— Сорок два человека! — победоносно выкрикнул доктор и показал на груду историй болезни. — Сорок два! Это еще не рекорд, но совсем недурно в мои годы. А сколько вы дадите мне лет, молодой человек?

Затем Эмиль подошел к окну и выглянул на улицу. Обстановка внизу была спокойной: люди спешили на работу, разговаривали со знакомыми, направлялись с сумками за продуктами — всё как всегда. И опять Эмиль подумал, а так ли уж нужно столь срочно уезжать в Сент-Этьен? Будучи человеком дела, он никогда не пересматривал уже принятые решения, но сейчас его разбирали сомнения: ехать или остаться? Жорж настаивал, что надо уезжать, и Эмиль обещал, что уедет, но теперь его сбивал с толку привычный вид за окном. Сейчас, будучи наедине с собой, он подумал, что мог бы не закрывать бюро и пусть бы чертежники работали над незаконченными к началу войны проектами. Всему виной сильный страх, который он испытал на Рю-деля-Пэ. Нет, он не трус, бегущий при первых признаках опасности! Но, с другой стороны, именно так он и поступил, и теперь уже в двух случаях. На Эмиля волной накатил стыд.

Павел посмотрел на седой венчик волос, на пятна пигментации на руках, на куриные лапки морщинок на лице.

— Соберись! — приказал он себе вслух. — Не тебе одному приходится уезжать! — Что-то в звуке собственного голоса придало ему уверенности, и он продолжил: — Я отвезу Элен к матери, вернусь в Париж и открою бюро назло отребью, шляющемуся по улицам.

— Ну, может быть, шестьдесят пять.

Тщательно заперев дверь конторы, Эмиль спустился вниз и так же тщательно запер входную дверь с улицы. Здесь все будет в порядке до его возвращения. Париж опирается именно на таких своих жителей, как он, — скромных профессионалов, вращающих колесо деловой жизни. Эмиль расправил плечи и отправился ловить фиакр.

Доктор хитро сощурился и рассмеялся:

Проезжая по авеню Сент-Анн, он заметил Пьера, который вел в поводу тощую клячу. Эмиль расплатился с извозчиком и окликнул слугу.

— Вы вежливый молодой человек. Вам не хотелось обижать старого Бухштауба, и вы решили сделать ему комплимент. Так? Только не лгите, молодой человек, вы ведь газетчик!

— Ничего лучше не смогли найти? — спросил он сурово, бросив осуждающий взгляд на живую развалину.

— Да, — виновато развел руками Павел.

— Никак нет, мсье, — ответил Пьер. — Да и этот конь в немалую денежку обошелся.

— И сколько же вы скостили мне лет?

— Ну что ж, — пожал плечами Эмиль. — Придется обойтись тем, что есть. Ведите его во двор и хорошенько накормите перед тем, как запрячь. Я пойду найду Мари-Жанну.

— Лет пять.

— Значит, вы даете мне семьдесят?

Пьер свернул в переулок, а Эмиль повернулся к входной двери. И только тут заметил, что она уже открыта, и не просто открыта, а сорвана с петель. Взбежав по лестнице, он на секунду остановился на пороге. Дом был тих» Нервно вдохнув, Эмиль вошел в прихожую.

— Да.

— Эй! — окликнул он. — Мари-Жанна, где вы? — В ответ — ни звука; он попробовал еще раз: — Мари-Жанна! Элен! Вы тут?

— Вы все-таки ошиблись, молодой человек, потому что мне восемьдесят один, и ни один больной еще никогда не пожаловался на меня. И запомните, молодой человек: люди стараются скостить себе годы до известного возраста, потом тщеславие меняет знак, и глубокие старики любят даже прибавлять себе, но я вам могу показать свой паспорт.

Не получив ответа, Эмиль решительным шагом направился в кухню, где должны были находиться Ар-летта или Берта, но и там было пусто, а дверь черного хода, ведущая на конюшенный двор, стояла распахнутая. Эмиль вышел наружу — Пьер кормил голодного коня овсом. Слуга посмотрел на вышедшего с бледным лицом хозяина.

— Господь с вами, доктор, я вам верю.

— Там никого нет, — сказал Эмиль. Кто-то выломал входную дверь, и в доме пусто.

— Никого? — Пьер оставил коня.» А где Мари-Жанна? И Берта? Они, видимо, побежали за помощью, когда ворвались грабители. — Он пытался говорить уверенно. — Так оно и окажется, можете не сомневаться.

— Так чем я могу быть вам полезен? Прием уже окончен, и я не против поболтать с интеллигентным молодым человеком. Хотите, сейчас мы устроим себе кофе. С тех пор как я вылечил нашего уважаемого завмага Ивана Ивановича Жагрина, у меня всегда есть растворимый кофе.

— Ну, здесь их точно нет, — резко ответил Эмиль. — И Элен тоже.

Они вдвоем, не сговариваясь, вернулись в дом.

— В кухне ничего не пропало, — отметил Эмиль, стоя возле большого стола и оглядываясь. — Видите? Даже свежий хлеб не тронули!

— Спасибо, Яков Александрович. Мой главный редактор сказал, что вы что то слышали о неких… как бы это выразить… странных явлениях в нашем городе… всякого рода привидения, двойники и тому подобное…

— Может быть, они наверху, мсье? — предположил Пьер и, обойдя хозяина, прошел в прихожую. Увидев сорванную дверь, сказал: — Видимо, грабители. Мари-Жанна должна была спрятать мадемуазель Элен наверху.

— Разумеется! — отозвался Эмиль, готовый ухватиться за любую соломинку.

— А… Да, я рассказывал Ивану Андреевичу. Действительно, в последние дни ко мне обращалось несколько человек с какими-то нелепыми жалобами.

Он побежал наверх, перепрыгивая через ступеньки и окликая Элен, и наверху резко остановился. На площадке лежала Мари-Жанна, устремив невидящие глаза в потолок.

— Какого рода жалобами?

— Боже мой! — выдохнул Эмиль. — Боже мой! — Перешагнув через тело, он закричал: — Элен! Элен, ты здесь, малышка?! Это я, папа! Можешь выходить! Ты здесь? Опасность миновала!

— Одна дама якобы видела двойника своего мужа…

Пьер взбежал вслед за Эмилем и тоже остановился, потрясенный увиденным. Потом, переступив через Мари-Жанну, он медленно пошел по коридору, заглядывая во все комнаты и с ужасом ожидая увидеть второе тело. Эмиль шел за ним, они осмотрели все помещения, окликая Элен и уговаривая ее перестать прятаться, но голоса их стихали, они прислушивались — и ничего не слышали.

— Татьяна Владимировна Осокина?

Осмотрены были все комнаты, кроме спальни Розали. Пьер отошел в сторону, не желая входить в будуар хозяйки, а Эмиль вошел решительным шагом. Сразу же он увидел поваленную ширму и поспешил к стенному шкафу. Дверь была широко раскрыта, но там никого не было.

Эмиль уставился в эту тесноту, будто там все же могла обнаружиться съежившаяся Элен. Потом обернулся навстречу потускневшим глазам Пьера.

— Ее нет, — сказал он хрипло. — Тот, кто убил Мари-Жанну, похитил Элен.

— Нет, если не ошибаюсь, некая Шундрикова. Одна девочка — ее еще матушка ко мне привела — обнаружила у себя в комнате копию своей Мурки. Причем при встрече одна Мурка удрала, а вторая просто исчезла. Самое смешное, что все это не имеет ни малейшего отношения к моей специальности. Все эти галлюцинации скорей проходят по ведомству психиатрии, а психиатрия и невропатология — совсем разные вещи. Но в районной больнице психиатра нет, до области далеко, и вначале все идут к Бухштаубу.

Пьер с явным облегчением, что не нашлось второе тело, проговорил:

— Они потребуют выкуп, мсье. Спрячут ее и потребуют золота.

— И какое у вас все-таки сложилось впечатление?!

— Нужно ее найти, — сказал Эмиль.

Он вскочил, охваченный внезапной жаждой действия, и бросился к лестнице. Еще раз остановился на верхней площадке, глянув на тело Мари-Жанны.

— А! — Старичок пренебрежительно махнул рукой. — Не о чем говорить. Вы, наверное, слышали о летающих тарелках?

— А что будем делать… — Пьер беспомощным жестом показал на нее.

— Сейчас — ничего! — крикнул Эмиль, летя вниз по лестнице. — Ничего для нее мы сделать не можем. Она мертва, а моя дочь жива. Шевелитесь! Мы должны ее отыскать!

— Конечно.

Пьер посмотрел на мертвое тело, наклонился и бережно закрыл убитой глаза, потом перекрестил ее.

— Покойся в мире, — сказал он вполголоса. — Ты погибла, пытаясь спасти ребенка. Покойся в мире.

— Время от времени начинаются настоящие эпидемии. Появляются сотни очевидцев, самолично видевших эти летающие тарелки и даже маленьких зеленых человечков на них. Потом эпидемия проходит, и слухи на время утихают.

— Давайте быстрее! — крикнул Эмиль.

— А может быть, просто тарелки иногда улетают, чтобы потом снова возвратиться?

Пьер оставил Мари-Жанну и поспешил за ним.

— Мсье, когда мы ее найдем, нам понадобится лошадь, — сказал он. — Надо ее спрятать где-нибудь — на случай, если бандиты вернутся.

Доктор вынул электрокипятильник из большой металлической кружки и разлил кипяток по двум чашкам.

— Эти трусы не посмеют… — начал Эмиль. Но в словах Пьера был смысл, и он закончил так: — Отведите коня в дом мсьё Тьери.

— Но Тьери уже уехали из Парижа, мсье.

— Я знаю, но вы сможете спрятать коня у них в конюшне. Да, отведите его туда и возвращайтесь. Будем искать Элен.

— Я вас понимаю. Считается, что старикам положено быть скептиками. Так я вас могу уверить, что это нонсенс. Больше всех на свете жаждут чуда именно старики. Зачем молодому человеку чудо? Разве молодость — это не чудо? Впрочем, у старости тоже есть свои преимущества: например, право на болтливость… Как кофе?.. Так вот, у нас в Приозерном сейчас своя маленькая эпидемия летающих тарелок в виде двойников. Где-то какой-то женщине почудилось, что она видела двойника мужа, как будто ей одного мало. Второй обидно: у Катьки два мужа, ходит всем рассказывает, а у меня один, и из того слова домкратом не выжмешь, почему бы и мне видение не встретить? А тут и дети включаются со своими мурками. Механизм до крайности прост.

Пьер сделал, как было велено, и через пятнадцать минут лошадь уже стояла в конюшне соседа. Тем временем Эмиль осмотрел свои конюшни — проверил, не угнали ли воры фаэтон. Видимо, в спешке они не заглянули в каретный сарай, и фаэтон стоял там, где его оставили утром, с привязанными к задку чемоданами.

Может быть, Элен убежала, думал Эмиль. Может быть, сумела скрыться, пока храбрая Мари-Жанна сдерживала громил. Мари-Жанна заплатила жизнью, давая Элен возможность удрать. А где были Берта и Ар-летта? Они тоже убежали или — от этой мысли он остановился на месте — были в сговоре с громилами? Они служили недавно, лишь с момента возвращения семьи в Париж. Особой лояльности к Сен-Клерам они не испытывали. Их тел здесь нет. Они были участницами нападения или просто сбежали?

— Значит, можно считать, что все это просто-напросто фантазии, где, одна фантазия вызывает наподобие цепной реакции другую? Так сказать, соревнование фантомов?

Вернулся Пьер, и Эмиль спросил его:

— Вы все сделали как следует?

— Да, мсье, — ответил Пьер. — Ворота во двор были закрыты, но ни замка, ни цепи не было.

— Отлично сказано, молодой человек! А то у меня иногда складывается впечатление, что нынешние молодые люди знают слов двадцать, от пол-литры до шайбы. Впрочем, это уже традиционное брюзжание.

— Мы должны идти по улице и звать Элен, — сказал Эмиль. — Она могла убежать, когда вломились воры, и спрятаться где-нибудь поблизости. Мари-Жанна, приняв нападение бандитов на себя, выиграла время для ее бегства.

— Спасибо, доктор, за консультацию.

Пьер, однако, так не думал, вспомнив опрокинутую ширму в будуаре мадам Сен-Клер, но и других версий, кроме похищения, у него не было. Так что ничего лучшего, как вместе с хозяином обходить окрестные улицы, стуча в ворота друзей и соседей на случай, если там укрылась Элен, ему не оставалось. Но несколько домов уже стояли закрытыми — их владельцы бежали из охваченного беспорядками города, а оставшиеся соседи ничего путного сказать не могли.

— Но они же наверняка должны были слышать выстрел, убивший Мари-Жанну! — в отчаянии воскликнул Эмиль. — Кто-то должен был встревожиться и выглянуть в окно. Кто-то наверняка что-то видел!

— Пожалуйста, пожалуйста.

Но — увы, они обходили дом за домом, и всё безрезультатно. Проблеск надежды мелькнул лишь однажды, когда горничная в последнем по улице доме сказала, что видела Арлетту.

— Я ее с детства знаю. Иногда мы выходные вместе проводили, — объяснила девушка. — Она сегодня утром просвистела мимо меня, закрывая лицо платком.

Странный все-таки этот Сережа парень, думал Павел, идя домой. Для чего ему меня обманывать? Впрочем, вспомни, чего бы ты в пятнадцать лет не придумал, чтобы привлечь к себе внимание какой-нибудь девочки. Сказал бы, что твой отец — знаменитый разведчик и что ты после школы пойдешь в самую-самую секретную разведшколу, что ты… снял собаку с пятью ногами. Логично. Абсолютно логично. За одним маленьким исключением: никак не было похоже, что он выдумывает. Стоп, сказал себе Павел, это глупость. Ребята не просто выдумывают, они искренне верят в свои фантазии.

Я думала, она плачет, хотела окликнуть, но она уже скрылась.

— Вы уверены, что это была Арлетта? — спросил Эмиль и повторил с нажимом: — Наша горничная Арлетта?

Он свернул на улицу Гоголя, прошел квартал и вошел в маленький домик с зеленой крышей. Белый Шарик с радостным лаем подкатился ему под ноги.

— Да, мсье, абсолютно уверена, — закивала служанка. — Это же я ей сказала, что мадам Сен-Клер ищет горничную.

— А не было с ней рядом девочки? — Эмиль затаил дыхание.

— Ты, Пашенька? — послышался голос матери из кухни.

— Нет, мсье. Она была одна. Наверное, спешила домой, к своей матушке. Да и видок у нее был еще тот.

— Как вас зовут, девушка? — вздохнув спросил Эмиль.

— Я, мать.

— Мирей.

— Хорошо. Мирей, вы можете нам сказать, где живет Арлетта?

— Есть хочешь?

— Да, мсье. В шестом арондисмане.

Эмиль подумал об узких кривых улочках того района. Как найти дом Арлетты в их путанице, даже зная название улицы и номер дома?

— Как всегда.

— Вы нас туда проводите?

— Как, мсье, прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас!

— Сейчас котлеты будут готовы, потерпишь? — Мать выглянула из кухни и улыбнулась Павлу.

— Простите, мсье, но я не могу отлучиться. Мадам Журден меня за это на улицу выставит.

— Что уж с тобой делать…

Эмиль почувствовал нарастающее раздражение.

— Мадам Журден сейчас дома? — спросил он, изо всех сил сдерживаясь.

Как она сдала после смерти отца, подумал он, глядя на поблекшее, постаревшее лицо матери с седой прядкой, постоянно лезущей на правый глаз. Сердце его сжала уже успевшая стать привычной жалость. Боже, как она может жить, она, которая еще недавно была статной, цветущей женщиной, которую все за глаза звали полковницей и за властные манеры, и из за отца, который был полковником. Как-то недавно она сказала ему: «Пашенька, если ты не женишься и не заведешь детей, я, наверное, с ума сойду… Если бы папа мог дожить до внуков…»

— Я могу посмотреть, мсье, — был ответ. — Как прикажете доложить?

«Вот дура!» — подумал он.

Но условности следовало соблюдать, и, даже зная, кто стоит перед ней, Мирей подождала, пока Эмиль достанет визитную карточку для мадам, которая почти наверняка сейчас наблюдала за ними из окна.

— Сейчас несу, сынок. А то ты всегда был нетерпелив, когда хотел есть.

— Прошу вас засвидетельствовать мадам Журден мое почтение и передать, что мне очень неудобно тревожить ее в столь ранний час, но мне необходимо видеть ее по важнейшему делу.

Он вспомнил, как мать рассказывала ему о его, Пашином, кормлении, когда ему было меньше года. Отец служил тогда где-то в богом забытом месте на Дальнем Востоке. Время было трудное, послевоенное, и во всем поселочке была одна корова, которая давала пол-литра молока в день. А у матери вскоре после Пашиного рождения почему-то пропало молоко, и она договорилась с несколькими кормящими матерями, чтобы ей за определенную, конечно, мзду сцеживали молоко. А маленький Паша, то есть он, был необычайно прожорлив и иногда на рассвете подымал такой крик, что вот-вот весь гарнизон разбудит. И тогда папа, капитан инженерной службы, шел к кормилицам, чтобы жалкий маленький комочек, который со временем должен был стать фельетонистом газеты «Знамя труда», смог, жадно причмокивая, мигом высосать бутылочку.

— Да, мсье, — кивнула горничная, принимая карточку. — Не будет ли вам угодно подождать в холле?

Раздосадованный Эмиль вошел внутрь.

Папа, папа, это просто нелепость какая-то, что его больше нет. Абсурд какой-то, не укладывающийся в сознании. Сейчас он войдет в комнату, как всегда что-то насвистывая, подойдет к нему, похлопает по спине и спросит: «Ну, как дела, что сегодня было интересного?»

— Поторопитесь, прошу вас! — взмолился он. — Возможно, речь идет о жизни и смерти.

Мирей широко раскрыла глаза, пораженная, а потом исчезла за дверью, ведущей в гостиную.

Он вздохнул и принялся за котлеты, которые мать поставила перед ним. Удивительное дело, подумал он в тысячный раз, почему дома котлеты вкусные, а в столовых наоборот? Увы, в мире есть много тайн, тайн более таинственных, чем пятиногие собаки, придуманные безнадежно влюбленными мальчиками.

Ожидая приглашения, Эмиль обернулся к вошедшему за ним Пьеру.

Тайны — тайнами, а нужно было писать фельетон, потому что, в общем, Иван Андреевич был прав, тянуть было нечего.

— Возвращайтесь на улицу и продолжайте спрашивать. Может, кто-нибудь видел Элен или тех людей, что вломились в дом. Может быть, кто-то запомнил, куда они двинулись и был ли при них ребенок. Я найду Ар-летту, и, надеюсь, она мне расскажет больше.

— Да, мсье, — кивнул Пьер и вышел на улицу.

Почти сразу вернулась Мирей — провести Эмиля наверх.

— А где второй человек? — спросила она, тревожно озираясь.

— О нем не беспокойтесь, он ушел, — ответил Эмиль.

ГЛАВА 3

Горничная провела его в комнату мадам Журден. Мадам встала ему навстречу, но руки не протянула. Это была высокая, довольно костлявая женщина с утиным носом, тонкими губами и холодными расчетливыми глазами. На Эмиля она глядела с некоторым высокомерным неодобрением. Фамилию Сен-Клер знала, но ни с Эмилем, ни с его женой знакома не была и подобного визита никак не ожидала.

— Мне очень прискорбно беспокоить вас, мадам, — сказал Эмиль и изложил краткую версию произошедшего, при этом не упомянув об убийстве Мари-Жанны. — Не хотел бы вас тревожить, мадам, но мне нужно переговорить с моей горничной Арлеттой, которая убежала, спасаясь от нападения. Пропала моя дочь, и мне нужно расспросить Арлетту. Ваша горничная Мирей знает, где живет Арлетта, и я хотел бы просить вас отпустить ее на полчаса, чтобы она проводила меня до дома.

Иван Андреевич Киндюков, редактор районной газеты «Знамя труда», открыл глаза и взглянул на часы. Было уже без четверти десять. Он проспал и программу «Время», и сводку погоды. Годы, годы, все-таки пятьдесят девять, не шутка. Скоро и на пенсию… Пенсия и пугала его и манила. Двадцать лет преподавания истории научили его смотреть на многие вещи с философским спокойствием, но даже философское спокойствие не могло помешать сердцу сжаться иной раз от внезапной и острой, как спазм, печали. Что делать, сказал он себе, всегда, во все времена люди не хотели стареть. Он вспомнил вдруг исполненную пронзительной горести жалобу древнего автора, которую когда-то выписал себе в блокнот: «Аки сень проходит живот наш, аки листвие падают дни человечьи». Аки листвие…

— Вы думаете, эта самая Арлетта что-то знает? — спросила мадам Журден.

— Пока я с ней не поговорю, я не могу ничего сказать, мадам, — ровным голосом ответил Эмиль. — Если моя дочь убежала, мы должны ее найти. Я ее хотел завтра отвезти в провинцию, подальше от опасности.

— Видимо, она не хотела ехать, поэтому и убежала.

И вдруг Иван Андреевич понял, что пристально смотрит на свою кошку Машку и давно уже думает про опадающие листья человеческой жизни только по инерции. Машка лежала на диване, стоившем рядом с письменным столом, и, казалось, дремала. Иван Андреевич вдруг покрылся холодным пeq \\o (о;ґ)том.

Эмилю удалось взнуздать свой темперамент.

— Она ждала отъезда с нетерпением. Мадам, я думаю, что ее могли похитить, но пока я не поговорю с Арлеттой, я ничего не буду знать наверняка.

«Спокойно, Иван Андреевич, — сказал он себе (он всегда называл себя в мыслях полным именем), — главное — спокойствие».

В конце концов мадам Журден слегка пожала плечами.

— Вы говорите, Мирей знает, где живет эта девушка. Можете взять мою служанку с собой, но мне нужно, чтобы к обеду, когда мой муж вернется домой, она была здесь.

Он взял трясущимися руками свой мундштук, с трудом вставил в него сигарету и торопливо затянулся, словно надеялся, что дым изгонит из его кабинета галлюцинацию. Галлюцинация же заключалась в том, что у Машки не было ушей. Было туловище, лапы, хвост, серая с черным шерстка, не было только ушей. Нет, не то чтобы кто-то порвал ей уши, нет. Не было даже намека на уши, как будто Машка была уродцем. Но кошке было уже три года, и три года она была снабжена самыми обыкновенными серенькими с черными полосками кошачьими ушами.

Мадам позвонила в колокольчик, стоявший на столе, и быстрота, с которой явилась горничная, заставляла предположить, что Мирей стояла под дверью.

Иван Андреевич понимал, что случилось что-то ужасное, но где-то на самом дне сознания все еще теплилась надежда: а вдруг он все-таки спит?

Мадам дала ей указания, и через минуту горничная накинула шаль и вышла с Эмилем на улицу. Она повела его к концу улицы и там свернула налево в переулок, уводящий прочь из процветающей округи в более запущенные районы.

— Тонечка! — крикнул он через стенку жене. — Что там передают?

Следуя за Мирей по бесчисленным извитым переулкам и узким улочкам, Эмиль подумал, а сможет ли он найти дорогу обратно в цивилизованную часть города? Наконец девушка свернула под арку и провела Эмиля через дворик, который обступили облупленные строения, потом вверх по пролету каменной лестницы. На повороте лестницы было две двери, и Мирей остановилась возле ближайшей.

— Здесь, — сказала она и постучала в дверь костяшками пальцев.

— Какой-то концерт из ГДР. Чай пить будешь?

Дверь не открылась, но отозвался чей-то пронзительный голос:

— Кто там?

— Нет, спасибо.

— Это я, Мирей! — ответила горничная. — Со мной господин, который хочет поговорить с Арлеттой.

— Она никого не хочет видеть, — ответил голос.

Привычные слова на мгновение спугнули кошмар, но он тут же надвинулся снова, как только взгляд его уперся в Машкину страшную голову. Надо позвать жену, подумал Иван Андреевич, но сделать это не смел. А что, если она скажет: «Да что ты, Ваня, придумываешь? Машка как Машка»? И тогда что? Больница? Можно ли доверять газету больному человеку? И ведь действительно нельзя. Сегодня у его кошки пропали уши, а завтра он напечатает в газете черт знает что!

— Это важно… — начала Мирей, но Эмиль перебил ее.

— Я — Эмиль Сен-Клер, — повелительно произнес он, — и мне нужно говорить с Арлеттой немедленно. Будьте добры тотчас же открыть дверь!

Спокойно, Иван Андреевич, спокойно, может быть, все это просто галлюцинация какая-то, может быть, у него температура просто, съел, наконец, что-то не то. Где-то в уголке сознания проскочила мысль, что это безумие, возможно, как-то связано с привидениями и двойниками, которые появились в Приозерном, но мысль эта ни за что в его голове не зацепилась и вылетела так же стремительно, как и появилась.

Дверь осталась закрытой, но когда Эмиль уже хотел снова заорать, послышался звук отодвигаемого засова, потом поворот ключа в замке, и дверь медленно приотворилась. В щель выглянуло морщинистое лицо беззубой старухи со впалыми щеками. Она подозрительно оглядела Мирей и Эмиля.

— Мадам, прошу вас, — произнес Эмиль сдавленным голосом. — Мне нужно говорить с Арлеттой.

Надо было что-то делать.

Видимо, уверив себя, что эти двое не представляют угрозы для нее или для ее дочери, старуха открыла дверь так, чтобы они могли пройти, и тут же захлопнула ее за ними, немедленно задвинув засов.

Эмиль оказался в темном помещении, слишком тесном, чтобы называться прихожей. Отсюда в глубь дома вели две двери, одна из них была закрыта. Старуха провела их через другую в крошечную гостиную, забитую разнокалиберной мебелью. В грязные окна едва пробивался серый дневной свет, и Эмиль не сразу заметил Арлетту, скорчившуюся в кресле. Она же, увидев хозяина, попыталась подняться, но он махнул ей рукой, чтобы не вставала. Даже в полутьме было видно, что лицо у девушки сильно раздулось, и здоровенный синяк на левой щеке сливался там с другим, вокруг глаза. Красный распухший нос горел на бледном лице.

— Маша, — заискивающе сказал он, — что у тебя с ушками?

— Арлетта, — начал Эмиль, стараясь придать голосу интонацию Сочувствия. — Я пришел спросить у вас, что случилось сегодня утром, пока меня не было. Я знаю, что в мой дом вломились воры, и вижу, ЧТО вы сильно пострадали, но мне нужно, чтобы вы рассказали мне, что случилось до того, как вы убежали.

Арлетта посмотрела на него, и слезы побежали, по ее щекам.

— Что ты там говоришь? — спросила жена через стенку.

— Ну бросьте, Арлетта! — воскликнул Эмиль, протягивая ей свой носовой платок. — Я не сержусь и ни в чем вас не виню, но мне нужно знать, что случи-лось.

Арлетта промокнула глаза и протянула платок Эмилю, но тот отвел ее руку.

— Вы мне просто расскажите своими словами, — сказал он.

Но Иван Андреевич не отвечал. Он не мог бы сейчас ответить никому на свете, даже Сергею Ферапонтовичу, потому что кошка посмотрела на него и выпустила из головы уши. Вначале уши выросли огромные, сантиметров в пятнадцать, но Машка, подумав немножко, втянула их несколько, придав своей голове более или менее нормальный вид. Кошка снова посмотрела на Ивана Андреевича, тяжело спрыгнула с дивана, причем произвела при этом громкий звук, словно спрыгнула на пол не грациозная, почти невесомая кошечка, а здоровенный пес, подбежала к двери, прошмыгнула в щель и исчезла.

— Я была в столовой, убирала со стола, — начала она, — и вдруг в дверь заколотили. Не постучали, понимаете, а именно заколотили.

Эмиль кивнул.

— Да, — громко сказал Иван Андреевич, — этого следовало ожидать.

— Госпожа Мари-Жанна стояла на лестнице, и она мне крикнула, чтобы я не открывала.

— А вы открыли?

— Чего ожидать? — спросила жена из-за стенки, приглушая телевизор, который в это время баритонально воспевал чьи-то бляу ауген.

— Нет, мсье, они выломали дверь. Их было трое. Один с пистолетом, а двое других с чем-то вроде дубин. Тот, что с пистолетом, ударил меня по лицу наотмашь, я упала и стала кричать, а он велел мне заткнуться. А второй сказал, чтобы я вставала и убиралась. Я так и сделала, мсье. Тут же вылетела из двери и побежала, и не остановилась, пока не прибежала домой. Ма сразу же заперла дверь на случай, если они за мной придут.

— Вы видели Мари-Жанну на лестнице, — сказал Эмиль. — Мадемуазель Элен была с ней? Или где-то в другом месте?

— Ожидать нечего, — твердо сказал Иван Андреевич и вспомнил, что он часто применял эту формулу, учительствуя и служа потом директором школы.

— Ваша дочь тоже была наверху, — ответила Ар-летта, несколько оживая. — Смотрела вниз через перила. — Она снова промокнула щеки. — Я дальше не осталась, не знаю, что было потом, я вам уже говорила. Побежала со всех ног сюда и — извините, мсье, — обратно возвращаться не стану. Эти люди могут знать, кто я такая и что я на вас работаю, а они не любят тех, кто работает на людей вроде вас. Так что я уже не вернусь.

Когда ученик или ученица получали двойки или попадали в какие-нибудь переплеты, Иван Андреевич говаривал: этого следовало ожидать. Формула была безупречная, поэтому с ней никто не спорил.

Эмиль оставил эти слова без ответа.

— Вы не видели, что сталось с Бертой? — спросил он.

Но, может быть, мне все это только причудилось, подумал снова Иван Андреевич и взглянул на то место, где только что лежала Машка с отросшими ушами. Машки не было. Но на жестком диване осталось еще углубление. Такое, словно не кошка на нем лежала, а гиппопотам. Углубление можно было измерить, описать, сфотографировать. «Существо, похожее на кошку Машку и умеющее мгновенно отращивать уши, оставило на диване, обыкновенно довольно жестком, углубление столько-то на столько-то сантиметров и глубиной во столько-то. Из чего можно сделать вывод, что вес кошки составлял от восьмидесяти до ста килограммов».

— С Бертой? Нет, мсье. Когда они вломились, она была в кухне. Я ее не видела, но если у нее хоть капля соображения есть, она бы вылетела через черный ход пулей. Те парни не шутили.

— Так вы вообще не видели Берту?

— Нет, я ж вам говорю, я не стала ждать и смотреть, что будет.

Отличный получился бы акт. Да, Иван Андреевич, так-то вот. Палата номер шесть и прочее. «А редактор-то наш, слышали?» — «А что?» — «А того, тю-тю! Чокнулся. На ушах споткнулся. Этого следовало ожидать».

— И никого больше не видели?

— Я бежала стремглав, не глядя по сторонам. Наверное, на улице, как всегда, играли какие-нибудь ребятишки.

Иван Андреевич снова закурил. Должно быть, жена услышала щелканье зажигалки, которая щелкала у него, словно боевой пистолет.

— А теперь, Арлетта, прошу вас вспомнить как следует, как выглядели ворвавшиеся в дом люди? Что-нибудь особенное в них было?

— Здоровенные, — сразу же ответила девушка. — Все бородатые и с бакенбардами, а у того, что с пистолетом, — заросшие черными волосами руки. Он был пониже ростом двух других, но они его слушались.

— Ваня, ты опять дымишь, как паровоз? — спросила она с привычным осуждением.

— Во что они были одеты?

Арлетта пожала плечами:

Господи, тут решается вопрос, быть ли человеку в своем уме или решиться разума, а она его сигареты считает!

— Одежда как одежда. Рабочие так одеваются. — Она задумалась на минуту. — И башмаки тяжелые, как рабочие носят.

Эмиль понял, что большего от Арлетты не добьется, а если она и расскажет что-нибудь еще, то это, скорее всего, будет плод больной фантазии. Итак, похоже, то, чего Эмиль боялся больше всего, подтвердилось: когда громилы вломились, Элен была наверху. Удрать от них у нее возможности не было, и когда Мари-Жанну застрелили, защитить дочь тоже было некому. Эмиль не стал говорить Арлетте, что Мари-Жанна убита, а Элен пропала. Он не хотел, чтобы сенсационная новость пошла гулять в народ, а Арлетта почивала на лаврах всеобщего внимания.

Итак, дилемма была ошеломляюще проста. Или Иван Андреевич находится во власти галлюцинаций, поразительных иллюзий и, стало быть, сошел с ума, или он только что видел Машку, которая забыла вовремя выдвинуть уши и весит к тому же минимум несколько пудов. Куда ни кинь — везде клин.

— Спасибо за помощь, Арлетта. — Он протянул ей две серебряные монетки, вынутые из кармана. — Мы не ожидаем, что вы к нам вернетесь, но я надеюсь, что вы быстро поправитесь.

Не прошло и двух минут, как он уже снова шел за Мирей по извилистым улочкам. Остановившись возле дома мадам Журден, Эмиль достал из кармана еще две монетки и вложил их в руку девушки.

Жаль, жаль, жаль было рушившейся жизни. Аки листвие падают дни человечьи. Если бы падали… Интересно, как теперь лечат психов? И Тоне придется ездить в область, куда его положат. Она, конечно, будет скрывать, но тут разве что-нибудь скроешь? Тут, в городке, тебя насквозь видят, рентгена не нужно.

— Если услышите что-нибудь, что поможет мне найти мою дочь, — сказал он, — моя благодарность будет щедрой. Но прошу вас, никому не говорите о том, что узнали сегодня.

Горничная пообещала и, поблагодарив за деньги, скрылась в доме, готовая предстать перед хозяйкой и ответить за двадцатиминутное опоздание.

Боже, какая чушь лезет в голову, мелочная, суетливая чушь! Иван Андреевич обвел глазами свою небольшую комнатку: портрет Блока, сделанный инкрустацией по дереву (подарок учителей к пятидесятилетию). Большая советская энциклопедия с пропавшим двадцать восьмым томом (какое это теперь имеет значение!), диван… И так стало пронзительно жаль Ивану Андреевичу всего этого привычного антуража, всей своей нелегкой и вместе с тем складной жизни, что из глаз его выкатилось несколько слезинок. Он чувствовал, что все это ускользает от него, покачиваясь, уплывает, а он идет на душное дно, где нечем дышать.

Эмиль же с тяжелым сердцем и тяжелой походкой зашагал к своему дому. Элен похищена какими-то революционными негодяями, а вина за это целиком лежит на нем. Если бы они уехали из Парижа, как только Розали попросила об этом впервые, Элен сейчас спокойно жила бы в Сент-Этьене. Если сегодня утром он не пошел бы в свое бюро, они успели бы уехать раньше, и Элен была бы с ними, а Мари-Жанна не погибла бы. Если бы, если бы… и виноват во всем только он один.

И он судорожно дернулся, вынырнув на поверхность. Нет, нет, нет! Не может же быть, чтобы полгорода сразу сошло с ума, это же нонсенс! Абсурд! И Осокина и пятиногая собака! И чем пятиногая собака лучше или хуже его безухой Машки? Да, но этого же не может быть!.. Может, может, может!

Глава двенадцатая

Он вдруг сообразил, что стремительно сбрасывает пижаму и натягивает брюки.

Пьер дождался возвращения Эмиля, и каждый увидел на лице другого одно и то же: выражение безнадежности. Хороших новостей не было.

— Один из бандитов сшиб Арлетту с ног и велел убираться, — сообщил Эмиль. — Так что она убежала раньше, чем была убита Мари-Жанна, и ничего не знает о Берте. Арлетта рассказала, что эти люди выломали дверь и ворвались внутрь. Крупные бородатые мужчины в одежде и обуви рабочих. Ничего больше она не запомнила, а под это описание подходит половина Парижа. Что у вас?

— Куда ты, Ванечка? — спросила из-за стены жена. — Уже одиннадцатый в начале.

Пьер покачал головой:

— Ничего, мсье. Никто ничего не видел и не слышал.

«В начале, в начале»! — передразнил про себя жену Иван Андреевич. — Преподает, дура, литературу и говорит, как героиня Островского».

У Эмиля ссутулились плечи. Он мало на что надеялся, но все равно был разочарован.

— Ладно, — решил он. — Пошли в дом и там решим, как быть дальше.

Он выскочил из домика и помчался по тихим улочкам Приозерного, сопровождаемый эстафетой собачьего брёха. Уже совсем запыхавшись, он подбежал к домику на улице Гоголя, толкнул калитку, в два прыжка подлетел к двери и позвонил.

Войдя в прихожую, Эмиль резко остановился, огляделся и понял: в доме кто-то побывал. Дверь в столовую была открыта, и серебряные подсвечники, обычно украшающие обеденный стол, исчезли. Ящики комода красного дерева были выдвинуты, их содержимое валялось на полу, но столового серебра не было видно, если не считать одной забытой серебряной вилки.

— Похоже, они снова здесь побывали, — с горечью проговорил Эмиль. — Им мало было украсть мою дочь…

За дверью послышались шаги, тоненький лай, и дверь распахнулась.

— Вряд ли это те же воры, мсье, — возразил Пьер. — Просто кто-то заметил выбитую дверь, ну и воспользовался случаем.

— Иван Андреевич! — изумленно воскликнул Павел. — Что с вами?

«Вероятно, он прав», — со вздохом подумал Эмиль, быстро обойдя первый этаж и убедившись, что в доме, кроме них, никого нет. Воры заглянули на удачу.

Вернувшись из гостиной, он, к своему неудовольствию, увидел, что Пьер поднялся на второй этаж и стоит на площадке.

— Входите, входите, Иван Андреевич! — послышался женский голос. — Ты, Паша, совсем с ума сошел — держать человека в дверях!

— Не думаю, что они сюда поднимались, мсье, — сказал конюх. — И похоже, что уходили поспешно.

— Что вас наводит на эту мысль? — недружелюбно спросил Эмиль, разозлившись на самовольство слуги: как посмел Пьер без разрешения подняться в апартаменты семьи?

Он-то не сошел, подумал Иван Андреевич, жмурясь после улицы от яркого света.

— Мари-Жанна все еще здесь лежит, — ответил Пьер. — Если они сюда поднялись, то, я думаю, обнаружили больше, чем им хотелось бы. Им совсем не надо было, чтобы их обвинили в убийстве. Я так думаю, они быстро сгребли, что нашли внизу, и удрали.

— Вероятно, вы правы, Пьер, — ответил Эмиль. Его внезапный гнев испарился. Забытая вилка свидетельствовала о правоте Пьера. — Но мне все равно, что они там взяли. Я думаю только об Элен.

— Паша, — сказал он, — прошу прощения за это позднее вторжение, но мне нужно срочно поговорить с вами.

— Мсье, мы должны думать и о Мари-Жанне тоже, — тихо возразил Пьер. — Ее нельзя бросить здесь, в пустом доме. Надо поступить с ней как полагается. — Эмиль ничего не сказал, и Пьер добавил: — Она погибла, защищая вашу дочь, мсье. — Никогда раньше Пьер не говорил со своим хозяином таким спокойным и авторитетным тоном.

Эмиль остро на него глянул, но потом кивнул, признавая правоту слуги. Глубоко вздохнув, он снова принялся распоряжаться.

Ага, теперь Паша, а не Павел Аристархов сын, с каким-то необязательным злорадством подумал Павел и провел редактора в свою комнатку.

— Давайте попробуем починить дверь, пока больше никто не вломился, — сказал он. — Потом вы пойдете к священнику и организуете доставку тела Мари-Жанны в церковь. Естественно, я оплачу все необходимые издержки. Пусть над ней отслужат мессу, и проследите, чтобы ее похоронили достойно.

— А вы?

— Пожалуйста, пожалуйста, — трепыхалась на всем недолгом пути от крыльца к комнате Анна Кузьминична, — сейчас я вам чаю принесу.

Эмиль воспринял этот вопрос как от равного. Господин и слуга, они теперь были заняты одним делом.

— Не беспокойтесь, — сказал Иван Андреевич, — я ведь не с визитом. — Он посмотрел на настороженное лицо фельетониста и вдруг почувствовал облегчение и даже уверенность, что разум не покинул его.

— Я? Я возьму лошадь, если она все еще в конюшне у Тьери, и поеду искать Жоржа. Он постарается помочь. Может быть, он даже сможет привести своих людей, что позволило бы нам расширить поиски и, возможно, выкурить похитителей из норы.

Павел усадил редактора в кресло и сказал:

— Его люди стояли бивуаком в Люксембургских садах, — сообщил Пьер. — Но их могли оттуда перевести. Большую часть регулярных войск услали в Версаль.

— Вот, мыкаюсь с фельетоном. Глупость какая-то получается…

— Ну вот, я поеду и посмотрю, но вчера вечером он еще был в городе, потому что приходил сюда. А теперь, Пьер, займемся дверью.

Они вдвоем сумели поднять дверь и вставить ее в раму. Она все еще была перекошена и висела на петлях, но уже не болталась в воздухе, и снаружи не сразу было заметно, что она не закреплена.

— Паша, — прервал его редактор, — скажите, только честно, что вы думаете о всех этих чудесах в Приозерном?

— Пока не установят новую дверь, будем ходить через черный ход, — сказал Эмиль.

Перед тем как отправиться на поиски Жоржа, Эмиль быстро обошел второй этаж, но не обнаружил там новых признаков пребывания чужаков. Пьер пошел за ним, чтобы уложить тело бедной Мари-Жанны в более подобающую позу, но труп уже начал коченеть, и у Пьера ничего не получилось.

«Что бы это значило? — подумал Павел. — Этот поздний визит, взъерошенный, словно у воробья, вид… Наверное, опять Сергей Ферапонтович устроил ему головомойку за то, что до сих пор нет фельетона».

— Когда я найду сына, — обратился Эмиль к конюху, — мы с ним вернемся сюда. А вы, договорившись об отпевании Мари-Жанны, ждите меня здесь.

После этого они оба вышли через кухонную дверь, и Эмиль, проверив, что ключи есть у каждого из них, запер ворота.

— Я был у Якова Александровича Бухштауба… — начал он.

Увидев, что лошадь по-прежнему стоит в конюшне у соседа, Эмиль вздохнул с облегчением. Он нашел в кладовой седло и уздечку и через несколько минут выехал на улицу, затворив за собой ворота.

Он поехал через город, прокладывая себе путь по улицам, которые, несмотря на беспорядки, были полны людей, спешащих по своим обыденным делам. Обычный день для обычных людей.

Но редактор нетерпеливо прервал его:

Когда Эмиль подъехал к Люксембургским садам, у него упало сердце. Здесь тоже было довольно много народу, но никаких стоящих бивуаком войск — только всегдашние уличные бродяги разгребали мусор, оставшийся от поспешной эвакуации лагеря.

Эмиль спешился и огляделся. На земле, прислонившись спиной к дереву, сидела седая старуха и курила глиняную трубку. Между колен она зажала черный холщовый мешок, в котором, как догадался Эмиль, содержались ее трофеи. Она смотрела слезящимися глазами, как Эмиль тупо уставился на остатки лагеря.

— И что старик говорит?

— Солдат ищешь? — каркнула она. — Ушли они, скатертью дорога! — Старуха захихикала надтреснутым смехом, но Эмиль не отреагировал.

Он понимал, что солдаты ушли, и ясно было, что они не вернутся. Видимо, им приказали двигаться в Версаль, где после бегства из Отель-де-Виль разместилось правительство.

— Он считает, что это своего рода эпидемия самовнушения, как это не раз, например, бывало с людьми, которые якобы видели летающие тарелки.

Эмиль снова сел на лошадь и двинулся обратно, на авеню Сент-Анн. Куда труднее будет найти Жоржа среди многочисленных войск, размещающихся ныне в Версале. Он рвался ехать туда прямо сейчас, но день уже клонился к вечеру, а ехать одному в сумерках было бы опасно: одинокий всадник — соблазнительная цель для дорожного грабителя. Кроме того, даже если выехать прямо сейчас, на месте он окажется только после наступления темноты. Найти Жоржа до утра — надежды мало, а преклонить голову будет совершенно негде.

Возвращаясь домой, Эмиль подумал о Розали. Он должен ее известить! Она же ждет Мари-Жанну с Элен в Сент-Этьене и будет умирать от волнения, если они не приедут. Значит, надо послать Пьера с запиской, в которой объяснить, что произошло и что они предпринимают. Читать это будет горько, но жена должна знать о случившемся. «Может, лучше мне самому поехать?» — подумал Эмиль, но потом сообразил, что сначала надо найти Жоржа и заручиться его помощью. В Сент-Этьен придется ехать Пьеру.

— А вы что думаете?

Когда Эмиль вернулся, Пьер был в конюшне. Он посетил священника, и тело Мари-Жанны забрали и перенесли в церковь.

— Похороны он организует завтра, — доложил конюх. — Она не попадет в могилу для нищих.

— По-моему, с этим нельзя не согласиться. Вы же сами…

Эмиль в свою очередь поведал слуге о своих бесплодных поисках.

Теоретически, король А. управляет страной единолично, а графы и бароны проводят его волеизъявление на местах. Так, например, каждый нобиль содержит собственные боевые отряды, которые он обязан передать монарху в случае войны. Правосудие между дворянами также вершит сюзерен.

— Завтра я поеду в Версаль, — сказал он. — Вам же надлежит отправиться в Сент-Этьен и передать мадам мое письмо.

— Я знаю, что я сам… Но у вас лично какое складывется впечатление? Вы же разговаривали с людьми…

— Мне ехать сегодня, мсье? — устало спросил Пьер.

На практике, все обстоит гораздо сложнее. Размеры А. не позволяют королю вникать во все проблемы и напрямую контролировать нобилей на местах. Поэтому зачастую местные владыки игнорируют приказы из Тарантии и продолжают это делать до тех пор, пока король не вышлет войска для усмирения. Вражда между феодалами и государственной властью развивается быстро, и военные действия иногда длятся целые поколения. Отдаленные области А., видимо за счет своего месторасположения, постоянно провозглашают независимость и рассматривают себя как самостоятельные государства, не подчиняющиеся Тарантии. Так, стоит взойти на государственный трон (Трон-Рубин, Рубиновый Трон) достаточно мягкому сюзерену, как в Пуантене, Гандерланде и Боссонии сразу же усиливаются центробежные тенденции, которые нарастают до тех пор, пока к власти вновь не приходит более жестокий владыка и не наводит порядок на окраинах государства.

— Если еще есть поезд. Если нет, то завтра первым утренним. Что бы ни случилось, вы должны ей передать, что она ни в коем случае не должна возвращаться в Париж. Ей необходимо оставаться с детьми в Сент-Этьене, вдали от опасности.