мне нельзя с вами видеться. Мне запретили приходить к вам в палату для выздоравливающих. Мать-настоятельница сказала, что иначе отправит меня домой.

— Значит, нельзя, — сразу же решил Том. — Молли, не беспокойтесь обо мне, я скоро вернусь на фронт. Ни к чему напрашиваться на неприятности. Значит, не будем настоящими друзьями, что ж теперь.

Они стояли на вечернем холоде в наступившей тишине.

— Мы можем встречаться здесь, — вдруг сказала Молли. — Будем встречаться, когда вы будете в лагере — я ведь могу туда приходить в церковь. Мне разрешают. Если выхожу из монастыря, все думают, что я иду на службу.

— Они скоро догадаются, — с сожалением сказал Том, — начнут за вами следить. Это того не стоит.

Холодные брызги дождя хлестнули в лицо, и Том с Молли вместе повернули обратно к монастырю. Когда они подошли к ограде, Молли сказала:

— В воскресенье падре будет служить вечернюю службу. Спросите, можно ли вам пойти. Некоторые из той палаты ходят.

В тот вечер Молли сидела за столом в трапезной и слушала чтение. Недавно она с удивлением обнаружила, что способна ухватить общий смысл в потоке слов, но сегодня не могла думать ни о чем кроме того, что произошло днем. Она была рада, что за едой не полагается разговаривать: ей хотелось посидеть в тишине и покое и обдумать последствия случившегося. Сразу после ужина она поднялась в их с Сарой комнату. Сара нашла ее там через полчаса, когда вернулась из церкви. Она села на край кровати и сказала:

— Я слышала, бедный Гарри Кук сегодня умер. Бедная Молли, мне так жаль.

Молли, уже лежавшая на кровати, тихо ответила: — Да, сегодня утром. Вечером похоронили.

— Ты, конечно, была там.

— Да, сестра Элоиза отпустила меня после обеда и сказала, чтобы я не возвращалась до завтрашнего утра.

— Счастливая ты, — с завистью сказала Сара. — Вот бы мне сестра Бернадетт хоть раз дала лишний выходной.

— Я хоронила своего кузена, — напомнила ей Молли.

Сара тут же устыдилась.

— Ой, Молли, прости меня. Конечно же… Я сама не понимаю, что говорю. Это, наверное, было так тяжело. Ты ведь знаешь Гарри всю жизнь.

— Он учил меня плавать, — проговорила Молли, и в голосе у нее было столько грусти, что Сара не знала, что еще сказать. Она повторила то, что в последнее время все чаще и чаще приходило ей в голову:

— Я буду молиться за его душу.

— Помолись лучше за тех, кто остался, — ответила Молли. — За его мать, за отца и других родных — за всех, кто будет тосковать по нему. За Тома Картера.

— За Тома Картера?

— Это его друг, который привез его сюда. Он тоже был на похоронах. — Тут она проговорила уже другим голосом, с внезапной горячностью: — Ты знаешь, что Тома Картера перевели из первой палаты к выздоравливающим?

— Так это же хорошо, разве нет? — словно бы удивленно переспросила Сара.

— Только дело не в том, что он уже готов перейти туда — он не готов. Это не доктор Жерго его перевел. Нет, все дело в том, что мы с ним подружились, потому что мы оба знали Гарри, и теперь у меня «личные дела» с пациентом. Я «подаю ему ложные надежды» — так сказала мать-настоятельница. — Молли говорила с горечью. — Нас просто на минуту сблизило общее горе, вот и все.

Сара вспомнила свою стычку с сестрой Бернадетт, когда она поцеловала в щеку рядового Макдональда.

— Думаю, это их больше всего беспокоит, когда дело касается нас, — рассудительно сказала она. — С монахинями все иначе, они защищены своим саном. Никому из мужчин и в голову не придет, что у него с ними может быть что-то «личное». — Она коротко рассмеялась. — Их даже трудно было бы поцеловать, в таких-то шляпах.

Это замечание вызвало у Молли невольный смех, и Сара поспешила сменить тему.

— Сегодня утром я получила письмо от Фредди, — сказала она. — Угадай, что он пишет? Он будет проездом где-то неподалеку и заедет ко мне. Всего на полдня, но это ведь тоже кое-что, правда? Я еще не сказала сестре Бернадетт и не спросила матушку, можно ли ему будет зайти, но она же непременно позволит, правда? Он же не просто какой-то посторонний джентльмен? Он мой брат. И тетя Энн тоже захочет его повидать.

— Конечно, ему позволят. — Молли никогда не называла мать-настоятельницу «матушкой» без крайней необходимости. Мысль о том, чтобы называть так кого-то, кроме родной матери, казалась ей дикой, особенно когда речь шла о монахине. — Конечно, позволят, а может, и выходной тебе в этот день дадут.

— Ты права, — радостно согласилась Сара. — Завтра схожу к матушке. Было бы чудесно повидать Фредди, я ведь его уже несколько месяцев не видела.

Они улеглись в постели. Сара, измученная физически после трудного дня, но полная радостных мыслей о предстоящем приезде Фредди, мгновенно погрузилась в сон без всяких сновидений, а Молли, измученная душевно, все лежала в темноте и думала о Томе, заново переживая минуты, проведенные с ним в саду и на холодном сыром кладбище, пока наконец тоже не провалилась в беспокойный сон, который, как ни странно, не принес ей ни отдыха, ни утешения.



Воскресенье, 13 ноября

Сегодня вечером я ходила в церковь в лагере, и, когда я подошла к воротам, меня уже ждал Том. Я не удержалась и оглянулась — не подглядывает ли за мной кто-нибудь из монастыря. Сестра М.-П. все время маячит где-то поблизости, и иногда мне кажется, что она за мной шпионит. Может быть, мать-настоятельница велела ей приглядывать за мной. Не знаю, но, во всяком случае, в тот раз ее не было рядом и она не видела, куда я иду и кто меня встречает. Да к тому же у меня есть разрешение от сестры Элоизы ходить туда. Она считает меня чуть ли не язычницей, а поэтому только рада, что я стала ходить на службы в лагере, пусть и на протестантские. Мне нравится работать с сестрой Элоизой. С ней, правда, не забалуешь, зато она добрая и великодушная. Хотя она часто бывает резкой с нами, но никогда с пациентами, и все ее мысли всегда только о них. Она многому меня научила, правда, по-французски я все еще говорю очень плохо.

Мы с Томом подошли к палатке, которую мистер Кингстон превратил в свою церковь. Там чудесно: маленький алтарь, покрытый белой тканью, и свечки в медных подсвечниках. По-моему, это его собственные подсвечники, и он их всюду с собой возит. Он ведь не все время в лагере — он мне говорил, что иногда выезжает на фронт и даже проводил службы прямо в землянках. Мы все сидим на скамейках и на стульях, которые он стащил туда со всего лагеря.

После службы почти никто не уходит, все сидят и разговаривают. Мы с Томом сидим рядом. Я узнаю о нем все больше и больше. Жизнь у него была нелегкая — он ведь вырос в приюте. Он рассказывает мне о жизни в Лондоне, а я ему — о Чарлтон Амброуз. Конечно, он уже кое-что слышал о нашей деревне от Гарри. Я не рассказывала ему про папу и вряд ли расскажу, хотя вообще-то с ним очень легко разговаривать. Иногда мне кажется, что я его всю жизнь знаю. Так что, может быть, все-таки расскажу когда-нибудь.

Кажется, мистер Кингстон ничего не говорил матери-настоятельнице, иначе бы меня наверняка выпроваживали из лагеря сразу после службы. Здорово, что можно уходить на несколько часов из монастыря каждую неделю, тем более что в деревне мы с Сарой уже давно не бываем. Иногда эти стены как будто сжимаются вокруг и давят на меня. Зато теперь у меня есть воскресные дни, которых я жду с нетерпением.

13

Воскресным вечером Молли вошла в ворота лагеря. Уже все знали, что она ходит туда на вечернюю службу, когда остается свободное время и, если не происходило ничего чрезвычайного, сестра Элоиза без возражений отпускала ее.

Том уже ждал ее по ту сторону монастырской стены, и они вместе прошли через лагерь к палатке, где Роберт Кингстон устроил свою церковь. Сначала они шли молча: между ними ощущалась непривычная неловкость. Оба знали, что что-то изменилось в их отношениях после тех минут в саду и разговора на кладбище на холодном ветру, но ни он, ни она не могли бы выразить словами, что именно.

Дружба, возникшая по воле случая и войны, окрепла благодаря их общей привязанности к Гарри. Дальше их отношения могли бы сложиться совсем иначе или не сложиться вовсе, думала Молли, лежа в постели в темноте и пытаясь разобраться в путанице мыслей, — если бы не запрет матери-настоятельницы. Может быть, она, Молли, и до сих пор видела бы в Томе Картере только раненого, нуждающегося в утешении после смерти друга, но когда монахиня запретила им встречаться, Молли вдруг поняла, как сильно ей хочется, чтобы эта дружба продолжалась, чтобы переросла… во что? Том был застенчив. Он никогда не предложил бы ей пойти против воли матери-настоятельницы. Молли знала, что приличия не позволяют ей самой делать первый шаг, и все же была рада, что предложила Тому встречаться в церкви. В конце концов, сказала она себе, именно там нам пришлось бы встречаться, если бы мы жили дома.

Когда она вошла в ворота, Том обернулся и увидел ее, и лицо у него расплылось в этой его редкой ясной улыбке, от которой в темных глазах загорался свет, пропадала привычная усталость. Молли невольно улыбнулась ему в ответ. Они поздоровались, но не коснулись друг друга, не пожали руки, не обнялись — им хватало и улыбок. Они повернули к церкви и пошли рядом, бок о бок.

— Как твоя рука? — спросила Молли, нарушив наконец молчание. — Ты выглядишь лучше, румянец на лице появился.

— Получше, спасибо, сестра, — ответил Том с усмешкой, и лед был разбит.

Так это и началось. Каждое воскресенье они встречались у ворот и не спеша шли в церковь, а после службы, когда, по заведенному священником обычаю, кое-кто оставался просто поболтать, Том с Молли тоже оставались — сидели рядом и разговаривали. Роберт Кингстон видел, как крепнет их дружба, но ничего не говорил. У таких ребят, как Том, жизнь с большой вероятностью могла оказаться недолгой, и падре считал, что не случится ничего страшного, если двое молодых людей узнают друг друга поближе — они ведь все время на глазах у него и у других. Все вполне пристойно. Знай священник мнение матери-настоятельницы на этот счет, он бы, вероятно, взглянул на дело иначе, но он ничего не знал.

Потом, возвращаясь в монастырь, Молли с Томом шли вместе до ворот, затем Молли входила во двор и сразу же поднималась в свою комнату, а Том выжидал несколько минут, прежде чем войти следом и направиться в палату для выздоравливающих. Обоим было слегка неловко от этого маленького обмана, но им не хотелось привлекать внимание к своим встречам в церкви.

Молли начала ловить себя на том, что живет ожиданием этих воскресных вечеров. Она работала в палате — тяжело, по многу часов, ее опыт и знания росли с каждым днем, но она стала замечать, что Том всегда присутствует где-то на краешке ее сознания, а частенько и на первом плане — когда она занята рутинной работой, не требующей полной сосредоточенности. Она запоминала разные мелкие происшествия, забавные пустяки, которые могли бы его рассмешить — например, как сестра Мари-Поль, увидев мышь, запрыгнула на стул и выронила из рук ночной горшок, или как птица влетела в дверь и монахини гоняли ее по всей палате под бурное веселье и ободряющие возгласы раненых. Молли любила слышать, как он смеется, видеть, как сходит с его лица озабоченное выражение, когда она рассказывает ему все это в их драгоценные минуты воскресными вечерами, и сознание того, что он тоже думает о ней, согревало, смиряло дрожь, всякий раз пробиравшую ее при виде гноящихся ран, ампутаций и смертей.

В конце каждого дня она поднималась наверх совершенно измученная, но, прежде чем рухнуть в постель, садилась за свой дневник и записывала свои мысли и события дня. В их крошечной комнатушке с каменными стенами всегда было холодно, поэтому Молли снимала с кровати одеяло и накидывала на плечи. Она пыталась записывать хоть что-нибудь каждый день, пусть хоть одно предложение, но чаще всего писала по несколько страниц перед сном. Это было своего рода освобождение: она изливала душу в дневнике, потому что с Сарой она могла говорить о раненых, но не о Томе. Сара не одобрила бы их воскресные встречи, прямо нарушающие запрет матери-настоятельницы (Сара относилась к матери-настоятельнице с большим пиететом), а главное — пробуждающееся чувство Молли было слишком сокровенным, слишком дорогим ей, чтобы делиться им с кем-то еще.

Сара всегда приходила позже Молли: она теперь никогда не ложилась спать, не побывав перед этим в церкви.

— Как ты можешь молиться по полчаса? — спросила Молли однажды вечером, когда Сара пришла в их комнату еще позже обычного.

Сара серьезно задумалась над ее вопросом.

— Это не совсем молитва, — сказала она. — Я, конечно, молюсь, но больше просто сижу и думаю о том, что случилось за день, с чем-то пытаюсь примириться. Там всегда покой — выхожу и чувствую, что передала все свои заботы и тревоги Богу, а уж Он-то знает, что с ними делать.

У Молли все еще оставались серьезные сомнения относительно Бога. Ей казалось, что Он не имеет никакого отношения к тому, что происходит в этом мире, истерзанном войной. Но она видела, что бывать в церкви важно для Сары, и потому больше ничего не стала говорить.

Два воскресенья спустя они с Томом вновь задержались за воротами. Том держал Молли за руку, пока они проходили в темноте короткий путь от лагеря до монастыря, и Молли чувствовала рядом его тепло сквозь вечернюю зябкость. Когда ворота были уже совсем близко, Том остановился, потянул Молли в сторону от дорожки и развернул к себе. Ее лицо, запрокинутое вверх почти выжидающе, рисовалось в темноте бледным овалом. Том обнял ее здоровой рукой и прижал к себе. Он смотрел ей в лицо, и, хотя выражения его в темноте было не разглядеть, она не делала ни малейшей попытки отстраниться. Когда его рука обняла ее крепче, это бледное лицо под воскресной шляпкой едва заметно придвинулось к нему, и он почувствовал, как ее руки скользнули вверх и обвились вокруг его шеи. Он склонился к ней и очень нежно поцеловал сначала в лоб, а затем в губы. Вначале ее губы были прохладными и сухими, но потом, к его несказанной радости, раскрылись в ответном поцелуе. Через мгновение оба отстранились друг от друга, слегка задыхаясь.

— Молли? — прошептал Том, и в его голосе слышалось удивление.

— Я здесь, Том, — тихо ответила она.

— Ты не сердишься?

— Нет, мне хотелось, чтобы ты это сделал. — Молли подавила смешок и добавила: — Я не должна так говорить, да?

— Почему не должна, если это правда? Это же правда, Молли?

Вместо ответа Молли притянула его голову к себе и поцеловала его сама.

Они стояли обнявшись, и весь мир для них исчез. Молли вспомнила прошлый раз — тогда они тоже стояли совсем близко, и она даже обнимала его, но это было совсем не то.

— Я никогда еще ни с кем не гулял, Молли, — сказал Том, — ты моя первая девушка… если только… ты хочешь быть моей девушкой?

Она улыбнулась ему в темноте и прошептала:

— О да, Том, пожалуйста.

Она верила его словам. Она знала, что он застенчивый — не из тех, кто легко сходится с девушками, как некоторые другие парни. Она тоже никогда ни с кем не гуляла. Это был первый мужчина, которому она позволила приблизиться к себе, если, конечно, не считать отца, но там ее позволения никто не спрашивал. Она вновь подумала о том, сможет ли когда-нибудь рассказать об этом Тому, но все еще сомневалась. Впрочем, сейчас это было неважно; пока ей достаточно было тепла его объятий, чтобы чувствовать себя защищенной, в безопасности. В этих объятиях Молли чувствовала, что теперь ей никто не страшен — ни отец, ни кто-нибудь еще, и она вся отдалась этим новым чудесным ощущениям, когда он опять целовал ее — крепко и долго.

Когда они вновь прервали поцелуй, он сказал:

— Я люблю тебя, Молли Дэй.

Молли ничего не ответила — только положила голову ему на грудь и по-детски прижалась к нему, мечтая, чтобы эта минута никогда не кончалась. Волшебный момент длился недолго: из-за стены донесся шум, громкие голоса, и чары рассеялись. Том нехотя выпустил Молли из объятий, и она встревоженно сказала:

— Мы должны вернуться. Там что-то случилось.

Она поспешила к воротам и сразу же увидела, что прибыла новая партия раненых. Их вели от фасада здания в палаты с заднего крыльца.

— Мне пора, — коротко бросила она через плечо и, не оглядываясь, направилась прямиком к первой палате. Там сестра Элоиза выдала ей передник, чтобы надеть поверх воскресного платья, чистый чепец вместо шляпки, и они взялись за работу.

Молли не спала почти всю ночь, помогая справляться с наплывом раненых.

— Где же мы их всех разместим? — спросила она сестру Мари-Поль, когда они пытались распределить ожидающих по палатам.

— Эти перейдут в палату выздоравливающих, — кивнула сестра Мари-Поль куда-то назад, за спину Молли. Молли оглянулась и увидела шестерых своих пациентов — почти все, кто был в состоянии ходить, уже собирали свои вещи и уходили. Две послушницы усердно застилали их койки свежими простынями.

«Раньше это была моя работа», — подумала Молли. Теперь она знала, что нужнее сестре Элоизе как помощница в непосредственном уходе за ранеными, и повернулась к следующему пациенту. Пока она помогала раздевать и мыть раненого, которого Пьер уложил на стол для осмотра, пока разматывала грязную повязку, прикрывавшую рваную рану у него на плече, все ее мысли были сосредоточены на работе, и только потом, когда они с Сарой наконец улеглись, чтобы успеть поспать несколько часов, она стала думать о том, какими последствиями эти перестановки в палатах могут обернуться для Тома. В палате выздоравливающих тоже ведь придется освободить места для новеньких. Почти наверняка Тома переведут в лагерь. Она вдруг похолодела. После перевода в лагерь его скоро отправят обратно в полк. Все знали об огромных потерях, понесенных во время боев при Лоосе в сентябре, и хотя с наступлением зимы крупные столкновения с немцами прекратились и на линии фронта наступила тягостная патовая ситуация, точно так же всем было известно, что британская армия отчаянно нуждается в пополнении. Как только рядового первого батальона Белширского полка Томаса Картера признают годным к несению службы, он отправится обратно в строй.

Время, проведенное в палате выздоравливающих, пошло ему на пользу. Изможденное лицо слегка округлилось, кожа уже не обтягивала его, пергаментная бледность щек сменилась нормальным здоровым цветом. Способность двигаться вернулась к его руке почти полностью, и глаза уже не туманились от постоянно сдерживаемой боли. По всему было видно, что в лагере он пробудет недолго.

Молли знала, что это когда-нибудь произойдет. Они говорили об этом, но пока еще как о какой-то отдаленной перспективе. Теперь же она чувствовала, что это вот-вот станет реальностью.

«Ведь сегодня вечером, — подумала Молли, — Том сказал, что любит меня». А она ничего не ответила, по крайней мере, на словах. Не заверила его в своей любви. Почему? Она никогда еще не была ни в кого влюблена и вообще не имела дела с мужчинами, но теперь, когда страх потерять Тома, который вот-вот уйдет обратно на передовую, дохнул прямо в лицо, она наконец призналась себе в том, что втайне знала уже давно: она любит его и мысль о разлуке ей невыносима. Как она теперь жалела, что не сказала ему об этом! Он был храбрее ее и признался в любви, не зная, что услышит в ответ. Она лежала в постели, и сердце у нее разрывалось от отчаяния. Они не увидятся до воскресенья — а что, если его выпишут раньше? Вдруг решат, что он уже годен в строй, и она больше никогда его не увидит? Может быть, его убьют там, а она и не узнает.

«Я должна его увидеть, — подумала она. — Пойду в лагерь. Мы ведь ходили туда раньше».

Это была правда, но они всегда ходили вместе с Сарой, и уже давно. Одну ее не пустят, да и какую причину назвать? Если спросить разрешения, вряд ли ей разрешат: мать-настоятельница знает, что Том уже в лагере. А если осмелится пойти без спроса, то ей могут запретить и походы в церковь по воскресеньям. С тех самых пор, как она начала встречаться с Томом, у нее было ощущение, что монахини наблюдают за ней. Может, ей только кажется, а может, сестра Мари-Поль все-таки нашептала сестре Элоизе, а то и самой матери-настоятельнице? «Это все моя нечистая совесть», — твердо сказала себе Молли. В конце концов, у нее не было никаких доказательств, что за ней следят, но и те краткие свободные часы, которыми она могла пользоваться раньше, сократились до минимума. В силу необходимости, как утверждала сестра Элоиза, несколько раз вслух сожалевшая о том, что Молли с Сарой опять не смогут выкроить свободного времени, чтобы побывать в деревне. Как же передать Тому весточку? Наконец Молли заснула, а когда проснулась, ответ пришел сам собой. Очень просто! Она напишет ему письмо и отправит по почте в лагерь. Солдаты все время получают письма — это считается важным для поднятия боевого духа, и почта работает исправно. Но едва это решение пришло Молли на ум, как она вынуждена была от него отказаться. Во-первых, почту для военных нужно было отправлять по особому адресу, которого Молли не знала, а во-вторых, она просто не могла отправить письмо по почте. У нее самой не было привычки писать письма, а Сара свои отправляла, когда они ходили в деревню. Так как в последнее время эти походы прекратились, Сара стала отдавать свои письма кому-то из мирянок, приходивших на работу в монастырь каждый день. Молли понимала, что не решится доверить им письмо, адресованное солдату — как бы оно не пришло обратно в монастырь, прямиком к матери-настоятельнице. Придется ждать воскресенья. Еще целых шесть дней неизвестности!

Бледная, с темными кругами от бессонницы под глазами, Молли стала готовиться к новому дню. Серый медлительный рассвет принес с собой холодное утро, поэтому они с Сарой оделись быстро и с умыванием ледяной водой тоже предпочли покончить поскорее.

— Как ты думаешь, вчера вечером всех из палаты выздоравливающих отправили в лагерь? — спросила Молли, расчесывая волосы и стараясь говорить как можно более непринужденным тоном.

Сара вопросительно посмотрела на нее:

— Большую часть, думаю, перевели, а что?

— Да просто интересно. — Даже для ушей самой Молли это прозвучало неубедительно. Она взглянула на Сару в зеркало, продолжая причесываться. — Из нашей палаты шесть человек перевели к выздоравливающим, и из других наверняка тоже.

— И от нас перевели троих, — сказала Сара. — Очевидно, кого-то в любом случае придется отправить в лагерь. — Она взглянула на Молли и спросила: — И кто же именно?..

— Что — кто именно?

— Молли, в последние недели ты все время где-то далеко. Я тебя совсем не вижу, и, — добавила она с внезапной улыбкой, — что это тебя стало так тянуть в церковь воскресными вечерами? В чем дело?

— Ни в чем.

Этот ответ вырвался у Молли слишком поспешно. Сара заметила, что лицо подруги залилось румянцем, но не стала больше выспрашивать. Она догадывалась, что что-то происходит между Молли и кем-то из раненых, должно быть, уже выписавшихся из ее палаты, и сказала только:

— Я попытаюсь выяснить, сколько пациентов перевели… но хорошо бы знать имя.

Ответом было долгое молчание, а затем Молли тихо сказала:

— Том Картер, друг Гарри Кука.

— А разве ты сама не можешь спросить? — предложила Сара. — Сестра Мари-Поль наверняка знает.

Как раз сестра Мари-Поль уже и намекала Саре, что у Молли какие-то дела с пациентом.

«Она ваша подруга. — Маленькие глазки сестры Мари-Поль так и блестели в предвкушении скандала. — Я подумала, что вам следует знать. Это не comme il faut, когда сестры интересуются пациентами».

Сама того не ведая, она повторила слова матери-настоятельницы и сестры Бернадетт. Между сестрой милосердия и пациентом всё не comme il faut, с иронией подумала Сара. С ее точки зрения, немного душевного тепла взамен бесстрастной деловитости, за которую, очевидно, ратовали монахини, совсем не повредило бы лечению. Она сказала лишь:

— Вы определенно знаете больше, чем я, сестра.

Немного разочарованная, сестра Мари-Поль пошла дальше по своим делам. Вспомнив этот случай, Сара сказала:

— Нет, пожалуй, лучше не надо. Думаю, тебе следует быть осторожнее с сестрой Мари-Поль. Она… в общем, я не уверена, что ей можно доверять.

— Вот и я тоже, — призналась Молли. — Мне все время кажется, что она следит за мной. Наверное, это просто моя фантазия, но все-таки я не хочу натолкнуть ее на какие-нибудь подозрения.

— Не беспокойся, — сказала Сара, — я постараюсь узнать у кого-нибудь — только, наверное, не сегодня. — Она вдруг просияла. — Сегодня приезжает Фредди.

— Ой, Сара! — Молли почувствовала укол совести. Она была так занята своими мыслями и заботами, что совершенно забыла о приезде Сариного брата. — Я и забыла, что уже сегодня. Ты, должно быть, так волнуешься. И как я могла забыть!

— Не говори глупостей, — весело сказала Сара. — Но да, я волнуюсь. Я его с февраля не видела. Мать-настоятельница сказала, что он может пригласить меня на обед. — Сара коротко обняла Молли и сказала: — Не терпится его увидеть.

В то утро девушки вышли на работу в очень разном настроении. Сара принялась за дело вся в радостном и беззаботном предвкушении встречи. Сегодня ничто не казалось скучным — она весело мыла кастрюли, заправляла кровати и наводила чистоту в палате.

— Вы сегодня в хорошем расположении духа, сестра, — сказал капрал Эванс, когда она пересаживала его в кресло, чтобы застелить его постель.

— Ко мне брат приезжает, — сказала она. — С фронта, на побывку. Я его не видела с февраля. Мне дадут выходной после обеда, и мы пойдем с ним на ланч.

— Некогда болтать, сестра, — сказала сестра Бернадетт, обходя палату, — тем более что у вас с обеда выходной.

— Вот корова, — заметил капрал Эванс. Он не понимал французского языка, но тон понял отлично и подмигнул Саре, когда та сказала:

— Тсс, капрал, не называйте ее так.

— Надеюсь, вы хорошо проведете время, мисс, — сказал он, когда она перешла к следующей кровати.

Сара ослепительно улыбнулась ему и сказала:

— Непременно, можете быть спокойны!

Молли же делала свою работу механически, словно автомат: в голове так и крутились мысли о Томе, и только когда один из пациентов, веселый парень-кокни, которому недавно ампутировали ногу, крикнул ей: «Выше нос, сестра, что это вы такая хмурая!» — она взяла себя в руки и постаралась сосредоточиться. Ей очень хотелось расспросить о пациентах из палаты выздоравливающих, но она понимала, что лучше предоставить это Саре, хоть это и означало, что до завтра ей никак не узнать, где сейчас Том.

Даже за всеми хлопотами утро для Сары тянулось ужасно медленно. Но вот, незадолго до полудня, пришла сестра Бернадетт и застала ее за раскладыванием грязного белья по корзинам.

— Вам пора идти, — сказала она без обычной резкости. — Ваш брат скоро приедет. Вам нужно переодеться.

Сара была удивлена, что монахиня, со стороны которой ей всегда чудилось непонятно чем вызванное презрение, взяла на себя труд отпустить ее лично. Она улыбнулась ей и сказала:

— Спасибо, сестра.

Сестра Бернадетт не ответила на улыбку, лишь хмуро пробурчала:

— Приятно провести время.

День был чудесный. Фредди приехал в монастырь на старом разбитом автомобиле и уже дожидался в мрачноватой маленькой гостиной, где Сара с Молли впервые встретились с сестрой Сен-Бруно. Он повернулся к Саре, когда та распахнула дверь и с порога бросилась в его объятия.

— Ой, Фредди, — воскликнула она, обнимая его, — как я рада тебя видеть! Дай же мне на тебя посмотреть. Хорошо выглядишь, просто прекрасно.

Он и правда был хорош собой — высокий, широкоплечий, с аккуратно подстриженными светлыми волосами, в чистой, ладно пригнанной форме. Глубоко посаженные глаза на его открытом волевом лице с подвижным ртом и решительным подбородком так и светились от радости при виде сестры. Она снова обняла его.

— Настоящий франт.

— Да и ты тоже, сестренка, — ответил он. — Но я думал, ты будешь в форме. Знаешь, в таком фартуке с большим красным крестом.

— Не совсем, — объяснила Сара. — Я ношу чепчик и простой фартук поверх серой юбки и белой блузки. Но ради тебя мне разрешили переодеться. — Она покрутилась перед ним в платье, которое не надевала с тех пор, как приехала во Францию, и внезапно почувствовала себя снова прежней, без этого надоедливого запаха дезинфицирующего средства, который, как ей казалось, намертво пристал к ней в последнее время вместе с другими, еще более неприятными запахами.

— Тетя Энн хочет тебя повидать, прежде чем мы уйдем. Она будет здесь через минуту. Ой, Фредди, мне столько всего нужно тебе рассказать, и не терпится услышать все твои новости. Ты правда едешь домой на Рождество? Отец будет в восторге.

— Он был бы в еще большем восторге, если бы ты тоже приехала, сестренка, — начал было Фредди, но, прежде чем он успел сказать что-то еще, Сара, к своему облегчению, услышала, как открывается дверь и входит тетя Энн.

Еще минут десять они болтали втроем, и Фредди терпеливо слушал рассказы сестры Сен-Бруно о том, как безупречно Сара выполняет свою работу. Саре не терпелось поскорее уйти из монастыря, чтобы можно было поговорить с Фредди по-настоящему.

Наконец тетя Энн сказала:

— Что ж, пора отпустить вас обедать. Рада была снова повидать тебя, Фредерик. Ты всегда в моих молитвах. Когда ты возвращаешься на фронт?

— Завтра, — ответил Фредди. — Отучился пару недель на артиллерийских курсах, а теперь снова в полк.

Они уселись в автомобиль и двинулись по дороге. У машины был натяжной верх, но окна не закрывались, холодный воздух так и гулял внутри, пока они ехали в деревню, и Сара порадовалась своему зимнему пальто и шляпе.

— Где ты раздобыл это авто? — прокричала она сквозь шум ветра и двигателя.

— Одолжили на денек, — ответил Фредди. — Один малый, который служит в штаб-квартире в Альбере. Поедем в Альбер обедать?

— Либо туда, либо уж к мадам Жюльетте, — сказала Сара.

— Подозреваю, это какое-нибудь заведение с дурной репутацией, — засмеялся Фредди.

— Вовсе нет, — сказала Сара. — Ну, во всяком случае, мне так не кажется. Мы туда заходим с Молли, когда у нас есть свободное время. Идем пешком в Сен-Круа и пьем там чай с пирожными. Там все вполне респектабельно. — Она засмеялась и, спохватившись, добавила: — Но монахиням мы об этом не рассказываем!

— Да уж наверное.

Через полчаса, когда они уже сидели в уютном маленьком ресторанчике в центре Альбера, Фредди спросил:

— А как там малышка Молли? Как ты сумела уговорить ее ехать с тобой искать приключений?

Сара строго посмотрела на него.

— Это такие же поиски приключений, как твой уход в армию. Мы здесь, потому что мы здесь нужны, вот и все. Ты не лучше отца, Фредди. По-твоему, девушки должны сидеть дома за вышиванием. Ну так вот что я тебе скажу: это не для меня. Я не могу сражаться на передовой, но могу ухаживать за теми, кто сражается.

— Эй, эй, будет, — воскликнул Фредди и вскинул руки, словно защищаясь. — Не кипятись, сестренка. Я же только спросил, как дела у Молли.

— Лучше, чем у меня, если уж говорить правду, — призналась Сара, изучая меню. — От нее здесь пользы гораздо больше. Сестра Элоиза говорит, она прирожденная сестра милосердия, и, хотя в основном ей приходится делать то же самое, что и мне — мыть ночные горшки и…

— Эй, полегче, сестренка, я ведь пришел обедать, — запротестовал Фредди.

— …но ей гораздо чаще доверяют уход за ранеными. А меня сестра Бернадетт к пациентам почти не подпускает, особенно после того, как я одного поцеловала!

— Поцеловала! Сара, я тебе не верю.

За обедом — лучшим, какой случалось есть Саре с тех пор, как она уехала из Лондона, — она рассказала Фредди о рядовом Иэне Макдональде, а потом и обо всем остальном, что случилось за время их жизни в монастыре.

— Было еще одно печальное событие, особенно для Молли. К нам привезли Гарри Кука из нашей деревни. Ты помнишь Гарри с фермы Хай-Мидоу?

Фредди кивнул:

— Конечно, помню, он же в моем батальоне — то есть был до того, как его ранили. Так он здесь?

— Увы, он умер. Ему пришлось ампутировать ногу, но было уже поздно. Бедная Молли — она была с ним, когда он умирал. Это ее кузен, и, кажется, они были довольно дружны в детстве. Она очень тяжело это перенесла. — Сара с удивлением взглянула на брата. — Разве тебе никто не сообщил, что он умер?

— До меня это известие еще не дошло, — сказал Фредди, — но я ведь не был в полку с тех пор, как уехал на курсы.

— Если он был в твоем батальоне, значит, здесь есть еще кое-кто из твоих людей, — сказала Сара, и в голове у нее мелькнул проблеск идеи. — Гарри привез в госпиталь его друг Том Картер, тоже раненый.

— Да, знаю Картера, — сказал Фредди. — Они с Куком всегда были хорошими друзьями. Так, говоришь, он здесь, в Сен-Круа?

— Его, верно, уже перевели в лагерь, — сказала Сара и объяснила, что прошлой ночью прибыла новая большая партия раненых. — Думаю, его пришлось перевести, чтобы освободить место. — Она посмотрела на Фредди и сказала: — Может, тебе стоит сходить повидать его, пока ты здесь. Когда умер Гарри Кук, это его сильно подкосило.

— Да, это хорошая мысль. Вот вернемся в монастырь, и схожу. Потом расскажу другим ребятам, как он тут. О Куке они наверняка уже знают. Его брат тоже в моем батальоне. Думаю, его известили.

— Как ты там? — спросила Сара, когда они уже пили кофе. Дождь хлестал в окна ресторана, но они сидели, будто в теплом коконе, надежно укрывшись от разгула стихии, и Сара вдруг почувствовала между ними необычайную близость. В Англии она почти ни о чем не расспрашивала брата, но теперь, когда ее собственное участие в событиях так сблизило их, она чувствовала, что должна знать.

— Как ты там, на передовой? Когда ты в прошлый раз приезжал домой, ты почти ничего не рассказывал, но вид у тебя был ужасный.

— У меня и на душе было ужасно, — сказал Фредди. — Устал до смерти. — Он смотрел в окно на дождь, так и сыплющийся без конца с темного свинцового неба, и глаза его несколько мгновений были где-то далеко. Наконец он перевел взгляд на сестру. — Страшнее всего бессмысленность всего этого, Сара, — страшнее, чем физические страдания, сырость, холод, грязь, вши и все такое. Я могу мириться со всем этим, если так надо, если это служит какой-то цели.

— А разве это не так? — настойчиво спросила Сара, когда он замолчал.

— Мы сидим в своих окопах, джерри — в своих. Мы по ним лупим из тяжелых орудий, они по нам. Мы устраиваем вылазки на их позиции, чтобы захватить пленных и разрушить их укрепления, они устраивают вылазки к нам. Мы посылаем минеров — заминировать им проход по ничейной земле, они делают то же самое. И люди все гибнут и гибнут, и ни с одной стороны так и не отвоевано ни дюйма земли.

— Но ведь бывают же и крупные сражения, — сказала Сара.

— Да, бывают: нас бросают в атаку, и мы теряем еще больше людей — тысячи жизней ради того, чтобы продвинуться вперед на несколько сотен ярдов. Мы захватываем вражеские укрепления — только для того, чтобы нас потом оттуда вышвырнули. — От веселости Фредди не осталось и следа, и Саре казалось, что он постарел на несколько лет, пока говорил. — Конечно, я больше никому не могу этого сказать, — продолжал он. — Это значило бы подрывать боевой дух солдат, хотя, Господь свидетель, почти все они и сами все понимают. Они ведь не дураки — они, скорее, нас, офицеров, дураками считают. Их нельзя винить. Бывалые солдаты видят, что ими командуют мальчишки, вчерашние школьники без всякого опыта, не считая минимальной военной подготовки. Они не могут не думать о том, закончится ли когда-нибудь эта чертова война, выберутся ли они когда-нибудь из этих вонючих грязных нор и заживут ли когда-нибудь снова по-человечески.

— А отец знает, что ты чувствуешь? — спросила Сара.

— Надеюсь, нет, — ответил Фредди. — Он бы не понял — решил бы, что это трусость и пораженчество. Кто не жил в таких условиях, в которых большинству из нас, даже кое-кому из высшего командования, приходится выживать изо дня в день, тот никогда не сможет себе представить, до какой степени это калечит душу. Не пойми меня превратно, Сара, я знаю, что воевать надо, от этого никуда не деться, но цена, которую приходится платить — человеческими жизнями и страданиями… невообразима. Я не мог никому этого сказать, сестренка, только тебе, и ты не должна нигде это повторять. Я не пораженец, я просто реалист. Такие ребята, как Гарри Кук, умирают от ран, их убивают из ружей, косят из пулеметов — у них нет будущего, они лишились его. Мы можем только молиться, чтобы тот, за кого мы сражаемся, оказался достоин отданных за него жизней.

Их веселая совместная прогулка приняла такой мрачный характер, что Сару пробрала дрожь. Фредди накрыл ее ладонь своей.

— Давай-ка, — сказал он, — не будем портить нам день. Поедем лучше за покупками, и я сделаю тебе рождественский подарок, а потом, — добавил он, помогая ей надеть пальто, — зайдем в ваш лагерь и посмотрим, как там поживает Картер.

Они весь день ходили по магазинам, где Фредди купил Саре кулон на серебряной цепочке, а Сара — авторучку для отца, чтобы передать домой с Фредди, а для самого Фредди, по его собственному выбору, — цанговый карандаш.

— На фронте это получше авторучки, — сказал он, — так что не удивляйся, если с этих пор будешь получать от меня письма, написанные карандашом.

Ближе к вечеру они отправились обратно в Сен-Круа. Дождь слегка утих, но небо оставалось беспросветно серым. Сара указала на тропинку, ведущую вокруг внешней стены монастыря к воротам лагеря.

— Можно было бы пройти через монастырский сад, — сказала она, — но, думаю, лучше через главные ворота.

У входа стоял часовой, но это был один из Сариных бывших пациентов, и, узнав ее, он махнул им рукой.

— Нам лучше всего найти падре, мистера Кингстона, — сказала Сара. — Он наверняка знает, перевели ли сюда Тома Картера, и если да, то где он сейчас.

Падре, как оказалось, уже заканчивал занятия по подготовке к конфирмации для небольшой группы раненых, и, пока они с Сарой ждали поодаль в церковной палатке, Фредди смотрел, как он беседует с каждым отдельно перед уходом. Увидев Сару и Фредди, Роберт Кингстон подошел к ним. Сара, которая до сих пор встречалась с ним раза два, не больше, напомнила ему, кто она, и представила своего брата. Мужчины пожали друг другу руки.

— Я хотел узнать, не перебрался ли сегодня в лагерь из монастыря один из моих людей, — сказал Фредди. — Рядовой Томас Картер, первый батальон Белширского полка.

— Да, еще вчера вечером. Полагаю, его перевели, чтобы освободить место для новых раненых.

— Что ж, когда Сара сказала мне, что он здесь, я подумал, что надо бы навестить его и взглянуть, как он тут. Насколько я знаю, его друг, Гарри Кук, недавно умер.

На мгновение взгляд Фредди упал на кладбище за забором.

— Да, как ни жаль, это правда, — сказал Кингстон. — Вы хотели видеть Картера? Я пошлю кого-нибудь за ним. Можете подождать его здесь, если хотите, мои дела пока закончены. — Он отправил последнего из уходивших искать Тома Картера, а затем ушел и сам, сказав на прощание: — Уверен, он здесь долго не задержится.

Том Картер лежал на койке и смотрел на крышу палатки. Настроение у него было самое подавленное. Перевод в лагерь неумолимо приближал перспективу отправки на фронт. Ему хотелось поговорить с Молли, но он даже не знал, известно ли ей, что он здесь. Минуты, проведенные с ней накануне вечером, наполнили его радостью, какой он никогда раньше не испытывал. Молли не сказала, что любит его, но то, как она отвечала на его поцелуи, не оставляло сомнений — да, любит. Всю его довольно неустроенную жизнь Тому было некого любить, и это неизведанное чувство казалось ему удивительным.

— Тебя там ждут в церкви, какой-то офицер с дамой, — сказал пришедший раненый. — На твоем месте я бы привел себя в порядок.

Том побрел к церковной палатке, гадая, кому он мог понадобиться. Офицер и… уж точно не Молли! Он ускорил шаг и с удивлением увидел, что его поджидает не кто иной, как его ротный командир вместе с сестрой-англичанкой — той, другой, у которой Молли когда-то служила горничной.

— Капитан Херст, сэр, — проговорил он, неуклюже вытягиваясь во фрунт.

— Вольно, Картер, — сказал Фредди. — Я просто зашел взглянуть, как у тебя дела. Надеюсь, рука заживает. Сам понимаешь, ты нам нужен. — Он пытался держаться весело и бодро, хоть и видел усталую обреченность в глазах Картера. — Моя сестра, — Фредди указал на Сару, стоявшую позади него, — моя сестра сказала мне, что Кук умер от ран. Говорит, он бы и до госпиталя не дотянул, если бы не ты. Молодец, Картер. Я этого не забуду.

— Да, сэр, благодарю, сэр, — пробормотал Том.

— Тебя смотрел военный врач? — спросил Фредди. — Как рука?

— Лучше, сэр, движения почти все восстановились, только немного побаливает, если слишком резко двинуть. Док меня смотрел сегодня утром, сэр. Говорит, еще пара недель, и буду годен для легкой службы, сэр.

— Молодец, Картер, это хорошие новости. Будем ждать тебя после Рождества.

Фредди снова кивнул и уже повернулся, чтобы уйти, но тут заговорила Сара:

— Рада видеть, что вы так быстро поправляетесь, Том, — сказала она. — Вы лежали в палате у Молли, так ведь? Непременно расскажу ей, как замечательно у вас идут дела. Она всегда интересуется, как поживают ее пациенты.

Том ошеломленно уставился на нее. Он знал Сару в лицо, но до сих пор никогда с ней не разговаривал. Наконец он пришел в себя и сказал:

— Да, мисс, спасибо, мисс.

Он не мог ничего передать Молли при капитане Херсте и даже не был уверен, как следует понимать замечание Сары: знает она о них с Молли или говорит так просто, из любезности? Он еще долго размышлял об этом, когда они ушли. Вряд ли Молли рассказала Саре о нем, но кто знает — они же подруги, может, и рассказала. Так или иначе, Сара наверняка скажет Молли, где он сейчас и сколько еще тут пробудет. Увидеться до воскресенья надежды мало, значит, остается ждать.

Фредди с Сарой вернулись в монастырь, где Фредди обнял сестру и распрощался с ней у дверей.

— Береги себя, сестренка, — сказал он. — Передам отцу твой привет и подарок. — На мгновение он отстранил ее от себя, разглядывая с гордостью, а затем сказал: — И расскажу ему, чем ты тут живешь. Пусть гордится тобой, как я горжусь.

Глаза Сары наполнились слезами.

— Очень рада была повидать тебя, Фредди, — сказала она. — Спасибо за этот день, он был чудесным. — Она улыбнулась ему сквозь слезы и добавила: — Я буду молиться за тебя, Фредди, каждый день.

Фредди это как будто слегка смутило. Он не возражал против того, чтобы она молилась за него, он даже, бывало, молился сам, но не думал, что это те слова, которые девушка должна сказать брату при прощании.

— Спасибо, — неловко проговорил он. — Спасибо, сестренка. Ну что ж, мне пора. Надо вернуть этот драндулет Хортону, а то он уже, наверное, боится, что я на нем в какое-нибудь дерево въехал.

Он повернул рукоятку и, когда мотор закашлял, вскарабкался на сиденье.

— Пиши, не забывай, — крикнула Сара, когда он включил передачу.

— Не забуду, — пообещал Фредди и помахал рукой. Автомобиль набрал скорость и скрылся за поворотом.



Вторник, 21 декабря

Приближается Рождество, и мы стараемся украсить палаты, чтобы было поярче и повеселее.

Сегодня мы с Сарой пошли собирать остролист и плющ. Было очень холодно, и небо нависало так низко, как будто вот-вот снег пойдет, но все равно было чудесно побывать в деревне. Я даже сама не понимаю, как душно мне в этом монастыре, пока не выйду из его стен.

Кое-кому из раненых прислали посылки из дома, и это, конечно, замечательно, но мы хотим придумать что-то вроде подарка в рождественское утро для всех. На днях сестра Магдалина получила несколько посылок от Красного Креста, и было решено открыть и разобрать их на Рождество.

Интересно, будут ли мама с папой скучать по мне в это Рождество. В сам день Рождества мне всегда полагалось быть в поместье, но мы обычно встречались в церкви, а на День подарков я приходила домой. Я пойду на Рождественскую вечернюю службу в лагерь. Хотя бы пожелаю Тому счастливого Рождества. Мне ведь нечего ему подарить. А как бы хотелось.

14

Несколько мгновений Сара стояла, глядя на опустевшую дорогу. Потом вытерла со щек слезы, решительно повернула к монастырю и, пока Фредди уже ехал обратно в свой полк на передовой, гадала, увидит ли его когда-нибудь снова.

Полчаса до ужина она провела в церкви — это ее очень успокоило, и теперь, когда на душе стало не так одиноко, она почувствовала себя в силах идти в трапезную. Еще больше обрадовало ее то, как Молли приняла ее известие — что, хотя Том уже в лагере, его вряд ли отправят обратно на фронт до Нового года.

— Хорошо провели время с братом? — спросила Молли. Сару она давно уже с легкостью называла просто по имени, а вот Фредди не могла.

— Да, очень хорошо, — вздохнула Сара. — Я не могла поверить, что он правда рядом, и время пролетело незаметно. — Она рассказала Молли об их обеде и о рождественских покупках, а затем сказала: — Бьюсь об заклад, ты не угадаешь, куда еще мы ходили.

— Нет. Куда?

— Когда мы беседовали с Фредди, я рассказала ему о Гарри Куке — он ведь из нашей деревни, твой кузен и вообще… — Она помолчала.

— И?

— И он сказал, что знал про то, как Гарри ранили, потому что они были в одной роте. Фредди был его ротным командиром!

Молли все еще не могла сообразить, к чему она ведет. С несколько озадаченным видом она сказала:

— Так значит, ты сказала ему, что Гарри умер.

— Да, а потом сказала, что здесь есть еще один человек из его роты, Том Картер, и предложила навестить его в лагере, пока он здесь… и мы так и сделали.

Наконец-то лицо Молли оживилось.

— Вы ходили в лагерь?

— Да, и видели Тома. Падре велел позвать его в церковь, и мы проговорили несколько минут.